Глава двадцать пятая

Новоиспеченный сотник Волынец не предался эйфории, и не стал дико плясать от скоротечной и безоговорочной победы над многовековым врагом варягов-русов. Да и не должно было быть этой эйфории, поскольку силы были откровенно не равны. Но, связав тех хозар, что остались живы, вои сотни по приказу сотника сразу выстроились сначала в колонну для движения по дороге вперед, затем, когда на дороге послышался шум и гиканье, Волынец очень быстро отправил свою сотню на прежние позиции. Часть легко поднялась на склон, и спряталась за ближайшие деревья, часть заняла прежние позиции за возами торговых людей. Быстро поднялись в боевое положение длинные славянские луки. И снова стала тишина, которую нарушали только крики и гиканье с дороги. Хозары приближались.

Присутствие возков среди воев слегка смутило воеводу Славера, и он, спустившись ниже, остановил коня рядом с Волынцом. Хозар уже было хорошо видно. Они же из-за поворота дороги еще не понимали, что вот-вот упрутся в тупик, созданный перевернувшимися санями.

– Кто едет? Как думаешь? – спросил воевода.

– Разбойники, раз на торговых людей напали, – пожав плечами, спокойно ответил сотник. – Когда войны нет, на торговых людей только разбойники и нападают.

– Мыслишь правильно. Но разбойники в возках не ездят. Напала на обоз, скорее всего, охрана этих возков.

– Что это за охрана, если она не подчиняется тому, кого охраняет? – спокойно ответил Волынец, а его конь Ветер начал беспокойно перебирать копытами, словно сам рвался в атаку, и только рука всадника сдерживала его. – Разве наши варяги, что обоз охраняют, сами на кого-то нападают?

– Мыслишь правильно… – повторил Славер. – И мне не нравится, что хозары слишком много себе позволяют в наших землях. Охрану кто-то послал, кто-то разрешил им напасть на торговых людей. И мы имеем полное право защитить своих купцов. Хотя земля эта уже не наша, а словенская. Но это роли не играет. Своих будем защищать даже в земле бодричей.

– Мне что делать? – спросил Волынец, словно бы досадуя на какие-то сомнения воеводы.

– Что делал, то и делай. Для того я тебя сотником и поставил…

В этот раз все удалось еще легче. Помогла вторая сотня, которая преследовала хозар. Уничтожение охраны и захват возков прошли так стремительно, что хозары не успели даже толковое сопротивление организовать. Пытались сопротивляться, не сомкнув строя, а это всегда грозит скоростным уничтожением. Да и негде им было строй выставить на узкой дороге.

А хозарские конники, кажется, вообще не умели щитов смыкать, как это делает европейская пехота и варяжская конница. Между сомкнутыми щитами копье не проходит. А если проходит, то сразу и ломается. Однако и варяги-русы в конном строю щиты смыкают только тогда, когда защищаются. В атаку они просто предпочитают идти плотным строем, конь к коню, локоть воя к локтю воя, и наносят стремительные удары копьем с подающейся вперед руки. То есть, бьют не так, как те же франки или свеи, не коня используя для силы удара, а только свое копье и силу руки. И из-за этого копье становится на длину руки длиннее. А в удар вкладывается еще и распрямляемое плечо, и подающийся вперед за плечом корпус. И не каждый доспех, и никакой щит не способны такой удар вынести даже дважды, хотя обычно все кончается после первого удара.

Сохранять плотный строй при спуске со склона горки было сложно, но здесь сомкнутый строй и не требовался, поскольку хозары сами свой строй не сомкнули, и не все успели коней развернуть головой к противнику – многие еще скакали по дороге, и не успевали развернуться даже для того, чтобы щит подставить под копье. Но вот щиты у хозар оказались для варягов непривычными. Они были такими же круглыми, как и варяжские, но меньшими по размеру, и не плоскими, а выпуклыми. И эта выпуклость сама по себе была направлена на то, чтобы сбивать копье с направления удара, что дополнительно делалось и движением руки. И если бы варяги не умели, в свою очередь, подправлять направление удара уже тогда, когда удар наносится, их мощная атака не была бы такой результативной. Но получилось то, что получилось Сотня Воронца скатилась со склона, как лавина, и смела с дороги охрану хозарских возков, и даже не смогла сразу скорость погасить, и скатилась, увязая в сугробах, с дороги вниз, на берег. А вторая сотня, подоспев с тыла, уже не нашла себе противника, и потому просто окружила возки. Впрочем, никто не нападал на сидящих внутри людей, укрытых меховыми пологами. Варяги ждали Славера, который не торопил коня при спуске со склона. Но спустился как раз вовремя, когда и возки, и преследующие их варяги остановились.

Вои второй сотни уже связывали за спиной локти тех из хозар, кто остался жив или был только легко ранен, и привязывали их одного к другому, спина к спине, и заталкивали их в возки, откуда выбрались уже те, кто раньше ехал в них. Это были, несомненно, знатные и богатые люди, о чем говорила даже одежда, и уж, тем более, надменные властные взгляды. Хозары говорили что-то на своем языке. Но ни Славер, ни кто-то из его воев этого языка не знал, и перевести слова не мог, пока, наконец, один из только что связанных пленников не спросил по-славянски с возмущением:

– Кто вы такие, что напали на посольство хазарского кагана?

– А что это за посольство такое, что грабит обозы торговых людей?

– Они сами на нас напали. Мы подъехали, чтобы спросить правильную дорогу! А на нас напали. Мы вынуждены были защищаться.

– Он лжет, воевода, – высоким голосом с легким подмороженным подвизгом возмущенно сказал стоящий рядом хозяин саней, которые только что перевернули, и поставили на подбитые металлической полосой полозья. И тут же лошади путы разрезали, позволив ей на ноги встать. Сильно разгоряченной после стремительного бега лошади опасно на снегу лежать. – Они подскакали к нам уже с опущенными копьями, с угрозой, и про дорогу даже не спрашивали, сначала спросили, не словене ли мы, когда мы ответили, что мы русы, передние дали знак задним, которые еще на скорости скакали, и те ударили в копья. С разу свалили несколько человек. Хорошо, что охрана у нас не робкая. Отбились от первого отряда, а когда к нам погнали остальные, мы попытались оторваться! А тут и с вами встретились…

– Слышал? – спросил воевода у хозарина.

Тот промолчал, презрительно скривив лицо.

– Кто тут у вас главный? Давайте его сюда. А ты толмачом будешь… – воевода плоскостью своего копья легонько ударил по голове связанного хозяина, объясняя, кто именно будет толмачом. – Где ты научился так по нашему разговаривать?

Хозарин позвал кого-то, и снова повернулся к воеводе.

– Я живу в Славене, и служу у жены княжича Вадимира, сына Буривоя. А ты скоро ответишь и за то, что напал на посольство, и за то, что по голове меня ударил, тоже ответишь.

– Я разве ударил? – с улыбкой удивился Славер. – Я тебя только погладил. Если бы я тебя ударил, ты бы сейчас под санями валялся, и полозья по тебе проехали бы. В одну, потом, по моей просьбе, в другую сторону. И проедут, если так же настойчиво просить будешь. Только я вот что в толк никак не возьму, если ты в Славене живешь, зачем тебе дорогу спрашивать? Или память морозцем прихватило?

Толмач на вопрос не ответил. Он попросту завелся от злобы, понимая свое бессилие, и не мог эту природную злобу в себе обуздать, не мог управлять ею. Слишком уж трудно было с этим бессилием смириться, потому что он только что вот, может быть, меньше часа назад, чувствовал себя сильным и влиятельным среди таких же, как он, вооруженных хозар. Чувствовал в себе право решать чужие судьбы. А теперь за свою ручаться не мог. За что можно ручаться, когда локти до боли стянуты веревкой, и прижаты к спине. Более того, а сзади притянут к нему точно такой же пленник со связанными локтями. И потому говорил толмач зло, со змеиным шипением:

– Ой, хорошо будет, если ты со своими привычками все же доживешь до весны. Тогда Велибора уже будет княгиней, и начнет править словенами так, как они того заслужили. Тогда увидишь, что с твоим городом станет, когда его обложат с двух сторон, и с полудня, и с полуночи, и ни минуты покоя давать не будут, осыпая горящими стрелами. А когда город сдастся, тебя специально искать будут. И обязательно найдут, обещаю. Если не боишься, скажи свое имя, храбрый воин! Чтобы люди знали, кого искать, и попусту время не теряли.

– Я не боюсь, – Славер, в самом деле, никогда не боялся угроз, и отвечал честно и простодушно. – А имя мое легко запомнить. Его в ближайшие дни словене часто повторять будут. Я воевода Славен. Тот самый, запомни это, который только прошлой ночью сжег твой дом вместе с городом. И никогда твоя Велибора уже не будет править Славеном, никогда не станет его княгиней, потому что сам княжич Вадимир вместе со своим отцом отправился в погребальный костер. И Гостомысл не вернется из далекой поездки, чтобы стать князем, и покровительствовать своей родственнице. Он сейчас умирает в той самой далекой стране, куда отправился за помощью. А Славеном, запомни, будет править князь Русы Здравень. И хозар в свои города Здравень пускать запретит. Даже торговых людей. Потому что от них всегда один урон. Здравень свою выгоду знает, будь уверен. К нему на поклон и на правеж я сейчас отправлю и тебя, и все посольство кагана. Жалко, самого кагана с вами не было. Но вот сделаю свои дела на Буяне, куда отправляюсь, и направлю свой полк в ваши земли, чтобы с каганом пообщаться. Тогда посмотрим, как вы петь будете. Я ваши города обкладывать войском не буду. Я их просто снесу. И данью я вас облагать не буду. Я просто уничтожу вашу армию, и вас всех в Византию в рабство продам. Князь Войномир даст мне для такого доброго дела еще несколько полков. Этого, думаю, хватит, чтобы навсегда отучить вас ходить в наши края. И с войском, и даже с посольством. А то, берегитесь, и сам Войномир надумает на вас ополчиться. Тогда берегитесь… Этот что ли ваш посол?

Важно ступая, от последнего возка двигался знатный хозарин в шубе, расшитой золотом. Был он низкоросл, кривоног, толст, и имел смешную жиденькую и длинную вьющуюся бороденку. Что-то спросил утолмача. Тот, после услышанного известия о сожженном Славене, с ужасом в глазах притих, и поник головой. И быстро стал что-то объяснять важному хозарину. Потом и тот что-то сам спросил. Толмач стал переводить:

– Всевысокий посол…

– Да, он очень высок ростом-то, – засмеялся воевода. – Продолжай.

– Всевысокий посол хочет, чтобы ты рассказал подробно, что случилось со Славеном, князем Буривоем и княжичем Вадимиром, и с княжной Велиборой.

– А кто он такой, чтобы меня спрашивать? – вдруг возмутился воевода. Ему очень не понравилась брезгливо оттопыренная нижняя губа посла, и его показная важность. – Эй, там! Волынец! А почему не весь этот сброд связали. Вязать всех, и в сани обоза валить, а не в возки. И в Русу их. К Здравеню отправить. На правеж… Кто тут обозный у вас?

Последний вопрос относился к торговым людям. Славер, кажется, осерчал от слов хозарина, и даже голос его зазвучал грозно и сердито.

– Я – обозный, – солидно сказал хозяин перевернутых недавно саней. Напускная солидность при высоком голосе казалась забавной, но Славер не обращал на это внимания.

– Понял, что я сказал? И передай Здравеню, что неспроста этот вот слуга Велиборы говорил про весну. Пусть весной ждут нашествия хозар. Вместе со словенами пусть готовятся. Словенские полки пусть составят и вооружат, и на границу их, в сторону Мурома. А с этими… Чтобы говорил яснее, можете этого слугу Велиборы слегка поджарить. На кострах все они разговорчивыми становятся. Или в кипящий рассол носом обмакнуть. Это тоже приятно… А нам некогда. Сваливайте всех их в сани, возки их я тебе, обозный, дарю. И коней тоже. Хозар, что в живых остались, можешь в рабы продать. Мне не жалко.

– Я их не захватывал, воевода. Как я могу продавать, что мне не принадлежит?

– Я захватывал. Мой полк захватил, и тебе дарит. Нам не до них. У нас путь впереди длинный. Только с десяток щитов хозарских возьмем с собой. Покажу я их князю Войномиру. Такой щит против копья, я заметил, хорош.

Воевода знал, что князь Войномир всегда старается перенимать лучшее у любого противника. И много старых фолиантов читает на разных языках Там тоже выискивает забытые со старины методы ведения войны и разное оружие, которое может пригодиться…

Дальше путь лежал по утоптанной и укатанной дороге, по которой скакали в высоком темпе, хотя и не гоня лошадей излишне, растянутой узкой колонной, поскольку дорога не позволяла двигаться иначе. Славер не любил, когда его полк сильно растягивался – это опасно, когда любой недруг со своими силами сможет разорвать полк на несколько ослабленных частей, и уничтожать их по отдельности. Правда, в этих местах неприятеля не было, впереди стояла только небольшая сигнальная крепостица словен, которая еще и не знала, наверное, об участи своей столицы. Тем не менее, растянутый строй воеводу беспокоил. Но здесь никак не получалось построить полк не то что в три колонны, а даже в две. И без того, когда навстречу попался небольшой обоз торговых людей из Славена, тоже сопровождаемый наемными варягами, сотням пришлось даже строй нарушить, и прижаться к одному краю, чтобы пропустить обоз.

Сам воевода Славер ехал в сотне Волынца, которую он поставил ведущей. Такое место для себя воевода выбрал, желая лучше присмотреться к молодому сотнику, своему выдвиженцу, узнать его ближе, хотя к другим сотникам воевода никогда так не присматривался. Других сотников он, конечно, изучал в боевой обстановке, когда перед сечей обсуждался общий план, и каждой сотне ставилась собственная задача. Все сотники были разными. Одни просто молча выслушивали, что им предстояло сделать, молча же кивали, и, в меру своих сил, выполняли. А меру этих сил обязательно необходимо было знать воеводе. Другие задавали вопросы, предвидя осложнения, которые могли бы возникнуть. И вместе с воеводой решали, как лучше поступить в той или иной ситуации. Третьи даже сами что-то предлагали, выискивая моменты, когда они со своей сотней могли бы быть наиболее полезны. Сколько людей, столько и характеров. Были сотники легкие характером. Их почти на верную смерть посылаешь, а они улыбаются, и с легкостью берутся за дело. Иногда делают, то, что сделать было невозможно. Иногда не осиливают. Были вдумчивые, умеющие понять, для чего что-то следует сделать, и понимающие, как это сделать лучше. Если не понимали, то советовались. Были и просто рубаки, которые всегда в бой рвались. К какой категории сотников относился Волынец – пока сказать было трудно. Однако Славеру как-то придется объяснять князю Войномиру, почему он выбрал именно Волынца, а не какого-нибудь опытного, многократно проверенного в деле десятника, как поступал обычно при назначении сам Войномир. Князь обязательно это спросит. И ему необходимо будет ответить. А что ответить, если в настоящем большом деле Волынца воевода еще и не видел. Каков он? Как быстро принимает решения, и какие решения? Как сотней руководит, как слушаются его? Это все вопросы, на которые нужно ответ не услышать, а увидеть. Но все это должны были показать события, в которых полку предстояло участвовать. А там, куда князь Войномир созывает полки, никому не придется подолгу сидеть без дела, и чистить меч, чтобы он не заржавел от бездействия. Это Славер хорошо знал, поскольку начал воспитывать князя с пяти лет, как только тот перешел с женской половины дома в мужскую. Правда, княгиня Вукослава, мать Войномира и родная старшая сестра князя бодричей Годослава часто вмешивалась в воспитание сына, и, помимо тех обычных военных наук, которые старался дать молодому княжичу тогда еще молодой воевода Славер, желала научить сына еще многим доступным ей, но недоступным Славеру премудростям, для чего выписывала из других стран учителей, в том числе, и с помощью своего младшего брата Годослава. В итоге Войномир вырос не только и не просто воином, но человеком грамотным и развитым, каких было мало среди князей не только в Русе, но и в ближайшем к Русе Славене. Может быть все это, совмещенное с тем, чему воспитатель-воевода Войномира научил, и сделало из князя такого молодого, но уже известного и удачливого водителя полков.

Сам воевода Славер никогда не был силен в других науках, кроме этого самого вождения полков в сечу и умения владеть всем доступным оружием. Да, говоря по правде, от сына простого сотника, каких было множество в дружинах князей Русы, никто такого и не требовал, хотя даже многие простые вои в дружине, как и простые горожане, не говоря уже о торговых людях, каких среди жителей Русы было большинство, грамоте были обучены с детства, и даже знали какие-то другие языки. Понятно, что знание языков было необходимо лодочникам-кормчим и их командам, возившим свои лодьи с торговыми людьми в дальние страны. Путь этот был долгим. Сначала через Ильмень-море до противоположного берега, потом мимо Славена по Волхову до Ладоги, оттуда по Нево-реке до незамерзающего моря. А дальше уже куда кому нравится – хоть мимо свейского берега, хоть мимо берега эстов с ливами. Что было опаснее – неизвестно. С кем-то приходилось в бой на воде вступать. С кем-то можно было договориться. А как договоришься, если языка не знаешь. Вот и приходилось поневоле выучивать. Чаще всего лодьи плавали до Буяна, и там продавали соль местным перекупщикам, которые уже на своих лодьях отправляли соль дальше. Но некоторые кормчие, особо отважные и опытные, и дальше отправлялись, до фризского берега или даже до франкского, кто-то к англам заплывал, кто-то дальше. И для дела приходилось языки знать, иначе было трудно.

Славер же бывал только в других славянских княжествах, живущих на закатной стороне – добирался даже до ляхов и пруссов и моравов, которым помогал со своим полком отбиваться от нашествия диких мадьяр. Так среди славянских племен было издревле заведено, когда соседи, даже дальние, просят помощи, помощь к ним отправляется. А варяги из Русы славились не только тем, что хорошо охраняли дальние и ближние обозы торговых людей, но еще и тем, что при необходимости предоставляли соседям свои сильные и надежные полки для защиты рубежей. Там, в славянских княжествах, можно было разговаривать по-своему, но тебя понимали, и ты понимал, что тебе говорили. А на восходной стороне Славеру часто приходилось общаться с полудикими, как считалось, сирнанами. Но изучать их язык многим воям, в том числе, и воеводе Славеру, казалось даже чуть-чуть унизительным. Тем более, что все сирнане обычно владели славянским, хотя многие достаточно плохо, но этого для общения обычно хватало. Но вот князь Войномир и с сирнанами разговаривал на их родном языке, и потому сирнане его любили, и шли за ним, хотя раньше шли за князем Буривоем. Войномир умел быть уважительным со всеми, и это привлекало людей к нему. Но это не воспитанная черта. Сколько помнил Славер отца Войномира князя Браниволка, который, в свое время, и поставил молодого десятника Славера сначала сотником, а вскоре и воеводой, а потом вообще взял его в воспитатели к своему сыну, тот всегда умел так же уважительно разговаривать со всеми, даже со смердами. К сожалению, князь Браниволк жизнь прожил недолгую. Так уж случилось, что он на зимней охоте вместе с конем провалился под лед. И сам князь, и конь сумели выбраться на берег. Но сменить одежду возможности не было, и согреться было негде. Так, мокрый, и скакал до ближайшего селения на холодном ветру. Потом десять дней прокашляв в трясучей горячке, молодой еще Браниволк умер у себя в постеле. Почти одновременно с князем умер и его конь, который тоже под лед провалился. Но добрая черта характера отца не умерла вместе с телом, оставшись в характере сына. Сам Славер, делая вечером обход лагеря, многократно заставал князя Войномира, сидящим с простыми воями у костра. Наверное, Войномир и с Волынцом сумел бы поговорить по душам, и узнать что-то о человеке из этого разговора, но вот у воеводы таких манер не хватало, и даже как и о чем спросить он толком не знал. Но все же вопрос задал обычным для себя слегка грубоватым тоном:

– Волынец, ты же еще молод… У тебя родители живы, поди, еще?

Молодой сотник ответил неохотно.

– Отца я не знал никогда, а мать померла лет пять как, тому назад.

Конь Ветер постоянно перебирал копытами, показывая, что он всегда готов сорваться с места, и показать все остальным коням полка, как он умеет скакать, и потому Волынцу приходилось постоянно натягивать повод, удерживая Ветра. И это дело помогало Волынцу скрывать смущение от неполного ответа, который должен был вызвать новый вопрос. И Славер это смущение почувствовал, и вопрос задал:

– А отец-то твой что, погиб, когда ты малой был?

Волынец покраснел лицом и даже шеей.

– Не знаю… Мне ничего про отца не говорили. Я только маму помню, да бабку с дедом. Они меня и растили. А отец… Смутно так помню воя на хорошем коне, что к нм приезжал. На руках меня держал, а я его за бороду трепал. И все…

– А сам про отца никак не спрашивал? – недоверчиво поинтересовался воевода.

– Как не спрашивать, спрашивал… – Волынец лицом потемнел, и взгляд его, направленный в дорогу, стал жестким и холодным. – Кому ж не интересно… Однако ж, не хотели говорить…

Славер понял, что слишком глубоко залез в чужое дело, о котором сотник говорить не желает. И потому глубже решил не забираться. Спросил только:

– Как мать-то твою звали?

– Желана. Так родители ее назвали. А на улице просто Желькой кликали.

Это имя Славеру ничего не говорило, и, прекращая разговор, он натянул повод, и оглянулся. Полк растянулся далеко, и хвост последних сотен был не виден за поворотом дороги, огибающей очередную горку. Но воевода понял, что молодой сотник был ублюдком или, как еще звали внебрачных детей, байстрюком. Но это понимание никак не повлияло на отношение Славера к Волынцу. Какого человек не будь рода, он все же хороший вой, и, кажется, из него может получиться хороший сотник. Пока, по крайней мере, он показал себя только с хорошей стороны…