Глава шестнадцатая

Поляна перед избушкой жалтонеса Рунальда, только что полная конников, и оттого словно бы сжавшаяся в размерах, снова стала просторной, когда сотня стрельцов Русалко разошлась по опушке леса позади избушки. Только два десятка вагров оставались рядом со своим воеводой, да те словене, что доставляли сюда Гостомысла. Гостомысл остался на крыльце рядом с Русалко, рядом с крыльцом, не покидая седла, ждал появления неизвестных всадников граф Оливье.

– Мне кажется, наши идут, – тихо сказал Телепень, по-собачьи поворачивая голову набок.

– С чего ты решил? – переспросил Гостомысл. – Я так вообще никого не слышу.

– Когда франки идут, у них броня звенит. А когда наши идут, кольчуги шелестят, как железная листва. Я сотню Русалко так услышал. И сразу подумал, что наши.

– Может оказаться, что отряд саксов, – высказал свое мнение сотник Заруба. – У них тоже большинство кольчуги носят.

– Недолго ждать. Скоро увидим, – сделал вывод всегда невозмутимый Русалко.

Ждать, в самом деле, пришлось не долго. Скоро на поляне появились конные вагры, сразу, как только из леса выезжающие, распрямляющиеся в седлах. Вообще по такой тропе, что вела к избушке жалтонеса, лучше пешком идти, и коня на поводу вести. Но многие вои пренебрегали этим, и предпочитали почти ложиться на шеи своих коней.

Первыми на поляну выехали, как и полагается, разведчики. Два десятка воев, готовых к любым неожиданностям. И сразу распределились по краям тропы. А четверо, увидев ждущих их у избушки, поскакали к крыльцу. Наверное, доспехи и шлем с перьями, что граф Оливье держал в руке, разведчиков смущали. Но, одновременно, вагры увидели своих, и потому торопились. А тут и сам жалтонес Рунальд на крыльцо вышел. Может быть, услышал приближение нового отряда, может быть, просто пришло время ему выйти. И, даже не взглянув на подъезжающих, жалтонес сделал знак рукой тем, что держали коней с растянутой лосиной шкурой, и распорядился:

– Заносите воеводу. На лавку рядом с печкой уложите. Рана на спине?

– Да.

– Лицом вниз положите, – и пошел в свою избушку первым, зная, что его приказ сейчас выполнят безоговорочно.

Вои сняли крепления шкуры с седельных лук, и аккуратно понесли Веслава. Когда они уже на порог ступили, вновьприбывшие вагры оказались у крыльца.

– Беловук, – позвал одного из подъехавших сотник Заруба. – Тебя к нам какие спехи принесли? Тебе сейчас место в Старгороде…

– Мое место там, где мне прикажет быть княже Бравлин, – сухо отозвался сотник Беловук, немолодой княжеский разведчик, мотнув головой так, что его лохматые брови качнулись, как волосы. – Княже послал тебя, Заруба, сюда, и не может назад дождаться. Потому и решил сам поехать. И меня с собой взял, чтобы я обезопасил его путь. А тебе следовало бы поторопиться в выполнении княжеской воли, и не заставлять Бравлина ждать с важным делом.

Заруба почти виновато склонил голову. Но он не хотел признавать свою вину. Заруба прибыл к избушке, чтобы от имени Бравлина поговорить с Гостомыслом, но только вот минуту назад впервые увидел княжича, вышедшего на крыльцо.

– Бравлин приехал? – удивился сам Гостомысл, и почему-то посмотрел не на выход тропы из леса, а на графа Оливье, который слушал своего толмача, и тоже показывал лицом изумление. В самом деле, появление князя Бравлина здесь, на лесной поляне, несомненно несло какие-то новости. Это могло одинаково значить и то, что король Карл отступил от Старгорода, и то, что Старгород пал, а Бравлин бежал из своей разрушенной столицы.

Беловук княжичу не ответил, только повернулся в седле, и протянул руку, показывая.

И, будто бы по его знаку, из леса стала выезжать кавалькада воев, в середине которой явно находился человек, которого вои охраняли, расставив во все стороны свои копья. Рассвело почти полностью. Но издали было трудно определить, что это за человек. Однако, расстояние от избушки до леса было не таким уж и большим, и скоро стало возможным узнать в середине строя крупную и крепкую фигуру князя Бравлина Второго. Сотник Заруба шагнул навстречу кавалькаде своего князя. Естественно, сотник не бегом бежал, что, может быть, и соответствовало бы моменту, но стало бы нарушением установившегося порядка, а лошади все равно шли быстрее, и встретились они совсем неподалеку от крыльца избушки.

Бравлин Второй выглядел озабоченным и сердитым. Под глазами немолодого князя повисли тяжелые мешки. Такое обычно бывало с ним после бессонных тревожных ночей. А нынешняя ночь, как все понимали, просто не могла быть спокойной.

Завидев Зарубу, Бравлин выехал из стоя в сторону, и подогнал коня.

– Здравствуй будь, княже! – сказал сотник.

– И тебе здравия, Заруба! Я уже отчаялся тебя дождаться. Подумал, что сгинул ты в этом опасном пути. Может, на хищных франков нарвался… – князь бросил взгляд на сидящего неподалеку в седле графа Оливье, нимало не заботясь, что тому могут перевести его слова. – Как ты выполнил мое поручение? Я вижу, княжич Гостомысл уже почти в здравии. Что он ответил тебе?

Сам Гостомысл стоял на самом краю крыльца, и прислушивался к словам Бравлина. И предпочел сам ответить на его слова, хотя они и не к нему были обращены.

– Здравствуй будь, княже. Я хочу поблагодарить тебя за помощь, оказанную мне твоими людьми. Они подняли меня на ноги только вот перед твоим приездом сюда. И твой сотник, которого, как я понял, ты послал ко мне, еще не успел со мной поговорить. До этого я лежал под попечительством жалтонеса на печи, и не мог глаза открыть, пока жалтонес не влил мне что-то горькое в рот. Эта отрава и заставила меня встать, словно я родился заново. Хотя, признаюсь, и силы у меня в теле сейчас не многим большие, чем у новорожденного. Ты хотел поговорить со мной или просто желал узнать состояние моего здоровья?

– И то, и другое, княжич. И то, и другое…

Бравлин неодобрительно посмотрел на графа Оливье, и слегка наклонил голову в приветствии. Тот ответил более приветливо. Но неприветливость князя была откровенной, и не могла не броситься в глаза окружающим. И была, наверное, вполне обоснованной с точки зрения князя. Все-таки, перед ним был враг. Причем, один из самых известных врагов его княжества, захватчик и поработитель. И иначе относиться к Оливье, несмотря на все благородство графа, Бравлин просто не мог. Это было бы выше его сил.

– Может быть, мы зайдем в избушку к жалтонесу, и там поговорим? Кстати, а где сам Рунальд? Я не понимаю, почему он не спешит поприветствовать своего князя? Это не в его привычках. Он вообще-то на месте?

– Он сейчас занят с Веславом, – объяснил Гостомысл.

– Веслав здесь? – удивился Бравлин.

Сотник Заруба снова выступил вперед, и предельно коротко рассказал, что знал, о ранении Веслава и о том, почему здесь присутствует граф Оливье. На себя инициативу рассказа сотник взял потому, что умел всегда говорить кратко и доступно, без лишних подробностей, и такой рассказ не отнимал много времени. Бравлин явно забеспокоился.

– Как Веслав себя чувствует? Рана, как я понимаю, серьезная?

– Я предлагал ему отвести его под мое честное слово к личному лекарю моего короля Карла Каролинга, – сказал граф Оливье, – но воевода отказался.

– А наша конница, стало быть… – князь, кажется, только сейчас понял, чем завершилась битва у реки. – Мы потерпели поражение?

Выступил вперед, и встал рядом с Зарубой сотник Берислав.

– Я не знаю, княже, кто взял на себя командование. Наверное, воевода Златан, но поступила команда к отступлению, и наша конница отошла.

– И что, франки не преследовали наши полки? – с непониманием переспросил князь.

– Нет, княже. Они и сами еле держались, и готовы были отступить, когда команда к отступлению прозвучала из наших рядов. Получается, что разошлись почти миром.

– А что Рунальд говорит о Веславе? – мысли князя Бравлина перебегали с одного неприятного известия на другое, не менее неприятное, и он не мог понять, что для княжества хуже – потерпеть поражение в бою двух конных полков или потерять на какое-то время, если не насовсем, воеводу Веслава. Вторая потеря, кажется, виделась Бравлину более тяжелой, и потому он проявлял беспокойство, заметное тем, кто хорошо знал князя.

– Рунальд только головой качает, – сказал один из воинов, что заносил воеводу в избушку. – И шипит при этом по змеиному. Похоже, дело Веслава плохо.

– Тогда у всех у нас дела плохи, – сделал вывод князь Бравлин. – Они и без того, прямо скажу, тяжелые. А потеря такого воеводы будет для нас особенно тяжелой. И именно по этому вопросу я хотел с тобой поговорить, княжич. Если, конечно, ты сейчас в состоянии ясно мыслить и принимать взвешенные решения…

– Я не скажу, что могу уже сейчас повести своих воев в бой, но мыслить я могу, а за свои решения отвечать готов всегда.

– Тогда давай отъедем к костру, поговорим там, и руки заодно погреем. Кстати, а второй костер для чего приготовили?

– Погребальный, княже, – сказал сотник Бобрыня.

– Надеюсь, на для Веслава приготовлен?

– Нет, княже. Это для стрелецкого десятника Парвана.

– Он погиб? – переспросил Русалко.

– Он сказал, каким ядом отравлена стрела, что была пущена в княжича. Сказал змеям, которые читали его мысли, и передавали их Рунальду. А потом умер от страха, когда змеи смотрели ему в глаза.

– Не все змеи, а только одна – Парим. Парим умеет говорить с людьми и со мной. Он говорит глазами. И приказал Парвану умереть. Можете забрать тело в костер. Змеи оставили его… Заходите в избушку, забирайте.

Решиться зайти смогли только двое – сотник Заруба и сотник Бобрыня. Они уже встречались с этими змеями, и благополучно покинули избушку. Остальные змей боялись. По времени года змеям давно уже было бы пора спать в своих норах. А когда змея просыпается не вовремя, она всегда чрезвычайно злая и сердитая. И потому опасная.

– Здрав будь, Рунальд! – сказал Бравлин.

– Тебе того же желаю, княже, – проскрипел в ответ «пень с бородой».

– Скажешь мне что-нибудь про здоровье Веслава?

– Скажу, что попробую оставить его в живых. Но ходить он уже никогда не сможет. У него отнялись ноги. Это вылечить невозможно даже самому лучшему лекарю короля Карла, – жалтонес отвесил почти издевательский поклон графу Оливье, который на него не отреагировал. – Когда разрублен ствол позвоночника, человеку не дано управлять ногами.

– Значит, совсем плохи дела нашего княжества, – сделал вывод Бравлин.

– Русалко, коня мне… – распорядился Гостомысл.

Но коня княжичу уже подвел Телепень. И княжич прямо с крыльца сел в седло, не взлетел в седло, как он это делал, будучи здоровым, с земли, а просто сел, бросил приглашающий взгляд на князя Бравлина, и поехал к горящему возле шалаша небольшому костру, предоставив своим воям возможность позаботиться о погребении своего несостоявшегося убийцы.

Тем временем Русалко дал знак, сидящий неподалеку в седле стрелец протрубил в берестяной рожок, и две полусотни стрельцов выехали из леса, стали стягиваться к избушке. Но тут Телепень поднял руку, призывая всех к тишине. И сам прислушался.

– Опять кто-то едет. Много воев. И это – франки. Теперь я точно говорю, это франки. Звон доспеха совсем другой. Кольчуга шелестит, а броня звенит.

Русалко сделал еще один знак, и стрельцы вернулись на свою недавнюю позицию. А вои-вагры, прибывшие со своим князем, частично спешившись, выставили щиты, и встали плотным строем, ощетинились копьями. За их спинами встали готовые к бою конные дружинники.

Граф Оливье подъехал ближе к крыльцу, и обратился к Русалко.

– Не бойтесь. Пока я здесь, среди вас, никто не посмеет на вас напасть.

– Не обижай нас, граф, своим отношением. Мы не боимся франков. Мои стрельцы только сегодня уничтожили несколько сотен твоих рыцарей у реки. И уничтожат еще несколько сотен, если кто-то проявит к нам враждебность.

– Сотня уничтожила несколько сотен! – усмехнулся с недоверием Оливье.

– Будь уверен, граф, и я готов отвечать за свои слова… Не только ты с маркграфом Хроутландом умеешь драться с численно превосходящим противником. Мы с таким часто сталкивались. Только мы всегда остались невредимыми, и даже в плен ни разу не попали. И на длину копья к себе никого не подпускали, не говоря уже про мечной удар. В этом и твои соотечественники уже имели возможность убедиться.

Должно быть, Оливье было неприятно слышать такие речи. Если бы речь сотника стрельцов касалась его одного, граф не удостоил бы такое высказывание вниманием. Кто такой этот говоривший – просто молодой славянский сотник. Даже не рыцарь. Но, в данном случае, речь зашла и о королевском племяннике маркграфе Хроутланде. И это Оливье задевало больно.

– Что-то я не видел такого значительного перевеса на нашей стороне во время сражения. И вашей особой доблести не заметил.

– А твой засадный полк на нашем правом фланге? Или ты совсем забыл про него? Мы уничтожили его до того, как рыцари смогли доскакать до нас. Это было похоже на бой у переправы, когда мы перебили франкских рыцарей. И сейчас, если франки поднимут оружие, их ждет такая же участь.

В словах сотника была правда, а не хвастовство, и граф Оливье, как человек всегда стремящийся быть справедливым, признал это. Он не знал, что случилось с его засадным полком, но знал, что произошло у переправы. Стрельцы там показали свою силу. Тем не менее, уступать этому славянину не хотелось.

– Но ты же не вагр. Здесь воюют вагры и франки. Что тебе до этой войны? – все же спросил Оливье, вообще посчитавший, что словесная перепалка с простым сотником просто унижает его, и перестав спорить. Сильнейшего всегда определяют не слова, а настоящий кровавый бой.

– Здесь находится мой княжич. Это первое и главное. И его мы будем защищать всегда и от всех, сколько бы врагов перед нами ни было, – сказал Русалко. – Здесь же находится наш друг князь Бравлин, оказавший нам гостеприимство. Если тебя кто-то примет в своем доме, граф, и окажет тебе помощь, когда ты в бедственном положении, а на дом внезапно нападут враги… Разве ты не будешь защищать хозяина этого дома?

– Ты прав, сотник. Твое понимание ситуации достойно уважения, а мой вопрос неуместен и попросту лишен корректности. Но я еще раз повторяю, что при мне ни один полк не посмеет напасть на вас. Я имею в королевской армии соответствующий авторитет. Я – пэр королевства франков, член большого и малого королевских советов. И король Карл всегда относится ко мне с большой любовью.

Русалко и не собирался возражать против этого. Но у него были свои привычки.

– Я верю твоему слову и твоему авторитету, граф Оливье. Я не ровня тебе, И мои слова для тебя значат, наверное, мало, но хочу сказать, что уважаю честных и благородных врагов не меньше, чем друзей. Однако все же предпочту позаботиться о безопасности князя и княжича сам. Это мое дело, которое мне поручили, и я его обязан выполнять с полной ответственностью. Не прими мои действия за недоверие к твоему слову. Это просто моя обязанность.

Граф Оливье только пожал плечами. Обязанность всегда есть обязанность.

Между тем князь Бравлин помог спуститься с седла еще слабому физически княжичу Гостомыслу, и они присели рядом на стволе упавшего дерева по другую сторону костра. Бравлин протянул руки к огню, и пошевелил пальцами, согревая их в это не самое теплое утро. Обоим им было видно приготовления к бою, что произвели вои перед избушкой жалтонеса Рунальда, но ни тот, ни другой не поспешили к строю хотя бы для того, чтобы узнать, чем эти приготовления вызваны. Видимо, разговор они начали до того, как добрались до костра, разговор был достаточно серьезным, и они не желали прерывать его, и отвлекаться на что-то приходящее со стороны. По крайней мере, отвлекаться до последнего момента, когда их присутствие станет необходимостью. И только три десятка конных воев-вагров отделилось от общего строя по распоряжению сотника Зарубы, и встали позади князя и княжича на расстоянии тридцати шагов, чтобы и тихий разговор не слышать, и загородить собой Бравлина и Гостомысла от возможного появления врагов.

А враги появились уже вскоре…

Франки выходили из леса сразу, без разведки, не проявляя осторожности, и очень, кажется, торопились. Из было около пяти сотен, из них только две сотни рыцарской конницы, а остальные были пехотинцами. Увидел перед избушкой жалтонеса Рунальда сомкнутый строй вагров, сначала остановились, потом, видимо, прозвучала команда, и франки рассыпались по всей ширине поляны. Граф Оливье сразу заметил ошибку, которую допустил командир отряда. Желая охватить фланги вагров, он так растянул свой пеший строй, что даже передовая линия оказалась слишком тонкой и слабой, и вагры в случае боестолкновения свободно разрезали бы войско франков на несколько частей, и могли бы, таким образом, уничтожать противника по частям. Окруженными оказались бы не вагры, а сами франки, причем, окруженными не все полностью, а только небольшими группами. Правда, позади центральной линии пехотинцев стояла рыцарская конница, способная, по представлению графа, смести строй противника или хотя бы разорвать его. Но этот разрыв был бы ваграм на руку. Они бы пропустили рыцарей в середину своих рядов, и могли бы уничтожать там, в толчее и тесноте, где конница не имела бы простора для копейного удара. Кроме того, если стрелецкий сотник говорил правду, его стрельцы смогут уничтожить большую часть рыцарской конницы еще до столкновения с ваграми.

Вагров вместе со словенами было ненамного меньше, и результат боя, если бы бой состоялся, оказался бы непредсказуемым. Но граф пообещал сотнику Русалко своим авторитетом остановить любой полк франков. И, чтобы не прослыть бахвалом и хвастуном, граф выехал вперед перед строем славян, и поднял руку с развернутой ладонью. Свой шлем Оливье по-прежнему держал на согнутой левой руке, показывая, что он участия ни в какой схватке принимать не намерен. И даже меч свой не поддерживал рукой, которая держала шлем. И весь вид графа Оливье говорил о том, что он не имеет никаких воинственных намерений. Но этот вид, конечно же, искусственно принятый графом, предназначался не столько для славян, сколько для его готовых к бою соотечественников.

Со стороны отряда франков навстречу графу выехал рыцарь с белыми перьями на шлеме. Но шлем рыцарь с головы не снял, хотя и поднял решетчатое забрало. Оказавшись ближе, Оливье узнал в рыцаре одного из новых любимцев короля Карла молодого графа де Брюера, хорошего музыканта и поэта, но весьма посредственного полководца, о чем говорило даже нынешнее построение отряда. Сам Оливье был когда-то дружен со старшим графом де Брюером, отцом нынешнего графа, но тот погиб еще год назад в битве с восставшими лангобардами. И управление графством король доверил сыну, тогда еще виконту де Брюеру, сохранив за ним титул отца.

– Я рад встретить тебя здесь, доблестный граф, – сказал Оливье, не слезая с седла.

Наверное, встретить здесь именно этот отряд – было самой большой неудачей для Оливье. Граф де Брюер был тем человеком, который может не пожелать выслушивать советы Оливье.

Де Брюер тоже седло не покинул. Оливье и раньше слышал, как этот молодой граф высказывался о самом Оливье нелицеприятно. Видимо, он ревновал опытного воина к королевским милостям и просто к королевскому вниманию. Правда, внимание это было особенным и заметным всем, когда граф Оливье три с половиной года назад вернулся из сарацинского плена. Тогда вниманием его баловали и сам монарх, и все придворные. Но время прошло, страсти поутихли, и к прославленному рыцарю все стали относиться ровнее. В том числе, и сам король Карл. При этом сам Оливье воспринимал такие вещи достаточно хладнокровно. Но каждый новый фаворит короля видел в фаворите недавнем угрозу своему влиянию на монарха. Этим, скорее всего, и было вызвано неприязненное отношение да Брюера к Оливье.

– Я тоже рад неожиданной встрече, – ответил де Брюер. – И, признаться, никак не ожидал застать тебя в этой компании.

– А как ты сюда попал со своим полком? – поинтересовался Оливье.

– Все просто. Меня послал наш король в погоню за сбежавшим из Старгорода князем Бравлином, и приказал захватить его. Что я и намерен сейчас сделать.

– А я попрошу тебя, доблестный граф, отказаться от этих планов. Но я вообще не в курсе событий последнего времени. Что произошло в Старгороде?

– Мы со второй атаки разрушили стенобитными машинами привратные башни и сами ворота, и легко ворвались в город. Защитников было слишком мало. Бравлин из города бежал. Король отдал на три дня город воинам, участвующим в приступе, а меня вот отправил в погоню за князем. По дороге я встретил небольшой отряд из твоего полка, который ты, граф, оставил без командования по непонятной причине. Я присоединил их к своим рыцарям, чтобы они помогли мне выполнить волю Карла. Но ты, как я понимаю, желаешь сам воспротивиться королевской воле, и меня склоняешь к тому же?

– Просто я дал слово ваграм и словенам, что франки, если подойдут, не будут их атаковать. Король всегда с уважением относится к слову любого рыцаря, не только к моему слову, и позволил бы тебе уйти без схватки…

– Король наш далеко. И я не имею возможности спросить его. А, если я не имею такой возможности, я буду выполнять его волю, которую он высказал мне лично. Кроме того, я не давал слова этим славянам.

Граф Оливье потяжелел взглядом, и де Брюеру трудно было его взгляд выдержать. Новый фаворит короля даже отвернулся, якобы, чтобы посмотреть, насколько развернулся его строй.

– Сегодня один из моих бойцов, якобы желая спасти меня, тяжело ранил воина-вагра, с которым я дрался. Тот боец уже однажды спасал мне жизнь. Тем не менее, я наказал его. Ты еще не слышал про это?

– Нет, граф, не слышал. Что ты с ним сделал?

– Я отрубил своему спасителю голову.

– Я не могу этого одобрить. Жизнью королевских солдат вправе распоряжаться только король. Это мое твердое мнение.

– Этот солдат спас мне жизнь, но лишил меня чести, запятнав ее предательским ударом…

– И к чему ты это рассказываешь мне? – не понял де Брюер.

– Он запятнал мою честь. И лишился головы. Ты тоже хочешь лишить меня чести. Ты не воспринимаешь всерьез слово рыцаря…

Де Брюер, выслушав и осознав угрозу, побледнел.

– Я только выполняю волю короля.

– Хорошо. Выполняй. Но, когда закончится бой, и если ты останешься жив, я попытаюсь свою честь себе вернуть. Будь готов к схватке, граф…

– Ты мне угрожаешь?

– Я тебя предупреждаю.

– Значит, ты стал предателем короля и интересов своего народа, граф Оливье!

– Говори, что хочешь. Тебе говорить осталось не долго. Без головы люди обычно молчат.

– Ладно… Только я не слишком боюсь твоих угроз. Запомни это.

Тем не менее, де Брюер торопливо развернул коня, чтобы вовремя дать ему шпоры, если граф пожелает принять какие-то меры сразу. Но Оливье тоже развернул своего коня, и уже быстро поскакал к рядам вагров, куда только что подъехали князь Бравлин Второй с княжичем Гостомыслом. Оба встали на крыльце избушки рядом с Русалко и сотником Зарубой. Туда подъехал и граф Оливье.

– Извини, князь, я не поинтересовался у тебя судьбой твоей столицы.

– У Старгорода уже нет судьбы. Город горит, и на этом месте уже никогда, думаю, не возродится. По крайней мере, при мне. Люди, кто смог, покинули его. Вынужден был покинуть его и я.

– Да, я только что узнал об этом от графа де Брюера, посланного за тобой в погоню королем Карлом Каролингом. Я пытался отговорить графа от атаки, рассчитывая на свой военный и рыцарский авторитет, но мне это не удалось.

– И что ты хочешь от нас, граф? – спросил Гостомысл. – Ты хочешь нашего согласия на твое участие в нападении на отряд сопровождения князя Бравлина? Да, это хороший вариант для спасения чести. А то мне тут сотник Русалко только что сообщил, будто ты дал слово, что франки не нападут на нас.

– Нет. Я не прошу такого, – спокойно ответил Оливье, будто бы не замечая резких слов, высказанных в свой адрес едва-едва вставшим на ноги княжичем. – Но я пообещал графу де Брюеру, который не захотел дать мне возможности сохранить свое слово, отрубить ему голову после этого боя, чем бы он не закончился.

– Твой король не одобрил бы твоих действий, – сказал Бравлин. – Я слышал, де Брюер у него в большом почете.

– Наш король уважает рыцарскую честь, и не осудит меня. И многие рыцари двора будут мне благодарны, потому что де Брюер постоянно клевещет то на одного, то на другого. Он был плохим рыцарем, хотя, кажется, славится, как мечник. Но даже хороший мечник без чести не может быть достойным рыцарем. Иного и ждать трудно от стихотворца и музыканта. Согласно нашей вере в Бога, сияющий ангел Люцифер был когда-то музыкантом при Господе. Но играть ту музыку, которую любил Господь, Люцифер не хотел, он создавал свою какофонию. А потом вообще возомнил, что может и умеет все, что может и умеет Бог, и даже лучше и больше. Так сияющий превратился в падшего ангела, музыкант превратился в Дьявола. Я лично из всех музыкальных инструментов выбираю только рыцарский рог, дающий сигнал к бою. Все остальное – ложь, обманывающая слух, и тщета, обманывающая ожидания.

– Мне трудно с тобой согласиться, – возразил Бравлин, который сам был в некоторой степени поэтом и музыкантом. – Но сейчас не время для отвлеченных философских дискуссий. Полк франков готовится к бою.

– Но ты, граф, строишь планы такие, будто этот отряд франков обязательно уничтожит нас, – с усмешкой сказал слабосильный еще Гостомысл, теперь уже без стеснения открывая свое знание франкского языка. – Для тебя это, наверное, выглядит странно, но мы не можем с этим смириться. И даже не можем пообещать тебе, что граф де Брюер доживет до конца этого маленького сражения. Кстати, они всерьез готовятся к атаке. Пехота перестраивается, чтобы пропустить рыцарей. Русалко! Дай сигнал готовности. По четыре стрелы…

Русалко дал отмашку стрельцу с берестяным рожком, который стоял рядом, и хорошо слышал слова княжича, стрелец протрубил особый сигнал, а сам сотник не удержался, и посмотрел на графа Оливье с некоторой долей торжества, обещая доказать тому силу славянских стрельцов, в которую граф так не хотел верить…