Книга: Летающие киты Исмаэля. Фантастические романы, повести, рассказы

Аллея Бога
Сборник повестей и рассказов

ЧЕЛОВЕК ИЗ ПЕРЕУЛКА
(Аллея человека)

— Этот тип с фабрики игрушек был здесь сегодня утром, — сказала Гамми. — Пока ты уходила ловить рыбу.

Она уронила кусок металлической сетки от насекомых, которую пыталась шнурком подвязать над отверстием, образовавшимся в окне. Чертыхаясь, хрюкая, как свинья в грязной луже, она наклонилась и подняла его. Выпрямившись, она хлопнула со злостью по своему голому плечу.

— Проклятые мошки! Их там, наверное, миллионы, и все стремятся подальше убраться от этого горящего мусора.

— С фабрики игрушек? — спросила Дина. Она отвернулась от обшарпанной керосиновой плиты, на которой жарила картошку вместе с окуньками и бычками, выловленными в реке Иллинойс, в километре отсюда.

— Да! — прорычала Гамми. — Ты слышала, что сказал Старик. Сумасшедший дом. Так вот… этого котяру с фабрики игрушек зовут Джон Элкинс. Он устроил Старику всю эту проверку, когда его держали взаперти в прошлом году. Он такой тощий и невзрачный! Да еще с усами. Никогда не смотрит прямо в глаза и ухмыляется, как кот, слизавший сметану. Этот котяра забрал у Старика шляпу и не хотел ее отдавать, пока Старик не пообещал, что будет хорошим. Теперь вспомнила?

Дина, высокая, худая, одетая только в белый купальный махровый халат, выглядела так, будто ее удлиненная голова была отрезана и насажена на пику. Большие лиловые родинки на щеке и шее выглядели отвратительно на ее бледной коже.

— Они его снова собираются упрятать в больницу? — спросила Дина.

Гамми, глядя на себя в потрескавшееся высокое зеркало, прибитое к стенке, рассмеялась, показав два зуба. У нее были короткие подстриженные светло–коричневые вьющиеся волосы. Голубые глаза глубоко запали в глазницах, нос был очень длинным, чрезмерно большим, его выпуклый кончик был густо испещрен вздутыми венами. У нее почти отсутствовал подбородок, и поэтому создавалось впечатление, что ее голова все время падает вниз. На ней была когда–то белая, а теперь грязная нижняя юбка, которая даже не прикрывала опухшие колени. Когда она смеялась, ее огромные груди, покоившиеся на вздутом животе, начинали колыхаться, как чашки с жидкими сливками. Судя по выражению ее лица, было очевидно, что она не испытывает какой–либо неудовлетворенности от того, что видит в разбитом зеркале.

— Не, теперь они пришли не затем, чтобы забрать его, — рассмеялась она, — Элкинс просто хотел познакомить с ним одну промокашку, которая приехала к нему. Смазливенькую брюнеточку с большими карими глазами позади настоящих толстых очков. У нее такой вид, будто она студентка, впрочем так оно и оказалось. У этой промокашки ученая степень или что–то вроде этого по сексологии.

— Психологии? А может быть, по социологии?

— Гм. Возможно. Так или иначе, эта четырехглазая должна что–то сделать для попечительского совета. Она хочет побродить со Стариком, посмотреть, как он собирает свой утиль, по каким переулкам он проезжает, какие у него привычки, и узнать, что же, собственно, довело его до того, что он стал…

— Старик ни за что не согласится! — взорвалась Дина. — Ты же знаешь, что он ни за что не потерпит, чтобы за ним следил кто–то из Неправильных!

— Гм. Может быть. Так или иначе, но я сказала им, что Старик не намерен обшаривать трущобы вместе с ними, а они быстро ответили, что утиль им не нужен и что они это делают ради науки. И они заплатят ему за неудобства. Они получили деньги от совета. Тогда я объяснила, что, может быть, Старик и согласится, и они вышли из дома.

— Ты пустила их в дом? А клетку ты спрятала?

— А зачем ее прятать? В ней не было его шляпы.

Дина повернулась назад, к сковороде, и бросила через плечо:

— Не думаю, что Старик согласится. Это довольно унизительно.

— Ты что, смеешься? Кто еще ниже Старика? Змея, ползающая на брюхе. Уверена, что он согласится. Он положит глаз на эту очкастую, будь уверена.

— Не глупи, — фыркнула Дина. — Ведь он грязный, вонючий мужик, не первой молодости, самый уродливый на свете.

— Что да, то да. Уродливее его не найти. И воняет от него, как от козла, вывалявшегося в нужнике. Но запах–то и привлекает таких. Он привлек меня, он привлек тебя, привлек многих других, в том числе и ту великосветскую даму, которую он заставлял таскать хлам из…

— Заткнись! — рявкнула Дина. — Та девушка в высшей степени чистая и интеллигентная. Она смотрела на Старика почти как на обезьяну.

— А разве это не так? — усмехнулась Гамми и подошла к древнему холодильнику. Вытащив из него литровую банку пива она ловко открыла крышку и опрокинула содержимое в рот.

Она приканчивала уже шестую по счету банку, а Старик все еще не возвращался домой. Рыба остыла и покрылась жиром. В небе взошла полная июльская луна. Дина, подобно тощей нервной кошке на дворовом заборе, как часовой охраняла утлую хибару. Гамми сидела на скамейке, сколоченной из деревянных ящиков, и, ссутулившись, тянула пиво. Наконец она вскочила и включила обшарпанный телевизор. Однако, заслышав лязг и тарахтенье мотора на холостом ходу где–то там вдали, она поспешно выключила его.

Резкие выхлопы и урчание превратились в подлинный рев. Раздалось неожиданное могучее хрипение, подобное кашлю старого проржавевшего робота, страдающего двусторонним воспалением своих стальных легких. Затем наступила тишина.

Но ненадолго. Обе женщины застыли как парализованные, со страхом прислушиваясь к голосу, напоминавшему раскаты далекого грома.

— Не обращай внимания, малышка.

Послышался другой голос, мягкий, вялый, нерешительный.

— Где… мы…

Громоподобный голос произнес:

— Дома. В нашем чудном домике, где мы отдыхаем от трудов.

Неистовый кашель заглушил последние слова.

— Это все дым от горящего мусора, малышка. От него любого может стошнить, не так ли? Присмотрись–ка! Дым поднимается к луне как призраки людей, настолько гнусных, что даже их духи несут инфекцию, сидевшую в них. Эй, цыпленочек, ты не представляешь себе, что Старику известны такие ученые слова, как инфекция, а? Вот каким становишься в глазах других, когда живешь на городской свалке. Я слышал это слово много раз от всяких важных шишек, которые снисходили до того, что исследовали эту вонь здесь, чтобы потом разводить вонь в мэрии. Я не такой уж малограмотный. У меня есть телевизор.

Наступила пауза, и обе женщины поняли, что он стал на колени и, отклонив туловище назад, стал смотреть на небо.

— О, моя прелестная, любимая Луна, невеста Старого Приятеля в Небе! Настанет день, настанет день, я клянусь, Старая Подруга и Старый Приятель в Небе, и вы поможете мне найти давно потерянный шлем короля Пэли, который я и мои предки ищут уже пятьдесят тысяч лет. Помогите мне, а Старик Пэли окропит для вас землю свежепролитой кровью девственницы Неправильных, чтобы вы могли лечь на нее, как на красный ковер, или укутаться в новые красные одеяния. И тогда вам не придется морщить свои прекрасные сияющие носы при одном моем виде и сплевывать на меня свое серебристое выделение. Старик обещает это, и это так же верно, как и то, что его здоровая рука сейчас гладит дочь одного из Неправильных, как мне кажется, девственницу. И он привел ее к себе в дом, чтобы мы смогли увидеть, что никакой он не униженный…

— Он совсем рехнулся, — прошептала Гамми.

— Боже мой, он ведет сюда девушку! — сказала Дина. — Девушку!

— Наверное, ту студентку?

— Неужели этот идиот хочет, чтобы его линчевали?

Мужчина снаружи взревел:

— Эй, вы, бабы! Поднимите свои жирные задницы и откройте дверь, пока я ее не вышиб! Дом Старика набит долларами и пивом! Как и подобает дому завоевателя, который хочет, чтобы с ним соответственно обращались!

Неожиданно встрепенувшись, Дина открыла дверь.

Из темноты возникло нечто столь приземистое и несуразное, что казалось скорее ожившим пнем, чем человеком. Оно остановилось, и из–под низко надвинутой уродливой шляпы, черной, фетровой, сверкнул стеклянный взгляд. Даже огромная шляпа не смогла скрыть вытянутую и в то же время приплюснутую форму его черепа. Лоб был ненормально низким, над глазами нависали толстые надбровья. Нос был очень длинным и очень широким, он заканчивался выпуклыми ноздрями. Губы у него были тонкими, но выпяченными наружу из–за торчащих вперед челюстей. Подбородка не было вовсе, а голова постепенно переходила в плечи без какого–либо намека на шею. Так, во всяком случае, казалось. Из открытого ворота рубахи рвались наружу целые заросли курчавых ржаво–красных волос.

На плече его, поддерживаемом широкой и узловатой, как ветка кораллов, рукой, восседала стройная фигурка молодой женщины.

Он проковылял в комнату странной походкой на полусогнутых косолапых ногах. Неожиданно он остановился, глубоко втянул в себя воздух и улыбнулся, показав широкие и желтые зубы, предназначенные для того, чтобы кусать.

— Ух, какой хороший запах. Он даже забивает застаревшую вонь от мусора. Гамми! Ты обрызгала себя теми духами, которые я нашел в груде золы на обрыве?

Гамми хихикнула, изображая саму скромность.

— Не будь дурой, Гамми! — резко сказала Дина. — Он пытается подмазаться к тебе, чтобы ты забыла, что он привел домой эту девушку.

Старик Пэли хрипло рассмеялся и опустил посапывающую девушку на армейскую койку. Она неуклюже вытянулась на ней, я ее юбка задралась выше колен. Гамми хихикнула, однако Дина поспешила одернуть юбку и снять толстые очки в роговой оправе.

— Боже! — прошептала она. — Как это случилось? Что ты ей сделал?

Он взял литр пива из холодильника и вцепился в пробку своими широкими, как древние надмогильные камни, зубами и проскрежетал:

— Ничего я ей не делал.

Сорвав пробку, он откинулся назад, поднял высоко бутылку, и в его глотку, булькая и клокоча, полилась янтарная жидкость. Он рыгнул и прорычал:

— Вот я, Старик Пэли, занимаюсь своими делами, пакую связку газет и журналов, которые нашел, и тут подъезжает голубой «форд–седан», модель пятьдесят первого года, а в нем Элкинс, тронутый доктор с игрушечной фабрики. И эта четырехглазая цыпочка, Дороти Сингер. И…

— Да, — подтвердила Дина. — Мы знаем, кто они, но мы не знали, что они поехали за тобой.

— Кто тебя спрашивает? Здесь говорю только я. Они сказали мне, что им нужно, и я уже собирался ответить «нет», но эта бабеночка объяснила, что если я подпишу бумаги и дам согласие на то, чтобы она ездила со мною и даже могла остаться в нашем доме на пару вечеров, а мы будем жить, не обращая на нее никакого внимания, то она заплатит мне пятьдесят долларов. Я сказал «да»! Дружище Старый в Небесах! Это сто пятьдесят литров пива! У меня есть принципы, но их смыло пенящимся потоком пива!

Я сказал «да», и эта милашка сунула мне бумагу на подпись, затем дала авансом десять долларов и объяснила, что остальные я получу через семь дней. Десять долларов у меня в кармане! Она залезла на сиденье моего грузовика. Но тут этот несуразный Элкинс припарковал свой «форд» и стал утверждать, что ему нужно ехать с нами и проверить, чтобы все было о’кей.

Но Старика не проведешь. Он волочится за малюткой–четырехглазкой. Каждый раз, как он на нее посмотрит, из его глаз бежит любовный сок. Так вот, я собираю утиль еще парочку часов, говорю без передыху. Сначала она меня побаивается, я на вид такой странный и страшный. Но чуть погодя она начинает уже посмеиваться. Тогда я загоняю грузовик в переулок возле таверны Джека на Амес–стрит. Она спрашивает, что я собираюсь делать? Я отвечаю, что остановился, чтобы пропустить несколько глотков пива, что я делаю так каждый день. Она говорит, что тоже не против одной кружечки. И вот…

— И ты на самом деле вошел с ней в таверну? — изумилась Дина.

— Не. Я попытался уже было, но меня начало трясти. Пришлось сказать, что я не могу этого сделать. Она у меня спрашивает, почему. Я отвечаю, что не знаю. Не могу с тех пор, как был еще совсем молодым. Она назвала это… э… неврозом, но я называю это просто табу. Тогда Элкинс и эта малышка идут к Джеку и берут шесть бутылок холодного пива, несут сюда, и мы уезжаем.

— Что дальше?

— Вот так мы и ездили с одного места в другое, хотя и оставались всегда в переулках или тупиках. Она сказала мне тогда, что это очень смешно, набраться на задних дворах пивных баров. Тогда я осмелел и направился пропустить двойное в Серкл–бар. Они за мной. Там мы ввязались в драку с одним деревенским парнем с бакенбардами, одетым в кожаную куртку. Он пытался подцепить четырехглазку и забрать ее с собой.

Обе женщины раскрыли рот от удивления.

— Приехала полиция?

— Если и приехала, что было уже поздно. Я схватил этого чурбана за кожаную куртку своей рукой — самой сильной рукой во всем мире — и швырнул его через всю комнату. А когда ко мне подступились его дружки, я стал колотить себя по груди, как разъяренная горилла и делать страшное лицо. Тогда они плюнули на все это и стали слушать свою деревенскую музыку. А я подхватил цыпочку — она так смеялась, что чуть не поперхнулась, — и был таков. Бледный, как простыня после прачечной. Элкинс бежал за мной, и вот мы здесь!

— Да, дурак старый, вот вы и здесь! — закричала Дина. — Приводишь сюда девчонку в таком состоянии! Когда она проснется и увидит тебя, то подымется такой крик, что у тебя голова отвалится!

— Смотри, чтоб у тебя не отвалилась, — прохрипел Пэли. — Сначала она меня побаивалась и старалась держаться подальше. Но потом я ей понравился. Можно так сказать. Да и запах мой перестал ей быть противен. Я знал, что он ей обязательно понравится. А кому, скажите, он не нравился? Женщины этих Неправильных не в силах сказать «нет», стоит им только хоть чуть–чуть к нему принюхаться. У нас, у Пэли, этот дар в крови!

Дина рассмеялась:

— Ну когда ты перестанешь хвастать, как бык на ярмарке? Совсем обезумел!

Пэли нахмурился.

— Я, кажется, уже говорил тебе, чтобы ты никогда не называла меня чокнутым. Говорил? — и он хлестнул ее по щеке. Она отпрянула назад и ударилась о стенку, держась за лицо и крича:

— Ты, старая, вонючая обезьяна, ты ударил меня, дочь людей, ботинки которых ты недостоин лизать! Ты посмел меня ударить!

— Да, и ты разве не рада, что я это сделал? — умиротворенным тоном промычал Пэли и положил руку на спящую девушку.

— Ух, какая плотная. И ничего не отвисает.

— Зверюга! — вскричала Дина. — Пользуешься беззащитностью девчонки.

Она как кошка прыгнула на него, выставив вперед когти.

Хрипло засмеявшись, он схватил ее руки за запястья и так скрутил, что она упала на колени и вынуждена была сцепить зубы, чтобы не закричать от боли. Гамми хихикнула и протянула Старику бутылку. Чтобы взять ее, ему пришлось отпустить Дину. Она поднялась, и все трое, как будто ничего не случилось, уселись за столом и начали пить.

Где–то на заре гортанный звериный рев разбудил девушку. Она открыла глаза, но смогла различить только какие–то три фигуры, так как все плыло у нее перед глазами. Она протянула руку за очками, но не нашла их.

Старик, чей рев разбудил ее, взревел снова.

— Говорю тебе, Дина, еще раз говорю, не смейся над Стариком, не смейся над Стариком. Скажу тебе еще раз — не смейся над Стариком!

Его невероятный бас просто завывал от ярости.

— Твои мозги набиты соломой, что ли? Я привожу тебе одно за другим доказательства, а ты все сидишь на своих яйцах, как глупая квочка, и согласна скорее разбить их, чем понять, что ты их уже высидела. Я, Пэли — Старик Пэли, — могу доказать то, что я сказал, а я сказал, что я — Настоящий!

Он неожиданно, рывком вытянул свою руку через стол по направлению Дины.

— Пощупай кости моей руки! Вот эти две кости не прямые и тонкие, как у вас, Ненастоящих! У меня они толстые, как флагштоки, и они изогнуты, как спины двух котов, готовых подраться за рыбью голову на куче. Они устроены так, что служат по–настоящему крепкими опорами моим мускулам, которые толще, чем у Ненастоящих. Ну–ка, давай, попробуй. И посмотри на мои надбровья. Они такие же, как и у очков, которые носит эта девушка.

И пощупай форму моего черепа. Это не мяч, как у вас, а буханка хлеба.

— Ископаемого хлеба! — подразнила его Дина. — Твёрдого как камень, куда ни ткни.

Старик совсем взъерепенился.

— Пощупай кости у меня на затылке, если у тебя достаточно силы для того, чтобы подавить мои мышцы. Они наклонены вперед, а не…

— О, я и без этого знаю, что ты — обезьяна. Ты не можешь запрокинуть голову, чтобы посмотреть, что падает тебе на башку — птичий помет или просто капля дождя, не сломав себе при этом спину.

— Что? Обезьяна? Черт побери! Я, я — настоящий человек! Взгляни на мою ногу! Она совсем не такая, как у Ненастоящих!

— Вот поэтому ты, Гамми и все ваше отродье ковыляете, как шимпанзе.

— Смейся, смейся.

— А я и смеюсь! Только потому что ты — ошибка природы, чудище, кости которого еще в материнском чреве стали расти совсем не туда, куда положено. Ты же выдумал для себя фантастический миф, будто бы ты происходишь от неандертальцев!

— Неандертальцев… — прошептала Дороти Сингер. Стены закружились перед ее глазами.

— И все эти бредни о потерянной шляпе Старого Короля, — продолжала Дина, — и о том, что, если тебе удастся ее найти, ты сумеешь снять проклятие, из–за которого вы, так называемые неандертальцы, обречены прозябать на черных дворах, среди отбросов…

— Нарываешься! — заорал Пэли во всю мощь своих легких. — Нарываешься, паршивка, чтобы я опять отколотил тебя

— Она этого только и хочет, — пробормотала Гамми. — Давай. Отлупи–ка ее хорошенько. Хватит ей насмехаться. И эту милашку пора уже будить.

— У этой красавицы будет такое пробуждение, какого еще никогда не было. Вот только Старик положит на нее свои ручки… — пробурчал Пэли. — Приятель в Небе, скажи, ведь она не просто так встретилась со мной и очутилась в этом доме? Клянусь своим запахом, она не сможет от меня отцепиться. Гамми, послушай, может быть, она родит мне ребенка? У нас здесь нет детей уже лет десять. Мне как–то недостает моих ребят. Ты подарила мне шестерых, которые были Настоящими, хотя я не совсем уверен в Джимми. Он был так сильно похож на О’Брайена. А теперь ты высохла, стала такой же бесплодной, какой всегда была Дина, но ты еще в состоянии растить детей. Хотела бы ты воспитать ребеночка от этой студенточки?

Гамми хмыкнула и глотнула пива из щербатого кофейника. Отрыгнув, она пробормотала:

— Не знаю. Ты сошел с ума больше, чем я всегда думала. Неужели ты думаешь, что эта четырехглазая крошка захочет что–нибудь иметь от тебя? И даже если она спятит с ума и пойдет на это, что за жизнь ждет ее отродье? Расти в канаве? Иметь старых, уродливых папочку и мамочку? Вырасти таким безобразным, что никто никогда не захочет иметь с ним дело? Он будет таким вонючим, что все кобели будут кусать его!

Она неожиданно разрыдалась.

— И не только неандертальцам приходится жить на свалках. Многим калекам, больным, дурным или убогим приходится жить здесь. И они становятся такими же неандертальцами, как и мы, Настоящие. Никакой разницы. Никакой разницы! Мы все — уроды, потерявшие надежду, заживо гнием здесь. Мы все неандер…

Старик ударил кулаком по столу.

— Не произноси при мне этого слова. Я, Пэли, Я — Настоящий, а все Ненастоящие называются Г’Яга. И чтоб я больше никогда не слыхал этого ненавистного слова! Оно обозначает не человека, а что–то вроде высокоразвитой гориллы!

— Да взгляни на себя в зеркало! — взвизгнула Дина.

Беседа и дальше продолжалась в таком же причудливом и жутком духе, но Дороти закрыла глаза и снова уснула.

Проснулась Дороти довольно поздно. Она села, нашла очки на маленьком столике, надела их и стала осматриваться.

Она находилась в лачуге, сооруженной из всякой всячины и обрезков досок. В ней были две комнаты, каждая около десяти квадратных метров. В углу одной из комнат стояла большая керосиновая плита. В небольшой кастрюльке с длинной ручкой варился бекон. От жара, исходившего из плиты, лоб ее и стекла очков запотели.

Вытерев их платком, она осмотрела мебель. В основном все было таким, как она и ожидала, но три предмета удивили ее. Этажерка, фотография на стене и птичья клетка.

Этажерка была высокая и узкая, из какого–то темного дерева и вся исцарапанная. Она была заполнена комиксами, научно–популярными журналами и брошюрами, некоторым из которых было по меньшей мере лет двадцать. Было здесь и несколько книг, оторванные обложки и грязные корешки которых свидетельствовали, что они были подобраны в урнах для мусора. Выли здесь «Копи царя Соломона»’ Хаггарда, первый том «Очерков истории» Уэллса, берроузовские «Тарзан среди обезьян» и «Внутри Земли», а также «До Адама» Джека Лондона.

Фотография в рамке на стене изображала женщину, очень похожую на Дину. Снимок был сделан примерно в 1890 году, судя по коричневому оттенку бумаги и характерной структуре. Со снимка смотрела красивая женщина аристократической внешности примерно лет тридцати пяти в бархатном платье со стоячим воротничком и высоким бюстом.

Волосы ее были гладко зачесаны назад и собраны в тугой узел на самой макушке. Грудь украшало бриллиантовое ожерелье.

Но самым странным предметом была клетка для попугая, стоявшая на высокой подставке, прибитой гвоздями к полу. Клетка была пустой, однако на дверце ее висел длинный узкий велосипедный замок.

Размышления Дороти были прерваны окликами женщин, колдовавших у плиты.

— Доброе утро, мисс Сингер, — сказала Дина. — Как вы себя чувствуете?

— Будто какой–то индеец оглушил меня топором, — усмехнулась Дороти. — У меня во рту все горит. У вас найдется глоток воды?

Дина вынула из холодильника кувшин и наполнила жестяную кружку.

— Водопровода у нас нет. Нам приходится таскать воду с бензоколонки в ведрах.

Дороти подозрительно посмотрела на воду, однако, закрыв глаза, выпила.

— Меня мутит, — произнесла она. — Извините меня.

— Я проведу вас в уборную, — предложила Дина и, обхватив девушку за плечи, с удивительной силой приподняла.

— Я уверена, что на воздухе, — еле слышно произнесла Дороти, — мне будет лучше.

— О, я понимаю, — кивнула Дина. — Это от запаха рыбы, дешевых духов Гамми, пота Старика, пива. Я уже забыла, как это когда–то действовало и на меня. Но на дворе, должна тебе сказать, ничуть не лучше.

Дороти ничего не ответила, но выйдя за дверь, слегка застонала:

— О… о… о!

— Да, я понимаю, — согласилась Дина. — Это ужасно, но от этого не умирают.

Через десять минут Дина и бледная, шатающаяся Дороти вышли из полуразвалившейся уборной. Они вернулись в лачугу, но по дороге Дороти заметила, что Элкинс валяется лицом вверх на сиденье в кабине грузовика. Голова его свешивалась с сиденья, и мухи жужжали вокруг его открытого рта.

— Это ужасно, — передернула плечами Дина. — Он очень рассердится, когда проснется и увидит, где находится. Он такой представительный мужчина.

— Пусть отсыпается, — кивнула Дороти. Она вошла в лачугу, и еще через несколько секунд в комнату ввалился Пэли, предваряемый волной запахов, смеси прокисшего пива и очень специфического пота.

— Как себя чувствуешь, малышка? — промычал он низким голосом. Голос казался настолько низким, что у Дороти зашевелились волосы на затылке.

— Плохо. Я хочу домой.

— Конечно. Только похмелись на дорогу.

Он протянул ей наполовину пустую бутылку виски. Дороти с отвращением сделала большой глоток и тут же запила холодной водой. Почти сразу же ей стало лучше, и она уже с большей готовностью сделала еще один глоток. Затем вымыла лицо водой из чашки и в третий раз глотнула виски.

— Кажется, теперь я могу пойти с вами, — сказала она. — Вот только завтракать не хочется.

— Я уже поел, — объяснил Пэли. — Так что можем идти. Часы на бензоколонке показывают десять тридцать. Мою территорию уже, наверное, обчистили. Всегда есть охотники попастись на ней, считая, что я остался дома. Но могу поспорить, что они наложат в штаны, как только увидят мою тень, потому что боятся Старика. Они знают, что он может поймать их и выпустить из них кишки, да еще переломать все ребра одной своей здоровенной рукой!

Хрипло рассмеявшись, словно трель в глубокой подземной пещере, он открыл холодильник и вытащил еще одну бутылку пива.

— Мне нужна еще одна для начала, не считая того, что еще надо дать этой чертовой упрямой старухе Фордиане.

Выйдя во двор, они увидели, как Элкинс, спотыкаясь, бредет к уборной и как он растянулся во весь рост, едва открыв дверь этого заведения. Он неподвижно замер на полу уборной, наружу торчали только ноги. Дороти забеспокоилась и хотела было пойти к нему, но Старик покачал головой:

— Он парень сильный. Он сам о себе позаботится. Нам же нужно завести Фордиану и трогаться в путь.

Фордиана оказалась обшарпанным, наполовину проржавевшим грузовиком — «пикапом». Она стояла прямо перед окном спальни Пэли, чтобы он ночью в любую секунду мог удостовериться, что никто не угнал машину и не разворовывает с нее детали.

Старик выпил три четверти бутылки в четыре могучих глотка, затем отвинтил крышку радиатора и остаток пива вылил в горловину.

— Она знает, что, кроме меня, ее никто не будет угощать пивом. Поэтому стоит кому–то из вечно шатающихся здесь бродяг попытаться украсть ее, как она начинает хрипеть, кашлять, и все это происходит до тех пор, пока я не просыпаюсь и не задаю отличной трепки хулиганам. Она женщина. С ней надо обходиться тонко.

Он опорожнил бутылку до последней капли и закричал:

— Вот так! Теперь только попробуй не заведись. Я не пожалел для тебя пива, которое мог бы сам выпить. Только попробуй, и я выбью из тебя дурь кувалдой!

Дороти молча залезла на сиденье рядом с Пэли. Завыл стартер, затрещал двигатель.

— Ктонеработает, томунеположенопиво! — взревел Старик.

Раздались хлопки, грохот, серия громких выхлопов, с лязгом переключились скорости. Пэли с торжеством обнажил чудовищные зубы, и «пикап» запрыгал по булыжникам.

— Старик знает, как обращаться с этими девками, будь они из мяса или же из жести, двуногие, четырехногие или колесные. Пиво, любовь и хороший шлепок по выхлопной трубе — этого им вполне достаточно. Я такой уродливый, что сначала у них желудок выворачивается наизнанку. Но стоит им только унюхать запах, столь непривычный в этом мире, и они готовенькие, они уже мои и на все готовы. Так было испокон веков между нами, мужчинами Пэли и бабами Г’Яга. Вот почему их мужики боятся нас, и вот почему мы накликали на свою голову столько бед.

Дороти молчала, и Пэли тоже притих, как только грузовик выехал со свалки и свернул на федеральную дорогу номер двадцать четыре. Пэли, казалось, весь съежился, стараясь ехать так, чтобы не вызвать малейших подозрений. В течение трех минут он покрыл расстояние от лачуги до городских окраин, однако все это время ему приходилось утирать свою потную ладонь о синюю спецовку.

Тем не менее теперь он не пытался ругаться, чтобы снять напряжение. Совсем наоборот. Он напевал себе под нос какую–то неразличимую мелодию.

Расслабился он только тогда, когда углубился на добрых километра полтора в городок Онабак и свернул с основной дороги в переулок.

— Ну и пытка. Я ее терплю много лет, с тех пор как мне исполнилось восемнадцать. Сегодня, похоже, даже хуже, чем обычно. Наверное, потому что вы со мною. Мужчинам Г’Яга очень не нравится, когда они видят меня в обществе одной из их женщин, особенно с такой милашкой.

Он неожиданно улыбнулся и разразился песней о фиалках и розах. Он пел и другие песни, причем от некоторых Дороти краснела, хотя в то же время похихикивала. Когда они выезжали из очередного переулка, прямо посредине фразы он на минуту умолкал и возобновлял пение, только когда пересекал улицу и въезжая в следующий переулок.

Выехав на крутой речной берег, Старик сбавил скорость. Теперь «пикап» едва полз, а маленькие глазки Пэли просматривали кучи мусора и урны для отходов на задних дворах домов. Вскоре он остановил машину и вылез, чтобы осмотреть находку.

— Дружище в Небе! Вот это начало! Смотри–ка! Целая груда бутылок из–под пива и кока–колы, ведь их можно сдать. И к тому же несколько старых колосников от угольной топки. Выходите, Дороти, если хотите понять, как мы, старьевщики, добываем себе на пропитание. Поройтесь и попотейте, тогда узнаете. И если вам попадется любая шляпа или шапка, обязательно скажите мне.

Дороти улыбнулась. Однако, как только вылезла из кабины, на ее личике появилась гримаса отвращения.

— В чем дело, крошка?

— Голова болит.

— Это от солнца. Вот так мы и трудимся. Кузов разделен на пять секций. Вот эта — для железа и дерева. Вот эта — для бумаг. Эта — для картона. За картон платят лучше всего. Эта — для тряпья. Эта — для бутылок, которые можно сдать. Если найдете какую–нибудь интересную книжку или журнал — бросьте на сиденье. Взгляну, стоит ли сохранить ее или бросить в секцию для старой бумаги.

Немного поработав на этом месте, они поехали дальше. Кварталом ниже они остановились около еще одной кучи мусора, рядом с которой стояла тонкая, как осенний лист, женщина, вся высохшая и сморщенная. Она начала объяснять, что она вдова, что муж ее уже пятнадцать лет как умер, но только сегодня она наконец решилась избавиться от его коллекции юридических книг и черновиков. Все это аккуратно сложено в картонные ящики, чтобы было удобнее выносить. Это легко даже для бедного однорукого мужчины и его юной дочери.

Старик снял шляпу и поклонился.

— Конечно, мэм, моя дочь и я сам бесконечно рады помочь вам убрать дом.

— Ваша дочь? — проскрипела старуха.

— Она не очень на меня похожа, мэм, — кивнул Пэли. — И неудивительно. Это моя приемная дочь, бедняжка, она осиротела, когда еще писала в пеленки. Ее отцом был мой лучший друг. Он умер, спасая мою жизнь, и когда умирал, лежа у меня на груди, он молил меня позаботиться о крошке так, будто это моя собственная дочь. И я сдержал слово, данное умирающему другу, мэм. Это был очень хороший человек, да упокоится его душа в мире. И пусть я всего лишь бедный старьевщик, мэм, но я стараюсь, как могу, чтобы воспитать ее скромной, богобоязненной и послушной девушкой.

Дороти пришлось забежать за другую сторону грузовика, где она прикрыла рот ладонью и буквально корчилась от приступа смеха. Когда она овладела собой, старая леди говорила Пэли, что она покажет, где лежат книги. Затем она прошла вперед и стала карабкаться на крыльцо.

Однако Старик, вместо того чтобы последовать за ней через двор, остановился у забора, отделявшего двор от переулка. Он повернулся, и Дороти прочла отчаяние в его глазах.

— В чем дело? — спросила она. — Почему вы остановились и вспотели? И трясетесь? И так побледнели?

— Если я скажу, вы будете смеяться. А я не хочу, чтобы надо мной кто–нибудь смеялся.

— Скажите. Я не буду смеяться.

Он закрыл глаза и стал бормотать:

— Я не обращаю внимания, я не обращаю внимания. Все будет хорошо.

Открыв глаза, он встряхнулся, как собака, выйдя из воды.

— Я могу. У меня хватит духу. Я лишусь множества пива и денег, если не решусь и не заберу эти книги. Приятель в Небе, дай мне стойкость козла и нервы палача. Ты ведь знаешь, что я не трус. Это проклятье, которое наложили на меня Ненастоящие. Ну, давай. Вперед! Смело!

Сделав глубокий вдох, он шагнул через калитку. Опустив голову, не отрывая глаз от травы под ногами, он проковылял к двери в подвал, где его уже дожидалась старая женщина.

В четырех шагах от входа в подвал Пэли снова остановился: из–за угла дома к нему бросился маленький черный спаниель и принялся на него лаять.

Старик неожиданно свесил голову набок, скосил глаза и умышленно чихнул.

Спаниель, заливаясь лаем, отскочил за угол, и Пэли начал спускаться по лестнице в прохладный полумрак подвала, бормоча себе под нос: «Эти проклятые собаки не любят косого взгляда».

Когда он погрузил все книги в кузов, он приподнял шляпу и отвесил поклон.

— Мэм, моя дочь и я благодарим вас от всей глубины наших бедных, но чистых сердец за то сокровище, которым вы нас одарили. И если у вас появится еще что–нибудь, от чего вы захотите избавиться, то, пожалуйста, помните, что мы бываем каждую пятницу в этом переулке во второй половине дня. При условии, что не будет дождя, когда Старый Дружище в Небе оплакивает нас, простых смертных, за нашу глупость.

Затем он нахлобучил шляпу и вместе с Дороти залез в кабину.

Они остановились еще возле нескольких многообещающих куч утиля, прежде чем Пэли объявил, что машина загружена достаточно. Вид у него при этом был праздничный. Вероятно, им стоило бы остановиться позади таверны Майка и пропустить литр–другой пива. Дороти ответила, что пиво ее не привлекает, а вот глоток виски не помешает.

— Немного денег у меня есть, — проворчал Старик, медленно расстегивая своими неуклюжими пальцами нагрудный карман рубахи и вытаскивая наружу пачку мятых банкнот. — Вы принесли мне удачу, мисс, поэтому сегодня Старик платит за вас, ха–ха!

Он остановил Фордиану позади ближайшей закусочной. Дороти без спроса взяла два доллара и вошла в здание. Вернулась она с открывашкой, двумя бутылками пива и четвертушкой виски.

— Я добавила свои. Не выношу дешевого виски.

Они уселись на заднем борту «пикапа» и стали пить. Старик болтал не умолкая. Вскоре он уже рассказывал ей о тех временах, когда Настоящие Люди, из рода Пэли, жили в Европе и Азии бок о бок с мамонтами и пещерными львами.

— Мы поклонялись Старому Приятелю в Небе, который своими устами производит гром и живет на востоке, на высочайшей в мире вершине. Мы поворачивали черепа своих мертвецов к востоку, чтобы они видели Старого Приятеля, когда он придет, чтобы забрать их к себе. И мы прекрасно жили очень–очень долго. Затем с востока пришли поклонявшиеся матери Ненастоящие Люди, на прямых длинных ногах, с длинными прямыми шеями, плоскими лицами, круглыми головами, а главное, с луками и стрелами. Они объявили себя сыновьями богини матери–Земли, которая была девственницей. Некоторое время мы били их, потому что были сильнее. Даже одна–единственная наша женщина могла разорвать на части их самого сильного мужчину. Однако у них были луки и стрелы, и они оттесняли нас. Мы медленно отступали, пока в один прекрасный день за нашими спинами не заблестел океан. Тогда одному из наших вождей пришла в голову прекрасная мысль.

«А почему бы нам самим не делать луки и стрелы?» — сказал он.

И мы стали их делать, но пальцы у нас были очень неуклюжими. Оружие у нас получалось грубое, и стрелы плохо летели. Да и стреляли мы плохо. Руки у нас были очень большие и неловкие, хотя и могли тащить более тяжелые луки, чем у Ненастоящих. И мы и дальше продолжали терять свои охотничьи угодья. И все же было у нас одно преимущество. Своим запахом мы приводили в замешательство женщин Ненастоящих. Не то чтоб этот запах был для них приятен. От нас воняло, как от свиньи, снюхавшейся с козлом в навозной куче. Но каким–то образом женщин Ненастоящих возбуждал этот запах, и стоило им только его учуять, как они уже не могли сидеть спокойно. Если бы мы могли остаться с ними наедине, то наша кровь так смешалась бы с их кровью, что через некоторое время нельзя было бы уже отличить где Настоящие, а где Ненастоящие Люди. А кровь Пэли была настолько сильной, что дети в основном были похожи на отцов.

Но в этом случае наступила бы вечная вражда между нами. Особенно после того, как наш вождь Старый Король Пэли закрутил любовь с дочерью короля Ненастоящих, короля Роу–Боя. И украл ее.

Что тогда было! Дочь Роу–Боя взяла под каблук Старого Короля Пэли. Это она подбросила мысль собрать всех крепких телом Пэли и организовать одно большое войско. Каждый мужчина, достаточно сильный, чтобы держать в руках дубину, вливался в одну большую толпу для участия в операции «Резня Ненастоящих». И мы начали нападать на каждый городишко этих матерепоклонников, который попадался на нашем пути. Ух, сколько же этих Ненастоящих мы тогда поубивали. Мы жарили сердца мужчин и поедали их еще горячими. А на закуску то и дело брали их женщин и девушек.

А затем, неожиданно, вышли на большую равнину. А там уже было войско Ненастоящих, собранное старым королем Роу–Боем. Оно превосходило нас количеством, но мы чувствовали, что могли бы завоевать весь мир. Особенно потому, что волшебная сила Ненастоящих заключалась в их женщинах, ведь они поклонялись женскому божеству, поклонялись Старой Женщине. А главная их жрица, дочь Роу–Боя, была с нами.

Все наше собственное могущество заключалось в шапке Старого Короля Пэли — в его волшебном шлеме. Все мы, Пэли, верили в то, что мужская силаи душазаключены в головномуборе.

Перед главной битвой мы легли рано вечером, чтобы хорошенько выспаться. На заре раздался крик, который разбудил бы даже мертвых. От этого крика леденеет кровь Пэли даже через пятьдесят тысяч лет. Это был отчаянный вопль нашего короля. Мы спросили, почему он так кричал? Он ответил, что эта грязная потаскуха, дочь Роу–Боя, украла его шлем и убежала в лагерь своего отца.

У нас подкосились колени. Все наше мужское естество оказалось в руках наших врагов. Но мы вышли на битву. Впереди шли даманы, дули в свои боевые рога и молились. И тут появились шаманы Г’Яга, которые делали то же самое, но они воздействовали на сердца своих воинов гораздо сильнее, потому что на кончике копья их главный шаман нес шлем нашего бедного Старого Короля.

И здесь эти проклятые Ненастоящие впервые использовали в бою собак. Эти твари всегда нас недолюбливали, и мы платили им тем же.

И вот мы сошлись. И они поубивали очень многих из нас, а мы не могли ответить им. И были побеждены на вечные времена. Потому что у них был шлем Старого Короля. И с ним все наше могущество, потому что мы вложили всю нашу душу, душу Пэли, в эту шапку.

Наши дух и сила были такими же пленниками, как и тот шлем. И жизнь стала слишком тяжела для нас, Пэли. Те из нас, кого не зарезали и не съели, были рады обосноваться на задворках, среди мусора Ненастоящих, и питаться тем, что бросают свиньям и курам.

Но мы знаем, что шлем Старого Короля где–то спрятан. Мы организовали тайное общество и поклялись сохранить в сердцах его имя и отыскать его шлем, пусть для того понадобится хоть целая вечность. И так оно и получилось, потому что шлем мы все еще ищем.

И хотя мы были обречены на то, чтобы жить в лачугах и держаться подальше от улиц, рыскать среди отбросов в тупиках и переулках, мы никогда не оставляли надежду. Шло время, и некоторые неудачники Г’Яга приходили жить к нам, и у нас рождались дети от них. Вскоре большинство из нас растворилось в крови самых низких классов Г’Яга. Но были всегда семьи Пэли, которые старались сохранить свою кровь чистой. Но через голову не прыгнешь, не так ли?

Он посмотрел на Дороти.

— Что вы обо всем этом думаете?

— Я ничего подобного раньше не слышала.

— Боже Всемогущий! — фыркнул Старик. — Я рассказал вам историю, которой более чем пятьдесят тысяч лет, я раскрыл вам тайну давно исчезнувшей расы. А все, что вы смогли сказать, так то, что ничего подобного раньше не слышали.

Он подался к ней и сжал огромной рукой ее бедро.

— Не вырывайтесь! — свирепо произнес он. — И не воротите от меня свой носик. Да, я воняю и своей вонью оскорбляю ваши холеные привередливые ноздри и смущаю ваш нежный животик. Но что стоит секундное дуновение моего запаха по сравнению с моей долгой жизнью, когда приходится терпеть вонь всех отбросов вселенной, а рот мой наполнен тем, что ваш ротик не может выговорить? Что вы на это скажете?

— Пожалуйста, уберите руку, — спокойно проговорила Дороти.

— Пожалуйста. Я ничего не собираюсь вам делать. Просто меня немного занесло, и я позабыл о своем месте в обществе.

— Послушайте, — искренне произнесла Дороти, — здесь дело вовсе не в вашем так называемом социальном положении. Просто я никому не позволяю вольностей. Может, это нелепое викторианство, но обычная чувственность меня не устраивает. Мне нужна любовь и…

— О’кей, я все понял.

Дороти встала.

— Я всего лишь в квартале от своего дома. Я пойду домой. У меня голова болит от спиртного.

— Да? Вы уверены, что от спиртного, а не меня?

Она твердо взглянула ему в глаза:

— Я ухожу, но мы встретимся завтра утром. По–моему, это ответ на ваш вопрос.

— О’кей, — хмыкнул Старик. — Увидимся. Может быть…

Девушка быстро зашагала прочь.

На следующее утро, едва рассвело, заспанная Дороти остановила свой автомобиль перед лачугой Пэли. Дома была только Дина. Гамми пошла на речку наловить рыбы. Старик засел в уборной. Дороти воспользовалась этой возможностью, чтобы побеседовать с Диной, и обнаружила, как и подозревала, что она женщина весьма образованная. Однако она вежливо умалчивала о своем происхождении. Дороти, чтобы поддержать разговор, упомянула о своем звонке бывшему преподавателю антропологии. Она спросила у профессора, возможно ли, что Старик является подлинным неандертальцем. Вот тогда–то Дина отбросила свою сдержанность и спросила с интересом, что же думает по этому поводу профессор.

— Он просто рассмеялся, — ответила Дороти. — Он сказал мне, что абсолютно невозможно, чтобы небольшая группа, пусть даже не допускающая кровосмешения, могла сохранять свою культурную и генетическую неповторимость в течение пятидесяти тысяч лет. Я начала спорить с ним, сказала, что Старик настаивает на том, что он и его родичи обитали в деревушке Пэли в Пиренеях, пока их не нашли солдаты Наполеона и не попытались забрать в рекруты.

Тогда они бежали в Америку, ненадолго остановившись в Англии. Их группа раскололась во время Гражданской войны. Он, насколько ему известно, последний чистокровный. Гамми же полукровка или даже квартеронка. Профессор стал меня уверять в том, что и Гамми и Старик являются результатом неправильного функционирования желез внутренней секреции, что они являются жертвами так называемой акромегалии, что такие люди поразительно похожи на неандертальцев, но опытный антрополог сможет заметить разницу с первого же взгляда. Когда же я слегка рассердилась и поинтересовалась, не является ли его отношение к этому вопросу ненаучным, основанным на предрассудках, то это вызвало у него только раздражение. Закончили мы беседу весьма холодно. Но я пошла вчера вечером в университетскую библиотеку и прочла много интересного. И теперь знаю, чем отличается неандертальский человек от хомо сапиенс.

— Послушаешь вас, то вы прямо–таки поверили, что выдумки Старика соответствуют истине, — заметила Дина.

— Профессор научил меня верить только фактам и не отвергать походя то, что с первого взгляда кажется невозможным, — ответила Дороти. — Если он сам позабыл то, чему учил меня, то я не забыла.

— Что ж, Старик умеет заговаривать зубы, — усмехнулась Дина. — Он мог бы даже дьяволу всучить ангельскую арфу и нимб.

В лачугу ввалился одетый только в голубые джинсы Старик. Дороти впервые увидела его обнаженную грудь, огромную, покрытую столь густыми красно–золотистыми волосами, что они напоминали шерсть, почти такую же, как у орангутанга. Однако не столько грудь, сколько его босые ноги привлекли особое внимание Дороти. Действительно, большие пальцы на босых ногах Старика торчали как бы отдельно от остальных пальцев, и он явно ступал на внешнюю сторону ступни. Руки его казались ненормально короткими по сравнению с телом.

Старик хмуро поздоровался и некоторое время не разговаривал. Однако после того как, потея и ругаясь, он благополучно добрался до одного из переулков на западном откосе, он расслабился. Этому помогло, возможно, и то, что он отыскал огромную кучу бумаги и тряпья.

— Вот здесь есть над чем попотеть! — самодовольно прорычал он.

Когда весь хлам был погружен, Пэли проскрипел:

— Ну, как вам нравится наша спокойная жизнь? Хороша, не так ли? Кстати, а как вам нравятся наши переулки?

Дороти ничего не ответила, а только кивнула. Старик обиженно отвернулся, и девушке пришлось вступить в разговор.

— Когда я была маленькой, мне тихие переулки нравились гораздо больше, чем улицы. Они до сих пор для меня сохраняют свое очарование. Там так хорошо играть! Было такое ощущение, что ты вместе с этими переулками владеешь какими–то тайнами. Все они непохожи друг на друга, а улицы, они все одинаковы. Только и гляди, чтоб тебя не задавила машина. Окна домов, выходящих на улицы, словно глаза и лица, которые так и норовят сунуть свой нос в чужие дела.

Старик радостно вскрикнул и так сильно хлопнул себя по бедру, что, будь это бедро Дороти, оно мгновенно бы сломалось.

— Ты, должно быть, из Пэли. Мы чувствуем точно так же. Мы не позволяем себе болтаться по улицам. Переулки — вот наша маленькая территория. Скажи мне, ты потеешь, когда пересекаешь улицу, чтобы попасть из одного переулка в другой?

Он положил ей руку на колено. Она посмотрела на нее, но ничего не сказала.

— Нет, этого я не чувствую.

— Да? Так ведь ты ребенком не была такой уродиной, что тебе приходилось держаться подальше от улиц. Но и переулки мне не всегда доставляют радость из–за этих чертовых псов. Испокон веков они лают на нас и кусаются. Поэтому мне приходится отгонять их палкой, с которой я долго не расставался. А потом я заметил, что стоит мне посмотреть на них особым взглядом, и они с визгом убегают, ну как тот старый толстый спаниель вчера. Почему? Наверное, потому, что они знают, что у меня дурной глаз. Вот тогда и я начал понимать, что я не человек. Хотя мой старик твердил мне об этом с тех пор, как я начал разговаривать.

Подростком я с каждым днем все сильнее ощущал силу заклятия Г’Яга. На улицах на меня смотрели все более грозными и злыми глазами. И когда я стал промышлять по глухим закоулкам, то только тут я ощутил себя хозяином. В конце концов настал день, когда я не мог перейти улицу без того, чтобы у меня не вспотели ладони, участилось дыхание и замерзли ноги. Это потому, что я становился взрослым Пэли и проклятие Г’Яга все больше набирало силу.

— Проклятие? — удивилась Дороти. — Некоторые называют это просто неврозом.

— Нет, это проклятие!

Дороти ничего не ответила. Она еще раз взглянула на свое колено, и на этот раз Старик убрал руку. Ему, однако, все равно пришлось бы это сделать, так как к этому времени они выехали из тихого переулка на мощенную булыжниками улицу.

По пути к конторе по приемке утиля он продолжал развивать ту же тему. Когда они добрались до лачуги, Дороти была посвящена во все подробности.

В течение тысяч лет Пэли жили среди отбросов и мусора Г’Яга и находились под пристальным наблюдением. Так, в былые дни среди жрецов и воинов Ненастоящих был обычай делать налеты на обитателей свалок каждый раз, когда появлялся сильный и непокорный Пэли. Ему выкалывали глаза, отрубали руку, ногу, или калечили каким–нибудь другим способом, чтобы он не забывал, кем он является и где его место.

— Вот почему я потерял руку, — прорычал Старик, размахивая обрубком. — Страх Г’Яга перед Пэли явился причиной всего этого.

Дина едва не захлебнулась от смеха и проговорила:

— Дороти, на самом деле в один прекрасный вечер он напился так, что улегся прямо на рельсах, и товарняк отрезал ему руку.

— Да, да, так и было. Но я убежден, что этого бы не случилось, если бы не злая черная магия Ненастоящих. В наши дни они боятся калечить Настоящих в открытую и поэтому прибегают к чарам. У Г’Яга теперь не хватает духу делать это собственноручно.

Дина презрительно рассмеялась:

— Он нахватался всех этих сумасбродных мыслей, читая комиксы и журналы, да еще эта телевизионная серия «Алле Ор и динозавр». Я могу вспомнить любой рассказ, откуда он украл свои идеи.

— Врешь! — взревел Старик и ударил Дину по плечу. Она отпрянула назад, но затем набросилась на него. Он еще раз ударил ее, на этот раз по розовому пятну на шее. Глаза Дины засверкали, она громко выругала его. Он ударил ее еще раз достаточно больно, но так, чтобы не причинить вреда.

Дороти открыла было рот, чтобы выразить протест, но Гамми положила ей на плечо свою толстую руку. Девушка подняла взгляд и увидела, что женщина приложила палец к своим губам.

От одного особо сильного удара Дина упала на пол. Теперь она уже не пыталась встать. Вместо этого она поднялась на четвереньки и поползла к убежищу за большой железной плитой.

Дороти не выдержала и, вскочив, постаралась преградить путь Старику, который замахивался ногой на отступающую Дину, однако и тут Гамми помешала ей.

— Все в порядке, крошка, оставь их в покое.

— Смотри! Повезло этой чертовой бабе! — рычал Старик. — Ты знаешь, почему мне приходится выбивать из нее дурь, когда все, что мне нужно, — это мир и спокойствие. Потому что я похож на тех чертовых пещерных людей, а им полагается избивать своих глупых сожительниц. Потому–то она и прицепилась ко мне.

— Ты сумасшедший лгун, — спокойно сказала из–за плиты Дина, смакуя свою боль, как ласку любовника. — Я стала жить с тобой только потому, что пала так низко, и ты оказался единственным мужчиной, который согласился меня подобрать.

— Она была когда–то великосветской наркоманкой, Дороти, — объяснил Пэли. — Она всегда ходила в платье с длинными рукавами, потому что руки ее были исколоты. Это я вылечил ее от пагубной страсти с помощью мудрости и волшебства Настоящих. И с тех пор она живет со мной. И я никак не могу от нее избавиться. А теперь посмотри на эту беззубую. Да я ее и пальцем не тронул. Это доказывает, что я вовсе никакой не мучитель женщин. Я бью Дину только потому, что ей это нравится, она хочет этого, но я никогда не бью Гамми… Эй, Гамми, тебе нужно такое лекарство?

И он засмеялся невероятно хриплым голосом.

— Чертов брехун! А кто выбил у меня почти все зубы?

— Я выбил несколько гнилых пней, которые уже ни на что не годились. Ты заработала это за то, что волочилась за тем О’Брайеном в зеленой рубахе.

Гамми хихикнула.

— Только не думай, что я могла перестать с ним путаться только из–за того, что ты меня отколошматил. Просто я его бросила, потому что как мужчина ты оказался лучше, хотя у него и была зеленая рубаха.

Гамми снова хихикнула и поковыляла к полке, где стояли ее дешевые духи. Ее огромные медные серьги ритмично покачивались в такт со столь же громадными бедрами.

— Гляди–ка, — изумился Старик, — как два мешка с кашей в бурю!

Однако во взоре его сквозило нескрываемое восхищение. После того как она вылила на свою подушкообразную грудь добрую четверть флакона, он крепко обнял ее и погрузил свой огромный нос в ложбинку между грудей и с восторгом потянул воздух.

— Чувствую себя, как собака, нашедшая старую кость, которую она закопала, а потом забыла где. Ох, ох, ох!

Дина презрительно засмеялась и сказала, что ей нужно глотнуть свежего воздуха, не то она потеряет аппетит и не сможет ужинать. Она обняла Дороти и упросила, чтобы они вышли погулять вместе. Дороти, которую также стало тошнить, сразу же согласилась.

На следующий вечер, когда все четверо потягивали пиво, сидя за кухонным столиком, Старик неожиданно вытянул руку и нежно прикоснулся к Дороти. Гамми засмеялась, а Дина свирепо сверкнула глазами. Однако она ничего не сказала девушке и вместо этого начала обвинять Пэли в том, что он слишком давно не принимал ванну. Старик оборвал ее тупоголовой плоскодонкой и объявил, что она все врет, так как он принимает ванну каждый день. На что Дина ответила, что это так, но только это началось с того времени, как на сцене появилась Дороти. Разгорался спор. В конце концов Старик встал и перевернул фотографию матери Дины лицом к стене.

Дина с визгом попыталась повесить фотографию как следовало. Но Старик оттолкнул ее, правда бить не стал, несмотря на все ее оскорбления, — даже тогда, когда она бросила ему в лицо, что он не достоин лизать башмаки ее матери, а тем более прикасаться к ее портрету.

Устав спорить, Пэли покинул свой пост у фотографии и проковылял к холодильнику.

— Если ты осмелишься без моего разрешения перевернуть ее, я выброшу фото в ручей. И ты больше ее никогда не увидишь.

Дина пронзительно завизжала и заползла под свое одеяло за плитой. Она залегла там, плача и тихо проклиная Старика.

— На этот раз Дина зашла слишком далеко, — заметила, сияя, Гамми.

— Ух уж эта чертова мамочка, — хрипло проговорил Старик. — Эй, Дороти, ты знаешь, как Дина смеется надо мной, потому что я убежден, что у Фордианы есть душа? И над тем, что псы боятся моего дурного глаза? И над тем, что я считаю, что спасение для нас, Пэли, наступит тогда, когда мы разыщем давно пропавшую шапку Старого Короля? А ведь она, эта бывшая наркоманка, бахвалящаяся своей образованностью, ничуть не лучше. Она очень суеверна. Она боготворит свою мать. Она ей молится, просит у нее прощения и выпытывает, что произойдет в будущем. И когда ей кажется, что вокруг никого нет, она разговаривает с ней. Вот она поклоняется своей матери, как Старухе–Земле, которая всегда была врагом Старому Приятелю. И она знает, что можно досадить ему. Вот почему, наверное, он не позволяет мне найти шлем Старого Короля, хотя и знает, что я просматриваю каждую кучу мусора по всем закоулкам, надеясь, что какой–нибудь дурак из Ненастоящих выбросит ее, не ведая, что это такое.

А ну заткнись, Дина. Я хочу смотреть телевизор. Сегодня показывают Олли Опа.

Немного погодя Дороти уехала домой. Из дому она позвонила своему знакомому профессору социологии. Тот объяснил, что одна из причин, по которой он сомневается в правдоподобности рассказа Старика о войне между неандертальцами и хомо сапиенс, заключается в том, что существуют доказательства проживания хомо сапиенс в Европе еще до появления там неандертальцев, — и весьма возможно, что именно неандертальцы были пришельцами.

— Но не агрессорами в современном смысле, — добавил профессор. — Проникновение новых рас и племен в Европу на протяжении всего палеолита было спорадическим перемещением небольших групп, которое осуществлялось на протяжении многих тысяч лет.

И представляется наиболее вероятным, что неандертальцы и хомо сапиенс жили бок о бок многие тысячи лет, мирно уживаясь друг с другом, потому что обе ветви были слишком заняты борьбой с враждебной природой за собственное существование. Трудно сказать, по какой причине — вероятнее всего, вследствие своей малочисленности — неандертальцы были поглощены окружавшими их племенами хомо. По мнению некоторых антропологов, неандертальцы были светловолосыми и передали светлую окраску волос жителям Северной Европы.

Несмотря на все догадки и предположения, — сказал в заключении профессор, — совершенно исключается, что какое–либо меньшинство могло бы сохранить свои специфические внешние и культурные отличия на протяжении пятидесяти тысяч лет. Пэли придумал все это, чтобы объяснить самому себе и другим причины чрезмерного уродства, крайне низкого общественного положения и чувства брезгливости, которое испытывают к нему люди. Элементы выдуманного им мифа он, скорее всего, почерпнул из комиксов и телепередач. Тем не менее, учитывая его энтузиазм и наивность, я согласен пересмотреть свое заключение, если вы, Дороти, представите мне явные свидетельства его происхождения от неандертальцев. Вот если бы вы могли доказать мне, что у него есть бычий зуб. Вот тогда я был бы повержен, если не сказать больше.

— Но, профессор, — взмолилась Дороти, — почему вы сами не хотите осмотреть его? Один взгляд на ноги Старика мог бы убедить вас, я уверена!

— Дорогая, я не склонен гоняться за призраками. Мое время очень драгоценно.

Вот и все. На следующий день она спросила у Старика, все ли зубы у него целы и делал ли он когда–нибудь рентгеновский снимок хотя бы одного зуба.

— Нет, — покачал головой Старик. — Здоровых зубов у меня больше, чем мозгов. И я не собираюсь терять их. Пока голова моя варит исправно, я буду сам беречь свои зубы, свое пищеварение и собственную мужскую силу. Более того, я не собираюсь терять здравый смысл. Эти коновалы в больнице задали мне немало хлопот, однако я не позволил им взять мою кровь на анализ, потому что знал, что они хотели смешать ее с водой. Это у Г’Яга такая магия. Для того чтобы превратить мою кровь в воду. Но почему–то Элкинса вдруг заинтересовало, с чего это я не снимаю свою шляпу. Наверное, потому, что я не снял ее даже тогда, когда разделся для осмотра. И он сорвал шляпу с моей головы. Вот тут–то я и смирился. Это все равно что украсть у меня душу. Все Пэли хранят свои души в шапках. Мне нужно было вернуть ее во что бы то ни стало. Поэтому я смирился. Я позволил им тыкать и шарить по всему моему телу, а напоследок взять кровь на анализ.

Наступила пауза. Это была передышка для Пэли, но вскоре он снова принялся болтать без умолку. Дороти, пораженная пришедшей ей в голову мыслью, спросила:

— Если уж мы заговорили о шапках, то на что была похожа та шапка, которую дочь Роу–Боя украла у Старого Короля? Вы бы узнали ее, если бы увидели?

Старик уставился на нее, а затем его прорвало:

— Узнал бы я ее? Собака, рассевшаяся на рельсах, узнала бы свой хвост после того, как локомотив отрезал бы его? Ты бы узнала свою кровь, если бы тебе в живот всадили нож и с каждым ударом сердца из раны хлестала бы красная жидкость? Конечно, я узнал бы шапку Старого Короля Пэли. Каждый Пэли еще на коленях у матери получает подробное ее описание. Ты хочешь послушать про эту шапку? Ну так прочищай уши, и я опишу ее до мельчайших подробностей.

Дороти неоднократно напоминала себе, что ей не следовало бы этого делать. Если она и заслужила доверие Старика, то сама она, в некотором смысле, не являлась его настоящим другом. Но, убеждала она себя, она же хотела ему помочь. Если бы он нашел эту шапку, то, возможно, сразу же освободился от всех своих табу, которые удерживали его на свалке, в глухих закоулках. Может, тогда он перестал бы бояться собак, перестал бы считать себя человеком угнетенным, человеком низшего сорта? Более того, уверяла себя Дороти, это также помогло бы и ее научным исследованиям, так как позволило бы ей описать его реакцию.

Таксидермист, которого Дороти наняла, весьма удивился, услыхав, какие материалы необходимы и какого фасона должна быть шапка. Однако она объяснила ему, что эта шапка предназначена для антропологической выставки в Чикаго и что это — головной убор члена индейского тайного общества, посвященного в священные таинства. Таксидермист сдавленно хихикнул и ответил, что он много отдал бы за то, чтобы поглядеть на религиозные церемонии членов этого братства.

Свои намерения Дороти оказалось выполнить довольно легко, так как Старик твердо уверовал, что Дороти, разъезжая с ним, приносит ему удачу. Ликуя при каждой удачной находке, он клялся, что впереди его ждет нечто совершенно из ряда вон выходящее. Он непогрешимо верил в свою удачу.

— Это будет, — говорил он, обнажая огромные желтые зубы. — как удар молнии.

Двумя днями позже Дороти поднялась гораздо раньше обычного и поехала на пустырь, расположенный за домом известного врача. Она прочла в колонке городской хроники, что он вместе с семьей проводит отпуск на Аляске. Поэтому она знала, что никто в этом доме не удивится, если не увидит полные мусорные ящики и большую картонную коробку с выброшенной едой. Дороти привезла все это из собственной квартиры, чтобы создать видимость того, что в доме живут. Почти всю старую одежду она приобрела в лавке Армии Спасения.

В то утро, около девяти часов, точно по графику, Старик вместе с ней въехал в переулок.

Пэли первым вылез из кабины. Дороти задержалась, чтобы он сам сделал свое открытие.

Старик стал вынимать одежду из коробок.

— Это бархатное платье вполне может носить Дина. Она жалуется, что у нее давно уже не было нового платья. Эта кофта вполне могла бы подойти слону. Это то, что надо для Гамми. А эта…

Он поднял высокую островерхую шапку с широкими полями и двумя войлочными шариками размером с конские яблоки, привязанными к ленте Это был очень странный головной убор из лошадиной шкуры, на которой виднелись отпечатки ребер. Он был единственным в своем роде во всем мире и выглядел совершенно неуместным в этом переулке малоизвестного городка штата Иллинойс.

Глаза Старика полезли на лоб, земля покачнулась у него под ногами. Шапку, однако, он из рук не выпустил.

Дороти была потрясена. Она ожидала чего угодно, но только не этого. «Если сейчас с ним случится сердечный приступ, — подумала она, — то придется винить только самое себя».

Старик как убитый повалился на землю.

К счастью, это был всего лишь обморок. Однако, когда к нему вернулось сознание, он не пришел в тот исступленный восторг, который Дороти ожидала. Вместо этого он стал смотреть на нее.

— Не может этого быть! Это, должно быть, ловушка! Ловушка, которую мне подстроила Старуха в Земле, чтобы еще раз, напоследок, потешиться вволю. Каким образом здесь могла оказаться шляпа Старого Короля Пэли? Неужели Г’Яга, которые хранили ее, хранили все эти годы в своей семье и не знали, что это такое?

— Скорее всего, нет, — ответила Дороти. — Ведь, в конце концов, Г’Яга, как вы их называете, больше не верят в волшебство. Или. может, нынешний владелец даже понятия не имел, что эго такое.

— Может быть. Скорее всего, однако ее выбросили случайно во время уборки дома. Ты знаешь, какие глупые их женщины. В любом случае берем ее и скорее отсюда. Возможно, Старый Приятель в Небе подстроил все это, и если это так, то лучше не задавать вопросов.

Поехали!

Старик редко надевал шапку. Будучи дома, он клал ее в клетку для попугая и закрывал дверцу велосипедным замком. По ночам клетка стояла на подставке. Днем она покоилась на сиденье «пикапа». Старик хотел, чтобы она всегда была у него под рукой.

Находка вызвала у него чрезвычайный оптимизм, веру в то, что он способен совершить что угодно. Он пел и смеялся больше, чем когда–либо прежде. Он даже настолько осмелел, что мог гулять по улицам в течение нескольких часов и только потом начинал потеть и трястись.

Гамми, увидев шляпу, просто хмыкнула и отпустила непристойное замечание по поводу ее формы. Дина уныло улыбнулась и сказала:

— Почему эта лошадиная кожа давным–давно не сгнила?

— От бабы Г’Яга только такой вопрос и можно было ожидать, — проворчал Старик. — Как может эта шапка сгнить, если в ней помещаются миллионы душ Пэли? Ведь там не осталось ни одной бактерии. Кроме того, здесь спрессованы могущество и слава всех Пэли, которые умерли до нашей битвы с Роу–Боем, и все души, которые умерли с тех пор. Она бурлит от душевной энергии всех этих людей, которую до сих пор сдерживала магия этих Г’Яга.

— Остерегался бы лучше, чтобы она не взорвалась, и мы вместе с ней, — ухмыльнулась Гамми.

— Теперь, когда шапка у тебя, что ты намерен делать с ней? — спросила вдруг Дина.

— Не знаю. Нужно посидеть за пивом и хорошенько все обдумать.

Дина истерически расхохоталась.

— Боже мой! Пятьдесят тысяч лет вы только и думали об этой шапке, а теперь, когда она оказалась у Пэли, вы не знаете, что с ней делать! Так вот, может быть, я скажу вам, что с ней делать? Ты будешь считать себя очень важным, да? Завоюешь весь мир, истребишь всех Ненастоящих! Дурак! Даже если весь твой рассказ не бредни лунатика, все равно ты уже опоздал. Один против двух миллиардов! Не беспокойся, мир! Этот старьевщик Рамзес, Александр Македонский из переулка, этот Юлий Цезарь городских свалок, не сумеет тебя похоронить! Как же, он наденет эту свою шляпу и двинется в поход! Но куда? Он станет борцом, и его покажут по телевидению!!! Вот куда он пойдет! Вот предел его полуосознанному тщеславию — получить ярлык Однорукого Неандертальца. Ужасного обезьяночеловека. Вот кульминация пятидесяти тысяч лет, ха–ха–ха!

Все остальные со страхом смотрели на Старика, ожидая, что он ударит Дину. Он же вынул шапку из клетки, надел ее и уселся за стол с литровой бутылкой пива в руке.

— Перестань кудахтать, старая жвачка, — спокойно сказал он. — Мне нужно подумать.

На следующий день Пэли, несмотря на похмелье, был в прекрасном настроении. Он болтал не умолкая до самого западного склона и один раз даже остановился, чтобы продефилировать по улице и показать Дороти, что он ничего здесь не боится.

Затем, хвастая, что он мог бы победить весь мир, Старик загнал машину в один из переулков и оставил на заднем дворе какого–то большого, но запущенного особняка. Дороти с удивлением глазела на него. Он указал на густые заросли кустарника, который рос в одном из углов двора.

— Гляди, сюда даже кролик не смог бы прошмыгнуть. Но Старик знает такое, чего кролики не знают. Иди за мной.

Неся в руке клетку со шляпой, он подошел к кустам, опустился на карачки и стал протискиваться сквозь очень узкий проход. Дороти подозрительно смотрела на заросли, пока из их глубины не раздался хриплый зов.

— Ты что испугалась? Или у тебя задница слишком широкая, чтобы пролезть сюда?

— Сейчас! — весело крикнула в ответ Дороти, проползла несколько секунд на животе и очутилась неожиданно на небольшом, свободном от кустов месте. Старик стоял во весь рост, клетка была у его ног. И он рассматривал красную розу, которую держал в руке.

У Дороти аж дух захватило.

— Розы! Пионы! Фиалки!

— Вот так, крошка! — сказал Пэли, выпятив грудь. — Это райские кущи Старика, его тайная оранжерея. Я отыскал это местечко несколько лет тому назад, когда подыскивал место, где мог бы прятаться от полиции или побыть в полном одиночестве, отдохнуть от всех, даже от самого себя.

Я посадил здесь розы и другие цветы. Я частенько прихожу сюда и наблюдаю за ними, поливаю, опрыскиваю, обрезаю. Я никогда не забираю ничего отсюда домой, хотя мне очень хотелось бы сделать подарок Дине. Но Дина совсем не дура, она понимает, что их нельзя найти в куче мусора. А я не хочу говорить ей об этом месте. Так же как и никому другому.

Он внимательно посмотрел на Дороти, пытаясь определить, что творится в ее душе, как бы сильно она ни скрывала это.

— Ты — единственная, кто, кроме меня самого, знает теперь об этом месте.

Он протянул ей розу.

— Вот. Это тебе.

— Спасибо. Мне очень приятно, что вы показали мне это место.

— На самом деле? Мне очень приятно слышать это. Очень.

— Удивительно. Какое красивое место. И… И…

— Давай я закончу за тебя эту фразу. Ты никогда не думала, что самый безобразный человек на свете, мусорщик, человек, который в общем–то и человеком не является, будучи — я ненавижу это слово — неандертальцем, может наслаждаться красотой розы. Так? Что ж, я растил их, потому что я очень люблю их. Смотри, Дороти. Погляди на эту розу. Она круглая, но не как шар, она как плоская окружность.

— Она овальная.

— Да, да. И посмотри на эти лепестки, как они сложены один за другим, как они расположены. И посмотри на эти ярко–зеленые листья. Красиво, да? Старый Приятель знал свое дело, когда создавал такую красоту. У него была тогда душа художника. Но он, должно быть, мучился с похмелья, когда создавал меня. У него в тот день, наверное, очень тряслись руки. И потому он через какое–то время бросил свою работу. А потом уже не удосужился меня закончить.

Неожиданно глаза Дороти наполнились слезами.

— Тебе не надо воспринимать себя таким, у тебя красивые, искренние чувства под…

— Под чем? — спросил он, показывая свое лицо. — Забудь об этом. Лучше смотри на зеленые бутоны на свежих побегах. Красиво, не так ли? Их свежесть обещает будущую красоту. У них форма груди юной девственницы.

Он сделал шаг к ней и обвил рукой ее плечи.

— Дороти.

Она положила обе руки на его грудь и попыталась тихонько оттолкнуться.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Пожалуйста, не надо. После того, как вы доказали мне, каким красивым вы можете быть на самом деле.

— Что ты имеешь в виду? — спросил Старик, не отпуская ее. — Разве то, что я хочу для тебя сделать, так же хорошо и прекрасно, как эта роза? И если у тебя на самом деле такие чувства ко мне, то тебе захочется, чтобы твоя плоть испытала то же, что и твой мозг. Подобно цветам, когда они распускаются навстречу солнцу.

Она покачала головой:

— Нет. Нельзя. Пожалуйста. Я чувствую себя очень плохо. потому что не могу ответить «да». Но я не в состоянии. Я — ты. Слишком большая разни…

— Да, мы различны. Ходим каждый своей дорогой, но вдруг — раз, — огибая угол, сталкиваемся и обхватываем друг друга руками, чтобы не упасть.

Он притянул ее к себе так, что лицо ее оказалось прижатым к его груди.

— Вот так! — воскликнул он. — Сделай глубокий вдох. Не отворачивай головы. Потяни носом, сильнее. Прижмись ко мне, ничто уже не сможет оторвать нас друг от друга. Дыши глубже. Я не сделаю тебе больно. Я даю тебе жизнь, я защищаю тебя. Да? Дыши глубже.

— Пожалуйста… — захныкала Дороти. — Не мучай меня. Нежно…

— Конечно, нежно, малышка… Я не буду тебя мучить. Не очень сильно мучить. Вот так, а то ты была как камень. Правильно, будь податливой, как масло. И я не заставляю тебя, Дороти, запомни это. Ты хочешь этого, не так ли?

— Не мучай меня, — прошептала Дороти. — Ты такой сильный, боже мой, такой сильный…

Дороти не появлялась в лачуге Пэли в течение двух дней. На третье утро она выпила две двойные порции виски перед завтраком. Появившись на свалке, она объяснила обеим женщинам, что чувствовала себя неважно и вернулась для того, чтобы закончить исследования, так как начальство приказало наконец представить отчет.

Пэли, увидев ее, не улыбнулся и ничего не сказал, однако посматривал на нее краем глаза, когда ему казалось, что она следит за ним. И хотя шляпа вместе с клеткой была при нем, пересекая улицы, он потел и дрожал, как прежде. Дороти сидела, глядя вперед, не отвечая на те некоторые замечания, которые он отпускал, пока они ездили. В конце концов, ругаясь про себя, он бросил попытки работать как обычно и повел машину к потайному саду.

— Ну вот, — сказал он, — Адам и Ева возвращаются в рай.

Он посмотрел на небо.

— Нам лучше поторопиться. Похоже, что сегодня Старый Дружище в Небе встал не с той ноги. Собирается буря.

— Я не пойду туда с тобой, — объявила Дороти. — Ни сейчас, ни после.

— Даже после того, что произошло, после того, что ты сказала, что любишь меня? Тебя все еще немного подташнивает от меня? Три дня назад вовсе не казалось, что тебе было дурно от общения со мной.

— Я две ночи не могла заснуть, — сказала она бесстрастно. — Тысячу раз я спрашивала себя, почему я так поступила. И каждый раз могла ответить себе только то, что не знаю этого. Казалось, на меня что–то нашло и овладело мной. Я стала безвольной.

— Ты тогда не была парализованной, — сказал Старик, положив ей на колено руку. — А если ты и была безвольной, то только потому, что хотела быть такой.

— Сейчас говорить бесполезно, — сказала она. — Другой такой возможности у тебя больше не будет никогда. И убери руку с колена. У меня от этого мурашки бегут по коже.

Он убрал руку.

— Хорошо. Вернемся к обычному занятию. Назад, к мусору, который выбрасывают Ненастоящие. Уходим отсюда. Забудь все, что я говорил. Забудь тайну, которую я тебе рассказал. Никому не говори об этом. Надо мной будут смеяться. Представь себе, однорукий Старик Пэли, осколок каменного века, выращивает розы и пионы! Это же очень смешно, не так ли?

Дороти промолчала. Старик отпустил сцепление, и когда они выехали в переулок, то увидели, что солнце больше уже не просвечивает сквозь тучи. Оно уже больше не показывалось до самого конца этого дня. Старик и Дороти уже больше не разговаривали друг с другом.

На дороге номер двадцать четыре их остановил патруль — обнаружилось, что у Пэли нет водительских прав — и велел ему следовать в центр города, в суд. Там Старику пришлось уплатить штраф в двадцать пять долларов. Ко всеобщему удивлению, он расплатился тут же, вытащив деньги из кармана.

И как будто этого было недостаточно, ему пришлось вынести насмешки полицейских и завсегдатаев суда. Очевидно, ему уже и раньше приходилось появляться в полицейском участке. Здесь его называли Кинг–Конгом, Олле Опом или просто Шимпом. Старик дрожал, то ли от подавляемой ярости, то ли от волнения, в этом Дороти не смогла разобраться. Однако позже, когда она везла его домой, он стал кричать, что его лишили всех сбережений, и что все это заговор Г’Яга с целью уморить его голодом.

И тут как раз заглох мотор грузовика. Чертыхаясь, Старик рванул капот столь сильно, что сломалась проржавевшая петля. Еще более разъяренный, он сорвал капот полностью и швырнул его в кювет. Не сумев найти неисправность, он схватил молоток и стал бить им по бортам грузовичка.

— Я заставлю ее завестись! — вопил он. — А не то будет еще хуже. Заводись, дрянь, жри бензин, пусть он урчит в твоем чертовом брюхе, но только заводись, заводись! Не то твой бывший любовник, Старик, продаст тебя на слом. Клянусь тебе!

Однако Фордиана не испугалась угроз и не собиралась заводиться. Волей–неволей Пэли и Дороти пришлось бросить машину у кювета и зашагать домой пешком. Когда они пересекали оживленную автостраду, чтобы добраться до свалки, Старику пришлось даже отпрыгнуть в сторону, чтобы не попасть под машину.

Он помахал кулаком вслед удаляющемуся автомобилю.

— Я знаю, что вы добираетесь до меня! — завопил он. — Но у вас ничего не выйдет! Вы пытаетесь это сделать уже пятьдесят тысяч лет, но пока все впустую. Мы еще боремся!

В этот момент прорвало тяжелое, наполненное водой чрево туч над их головой, и они не успели сделать и четырех шагов, как промокли насквозь. Прогремел гром, молния ударила в землю где–то в дальнем конце свалки.

Старик взревел от страха, но поняв, что с ним ничего не случилось, простер руки к небу.

— Ладно, ладно, значит, и ты тоже против меня. Я это заслужил. Ладно, ладно.

Истекая водой, они добрались до лачуги, где Старик тотчас же открыл пиво и принялся жадно пить. Дина отвела Дороти за занавеску и дала ей полотенце, чтобы вытереться, и один из своих махровых халатов. Когда Дороти появилась из–за занавесок, она увидела, что Старик начал третий литр. Он ругал Дину за то, что она плохо пожарила рыбу, и когда та огрызнулась, стал обвинять ее во всех своих неудачах, больших и малых, реальных и вымышленных, какие только он смог припомнить.

Затем он перевернул портрет ее матери лицом к стене, а она залегла за плиту и нежно потирала места, по которым он прошелся своей ладонью. Гамми попробовала было возражать, но он тут же выгнал ее под дождь.

Дороти тотчас же надела на себя свою мокрую одежду и объявила, что уходит. Ей нужно было пройти километра полтора, а затем подождать автобус.

— Уходи! — прорычал Старик. — Ты слишком злая. Мы не твоего поля ягоды.

— Не уходи! — взмолилась Дина. — Если ты уйдешь, то его уже ничто не сможет сдержать. Ты не представляешь, каким опасным он может быть.

— Очень жаль, — покачала головой Дороти. — Мне следовало уйти домой еще сегодня утром.

— Конечно, следовало! — взревел Старик. А затем он расплакался, и его выпяченные губы хлопали, как крылья птицы, а искаженное лицо в своем безобразии могло посоперничать с Медузой Горгоной.

— Уходи, пока я еще владею собой и не вышвырнул тебя прочь!

Дороти осторожно прикрыла за собой дверь. На лице ее была написана жалость.

На следующий день было воскресенье. Утром ей позвонила мать и сказала, что приедет навестить ее из Уокечана. Может ли она взять отгул на понедельник?

Дороти ответила утвердительно, а затем, вздохнув, позвонила своему руководителю. Она объяснила, что уже собрала все необходимые данные для составления отчета о Пэли и что она с понедельника начинает его печатать.

Усадив в понедельник вечером свою мать на поезд, она решила нанести Пэли прощальный визит. Дороти не могла вынести еще одной бессонной ночи, когда она бы непрерывно боролась с желанием встать с кровати и теряет, тереть себя мочалкой. Столь же мучительной ей представлялась необходимость встретиться следующим утром с Пэли и обеими женщинами. У нее было предчувствие, что если она распрощается с ними сегодня, сейчас, то она распрощается и со своими ощущениями тоже, или, по крайней мере, ей удастся избавиться от них значительно скорее.

Небо было чистым и звездным, когда девушка покинула железнодорожную станцию. Однако к тому времени, когда она добралась до свалки, тучи заволокли всю западную часть неба, и ослепительная гроза разбушевалась над городом. Переходя через мост, она увидела при свете фонарей, что ручей Кикапи–крик за два дня обильных дождей превратился в небольшую речку. Он шумно огибал свалку и несся дальше, к реке Иллинойс, в километре отсюда, в которую и впадал.

Уровень ручья поднялся настолько, что вода хлестала по порогам лачуг, ютившихся по краям свалки. Грузовики и ветхие автомобили, стоявшие рядом с лачугами, были уже наполнены Домашним скарбом, и их владельцы готовились тронуться в путь в любую минуту.

Дороти поставила свою машину чуть поодаль от дороги, так как не хотела застрять в грязи. Когда она подходила к лачуге Пэли, вонючая жижа доходила ей уже до лодыжек. Опускалась темная ночь.

В луче света, струящегося из окна, была видна Фордиана которую Старик, по–видимому, все же завел. Однако, в отличие от других машин, ее пока не загрузили.

Дороти постучала в дверь. Открыла ей Дина. Пэли сидел в обшарпанном кресле. На нем были только вылинявшие залатанные джинсы. Под одним глазом красовался огромный черный синяк. На голову была нахлобучена шапка Старого Короля. В руке он сжимал горлышко литровой пивной бутылки. Вид v него был такой, будто он намерен удушить бутылку.

Дороти удивленно взглянула на него, но от комментариев удержалась. Вместо этого она спросила, почему он не упаковывается на случай наводнения.

Старик покачал головой:

— Это все проделки Старого Приятеля в Небе. Я молил этого старого идиота, чтобы он прекратил дождь, но полило еще пуще прежнего. Как я понимаю, этот ливень вызвала Старуха в Земле. Старина в Небе слишком ослаб, чтобы ей помешать. Ему нужна сила. Поэтому… я подумал о том, что неплохо бы дать ему напиться крови девственницы, чтобы его мускулы снова налились силой. Но я тут же отбросил эту мысль, потому что вокруг нету такой, во всяком случае в ста милях вокруг. Поэтому… я думаю о том, что не худо было бы пойти во двор и вылить литр–другой пива на землю.

— Не смей поить его этим дрянным пойлом, — подала голос Гамми. — С нас хватит и этого дождя. Нам только недоставало, чтоб он все вокруг оплевал.

Старик рыкнул и запустил в нее бутылкой. Она, разумеется, была пустой, потому что он еще не настолько спятил с ума, чтобы зря переводить хотя бы четверть бутылки пива. Однако бутылка разбилась о стенку, и поскольку стоила она пять центов, Старик стал обвинять Гамми в злонамеренной растрате.

— Если бы ты держат себя в руках, она не разбилась бы. — огрызнулась Гамми.

Дина не обращала внимания на разыгравшуюся сцену.

— Мне приятно видеть вас, дитя, — обратилась она к Дороти. — Но в такой вечер вам лучше всего было бы остаться дома. — Она показала рукой на портрет матери, все еще перевернутый лицом к стене. — Никак не проходит у него дурное настроение.

— Ты бы рассказал, — прошамкала Гамми, — как тебя огрел пистолетом по башке этот молодой Хромой Дулан, который живет в доме из упаковок. Он попробовал для потехи сорвать с головы Старика шляпу Старого Короля.

— Да, да, только попробовал, — оскалился Пэли. — Но я довольно сильно шлепнул его по руке. Тогда он вытащил пистолет и ударил меня сильно рукояткой прямо в глаз. Но это меня не остановило. Я бросился было к нему, но он крикнул, что застрелит меня, если я сделаю еще шаг. Мой старик не растил глупых сыновей, поэтому я сдержался. Но когда–нибудь, рано или поздно, я доберусь–таки до него, и он будет хромать на обе ноги, а может быть, вообще перестанет ходить. Не знаю, но как только я отыскал эту шапку, неудачи одна за другой преследуют меня. Но ведь должно было быть совсем наоборот! Шапка должна была принести такую удачу, какой еще никогда не было у всех Пэли.

Он посмотрел на Дороти и проговорил:

— Знаешь что? Мне во всем сопутствовала удача, пока я не показал тебе то место, то, понимаешь — с цветами? А после этого, ты знаешь, после чего, все пошло шыворот–навыворот. Как будто тем, что ты сделала, ты забрала у меня всю мою силу. Может, это Старуха в Земле подослала тебя ко мне, чтобы ты лишила меня удачи, если я найду шапку, которую Старый Дружище подбросил мне на моем пути?

Он рывком вскочил на ноги, выхватил из холодильника две бутылки пива и, прижав их крепко к груди, заковылял к двери.

— Не могу выносить этот запах. Вы говорите о моем запахе. Да я же пахну фиалками по сравнению с запахом от кое–кого из вас. Скорей на воздух. Поговорю со Стариной в Небе, послушаю, что он там говорит мне, громыхая. Он меня понимает. Для него я никакой не безобразный старик–полуобезьяна.

Дина быстро бросилась ему наперерез, выставив ногти, как разъяренная кошка.

— Вот оно что! Ты имеешь наглость оскорблять эту молодую девушку! Тварь ты злобная!

Старик остановился, покачиваясь, аккуратно поставил бутылки на пол. Затем подошел к портрету матери Дины и сорвал его со стены.

— Что ты собираешься делать? — взвизгнула Дина.

— То, что хотел сделать уже давно! — громыхнул Пэли. — Но я жалел тебя. А теперь нет! Я собираюсь выбросить эту тварь в ручей! И знаешь почему? Потому что понял, что она соглядатай Старухи в Земле, враг Старого Приятеля в Небе. Ее послали сюда следить за мной и сообщать Старухе обо всем, что я делаю. А принесла ее в этот дом ты!

— Ты сделаешь это только через мой труп! — выкрикнула Дина.

— Как угодно! — прорычал Старик. Рванувшись вперед, он отбросил ее в сторону.

Дина вцепилась в рамку портрета, который Старик держал в руках, однако Пэли ударил ее по пальцам. Потом, стараясь его не выронить, нагнулся, поднял обе бутылки своей громадно, рукой и вышел прямо на дождь.

Дина какое–то время глядела на озаряемую молниями темноту, затем бросилась вслед за Пэли.

Ошеломленная Дороти не шевелясь смотрела на все это. И только когда Гамми пробормотала: «Они поубивают друг друга» к девушке вернулась способность двигаться.

— Что это в него вселилось? — закричала она. — Он такой жестокий, но ведь я отлично знаю, что сердце у него очень доброе. Почему он стал таким?

— Это все ты, — кивнула удрученно Гамми. — Он думал, что не имеет значения, как он выглядит, что делает. Ведь он Пэли! Он считал, что его запах привлечет тебя точно так же, как и всех остальных красавиц, независимо от того, какими бы спесивыми они ни были. А вот с тобой у него все пошло вкривь и вкось. И к тому же о тебе он думал гораздо больше, чем о других. Ведь как он нашел тебя, жизнь для нас стала совсем невыносимой. Я понимаю, мужик есть мужик, он всегда посматривает на молоденьких, не так ли? Дина же этого не понимает. Она ненавидит Старика. Но она не может обойтись без него.

— Я должна остановить их, — сказала Дороти и нырнула в черно–белый мир за дверью.

И сразу же в нерешительности остановилась. Сзади светилась лачуга, на севере виднелось тусклое зарево над городом. Зато со всех остальных сторон ее окружала кромешная тьма, время от времени прорезаемая на доли секунды вспышками молний.

Она обежала лачугу в направлении к «пикапу», который находился в пятидесяти метрах отсюда. Она почему–то была уверена, что они где–то на берегу ручья. На полпути к ручью очередная вспышка молнии высветила на берегу бледную фигуру.

Это была Дина в махровом халате. Она сидела прямо в грязи, наклонившись вперед и сотрясаясь от рыданий.

— Я упала на колени, — стонала она, — упала перед ним. Я умоляла его отдать мне портрет. Но он сказал, что позже я буду ему благодарна за освобождение от поклонения фальшивой богине. Он сказал, что я буду целовать ему руки.

Голос женщины поднялся до визга.

— И тогда он сделал ЭТО! Он на клочки изорвал мою любимую мать! И швырнул ее в ручей! Я убью его! Я убью его!

Дороти погладила Дину по плечу:

— Успокойтесь, дорогая. Лучше возвращайтесь в дом и обсушитесь. Он поступил нехорошо, но он сейчас не в своем уме. Куда он делся?

— Он ушел к тем кустам, туда, где ручей впадает в реку.

— Возвращайтесь, — приказала Дороти. — Я управлюсь с ним. Я смогу сделать это.

Дина схватила ее за руку:

— Держитесь от него подальше. Он сейчас прячется в кустах. Он опасен, опасен, как раненый кабан. Или как один из его предков, когда на них охотились наши предки.

— Наши? — удивилась Дороти. — Неужели вы верите его россказням?

— Не всему. Только частично. Все, что он говорит о вторжении в Европу и о шапке Короля Пэли, ерунда. Или, во всяком случае, искажено за один бог знает сколько тысячелетий. Но это правда, что он неандерталец. Послушайте! Я пала очень низко, я живу со старьевщиком. И даже не это сейчас главное. Старик прикасается ко мне теперь только для того, чтобы ударить. И это не его вина. Я сама напрашиваюсь. Я хочу этого.

Но я не слабоумная. Я брала в библиотеке книги, я читала, что в них написано о неандертальцах. Я тщательно изучила Старика, и я знаю, что он именно тот, за кого себя выдает, Гамми — тоже — в ней, по крайней мере, четверть такой крови.

Дороти высвободила свою руку.

— Мне нужно идти. Мне нужно переговорить со Стариком. Сказать, что больше я с ним не увижусь.

— Держитесь от него подальше, — взмолилась Дина, снова хватая Дороти за руку. — Вы пойдете с ним поговорить, да так и останетесь, как осталась я. Как оставалась добрая дюжина других. Мы позволяем ему обладать нами, потому что он не человек. А уже потом обнаруживаем, что он такой же человек, как любой мужчина. Некоторые из нас оставались после того, как проходила страсть, потому что возникала любовь.

Дороти снова осторожно высвободила свою руку из пальцев Дины и медленно вышла из лачуги.

Вскоре она подошла к зарослям кустарника на берегу, где встречались река и ручей. Дороти остановилась.

— Старик! — громко позвала она, улучив момент между раскатами грома. — Старик! Это я, Дороти!

Ей ответил рев потревоженного в своей берлоге медведя, и из кустов появилась похожая на ствол дерева фигура.

— Зачем ты пришла? — спросил он, приближаясь настолько близко к ней, что его огромный нос едва не коснулся ее лица. Ты Желаешь меня таким, каков я есть, я, Старик Пэли, потомок Настоящих Пэли, который любит тебя? Или ты пришла, чтобы дать Успокоение сумасшедшему старому утильщику, а затем взять его за руку как ягненка и отвести на бойню, на фабрику игрушек, где его лишат того, что делает его настоящим мужчиной.

— Я пришла…

— Да?

— Ради этого! — крикнула Дороти и сорвала со Старика шапку. Старик остолбенел, а Дороти пустилась бежать прочь от реки.

За спиной у нее раздался столь мучительный стон, что его не могли заглушить даже раскаты грома.

Послышался плеск воды — он, Пэли, устремился в погоню.

Неожиданно Дороти поскользнулась и упала лицом в грязь. В этот же самый момент с ее лица упали очки. Теперь наступила ее очередь испытать отчаяние, потому что теперь она не в состоянии была ничего увидеть, кроме вспышек молнии. Она обязана найти их! Но если она потеряет время на их поиски, то непременно потеряет то преимущество, которое имела.

Она вскрикнула от радости, так как ее пальцы наконец ухватились за то, что искали. Однако тут же она задохнулась и снова уронила очки и упала в грязь лицом под тяжестью огромного веса, навалившегося на нее. Она поняла, что шапку у нее отобрали. Мгновением позже, уже полностью придя в себя, она почувствовала, что ее подняли в воздух. Старик держал ее в своей руке, поддерживая своим вздувшимся животом.

— Мои очки! Пожалуйста, мои очки! Мне они очень нужны!

— Некоторое время они тебе не понадобятся. Но не беспокойся, я спрятал их в карман штанов. Помни, что Старик хочет о тебе позаботиться.

Рука так сжала ее, что она закричала.

— Тебя подослали Г’Яга, — хрипло сказал он, — чтобы забрать эту шапку, не так ли? Что ж, у тебя ничего не вышло, потому что Старик в Небе сегодня знает свое дело и защищает своего верного слугу.

Дороти прикусила губу, чтобы сдержаться и не рассказать ему, что хотела уничтожить шапку, потому что надеялась, что этим искупит свою вину, ведь это она сделала эту шапку. Но она не смогла объяснить ему это. Если он узнает, что она сделала поддельную шапку, он в ярости убьет ее.

— Нет. Я не хочу! — крикнула она. — Пожалуйста. Не надо. Я буду кричать. За тобой потом придут и посадят в тюрьму. Но скорее всего, заберут в больницу и запрут там на всю оставшуюся жизнь. Клянусь, что я отомщу тебе.

— Ты будешь кричать?! Ха–ха! А кто тебя услышит? Только Старый Приятель в Небе, но ему на тебя наплевать, потому что ты Ненастоящая и хотела с помощью своего гнусного волшебства забрать мою шапку. Но я возвратил себе то, что — мое и Его, и возвратил тоже таким же способом, как ты забрала ее у меня. Двери открываются в обе стороны.

Он остановился и опустил ее на кучу мокрых листьев.

— Вот здесь. В таком же лесу, как в добрые старые дни. Не беспокойся. Старик защитит тебя от пещерного льва и от лесного зубра. Но кто защитит тебя от Старика, а? — Молния ударила так близко, что на целую секунду они ослепли и онемели. А затем Пэли закричал:

— Буянит сегодня Старик вовсю, как любил делать это раньше. Он вопит о крови, об убийстве, о злости!

Он стукнул своим огромным кулаком по широкой груди.

— Пусть себе Старый Приятель и Старуха в Земле дерутся. Им не остановить нас никогда, Дороти. Если только этот волосатый старый бог в тучах не изжарит меня своей молнией от ревности и зависти, что у меня есть то, чего нет у него!

Молнии плясали вокруг, ливень пошел пуще прежнего. Одна из молний разорвала окрестность совсем неподалеку от них, оглушив и ошеломив их.

И Дороти, глядя через плечо Старика, подумала, что вот–вот умрет от страха, потому что прямо над ними возник призрак. Он был высоким и белым, его одеяния развевались во ветру, а руки были воздеты к небу. Призрак возносил проклятия богу.

Однако в руке призрака был вполне реальный нож.

Затем огненный крест, возникший позади фигуры призрака, исчез, и на них снова обрушилась тьма.

Дороти закричала. Старик издал хриплый звук, будто из него выпустили воздух.

Он поднялся на колени, задыхаясь, произнес что–то нечленораздельное, затем медленно встал на ноги и повернулся спиной к Дороти, чтобы увидеть фигуру в белом. Снова вспыхнула молния. Дороти еще раз взглянула и от ужаса вскрикнула: из спины Старика торчала рукоятка ножа.

Затем белая фигура рванулась к Пэли. Но вместо того чтобы напасть на него, она пала на колени и пыталась поцеловать его руку, вымаливая прощение.

Нет, это было не привидение. И не мужчина. Это была Дина в своем белом махровом халате.

— Я сделала это, потому что люблю тебя! — закричала Дина.

Старик, покачиваясь из стороны в сторону, молчал.

— Я вернулась в дом за ножом и пришла сюда, потому что знала, что ты намереваешься сделать, и не хотела, чтобы из–за тебя была испорчена жизнь такой чудной девушки, как Дороти. Я ненавидела тебя и хотела тебя убить. Но на самом деле во мне нет к тебе ни капли ненависти.

Пэли медленно запустил руку за спину и обхватил рукоять ножа. Молния озарила своим белым сиянием все вокруг, и в ее кратком свете обе женщины увидели, что он вырвал лезвие и, своего тела.

— Это ужасно, о господи, как это ужасно, — простонала Дороти. — Это я виновата, только я.

Она стала ощупывать грязь, пока пальцы ее не наткнулись на джинсы Старика, затем, слегка приподнявшись, она нащупала и задний карман его брюк, в котором находились очки. Она надела их и обнаружила, что из–за кромешной тьмы ничего вокруг не видит. Тогда, и только тогда, она занялась поисками своей собственной одежды. Ползая, она обшаривала мокрые листья и траву. Она уже почти оделась и собиралась вернуться к Старику, как вспышка молнии осветила груду одежды слева от нее. Издав радостный крик, она поползла к ней.

Однако следующая молния высветила еще кое–что. Она закричала и попыталась встать, но поскользнулась и упала лицом вниз.

Старик с ножом в руке медленно направлялся к ней.

— И не пробуй убегать! — ревел он. — Тебе это ни за что не удастся! Старый Приятель дает мне свет, чтобы ты не смогла спрятаться во тьме! Кроме того, твоя белая кожа светится ночью, как гнилушка. Тебе крышка. Ты схватила мою шапку, чтобы бросить меня, беззащитного, и чтоб Дина могла спокойно воткнуть нож мне в спину. Вы обе колдуньи Ненастоящих, уж это я теперь знаю точно.

— Ты соображаешь, что делаешь? — спросила Дороти. Она еще раз попыталась отползти и встать, но не смогла. Грязь будто пальцами впилась ей в подошвы и колени.

— Старый Дружище жаждет крови Г’Яга! Он получит ее столько, сколько захочет! Ведь это справедливо. Дина пырнула меня ножом, и Старуха получила немного моей крови, чтоб напиться. Теперь твоя очередь поделиться с моим Старым Приятелем.

— Не смей! — закричала Дина. — Не смей, говорю! Дороти здесь совершенно ни при чем! И меня тоже не имеешь права упрекать после всего того, что ты сделал с ней!

— Это она сделала со мной! Я намерен принести последнюю жертву Старому Другу. Потом пусть со мной делают все, что угодно. Мне все равно. У меня будет хоть одно мгновение, когда я действительно стану Настоящим!

Обе женщины пронзительно закричали. В следующее мгновение молния расколола тьму вокруг них. Дороти увидела, что Дина бросилась Старику на спину и тянет его вниз. Затем снова наступила кромешная темнота.

— О, господи! — взвыла Дина. — Когда я толкнула его, он, должно быть, упал на нож. Я слыхала, как хрустнули кости в его груди. Теперь он умирает.

— Да, ты совершила это, — простонал Пэли. — Ты сполна расплатилась со мной, не так ли? Расплатилась за все: за то, что я вылечил тебя от наркомании и поддерживал все эти годы.

— О, Старик, — разрыдалась Дина. — Я совсем не хотела этого. Я только пыталась спасти эту девушку и уберечь тебя от самого себя. Хочешь, я что–нибудь сейчас для тебя сделаю?

— Конечно, хочу! Залепи две большие дырки у меня на груди и на спине. Моя кровь, моя душа вытекает через них. Старина в Небе, ну что это за смерть? Умереть от руки безумной бабы?!

— Замолчите, ради бога! — воскликнула Дороти. — Берегите свои силы. Дина, бегите за врачом на бензоколонке. Она должна быть еще открыта. Вызовите врача!

— Не ходи, Дина, — прошептал Пэли. — Слишком поздно. Моя душа висит на волоске. Через минуту я отойду, и тогда она упадет вниз, как орел на кролика.

Старик замолчал, но через минуту заговорил снова.

— Дороти, Дороти, неужели подлость Старика привела тебя к этому? Ведь я что–то для тебя значил… там, под цветами… я ощущал себя тогда богом… не тем, кто я на самом деле… старый безумный мусорщик… человек из переулка… Только послушай… За мной пятьдесят тысяч лет… намного старше Адама и Евы… и вот здесь…

Дина продолжала всхлипывать. Старик поднял руку, и она схватила ее.

— Отпусти, — слабо произнес он. — Я хотел вышибить из тебя… ты поступила, как дрянь… убила меня… а теперь плачешь… ты никогда не ценила меня… как Дороти.

— У него коченеет рука, — прошептала Дина.

— Дина, похорони эту проклятую шапку вместе со мной… чтобы твоим родичам она не… Эй, Дина, а что ты теперь будешь делать, когда тебе снова захочется уколоться? Кто…

Он неожиданно приподнялся. В то же самое время сверкнула совсем близко молния. Глаза Старика были устремлены мимо женщин куда–то в ночь.

Он заговорил, и голос его был более сильным, чем минуту назад. Как будто жизнь снова наполнила его тело сквозь отверстия в плоти.

— Старина в Небе устроил мне пышные проводы. С громом и молниями. Это в его духе. Он всегда терпеть не мог дешевки. А почему бы и нет? Ведь он знает, что заканчивается вместе со мной. Последний из ему поклоняющихся… последний из Пэли!

Он захлебнулся в собственной крови, откинулся на спину и навеки смолк.

Назад: ЭПИЛОГ

Дальше: КАПИТАНСКАЯ ДОЧКА

Аллея Бога Сборник повестей и рассказов

ЧЕЛОВЕК ИЗ ПЕРЕУЛКА (Аллея человека)

Аллея Бога
Сборник повестей и рассказов

ЧЕЛОВЕК ИЗ ПЕРЕУЛКА
(Аллея человека)