Глава 4
Тони с шумом ворвался в комнату. Его мать, сестры и братья повскакали со своих мест и смотрели на главу семейства с изумлением, страхом и едва сдерживаемым смехом. Единственным, кто остался сидеть, был хозяин дома, будто оглушенный дубиной. Казалось, его разбил паралич. Его лысеющая голова была покрыта толстым слоем еще дымящегося яичного пудинга, липкий поток скатывался по лицу и бороде.
Данк Крейтон превратился в восковой манекен с перевернутой тарелкой в руках. Его бронзовое лицо было более чем странным: нижняя челюсть свисала вниз, ноздри раздувались, глаза вылезли из орбит и округлились.
Нельзя было предугадать, что сейчас будет, ибо господин Кейдж был не из тех, кто может обратить такое в шутку, даже если все произошло чисто случайно. Глаза Данка закрылись, ноздри опали, тонкие губы изогнулись в шутовской усмешке. Рассмеявшись, он выдохнул целое облако винного перегара.
В тех местах, где из–под желтой липкой жидкости виднелась кожа лица Уолта, она тут же побагровела. Извержение вулкана должно было вот–вот начаться.
И тут с ликованием ворвался Тони.
— Мы разбогатели! Мы богачи!!
Только это слово и могло пустить по другому руслу накопившийся в его отце гнев. Он обернулся к сыну.
— Что?! Что ты сказал?
— Богачи! — вопил его младший отпрыск. Он подбежал к отцу и схватил его за руку. — Идем, папа. Там Джек! От него так и несет богатством за целую версту! — Тони неистово расхохотался. — Действительно! Он весь воняет, и он сказочно разбогател!
Мать его больше не могла вынести неизвестность. Она рванулась мимо сына и уткнулась в своего мужа — как раз в тот момент, когда тот поднимался. Хотя он и был тяжелее нее на добрую сотню фунтов, он потерял равновесие и плюхнулся на сиденье своего стула.
В любое другое время Кейт засуетилась бы. Но сейчас она только охнула и оставила его на стуле потерявшим дар речи.
За ней вскочила с мест вся ее ребятня, толкаясь и пихаясь. Данк отступил в сторону, схватил с буфета большую салфетку и начал вытирать лицо и бороду хозяину. Он и не думал извиняться. На его лице все еще сияла глупая ухмылка.
Уолт наконец–то смог выругаться. Он вырвал тряпку из рук слуги и тоже бросился на переднее крыльцо.
Это была очень забавная сцена возвращения домой. Все стояли вокруг Джека, но никто, даже его мать, не подходили к нему близко. Некоторые, особенно сестры, начали бледнеть. И все обращали гораздо больше внимания на то, что Джек положил на стоявший на крыльце стол, чем на него самого.
Уолт остановился сразу, как только вышел на крыльцо. Он схватил ртом воздух, закашлялся и едва не задохнулся. Теперь он понимал, что означали крики Тони.
Если отец был в изумлении, то и его старший сын был изумлен не менее.
— Великий Дионис! — прорычал Уолт, как будто это было достаточное объяснение. — Не обращай внимания. — Он показал на предмет, лежащий на столе. Круглый, величиной с человеческую голову, студенистый и серый. Создалось впечатление, будто эта масса все время подрагивает, как живая, и трясется от ужаса, потому что с нее содрали кожу.
— Это клеевой жемчуг? Верно?
— Да, папа. Когда я возвращался домой, то услышал, как в лесу рыгнуло рвотное дерево.
— Рвотное дерево? Неподалеку от дома? Как это мы не заметили его? Ты сказал у самого порога? А гривастые?
— Мне кажется, они знали об этом, но не хотели говорить.
— Разве это не похоже на них? Это дерево — целое состояние, а они молчат.
— Не совсем так…
Джеку не хотелось рассказывать отцу о Р–ли и о том, как он ей обязан. Он намеревался объяснить это позже. В любом случае она отказалась бы от своей доли тех денег, которые он получит за это драгоценное для парфюмерии сырье. По договору она имела право на половину, но почему–то отказалась от нее. «Все принадлежит Джеку», — говорила она. «Почему?» — Это она объяснит позже.
Джек был не очень доволен таким оборотом дела. Он не мог не думать о ее убитом двоюродном брате. Джек едва успел смыть с себя кровь, когда она повела его к драгоценной лесной находке. Он был уверен, что это не случайность. По дороге домой он обстоятельно проанализировал все, что предшествовало тому событию. Он понял, почему она все деньги оставила ему. Так или иначе, ее соплеменники рассчитывали, что он отправится б Дальний, потом вернется и будет депутатом в парламенте.
— Понимаешь, — сказал он отцу, — вийры знают, что делают. Проходит не менее тридцати лет, пока в рвотном дереве созревает клеевой жемчуг. Если бы было известно, что где–то здесь есть такое дерево, то, как ты думаешь, сколько понадобилось бы времени какому–нибудь купцу или разбойнику с большой дороги, чтобы разрубить его и добраться до массы? В результате тогда настоящая ценность продукта оставалась бы неизвестной и в будущем никогда не было бы клеевых жемчугов. Нет! Они знают, что делают!
— Может быть, оно и так, сынок, — кивнул Уолт. — Но какой это сказочный поворот судьбы, чтобы ты проходил мимо именно в тот момент, когда оно срыгивало клей. Потрясающе!
Джек печально кивнул.
Уолт взглянул на саблю. Он открыл было рот, чтобы отчитать сына за самовольство, но замолчал.
Джек легко прочитал его мысли: если бы сын не взял без разрешения отцовский клинок и не отправился на поиски дракона, он не нашел бы клеевой жемчуг. Серая масса скорее всего лежала бы теперь у основания дерева, никем не обнаруженная. Сгнили бы три тысячи фунтов, как пить дать!
Вдруг, словно очнувшись, Уолт встрепенулся, посмотрел на Джека и широко улыбнулся:
— Ты весь провонял! Да черт с ним! Это приятная вонь! Почаще бы у нас так воняло!
Он потер руки. С кончика носа свалился комок пудинга.
— Данк и ты, Билл, берите его прямо со стола и тащите в подвал. Заприте все замки и засовы, а ключи принесите мне. Завтра мы отвезем эту находку в город и продадим.
С этими словами он повернулся к Джеку:
— Если бы ты не вонял так, я бы расцеловал тебя! То–то порадовал отца. Пораскинь мозгами, сынок! У тебя теперь хватит денег, чтобы купить ферму Эла Чаковилли да еще и останется. Теперь можешь свататься к Бесс Мерримот. У тебя будет две фермы да у нее три — все большие, доходные. Плюс кожевенная мастерская Мерримота, его магазин и таверна Плюс самая красивая девушка во всей округе. О, эти алые губки и черные глаза! Я мог бы позавидовать тебе, Джек, если бы не твоя мать.
Он украдкой посмотрел на жену и добавил:
— Я хочу сказать, Кейт, что Бесс самая красивая из девушек. А из зрелых женщин, разумеется, ты выглядишь лучше всех. Это ясно каждому.
Кейт улыбнулась:
— Как давно ты не говорил мне таких слов, Уолт!
Он сделал вид, что не расслышал ее замечания, и повернулся к сыну:
— Послушай, мальчик. Может быть, тебе следует употребить эти деньги на подкуп чиновников при дворе, чтобы приобрести рыцарское звание? Тогда ты сможешь выбиться в лорды. Сам знаешь, чего может добиться здесь честолюбивый человек. Эта территория пограничная, а ты — Кейдж! С фермой можно и повременить.
Джек все больше сердился, но сохранял невозмутимость. Почему отец не обращается с ним, как с мужчиной, и не спросит его, чего он хочет сам. Ведь это его находка. Сколько должно пройти лет, прежде чем его будут считать взрослым?
— Довольно разговоров! — скомандовал Уолт. — Марш все в дом, и не выглядывать из окон! Джек сейчас станет голым, как сатир, — взревел Уолт.
Вернулись Данк и Билл. Слуга вручил хозяину большой стекломедный ключ от подвала. Уолт остановил жену у дома и передал уже на пороге ей ключ.
— Что ты задумал? — опасливо спросил Джек. Кейт и сестры хихикали.
— Они хотят избавиться от этой вони, Джек, — сказала Магдалена.
Из дома вышел Данк с огромными мочалками и большим бруском мыла.
— Хватайте его, ребята! — распорядился Уолт. — Держите крепче!
— Да вы что?
— Срывайте с него одежду! Ее все равно нужно будет закопать! От нее такой дух. Снимайте с него штаны. Джек, ты лягнул меня, как бешеный единорог. Принимай лечение, как подобает мужчине!
Морщась от вони, смеясь и толкаясь, они схватили упирающегося голого Джека и поволокли его к наполненному водой корыту у амбара.
Джек вопил, отбивался и отплевывался. Его погрузили с головой в воду, и он затих.
Через три дня Джека разбудили крики петухов и лай собак. Он приподнялся с кровати и застонал. Голова у него гудела, как медный котел. Во рту было такое ощущение, будто это был не рот, а порожняя винная бочка. Прошлая ночь была долгим наслаждением и совсем коротким сном. Был совершен набег на подвал и захвачены два бочонка самого старого, перебродившего сока тотума.
Уолту Кейджу почему–то очень не хотелось отвозить в город клеевой жемчуг. Один вид этого трепещущего студня приводил его в экстатическое состояние. Первоначально он намеревался выехать в Слашларк на рассвете следующего дня. Когда же он поднялся на заре, то первым делом спустился в подвал и минут тридцать провел там в глубоком раздумье. После этого он сказал, что такую удачу было бы неплохо отпраздновать. К общему удивлению, он во всеуслышание объявил, что надо устроить попойку, независимо от того, закончена ли стрижка единорогов.
Данк уехал приглашать гостей. Билл Кемел пожал плечами и задумался, как ему обойтись значительно поредевшей бригадой стригалей. Женщины начали печь пироги, отмываться и обсуждать, что они наденут на праздник. Сам Уолт, хотя и орудовал ножницами, но реальной подмоги не представлял: время от времени он бросал работу и отправлялся, чтобы снова и снова полюбоваться сокровищем.
К вечеру следующего дня стали съезжаться гости. Вино и пиво текли рекой. На вертелах жарились два единорога. Все хотели обязательно посмотреть на сказочный клей.
Уолт витал в облаках — наполовину от радости и гордости, наполовину — от винных паров. Он кричал, что от частых посещений подвала у него ссохлись ноздри и язык, что еще одна вылазка и он будет вонять не меньше, чем клей рвотного дерева, и его с таким же рвением будут искать старатели.
Он брал каждого из вновь прибывших гостей за руку, вел его в подвал и держал там до тех пор, пока несчастный не начинал кричать, чтобы Уолт отпустил его, что они пропустят угощение и только добавят вони к столу, если сейчас же не уйдут из подвала.
Господин Кейдж смеялся и отпускал гостя. Или захлопывал дверь и вопил снаружи, что он намерен держать гостя всю ночь взаперти, чтобы тот стерег сокровище. Попавший в западню колотил в дверь и требовал, ради всего святого, чтобы Уолт прекратил свои шутки и выпустил его. Воздух в подвале был такой, что, казалось, могут сгнить легкие. Когда наконец дверь открывалась, гость, качаясь, выходил наружу, держась за горло, с лицом, на котором уже выступили зеленые и белые пятна. Все остальные смеялись и совали ему полные кружки и заставляли его сморкаться до тех пор, пока не освобождался от аромата.
Мистер Мерримот, его вдовая сестра и дочь были на празднике. Бесс, высокая темноволосая девушка с черными глазами и выступающими скулами, алыми губами и высокой грудью, получила разрешение прийти — даже несмотря на то, что час был поздний.
Джек был очень рад ее видеть. К тому времени он уже прилично ошалел от вина. Раньше он так не напивался, но в этот вечер он старался затуманить свой мозг, чтобы избавиться от противного запаха, преследующего его даже после тщательного мытья.
Возможно, поэтому он настоял на том, чтобы показать Бесс свою находку. Вблизи она не сможет обнаружить исходящий от него самого запах. Они вдвоем пошли по тенистой дорожке. Впервые тетка Бесс не сопровождала ее.
Отец ее поднял брови, увидев, как они ушли на прогулку одни, и выразительно взглянул на сестру: ведь Джек еще не сделал официального предложения. Он собирался было пойти следом, но тетка покачала головой, давая понять, что пришло время, когда девушка имеет право побыть наедине со своим парнем. Мистер Мерримот повиновался, дивясь про себя высшей женской мудрости. Приняв из рук слуги очередной стаканчик, он задумался над тем, что его сестра, видать, наделена неким шестым чувством, подсказавшим ей, что вероятнее всего именно сегодня вечером Джек сделает первый шаг к тому, чтобы захомутать себя… то бишь связать себя священными узами.
Джек и Бесс увидели зловонный трепещущий ком. К тому времени Джека уже тошнило от этого зрелища. Бесс издала подобающее случаю восклицание ужаса и протеста, после чего спросила, сколько фунтов стоит эта штуковина. Он ответил и поспешно вывел ее в сад.
В этот момент раздались громкая барабанная дробь и звуки рогов, донесшиеся с лугов, расположенных к северу от фермы. Внезапно горизонт озарился кострами.
— Р–ли пришла домой, — пробормотал Джек.
— Что ты сказал? — не поняла Бесс.
— Хочешь посмотреть, как возвращаются домой гривастые?
— О, очень, — прошептала девушка, сжимая его руку. — Я никогда не видела этого. А они не будут возражать?
— Мы незаметно.
Пока они шли через поля в ярком свете полной луны, он чувствовал, как учащенно бьется его сердце. Из–за Бесс? Вина? Или того и другого?
Как только умолкли барабаны, зазвенели струны лир, наполнив озаренные лунным сиянием поля сладкоголосым пением. Взволнованно запела свирель. И под этот аккомпанемент возник кристально чистый голос Р–ли, он становился все выше и выше, с каждой секундой другой, ко тем не менее особый, принадлежащий только ей, Р–ли, переливчатый, одновременно пламенный, нежный, но опасный, он как бы выражал самую суть сирены, женщины изменчивой, как ртуть.
В это удивительное сочетание звуков мягко влился еще один, по–видимому, очень крупный, струнный инструмент, он подчинил себе все остальные, и затем, когда они все умолкли, воспарив к небу последним высоким аккордом, он продолжал звучать, как будто в потоке длящегося времени бились крылья сильной птицы, символизируя могущество духа и плоти. Его звук не возрастал, но и не понижался, и длилось это до тех пор, пока у слушателей не прошел мороз по коже, а нервы не оголились.
Затем он замолк.
Бесс крепко сжала его ладонь и прошептала:
— Боже, как это было замечательно! Что бы о них ни говорили, приходится признать, что петь они умеют.
Он взял ее за руку и повел дальше, чувствуя, что боится сказать что–то не то.
Впоследствии он довольно смутно помнил о том, как смотрел сквозь кусты на празднество вокруг костров. Они с Бесс наблюдали ритуальный танец, в котором принимала участие Р–ли, а затем танец–импровизацию. Во время танца сирена исчезла в отверстии у основания ближайшего кадмуса. Вскоре она появилась вновь, и Джек, не сводивший с нее глаз, увидел кое–что еще.
В зыбкой тени изнутри кадмуса выглядывало какое–то лицо. Хотя его черты были плохо различимы из–за довольно большого расстояния и из–за дыма костров, контуры его напоминали сердце, а большие глаза и пухлая нижняя губа красноречиво свидетельствовали о том, что это лицо Полли О’Брайен.
Когда отпали всякие сомнения, Джек взял Бесс за руку и потянул назад. Он сказал ей, что, вероятно, ее родные уже беспокоятся и надо возвращаться. Без всякой охоты, возбужденная музыкой и видом обнаженных тел, кружившихся вокруг костра, она медленно пошла, опираясь на его руку, без умолку болтая о том, что видела. Он почти не слушал: голова его еще кружилась от вида Р–ли и от того, что он обнаружил беглянку Полли. Они обе не выходили у него из головы, непрерывно кружась перед глазами, пока до него не дошло, что Бесс остановилась и смотрит на него, полузакрыв глаза и раскрыв губы для поцелуя.
Постаравшись забыть обо всех трудностях, он страстно поцеловал ее. Надо выбросить из головы мысли об этих сиренах. Ему нужна женщина, которая всецело принадлежала бы тому миру, который он знал. Семья, дом, дети и все остальное. Вот и все!
К тому времени, когда они вернулись, Бесс дала ему слово выйти за него. Они решили никому не говорить пока об этом. Когда закончится весенний сев и все будут иметь время для большого праздника, они объявят о своей помолвке. Джек, разумеется, испросит разрешение у ее отца встречаться с ней. Такие встречи в действительности были прелюдией помолвки, чем–то вроде обручения, ибо редкие пары отваживались выступить против общественного мнения, разорвав свои отношения после этого. Будучи еще девственницей, такая девушка фактически расценивалась уже как «тронутая». Шансы на то, что она найдет себе другого жениха, резко понижались. Лучшим выходом для нее было переехать в другую местность, где никто не знал, что она уже встречалась с парнем. Но это было сложно и почти никто к этому никогда не прибегал.
Фактически их тайна таковой была номинально. Джек считал всю эту затею глупой, но, как большинство мужчин, предпочитал в подобных вопросах не перечить женщинам.
Он заметил, что, когда они возвращались, Бесс шепнула что–то на ухо своей тетке. Обе при этом повернулись в его сторону, думая, что он на них не смотрит.
Гулянка продолжалась почти до рассвета. Поэтому спал Джек всего около двух часов и проснулся в скверном настроении с головной болью.
Он встал, оделся и прошел на кухню. Данк спал, развалившись на груде шкур оборотней за печкой. Когда Джек ткнул ему под ребра носком ноги, Данк даже не пошевелился. Решив, что проще приготовить что–нибудь бодрящее самому, чем объясняться со слугой, Джек развел огонь. Поставив на него котелок, он отмерил три полные ложки высушенных и измельченных листьев тотумного дерева. Пока он накормит собак, будет готов горячий стимулирующий отвар.
Вернувшись на кухню, он обнаружил, что кто–то выдул весь его «чай». Он снова лягнул Данка, но тот лишь издал тяжелый вздох и перевернулся на другой бок. Лицо его лоснилось от пота.
Джек пнул его еще раз, Данк сел.
— Это ты выпил мой отвар?
— Мне приснилось именно это, — хрипло пробормотал слуга.
— Приснилось?! Так вот, пусть тебе приснится, что ты встаешь и готовишь мне новый отвар!
Поскольку отец велел разбудить себя пораньше, Джек стучал в дверь спальни родителей до тех пор, пока не поднялась мать. Она, в свою очередь, начала будить мужа, пока он не поднялся и не сел в постели.
После того как трое мужчин наспех позавтракали жареным мясом, печенкой, яйцами, хлебом, сыром и зеленым луком, запив все это пивом и бодрящим отваром, Данк отправился запрягать телегу, а отец с сыном обошли ферму.
— Всякий раз, когда приходится что–то принимать у жителей кадмусов, — сказал Уолт, — это ущемляет мою гордость. Но я не думаю, что мог бы отговорить Р–ли от принятого ею решения. Ты ведь знаешь, их упрямство вошло в пословицу!
Он начал что–то насвистывать, потирая средним пальцем левую часть носа. Затем неожиданно замолчал и с силой хлопнул сына по плечу.
— Скажи мне честно, Джек, с чего бы этой сирене отказываться от своей доли?
— Не знаю.
Уолт запустил пальцы в бороду.
— Ты в этом уверен? Здесь нет ничего… личного?
— О чем ты?
— Ты не… — Уолт осторожно подбирал слова, пока не остановился на следующих: — Не сожительствовал с ней?
— Как ты мог такое подумать? С сиреной? Да и в глаза ее не видел целых три года. И мы были одни совсем недолго.
Уолт провел рукой по рыжим бровям.
— Я верю тебе, сын. Мне… мне не следовало задавать этот вопрос. Я бы не рассердился на тебя, если бы даже ты ударил меня. Я произнес ужасные слова. Но ты должен понять, сынок, сейчас такое время, когда приходит разное, о чем ты даже не догадываешься.
Я знаю, как они умеют соблазнять. Один раз, двадцать лет назад, перед тем как я женился… у меня самого было искушение.
Джек не посмел спросить отца, поддался ли он этому искушению.
Через несколько минут они остановились посмотреть на группу юных сатиров, чьи волосы на спине и на пояснице только начинали интенсивно отрастать. Стоя на коленях, они крошили почву между пальцами. Время от времени они прикладывали уши к земле, будто прислушиваясь. Пальцы их барабанили по верхней корке почвы.
Их наставником был высокий взрослый сатир, чей хвост был таким длинным, что он заплел его в тугой шар, который ударял его по икрам во время ходьбы.
— Доброе утро! — поздоровался дружелюбно он по–английски.
У него были ясные глаза, лицо не было опухшим, на нем не было заметно никаких признаков длившегося всю ночь веселья. «Реже, чем головная боль у гривастого», — так говорилось в одной из поговорок.
— Доброе утро, слушатель почвы! Как дела?
Разговор их был серьезным и мудрым, будто беседовали два степенных крестьянина, уважающих друг друга. Они обсудили состояние почвы, содержание в ней влаги, сроки начала пахоты. Они говорили об удобрениях, о севообороте, о хищных животных, о сухих и влажных периодах времени. Слушатель почвы сказал, что он «слышит» под верхней коркой множество дождевых червей, и рассказал о новой, гораздо более эффективной породе червей, которая была выведена в одном из отдаленных кадмусов на территории Кро–атании.
Он согласился с Уолтом, что можно ожидать неплохой урожай зерна. Уолт, однако, был пессимистично настроен в отношении набегов ларков, голых лисиц, хвостатых медведей и секстонов. Слушатель почвы рассмеялся. Ничего не поделаешь, приходится платить свою «десятину» иждивенцам матери–природы. Если же налог слишком велик, то охотники уменьшат численность захребетников.
В заключение он сказал, что его сыновья — испытатели грома, поднялись высоко в горы, пытаясь нащупать пульс погоды на ближайшее время. Когда они вернутся, он обязательно обсудит результаты их исследований с Уолтом.
Когда они расстались с гривастым, старший Кейдж сказал:
— Если бы они все были такими, как этот слушатель почвы, то у нас не было бы никаких хлопот.
Джек хмыкнул что–то себе под нос, вспомнив о тех видах, которые вийры имели на него самого.
Ферма была весьма обширной. Господин Кейдж считал необходимым проверить очень многое. Только через два часа перед их глазами предстали матово–белые конусы жилищ вийров.
Даже в свои девятнадцать лет Джек не мог скрыть восхищения. Отец запрещал ему, тогда еще ребенку, ошиваться вблизи кадмусов. Для Джека это было равносильно приказу слоняться возле них все свободное время. Следствием этого было то, что он знал о них столько же, сколько и любой другой, который никогда не спускался ни в один кадмус. Его распирало любопытство, он хотел знать, что происходит под землей. Однажды он почти упросил одного из своих гривастых товарищей по играм пригласить его к себе в гости. Но тут же пришлось отступить — его остановил страх перед последствиями. Его страшили не только суровые наказания со стороны людей, но и слышанные им рассказы о том, что случилось с теми, кто переступал эту святая святых. Его храбрость быстро улетучилась. Теперь он уже не верил в эти бабьи сказки, но тем не менее не мог преступить запреты властей и законы, установленные людьми.
Лужайка кадмуса (такая лужайка была близ любого из кадмусов, располагающихся на фермах) представляла собой широкое поле, точно ковром покрытое зеленой и красной бахромчатой травой. Это растение было настолько выносливым, что его нельзя было вытоптать, несмотря на постоянную беготню. По территории лужайки без какого–либо порядка были разбросаны около дюжины белых, точно слоновая кость, строений, торчащих из земли в форме клыка, высотой в десять метров.
Их называли кадмусами в память о Кадме, мифическом основателе Фив, герое, который засеял поле зубами дракона и вырастил урожай воинов. Первые земляне дали им очень точное название. Когда земляне выросли численно и окрепли, тогда они стали нападать на ближайшие общины туземцев. И тогда из кадмусов высыпалось несметное количество воинов, которые легко отбивали нападение и обезоруживали нападавших.
Если бы тогда аборигены поступили с землянами так, как те собирались поступить с ними, они могли раз и навсегда решить проблему взаимоотношений между людьми и обитателями кадмусов. Ибо чужаки с далекой планеты замышляли истребить туземцев, захватить их подземные жилища и превратить в рабов оставшихся в живых.
К счастью для землян, им была предоставлена еще одна возможность. Был заключен договор. Сто лет прошли в мире.
Затем потомки Дейра, будто оправдывая это имя, нарушили свое слово и объявили войну туземцам на занимаемой ими территории.
И только тогда было обнаружено, что вийры не знают государственных границ и что каждый взрослый вийр на материке Авалон готов выступить против чужаков. Численное большинство гривастых было подавляющим, и война длилась всего один день.
Раздираемое внешним давлением со стороны обитателей кадмусов и внутренним бурлением, государство со столицей в Дальнем рухнуло.
Революция свергла правящую династию Дейров. Дальний стал республикой, которую возглавлял комитет граждан. Был заключен новый договор. Была установлена практика предоставления убежища в кадмусах преступникам и политическим беженцам. Смертная казнь была отменена. Ведьм больше не сжигали.
Меньшинство, состоявшее из католиков и последователей Социнуса — социнианцев, недовольное таким оборотом событий, воспользовалось неразберихой и отправилось в удаленные районы материка Авалон.
Изолированные от других людей высокими горными хребтами, со–цинианцы отказались от религии, одежды, жилищ и даже языка. Они превратились в туземцев.
Через тридцать лет после того, как был замучен Дионис Харви IV, основатель государства, носящего его имя, Дионисия была расколота гражданской войной. Политико–религиозный раскол имел следствием образование двух соперничавших группировок: церкви ожиданий и церкви целесообразности.
Прагматики победили. Снова недовольные сочли нужным отправиться подальше. Предводительствуемые епископом Гасом Кроатоном, они собрали пожитки и переселились на большой полуостров, где впоследствии образовалось новое государство.
Как выжидающие, так и прагматики, избрали своего церковного вождя, так называемого капута, и провозгласили, что только он является руководителем единственно истинной церкви. У каждого из них была своя столица.
Гривастые улыбались, указывая на Дальний, вернее, на государство, получившее такое же название. В Дальнем также был лидер, претендовавший на исключительную роль наместника господа бога на планете Дейр.
История планеты пробежала в памяти Джека, пока он приближался к лужайке. Мысли эти были прерваны, когда он и отец остановились перед ближайшим сверкавшим белизной кадмусом. О–Рег, по прозвищу Слепой Король, стоял у входа и курил скрутку в длинном костяном мундштуке.
— Приветствую тебя, о Хозяин Дома!
— Удачи тебе, о Нашедший Жемчуг.
Слепой Король был рыжеволос, худ и высок ростом. Он вовсе не был слепым, а королей в этом почти анархическом обществе никогда и в помине не было. Однако он занимал такое положение, которое давало ему этот титул, значение которого было утрачено в глубокой древности.
Старший Кейдж спросил разрешения поговорить с Р–ли.
— Вот она, — сказал О–Рег, указывая рукой в сторону ручья. Джек обернулся, и пульс его участился: выходившая из воды молодая сирена была видением истинной красоты. Тихо напевая и слегка раскачиваясь из стороны в сторону, она подошла к отцу и поцеловала его. О–Рег обнял ее за талию, и она прижалась к его плечу. Во время беседы с Уолтом ее глаза то и дело устремлялись на Джека, и каждый раз она улыбалась. Когда раскрасневшийся отец наконец отказался от попыток уговорить ее принять свою долю или по крайней мере назвать причину отказа, Джек решил поговорить с нею.
Как только старшие перешли к обсуждению вопроса стрижки единорогов, Джек отвел Р–ли в сторону и сказал:
— Р–ли, ты ведь знаешь о том, что медведи такие звуки не издают. Почему же ты схватилась за мою руку и сделала вид, что испугалась? И повисла на ней? Ведь ты отлично знала, что это было рвотное дерево. Верно?
— Верно!
— Тогда почему же ты это сделала?
— А ты не догадываешься, Джек?
