Глава двадцатая

Отряд де Брюера на две трети состоял из тяжелой конницы, частично рыцарской, частично просто солдатской. Но у франков было так заведено, что и пехота должна была при необходимости быстро перемещаться, тем более, совершая погоню за противником, и потому пехота имела коней, которых сейчас привязали на опушке леса. Пехота в центре, уже выстроившаяся в четыре плотных ряда, хорошо отработанным маневром расступилась, желая пропустить конницу для нанесения таранного копейного удара, чтобы потом побежать вслед за конницей, и вступить в схватку с гонимыми ваграми. Так было всегда, так франки привыкли воевать во всех странах Европы, которые ничего не могли им противопоставить. О присутствии сотни стрельцов далекого словенского племени де Брюер не подозревал, а граф Оливье не предупредил его. Де Брюер сам имел в своем распоряжении два десятка лучников, которые, впрочем, еще не стреляли из-за дистанции, которая являлась запредельной для франкского лука.

Вагры по команде Бравлина тоже большей частью спешились, выстроились плотным каре, и ощетинились копьями. Те вои, что остались конными, окружали крыльцо избушки жалтонеса, где стояли князь Бравлин с княжичем Гостомыслом, сотник Русалко с изготовленным для стрельбы луком и четырьмя стрелами, зажатыми между пальцами левой руки. Здесь же стояли сотники Заруба с Бериславом и Бобрыня. Вои словене, забравшись в седло, тоже встали у крыльца, готовые защищать княжича и князя вагров. Здесь же, сбоку от крыльца, так и не водрузив на голову шлем, сидел в седле граф Оливье. Конечно, сердце его в этот момент разрывалось между желанием помочь своим соотечественникам, с одной стороны, и соблюсти то, что граф считал справедливостью. За долгие годы службы королю он, как считал Оливье, заслужил право разрешать или не разрешать атаку. При этом граф был уверен, что франки, имеющие численное преимущество, очень быстро расправятся с ваграми, несмотря на помощь стрельцов-словен. Он вообще не верил во все эти разговоры про силу стрельцов.

Граф де Брюер не возглавлял готовых пойти в атаку рыцарей. Он стоял сбоку от строя пехоты на небольшой возвышенности в окружении четырех рыцарей и двух герольдов. По отмашке графа герольд поднял рог и протрубил сигнал к атаке.

Первыми, как и предполагалось, двинулись на сближение с ваграми рыцари, составляющие цвет конницы франков. Рыцарей было чуть больше сотни. И эта сотня как-то встрепенулась, словно птица потрясла перьями перед полетом, и даже показалось, что, несмотря на расстояние, слышно было, как зазвенели доспехи от этого единовременного общего движения, а потом лава стали и ярости стала нарастать по мере приобретения скорости. Лошади разгонялись. И теперь уже этот звук идущей в атаку рыцарской конницы ни с чем нельзя было спутать. Колыхались на ходу перья, украшающие шлемы рыцарей, блистало золото на гербах, выведенных на щитах. Вид опущенных для атаки копий с развевающимися вымпелами был устрашающ. А следом за рыцарями двинулось и остальное войско. Сначала конница, потом и пехота. И сердце графа Оливье не могло не радоваться этому виду.

Но все изменилось буквально за несколько секунд. Сотник Русалко кивнул стрельцу с рожком, тот протрубил короткий сигнал. И вдруг весь окружающий лес ожил тугим свистом. Стрелы летели одна за другой, сами по себе невидимые человеческому глазу, но оставляя, казалось, видимые линии в воздухе. И буквально за несколько секунд сотня рыцарей перестала существовать. Только кони, теряя сначала всадников, а потом и скорость, еще оживляли картину.

Граф Оливье непонимающе обернулся на лес, посмотрел на сотника Русалко, только-только опустившего свой большой лук. В левой руке Русалко уже не было ни одной стрелы. И только после этого Оливье снова посмотрел на поляну. Рыцарская сотня перестала существовать полностью. И значительная часть остального конного полка графа да Брюера уже сломала стройный ряд. Передние всадники были поражены стрелами, они упали, кони задних спотыкались о них, и тоже падали, и это вызвало общую сумятицу. Спасение франков было только в скорейшем сближении с противником. Если бы погибла конница, пехота под ее прикрытием еще успела бы приблизиться. Но и пехота, видя происходящее, замерла в непонимании. А граф де Брюер не дал вовремя команду. Движение продолжалось слишком вяло, почти с испугом, а лес ожил новым свистом. Этот свист стал уже сплошным, и, как ветер, выбросил конницу из седел, и уже выбил из действия даже первые ряды пехоты. Пехота совсем остановилась, не понимая гибельности своего положения, и надеясь на щиты, которые легко пробивались славянскими стрелами насквозь. Но де Брюер растерялся, не ожидая такого удара, и не давал вообще никакой команды. А потом внезапно сам вместе с окружающими его рыцарями и герольдами повернул коня и попытался скрыться в лесу. Первым среагировал на это сотник Русалко. У него опять было четыре стрелы зажато между пальцами. И он выпустил их одну за другой с такой скоростью, что следующая отправлялась в полет до того, как предыдущая достигла цели. В лес, под кров деревьев, успело скрыться два всадника, в том числе и сам граф де Брюер. О поединке с графом Оливье де Брюер, кажется, основательно забыл. Но Оливье думал не о де Брюере. И, внезапно, может быть, даже для самого себя, граф Оливье поднял свой рог, и сам протрубил сигнал к отступлению. Пехота опять же не стала отступать, прикрываясь щитами, которые по-прежнему легко пробивались славянскими стрелами. Франкская пехота попросту бросилась бежать в сторону леса…

И убегающая пехота почти полностью полегла под славянскими стрелами, не успев вступить в бой. В лесу успело скрыться не более двух десятков человек. Оливье голову свесил, увидев за короткий срок такое сокрушительное поражение. Полегла в поле добрая сотня рыцарей, каждый из которых смотрел на самого графа Оливье, сидящего в седле чуть впереди, как на Бога, желая подражать ему, и достичь когда-то его славы. Может быть, они ждали от него даже помощи, может быть, надеялись, что и граф обнажит свой меч. Но он в схватку не вступил, потому что этот бой был направлен, в том числе, и против него самого, против его рыцарской чести. Тем не менее, ему было больно за разгром своих соотечественников, людей, которыми он еще недавно мог бы командовать. Но все обернулось так, что теперь графу Оливье будет высказана еще одна претензия. Граф де Брюер убежал с поля боя. Куда он отправится? Он отправится, наверняка, прямо к королю. И там он преподаст все события сегодняшнего дня так, как ему выгодно, чтобы оправдать свое бегство, и очернить графа Оливье перед королем. Но дурных слов в свой адрес Оливье не боялся. Для него было гораздо более важным быть честным перед самим собой, перед своей совестью и перед Богом. Когда Карл спросит графа, что произошло, Оливье все скажет честно. Король не имеет привычки судить, выслушав только одну сторону. Но получится так, что два человека, два графа будут говорить прямо противоположное, обвиняя друг друга. И разрешить такой спор король не сможет, тем более, что это будет спор пэра Франции с простым графом, а пэры не подлежат даже королевскому суду. Но на этот случай закон государства и закон справедливости имеет возможность решить дело по чести с помощью Божьего суда. И де Брюеру не удастся уже убежать, как он убежал сейчас. Там его просто не отпустит сам Карл.

Князь Бравлин Второй был, несомненно, человеком благородным, потому что, подойдя к краю крыльца с той стороны, где сидел в седле граф Оливье, князь сказал без всякого злорадства в голосе, и не желая показывать свою радость победителя, потому как понимал, что творится в душе графа. Более того, Бравлин обратился к Оливье, как проситель:

– Мы понимаем твои чувства, уважаемый граф. Тебе больно смотреть, как гибнут твои соотечественники. Это любому из нас было бы больно, и никто не пожелал бы оказаться в данный момент на твоем месте. И все мы понимаем, что в твой адрес сегодня будет высказано твоему королю много упреков. Тем не менее, я обращаюсь к тебе с просьбой оказать мне услугу. Я хочу написать Карлу Каролингу письмо. Не согласился бы ты стать моим гонцом, и доставить мое послание своему королю?

– Я благодарен тебе, князь, за слова сочувствия. Первоначально я вообще хотел удалиться от двора своего короля в свое поместье Ла Фер. Но сегодняшние события вынуждают меня отправиться в ставку Карла, чтобы сказать несколько слов королю в свое оправдание. Кроме того, я хотел бы выяснить отношения с графом де Брюером, который позорно бежал с поля боя, не пожелав скрестить со мной оружия. Если Карл не поверит моему слову, я буду вынужден потребовать Божьего суда, который будет способен выявить правого, и наказать неправого. А это автоматически значит, что я буду в состоянии отвезти моему королю твое послание. При этом, зная твое благородство, князь, я не сомневаюсь, как ты можешь не сомневаться в том, что я твое послание читать не буду, что король не получит в твоем письме оскорбления. Иначе я не стал бы доставлять такое письмо даже под страхом смерти.

– Об этом можно даже не говорить. Два государя никогда не могут словесно оскорблять один другого. Они должны быть выше этого. К меня с собой мои письменные принадлежности. Если ты можешь немного подождать, подожди, пока я напишу письмо. Письмо будет не длинным. Что касается опасений, что ты прочитаешь мое послание, то я сразу скажу, что не делаю из него секрета. Я хочу написать Карлу, что признаю свое поражение. Наши соседи саксы много раз признавали свое военное поражение от Карла, но каждый раз заново поднимали восстание на протяжении трех десятков лет. И сейчас нордальбинги, насколько я знаю, держат наготове целую армию, чтобы поддержать любое восстание в срединных землях саксов. А что ждет короля после нашего поражения? Я понимаю, что королю Карлу не нужна еще одна такая же мятежная провинция в его королевстве. Со мной или без меня, мой народ не захочет признавать над собой господства победителей, и восстания будут продолжаться из года в год, несмотря ни на какие договоры и карательные меры. Уничтожить весь народ – это тоже невозможно, да это и не в привычках Карла. И потому я предлагаю королю мирное решение вопроса. Я оставляю эту землю, и увожу свой народ далеко-далеко на восток. Хорошо, что здесь по воле случая оказался сын князя словен Гостомысл, который является наследником своего отца и правителя своего племени князя Буривоя. Гостомысл от имени отца пообещал ваграм радушный прием и выделение земель в отцовских владениях. Словен значительно больше, чем вагров. И земли их обширны. Мы найдем, где поселиться. При этом я не буду неволить тех вагров, которые пожелают остаться на месте под властью короля Карла Каролинга. Кто хочет, тот пусть остается. Кто хочет уйти со мной, пусть уходит, и необходимо только разрешение короля на беспрепятственный и не преследуемый уход. Это решение обеспечит Карлу спокойствие в завоеванных землях. Нам же позволит сохранить Веру наших предков, наши обычаи, жизнь по нашим законам, и нашу личную свободу. Мне кажется, что такое решение должно удовлетворить короля. При этом, зная твою, граф, порядочность, до выяснения воли Карла, я прошу тебя не говорить, где я укрылся. У меня много недоброжелателей, которые не преминут воспользоваться моим положением. Впрочем, отсюда я тоже уже ухожу, и никто не будет знать, где меня искать, кроме нескольких людей, которых я хотел бы отправить с тобой, чтобы они привезли мне ответ Карла. Людям же, которые желают уйти со мной, я предлагаю встретиться в Рароге у князя Годослава. Я приеду туда. Так нам всем будет спокойнее. Хотя Годослав и подданный Карла, он всегда относился с теплотой к ваграм, и будет рад нам помочь.

Оливье уважительно склонил голову.

– У тебя светлый ум, князь. Ты нашел правильное решение, и подкрепил его правильными аргументами. Я думаю, Карл согласится с тобой. Всю эту войну он и начинал-то только для того, чтобы обеспечить спокойствие в своих тылах перед большой войной против Аварского каганата, которую мой король уже давно планирует. А ты как раз и обещаешь ему спокойствие в тылах. Очень правильный аргумент. Я жду твоего письма. И еще у меня просьба к тебе, князь. Там, в избушке, лежит Веслав. Не моя рука нанесла ему это ранение, но я чувствую свою вину за руку, поднявшую секиру. Веслав не смог выслушать меня. Я уже уезжаю. И прошу тебя попросить от моего имени прощения у такого славного воина, как воевода. Я всегда буду чувствовать свою вину, если он никогда не может сесть в седло.

– Сидеть в седле он сможет, – раздался от двери голос вышедшего жалтонеса Рунальда. – Если только кто-то посадит его. И руками работать сможет. Но вот ходить ногами ему больше не дано. Ноги не будут воеводе подчиняться.

– Кажется, у Годослава есть такой воевода по прозвищу Полкан, – сказал спокойно Бравлин, – который когда-то в молодости получил ранение в спину, и потерял возможность ходить. Помнится, он даже боярский сын. Но это увечье не мешает ему водить полки в сечу. И он до сих пор считается одним из лучших в мечной рубке, и многократно под руководством Дражко бивал и данов и лютичей, и саксов. Сам князь-воевода Дражко как-то рассказывал мне, что этот воевода ко всему прочему отличается еще и полководческим даром. Быстро соображает, и всегда принимает правильное решение. Наверное, и Веславу Свентовит уготовил такую судьбу. Я рад хотя бы тому, что Веслав остался жив.

– Я буду молиться за его здравие, – сказал граф Оливье. – Исполни мою просьбу, князь, когда Веслав придет в себя.

– Обещаю, – твердо сказал Бравлин, качнув седой головой.

– Я жду письма.

– Принесите в избушку мой походный ларь, – потребовал князь от воев своего сопровождения. – Друг мой Гостомысл, если у тебя нет причины возразить на мою просьбу, попроси сотника Русалко выделить для сопровождения графа Оливье десять стрельцов. С ними поедет сотник Заруба. Граф передаст им ответное письмо короля Карла, и они доставят его мне в Рарог. А мы с тобой уже вскоре отправимся туда же.

Гостомысл сначала согласно склонил голову на просьбы Бравлина, потом кивнул Русалко, который просьбу князя Бравлина хорошо слышал, Русалко голосом подозвал к себе молодого десятника Калинку, и отдал ему приказ. После этого Бравлин вошел в избушку жалтонеса, куда только что занесли резной берестяной ларь с его письменными принадлежностями. Этот ларь князь постоянно возил с собой даже в коротких поездках, не говоря уже о длинных, и, тем более, о такой поездке, как нынешняя, когда Бравлин не знал, когда вернется, и, может быть, возвращаться вовсе не собирался…

В сторону королевской ставки, которая, как понял граф Оливье, должна была располагаться где-то под стенами Старгорода, поскольку король Карл Каролинг не любил селиться в городах, как в только что взятых его войсками, так и в только что построенных на его землях. В городах Карл Каролинг чувствовал тесноту этого мира, и ему особенно сильно хотелось простора для своего королевства. Говорили, что, просидев зиму в Аахене, Карл именно по этой причине весной начинал новый очередной военный поход. Не был он домоседом…

Задержка с отъездом была короткой. Десяток стрельцов-словен перепоручал кому-то свои трофеи – добытых в бою рыцарских коней. Но это не стало проблемой. Вести привязанным к луке седла одного коня или двух – разница была небольшая. И сразу после этого двинулись в путь. Кавалькада передвигалась быстро, хотя дорога значительной своей частью шла лесом, и всем приходилось проявлять повышенную внимательность, чтобы не расшибать себе лоб о горизонтальные ветви.

Сейчас вои не везли ни изнеможенного Гостомысла, ни раненого Веслава, и потому не было необходимости осторожничать и передвигаться намеренно медленно. К тому же сотник Заруба так хорошо знал здешние места, что на многих участках срезал путь, проезжая без тропы прямо через лес и каменные россыпи, не опасаясь заблудиться. Всего в маленьком отряде было пятнадцать человек – сам граф Оливье, сотник Заруба, который и должен был отвозить ответное письмо короля Карла князю Бравлину Второму, десяток стрельцов под командованием десятника Калинки, сотник Бобрыня, да два воя из его сотни – Телепень и Зеленя, которые в лесах чувствовали себя, как дома, и могли оказаться полезными в какой-то трудной ситуации. У стрельцов оставалось уже мало стрел, и другие стрельцы сотни поделились с ними запасом из своих походных тулов, притороченных к седлам. Перед Бобрыней стояла собственная задача По словам Бравлина, накануне подхода войска франков, он отослал сотню княжича в небольшую крепостицу в стороне от Старгорода, чтобы подкрепить тамошний гарнизон. Борбыне следовало забрать своих воев и вместе с воями вагров привести их в Рарог, не сталкиваясь с франками, чтобы не нарушить возможность установления мира. Словене все же являлись в этой войне нейтральной стороной, и имели возможность избежать обострения ситуации, как того и хотелось бы Бравлину. Однако, бывают ситуации, которых избежать невозможно. Именно о такой ситуации, кажется, предупредил графа Оливье и сотника Зарубу тонкий слух Телепеня.

– Впереди, за ручьем, засада…

Слова воя Заруба перевел графу. Но отряд еще был глубоко в лесу, и ручья видно не было.

– Ты, оказывается, здешние места знаешь, – сказал с удивлением сотник Заруба вою.

– Не был здесь раньше ни разу. Но мы этот ручей пересекали, когда к жалтонесу ехали. Только мы другой дорогой ехали. Локтей на двести ниже по ручью. Там, кажется, и засада нас ждет. Готовятся. А ручей я слышу. И людей слышу. Это франки. Доспехи гремят. Если бы наши были или даны, то кольчуги бы шелестели. А здесь – доспех…

Заруба опять перевел. Оливье только презрительно плечами пожал. Он засады не боялся.

– Тебе бы с таким слухом кошкой служить, – сказал граф Оливье высокому не по кошачьи, и даже слегка неуклюжему Телепню, нимало не беспокоясь о возможности попасть в засаду. – Это просто журчание ручья на камнях, а не доспехи гремят. Мне кажется, я ручей тоже слышу.

Теперь сотник Заруба уже переводил слова графа словенам.

– Кошкой не кошкой, – серьезно сказал сотник Бобрыня. – Но его слух охотника ни разу нас не подводил. А я его уже лет пятнадцать знаю. Телепень в лесу вырос. Умеет все звуки разобрать и разделить. Если он говорит про засаду, значит, там засада. Франки хотят нас остановить.

Выслушав новый перевод, граф ответил:

– Франки никогда не нападут на меня, я – пэр королевства.

– Но этот граф, извини, я забыл его имя… Этот граф, что атаковал нас сегодня, не посмотрел на твое звание, – возразил Заруба. Свои слова он словенам не переводил. – Кроме того, вся армия не может знать тебя в лицо.

– Я назову себя, и они опустят оружие, – спокойно оценил Оливье ситуацию. Я не знаю в нашей армии людей, которые захотят со мной драться.

– Не все так просто, граф, не все так просто, – опять не согласился Заруба. – Как ты говоришь, зовут этого графа, который сбежал от схватки с тобой?

– Граф де Брюер…

– Да. Если он – фаворит короля Карла, ему есть, что терять при твоем возвращении в королевскую ставку. Он может устроить засаду именно на тебя. Де Брюер ускакал сегодня, опасаясь твоего обещания сразиться с ним. И не хочет, чтобы ты вернулся к королю. Наверное, твое влияние на Карла Каролинга все еще имеет для него значение. Он боится одновременно и твоих слов, и твоего меча. Не знаю уж, чего больше.

– Граф де Брюер – рыцарь. Он не позволит себе такого бесчестия. Да и не рискнет вступить со мной в схватку. Даже из засады. Он уже сбежал от нее сегодня не для того, чтобы вернуться.

– Он может сам и не стать в засаду, но нанять солдат или просто мародеров, которым все равно, на кого нападать и кого грабить, лишь бы было, чем поживиться. Им заплатят, они на самого Карла нападут.

– Ты, сотник, слишком плохого мнения о рыцарях. Ну, да, у вас свои нравы, у нас свои. Но ты должен знать, что рыцарь не способен на такой поступок, иначе она просто не имеет права называться рыцарем.

– Рыцарь, насколько я понимаю, равнодушен к своей жизни или смерти, и не способен сбежать с поля боя. Отступить рыцарь может. Но де Брюер сегодня просто сбежал. А такой человек способен на все.

– Не будем спорить, – хладнокровно сказал Оливье. – Давайте просто проверим. Просто поедем на них, и узнаем их намерения.

Эти слова Заруба снова перевел.

– Там арбалетчики, – сказал Телепень. – Я слышу, как скрипят вороты арбалетов. Они заряжают оружие. Наши кольчуги от арбалетного болта не спасут.

Десятник Калинка сделал знак своим стрельцам, которые внимательно слушали разговор, и те сразу наложили на свои луки стрелы. Оливье посмотрел на это с неодобрением. Он не понимал, почему не верят его убедительным словам. Впрочем, граф готов был простить этим славянам такую невежливость. Откуда им знать, что такое пэр королевства, и что значит для франков имя графа Оливье. Он считал всех славян почти диким народом, не умеющим воспринимать понятия чести и достоинства рыцаря.

– Извини, граф, – снова вступил в разговор сотник Бобрыня. – Ты сегодня уже ошибся, когда говорил нам, что де Брюер нас не атакует. Не стоит ошибаться во второй раз подряд. Разреши нам действовать по-своему. Это сохранит не только твою, но и наши жизни. А мы о них привыкли заботиться сами. Так нас наш княжич наставляет.

Выслушав перевод, граф Оливье натянул повод коня, останавливаясь.

– Действуйте… – слово прозвучало снисходительно.

Но, едва сотник Заруба перевел это слово, как спешились сотник Бобрыня, все десять стрельцов и вой Телепень, и тут же они исчезли из поля зрения, словно в воздухе растворились. Оливье даже оглянулся, пытаясь понять, куда эти словене исчезли, но никого не увидел. И ни одна ветка рядом не хрустнула, но один камень под ногой не звякнул. Сотник Заруба с воем Зеленей спокойно ждали, не покидая, как и сам граф, седел. И через непродолжительное время раздались короткие отдаленные звуки – сталь била в сталь. Эти звуки граф хорошо знал – это стрела била в доспех. А еще через несколько мгновений звонко и резко трижды прокричала противноголосая сойка. Граф Оливье совсем плохо знал дикую природу, но даже ему казалось, что это сигнал, подаваемый человеком. Так и оказалось.

– Все кончилось, – сообщил Зеленя, хорошо, видимо, знающий этот резкий сигнал. – Нас к себе зовут.

Граф отпустил повод, и хладнокровно подогнал коня шпорами. Славяне подгоняли своих коней пятками, поскольку шпоры не носили, однако от этого их кони не были более медлительными. Очень быстро все трое выехали к ручью, пересекаемому тропой. Ручей был мелким, и не было камней, на которых бы он играл. Вода бежала вдоль мягких земляных берегов, покрытых пожухлой осенней травой, но все же кое-где, особенно ближе к воде, еще зеленой. Оливье про себя еще раз удивился слуху долговязого и внешне неуклюжего Телепеня. Сам граф почти не слышал ручей даже тогда, когда пересекал его. Впрочем, внимание его было отвлечено стоном, раздавшимся в кустах другого берега. Граф дополнительно подогнал коня, и сразу въехал в кусты, которые конь легко раздвинул грудью, прикрытой плотной попоной с металлическими нашивками вместо лошадиной кольчуги. На берегу среди кустов лежало двенадцать солдат, доспехи которых были пробиты страшными длинными стрелами словенских стрельцов, а рядом лежало еще два связанных солдата. Их заряженные арбалеты валялись неподалеку, выроненные из рук в самых неподходящий момент. Из всех только один арбалет успел выстрелить, но, скорее всего, и этот выстрел был не прицельным, потому что все словене живые и здоровые стояли тут же, всем своим видом подтверждая то, что говорили графу.

– Это франки, граф, – сказал Заруба. – И ждали они, как я думаю, не нас и не какого-то случайного путника, а именно тебя. Впрочем, ты сам спроси у них. Они, думаю, не посмеют не ответить на вопрос пэра королевства.

– Кого вы здесь дожидались? – спросил граф громко, с любопытством пошевелив острием копья бороду одного из пленников. В бороде виднелось несколько жухлых по времени года колючек-репейников, и граф, проявив свое известное всем милосердие, попытался копьем убрать хотя бы одну из колючек.

Солдат передернул бородой, и отвернулся, скучно глядя в сторону Телепеня, который, зажав их подмышками, подносил из гущи леса сразу два упавших ствола.

– Что ты делаешь? – спросил сотник Заруба.

– Дрова для костра собираю, – спокойно сообщил Телепень.

Заруба, в ответ на вопросительный взгляд графа Оливье, перевел ответ долговязого воя.

– Зачем костер? – не понял Заруба.

– А на чем же этих жарить будем? – Телепень кивнул в сторону пленников. – Их не поджаришь, не заговорят.

Заруба умышленно громко перевел слова воя графу. Одновременно с графом переводчика слышали и пленники. Бородатый резко зашевелился, извиваясь натуральным дождевым червяком, и Оливье пришлось придавить его прикрытую стальным нагрудником грудь копьем к земле, чтобы сильно тот не суетился, и не свалился в ручей. Понятно, что мокрого поджаривать всегда труднее.

– Что ты вьешься, змея… – сказал граф. – Я тебе задал вопрос. Отвечай сразу, не задерживай меня по дороге к моему королю. Все равно славяне заставят тебя говорить. Ну же…

– Спрашивай, – глухо, носом, словно говорил колючкам репейника в своей бороде, произнес бородатый пленник.

– Кто вы такие? Кого вы здесь ждали?

– Мы – солдаты полка его сиятельства графа де Брюера. А ждали тебя, рыцарь. Мы видели тебя с ваграми, когда они убивали нас.

– Ты хочешь сказать, что я убивал вас?

– Этого я не говорил. Но ты был с ваграми.

– Вы знаете, кто я?

– Кто-то сказал, что ты – граф Оливье.

– И вы готовы были поднять руку на пэра королевства?

– Нам приказал наш командир. Мы выполняли его приказ.

– Граф де Брюер приказал напасть на меня?

– Он приказал убить тебя.

– И вы скажете это же королю, если он вас спросит?

– А почему же нам не сказать, если король нас спросит. Мы короля уважаем…

– Тогда – едем, – распорядился граф.

– Наши кони привязаны в двадцати шагах отсюда, – сказал бородатый.

– Да, – согласился Оливье. – Вы поедете на своих конях. Но на шею вам придется одеть по петле, а концы веревок я привяжу к луке своего седла. И знайте, что ни одна лошадь не сможет ускакать от стрелы славянских стрельцов.

Бородатый пленник посмотрел на своих убитых товарищей, так и не успевших своими арбалетами воспользоваться. В каждом из них торчало по стреле. Славянские стрелы пробивали самые крепкие доспехи франков, словно доспехи эти были пергаментные…