Часть вторая
Программа

Я медленно повела глазами – все расплывалось. Рядом – чересчур близко – сидел темноволосый хендлер и улыбался.

– Я уже боялся, что вколол тебе слишком много торазина. Ты пролежала в отключке несколько часов.

Он потянулся убрать пряди с моего лица. Я резко, с отвращением отвернулась.

– Не прикасайтесь ко мне, – прошипела я. – Не смейте ко мне прикасаться.

Он засмеялся.

– Мисс Барстоу, я знаю, вы расстроены, и по-понимаю, что нездоровы… – Он нагнулся ближе и прошептал на ухо: – Но это не извиняет плохие манеры.

Я зажмурилась. Наверное, мне полагалось бояться или грустить, но меня переполнял гнев. Они изменили Джеймса, Лейси. Собираются изменить и меня.

– А теперь, – продолжал хендлер, – пойду скажу врачу, что ты очнулась. – Он снова тронул мои волосы. – Мы с тобой еще увидимся, Слоун.

Меня свело от отвращения, когда он произнес мое имя. Я попыталась повернуться на бок, спиной к хендлеру, но руки оказались обмотаны кожаными ремнями, пристегнутыми к кровати. Шевельнувшись, у меня заболело запястье, и я вспомнила, как порезала себя перед тем, как меня взяли.

Я стиснула зубы, пережидая удаляющиеся шаги. Затем открыла глаза и огляделась.

Комната была монотонно белой – гладкие стены без единого цветного пятна. У кровати стул. Все чистое и пахнет, будто протерто спиртом. Я ждала с бьющимся сердцем, не зная, что меня ждет. А это больно, когда лезут в голову?

Я лежала на спине, и скорбь понемногу начала просачиваться в сознание. Родители меня предали. Я их ненавижу, хотя и знаю – не за что. Они ведь думали, что спасают меня, когда обрекли на полужизнь. Я потеряю все.

Скатившаяся слеза защекотала щеку, и я прокляла себя за то, что не сдержалась. Я вытерла щеку о подушку и шмыгнула носом, глядя в потолок. Было тихо – так тихо, что единственным звуком, нарушавшим тишину, было мое дыхание. Интересно, способна ли тишина свести с ума?

С тихим щелчком открылась дверь. Я замерла, не понимая, хочу ли смотреть, кто пришел.

– Добрый вечер. – Я услышала звучный низкий голос – спокойный, с легчайшим британским акцентом. Почти приятный. Я зажмурилась. – Я доктор Фрэнсис.

Колесики стула заскрипели, когда он опустился на сиденье.

Я боялась шевельнуться, но теплые руки коснулись моего предплечья, и я отшатнулась. Секунду спустя я поняла, что врач расстегивает удерживающие меня ремни, и посмотрела на его пальцы, старавшиеся меня освободить.

– Извините, – сказал он. – Это предосторожность, которую приходится применять ко всем поступившим пациентам.

– Не хочу быть пациентом, – возразила я.

Доктор Фрэнсис помолчал, изучающе вглядываясь в мое лицо зелеными глазами. Каштановые волосы коротко острижены, чисто выбрит.

– Слоун, – мягко сказал он. – Я понимаю, вы испуганы, но мы всего лишь хотим помочь. Вы этого не видите, но вы больны. Вы даже совершили попытку самоубийства.

– Нет. Я протестовала, когда меня забирали.

О прыжке в реку я говорить не стала.

– Мы не сделаем вам больно, – врач встал и обошел кровать, чтобы расстегнуть второй ремень. – Мы только уберем болезнь, Слоун, вот и все.

– Я видела «излеченных», – сказала я, сузив глаза. – Я видела, что вы убираете.

Когда меня отвязали, я села на кровати, растирая запястья и удивляясь тому, что вовсе не чувствую себя беззащитной. Увидев на себе больничную одежду, я вздрогнула, представив, что переодевал меня темноволосый хендлер.

Доктор Фрэнсис озабоченно свел брови:

– Все, кто поступает в Программу, очень больны.

– Я не об этом, – сказала я. – У нас должен быть выбор.

– Разве можно принять правильное решение, если разум замутнен болезнью? Это инфекция, Слоун, поведенческая зараза, и мы – единственное лекарство. – Врач замолчал, словно спохватившись, как холодно это прозвучало. – Извините. Сперва вам нужно освоиться. Я попрошу медсестру к вам зайти.

Кивнув, он вышел.

Меня еще трясло от укола хендлера, но я невольно задумалась: что, если доктор прав? Может, я больна и не осознаю этого? Я снова легла, глядя на бинт на запястье и вспоминая, какое отчаяние мной овладело.

Но еще я хорошо помнила выражение лица хендлера, пришедшего за мной, и хищный взгляд. Он ждал возможности привезти меня сюда.

Нет, Программа не лекарство. Это гибель для меня.

– А здесь у нас комната досуга, – говорила медсестра. Вид у нее доброй бабушки, она даже носит вязаный свитер поверх медицинского костюма, но, по-моему, это делается нарочно, чтобы меня обмануть. Я крепче обхватила себя руками – голова все еще кружилась – и, шаркая, потащилась за медсестрой в большую комнату.

Я была одета в лимонно-желтую больничную пижаму, желтый халат и солнечного цвета тапки-носки. Я бы предпочла что-то более депрессивное – скажем, черное, но, видимо, поэтому меня и одели в желтое.

Обстановка в комнате досуга отнюдь не казалась располагающей. В отличие от Центра здоровья, здесь не было ярких цветов. Все белоснежное и бесстрастное, как черно-белое кино, с мазками желтого. Здесь около двадцати человек. Программа принимает пациентов от тринадцати до семнадцати, но большинство показались мне старше. Никаких столов для пинг-понга и шахматных досок, зато у стены телевизор, а перед ним диван. Несколько столов и стульев поставлены у окон (которые, уверена, не открываются), выходящих на лужайку. Два компьютера с табличками «Интернета нет». Единственное, что привлекло мое внимание, – игра в карты за столом в углу.

Игроков было трое, один жевал хлебную палочку, будто сигару. Их реплики заставили затосковать по Джеймсу и Брэйди. Мы тоже вот так играли в карты.

– Какой это корпус? – спросила я, борясь с дурнотой. Программа размещается в трех зданиях. Мне захотелось выяснить, сюда ли привозили Джеймса.

– Спрингфилд, – ответила медсестра. – В Роузбурге и Тайгарде мест почти не осталось. Мы можем одновременно принять всего сорок пациентов, поэтому у нас тут плотненько. – Медсестра улыбнулась и тронула меня за плечо. – До ужина примерно час. Не хочешь с кем-нибудь подружиться? Это полезно для выздоровления.

Я метнула на нее такой ненавидящий взгляд, что она попятилась. Друзья? Мне вот-вот сотрут воспоминания о друзьях. Кивнув, медсестра оставила меня в комнате досуга. Сходство с доброй бабушкой сразу исчезло, когда она пошла по другим делам.

Может, и остальное здесь фальшивое. Нам внушают ложное ощущение покоя, которого не существует. Это Программа. Я знаю, как она коварна.

Парень с хлебной палочкой-сигарой громко засмеялся, бросив карты на стол. Я поразилась, услышав смех в этих стенах, и во все глаза уставилась на человека, способного смеяться в этом жутком заведении.

Он поднял взгляд и тоже заметил меня. Его улыбка немного пригасла. Он кивнул в знак приветствия. Я отвернулась.

Подойдя к окну, я присела на стул, подтянув колени к подбородку, и обхватила себя руками. Сколько человек пытались выпрыгнуть из этих окон, прежде чем их решили заделать наглухо?

Я никогда не любила высоты. Когда мы были детьми, родители возили нас в парк развлечений, и Брэйди уговорил меня покататься на колесе обозрения. Мне было лет восемь-девять, и на самом верху кабинка остановилась. Застряла. Сперва Брэйди шутил и раскачивал ее взад-вперед, но потом я расплакалась.

– Не нужно бояться высоты, Слоун, – покровительственно сказал он, обняв меня и оглядывая парк. – От фобий надо избавляться. Они лишь увеличивают вероятность, что именно так ты и умрешь. Ты как бы ставишь себе цель. Это называется накликать беду.

Я вытерла щеки.

– Что?

– Я в книжке вычитал. Если будешь и дальше бояться высоты, однажды свалишься откуда-нибудь повыше.

Я вцепилась в перила, учащенно дыша. Брэйди засмеялся.

– Не сегодня, а когда-нибудь. Это как с рекой: боишься плавать – значит, когда-нибудь упадешь в нее и утонешь. Подсознание приведет тебя к такому исходу.

И теперь я молчала, глядя на лужайку у корпуса. Я не утонула в реке, хоть и попыталась. Утонул мой брат. Может, это моя вина? Ведь брат знал о моем страхе…

– У тебя вид, будто обидели твою любимую собачку.

Вздрогнув, я обернулась. Рядом стоял парень из-за карточного стола.

– Что? – спросила я, опуская ноги на пол.

– Ах нет, – улыбнулся он, – ей просто стерли память. – Длинные крашеные черные волосы торчат как попало, но ему даже идет. Под глазами темные круги. На шее, под подбородком, неровный шрам. С трудом сглотнув, я посмотрела в пристальные темные глаза.

– Я не в настроении шутить. Может, в другой раз.

Я отвернулась к окну, надеясь, что он уйдет, и я укроюсь в воспоминаниях о Джеймсе.

– О-кеееей, – сказал парень, отступая на шаг. – Тогда до скорого, красотка. – Уходя, он покачал головой, словно удивляясь, что я не поддержала разговор. Но я не собираюсь заводить здесь друзей. Меня интересует, как отсюда выбраться.