Глава 4

Хагир с трудом вытерпел в Роще Бальдра еще три дня, необходимые его спутникам на отдых: мужчинам – от весел, а женщинам – от неудобств жизни на плывущем корабле. Да и перед хозяевами следовало соблюдать видимость вежливости, хотя Хагир понимал, что фру Гейрхильде так же мало удовольствия видеть Тюру, как ему самому – Фримода. Сам Хагир с трудом скрывал, что все здесь ему противно. Он мечтал о море, о плаваниях, о новых местах, даже о битвах – о чем угодно, о любых движениях и переменах, лишь бы они помогли ему отвлечься от мыслей о Хлейне хотя бы ненадолго. На другой день боль его только усилилась: теперь он лучше осознал свою потерю. Только сейчас он понял, как дорога была ему любовь Хлейны: в уме убеждая себя, что им невозможно быть вместе, он в душе твердо верил, что вместе они будут. Эта вера создала в его жизни новый, глубокий и светлый смысл, заложила в нем какую-то основу, с которой он смог бы выдержать бой еще с тремя оборотнями и пятью фьялльскими дружинами. Где-то в глубине души неосознанно строилась новая усадьба Лейрингов и населялась новым родом, которому он вместе с Хлейной даст начало; это будущий род уже заранее делал его сильнее, а теперь он снова остался один. Хагир старался думать о фьяллях, о мести, о будущем процветании племени квиттов, но откуда-то всплывал вопрос: а зачем? Иногда ему удавалось отвлечься в разговорах, но любая мелочь в усадьбе напоминала ему о Хлейне, ее легкая тень скользила в гриднице, в кухне, стояла на пороге девичьей, сидела на белой каменной россыпи над морем, и при виде любого места, где она когда-то бывала, Хагира пронзала такая сильная внутренняя боль, что перехватывало дыхание.

И все же из фьорда Бальдра «Волк» уплыл не один: к нему присоединились Гельд на своем «Кабане», куда перебралась вместе с Тюрой часть женщин с детьми, и «Златорогий» Бергвида. Гребцов для него не хватало, корабль шел хорошо только под парусом и замедлял продвижение двух других. Но дней через пять все три «морских зверя» уже пересекли пролив Двух Огней и приближались к Острому мысу. Вебранд занял свое место на «Волке», а Хагир устроился на сиденье кормчего взамен погибшего у Березняка.

Приближались сумерки, когда впереди показались низкие песчаные берега и зеленые пологие холмы за ними. Острый мыс оказался пуст: ни кораблей, ни дыма костров. Корабли вытащили, разложили огонь, принесли воды в котлах, женщины принялись варить похлебку из сушеной рыбы с пшеном и луком.

Даже сидя вокруг котлов, все волновались и оглядывались в ту сторону, где в отдалении виднелось на холме святилище Тюрсхейм. Решили сегодня в полночь принести жертвы.

– Теперь мы знаем, что нам никто не поможет и мы должны надеяться только на себя! – говорил Хагир. – Мы попросим у богов благословения для нашего нового конунга, и с этого дня начнется наш поход.

Отныне у него нет другой жизни, другой цели и другого дела, кроме свободы Квиттинга; сами боги указали ему на это и убрали с пути все прочее. Перед глазами у Хагира находились полсотни мужчин с «Волка» и «Златорогого», три десятка женщин с детьми, но в них он видел зародыш огромного, сокрушительного по силе войска квиттов, которое когда-нибудь сметет все, что мешает им жить. У Хагира было чувство, что именно он и должен вырастить дерево мести из зернышка, и он тревожился, как бы не сделать что-то не так. Река родится из родничка, все начинается с чего-то… Эти женщины и дети – тоже Квиттинг. И в них – часть его общей силы.

Стемнело. Несколько Вебрандовых граннов осталось охранять корабли, а все остальные потянулись к святилищу. В последние пятнадцать лет оно считалось несчастливым и страшным местом, обиталищем призраков; тропа, когда-то ведшая от берега вверх, исчезла, ее затянуло мхом и серебристо-сизым лишайником. Никто, кроме Гельда, не бывал в Тюрсхейме раньше, и все с трепетом и страхом рассматривали высокую стену из заостренных бревен, окружавшую вершину холма. Сами бревна высотой в четыре человеческих роста стояли прочно и плотно, как великаны плечом к плечу, и словно говорили, что место это не умерло, а продолжает хранить в себе свою непостижимую силу.

Закрытые воротные створки не позволяли бросить взгляд внутрь святилища, а по сторонам их, как неусыпные стражи, стояли два знаменитых во всем Морском Пути столба, древние и нерушимые, и казалось, само время невидимыми плотными слоями обвивает их сверху донизу. Резьба, изображавшая на одном столбе создание, а на другом гибель мира, потемнела и была сглажена лапами веков и ветров, но дикие, грубые очертания фигур богов, великанов, чудовищ еще удавалось разобрать. В сумерках они казались живыми, и приближаться к ним было жутко.

– А зачем цепи? – шептала Аста Гельду, показывая на цепи, вырезанные у подножия обоих столбов.

Она теперь не отходила от Гельда ни на шаг. Своего родного отца Аста совершенно не помнила и оттого всю сознательную жизнь чувствовала себя ущемленной рядом с Колем и Кайей, у которых отец имелся. Но теперь те двое осиротели, а у Асты появился Гельд, который в придачу казался ей гораздо лучше Стормунда. Свадьбу еще даже не назначили, но Аста вопрос считала решенным: она обрела отца, и это приобретение наполнило девочку гордостью и счастьем.

– Это те две цепи, которые порвал Фенрир Волк перед тем, как его связали! – так же шепотом объяснял ей Гельд. – Это значит, что важное дело редко удается с первого раза.

Сам Фенрир Волк тоже был вырезан на первом столбе в самом низу, над цепью, напоминая, что мир стоит и на нем тоже. Долго, долго он ждет в подземелье, копит в себе злобу и вражду всего мира, и однажды они переполнят подземные реки, и Волк вырвется, чтобы смести мир, изживший себя… Гельд жалел, что нет третьего столба – показать возрождение нового мира, который придет на смену старому, чтобы начать все сначала. Люди нередко воображают эти две грани – рождение и смерть – застывшими и не понимают, что они не стоят на месте, а непрерывно движутся, переливаются одна в другую. И это их движение и есть жизнь. Движение жизни создается борьбой добра и зла, которые сами ежечасно меняются местами и перетекают одно в другое. Миры родятся и умирают не потому, что были плохи, а потому, что пришло их время уступить место другим, как зерно уступает место колосу. И ничего в этом ужасного нет. И пугает в этих столбах не гибель мира, а человеческий мелкий страх перед непонятным. Себя самого ведь так легко вообразить сердцем мира, случись с которым что – и ничего во всей вселенной не останется.

А Хагир, глядя на образ гибели мира, вспоминал свои мысли над пепелищем усадьбы Лейрингов. Он думал о гибели своего рода и собирался за него мстить, но придет срок, и весь мир вот так же погибнет. Так стоит ли мстить кому-то, поднимать людей на борьбу с врагами? Мир погибнет независимо от того, будет ли Квиттинг платить дань фьяллям или не будет.

– Хагир, пойдем! Здесь страшно стоять! – Кайя вцепилась в его руку и потащила дальше, к воротам, куда уже втягивалась вся толпа.

И Хагир быстрым шагом стал подниматься к воротам, стараясь опередить остальных. Может быть, мир и погибнет, но вовсе не безразлично, будет ли Кайя и все ее поколение чувствовать себя рабами от рождения или свободными. Свободному даже умирать легче. И только свободный одолеет Волка в себе.

Тяжелые ворота были не заперты, но железные петли заржавели и поддавались с большим трудом. Совместными усилиями, взявшись за литое бронзовое кольцо, хирдманы лишь чуть-чуть сумели приоткрыть створку, а потом по одному пролезли внутрь и оттуда, дружно толкая, раскрыли ворота так, чтобы смогли пройти все.

– Когда тут были фьялли, пятнадцать лет назад, Хродмар Удачливый предлагал снять ворота и увезти их в Ясеневый фьорд! – шепотом рассказывал Гельд Тюре и Асте. – Но люди не захотели: во всем Фьялленланде нет такой огромной постройки, чтобы повесить эти ворота, а просто вкопать столбы в землю не годится. Представьте себе ворота, за которыми ничего нет – это же ворота на тот свет!

– Ой, страшно! – Аста нарочито содрогнулась и вцепилась в руку Гельда.

– И откуда ты все знаешь? – шепнула Тюра.

– Как-то само получается! – Гельд пожал плечами, словно просил прощения за свою странность. – Мне все интересно.

Войдя, гости святилища сбились в кучу возле самых ворот. Широкий двор казался огромным и пустым, на нем выросли мох, вереск, даже кусты, сейчас голые, с кучами сгнивших листьев внизу. Идолы стояли потемневшие, потрескавшиеся, без украшений, снятых неведомо кем и когда. Вода, ветер, холод и тепло так изменили их черты, что трудно было различить, где Браги или Видар, где Локи и Улль. Выделялись только Один в самой середине, самый высокий, с воронами на плечах, Хеймдалль с огромным рогом, настоящим рогом древнего ауроха длиной в два локтя, прочно вставленным в деревянные руки идола, и Тор с огромным молотом из настоящего кремня. Этому дождь и ветер нипочем.

Какой-то мертвый дух носился над площадкой, холод и трепет пронзали каждого из вошедших. Мертвые боги, как мертвые люди, становятся неузнаваемы, и жутко было видеть этих деревянных мертвецов на престолах хранителей мира. Это только идолы, только дерево, боги – не здесь, они в небесных палатах, такие же сильные и прекрасные, как всегда… Но чем меньше жертвенников согревается огнем, тем меньше сила богов. Потому-то так страшно видеть покинутое святилище – это крепость, отбитая у асов великанами, у знания дикостью, у зрения слепотой, у великодушия и ума жадностью и тупостью. Два идола лежали на земле, сброшенные с каменных престолов, и пустые места в строю тоже казались проломами в оборонительной стене. О боги, какими бы вы ни звались именами, держитесь крепче на престолах, не падайте, не давайте зверю в человеке задушить бога!

Из-под мха здесь и там виднелись какие-то темные предметы – то ли потерянное оружие, то ли старые угли, то ли что-то еще. Никто особенно не приглядывался, боясь увидеть оскаленный череп или что-нибудь в этом роде. В огромной яме скопилась полузамерзшая вода.

– Там лежал Волчий камень. – Гельд показал на яму. – Я думаю, жертвы нужно приносить здесь, перед ямой. Иди!

Он кивнул Бьярте. Сейчас она казалась особенно суровой и решительной: это жертвоприношение было ее первым настоящим шагом к мести за мужа.

Она вышла на площадку святилища, остановилась в нескольких шагах перед полукругом идолов и подняла руки. Бергвид прошел следом и встал перед идолами в трех шагах от женщины.

– Привет вам, Могучие Светлые Асы! – громко и торжественно заговорила Бьярта, и у всех стоявших за ее спиной сердце разом дрогнуло и взлетело куда-то вверх, к горлу, по коже побежали мурашки, у женщин на глаза навернулись слезы. – Позвольте нам войти в ваш покинутый дом и вознести вам хвалу! Взгляните сюда из небесных палат, бросьте взор на забытый вами народ! Примите жертвы в покинутом доме, и пусть снова согреет вас тепло жертвенного огня! Пусть взвеселятся сердца ваши и обратятся к нам, квиттам, молящим о помощи!

Боги и люди молчали, но ветерок с моря широким крылом летел над вершиной, шевелил волосы, качал голые ветки кустов, и все святилище вдруг показалось живым. Сам холм проснулся, неглубоко вздохнул, высохшие стебли трав затрепетали, как ресницы перед пробуждением. Боги услышали зов.

Все ожили, зашевелились. Хирдманы принялись складывать дрова на старом угольном пятне перед идолами.

– Жаль, нет Фримода ярла – вот кто умеет приносить жертвы! – шепнула Тюра Гельду. – А правда, что тут кого-то убили?

– Да. Вот здесь. – Он слегка кивнул почти на то самое место, где копошились хирдманы с вязанками дров и хвороста. – Стюрмир конунг убил Фрейвида Огниво, хёвдинга западного побережья. Разве у вас об этом не рассказывали?

– Очень мало, смутно, и каждый свое. – Тюра бегло оглянулась на Бергвида, точно боялась, что он услышит толки о своем отце, но он смотрел в темные лики богов и не замечал ничего вокруг. – Мы так и не поняли, был Фрейвид предателем или нет. А это ведь важно. Если конунг убил хёвдинга перед самой войной, значит, один из них уж точно предатель. Хотелось бы знать который. А уж когда стало известно, что дочка Фрейвида замужем за кем-то из фьяллей, стали говорить, что предатель Фрейвид.

– Ну, дочка его тут ни при чем, но это мнение лучше считать правильным. Сейчас, понимаешь ли, очень важно, чтобы Стюрмир конунг был героем, а его враг, следовательно, предателем. Иначе ничего не выйдет.

– А я слышала одну сагу, где совсем наоборот. Наш отец был тут, в войске, но не в святилище, и не видел, как было дело. В святилище вообще никого, кроме них двоих, не пустили. Говорили, что Фрейвид первым напал, но наш отец не верил. Он говорил, что Фрейвид собирался воевать с фьяллями, а не с собственным конунгом. А мы с Бьяртой были совсем девочки, мы тогда не понимали, чего вокруг говорят, а сейчас не помним. Но детям мы пересказываем все так, как говорил наш отец. Что же, теперь пересказывать все заново?

– Непременно. – Гельд уверенно кивнул. – Пусть мертвые послужат живым.

– Ты думаешь, это справедливо? Мертвым надо отдавать должное, а не использовать их, как рабов, посылая куда угодно хозяину.

– А как теперь разобрать, в чем это «должное»? Всего пятнадцать лет прошло, а правды уже никто не знает. Одни умерли, другие забыли и спутали. А главное, даже о вчерашних событиях каждый расскажет по-другому, потому что видел в них только то, что ему самому близко. Всякий смотрит по-своему. И всегда живые видят в мертвых то, что хотят видеть. Помнят только то, что нужно живым сейчас, а ненужное, неудобное забывают. А следующее поколение рассудит все наоборот.

– И так до бесконечности?

– Да. До самого Затмения Богов.

– И истина никогда не будет известна?

– А что такое истина? – Гельд пожал плечами. – Мне думается, истина – это когда каждый получает по справедливости. А справедливость в каждом новом случае другая – надо же учесть все обстоятельства. С мертвыми это уже невозможно: они ведь знали много мелочей, которых нам не узнать. Но я не стал бы их жалеть. Пусть мертвые участвуют в жизни хотя бы так, вдохновляя своим примером потомков.

– Сегодня на одно, а завтра на другое?

– А чем плохо? Ведь если бы с ними было все раз и навсегда ясно, то их только и осталось бы закрыть в сундук и забыть о них. А пока о них спорят и дела их понимают каждый раз по-разному, они как бы и живы. Ведь только живые способны меняться, понимаешь? Каменеет в неподвижности мертвое, ни на что не годное. Знаешь ведь «Сагу о Греттире»? О нем уже столько лет рассказывают, и каждый судит по-своему: то ли он был великий герой, то ли разбойник и негодяй. И главное тут даже не сам Греттир, а то, что каждый слушатель прикидывает на себя: а я-то кто, герой или негодяй? А я-то как проявил бы себя на его месте? В том-то и смысл каждой саги, чтобы слушатель задумался о самом себе. А если этот вопрос раз и навсегда решить, то Греттир, в любом качестве, вдвое подешевеет. Вот тут-то он и умрет по-настоящему. Я, когда умру, предпочел бы, чтобы обо мне говорили разное. Тогда меня не скоро забудут!

Гельд улыбнулся, а про себя подумал, что трудностью оценки жизненных деяний вполне равен герою древности. Пока он еще не рассказывал Тюре о том, как пятнадцать лет назад успел за один год повоевать и за фьяллей, и за квиттов. Во всем этом была слишком замешана сестра того самого Асвальда Сутулого, хорошо известного жителям Березового фьорда, и Гельд не хотел тревожить невесту воспоминаниями о своей давней любви. Когда-нибудь потом… когда ей, на самом деле, будет уже все равно, на чьей стороне он воевал.

Костер на месте старого жертвенника был готов. Подвели двух барашков: одного белого, другого черного.

– Хе-хе! – буркнул рядом Вебранд. – А я-то думал, ты эту скотину приготовил к себе на свадьбу!

Вперед снова вышла Бьярта с большой серебряной чашей из наследства Ночного Волка, за ней Хагир с длинным ножом.

– Мы приготовили для вас хорошую жертву, Могучие Светлые Асы! – заговорила Бьярта, став лицом к идолам и требовательно глядя в небеса, словно ожидая немедленного ответа. – Примите ее и пошлите нам удачу!

Хагир перерезал горло черному барашку, Бьярта подставила жертвенную чашу. Горячая красная кровь залила руки и платье Бьярты, и в этом изобилии все увидели добрый знак. Она опустила в кровь метелку из можжевеловых ветвей и стала кропить идолы богов, медленно двигаясь вдоль полукруга и протяжно выкрикивая:

– Дайте нам удачу, Могучие Светлые Асы! Пусть все старое умрет, пусть новое родится! Пусть останется во мраке забвения наша слабость, пусть исчезнет в пасти Нидхёгга наше бессилие, пусть смоет водой подземных рек наши поражения и потери! Пусть предки дадут нам свою доблесть и силу, пусть укрепят наш дух, пусть вложат в наши руки оружие, а в сердце – волю к победе! Пусть глаза наши не смотрят назад, пусть через сердце наше проляжет дорога к возрождению мира!

Ветер взвыл над вершиной священного холма, как будто его-то и звали и он торопился откликнуться на зов. Ветер взметнул пламя костра, на широкой площадке стало светло, как будто молния вдруг пала с небес. Дети спрятали лица в платьях матерей, женщины задрожали, мужчины напряглись, как перед схваткой.

Хагир зарезал второго барашка, белого, и Бьярта вновь наполнила чашу. Потом она подошла к Бергвиду и обрызгала его жертвенной кровью.

– Пусть это будет тот, кто снимет проклятье Квиттинга! – выкрикивала она, обходя Бергвида кругом по солнцу. – Пусть это будет тот, кто вернет земле силу и удачу, кто даст людям смелость и единство, кто укрепит своим именем и примером сердца и руки! Пусть в нем будет мудрость Одина, сила Тора, отвага Тюра! Пусть Локи сжигает всех его врагов, а Ньёрд всегда наполняет паруса его попутным ветром! Пусть он станет острием меча квиттов, головой и сердцем племени, свершит нашу месть, даст нам свободу и процветание, пусть его имени страшатся враги! О Великие Светлые Асы! Дайте оружия ему, Бергвиду сыну Стюрмира, чтобы сам он стал оружием Квиттинга!

Было слышно, как под холмом о берег ударила огромная волна, широко накатилась и с драконьим шипением сползла назад, волоча по мерзлому песку кожистые жесткие крылья. Остатки жертвенной крови в чаше вдруг всколебались, и Бьярта вздрогнула, едва не выронив ее. Воздух над площадкой святилища вдруг уплотнился и потеплел, и с каждым вдохом этого воздуха, как с глотком чудесного напитка, всякий ощущал себя сильнее, мудрее, спокойнее. Боги были здесь, и даже дети ясно чувствовали их присутствие.

Между идолами Одина и Тора, стоявшими в самой середине полукруга, внезапно возникло серебристо-белое сияние. Люди попятились, на месте остался только Бергвид. Сияние сгустилось и образовало человеческую фигуру. Высокий старик с длинными волосами и бородой был серебристо-белым, как лунный свет, а в складках его плаща залегли угольно-черные тени. Волны длинных волос мягко колебались, он двигался неслышно, но почему-то казалось, что шаги его очень тяжелы, что на земле, где он ступает, должны остаться вмятины. Один из колдунов Острого мыса, Сиггейр, бывший жрец Тюрсхейма, вышел из-за спин богов, и в руках держал меч в ножнах. Рыжеватые отсветы костра не могли оживить его бледность, он шел через пламенные отблески, белый и неслышный, и нес на себе другой мир, не схожий с миром живых. Ветер летел через него, как через облако дыма, но не мог поколебать даже волоска.

Держа меч на вытянутых руках, Сиггейр сделал несколько неслышных шагов, склонился, положил подношение возле костра на землю и сразу исчез, даже не разогнувшись. Он ушел под землю, оставив свой дар на поверхности.

Люди еще не успели опомниться и отвести глаза от того места, где он находился, как между идолами Одина и Тюра появился второй призрак – невысокий, большеголовый мужчина с растрепавшейся бородой. Его вытаращенные глаза горели страшным синим светом, а на горле виднелась огромная зияющая рана. Он нес длинное копье, и наконечник сиял тем же синим призрачным светом, что и глаза Кара Колдуна. Он выглядел таким страшным, что многие жмурили глаза, не в силах на него смотреть; даже дышать было невозможно в то время, пока Вестник Полнолуния присутствовал на площадке святилища. Копье легло рядом с мечом, и Кар втянулся в землю.

Из-за спины Одина медленно выбрался седой старик, весь белый, как лунный свет. Самый старший из призрачных хранителей Острого мыса держал в руках шлем, и казалось, что темное железо слишком тяжело для старческих рук. Горм прошел лишь несколько шагов, опустил шлем на землю и исчез.

А прямо перед идолом Одина возникла еще одна фигура. Это был рослый мужчина с сильными руками и окладистой бородой, и при виде его Гельд сильно вздрогнул и шагнул вперед. Рам Резчик держал перед собой большой щит, украшенный искусно выкованными и отлитыми бляшками. В несколько широких шагов он пересек площадку, приблизился прямо к Бергвиду и протянул щит ему. Бергвид, как во сне, поднял руки и принял подарок. Тяжесть щита оказалась вовсе не призрачной, и от неожиданности Бергвид едва не выронил его. Рам Резчик еще несколько мгновений постоял, пристально глядя на Бергвида, потом обернулся и бросил взгляд на Гельда.

– Я помню, что предрекли твоему рождению, – тихо сказал призрачный кузнец, и голос его ясно прозвучал в ушах у каждого, даже у стоящих поодаль. – Но судьбы не оспоришь. Делай то, что считаешь правильным. И ты будешь прав перед богами.

Потом он повернулся и медленно двинулся назад, к полукругу идолов. С каждым шагом он погружался в землю, точно спускался по невидимой тропе. Вот последний из хранителей Острого мыса исчез, и на площадке стало темно, хотя костер горел по-прежнему: его яркое пламя казалось темным и дымным после белого огня иных миров.

Бергвид наклонился и опустил щит на землю возле своих ног.

– Поклянись богам и людям направить твое оружие во имя мести на врагов Квиттинга! – потребовала Бьярта. Голос ее звучал низко, как будто говорила сама земля: немыслимые силы святилища, воля богов и людей, предков и потомков искали выхода и наши его в ней. – Поклянись своим предкам развеять память о старых поражениях и возродить славу, ради которой они отдали жизнь!

– Я клянусь… – Бергвид протянул руку к огню, за которым было сложено его новое оружие. – Я клянусь, что жизнь моя будет отдана во имя мести фьяллям и прочим врагам квиттов. Я клянусь отомстить за моего отца, Стюрмира конунга, предательски убитого в горах Медного Леса. Я клянусь отомстить за мою мать, Даллу дочь Бергтора, проведшую жизнь в рабстве и унижении. Я клянусь вернуть моему роду честь и славу, которые ему предназначены. Я клянусь сделать Квиттинг сильным и непобедимым и не буду знать покоя ни на один день. Клянусь отдать все силы, чтобы враги содрогались при моем имени. Пока я жив, во мне будет жить война во имя мести! Клянусь священным огнем и жертвенной кровью, клянусь ликами богов и памятью людей. Я, Бергвид сын Стюрмира, законный конунг квиттов!

Бергвид повернулся к людям, как будто хотел и им, после богов, показать свое лицо и подтвердить клятву. И застыл, как новый идол, не сводя глаз с воротного проема.

Там, напротив него, стоял еще один человек – высокий плечистый мужчина лет пятидесяти, с длинными полуседыми волосами, с резкими чертами лица, полускрытыми короткой густой бородой. Морщины и косматые брови придавали ему вид суровый, решительный, непреклонный. На нем была кольчуга, прорванная на плече, а одежда под ней висела клочьями. Старый воин держал в руке меч, и ветер раздувал волосы, так что они стояли вокруг головы грозовым дрожащим облаком. Сверкающий взгляд был направлен прямо на Бергвида и пронзал, как копье.

Бергвид дрогнул, как будто его ударили в грудь, отшатнулся, но тут же овладел собой и снова шагнул вперед, к воротам. Призрачный воин широко взмахнул мечом, и искры от лезвия дождем осыпали землю, как будто высеченные столкновением клинка с ветром. Эти искры притянули к себе все взоры, а когда глаза поднялись, воина уже не было.

Бергвид медленно опустился на колени и закрыл лицо руками, липкими от застывшей жертвенной крови. На него, здорового и сильного, но всего лишь восемнадцатилетнего парня вдруг обрушилась каменная лавина старой войны: страдания и смерти, боль ран и отчаяние потерь, гордость самопожертвования и позор предательства, горящие дома и плач над мертвыми. Стремления и горести всего предыдущего поколения давили на плечи, пригибали к земле. Все это входило в его душу и выстраивалось там; со временем он привыкнет носить это в себе и почти не будет замечать тяжести, но сейчас, в первые мгновения, он только и понял, за какое дело взялся. Меч предков выдержит не каждый.

– Кто это был? – шепнула Тюра, не сводя глаз с опустевшего воротного проема. – Это…

Она догадывалась, но не смела произнести имя вслух.

– Это был Стюрмир Метельный Великан, – сказал Хагир, тоже глядя в темноту, скрывшую мертвого конунга. – Я видел его в детстве… Я его запомнил именно таким. Он подтвердил, что передает своему сыну долг мести. Теперь мы победим. Я уверен.

Гельд молчал и вытирал мокрый лоб. Да, боги и предки откликнулись на призыв в заброшенном святилище гораздо громче и охотнее, чем он предполагал. Они как будто только и ждали, что их позовут. Старый конунг послал сына в битвы, но и его, Гельда, собственный отец, Рам Резчик, тоже недаром напомнил пророчество, сделанное при его рождении. «Он будет плохим помощником квиттам». Гельд надеялся, что это относится к его давним походам под стягом Торбранда конунга и никогда не повторится. Но призраки не вспоминают ненужных вещей. К чему это относится теперь? К Бергвиду? И не было ли плохой услугой Квиттингу его освобождение из свинарника? Однако, так или иначе, но назад его уже не вернуть.

– О чем он говорил? – украдкой шепнула Тюра. Она видела, что Гельд очень встревожен словами призрака, и не могла удержаться от вопроса.

– Что хватит с меня подвигов, пора и домой! – ответил Гельд. Разъяснять все в подробностях было не время.

– И правильно! – с облегчением одобрила Тюра. Виденное в святилище произвело на нее сильное впечатление, но от этого еще меньше хотелось, чтобы ее второй муж сложил голову в той же войне, что и первый. – Я и раньше была уверена, что твой отец – очень умный человек… умный призрак то есть.

– Вот так вот! – шептала Аста и тайком показывала язык Кайе и Колю. – У вас никакого деда нет, а у меня теперь есть дед – призрак! Завидно, да?

На другой день «Змей», «Кабан» и «Златорогий» обогнули Острый мыс и поплыли вдоль восточного побережья Квиттинга на север. Конечной целью был Тингваль, усадьба хёвдинга Квиттингского Востока, где жила сестра Хагира Борглинда. Но и путь туда уже служил будущему делу. Гельд, хорошо знавший побережье, мог указать усадьбы наиболее знатных и состоятельных людей. В каждой такой усадьбе три корабля останавливались и Бергвида сына Стюрмира показывали как наследника квиттинских конунгов. Посмотреть на такое чудо сбегались жители всей округи, и казалось удивительным, что где-то на Квиттинге еще встречается такое многолюдство. Женщины дивились, а мужчин это зрелище радовало: надежда собрать войско выглядела все более осуществимой.

– Довольно квитты жили в унижении и бедности, платили дань фьяллям и терпели разорение и бесчестье! – говорил Хагир в гридницах, полных хозяйскими хирдманами, работниками, окрестными рыбаками и бондами. – Наша земля пустеет, наши дети растут, не смея поднять головы, а если такой смелый и найдется, то он недолго останется в живых! Мой вождь, Стормунд Ершистый, дрался за свободу своей семьи и одержал победу! И я зову всех, кто не хочет жить и умереть рабом, идти с новым конунгом квиттов!

Эти и подобные слова встречали разный отклик. Иной раз Хагир видел, что его слова зажигают души людей, что хозяйские сыновья-подростки слушают его с горящими глазами и мысленно уже видят свои будущие подвиги. Но тут хозяин вздыхал и махал рукой:

– Так это все когда было! Пятнадцать лет назад! Тогда люди были другие!

– Какие – другие? Тебе, я так думаю, побольше пятнадцати! Ты тоже тогда был! Куда же ты делся, так сказать?

– Вот сюда! – Хозяин обводил руками свою пустоватую гридницу, где было два серебряных кубка, но восемь человек детей, из них пять девочек. – Вот сюда! Мне надо кормить этих маленьких короедов, мне надо будет женить их со временем и выдавать замуж, да в приданое дать что-нибудь получше пары каменных жерновов! Пятнадцать лет назад я, точно, ходил воевать, даже два раза – и со Стюрмиром конунгом, и с Гримкелем конунгом. Тогда я был моложе тебя и меня никто не держал за штаны. А теперь – вот! – Он опять обвел рукой головки детей. – Теперь ты сам воюй, последний из Лейрингов, а я буду за тебя молиться.

Люди с изумлением и даже со страхом смотрели на Бергвида, разглядывали оружие, подаренное призраками, и великолепный корабль, отбитый у фьяллей, с жадным вниманием выслушивали рассказы о битвах возле Березняка и о знамениях в святилище Тюрсхейм. Особенно потрясало появление призрака самого Стюрмира Метельного Великана.

– Да, это так! – соглашались люди. – Если старый конунг вернулся, значит, он хочет, чтобы квитты снова сражались с фьяллями!

Многие радовались, но многие лишь качали головами.

– Как можно сейчас собирать войско? – говорили они. – У нас и людей нет, и оружия нет. Железные копи заброшены, печи травой заросли, только и хватает кое-как на косы и топоры… Какое тут войско? Из одних рыбаков? С палками и камнями? Вот если бы призраки и нам всем принесли по мечу и шлему…

Эти сомнения имели под собой почву: даже в больших усадьбах хозяйства выглядели бедными, скота имелось мало. Слишком много приходилось отдавать фьяллям. И каждый год случались происшествия, подобные тем, что пережил Березняк: каждый год кто-то погибал, пытаясь отстоять хоть что-то от жадных грабителей. Но победные исходы случались очень, очень редко. Здесь ведь никому не являлся на помощь заморский ярл с сотенной дружиной. И те, кто больше всех страдал от грабежей, меньше всех хотел что-то сделать для их прекращения. Каждый судорожно держался за свой убогий кусок, гораздо лучше представляя полное разорение и гибель, чем победу и процветание.

– А кто-нибудь из могущественных людей вас поддерживает? – часто спрашивали в разных местах. – Кто-нибудь из конунгов или из тех, кто может собрать войско? Вот, вы говорили что-то про ярла с Квартинга – он-то обещал дать вам людей? Сколько он дает? На кораблях с припасами?

– Это не его дело! – с досадой отвечал Хагир, чувствуя, что отказ Фримода ярла повредит их делу больше, чем он думал поначалу. – Фьялли разоряют не Квартинг, а Квиттинг! С кого еще нам спрашивать, как не с самих себя! Мы сами должны биться за нашу землю, а не кто-то другой!

– Уж я бы не стал терпеть, если бы с меня каждый год заново снимали штаны! – восклицал Вебранд, который не мог взять в толк, чего они все боятся. – Уж я бы перегрыз горло тому фьяллю, который попытался бы собрать с меня дань! Смешно смотреть, как вы глодаете кору и жуете мох, хуже скотины, и не смеете драться за хороший хлеб и мясо! Крысоеды! Едите всяких зайцев, прочую ушастую дрянь, а коров и овец сами отводите фьяллям! Посмотрите на меня! – И он гордо ударял себя в грудь. – Я никогда никому не платил дань! Фьялли с Хрейдаром Гордым убили у меня половину дружины, и я скорее надену женское платье и сяду к прялке, чем смирюсь и откажусь от мести! Среди вас ведь нет ни одного такого, кому было бы не за что мстить фьяллям. И если вы собираетесь мстить «никогда», то звание вам одно – паршивых трусов!

На него обижались, возникали ссоры, перебранки, Хагир и Гельд с трудом могли примирить хозяев с беспокойными гостями. Бергвид смотрел на эти споры с презрением: для него все в жизни было просто и ясно. После того как его право и призвание подтвердили боги, он и сам стал смотреть на людей свысока, будто сошедший в Средний Мир бог.

– Мой старший сын тоже говорил такие речи! – кричала Вебранду одна женщина, исхудалая и высохшая, как щепка, и злая, как голодная куница. – Тоже говорил, что не будем платить! Его убили, и теперь мы сидим зиму и лето на одной рыбе, потому что некому пахать землю, некому ходить в лес с луком! А ты хочешь, старый волк, чтобы и младшие мои туда же отправились? Посылай своих, если у тебя есть лишние! Вы натравите на нас фьяллей и разбежитесь, а нам опять воевать одним! Знаем мы таких героев!

– Ну, если бы кто-то помог… – здесь и там приговаривали квитты. – А без помощи мы немного навоюем… Вон, и вы корабль отвоевали, а дома и хозяина лишились!

Люди косились на женщин и детей, которых возили на себе «Змей» и «Кабан». Конечно, впечатление они производили не самое подходящее: каждый, кого звали на войну, очень легко воображал своих собственных женщин и детей осиротевшими, лишенными крова и обреченными скитаться по чужим домам.

– Надо скорее избавиться от них! – говорил Бергвид и брезгливо морщился, как будто речь шла о корзине с крысами. – Над нами только смеются из-за этого курятника!

– Правильно! – весело одобрял Вебранд. Надменность бывшего раба забавляла его, и он неустанно ее подогревал. – Ты рассуждаешь как истинный конунг! Зачем в военном походе нужны женщины, всякие там старухи, вдовы, чужие невесты? Без них обойдемся!

Но все же постепенно, от усадьбы к усадьбе, вокруг Хагира и Бергвида стали собираться люди. То один, то другой сын бонда, рыбак или работник, зачарованный рассказами и видом «Златорогого», приходил проситься в дружину. Мужчинам опостылела жизнь в бедности и унижении, а вооруженная дружина ведь всегда раздобудет себе мяса и пива, верно? С такими вождями не пропадешь! Постепенно на «Златорогом» набралось достаточное количество гребцов, и Бергвид, став независимым от дружин «Кабана» и «Волка», посматривал теперь еще более самодовольно. Глядя на вождя, его молодая дружина тоже стала держать носы высоко, и опытные, умелые хирдманы Гельда, Хагира и Вебранда, встречая пренебрежительные взгляды вчерашних рыбаков, не знали, обижаться или смеяться.

Вслед за простыми потянулись и знатные люди. Первым явился Оддбьёрн по прозвищу Муха – рыжеватый, невысокий, подвижный, говорливый человек средних лет, одетый довольно бедно, но с хорошим оружием, сохраненным где-то в тайниках. Дружина его насчитывала всего шесть человек, но зато он был полон решимости.

– Я давно ждал, что новый конунг появится! – просто объяснял он. – Ведь в святилище Стоячие Камни еще пятнадцать лет назад было дано пророчество, что он появится, когда придет его срок. Мне мать рассказывала. Да у нас многие знают. А раз срок пришел, надо начинать дело. Ведь пахать и сеять надо весной, а то к осени ничего не вырастет. И это то же самое. Чтобы чего-то пожать, надо засеять. Я с тобой, Бергвид сын Стюрмира. Может, от меня будет немного пользы, но зато моя совесть будет чиста!

Миновав область Квиттингского Юга, корабли плыли теперь вдоль восточного побережья, уже много лет подвластного Хельги хёвдингу из рода Птичьих Носов. Эта область находилась под защитой конунга слэттов и не платила дани фьяллям; здесь люди жили чуть побогаче и гостей принимали охотнее, особенно когда узнавали Гельда Подкидыша и слышали, что Хагир сын Халькеля тоже в родстве с хёвдингом.

Но и Квиттингский Восток трудно было назвать процветающей областью. Еще пятнадцать лет назад сюда прикатилась первая волна беженцев с севера и запада, и с тех пор этот поток, хотя и ослабел, почти не прекращался. Каждый год на восточном побережье появлялись новые люди, очень похожие на домочадцев Березняка: с детьми и старухами, с кое-как выхваченными из огня узлами, но почти без мужчин, без скота, без денег и какой-нибудь ценной утвари. Еще пятнадцать лет назад всю землю, пригодную для пастбищ и полей, заняли и поделили, все места рыбной ловли пометили владельческими знаками. Каждая полянка в лесу выкашивалась, лесных зверей в прибрежной полосе почти истребили и оттеснили в глубину полуострова. На сенных сараях красовались замки, а стены носили следы починок – грабители приходили с топором и просто прорубали в стене новую дверь. Многие из тех, кто у себя дома звался знатным хёльдом и хозяином работников, теперь сами оказались вынуждены взяться за плуг и косу, но прокормить семью могли едва-едва. Людям не хватало места, часты были ссоры, столкновения, и на ежегодных тингах разбиралось множество дел, зачастую кончавшихся кровной местью и уничтожением целых родов. Здесь, где фьялли не показывались, тоже бушевала война.

После Квиттингского Юга Хагир уже многого не ждал, но на востоке люди откликнулись на призыв гораздо охотнее.

– Живем на головах друг у друга, чтоб нам провалиться! – восклицал Яльгейр хёльд из усадьбы Ягнячий Ручей. Его отец, Кетиль Толстяк, погиб пятнадцать лет назад, а сам он успел лишиться уха в какой-то схватке и носил прозвище Одноухий. – Говорили, будто рауды пошли заодно с фьяллями воевать, потому что у них места не было – ну, так теперь и наши хоть на кого готовы пойти! Правда, Гельд! Ты же знаешь, скажи! Тут где хочешь сеть закинь – за чужую зацепишься! Мы с Бримом Зевакой уж на что друзья и соседи – за зиму три раза сцепились! Ну, вы сами знаете! – Широкими взмахами рук он призывал жителей западного побережья понять его беды, и Бьярта убежденно кивала, вспоминая свои ссоры с Ульвмодом Тростинкой из-за пастбищ, овец и тому подобного. – Мой отец еще тогда погиб, когда фьялли к нам в первый раз пришли, а ведь тогда-то наши одолели! Так что я хуже моего отца! Вышвырнем их, поганых, чтобы все эти пришлые назад к себе поползли! А мы вздохнем как следует! Ведь вся земля до Сокольей горы была моя, а на юг до самого ольховника – там были мои поля, а теперь какие-то тролли сидят. Да у меня у самого рук бы не хватило еще там пахать! А десять лет назад у нас целая война за эти земли была, почище твоей Битвы Чудовищ! Человек десять там и закопали, чтоб ты сдох! И ни единого фьялля рядом не было, все свои же, квитты натворили, чтоб их тролли драли!

Народ волновался: старшее поколение еще помнило оставленные на западе и юге разоренные, сожженные дома, и жизнь до нашествия всем рисовалась спокойной, изобильной – совсем не такой, какой была на самом деле. Грудь вздымалась, как парус на ветру, от одной мысли вернуть все назад. В глазах светлело, решимость вскипала в жилах. Здесь, не видя каждый год фьяллей, люди злились без боязни и не отказались бы попробовать силы в битве. По крайней мере, сейчас, пока шли одни разговоры.

– Да, да! Мы вернем наши дома! Мы отобьем назад нашу землю! – приговаривали сотни голосов. – Для этого нам послан конунг! Для этого боги послали ему оружие – чтобы он стал нашим оружием!

– Вот только кто возглавит войско? Что скажет Хельги хёвдинг? И его сын Даг! Даг сын Хельги – славный воин! Если он пойдет с вами, то боги пошлют победу! С ним мы победили пятнадцать лет назад!

К усадьбе Тингваль, где жил хёвдинг со своим родом, подошло уже целых пять кораблей. Слухи их опередили, и Хельги хёвдинг хорошо знал, чего ему ждать. Гостей встретили радушно, немедленно устроили пир, но, как скоро заметил Хагир, родичи хёвдинга предпочитали говорить только о семейных делах. Сестра Борглинда была счастлива встретиться с Хагиром, восхищалась, видя, в какого видного мужчину вырос ее маленький брат, и даже расплакалась, заметив в нем сильное сходство с дядей Ингвидом, которое с годами становилось сильнее. Но его нынешние цели в жизни ее скорее смущали, чем радовали, и призывы отомстить за пепел усадьбы Лейрингов не находили отклика в ее сердце.

Сама Борглинда теперь была статной, величавой женщиной лет тридцати с небольшим, очень красивой, румяной, с блестящими глазами и гордой походкой. С Бергвидом она обращалась учтиво, но скорее дивилась, что он выжил и вернулся, чем приветствовала это. Гораздо больше ее занимали дела Гельда, который за те же пятнадцать лет стал ей намного ближе, чем незнакомый родич.

– Ты собираешься жениться? – повторила она, когда Гельд впервые подвел к ней Тюру, за спину который застенчиво пряталась Аста. – Ты собираешься жениться? – повторяла Борглинда, будто не веря, но ее светло-карие глаза уже загорались ликованием, прорваться которому мешало лишь недоверие. – Нет, правда? И двадцати лет не прошло… О… Нет, не шутишь?

– Не такой уж я дурак, чтобы шутить такими вещами!

– Вот на этой милой женщине? О… Даг! – изо всех сил закричала Борглинда, хлопая в ладоши, и от ее недавней величавости ничего не осталось: она стала похожа не на знатную хозяйку большой усадьбы, а на пылкую девочку, у которой сбылась заветная мечта. – Мальфрид! Халькель! Хельга! Хёвдинг! Зовите всех! Дагвард! Эльдвина! Ингъяльд! Свейн! Всех, всех зовите ко мне! Брюнвейг! Хьяльмар! Все бегите сюда! Сюда! Даг! Хельга!

Тюра была смущена таким шумом, а Гельд смеялся. Пятнадцать лет замужества превратили Борглинду из рода Лейрингов в истинную представительницу Птичьих Носов: теперь она тоже созывала родню по всякому поводу и умела радоваться только сообща.

– Вот на этой женщине? – сыпала она вопросами, пока муж, дети, свекр, воспитатели детей, воспитанники мужа и всякие прочие родичи и домочадцы сбегались со всех сторон. – А кто она родом? Откуда она? Кто есть из родни? А первый муж? А дети? Только вот эта? А приданое? Нет ничего? Совсем ничего? Как хорошо! Какая радость! – Борглинда била в ладоши и хохотала, смущая Тюру все больше и больше.

– Хи-хи! Вот, говорят, превратности судьбы! – вставила троюродная сестра Мальфрид, длинноносая бледноватая женщина, игривая не по годам. – Пока Гельд считался подкидышем без рода и племени, он сватался к дочке ярла, а когда стал родичем конунгов, то пятнадцать лет выбирал и выбрал – вот кого! – Она все же не решилась непочтительно отозваться о Тюре и только засмеялась.

– Да он ведь так и не понял! Я пятнадцать лет не могу ему втолковать, что он родич конунга! Но это все неважно! Такую ты и должен был выбрать! Я этого и ждала! Вдова, без приданого, с ребенком! Как раз для тебя! Как я рада! Ха-ха! Значит, «Грам женился на вдове, и у них родилось со временем восемь детей», так? Да? Скажи мне!

Борглинда хохотала и теребила Гельда за мех накидки. Он смеялся, но явно не больше Тюры понимал, при чем тут Грам и восемь детей.

– Ты все забыл! – раскрасневшаяся от крика и смеха, тяжело дышавшая Борглинда с укором посмотрела на него, концом покрывала вытирая слезы в уголках глаз. – Ты же рассказывал про какого-то Грама, которые нашел спрятанный клад мертвеца и потом женился на его вдове. Который повесил на грудь железную крышку от котла и притворялся покойником, и настоящему покойнику давал пощупать! «Ты не покойник!» – «Сам ты не покойник!» Неужели не помнишь?

– Была такая сага… – бормотал Гельд, смеясь и хмурясь, пытаясь уловить смысл этих невнятных криков. – Неужели я тебе рассказывал?

– Ты ничего не помнишь! Вот они, мужчины! – доверительно обратилась Борглинда к Тюре. – Ничего не помнят! Эту сагу про покойника и восемь детей вдовы я услышала от него пятнадцать лет назад, в тот вечер, когда впервые его увидела, еще там, на Остром мысу, в нашей старой усадьбе. Я потому его и заметила, что уж очень сага была смешная и несуразная. И он еще охотно признался, что сам половину придумал! Ты не думай, он со временем не взрослеет, он всю жизнь такой и к старости не исправится! Он и пятнадцать лет назад такой был! Мне самой тогда было пятнадцать… или уже шестнадцать?

– Мне было двадцать пять, – вспомнил Гельд. – Ты зря смеешься, я помню тот вечер. Ты еще плакала за дверью и говорила, что тебе противно жить, когда кругом одна бедность и подлость. А теперь, видишь… – Он обвел рукой гридницу, ковры на стенах, широкие столы, уставленные глиняной, бронзовой и серебряной посудой, резные столбы и скамьи, толпу родни и домочадцев. – И плакать нечего.

– Да! – Борглинда стала совсем серьезной и вздохнула. – Только вот очень многим пришлось гораздо хуже, чем мне… Но я очень рада, что ты наконец нашел невесту, очень рада! – душевно заверила она и положила руку на локоть Гельда. – И я от души желаю вам родить со временем восемь детей. Когда ты думаешь справлять свадьбу?

– Положено это делать у себя дома, но я так подумал, что чем везти всю усадьбу Тингваль через два моря в качестве гостей, проще сделать это здесь у вас…

– Лучше вести я не слышал с тех пор, как родилась Хельга! – сказал Даг и положил широкую ладонь на затылок десятилетней дочери. – Ты знаешь, Гельд, я не очень красноречив, но поверь, ничего лучше мы с тех пор не слыхали!

В тот же день хозяева Тингваля послали гонцов собирать гостей и принялись готовиться к свадьбе. Но и о Бергвиде не забывали. О нем много думали, много толковали между собой, и довольно быстро Хагир понял, что никто тут не горит желанием поддержать родича в борьбе за власть.

– Мы живем не так уж богато, но устойчиво! – говорила Борглинда Хагиру через несколько дней. После утренней еды все сидели в гриднице, женщины пряли, и с веретеном у Борглинды вид был деловитый и решительный. Ее муж сидел тут же, свесив с колен крупные кисти рук, и, судя по его лицу, Борглинда собиралась изложить итог их совместных раздумий. – Мы платим дань слэттам, но это меньше, чем с нас взяли бы фьялли, а фьялли к нам сюда не суются. Так зачем мы будем ввязываться в войну – чтобы потерять и то, что имеем?

– Не думал я, что услышу такие речи от моей сестры! – ответил Хагир, угрюмый и раздосадованный. Он устал спорить с чужими, и не найти понимания у близкой родни было особенно тяжело и обидно. – Тебе нравится платить дань хотя бы и слэттам? Ты не хотела бы, чтобы твои сыновья не платили дани никому? Чтобы нас опять стали уважать? Чтобы к вам сюда не прибывали каждый год новые беженцы?

– Это лучше, чем если народ побежит и отсюда. Нам некуда бежать, дальше только море.

– Ваш покой не вечен. Запад и юг пустеют с каждым годом. Скоро фьялли смогут собирать дань разве что с медведей и троллей, а те так просто не дадут. Значит, они таки сунутся сюда, и неизвестно еще, прибежит ли конунг слэттов вас защищать! Да, я помню, что его старший сын родился от сестры твоего мужа. Поэтому мудрый Хеймир конунг согласится принять вас у себя, когда ваш дом сгорит! Но я не думаю, что он ввяжется в войну, когда она дойдет до вас!

– Но мы не ввяжемся в войну, пока она до нас не дошла! – сказал на это Даг. В тридцать шесть лет он выглядел настоящим великаном: рослый, широкоплечий, с огромными кулаками. Красивый и гордый, он, казалось, богами был предназначен для воинских подвигов, но почему-то совсем к ним не стремился. – Я вполне тебя понимаю, Хагир. Когда все это начиналось, мы тоже тут говорили, что защищать свою землю надо начинать издалека. Когда я был такой молодой, как ты… Нет, даже моложе, мне было всего-то восемнадцать-девятнадцать лет. Тогда я тоже кричал на тингах и просто так, что великим позором будет допустить на нашу землю врагов и платить им дань.

– Ты не кричал! – посмеиваясь и с любовью глядя на сына, вставил Хельги хёвдинг. Под старость он стал так толст, что время проводил в основном сидя и мало во что вмешивался, но зорко за всем следил и всегда мог дать дельный совет. – Ты и тогда был умнее и поступал так, как надо для дела, а не для чьего-то щенячьего зазнайства.

– Ну, я так думал, – поправился Даг. – И Брендольв сын Гудмода кричал, даже трусами ругал тех, кто не хотел идти воевать. А вчера ты, Хагир, его видел – он сидел такой тихий-тихий…

– Только за пивом все время кубок протягивал, – язвительно вставила Борглинда. – Он очень любит теперь, когда кто-то поднимает обетный кубок – есть случай выпить. А сам он когда что-нибудь в последний раз обещал? Не то что фьяллей – крысу бы у себя в амбаре пришиб, а то Мальфрид все жалуется, что от них житья нет! Дожидайся! И ты, Хагир, хочешь его вытащить в поход? Ха! Да ты скорее остров из моря вытащишь! Брендольв еще семнадцать лет назад навоевался, ему по горло хватило, а его сын еще мал.

– Но не все же такие!

– Мы дали клятву Хеймиру конунгу, что не вступим ни в какую войну с фьяллями без его согласия, – окончил Даг. – Разве что они сами явятся к нам сюда. Но этого пока не случилось. И я посоветовал бы тебе и твоим людям подождать, пока это произойдет. Тогда мы дадим им отпор с полным правом.

– Тогда будет поздно!

– Зато сейчас – слишком рано!

– Значит, ты не пойдешь? – Хагир в упор глянул на Дага.

– Нет. – Даг качнул головой. – Я связан клятвой. И здравый смысл говорит против этого похода. Ты не соберешь достаточно людей. Разве что с тобой пошел бы Медный Лес. Там есть люди. И, в отличие от наших, они сильны и уверены в себе. В Медный Лес фьялли не совались, а если совались, то бывали биты.

– В Медном Лесу правит Вигмар Лисица, – добавил Гельд. – Вигмара зовут хёвдингом Медного Леса, хотя его, конечно, никто не выбирал. Он в дружбе со всей тамошней нечистью, говорят, на пир Середины Зимы к нему в дом приходят тролли целыми семьями. Рассказывали про одного великана, который был приглашен на пир, но сумел просунуть в дом только голову, так что ему ковшами из котла закладывали в рот кашу…

Тюра, Аста и трое детей Дага фыркнули от смеха и зажали ладонями рты.

– Гельд, ты опять! – с упреком крикнула Борглинда. – Сейчас не время, придержи свои саги до вечера! Сейчас мы говорим о деле!

– Я говорю о деле! Простите, отвлекся! – Гельд потряс головой, вытряхивая некстати заскочившую сагу, виновато улыбнулся и тайком подмигнул.

И Тюра беззвучно засмеялась, чувствуя себя самой счастливой женщиной на земле. Какой же замечательный человек ей достался! Никакой другой мужчина на свете не сумеет так ловко облегчить шуткой трудный разговор и встряхнуть хмурых, злящихся друг на друга собеседников. Только он, Гельд Подкидыш, подкинутый богами всему человеческому роду, как он сам про себя говорит. Никакие прошлые беды, в избытке им перенесенные, не замутили его веры в счастливое будущее; вокруг него все спорят и злятся, а он улыбается и ищет выход. Одним своим видом он как будто внушает: не злитесь и не отчаивайтесь, дороги жизни не кончаются никогда. Всегда что-то продолжается, движется, а в движении – жизнь и, значит, надежда на лучшее. С Гельдом не страшно ничего. Это умение видеть светлое небо есть его главное богатство, а не корабли, товары и усадьбы.

– Так вот, о Вигмаре Лисице очень даже стоит подумать! – продолжал Гельд. – Ему ничего не стоит собрать войско – только свистнуть.

– И тролли придут? – фыркая, спросила Аста.

– Еще как придут! С кремневыми копьями и собственными острыми зубами! Так вот, если Вигмар Лисица согласится пойти с вами против фьяллей, то ваши надежды на успех сразу вырастут вдвое или втрое. Ты ведь много раз слышал вопрос: а кто возглавит поход? Людям нужен достойный вождь. Конечно, ты и Бергвид – это хорошо, вы оба очень достойные люди. Но у него пока что нет ничего, кроме родства и некоторого внешнего сходства со Стюрмиром. Все его подвиги впереди, а под залог будущего урожая, знаешь ли, деньги ссужают крайне неохотно. У тебя есть за плечами несколько достойных дел, но этого маловато. Победы одерживаются тогда, когда в них заранее уверены, когда люди верят в удачу своего вожака. Если Даг отказался, то Вигмар нас выручит. Его имя связывают с битвами в Пестрой долине и с Битвой Чудовищ, в нем сила и слава прежнего Квиттинга. Правда, его нелегко будет вытащить из дома, но отчего же не попытаться?

– И сколько ему лет? – надменно осведомился Бергвид. Его задело то, как Гельд отозвался о нем самом. – Он еще держится на ногах без клюки?

– Ему чуть больше сорока, – спокойно ответил Гельд. – И он держится на ногах крепче иных двадцатилетних. Значительно крепче.

Это был намек на самого Бергвида, которого тот предпочел не понять.

– Не знаю, какую пользу принесет какой-то повелитель троллей, когда у людей есть настоящий законный конунг, – ответил он. – Кто он родом, этот Вигмар Лисица? Боги избрали меня, чтобы мстить нашим врагам, и ничего не сказали ни про какого Лисицу. Я надеюсь, мои родичи все же пойдут со мной, если не хотят заслужить славу боязливых.

И он посмотрел на Дага. Даг глубоко вдохнул и крепко сжал могучий кулак. Поначалу он, привыкший любить и ценить родню, больше самой Борглинды обрадовался, что нашелся ее родич, сын Даллы, который пятнадцать лет считался пропавшим. Но вскоре радость угасла: с каждым днем Бергвид нравился Дагу все меньше и меньше. Волосы бывшего раба едва отросли до плеч, а он уже усвоил надменные и горделивые привычки и на родню смотрел свысока. «В восемнадцать лет нетрудно вообразить себя серединой мира и великим героем, призванным богами на подвиги! – говорил об этом Хельги хёвдинг. – Вспомни хотя бы Брендольва! Многие через это проходят. И особенно если переживут такую перемену – из свинарника на почетное сиденье, с соломы на перину! Со временем он поймет, что один человек, будь он хоть родным сыном бога, ничего в больших делах не решает».

Со временем-то поймет! Но пока общаться с наследником Стюрмира было трудно: он видел обиду в самом невинном слове, а сам беззастенчиво рассыпал вокруг оскорбления, считая это своим правом. Приобрести всеобщую любовь таким путем невозможно, но Бергвиду она совершенно не требовалась. А простонародье, как замечал Даг, скоро стало смотреть на Бергвида с благоговейным уважением, видя в его надменности признак высокого духа.

Создавалось впечатление, что сам Бергвид очень мало беспокоится об успехе дела, которое ему предстояло возглавить. Но Хагир, переварив неудачу с попыткой уговорить Дага, стал думать о другой возможности найти вождя, подсказанной Гельдом, – о Вигмаре Лисице. Пятнадцать лет назад, когда квитты дважды разбили войско фьяллей с самим Торбрандом конунгом во главе, их вели двое: Ингвид Синеглазый и Вигмар Лисица. В отрочестве Хагир несколько раз встречал его и смутно помнил. Если во главе нового войска встанет племянник Ингвида Южного Ярла и рядом с ним Вигмар Лисица, воплощение непокорной силы Квиттинга, то и нынешние квитты почувствую себя равными тем, что бились пятнадцать лет назад. Отцам, дедам, старшим братьям… самим себе, только молодым, полным горячей любви к родине, сил и веры в себя. А многим, хотя бы тому же Брендольву сыну Гудмода, до себя, молодого и отважного, было еще дальше, чем до деда и прадеда. «Я тебя верну! – думал Хагир, глядя на Брендольва, соседа и тоже дальнего родственника через жену Мальфрид, – толстого, как жаба, с брюхом, где плескался целый котел пива, и равнодушно-веселыми глазами. – Я тебя вытряхну из этой жабы, в которую ты забрался, и заставлю вспомнить о прошлом. Я тебя заново научу любить доблесть и свободу!»