Глава 16. Штрафной эшелон
Много лет назад, в 1937 году, миллионная Квантунская армия стремительно захватила Северный Китай. Вышла к рубежам СССР и уже долгое время стояла возле границы. Это была самая главная, крупная и мощная группировка сухопутных войск Императорских вооруженных сил Японии. В течение всех наиболее трудных лет Великой Отечественной войны она словно дамоклов меч нависала над Дальневосточным краем и Южной Сибирью.
Многочисленное, хорошо обученное боевое соединение надежно приковывало к себе и держало в постоянном напряжении вооруженные силы молодого советского государства. Ежечасно опасаясь ничем не спровоцированного нападения, социалистическая республика попала в весьма сложное положение и все время была настороже.
Для отпора возможной агрессии стране приходилось держать в постоянной боевой готовности огромный воинский контингент. Не менее четырех десятков целиком укомплектованных дивизий были размещены на этих протяженных рубежах. Пусть очень дальних, но от этого не менее важных для великой державы. И это в то самое время, когда многострадальный народ буквально изнемогал в кровопролитной битве с фашистской Германией.
Только благодаря прекрасной работе Рихарда Зорге и еще целого ряда советских резидентов, Япония поверила в дезинформацию, подброшенную Москвой. В ней говорилось о том, что милитаристской державе противостоит такая огромная боевая машина, с которой ей вряд ли удастся справиться. Несмотря на все уговоры союзников, восточная империя так и не сподобилась начать войну с Россией. Получившая наглядный урок на Халхин-Голе, она топталась у границы и не решалась на открытую агрессию.
Победив фашистов, СССР оказался в моральном долгу перед своими союзниками. В первую очередь, это касалось самоуверенных американцев. Их флотские соединения сильно увязли в боях с Японией на островах Океании и нуждались в немедленной помощи. К тому же советское правительство уже больше не хотело терпеть у себя под боком мощную военную группировку.
Поработившая слабый Китай Квантунская армия сосредоточилась вдоль границы СССР и была способна в любой момент обрушиться на отдаленные районы страны. Меж тем, разгромив Гитлера на западе, советские войска получили бесценный опыт боевых действий и были полностью готовы к продолжению войны. Поэтому в Москве решили воспользоваться сложившейся ситуацией.
– Это очень плохой и весьма опасный сосед, – задумчиво сказал Сталин и отдал соответствующий приказ. В тот же час командующие фронтов получили распоряжения Ставки Верховного главнокомандования и дружно взяли под козырек. Погрузили бойцов в вагоны и направили в обратную сторону, на восток.
В огромном числе длинных армейских эшелонов двигался один совершенно неприметный железнодорожный состав. Так же, как и все прочие, он неторопливо шел на самый край обширного континента. Медленно ехал на Дальний Восток и вез в своих неуютных двухосных теплушках тысячи и тысячи штрафников, набранных из освобожденных немецких лагерей.
Глухо стуча колесами на стыках рельсов, поезд неспешно пересекал обширную территорию Центральной Европы. За прошедшее время здесь очень многое изменилось и теперь выглядело совсем не так, как когда-то запомнилось Григорию. Тогда все было так, словно на всей Земле давно и прочно царит безраздельный мир. Лишь на обратном пути домой он увидел ужасающие следы Второй мировой.
Только теперь эта «кровавая баня» планетарного масштаба добралась и сюда, в хорошо обжитую, густонаселенную Европу. Наконец-то она докатилась и до милых, уютных городков и деревень, некогда щеголявших чистотой, опрятностью и невероятной ухоженностью. И вот сейчас, спустя три года, на территории Германии и Польши были повсюду видны следы ожесточенных бомбежек и массированных артобстрелов. Некоторые населенные пункты оказались сожжены почти полностью.
Григория безмерно печалил вид прекрасных поселений, разрушенных жуткой войной практически до основания. Но кто был в этом во всем виноват? Проклятые восточные варвары? Скифы, которые ни с того ни с сего кинулись грабить благополучную Европу? Или Божий суд? Сидели бы тевтонцы у себя дома и горя не знали. Так ведь нет! Понадобились им чужие земли! Вот и решили напасть на соседей. Сожрали одного, другого, третьего. Дошла очередь и до России. Меж тем еще великий князь Александр Невский предупреждал надменный Запад: «Кто к нам с мечом придет, тот от меча и погибнет».
Однако, как ни жаль было чужие города, но то, что парень увидел, когда пересек границу СССР, превосходило всякое разумение. Здесь не осталось практически ни одного уцелевшего здания. Буквально все вокруг оказалось перемолото в мелкий щебень и бесплодную черную золу. Одинокие, сильно оборванные местные жители уныло рылись в развалинах, в тщетной надежде найти хоть что-то пригодное для употребления. Будь то помятые миски, ложки или изорванные и обгоревшие тряпки.
Впрочем, если глубоко задуматься, этому было свое логическое объяснение. Ведь по некогда благополучной Европе война прокатилась лишь в одну сторону, от Украины до Берлина. В то время, как по многострадальному СССР она прошлась в двух направлениях. Сначала от Немана до Волги, а затем вернулась обратно, тем же путем. Так что эта беспощадная бойня своей железной пятой походя уничтожила все, до чего смогла дотянуться.
А начался этот долгий путь на восток очень просто. Григория и тысячи других штрафников переодели в поношенную советскую форму. Сформировали из них роты, батальоны и пехотные полки. Под конвоем особистов отвели на близлежащую железнодорожную станцию. В очередной раз пересчитали, не потерялся ли кто по дороге. После чего разместили по стареньким двухосным теплушкам еще дореволюционной постройки, каждая из которых была размером менее трех метров на шесть с половиной.
Нужно отметить, что на этот раз вагоны были лучше приспособлены к перевозке людей, чем в начале войны. За прошедшие трудные годы путейцы все-таки смогли накопить немалый жизненный опыт. Тонкие дощатые стены оказались утеплены деревянными щитами. Откатные двери, находящиеся в середине обеих длинных стенок, тоже. Справа и слева от широких створок имелись трехъярусные нары, сколоченные из едва оструганного горбыля. Каждый этаж этих полатей представлял собой сплошной настил, раскинувшийся от одной стены до другой.
На нижнем расположились пожилые бойцы. На среднем – матерые мужики. На самом верхнем – молодые парни, среди которых оказался и Григорий. Всего в каждую теплушку запихнули по сорок человек или по восемь лошадей. Некоторым штрафникам привалило счастье путешествовать вместе с бессловесной скотиной. В этом случае одну половину теплушки занимали деревянные шконки, а вторую – стойло для четырех кобыл. Вдобавок ко всем прелестям такого соседства, животных нужно было еще кормить, поить и убирать за ними навоз.
Посреди каждого вагона, напротив выхода, имелось свободное пространство размером приблизительно два на три метра. Там находилась круглая чугунная печь-времянка, высотой по пояс обычному человеку. В народе ее кликали ласковым прозвищем «буржуйка», невесть почему прилепившимся к этому агрегату еще в годы далекой Гражданской войны. Жестяная дымовая труба выходила наружу прямо через крышу. Кроме этого отопительного прибора, на свободном месте размещалась армейская фляга с питьевой водой. Плюс ко всему отхожее ведро с крышкой, именуемое на зонах милым женским именем «Параша».
Поперек широких откатных дверей, на высоте пояса, крепился толстый деревянный брус, служивший своего рода перилами. Правда, ставили его лишь на тех вагонах, где ехали обычные солдаты. Так что эти счастливцы могли, если хотели, стоять, опершись на это ограждение. Чем они и занимались в хорошую погоду. То есть любовались на железнодорожные станции или окружающие пейзажи, пролетающие мимо. А также улыбались и махали хорошеньким девушкам.
Штрафников, как вышедших из доверия партии и народа, лишили даже этого скромного развлечения. Едва бойцы погрузились в вагоны, как вертухаи тотчас заперли откатные двери и закрыли их снаружи на огромные навесные замки. Поэтому смотреть солдаты могли только в четыре маленьких зарешеченных окошечка, которые находились на уровне третьего яруса нар.
В голове и хвосте длинного эшелона располагались плацкартные вагоны с энкавэдэшниками. Во время длительных остановок они выскакивали наружу и вставали цепью вокруг состава. Согласно уставу, бдительно несли службу и строго следили за тем, чтобы штрафники не разбежались. А куда им было бежать? Не имея ни гражданской одежды, ни денег, ни документов. К тому же каждый заключенный надеялся дожить до победы над Японией и вернуться домой свободным человеком.
На крупных станциях бойцам давали воду, продукты и разрешали дневальному вынести «парашу». Готовили солдаты себе сами. Еда была хоть и питательной, но весьма однообразной. Ржаной хлеб или сухари. Разнообразные каши, начиная со всем надоевшей «шрапнели» и кончая гороховым концентратом. Плюс ко всему пара банок американской тушенки, полученной СССР по ленд-лизу.
Через десять дней, не выходя из теплушки, бойцы устроили себе баню. Благо что печка есть, оставалось лишь раздобыть немного дров и несколько лишних ведер воды. Завесили окна шинелями, вот тебе и настоящая парилка. Использованную воду сливали в щель между дверью и полом. Как обычно бывает в такое время, солдаты сразу вспомнили случаи к месту. То есть кто, как и каким образом мылся на фронте.
Костя, сосед Григория по нарам, рассказал смешную историю, которая, впрочем, не отличалась большой оригинальностью. Однако парень оказался редким балагуром и записным весельчаком и смог подать ее так смачно, что народ просто покатывался со смеху. Хотя улыбаться там, если только вдуматься, было и нечему.
– Как-то раз сняли нас с фронта на переформирование, – похохатывая, повествовал юморной рассказчик. – На следующий день построили и отвели на небольшой хутор, в баню. А она, братцы, ну чистый парадиз. Настоящая деревенская мыльня, сложенная из старых липовых бревен. Запах там был такой, что просто не передать. Чистота, душистое дерево, распаренные веники и горячая вода. Правда, понежиться как следует нам не дали. Прогнали роту по-быстрому, и все дела. Зато после купания выдали всем чистое, совершенно новое белье и такую же, с иголочки, форму.
Только мы все таким макаром помылись и переоделись, откуда ни возьмись появились немецкие штурмовики. Первой же бомбой разнесли нашу баню в мелкие щепки. А потом эти мерзавцы всех нас еще полчаса гоняли пулеметами по колхозному полю. Так и бегали мы из одного края хутора в другой, пока у них бензин не закончился.
Потом мы построились и смотрим на себя. Волосы стоят дыбом и жесткие, как проволока. Вывозились все в пыли и теперь стоим такие чумазые, что до купания мы гораздо чище были. Почти у всех форма порвана. Многие подрастеряли ремни и пилотки. Ну, а что делать? Мыться-то больше негде. Ни тебе бани, ни целых домов вокруг не осталось, проклятые фашисты все по бревнышку раскатали. Так и отправились мы в свою часть не солоно хлебавши, а там еще до самой ночи чистились сухим армейским способом.
– Это что, – подхватил второй парень по имени Женя. – А нас как-то раз повели в баню в начале ноября. Пригнали к небольшой речке. Смотрим, на траве местами уже снег лежит и по воде плывет густая шуга. На пологом берегу нет даже захудалой избушки, а лишь горит небольшой костер. На нем стоит обычный чугунный котел средних размеров, наполненный кипятком.
Выдали нам на роту небольшой обмылок хозяйственного мыла и налили по кружке теплой воды. Что хочешь с ней, то и делай. Хочешь, пей вместо чая или просто вылей на землю. Переминаемся мы с ноги на ногу, жмемся на холодном ветру. Кто просто умылся да шею руками протер. Некоторые на голову себе вылили. Волосы сполоснули и снова шапку надели.
А на меня вдруг что-то наехало, и я не на шутку раздухарился. Скинул с себя все барахло. Схватил обмылок и голышом прыгнул в реку. Вода холоднющая, просто жуть. Зубы так сильно стучат, что друг на друга не попадают. Я быстро намылился, окунулся и вылез. Натянул на себя свои грязные тряпки, вот и вся баня. Не то что сейчас. Парься не хочу. – Однако это его замечание почему-то не вызвало всеобщего энтузиазма. Каждый снова вспомнил, где он находится, и все хмуро промолчали.
Делать в пути было совершенно нечего, и бойцы по вечерам обычно сидели вокруг «буржуйки» и травили друг другу разные байки. Особенно Григорию запомнилась история, рассказанная все тем же соседом по нарам Костей Ватолиным:
– Вот Женя прошлый раз рассказывал, как он в октябре голышом купался в речке. Судя по его словам, это было где-то на Украине. Там все-таки намного теплее, чем в России. А вот мне пришлось как-то раз в эти дни в Москве оказаться.
– Вы кто-нибудь про Парад седьмого ноября сорок первого года слышали? – обратился Костя ко всем окружающим. Кое-кто утвердительно кивнул, кто-то неопределенно пожал плечами. Григорий сказал:
– У нас в Крыму тогда очень сильные бои шли, так что радио слушать было некогда. Да и газет мы уже не получали.
– В то время я служил в сибирском полку, и нас всех посадили в эшелоны и перебросили к Москве, чтобы защитить ее от немцев. К ноябрю фашисты так здорово разогнались, что до столицы от них было всего от ста до пятидесяти километров. Ставка и все министерства уже собрали чемоданы и дружно переехали в Куйбышев на Волге. В полупустом городе из руководства оставался лишь один Сталин с охраной Кремля да его верные соратники.
Гитлер тогда повсюду кричал, что двадцать четвертую годовщину Октябрьской революции его доблестные войска отметят парадом на Красной площади. Говорят, что для этого фашисты даже парадную форму привезли из Берлина и напечатали пригласительные билеты на гостевые трибуны. Вот наш вождь и решил доказать всему миру, что брешут немцы, мол, не погибла еще Россия!
Короче говоря, к этому времени пригнали наш эшелон в столицу. Среди ночи собрали наших командиров и объяснили, в чем дело. Седьмого ноября в шесть утра подняли нас на ноги, и прямо из теплушек мы отправились на Красную площадь. Протопали пешком через всю Москву, а она совершенно темная и пустая. Только хмурые и голодные люди стоят у магазинов в огромных очередях за хлебом. К восьми утра мы уже прибыли на место. Построились в широкие церемониальные колонны, и начался наш парад, знаменитый на весь мир.
Нужно сказать, что мороз в тот день стоял под тридцать. Тучи шли такие низкие, что казалось, будто они цепляются за башни Кремля. Огромные хлопья снега валятся сверху, не переставая. В общем, погода была еще та, словно природа специально сделала, чтобы гитлеровские самолеты нам не помешали. Хотя наших соколов мы тоже так и не увидели.
Врать не буду. Я стоял слишком далеко от трибун. Поэтому, кто там еще был на Мавзолее, кроме Буденного, когда мы топали мимо, я не видел. А вот слова все слышал. Ну, а как речь Сталина закончилась, нас сразу пешим ходом на фронт бросили. Заступать дорогу фашистам. Говорят, что нас там шагало почти тридцать тысяч. Не знаю, может, и так, я видел только свой полк.
Одним словом, хорошо, что мы вовремя успели выйти немцам навстречу. Да еще нас здорово поддержали танкисты из Архангельска, что тоже были на параде. Короче говоря, добрались мы до позиций. Только успели закрепиться, а тут по нам немцы и вдарили. Да так здорово, что мы едва устояли. Много наших парней там полегло.
Костя на секунду замолк. Потом встряхнул головой и продолжил:
– Только я совсем о другом хотел вам рассказать. Про парад просто к слову пришлось, когда я о студеном ноябре вспомнил. Тогда в Москве не то что купаться в реке, руки в варежках леденели и вороны на лету замерзали. Ну, так вот, я ведь хотел вам сообщить, что чуть позже видел самого маршала Жукова. Причем так же близко, как вас сейчас.
– Да ладно тебе заливать, – недоверчиво хмыкнул кто-то. – То ты Сталина и Буденного слушал на Красной площади, то Жукова видел. Еще скажи, за ручку с ним здоровался. Да тебя бы на километр к таким людям не подпустили.
– За ручку не здоровался, а видел его очень близко, вот как тебя, – разозлился Костя. – В то время я служил поваром…
– Ну, я же говорил! – снова усмехнулся Фома неверующий. – Он что же, пришел солдатскую кашу хлебать из твоего котла?
– Да ты слушай, не перебивай! – отмахнулся Костя. – Варил я в тот день действительно кашу. Ну, вы хорошо знаете, какую.
– «Шрапнель», что ли? Или кашу из топора? – посыпались насмешливые вопросы со всех сторон.
Костя пропустил эти возгласы мимо ушей и продолжил:
– Тут прибегает вестовой и гонит меня к ротному. Я все бросаю на первого попавшегося солдата и мчусь в блиндаж. Лейтенант меня сурово так спрашивает: «Суп из курицы сварить сможешь?» – «Конечно, – отвечаю. – Была бы курица».
«Беги в штаб полка, там тебе все объяснят!» – Ну, я ноги в руки и помчался, осеря голяшки. Хорошо, что они тогда рядом с нами стояли. Километра три, не больше. Прибегаю, а меня сразу под локотки и куда-то повели. Ну, думаю, вот тебе и суп. Гляди, сам попал, как кур в ощип. Ан нет. Втолкнули меня в какое-то помещение, смотрю, а это большая кухня.
Подходит ко мне штабной офицер и говорит: «Нашего повара полчаса назад осколком серьезно ранило, и его срочно отвезли в госпиталь. Через два часа сюда приедет маршал Жуков. Делай, что хочешь, а чтобы суп из курицы был готов. Все, что тебе нужно, найдешь в кладовой. – И показывает мне на дверь. – А теперь иди и работай!» – повернулся, отошел в угол и сел на табурет.
Заглянул я в кладовую, а там, мама дорогая, всего навалом. Будто я снова попал в приснопамятный «Торгсин». Помните, были такие магазины?
– Помню, – задумчиво сказал кто-то. – Я даже был в таком один раз. Году в тридцать пятом, меня отец водил туда посмотреть. Хорошо тогда советская власть с иностранцами торговала.
– А твой отец что, богачом был? – заинтересованно спросил еще один боец.
– Куда там! – отмахнулся разговорившийся солдат. – Купил четверть фунта самых дешевых конфет за огромную сумму, и мы ушли. Потом мать его целый месяц пилила за эту экскурсию.
– Понятно, – подвел черту Костя. – Мне кажется, что и сейчас есть такие магазины, только теперь они называются как-то по-другому. Коммерческие, что ли? Сейчас уже и не помню. Когда мы шли по Москве, я видел похожие витрины, где было все, что душе угодно. Не то что в остальных лавках, где было шаром покати. Ну, так вот. Смотрю, посреди кладовой стоит клетка с живой курицей. Я спрашиваю у офицера:
– На сколько человек готовить?
– На шесть, – отвечает. – Будет маршал, двое или трое сопровождающих, наш комполка и начштаба.
Я не стал мудрить. Свернул голову курице и слил кровь. Ощипал, опалил и выпотрошил. Затем положил ее в пятилитровую кастрюлю, и на огонь. Как вода перекипела, добавил картошки, морковки и все остальное. Вот суп и готов. Потом я вынул вареную птицу и положил на противень. Сунул в духовку и запек до румяной корочки.
Тут прибегает ординарец, бледный, как смерть. Увидел, что у меня все готово, облегченно вздохнул и шипит:
– Маршал приехал! Неси все в столовую!
Перелил я варево в красивую фарфоровую супницу и принес в большой зал. Водрузил на стол. Смотрю, входит маршал. Как положено, я отдал ему честь, он просто кивнул. Я повернулся кругом и выскочил через другую дверь и на кухню. Потом пришел ординарец с пустой посудой и сказал, что Жуков похвалил мой суп. А чего бы он ему не понравился? Там все как надо было сделано. Так, как меня моя мама учила.
Короче говоря, маршал уехал, а наш полк бросили в бой. Вот тут и врезал по нам Гудериан так, что только пух и перья от нас полетели, что от той курицы. Да только сбить нас с позиций немцы так и не смогли. Обошли с обеих сторон и двинулись дальше на Москву. А мы оказались в окружении. Долго потом к своим пробивались, но все же вышли.
На следующий день нагрянули особисты и взяли всех в оборот. Генерал наш не вынес такого позора и застрелился. Остальных разжаловали и загнали в штрафбат. Потом я попал в плен. Добрался до Германии. Тут наши пришли и освободили, теперь вот опять штрафбат. – Костя посмурнел и достал потертый кисет. Свернул самокрутку и закурил.
Никто больше не проронил ни слова. Бойцы немного посидели и принялись укладываться спать. Григорий устроился на своем месте и вновь оказался рядом с балагуром. Парень не удержался и задал вопрос, который уже давно не давал ему покоя:
– По-моему, на кисете написано не твое имя?
Костя достал видавший виды небольшой мешочек и показал его соседу. Тот прочитал вышитые гладью буквы: «Любимому мужу Алексею от жены Нины».
– Так уж получилось, что пока мы были в окружении, я подружился с этим парнем. – Костя кивнул на кисет: – И мы договорись, что если один из нас погибнет, то второй найдет его родных и сообщит им о гибели товарища. Так вот, в том же октябре кухню мою разбомбило, и меня перевели в пехоту. Потом наше отделение послали в разведку. Мы прошли по намеченному маршруту, все тщательно проверили – немцев нигде нет.
Повернули и двинулись назад, а на обратном пути нарвались на засаду. То ли фашисты нас сперва не заметили, то ли они подошли к этому месту уже позже того, как мы там были, неизвестно. Одним словом, начался бой. На наше горе, их оказалось раза в три больше. Так что фрицы взяли нас в клещи. Да еще и сзади в тыл ударили. Деваться нам было некуда, и пришлось пробиваться вперед.
Мы потеряли половину людей, но с огромным трудом все-таки вырвались из ловушки. Вроде бы уже совсем от немцев оторвались, и тут шальная пуля попала Леше в живот. Все остальные, и я в том числе, к тому времени тоже были ранены, но еще кое-как передвигались. Однако, сам понимаешь, тащить его на себе уже не могли. Он сразу это понял и сказал: «Уходите! Я вас прикрою!»
Я оставил ему запасную обойму, и мы ушли. Все прекрасно понимали, что если он даже и не попадет немцам в руки, то все равно не сможет дождаться нашей помощи. Слишком холодно было в тот день. Да и тяжелая рана не оставляла ему никаких шансов на то, чтобы выжить. Прощаясь, он передал мне кисет и напомнил о моем обещании. Так я с тех пор и ношу его с собой. Надеюсь, что смогу найти родных Леши и передать им последние слова друга. – Костя спрятал мешочек с махоркой в карман. Повернулся на бок и уснул.
Так они и ехали день за днем, пока однажды все не проснулись среди ночи от резкого толчка. Штрафники вскочили с мест и поняли, что поезд не двигается. Оказавшийся у окошечка первым, Григорий выглянул наружу и увидел, что состав замер на длинном, плавном повороте железной дороги. Причем он изогнулся таким образом, что из каждого вагона был виден практически весь их состав. От паровоза впереди до тормозной площадки в самом хвосте.
Парень удивился, мол, почему застряли в чистом поле? И тут он вдруг увидел, что одна из теплушек, находящаяся в середине эшелона, сильно дымится. Видимо от тряски на стыках изношенных рельсов, дверца «буржуйки» открылась. Наружу выпали угли, и от них загорелись доски пола. Скорее всего, все хозяева крепко спали и прошляпили пожар. Хорошо, что еще другие люди вовремя заметили пламя. То ли особисты, то ли кочегары выглянули на повороте в окно и увидели огонь, пробивающийся сквозь доски вагона.
Одним словом, паровоз срочно остановили. Охранники схватили пенные огнетушители. Выскочили из своих вагонов и бросились к теплушке. Отомкнули замок и откатили дверь в сторону. Изнутри тотчас повалили клубы едкого дыма, а следом горохом посыпались полуживые штрафники. Содрогаясь от надрывного кашля, бойцы мешками падали на землю. Страшно хрипели и в приступе сильного удушья остервенело царапали свое горло ногтями и разрывали одежду на груди.
Энкавэдэшники открыли запоры ближайших вагонов, и общими усилиями штрафников и охранников вскоре удалось потушить пламя. К тому времени надышавшиеся дымом люди немного пришли в себя. Вертухаи провели перекличку, и выяснилось, что не хватает одного бойца. Они залезли в вагон и вытащили из-под нижних нар задохнувшегося человека.
Григорий сразу узнал этого низкорослого и щуплого, как подросток, солдатика. За весьма хрупкое сложение и невеликий рост этого паренька хорошо знали все штрафники и прямо в глаза называли его «сыном полка». Видимо, когда начался пожар, он проснулся от шума. Испугался огня и забился в самое, как ему показалось со страха, безопасное место. Там он и задохнулся.
Суматоха вскоре закончилась, и все погрузились в вагоны. Сильно кашлявшие погорельцы залезли в свою еще местами дымившуюся теплушку. Туда же занесли и тело погибшего бойца. Охранники закрыли замки, и поезд как ни в чем не бывало покатил по своему маршруту. На первой же крупной станции особисты сдали труп местной милиции, и эшелон пошел дальше, на восток.
Подавленные нелепой смертью маленького красноармейца, штрафники угрюмо молчали все следующее утро. Чтобы немного развеять тягостное настроение, Женя вспомнил историю из своей доармейской жизни.
– Весной сорок второго я жил в деревне недалеко от Нижнего Новгорода. – начал он рассказывать сразу после обеда. – Фронт тогда подошел уже достаточно близко, и фашисты постоянно совершали налеты на знаменитый на всю страну завод «Красное Сормово». Хотя к нам они не залетали и живых гитлеровцев мы и в глаза не видели.
– Век бы их не видеть! – пробурчал кто-то зло.
Женя не обратил внимания на эту реплику и продолжил:
– Всех мужиков к тому времени давно забрали на фронт, и мы, шестнадцатилетние пацаны, вместо них сели на тракторы. Как-то раз пахали мы на дальнем поле. Вдруг видим, со стороны нашей деревни летит большой самолет без опознавательных знаков. Причем оба двигателя у него сильно дымят, и аэроплан прямо на глазах теряет высоту. Тут люк в его борту открывается, и оттуда один за другим начинают прыгать парашютисты.
Мы остановили машины, вылезли наружу и смотрим открыв рот. Резко снижаясь, транспортник прошел прямо над нашими головами и пролетел еще около трех километров. Однако на поле сесть не успел и со всего маху врезался в огромные деревья, что стояли прямо на опушке. Взорвался от сильного удара и тотчас загорелся. Мы, конечно, забыли обо всем на свете. Заглушили двигатели и помчались к месту аварии.
Пока бежали до леса, наткнулись на нескольких десантников. Высота, с которой они прыгали, оказалась очень маленькой. Купола не раскрылись как следует, и при посадке все парни разбились насмерть. Мы остановились проверить, живые они или нет. Смотрим, а на бойцах пятнистые комбинезоны, а под ними наша советская форма. Только все оружие почему-то немецкое. Я заметил в траве пистолет «Вальтер» и на всякий случай сунул его в карман. Помню, подумал еще тогда: «Это так здорово, когда есть оружие!»
– Век бы его не видеть! – повторил кто-то свою емкую фразу.
– Сейчас я тоже так думаю, – откликнулся Женя и продолжил. – Прибежали мы к лесу. А там все горит. Самолет разлетелся на куски, и кругом лежат неподвижные солдаты. Мы наломали веток и быстро сбили пламя. Потом осмотрели людей, а там все мертвые, никто не выжил.
Начали мы стаскивать их поближе к дороге и укладывать в рядок. Затем принялись собирать оружие и складывать в кучу. Не успели оглянуться, подлетела полуторка с синими фуражками. Особисты выпрыгнули из машины. Оцепили место катастрофы и выгнали нас взашей. Напоследок нам сказали, что это были немецкие диверсанты.
Мы вернулись к тракторам и продолжили свою работу. Вечером возвращаемся пешком в село и еще на околице слышим какой-то непривычный шум. Мы переглянулись и припустились бежать. Выскакиваем к сельсовету и видим следующую картину. Представьте себе, прямо посреди улицы двигается шумная праздничная процессия. По краям идут наши девки, одетые во все лучшее, что у них есть. Держат друг друга под руки, как на первомайской демонстрации, и поют какую-то песню.
В центре едва хромают два рослых, белобрысых парня в советской форме. Головы у них забинтованы, а все лица в огромных синяках и свежих ссадинах. Зато в руках у одного из них гармошка, а у другого балалайка. Судя по всему, ни тот ни другой играть совершенно не умеют, но стараются изо всех сил.
Один просто растягивает и сжимает инструмент, словно кузнечные меха, и без разбора давит на все клавиши подряд. Второй со всей силы бряцает по струнам, не пойми как. Да еще и горланят на пару, что-то на ломаном русском языке. Шум стоит на всю деревню, хоть святых выноси. Меж тем наши девки будто и не слышат, что это вовсе и не музыка, а просто грохот какой-то. Поют во весь голос, заливаются. Время от времени некоторые из них с визгом и хохотом даже пускаются в пляс.
Мы как это все увидели, так просто обалдели. Потом бросились к девкам и попытались выяснить, кто такие эти парни? Однако наши подруги даже и разговаривать с нами не стали. Налетели на нас, как галки на кошку, и погнали взашей к едрене фене. Ну, мы, естественно, разозлились. «Ах, так, – думаем, – с нами, значит, они гулять не хотят, а с немецкими диверсантами – так пожалуйста!»
Мы отошли в сторонку, быстро посовещались и послали самого быстроного пацана обратно к лесу, за особистами. Мол, ты лети туда мухой, а мы тут пока побудем. Покараулим, чтобы немцы никуда не сбежали. Но парашютисты и не пытались никуда удирать. Да они и не смогли бы этого сделать. Наши девки висли на них, как репьи на собаках. Каждая старалась ухватить кого-нибудь под руку или хотя бы зацепиться за его пояс.
Мы молчком выстроились сзади. Идем смурные за веселящейся компанией и смотрим, что же будет дальше. Вдруг придется своих девок от диверсантов защищать. Я даже достал из кармана трофейный «Вальтер» на всякий случай. К счастью, он так и не понадобился. Не обращая на нас никакого внимания, они дошли до околицы, развернулись и в том же порядке двинулись в другой край села. Так и ходили туда-сюда и голосили целый час, пока не приехали синие фуражки.
Энкавэдэшники примчались в село, затормозили и выпрыгнули из полуторки. Подлетели к тем странным парням и хвать их под руки. Гармошку и балалайку отняли и отдали девкам, а бойцов поволокли в машину. Я посмотрел на них, и мне показалось, что на их лицах промелькнуло чувство некоторого облегчения. Теперь, по крайней мере, им стало все понятно. Не то что было до этого.
Наши девки все разом стихли, и машина уехала. Я подошел к своей подруге и спрашиваю:
– Где вы их нашли, этих фрицев?
А она мне отвечает:
– Да Танька с Веркой в поле работали и увидели, как солдаты на парашютах спускаются. Они прибежали на ферму и кричат, мол, военные к нам в деревню приехали. Мы коров бросили и побежали. Смотрим, а они раненые. Мы их в село притащили. Умыли и перевязали.
– Ну, это ладно. Но почему вы, вместо того чтобы в район сообщить, с ними по улицам вдруг гулять затеялись? – злюсь я. – Разве не видно, что у них рожи совсем не наши, сытые, гладкие да холеные. К тому же они оба блондины и еле-еле лопочут по-русски.
– Мы думали, что они из Прибалтики.
– Так ведь они же с парашютами прыгали, – удивился я бабьей глупости.
– Мы решили, что у них учения. Форма-то на них наша. Ну, что тут скажешь? После этого случая мы с девками целую неделю не разговаривали, но потом опять помирились.
Так штрафники и коротали долгую дорогу за разными байками. Один из парней как-то взглянул на банку с американской тушенкой, а там нарисована упитанная и очень веселая свинья. Он сразу и вспомнил, что когда его часть отступала, то проходила через Западную Украину. Так «освобожденные от поляков» год назад славяне вели себя как-то совершенно не по-братски.
Стрелять в спину, правда, не стреляли, но ничем и не помогали. Все делали вид, что вовсе и не понимают по-русски. Да еще и жратву от нас попрятали, а ты хоть с голоду подыхай. Хорошо, что наш лейтенант оказался решительным парнем. Достал из кобуры «ТТ». Пристрелил жирную свинью у одного кулака, а когда мироед начал что-то кричать, то дал ему расписку. Мол, хрюшка реквизирована на нужды Красной армии. Только благодаря этому поросенку наша рота тогда и наелась впервые за неделю.
Между тем поезд с заключенными двигался все дальше и дальше на восток. Постепенно необычные и веселые истории у людей закончились, и штрафники стали гораздо чаще думать о предстоящей войне. Как и все остальные, Григорий тоже со страхом ждал начала боевых действий.