Глава 3
Джек Кейдж слышал пение сирены.
Она была далеко и в то же время близко. Она была тенью голоса, требовавшего, чтобы была найдена телесная оболочка его владельца.
Он сошел с дороги и исчез в густых зарослях. Впереди двигалась желтая громада Самсона. Звон струн дрожал среди извилистых зеленых проходов. Сделав несколько крутых поворотов по узкой тропе, вьющейся между огромных стволов, он остановился, чтобы произвести разведку.
Лес прерывался небольшой поляной, заросшей зеленым тростником, густо наполненной рассеянным солнечным светом. В центре ее был большой гранитный валун выше человеческого роста. В верхней части его было высечено сиденье.
На этом троне восседала сирена. Она пела и под чарующие звуки этой прелестной песни расчесывала свои длинные красно–золотые волосы высушенной раковиной озерной ресничницы. У ее ног, присев на корточки у основания валуна, перебирал струны сатир, гривастый мужского пола.
Она смотрела на просеку, начинавшуюся от поляны, — окаймленный деревьями проспект, спускавшийся по горному склону и открывавший широкую панораму местности к северу от Слашларка. Отсюда можно было видеть ферму отца Джека. Она была так далеко, что казалась не больше ладони, но все–таки он мог различить белые шкуры единорогов и их рога, поблескивающие на солнце, когда животные щипали траву или бегали по лугу.
В какую–то минуту мысли о гривастых были вытеснены внезапно нахлынувшей тоской по дому. Главное здание фермы отсвечивало красным светом — это лучи солнца отражались от кристаллов, прикрепленных к бревнам из медного дерева. Это было двухэтажное сооружение, построенное прочно, с плоской крышей, по которой можно было ходить, отражая атаки нападающих. Посреди двора был колодец, а на каждом из четырех углов крыши была установлена катапульта, своего рода бомбомет.
Тут же был амбар. За ним простирались разбитые на квадраты поля и фруктовые сады. На лугу, на самой северной оконечности фермы, вздымались двенадцать сверкающих белых клыков цвета слоновой кости, считалось, что они символизируют цвета зубов земных животных. Это были кадмусы.
Дорогу, которая шла мимо фермы, можно было проследить почти до самого Слашларка, центра округа. Самого города не было видно за густо поросшими лесом холмами.
Он вернулся к действительности и увидел, что сирена встала, чтобы пропеть свое последнее приветствие стране, куда она и ее спутник возвращались после соблюдения трехлетних ритуалов в горах.
Просвет между деревьями выделял ее силуэт на фоне ярко–голубого неба. От восхищения Джек затаил дыхание. Великолепный экземпляр своего народа, созданный в результате тщательного тысячелетнего отбора, она была прекрасна. Как и у всех вийров, на ней ничего не было, кроме раковины–гребня в волосах. Как раз в этот момент она расчесывала свою роскошную красно–золотую копну волос. Ее левая грудь, следуя за движениями руки, откидывалась наверх и опускалась вниз, подобно мордочке некоего выросшего на передней части ее туловища животного, захватывающего в качестве пищи воздух. Глаза Джека пожирали красоту этого существа.
Дуновение ветра подняло длинный локон и обнажило прелестное, точно такое же, как и у людей, ухо. Она слегка повернулась, и стало видно совершенно иное, чем у людей, распределение волос на теле. Густые, похожие на гриву волосы начинались с основания шеи и покрывали всю выемку вдоль позвоночника. С нижней части его они спадали вниз по крутой кривой — почти как лошадиный хвост.
На ее широких плечах волос не было, как и у женщин. Не было их и на остальной части спины, за исключением позвоночного столба Джек знал, что поясница сирены покрыта пучками пушистых волос. Волосы в паховой части были длинными и в достаточной степени густыми, чтобы прикрывать половые органы. Эти волосы свисали, подобно набедренной повязке, до половины бедер.
Мужчины были покрыты косматыми волосами от пупка до середины бедер, как мифические сатиры, которым они были обязаны своим названием. У женщин, однако, бедра были голыми и волосы росли только на лобке, в форме ромба, поскольку над нижним перевернутым треугольником поднимался другой, сужающийся на животе и сходящий на нет у окруженного кольцом волос пупка, который напоминал глаз, балансирующий на вершине сверкающей золотом пирамиды.
Это был символ женственности у вийров — буква омикрон, пронзенная дельтой.
Охваченный восторгом, Джек ждал, пока замрет последний аккорд лиры и сочное контральто сирены пропоет последнюю фразу, гаснущую среди буйной зелени.
На какое–то мгновение наступила тишина. Сирена стояла, высоко держа голову, подобно увенчанной золотом статуе. Сатир припал к своему инструменту, закрыв глаза с мечтательным выражением на лице.
Джек вышел из–за мятного орешника и хлопнул в ладоши. Хлопок этот был равносилен недозволенному, почти богохульному нарушению святой тишины, которая наступила после музыки. По–видимому, оба музыканта погрузились в одно из своих добровольных полуэкстатических состояний.
Однако никто из них не был поражен, ни испуган, ни даже удивлен. Они спокойно глянули на него, и изящество их движений и поз вызвало в нем острую досаду и легкий стыд. Неужели они никогда не смущаются и ничто не может рассердить их?
— Добрый день, вийры! — поздоровался Джек.
Сатир поднялся. Его пальцы пробежали по струнам лиры, имитируя английские слова.
— Добрый день, — пропели струны.
Женщина воткнула гребень в волосы и соскочила на землю. Ее согнутые колени спружинили удар, ее большие конические груди подпрыгнули, что привело Джека в замешательство. Еще до того, как они перестали подпрыгивать, она подошла к Джеку. Ее пурпурно–синие зрачки приятно контрастировали со зловещими, по–кошачьи желтоватыми зрачками брата.
— Как дела, Джек Кейдж? — произнесла она по–английски. — Ты меня узнаешь?
Джек усиленно заморгал, начиная понимать.
— Р–ли? Крошка Р–ли? Святой Дионис! Как ты изменилась!
Она провела рукой по волосам.
— Естественно. Мне было четырнадцать лет, когда три года тому назад я ушла в горы для прохождения обряда. В семнадцать лет я уже взрослая. Разве есть в этом что–то удивительное?
— Да… нет… то есть… ты была похожа на швабру… а теперь, — рука его непроизвольно описала волнистую линию.
Она улыбнулась.
— Не нужно краснеть. Я знаю, что у меня красивое тело. И все же мне нравятся комплименты, и ты можешь говорить их, сколько захочешь, при условии, что ты будешь искренен.
Джек почувствовал, как вспыхнуло его лицо.
— Ты… ты не понимаешь. Я… — он поперхнулся, ощущая свою полную беспомощность перед ужасной прямотой гривастых.
Ей, должно быть, стало его жалко, и она сменила тему разговора.
— У тебя есть закурить? — спросила Р–ли. — Мы уже несколько дней без курева.
— У меня есть как раз три.
Он вынул из кармана куртки коробочку. Она была сделана из дорогой меди и подарена ему Бесс Мерримот. Он вынул из нее три свернутых из грубой коричневой бумаги самокрутки. Непроизвольно он протянул первую из них Р–ли, потому что она была женщиной. Его рука позабыла привычное грубое обращение людей с гривастыми.
Другую самокрутку он, однако, взял себе, прежде чем предложить ее брату. Сатир, должно быть, заметил это неуважение, он как–то по–особому улыбнулся.
Когда Р–ли наклонилась, чтобы прикурить, она подняла глаза на Джека. Ее пурпурно–синие зрачки были столь же прекрасными — он не мог удержаться от сравнения, — как и у Бесс Мерримот. Он никогда не мог понять, что имел в виду его отец, говоря, что смотреть в глаза гривастым — все равно что смотреть в глаза дикого зверя.
Она глубоко затянулась, закашлялась и выпустила дым через ноздри.
— Отрава, — сказала она, — но я ее люблю. Один из драгоценных даров, который люди принесли с собой с Земли, это табак. Не представляю, как бы мы без него жили!
Трудно было сказать, говорила она это с иронией или искренне.
— Это единственный дар, который вы приняли у нас, — ответил он. — И совсем несущественный. У вас нет пороков.
Она улыбнулась.
— О, это не так. Как тебе известно, мы едим собак.
Она взглянула на Самсона. Он, как будто понимая, о чем она говорит, прижался к хозяину. Джек не смог сдержать своего отвращения.
— Тебе не нужно беспокоиться, большой лев, — сказала она Самсону, — мы никогда не жарим псов твоей породы. Мы едим только жирных, толстых и глупых собак.
Она повернулась к Джеку.
— Вам, землянам, не надо корить себя за то, что вы пришли к нам с пустыми руками. Мы научились у вас гораздо большему, чем вам кажется.
Она снова улыбнулась. Джек чувствовал себя глупо — выходило, что уроки, преподанные людьми, были сплошь отрицательными. Морн, ее брат, что–то сказал ей. Она ответила ему несколькими слогами (если перевести их на английский, подумал Джек, то разговор занял бы гораздо больше времени) и затем сказала на языке Джека:
— Он хочет остаться здесь и поработать над своей песней, которую давно задумал. Он сыграет ее завтра, после нашего возвращения домой. Я провожу тебя до жилища своего дяди, если ты не возражаешь
Он пожал плечами.
— Почему я должен возражать?
— Мне кажется, на то есть много причин. Первая и самая главная — нас может увидеть кто–то из людей и донести, что ты за панибрата с сиреной.
— Прогулка по общественной дороге с кем–либо из вас не возбраняется, — возразил Джек.
Они молча зашагали по устланной опавшими листьями тропе. Самсон бежал впереди. Вслед им неслись яростные аккорды. Если пение сестры было мелодичным и радостным, исполненным одухотворенности, то игра Морна была неистовой, в духе Диониса.
Джеку захотелось вернуться и послушать, хотя он никогда не признался бы даже самому себе, что музыка гривастых нравится ему. Но повода для возвращения не было, и он продолжал идти по лесной просеке. Когда они вышли на дорогу и свернули в сторону, звуки музыки стали почти неслышными, теряясь среди буйной зелени. Дорога огибала пологую гору — широкое пятнадцатиметровое шоссе, построенное, наверное, около тысячи лет тому назад. Оно не было сложено из плит, как обычно, скорее всего, его залили в жидком виде каким–то очень прочным серым веществом, которое, затвердев, образовало прочное покрытие. С виду оно напоминало камень, но было чуть–чуть эластичным, едва заметно пружинило под тяжестью идущего и приятно холодило босые ноги, хотя день был очень жаркий. Каким–то образом дорога пропускала тепло через верхний слой и задерживала, вероятно, его где–то в глубине, потому что зимой все было наоборот: дорога излучала тепло, согревая ноги даже в самую холодную погоду. Она всегда была сухая: снег и лед таяли, и вода стекала с чуть выпуклого покрытия на обочины.
Это была одна из тысяч дорог, которые покрывали густой паутиной материк Авалон, являясь частью дорожной сети, которая позволила человечеству быстро расселиться по всему континенту.
Он молчал так долго, что Р–ли, ища, по–видимому, тему для разговора, попросила, чтобы он показал ей свою саблю. Удивившись, он вынул ее из ножен и передал ей. Держа ее одной рукой, она медленно и осторожно провела пальцами другой руки по острому лезвию.
— Железо… — сказала она. — Ужасное название ужасной вещи. Не представляю себе, каким бы был наш мир, если бы его осталось много. Мне кажется, было бы намного хуже.
Джек наблюдал за тем, как она обращалась с металлом. Еще одна из легенд, которую он с детства слышал о гривастых, оказалась ложью: руки Р–ли не отсохли, ее не хватил паралич, она не скорчилась от боли.
Она показала на рукоятку и спросила:
— Что здесь написано?
— Не знаю. Говорят, что это по–арабски, на одном из языков Земли.
Он взял у нее оружие и повернул рукоятку, чтобы показать ей надпись с обеих сторон.
— Год первый эры ХД — Хомо планеты Дейр. Год, когда мы сюда прибыли. Вырезано, возможно, самим Ананием Дейром. Эта сабля была подарена Камелем Тюрком Джеку Кейджу первому, одному из зятьев, поскольку он не имел сыновей, которым мог передать ее.
— Это правда, — спросила она, — что твоя сабля такая острая, что ею можно разрубить на две части подброшенный волос?
— Не знаю, не пробовал.
Она выдернула у себя длинный волосок и пустила его по ветру. Раздался свист клинка, и на землю полетели две красно–золотые нити.
— Знаешь, — сказала она, — дракону надо хорошенько подумать над тем, что ты вышел на него.
Челюсть его отвисла, выпучив глаза, он тупо смотрел, как она гасит окурок своей мозолистой пяткой.
— Как… как ты узнала, что я выслеживаю дракона?
— Мне сказал дракон. Вернее, дракониха.
— Она… тебе сказала?
— Да. Ты опоздал совсем ненамного. Она была с нами, но ушла за пять минут до твоего появления. Она устала убегать от тебя и совсем выбилась из сил. Она беременна и голодна. Я посоветовала ей подняться в горы, там ты не сможешь выследить ее.
— Ты это сделала! — голос его задрожал от гнева. — Но как ты все–таки узнала, что ей известно о… откуда она знает, что я напал на ее след? И как ты узнала о том, куда она направляется? Я думаю, ты говорила с ней на языке драконов? — с иронией заключил он наконец свою путаную речь.
— Верно.
— Что?
Он заглянул ей в глаза, стараясь найти подтверждение тому, что она водит его за нос. От этих вийров можно ожидать чего угодно!
Его взгляд встретил две спокойные пурпурно–синие загадки. Это был быстрый обмен взглядами, беззвучный, но многозначительный. Р–ли подняла руку, чтобы прикоснуться к нему, но остановилась на полпути, как бы внезапно вспомнив, что людям безразлично прикосновение ее соплеменников. Самсон предупреждающе зарычал и припал к земле, пристально глядя на нее, его желтая шерсть встала дыбом.
Они продолжали свой путь. Она весело болтала, будто ничего не произошло. Это еще больше раздосадовало его. Его раздражало и то, что она перешла на детский язык гривастых. Взрослые прибегали к этому языку только для того, чтобы выразить гнев или презрение, либо обращались к возлюбленным. Его она никак не могла считать своим возлюбленным!
Она говорила о том, какое это счастье вернуться домой и увидеть снова своих друзей и родителей, бродить по любимым полям и лесам вокруг Слашларка. Она улыбалась, глаза ее светились от избытка чувств. Руки то и дело взлетали, будто она отгоняла уже произнесенные слова, чтобы дать место другим. Ее алый рот непрерывно извергал плавные струи беззаботной речи, сохраняя при этом свое очарование.
Странная и неожиданная перемена произошла в нем при виде ее движущихся губ. Чувство гнева сменилось желанием. Ему захотелось прижать ее к себе, схватившись за красно–золотой водопад, низвергающийся вдоль спины, и слиться губами с ее ртом. Это была мимолетная и предательская мысль, она пронзила его, затуманила голову и едва не одолела его.
Он отвернулся, чтобы не выдать себя. Грудь его вздымалась, и ему казалось, что она взорвется, то ли от муки, то ли от возбуждения. Что бы это ни было, оно требовало выхода, и как можно быстрее.
Но он не допустил этого.
Испытай он такие чувства к тем девушкам, на которых он заглядывался в Слашларке, — а их было несколько, — он не стал бы мешкать. Р–ли, однако, в одно и то же время и манила его, и отталкивала. Она была сиреной, особью женского пола, которую мужчины не признавали за женщину. Считалось, что она не имеет души и, значит, смертельно опасна. Она была наделена, в это все верили безоговорочно, всеми характерными чертами легендарных обольстительниц–полуживотных, живших на Земле по берегам Средиземного моря и Рейна. К ней нельзя было приближаться, не подвергая риску свою жизнь и свою душу. Государство и церковь в своей безграничной мудрости запрещали мужчине прикасаться к сирене.
Но сейчас государство и церковь были отвлеченными понятиями, далекими и смутными, а Р–ли же была рядом — с ее золотисто–смуглой плотью, пурпурно–синими глазами и алым ртом, блестящими волосами и возбуждающими формами. Ее взоры и смех, покачивающиеся бедра и вздымающаяся грудь — все в ней говорило: иди ко мне или убирайся прочь, я тебя не знаю, а ты меня не знаешь.
Она первая прервана натянутое молчание:
— О чем ты думаешь?
— Ни о чем.
— Замечательно. Каким образом тебе удается сосредоточиться ни на чем?
Ее шутка помогла ему восстановить нарушившееся равновесие. Грудь перестало саднить, и он снова смог взглянуть Р–ли в лицо. Теперь она уже не казалась самым желанным существом на свете, она была просто… женщиной, которая воплощала в себе то, о чем мечтает каждый мужчина, думающий о женщине.
Но он был так близок к… Нет! Никогда! Он не позволит себе думать об этом. Он не должен думать об этом. Но как этого достичь? За несколько секунд до того, как вспыхнул этот черный и мучительный пожар, он так рассердился на нее, что едва не ударил. Затем вспышка гнева приняла форму желания.
Что же произошло? Неужели она опутала его какими–то чарами?
Джек рассмеялся. Нет, он ни за что не расскажет ей, почему смеется, даже если она спросит его об этом. Хотя если разобраться, тут нет ничего забавного. Когда он пытался объяснить свои чувства магией сирены, он не был перед самим собой. Он скептически относился к колдовству, хотя, разумеется, никогда не афишировал этого. Чары здесь ни при чем. Такое колдовство в состоянии совершить любая красивая женщина, не призывая на помощь дьявола.
Надо честно назвать это своим именем — и погасить. Похоть — вот что это такое, и ничего более.
Он быстро перекрестился и про себя поклялся, что расскажет отцу Тапмену об этом искушении на исповеди. И тут же сказал себе, что он снова лукавит: он никогда ни слова не скажет об этом. Уж очень велик стыд.
Как только он очутится дома и будет в состоянии договориться обо всем с отцом, он поедет в город и встретится с Бесс Мерримот. Он забудет о Р–ли, когда окажется наедине с хорошенькой стройной девушкой, если только после того, что произошло сейчас, его прикосновения не осквернят ее… Нет! Это чепуха, он не должен допускать подобных мыслей. Он питал отвращение к тем, кто, нашкодив, напускал на себя виноватый вид и не позволял простить себя ни богу, ни кому–то другому. Это была своего рода жалость к себе, что, в свою очередь, было средством привлечь внимание к собственной персоне.
Осознав, что ему пора выбираться из засасывающей его трясины, ковыряния в собственной душе, он снова заговорил с Р–ли. Она, насколько он понял, пыталась избежать разговоров о драконе. Поэтому он и спросил ее об этом.
Она ответила просто, без затей:
— В сущности, ты обязан нам жизнью, понимаешь? Дракониха мне сказала, что ты преследовал ее с намерением убить. Она несколько раз могла обойти тебя и напасть сзади, но она этого не сделала. Ее договор с вами запрещает убийство человека, в самой крайней ситуации, в целях самозащиты она может…
— Договор? — простонал Джек.
— Да. Наверное, ты заметил определенный порядок в ее так называемых набегах на фермы Слашларка. Один единорог из поместья Лорда Хоу в одну неделю, на следующей неделе один с фермы Чаковилли. Еще через неделю один у О’Рейли. Через семь дней одно животное из стада Филиппинскою монастыря. После этого одно у твоего отца.
Недавно цикл повторился, начиная с Лорда Хоу и кончая жеребчиком, взятым из стойла твоего отца пять ночей тому назад. Условия договора таковы: не берется ни один единорог, используемый для пахоты, и ни одна самка. Не берутся беременные кобылицы, а только те, что предназначены для продажи на мясо. По мере возможности избегать людей и собак. С каждой фермы брать не более четырех единорогов в год. И только один дракон на всю округу. Аналогичные договоры заключаются каждый год, с небольшими изменениями, если для них будут основания.
— Погоди минутку! Кто вам, гривастым, — слово это Прозвучало так, будто он выплюнул его, — дал право распоряжаться нашей собственностью, как своей?
Она смотрела в землю. Только теперь до него дошло, что он держит ее за руку. Кожа у нее была гладкая, будто атлас. У него мелькнула крамольная мысль, что он сравнивает ее с Бесс.
Глаза ее сверкнули, когда он отдернул свою вуку, затем она перевела их на его зардевшееся лицо и спокойно произнесла:
— Ты забыл, что, в соответствии с договором, заключенным между твоим дедом и моим племенем, когда они согласились сообща пользоваться фермой, ваши люди должны давать нам по четыре единорога в год. Кстати, это условие не выполнялось в течение последних десяти лет, потому что у нас, гривастых, хватало собственного скота для еды. Мы не требовали своей доли, потому что мы не жадные.
Она на мгновение замолкла, а затем добавила:
— И не сообщали налоговому инспектору о том, что твой отец включал этих четырех единорогов в перечень необлагаемого налогом имущества, а на самом деле оставлял их себе.
Джек не был настолько разгневан, чтобы не заметить ее приверженности к местоимению «мы», которое специалисты по грамматике называли «частицей двусмысленного презрения».
Джеку пришло в голову, что в объяснении Р–ли насчет набегов дракона есть одно упущение. Если в действительности был заключен такой договор, то почему бы им просто–напросто не забирать этих четырех единорогов и не отдавать чудовищу? Зачем прикрывать пустопорожней болтовней опасные ночные вылазки зверя? Все это как–то плохо вязалось между собой.
Правда, гривастые лгали очень редко, но все же время от времени они прибегали ко лжи. И тогда они обращались к детской речи. Она и сама использовала этот прием в разговоре с ним.
Однако это вовсе не означало, что она говорит неправду, потому что она научила его этому языку, когда они играли детьми на ферме, и было вполне естественно сейчас воспользоваться этим.
Эгстоу, смотритель моста, стоял на дороге рядом с высокой круглой башней из камня с вкраплением кварца, которая была его домом. Он рисовал на большом холсте, укрепленном на мольберте.
Его жена Вигтва сидела на корточках метрах в тридцати от него на берегу ручья. Она сдирала чешую с какого–то двуногого животного длиной более полуметра, которое только что выудила из воды. Неподалеку в воде плескались трое ребятишек. Ана, девочка пяти лет, была неотлечима от обычного ребенка ее возраста. Только при внимательном рассмотрении можно было обнаружить пух, начинавшийся от затылка и покрывавший углубление вдоль позвоночника.
У Крейна, мальчика десяти лет, хребет уже отливал золотом, когда он поворачивался под определенным углом к солнцу.
Лида, которой было около тринадцати лет, могла служить иллюстрацией предпоследней стадии роста волос на коже гривастых. Оранжево–красная гривка длиной в дюйм делила ее спину на две части и свисала на фут с копчика. Нижняя часть живота была отмечена первыми признаками намечающегося ромба и «кольца женственности». Эти первые намеки плюс слегка вздутые груди предвещали грядущее великолепие взрослой сирены.
Р–ли издала восторженный визг при виде своих родственников и побежала к ним. Эгстоу отложил палитру и кисть. Вигтва выронила чешуйчатую тварь и кинулась к мосту. Позади нее, крича от радости и брызжа водой, бежали дети.
Они без конца обнимали и громко целовали Р–ли, смеясь и громко крича. Она тараторила без умолку, выразительно жестикулируя, пытаясь рассказать за несколько минут то, что она пережила за последние три года.
Джек стоял в стороне, когда ее дядя подошел к нему и спросил по–английски, не хочет ли он отведать свежего хлеба и выпить кружку вина или пива. Чуть позже будет и жареное мясо.
Джек ответил, что у него нет времени ждать мяса. А вот хлеба и вина он с удовольствием отведал бы.
— У тебя не будет недостатка в компании людей. И у нас есть еще один гость, — сказал Эгстоу.
Он махнул рукой мужчине, который только что вышел из башни. Джек удивился. На незнакомцев в этом пограничном округе всегда смотрели с любопытством и не без опаски. Особенно на тех, которые дружны с туземцами и запросто заходят в их жилища.
— Джек Кейдж, познакомься с Ментео Чаковилли, — сказал Эгстоу.
После того как они обменялись рукопожатием, Джек спросил:
— Вы родственник нашего соседа Эда Чаковилли?
— Все люди в конечном счете — братья, — без улыбки произнес незнакомец. — Тем не менее и он, и я могли бы проследить свое происхождение от грузина, фамилия которого была, если не ошибаюсь, Джугашвили. Точно так же я могу проследить происхождение своего имени. Ментео звали одного из индейцев племени краотанов, которые пришли сюда вместе с жителями колонии Роанок. А у вас?
«Черт бы тебя побрал!» — подумал Джек и решил отделаться от парня как можно быстрее. Очевидно, он один из тех, кто носит у себя в голове все генеалогическое древо и не жалеет времени на обследование каждого черенка, каждого листика и даже жилки в листике. Джек считал это пустым времяпрепровождением: ведь если на то пошло, любой человек может утверждать, что происходит от любого из первоначально похищенных.
Чаковилли было на вид лет тридцать, он был смугл и чисто выбрит. Лицо скуластое, пухлые губы и крупный с горбинкой нос. Одет он был щегольски: белая фетровая шляпа с широкими полями и высокой тульей, пиджак из темно–синей кожи оборотня, пояс с медными застежками, с которого свисали нож из медного дерева и рапира. Короткая белая в красную полоску юбка тщательно отутюжена. Такие кильты давно уже носили в столице, но здесь в сельских районах они еще не стали популярными. Костюм завершали высокие, закрывающие икры, коричневые сапоги.
Джек попросил разрешения взглянуть на рапиру. Чаковилли резким движением выхватил ее из ножен и подбросил в воздух в расчете на то, что Джек поймает ее. Юноша ловко поймал оружие за рукоятку, но ему не понравился этот трюк незнакомца: он явно хотел застать его врасплох и выставить неуклюжим. «Столичная штучка!» — подумал про себя Джек и пожал плечами.
Это движение не ускользнуло от зорких черных глаз: полные губы раскрылись, обнажив не характерные для людей белые зубы, похожие на зубы сирены.
Джек принял позу, которой его научили в школе фехтования в Слашларке, отдавая незнакомцу честь, а затем сделал выпад в сторону воображаемого противника. Некоторое время он сражался как бы с тенью, пробуя возможности оружия. Затем вернул рапиру владельцу.
— Удивительно упругая, — заметил он. — Сделана из нового, гнущегося стекла, не так ли? Мне очень бы хотелось иметь такую. Здесь я еще не видел такого оружия, но слышал, что гарнизон Слашларка хотят оснастить новейшим вооружением и обмундированием. Стеклянные шлемы, панцыри, латы и щиты, копья и наконечники для стрел. Говорят, что уже есть такое стекло, которое выдерживает взрыв порохового заряда. Это значит, что вскоре могут появиться и ружья. Хотя, насколько я понимаю, стволы могут быть использованы только десяток раз, может быть, чуть больше, после этого их придется выбросить.
Он замолчал, уловив едва заметный кивок головы собеседника в сторону приближающегося смотрителя.
— Все это только слухи, — сказал Чаковилли. — Но чем меньше об этом будут знать гривастые, тем лучше.
— Да, я понимаю, — промямлил Джек. У него было такое ощущение, что он выболтал государственную тайну. — Так что вы здесь делаете?
— Как я уже сказал Эгстоуну, — без запинки ответил Чаковилли, — я один из тех глупцов, которым нравится искать Святую чашу Грааля, нечто Недостижимое. То, что никогда не удастся найти. Другими словами, я изыскатель, разведчик железа. Королева платит мне за то, что я ищу это сказочное вещество. Пока что, как и следовало ожидать, я нигде не встретил ни одной железной вещички. И это место — не исключение.
Он поднял голову и многозначительно улыбнулся Джеку.
— Между прочим, если вы вздумаете донести на меня за то, что я входил в жилище гривастого, то не стоит себя утруждать. В качестве государственного минеролога мне на законном основании это разрешено, при условии, разумеется, что данный конкретный вийр пригласит меня.
— Я об этом не думал! — вспыхнул Джек.
— Но вы обязаны это сделать. Это ваш долг!
Кейдж отвернулся и пошел прочь. Какой неприятный человек! Но желание произвести впечатление на незнакомца остановило его. Он резко выхватил из ножен свою саблю и поднял ее так, что на лезвии заиграл солнечный зайчик.
— А что вы скажете вот об этом?
На лице Чаковилли отразилась зависть и некоторый испуг.
— Железо! Позвольте прикоснуться к нему, подержать его!
Джек подбросил саблю в воздух. Смуглый незнакомец ловко поймал ее за рукоять, чем разочаровал Джека, ибо тот надеялся, что Чаковилли промажет и, схватившись за лезвие, поранит руку. Глупая, ребячья выдумка! Ему следовало бы быть более взрослым, не копируя городские замашки.
Чаковилли хлестал воздух вокруг себя.
— Да, этим можно рубить головы! Раз! Раз! Чего только не могли бы совершить люди королевы, будь у них такое оружие!
— Можно себе представить, — сухо произнес Эгстоу, наблюдая, как саблю вернули ее владельцу. — Честно говоря, я сомневаюсь, что ваши поиски будут успешными. Тем не менее, насколько я понимаю, главный договор, заключенный с правительством Дионисии, не запрещает уполномоченным на то людям производить поиски минералов где угодно — при условии получения разрешения от местных вийров. Что касается меня, то, пожалуйста, поднимайтесь в Тракийские горы и ищите.
Но там много оборотней, да и драконам разрешено по договору нападать на любого человека, которого они там встретят. Более того, если кому–то из вийров заблагорассудится вас убить, то он может это сделать, не опасаясь возмездия со стороны соплеменников: Тракия в определенном смысле является для нас священной. Другими словами, никто вас не удерживает от похода в горы. Но никто и не станет вам помогать. Вы поняли?
— А как насчет попутчиков? Какой численности группа может пойти туда?
— Не более пяти. Любое превышение автоматически ликвидирует соглашение. Могу вам напомнить, что в Тракию отправлялись крупные отряды, однако никого из них больше не видели.
— Понимаю. И вы не можете мне сказать, находили ли вы, вийры, какие–нибудь следы железа?
— Не могу. И не хочу.
Эгстоу улыбнулся, как будто знал что–то в высшей степени таинственное.
— Спасибо, смотритель мостов.
— На здоровье, искатель неприятностей.
Чаковилли нахмурился. Подойдя ближе к Кейджу, он прошептал:
— Ох, уж эти гривастые! Но придет день…
Джек не обратил на него внимания: его глаза были обращены на выходящую из башни Р–ли. Она несла зеленое мыло, приготовленное из жира тотума, и охапку свежесрезанной мягкой травы. Он не мог отвести глаз от ее покачивающихся бедер и конского хвоста, раскачивающегося, подобно чувствительному маятнику, в одном ритме с бедрами. Ему очень хотелось посмотреть, как она будет купаться в ручье, но он поймал на себе прищуренный взгляд незнакомца.
— Бойтесь бездушной сирены, как мерзкой твари. Бегите от нее, как от дикого зверя. Вам известно, что сделают с мужчиной, застигнутым с нею?
Джек невозмутимо пожал плечами и усмехнулся:
— Кошке можно смотреть на королеву?
— Но любопытство все же погубило ее.
— Острый нос выдает острый ум. Не суй свой нос в чужие дела, дольше проживешь! — отпарировал Джек и тут же подумал, насколько это все глупо. От повторения поговорок никто еще не стал богаче.
Он отошел от незнакомца, чтобы посмотреть на картину смотрителя.
Эгстоу последовал за ним и начал объяснять, пользуясь детской речью:
— Это — один из Арра, показывающий планету первому яз землян. Он говорит ему, что здесь представляется возможность избавиться от всех болезней, нищеты, угнетения, невежества и войн, которые отравляют жизнь на планете Земля. Вся штука в том, что человеку придется сотрудничать с теми существами, которые уже обитают здесь Если он сумеет учиться у гривастых, а они у него, то он сможет развиваться дальше, навстречу грандиозным свершениям!
Как видишь, это более или менее контролируемый эксперимент. Обрати внимание на несколько угрожающий вид левого кулака. Это символизирует то, что может произойти с человеком как здесь, так и на Земле, если он не исправится к тому времени, когда вернутся Арра. У человека есть примерно четыреста лет на то, чтобы создать общество, в основе которого будет взаимопомощь, а не агрессивность, нетерпимость и предрассудки.
У человека на планете Дейр не будет совершенного оружия, которым он мог бы уничтожить туземцев, как он это делал на Земле. Здесь почти все железо и другие тяжелые элементы исчезли за тысячу лет до прихода человека.
Уничтоженное тогда общество применяло сталь, огонь и взрывчатые вещества в невообразимых масштабах. Вийры путешествовали в летающих машинах, переговаривались друг с другом через тысячи миль и делали многое такое, что вы, земляне, посчитали бы волшебством. Но этот мир был разрушен до основания, осталась только горстка людей, к счастью, самых умных. Большая часть растений, насекомых, рептилий и млекопитающих была уничтожена оружием, природа которого сегодня неизвестна.
Но вийры создали — именно создали, а не восстановили — новый тип общества и новый тип разумного существа. Те, что уцелели, пришли к заключению, что оказались на грани полного исчезновения по собственной глупости. Из–за того, что не понимали, что они собой представляют и каким образом функционируют. Поэтому они твердо решили сначала определить это, а затем, при необходимости, построить технологическое общество. Чтобы выжить и развиваться, нужно было прежде всего познать себя. Только после этого приходит раскрытие тайны природы.
И они преуспели в этом. На развалинах прошлого они создали мир, свободный от болезней, нищеты, ненависти и войн, — мир, который развивался не спеша и поступательно, именно такой, какой можно было ожидать от действующих по своему усмотрению индивидуумов. И все было хорошо до тех пор, пока не появились земляне.
Джек пропустил эти замечания мимо ушей. Когда на кончике языка гривастого боролись истина и вежливость, первая почти всегда одерживала верх.
Он присмотрелся к картине внимательнее. Он увидел немногое, ибо на этой бедной железом планете были очень резкие красители. Тем не менее ему удалось узнать Арра. Об этом существе достаточно много говорилось в школе, и Джеку доводилось видеть копии, сделанные углем с подлинного карандашного изображения Арра, сделанного самым первым Кейджем по памяти, вскоре после того, как землян поместили на эту планету. Арра с виду напоминал помесь человека с хвостатым медведем (отец Джо называл его урсо–кентавром).
— Ты замечаешь, — сказал Эгстоу, — что, несмотря на милостивое выражение этого лица, оно в какой–то степени выглядит и угрожающим, возможно, даже зловещим. Я попытался изобразить Арра в качестве символа Вселенной.
Это огромное и не имеющее ничего общего с человеком существо в равной степени стоит как за материальную сущность, которая проявляется в человеке с лучшей стороны, если он не одержим пороками или высокомерием, так и за то, что находится по ту сторону от чисто физической сути явлений. Многие из нас со всей определенностью ощущают существование таких — не хочется говорить «сверхъестественных» — сил. Хотя мы и пользуемся этим термином, но совсем в другом смысле, чем дейриане, существа, враждебные людям лишь внешне, могучие, но добрые. Они хотели бы прибегнуть к средствам устрашения только для того, чтобы человек лучше усвоил преподаваемый ему урок. Если же человек ничего не воспринимает, тех хуже для него.
Пойми меня правильно, Арра вовсе не сверхъестественное существо. У них такая же плоть и кровь, как у нас и как у тебя. И я не верю, что они повинуются каким–то повелениям таинственных сил. Арра в равной степени являются существами той реальности, которая нам понятна, и той реальности, которая пока еще нам недоступна Понял?
Джеку, разумеется, это было понятно, но ему совсем не нравилась мысль о том, что человек является ребенком, который еще не усвоил урок жизни, и что вийры должны быть его учителями.
Чаковилли фыркнул и отошел. Эгстоу улыбнулся. Кейдж поблагодарил смотрителя за толковые объяснения, а также за хлеб и вино. Он сказал, что ему надо уходить, хотя в действительности ему хотелось остаться и отведать жареного мяса. Он не хотел, однако, показаться назойливым, дав понять, что уходить ему не хочется. Каждый шаг к дому приближал момент отчета перед отцом за то, что он бросил стрижку и ушел на охоту, взяв самовольно бесценную саблю.
Решив, что больше откладывать уход нельзя, не признавшись самому себе в трусости, он свистнул Самсона. Чаковилли ушел чуть раньше, и Джек хотел его догнать. Хоть этот человек и чужак здесь, но это все же лучше, чем идти одному. Кроме того, ему хотелось спросить, намерен ли тот брать кого–нибудь с собой в экспедицию по разведке железа в Тракии. Джека разбирало любопытство, можно ли что–то найти там. В этот–момент Р–ли позвала его. Он обернулся и увидел, что она идет к нему, вытираясь мягкой травой.
— Пожалуй, я пройдусь с тобой немного, — сказала она с улыбкой.
Громкий вой внезапно поразил Джека Из–за высокой каменной стены в дальнем конце моста выскочили два единорога, таща за собой трехколесную повозку. Правил ею Чаковилли. Увидев двух пешеходов, он остановил своих зверюг. Как обычно, они повиновались не сразу, продолжая прыгать и метаться в упряжке. В конце концов кнут, пройдясь по их бокам, заставил их застыть на месте. Однако в их раскосых продолговатых глазах продолжал сверкать огонь, который подстегнул бы их при малейшем признаке слабости со стороны кучера.
Чаковилли выругался и крикнул:
— Святой Дионис уберег меня! За какие грехи нам приходится иметь дело с такими нервными и глупыми тварями! Как бы я хотел, чтобы мы привели с собой легендарных лошадей, когда пришли сюда. Какое, говорят, это было великолепное животное!
— Если оно вообще когда–нибудь существовало, — ответил Джек. — Можно мне поехать вместе с вами?
— И мне, — добавила Р–ли.
— Забирайтесь! Если не боитесь сломать себе шею. Эти твари так и норовят пуститься вскачь, когда завидят луг или сочные кустарники.
— Я знаю, — кивнул Джек. — Править ими достаточно тяжело. Но вам следовало бы попытаться пахать на них.
— Я пробовал. И должен сказать, что лучше впрячь в плуг дракона. Они гораздо сильнее и понятливее.
— Что?
— Это просто шутка. Кейдж. — Чаковилли показал в сторону Самсона. — Скажите ему, чтобы он держался позади нас, а то моя упряжка будет бояться.
Джек задумчиво посмотрел на него. Он не был похож на человека, способного шутить насчет драконов, как, впрочем, и всего другого.
— Пошли! — завопил смуглый и стегнул кнутом по покрытым густой шерстью спинам. Своенравная упряжка понеслась рысью. Кучер пожал плечами и пустил ее идти, как ей хотелось. Неподкованные копыта застучали по темно–серому материалу шоссе.
Железоискатель стал выспрашивать Джека, чем он собирается заняться. Джек вежливо ответил, что прошлой зимой он закончил ученье в монастырской школе и теперь помогает отцу.
— А как же армия?
— Мой отец заплатил за то, чтобы меня не взяли. Мы не можем позволить себе зря растрачивать время. Другое дело, если бы пахло войной…
— Ты все еще намереваешься поступить в училище в столице? — спросила Р–ли.
Ее вопрос удивил его. Он не виделся с ней три года и что–то не помнил, чтобы он говорил ей об этом до ее ухода. Хотя, может быть, и говорил, у гривастых ведь очень хорошая память.
Или она услышала об этом, когда находилась в горах. У вийров хорошо налаженная и очень далеко распространяющаяся система передачи сообщений.
— Нет, не сейчас. Я хочу поступить в училище, но не святого Диониса Меня очень заинтересовали исследования в области психологии. Брат Джо, преподаватель, был одним из тех, кто поддерживал меня. Но он сказал, однако, что лучшее место, куда мне следовало бы поступить, это не духовная семинария в столице, а в Дальнем.
— Зачем же за границей? — бесцеремонно вмешался в разговор Чаковилли. — Или у нас преподавали хуже?
— Я хочу учиться у самых лучших! — резко ответил Джек. Теперь он уже не сомневался, что смуглый ему не по душе. — Священник говорил мне о Родмене. Считают, что ему известно о человеческом уме больше, чем кому–либо другому.
— Родмен? Тот, что обвиняется в ереси. Разве он не под следствием сейчас?
— Был, — ответила Р–ли. — Но его признали невиновным.
Джек поднял брови. Опять эта отличная информация. Отличная…
— Я слышал, что его освободили, потому что обвинители его исчезли при загадочных обстоятельствах. Ходили слухи о черной магии, о демонах, выкравших тех, кто хотел сжечь их колдуна.
— А разве кто–нибудь видел демонов? — спросила Р–ли.
— В том–то и дело, что их не видно, — важно сказал Чаковилли. — А что вы думаете об этом, Кейдж?
С тяжелым чувством Джек подумал о том, что этот человек, возможно, агент–провокатор.
— Я не видел ни одного, — осторожно сказал он. — Однако скажу, что не боюсь оставаться ночью на дороге один. Оборотней и бешеных хвостатых медведей — вот кого я остерегаюсь. И взбесившихся людей тоже, — добавил он, подумав об Эде Ванче. — Но только не демонов.
Чаковилли фыркнул, точно единорог.
— Я хочу предупредить вас, мой деревенский друг! Упаси вас бог произносить такие слова. Может быть, здесь, в пограничном поселке, на них и не обратят внимания, но в более цивилизованных районах Дионисии подобное заявление сработает как бомба, начиненная порохом. Миллионы ушей услышат, и миллионы языков донесут ваши слова до серых палачей.
— Остановите повозку! — закричал Джек. Затем, повернувшись к единорогам, он громко закричал: — Тпру!
Они остановились. Джек выпрыгнул и подошел к месту кучера.
— Слушайте, Чаковилли! Я не позволю никому называть меня деревенщиной! Если вы не в состоянии держать свой язык за зубами, то вам свои слова придется подкрепить еще кое–чем!
Чаковилли рассмеялся, сверкнув белыми зубами на фоне смуглого лица.
— Не обижайтесь, юноша. Моя речь, должен в этом признаться, весьма свободна в выборе выражений. Но я уверен, что вы можете навлечь на себя беду. Позвольте мне напомнить вам, что я здесь по поручению Королевы. И я вовсе не намерен принимать вызов — ни на мечах, ни на топорах, ни на кулаках, ни еще на чем–нибудь. А теперь забирайтесь назад, и мы поедем дальше.
— Без меня! Вы мне очень не нравитесь, Чаковилли!
С этими словами Джек повернулся и пошел по дороге. Хлопнул кнут незнакомца. Забарабанили копыта и деревянные колеса загрохотали по шоссе.
— Не обижайтесь, юноша, — окликнул его кучер, проезжая мимо.
Джек ничего не ответил. Он сделал еще два шага. И остановился. Сирены в повозке не было.
Он резко повернулся и произнес:
— Тебе незачем было делать то, что сделал я.
— Я знаю, но я всегда делаю то, что хочу.
Почему она захотела остаться с ним? Какие мысли были в этой роскошной красно–золотой голове? Она пошла за ним вовсе не потому, что ей нравились его большие карие глаза, в этом он был уверен.
Какой–то трепет в тени одного из деревьев привлек его внимание. Ничего не сказав своей спутнице, он подошел к крохотному существу, которое било воздух своими еще неоформившимися крылышками в тщетных попытках взлететь. Самсон подскочил к нему, но остановился и начал обнюхивать. Его хозяин не дал себе труда приказывать псу, чтобы он оставил существо в покое: он знал, что собака настолько хорошо выдрессирована, что не станет нападать без его разрешения.
— Детеныш синей бороды, — сказал Джек, не оборачиваясь к Р–ли.
Он поднял крохотное летающее млекопитающее, чью похожую на обезьянью мордочку окаймляла бахрома из сине–черной шерсти.
— Выпал из гнезда. Подожди минуту, я положу его обратно.
Он снял пояс с оружием и стал карабкаться вверх по стволу. Поскольку это был стрельчатый орех, у него не было ветвей до высоты в десять метров. Джек крепко обхватил гладкий ствол ногами и, держа в ладони, подальше от ствола, крохотный комочек из шерсти и крыльев, стал подниматься. Взбираться таким образом было неудобно и утомительно, но Джеку было в привычку — он всю жизнь лазил по деревьям.
Не останавливаясь, чтобы отдохнуть, он упрямо поднимался, пока не достиг первой ветви. Зацепившись за нее. он рывком бросил тело вверх, зацепился ногой за другую ветвь и быстрым движением поместил детеныша в гнездо рядом с его двумя собратьями. Они приветствовали его появление писклявыми голосами. Родителей поблизости видно не было.
Когда он спустился вниз, то заметил, что сирена смотрит на него сияющими глазами.
— У тебя доброе сердце, несмотря на злой язык, — произнесла она. — Да, Джек Кейдж, ты добр, а это очень редкое явление среди людей.
Он пожал плечами. Что бы она сказала, если бы узнала, что он помогал хоронить ее двоюродного брата Вава? Они пошли дальше.
— Если ты так хочешь уйти в Дальний, то почему бы тебе так не сделать? — спросила она.
— Как старший сын я должен буду унаследовать большую часть фермы. Отец надеется на меня. Его сердце будет разбито, если я откажусь от своего будущего здесь и стану учиться у человека, которого он считает чернокнижником и врачевателем тронутых. Кроме того, — неуверенно закончил он, — у меня нет денег на жизнь.
— Ты часто ссоришься с отцом?
Он решил не обижаться на этот вопрос: не следует ждать от гривастых такта и хороших манер.
— Часто.
— Почему?
— Отец — богатый фермер и мог бы послать меня учиться на четыре года. Но он не хочет. Иногда я думаю, что все равно уйду и буду зарабатывать деньги на период учебы в училище Родмена. Но моя мать становится больной, когда я заговариваю об этом. Сестры плачут, братья обижаются. Маме хотелось, чтобы я стал священником, хотя ее смущает мысль о том, что скорее всего церковь пошлет меня куда–нибудь далеко и я буду редко бывать дома.
Правда, я мог бы как священник изучать психологию, обратившись с просьбой о поступлении в училище Вс. Фомы. Но нет никакой гарантии, что меня примут. И даже если я поступлю туда, мои исследования будут держать под строгим контролем. Я не буду свободен в выборе предмета исследования, как это было бы у Родмена.
И еще. Если я стану священником, мне придется сразу же жениться. А я не хочу обзаводиться семьей. Во всяком случае, сейчас.
Если я присоединюсь к ордену филиппинцев, я стану монахом. Но этого я тоже не хочу.
Он замолчал, чтобы перевести дух. Его удивило, что он так свободно излил все, что было у него на душе. И главное, перед кем? Перед сиреной!
Но разве не делился он часто своими думами с Самсоном? Чем она лучше его? Одного поля ягода. И результат такой же. Она ничего не скажет его родителям о том, что он только что говорил.
— Может быть, если бы ты нашел что–нибудь, что развязало бы тебе руки в материальном отношении, тогда ты решился бы.
— Если бы я добыл голову дракона, мне бы этого хватило: вознаграждение Лорда Хоу плюс премия Королевы.
— Так вот почему ты так рассердился, когда узнал, что у нас договор с драконом?
Он кивнул.
— Это одна из причин. Я…
— Если бы не эти договоры, земли людей подверглись бы опустошению, — перебила его Р–ли. — Вы даже представления не имеете, насколько страшны драконы и до какой степени неуязвимы. Они могут за одну ночь уничтожить всю ферму, убить весь скот и разрушить все постройки.
Более того, если бы не договор, ты и сам был бы сейчас мертвецом. Дракониха сказала, что она могла напасть на тебя неожиданно добрый Десяток раз.
Его охотничья гордость была уязвлена. Он выкрикнул короткое бранное слово, которое пережило множество столетий и пересекло без изменений много световых лет.
— Я сам в состоянии позаботиться о себе! И мне не нужны советы сирены!
Он молча пошел дальше, разгоряченный, усталый и раздраженный.
— А как ты отнесешься к тому, что тебе дадут денег взаймы? — спросила она, догнав его. — Достаточную сумму, чтобы ты мог окончить училище!
Сегодня был поистине потрясающий день!
— Взаймы? Зачем? Вы, гривастые, не знаете, что такое деньги.
— Позволь мне изложить все по порядку. Первое, нам известен человек по фамилии Родмен. Мы считаем его выводы в области психологии правильными и хотели бы, чтобы его учение распространялось. Если достаточное количество людей избавится от своих душевных заблуждений, то они смогут значительно уменьшить напряжение, которое возникло между людьми и нами, и предотвратить войну, которая в противном случае будет неизбежной.
Второе. Ты, возможно, об этом и не знаешь, но вийры давно уже приглядываются к тебе. Они знают, что ты — сознательно или по наитию, — тут она улыбнулась, — относишься к нам с симпатией. Поэтому они хотели бы закрепить это твое чувство. Только не думай протестовать. Мы знаем это точно.
Третье. Мы пытаемся добиться представительства в парламенте, с тем чтобы наши интересы в нем представляли люди. Если этого удастся добиться, то мы считаем, что когда–нибудь, когда ты станешь более зрелым, ты мог бы стать неплохим депутатом от вийров округа Слашларка.
Четвертое. Тебе нужны деньги, чтобы учиться. Мы дадим тебе их и сделаем все, что необходимо, для того чтобы ты оформил все, как положено. Мой отец, Слепой Король, мог бы быть опекуном, если тебе угодно, а если нет, то кто–нибудь другой. И если ты будешь настаивать, мы можем — для твоего спокойствия — нанять человека–адвоката, чтобы он оформлял документы. Мы, разумеется, сами этим никогда не занимаемся,
— Подожди! — прервал ее Джек. — Ты даже еще не видела моей родник. Откуда тебе известны их планы относительно моего будущего? И каким образом ты добилась полномочий предлагать мне деньги в долг?
— Я могу это легко объяснить, но ты все равно не поверишь. Что касается полномочий, то ими наделен у нас каждый взрослый. А я уже–взрослая!
— Тогда прекрати свою детскую болтовню! Я тоже не ребенок. Я… Как я могу узнать обо всем, если не буду задавать вопросов?
— Верно. Но какое же ты собираешься принять решение?
— Это… это требует некоторого времени. Твое предложение так неожиданно… Я никогда не слышал о таком. Нужно все тщательно обдумать со всех сторон.
— Гривастый сразу же высказал бы свое отношение к этому.
— Я — не гривастый! — взорвался он. — Ив этом все дело. Я не гривастый, и мой отец тоже! Понимаешь — нет! Если я возьму у вас деньги, знаешь, какое прозвище дадут мне люди? Со–ба–ко–ед! Меня будут гнать отовсюду. Собственный отец вышвырнет меня из родного дома. Вот поэтому я и говорю — нет!
— Может быть, ты возьмешь деньги для того, чтобы отправиться к Родмену? Только для этого?
— Нет!
— Ладно. Я возвращаюсь к дяде. До новой встречи, Джек Кейдж.
— Прощай, — пробурчал он и пошел своей дорогой. Но не прошел и трех метров, как услышал ее зов.
Джек повернулся, преодолевая внутреннее сопротивление. В ее голосе было что–то необычное.
Она подняла руку, требуя тишины. Голова ее была наклонена вперед.
— Прислушайся. Слышишь?
Он сосредоточился. Ему послышалось где–то на западе слабое громыхание. Это был не гром — в этом он был уверен. Да и звук становился все тише. Самсон превратился в желтую статую, весь вытянувшись в сторону запада. Его урчание эхом неслось по лесу.
— Что это, как ты думаешь? — спросил он.
— Я не знаю точно…
— Дракон? — он выхватил саблю.
— Нет. Если бы это был дракон, я бы пропустила его рев мимо ушей. Но если это то, что я думаю…
Она прошла в густую тень стрельчатых орехов, возвышавшихся над медными деревьями и переплетением лиан. Он последовал за нею, держа в руке стальную саблю. Примерно с милю они шли легкой поступью, еще с четверть мили продирались сквозь густые заросли. Несколько раз ему приходилось прорубать путь среди лиан. Таких густых, почти непроходимых зарослей ему еще не приходилось видеть. Хотя они были вблизи фермы, казалось, что об их существовании никто даже и не догадывается.
Наконец они остановились. Сноп света пробился сквозь отверстие в зеленом пологе и рассыпался узкими лучами по медно–золотистым волосам Р–ли. Она стояла, прислушиваясь, окруженная золотым ореолом, а Джек смотрел на нее, замирая от восхищения. Если бы он был художником, как ее дядя!
Внезапно шум раздался совсем близко. Она двинулась вперед. Еще секунда, и она бесшумно скользнула в тень.
Догнав ее, он прошептал:
— Никогда в жизни не слышал ничего подобного. Будто некий гигант пытается всхлипывать и хохотать одновременно.
Она тихо ответила:
— Мне кажется, тебе удастся попасть в Дальний, Джек.
— Ты имеешь в виду, что это дракон?
Оставив его вопрос без ответа, она перепрыгнула через поваленное дерево. Он протянул руку и схватил ее за локоть.
— Откуда тебе известно, что это тот же самый дракон? Может быть, это тот, что не заключил договора?
— Я не говорила, что это дракон.
Она стояла совсем близко к нему, касаясь голым бедром его одежды. Он напряг зрение, чтобы разглядеть что–нибудь в темноте.
— Может быть, это бешеный хвостатый медведь? Сейчас как раз самое подходящее для него время года. А ты знаешь, как страшен его укус?
— О! — Она затаила дыхание и прижалась к нему. Бессознательно он дал волю своему желанию защитить ее — впоследствии он говорил себе, что она напомнила ему его младших сестер, — и обнял ее за талию.
Глаза ее были полузакрыты, и он не мог видеть светившегося в них огня. Возвращаясь мыслями к этому мгновению в течение последующих дней, он вспоминал каждый раз легкую улыбку на ее губах. Значило ли это то, что происходящее было для нее лишь забавой? А если бы он мог прочесть то, что было в ее взгляде, он увидел бы, что выражение ее глаз соответствовало движению губ. Что она вовсе не была напугана, а просто насмехалась над ним.
Или это было выражением какого–то третьего чувства?
Что бы он ни думал об этом позже, в то мгновение у него не было никаких сомнений. Он забыл о загадочной ситуации, ждавшей их впереди. Его рука обхватила ее за талию и притянула к себе. У него сперло дыхание. Была ли она человеком, или нет, но в тот момент для него во всем мире не существовало женщины более прекрасной, чем она, и более желанной.
Грохот привел его в чувство, опустив руку, он сделал шаг вперед, чтобы она не увидела его лица.
— Стой сзади, — произнес он сдавленным голосом. — Не знаю, что это, но похоже, что–то очень большое.
— И большое тоже, — поправила она его. Ее голос был таким же приглушенным, как и у него.
Он осторожно раздвинул кусты.
Где–то совсем рядом, затаившись в густой зелени, рыгнуло огромное чудовище.
