Глава 7

Но на то, чтобы обдумать свои приключения на грани и за гранью Иного мира, Бьярни и Элит не хватило времени. Уже через несколько дней возле берегов острова Клионн появилось чужое войско. Первыми подошли шесть огромных кораблей сэвейгов – боевых кораблей, наполненных воинами в кольчугах и шлемах. Только здесь было около пяти сотен вооруженных людей. А за ними двигались многочисленные лодочки-куррахи, и в той, что шла впереди, зоркие глаза Бьярни рассмотрели уже знакомый стяг Даохана мак Минида.

– Даохан! – Услышав эти новости, Элит невольно сжала кулаки, глаза ее гневно сверкнули. – Он не простил мне отказа. Он явился снова, чтобы силой взять то, что не смог получить добром. И он привел с собой лохланнцев.

– Это он! – с мрачным удовлетворением отозвался Бьярни, но имел в виду вовсе не Даохана. Они с сестрой и фениями стояли на высоком утесе над морем, откуда приближающееся войско было видно как на ладони. – Я узнаю вон тот корабль! – Он показал на первый и самый крупный из лохланнских судов. Эти очертания корпуса, драконья голова с огромными ушами, похожими на крылья, высоко поднятая на переднем штевне, навсегда врезались ему в память. – Я видел его не далее как прошедшей зимой. Это фьялленландский конунг Торвард. Убийца моих братьев, разоритель моего дома. Я хотел этой встречи, и я даже рад, что он сам нашел меня снова. И если боги справедливы, они дадут мне возможность отомстить.

– Да. Ты отомстишь, – Элит, снова взяв себя в руки, говорила спокойно и уверенно. – Ты отомстишь за свои обиды и спасешь землю Клионн. Я помогу тебе. Идем. Пусть Сенлойх с прочими фениями выйдет навстречу врагам и предложит им назначить час битвы, а если они не пойдут на переговоры – задержит их на необходимое нам время. Нужно дождаться полудня.

Сенлойх молча кивнул. Огромное вражеское войско не устрашило его. Каждому из фениев придется показать всю свою легендарную ловкость, чтобы продержаться против многочисленных недругов хоть сколько-нибудь, но разве герои древности видели в этом что-то необычное?

До полудня оставалось не так много времени. Элит повела Бьярни на высокий холм посреди широкого луга – его называли холмом Дракона, но раньше Бьярни не знал почему.

– Сегодня, когда лишь несколько дней отделяют нас от священного Дня Солнцестояния, мы можем призвать себе на помощь силу и дух Красного Дракона, – говорила она. – Он, дух вершины лета, поможет нам и наполнит нас своей силой взамен той, что была отнята у нас злой ворожбой. Ты призовешь эту силу, ибо на тебе лежит самое сильное благословение богов. Ты не родился на земле Клионн, и чужая ворожба не лишила тебя удачи, как прочих моих братьев. Доблести их и отваги не сможет у них отнять никто, будь он хоть самым могучим колдуном в мире, но удача покинула их, и уже до заката солнца лишатся они жизни, оросив своей красной кровью зеленые равнины Клионна. Но на челе твоем алое вижу я, красное вижу – удача твоя с тобой! Ты призовешь Красного Дракона и станешь им. Ты напитаешься его храбростью, стойкостью, силой духа! Ибо нельзя иначе – близится Черный Дракон!

Полдень наступил, и золотые лучи жаркого летнего солнца заливали открытую вершину холма, сияли так нестерпимо ярко, что в глазах плыли пылающие пятна. Казалось, сам воздух плавится, как золото в тигле. Под этими лучами едва не тлели одежды из алого шелка с золотой бахромой, в которые Элит одела Бьярни. Разложив костер на самой вершине, он бросал в пламя, почти прозрачное и едва видное в ярких солнечных лучах, волшебные пахучие травы и произносил заклинание, которому его научила сестра. Сама она оставалась поодаль – вызывать Дракона имеет право только мужчина. Вокруг костра краснели на траве окровавленные куски мяса – части туши жертвенного бычка, ибо кровавая жертва угодна Дракону.

призывал Бьярни, подняв в каждой руке по мечу в знак силы Дракона и делая движения, словно подражая полету.

Слова древнего языка круитне, которые он заучил, но не понимал, зачаровывали в первую очередь его самого. Солнце слепило глаза, от запаха жертвенной крови и волшебных трав кружилась голова, казалось, что душа отделяется от тела. Впервые ему приходилось совершать такой важный, глубокий ритуал, от успеха которого к тому же так много зависело. Для себя самого Бьярни вполне удовлетворился бы тем, что вызвал бы Торварда конунга на поединок. Он был достаточно сильным и умелым воином, чтобы не бояться такого противника, к тому же боги должны быть на его стороне. И если ему все же суждено погибнуть, это будет достойная смерть.

Но Элит! Силы ее братьев и прочих воинов Клионна подорваны проклятьем, и если не он, Бьярни, то кто защитит ее теперь? Ради нее он был готов на все, даже спуститься в один из загадочных «домов под холмом», откуда так редко выходят живыми и в здравом рассудке.

Пылало пламя костра, устремляясь навстречу солнечным лучам, стекавшим с небес. И там, где они встречались, где клубился легкий дым костра, вдруг родилось нечто. Возникло ослепительное сияние, и Бьярни закрыл глаза, не в силах его выдержать. А сияние само потекло ему навстречу: опущенные веки не служили ему преградой, оно проникало внутрь, разливалось огнем по жилам. Бьярни чувствовал жар, который наполнял его невиданной силой. Казалось, он стал огромным, как горы, и прямо с вершины этого холма может шагнуть на берег, а оттуда – через пролив на соседний остров Банбу. Проводя рукой в воздухе, он дивился, что этим движением не стирает с лица земли дальний лес, а тяжести зажатых в руках бронзовых мечей не ощущал вовсе. Он стал другим – он перестал быть человеком и стал воплощением Красного Дракона!

Элит ждала его у подножия холма. Одетая в белое в знак своей скорби, она держалась прямо и была прекрасна, как богиня.

– Тебе удалось! – с тихой гордостью сказала она, глядя ему в глаза. – Ты – Красный Дракон Клионна! Иди туда, где ждут тебя враги, и никто не устоит перед твоей мощью!

И Бьярни пошел. Фении во главе с Сенлойхом сопровождали его, но никто не лез вперед, никто не хвалился своей доблестью – все понимали, что именно Красный Дракон Клионна, которым стал Бьярни, теперь является основной силой и главной надеждой острова. Только величайшим из героев удавалось вызвать дух Дракона, и подвиги их стали основой самых прекрасных и грозных песен.

Вражеское войско повстречалось им посреди луга. Впереди шли сэвейги, а улады Банбы, почти такой же численности, но хуже вооруженные, толпились позади. Остров Клионн, часть защитников которого погибла еще в битве с Брикреном, теперь мог противопоставить им три сотни фениев, четыре десятка дружины самого Бьярни, приведенной с Квартинга, и около пяти сотен простолюдинов, вооруженных ножами, топорами, а порой просто нагрудными застежками. Но впереди их ступал Красный Дракон Клионна, а ему не нужно войско, чтобы одерживать победы.

Завидев их, захватчики остановились и ждали, пока те приблизятся. Сэвейги уже привыкли, что улады перед битвой обязательно пускаются в разговоры, чтобы устрашить соперника рассказом о своей доблести и прежних победах.

И вот Бьярни увидел своего врага. Торвард конунг стоял в первых рядах своего войска, в окружении дружины, и над ним реял стяг, где золотом по черному шелку был вышит дракон. Вот он, Черный Дракон, о котором говорило пророчество! Он вступит на землю Клионна, и земля задрожит…

Торвард конунг изменился за те полгода, что они не виделись: сейчас он немного похудел, вид имел нездоровый, и Бьярни вспомнил рассказ о тяжелой, почти смертельной ране, которую нанес ему риг Брикрен. Но все же конунг фьяллей не просто выжил, но и продолжает свои походы, снова возглавляет войско! Он казался бессмертным, и в глазах его горел такой мрачный огонь, что Бьярни на миг стало не по себе.

– Смотрите, ребята, а этот в штанах! – произнес Черный Дракон. Это было совсем не то, что Бьярни ожидал услышать, а Торвард мерил его взглядом, в котором светились насмешка и сознание собственного превосходства. – Небось королевского рода, а то и король! Эй, красавчик! – почти дружелюбно обратился он к самому Бьярни, но этому дружелюбию не следовало доверять ни на волос. – Куда ты девал старика? Говорили же, что тут правит старая развалина, король Миад, дед взрослых внуков и внучек, а ты на него совсем не похож. Но и на волосатика ты тоже не похож – штанами вон разжился, почти как приличный человек. Так откуда ты взялся?

– Ты не узнаешь меня, Торвард конунг? – проговорил Бьярни.

Поначалу он даже немного опешил: он запомнил конунга фьяллей так же хорошо, как собственную родню, он думал о нем часто и много, и ему казалось, что тот должен так же хорошо запомнить его. Но Торвард смотрел на него как на совершенно незнакомого человека. Тем вечером, в сумерках, во время битвы во дворе усадьбы Камберг, он даже не заметил Бьярни среди других домочадцев, которые скорее отважно, чем действенно пытались дать отпор его дружине. А потом Бьярни ударили по голове и отволокли в конюшню к прочим пленным, Торвард даже не увидел его лица и потому не мог связать этого гордого уладского воина в алых шелковых одеждах с давним случаем на восточном побережье Квартинга, о котором с самого йоля едва ли вспомнил хоть раз.

Окажись тут каким-нибудь чудом Йора, ее бы Торвард сразу узнал.

– Видно, тебе так часто случалось врываться в чужие дома и убивать хозяев ради того, чтобы провести всего одну ночь под крышей, что ты не можешь упомнить все эти случаи! – продолжал Бьярни, справившись с удивлением и даже усмехнувшись. – Но я тебе напомню! Наверное, все же не так часто бывало, чтобы крыша загорелась у вас над головой, когда вы спали, набив брюхо награбленным мясом и опьянев от чужого пива! Не так часто вам приходилось выскакивать на снег голыми, а потом, лишь бы только не околеть от холода, натягивать на себя всякое рваное тряпье, которое побросали даже рабы! И великая слава по всем семи морям довольно-таки плохо грела тебя в тот день!

На лице Торварда забрезжило понимание, фьялли вокруг него негромко загудели.

– Да ну! – сказал Торвард. – Да ты никак говоришь о том пожаре… На Квартинге, на восточном побережье. Этой зимой, незадолго до йоля.

– Ты все-таки вспомнил!

– А ты кто такой? Я уже вижу, что ты не из уладов, хоть и вырядился в такие же яркие тряпки. Постой! – вспомнил он. – Ведь что-то говорили, будто на Клионне завелись какие-то сэвейги, что они-то и помогли старику отбиться от Буады… Помнишь, борода? Это про тебя говорили? – Конунг фьяллей снова посмотрел на Бьярни. – Как ты попал сюда и чего тебе здесь надо? Или ты уже захватил этот остров и занял место здешнего старого короля? Ничего не выйдет – раз уж я пришел, тебе придется уступить место мне!

– Я – внук рига Миада, сын его дочери, и по праву родства взял на себя обязанность защищать его землю. Но я – сын Сигмунда Пестрого, хозяина усадьбы Камберг. Я – брат двоих его сыновей, убитых тобой. И я рад, что боги привели тебя сюда и дали мне возможность встретиться с тобой, чтобы взыскать с тебя долг мести.

– Сын? Сигмунда хевдинга? – Торвард в удивлении поднял свои густые черные брови. – Да ведь у Сигмунда Пестрого больше не было сыновей, только те двое покойников. Откуда же ты взялся? Это чудеса – чтобы за полгода вырос парень, на вид лет двадцати с чем-то!

Как видно, теперь он отлично вспомнил род из Камберга и все, что о нем знал.

– Тебе не так повезло, как ты думал, – заверил его Бьярни. – У Сигмунда оставался еще один сын, о котором ты не знал, – это я. И когда двое его сыновей пали от твоей руки, он признал меня, объявил своим законным сыном и наследником, полноправным членом рода, имеющим право на месть. Мои люди подтвердят тебе это, чтобы ты знал, что поединок со мной не уронит твоей чести.

– А, так раньше ты был побочным! – сообразил Торвард. – И родился от какой-нибудь рабыни.

– Моя мать – дочь рига Миада и принадлежит к королевскому роду земли Клионн.

– Ясно, ясно, – Торвард снова усмехнулся. – Все как я и думал. А теперь, когда двое законных сыновей не оправдали надежд, Сигмунд выкопал тебя из навоза, отряхнул, почистил немного, нарядил в крашеные одежды и отправил за местью? У самого, видать, под старость коленки ослабели! А если, думает, и этому шею свернут, то можно опять в навозе покопаться – может, там еще трое таких же наследничков подрастают!

– Не смей так говорить о моем отце! – Побледневший Бьярни в гневе сделал шаг вперед.

– А попробуй-ка мне запретить! – На смуглом лице Торварда отражалось истинное удовольствие от этой беседы. – Что я смею и чего не смею, знаю только я сам, а у тебя хрен не дорос мне запрещать!

– Я…

– Ты – неблагодарный щенок! Да ты должен вилять хвостом и мне башмаки лизать, ведь я, во-первых, оставил тебя в живых в тот раз, хотя мог бы зарезать, как свинью. А во-вторых, это я сделал тебя свободным человеком и полноправным наследником рода! У своего папаши ты так и состарился бы в хлеву, между кучами навоза, всю жизнь кормил бы свиней, ездил за дровами, чистил котлы и чинил ограды! А все богатства и почести достались бы тем двоим, которые, хоть и были порядочными рохлями, все же родились от знатной матери с богатым приданым! Это я убрал их с твоего пути, я отдал тебе все то, что раньше принадлежало им! Честь, богатство, достоинство! А ты вместо спасибо собираешься меня убить! Ну, попробуй! – Торвард вдруг шагнул вперед, положив руку на потертую рукоять меча, и его стремительное, сильное движение никого не навело бы на мысль, что совсем недавно он умирал от тяжелой раны. – Попробуй! Отчего бы не дать тебе случай себя показать? И тебе приятно, и мне ничего не стоит. Я возьму этот остров, как взял вашу усадьбу, и уже к вечеру моими будут и эта земля, и все ее люди, и скот, и все сокровища твоего здешнего деда – если, конечно, твоя мать не наврала, что приходится ему дочерью! А то, знаешь ли, ушлые торговцы рабами про каждую красивую уладку врут, будто она-де королевская дочь, чтобы три марки за нее содрать. А дурак-покупатель слюни распустит и кошель развязывает – лишь бы ему поскорее увести ее в сторонку и развязать штаны! Кстати, помню, у тебя в Камберге была очень красивая сестренка… такая нежная и сладкая. – На его лице вдруг проступило совсем несвоевременное и неуместное выражение страстного влечения, словно вспышка пламени, озаряющая тлеющие угли, и это покоробило Бьярни едва ли не больше, чем все прочие оскорбления ему и его родичам. – Мне тогда немного не хватило времени, а жаль. Говорят, у тебя и тут припасена такая, – уж теперь-то я время найду!

Во время этой речи Бьярни едва сдерживался – выжидая только, когда Торвард замолчит и вынет меч из ножен, чтобы броситься вперед. Этой речью конунг фьяллей опозорил весь его род и всех родичей, сколько их есть, и в глазах темнело от ярости. Торвард и сам видел, что его противник доведен до нужного для хорошей драки накала. Произнося последние слова, Торвард сбросил плащ на руки оруженосца и протянул руку, чтобы взять у него шлем.

– Конунг, зачем? – только и пробормотал изумленный Асбьерн Поединщик и даже прикоснулся к его плечу, пытаясь образумить и остановить.

Все же обговорили заранее: Торвард не собирался сражаться сам, а намеревался ждать позади, откуда ему было бы видно происходящее, и в случае надобности руководить своими людьми. Он уже достаточно окреп, чтобы идти в поход, но в битве, еще не вернувший прежней силы и быстроты, пал бы легкой жертвой любого мало-мальски подготовленного противника.

– Отстань! – бросил Торвард.

– Конунг, не надо, давай я, если он так тебя достал! – К нему шагнул Халльмунд, и на его суровом бородатом лице сейчас отражались ужас и мольба.

Он с самого начала подозревал, что Торвард не усидит в безопасном месте, когда запахнет кровью, и изо всех сил уговаривал его остаться на Снатхе. Впрочем, не слишком надеясь на успех, поскольку прекрасно знал упрямство своего конунга.

– Я сам! – рявкнул Торвард. – Я сам его сделаю, а вы не плачьте, и вам работы хватит. Вон там сколько волосатиков у него за спиной, и каждый полон геройских боевых приемов! Но уж с этим парнем я сам разберусь!

– Но ты…

– Плох бы я был, если бы и одной рукой не справился со вчерашним рабом! Боюсь только, как бы не замутило от навозной вони! Регне, что стоишь, рот разиня, будто голую девку увидел? Щит давай!

Быстро надев шлем, Торвард за несколько мгновений приготовился к бою. И ни малейших признаков недавней слабости не было заметно в его стремительных движениях. Телохранители и хирдманы дивились: он будто забыл о своей слабости и боли, вообще забыл о том, что недавно был тяжело ранен, и чувствовал себя таким же сильным, как и до того злосчастного дня!

А Торвард и правда забыл о своих ранах, вернее, просто об этом не думал. Когда он увидел Бьярни, такого гордого, решительного, сильного, овеянного алым пламенем ворожбы, – от своей матери-ведьмы Торвард унаследовал чутье на такие вещи, хотя не вполне осознавал это, – в нем вдруг свершились удивительные перемены. Эта волна ненависти, исходящая от противника, внезапно и его самого наполнила силой. Элит была сведуща в ворожбе, и Бьярни действительно призвал в себя дух Красного Дракона, но они не могли предвидеть, как это скажется на их противнике, каким образом повлияет на него их ворожба, преломленная через проклятье Эрхины. Чем более сильный противник перед ним появлялся, тем сильнее становился он сам – так двойные заклинания Хердис и Эрхины боролись в его судьбе, стремясь и погубить, и спасти от гибели. Бьярни тоже надел шлем, сбросив алый плащ с золотой бахромой – не настолько он еще проникся уладским героическим духом, чтобы красоту предпочитать надежной защите. Торвард первым двинулся к нему, словно не мог сдержать этой мощи, которая разрывала его изнутри и сама несла вперед. Бьярни поспешил навстречу, чтобы не дать никому даже заподозрить, что этот порыв сильного и жестокого врага хоть сколько-то его устрашил. Перед ним было само воплощенное зло – то, что убило Арнвида и послужило причиной пожара в усадьбе Камберг, отняло золотое кольцо Дельбхаэм и тем так затруднило для Бьярни доказательство его происхождения. То, что убило потом и второго его брата Вемунда, оскорбило конунга Рамвальда, а с ним и все племя кваргов. Теперь же оно пришло сюда, на дивные равнины Зеленых островов. Но Бьярни не боялся: это зло в конце концов должно было пожрать само себя.

Чтобы иметь оружие про запас, он перед началом схватки убрал меч в ножны и вооружился секирой. Хорошим ударом он мог бы оставить противника без оружия, а о передышке, чтобы оруженосец мог подать ему новый, они не договаривались! Однако при первом же его выпаде Торвард ловко подцепил секиру краем собственного щита и дернул – рукоять сломалась, оставив в руке Бьярни бесполезный деревянный обломок!

Быстро отшвырнув его, он выхватил меч. Они обменялись несколькими ударами; Бьярни ощутил, что в руках его соперника поистине нечеловеческая сила, и если бы не дух Красного Дракона, то ему пришлось бы плохо. Пока же ему удавалось выстоять и даже наносить встречные удары, но Торвард ускользал, как истинный дракон, мощный, но стремительный и гибкий.

И он поймал-таки тот краткий миг, когда Бьярни, споткнувшись о какую-то неровность в траве, покачнулся. Торвард стремительно прыгнул на него, ударил ногой в щит, сбил на землю и мгновенно оказался сверху, придавливая противника своим щитом и собственной тяжестью, не давая пошевелиться и не оставляя возможности сопротивляться. Одной рукой ухватив за полумаску шлема, он задрал голову Бьярни, а второй рукой выхватил из ножен на поясе скрамасакс и замахнулся, чтобы одним движением перерезать ему горло.

Но что-то удержало его руку. Сила, которой наполнило его противоборство с Бьярни, вдруг куда-то ушла, и Торвард разом ослабел – в тот самый миг, когда опасный соперник оказался полностью в его власти и уже ничем ему не угрожал, мощь покинула Торварда и он ощутил такую громадную усталость от этого короткого поединка, что даже не смог опустить руку с ножом, а просто уронил ее в траву. Грудь бурно вздымалась, сердце колотилось, едва не разбиваясь о ребра, на глазах выступили слезы от боли.

Мгновенно заметив эту перемену, его телохранители бросились вперед. Гудбранд и Асбьерн подняли конунга и под руки повели за фьялльский строй, а Ормкель и Хильдир сомкнули щиты, прикрывая отход. Несколько человек подхватили Бьярни и уволокли следом – пленник принадлежал конунгу, и они должны были сохранить его, причем живым, чтобы сам конунг впоследствии решил его судьбу – и довел дело до конца, если присудит поверженного врага к смерти.

А все прочие сэвейги с оглушительным криком устремились на уладское войско – конунг начал сражение, им предстояло продолжать. Победа Торварда, который с таким трудом на их глазах оправлялся от ран, воодушевила их и вдохнула новую уверенность в своей несокрушимости.

И фении, тоже с криком и звоном оружия, устремились им навстречу. Для них вообще не было вопросом, удастся ли победить, – главное было драться и показать свою доблесть.

Телохранители унесли Торварда подальше и уложили на траву на опушке рощи. Там он уже сам приподнялся и сел, опираясь спиной о ствол березы. Знаком показав, чтобы на нем расстегнули пояс и помогли снять кольчугу и стегач, он стонал сквозь зубы, пока с него стягивали защитное снаряжение, а потом задрал рубаху и осмотрел свои раны. С них уже сняли повязки, поскольку раны полностью закрылись и зарубцевались, оставив только глубокие багрово-красные шрамы.

– Ложись! – Виндир Травник, не кинувшийся в бой, а бегом последовавший за телохранителями, уносящими конунга, теперь непочтительно толкнул его в здоровое плечо и заставил лечь. – Ты уже свое дело сделал, бергбур несчастный, теперь лежи и не дергайся. А я буду смотреть, что ты натворил, так тебя и эдак!

Не возражая и не обижаясь, Торвард вытянулся на траве и закрыл глаза. Он по-прежнему не мог отдышаться, грудь и плечо жгло огнем, и он чувствовал такую усталость, будто перетащил на спине своего «Ушастого», дреки на двадцать восемь весел по борту. В упоении боя он не ощущал боли и слабости, но теперь они напомнили о себе и мстили за пренебрежение.

– Слава Одину и Фригг! – Осмотрев его, Виндир опустил рубаху. – Извини, конунг, что я на тебя так… Не открылись, слава богине Эйр! Крови нет. Но ты уж сделай милость, полежи спокойно. Главное ты сделал, дальше ребята сами справятся. Ты уж отдыхай теперь – а то куда ж мы без тебя?

– Этот… Рыжий… Где он? – не открывая глаз, спросил Торвард.

– Ребята забрали, он у нас, не волнуйся.

– Живой?

– Живой, я видел, как ему руки вязали.

– Скажи им, чтобы берегли. Чтобы был целеньким. Он мне нужен живой и здоровый.

– Как скажешь, конунг.

Торвард наконец понял, откуда в нем вдруг взялось столько сил. Причиной тому был Бьярни – сильный противник, желавший ему смерти. Его ненависть сделала Торварда сильным – и он собирался всячески оберегать такого противника, чтобы сохранить источник сил.

– Ну, что там? – спросил он, чуть помолчав и не открывая глаз. – Виндир! Что там происходит?

А зрелище на равнине разворачивалось такое, что на это очень даже стоило поглядеть. Три сотни фениев против пяти сотен сэвейгов бились отважно и неукротимо. Каждый из них, снаряженный мечом с острым концом клинка, которым можно было и рубить, и колоть, большой секирой и продолговатым щитом с бронзовыми бляшками, одетый в красную шелковую рубаху, с золотыми браслетами и ожерельями, со сложными прическами из хитро переплетенных длинных косичек, тоже золотых или медно-рыжих, вился в темной волне сэвейгов, одетых в стегачи из бурой или рыжей потертой кожи, с железными шлемами на головах, как огненный дух, как сам Красный Дракон, символ отваги и воинской доблести. Ловко уходя из-под нацеленных мечей, фении совершали огромные прыжки, обрушиваясь буквально на головы врагов в том месте, где их никак не ждали, будто гром небесный. Казалось, у каждого из них по десять рук, вооруженных десятком мечей и копий, – так ловко и быстро они ухитрялись поражать несколько врагов одновременно.

Но сэвейгов было больше, они были лучше защищены, а их выучка, хоть и совсем другая, позволяла им не выступать слабой жертвой. Не в первый раз встречаясь с фениями, будучи знакомы с их приемами, сэвейги уже знали, как против них действовать. Сэвейги старались зажать, утеснить уладов, лишить пространства. Пытаясь наносить удары, каждый из уладов натыкался на плотную стену сомкнутых щитов, и это кольцо сжималось, пока несколько мечей не пронзали тело. Как ни быстро они двигались, быстрота не могла уберечь ничем не прикрытые конечности от лезвий мечей и секир, и фении, не замечая боли ран, теряли кровь, а с ней и силы.

К тому времени, как Торвард конунг отдышался и с помощью Гудбранда поднялся на ноги, чтобы самому осмотреть поле сражения, бой уже почти закончился. Тела фениев, одетых в алые одежды и залитые кровью, усеивали зеленый луг. Среди сэвейгов тоже было много убитых и раненых, но победа осталась за ними.

Собранные с ближайших долин пастухи и рыбаки разбежались, преследуемые людьми Даохана. Остров Клионн лежал перед завоевателями беззащитный.

Бьярни, хоть и был потрясен исходом поединка, повреждений не получил и оставался в сознании все то время, пока шел бой. Он лежал на боку, руки его были связаны за спиной, ноги тоже опутаны ремнями. Попытавшись пошевелиться, он убедился, что вязали его руки умелые, сильные и старательные. Никто не обращал на него внимания – видно, фьялли верили в крепость ремней и не боялись, что пленник исчезнет из самой середины их стана.

Видеть он ничего не мог, но слышал все – шум сражения, боевые кличи, крики фениев, вопли боли, треск щитов, звон клинков и стоны раненых. Вот битва затихла, вокруг него толпами ходили фьялли, смеялись, бранились, кричали, искали друг друга, перевязывали раны, собирали добычу. Судя по их лихорадочному веселью, а также по тому, что поле битвы осталось за ними, фианны острова Клионн больше нет.

Сэвейги приносили и укладывали вокруг Бьярни пленных фениев – все они получили тяжелые раны и впали в забытье, иначе никогда не дались бы в руки противников живыми. Таких было человек двенадцать-пятнадцать, и среди них Бьярни увидел Киана. Куда тот ранен, Бьярни не мог разглядеть, да и узнал двоюродного брата только по одежде и прическе. Лежа на траве, тот глухо стонал в забытье. Будучи в сознании, он не издал бы ни звука, какая бы сильная боль его ни терзала. Остальные, видимо, погибли.

Но вот что порадовало Бьярни, – если в таком положении вообще можно радоваться, – что среди пленных оказалось больше двух десятков кваргов из его собственной дружины, в том числе Ивар хельд и Кари Треска. Оба старика были ранены и перевязывали друг друга обрывками своих же рубах. Видимо, поняв, что сражение проиграно, кварги предпочли сдаться в плен – гордым безумием уладов они не отличались, и Бьярни был этому рад.

Вдруг он увидел нечто неожиданное. Возле раненых фениев появилась молодая девушка – рыжеволосая, одетая в зеленое платье и красный плащ с золотой бахромой, с сияющей золотой застежкой на груди, точь-в-точь дева Иного мира из сказаний. Только башмаков из белой бронзы не хватало. Нельзя сказать, чтобы красота ее поражала и лишала разума, но все же это явление на поле битвы, среди сэвейгов, казалось таким невероятным, что Бьярни не поверил своим глазам. Склоняясь то к одному раненому, то к другому, девушка приподнимала их, старалась привести в чувство, давала пить, черпая серебряной чашей воду из ведра, которое несла за ней служанка, потом принялась перевязывать раны. Если бы не ее чисто уладский облик, Бьярни подумал бы, что видит валькирию, пришедшую на помощь умирающим героям. На снующих вокруг сэвейгов она не обращала внимания, они ее тоже вроде бы не замечали, и Бьярни вспомнил слова Элит: увидеть сидов может лишь тот, кто сам из рода сидов. Так не она ли это – богиня Клиона, покровительница острова и врачевательница страждущих? Очень похоже, вот только богиня могла бы быть и покрасивее…

Нет, все же сэвейги ее видели, а значит, боги и сиды здесь ни при чем. Когда девушка попыталась перевернуть Киана, один из сэвейгов, проходивших мимо, помог ей и даже сказал что-то, чего Бьярни не расслышал. Дева ему не ответила, а молча занялась раненым, но это означало по крайней мере то, что она оказывает пленным помощь с согласия победителей.

Не зная, на какое время покидает Снатху, Торвард прихватил с собой Тейне-Де. В ее заботах он больше не нуждался, но не собирался выпускать из виду такую ценную заложницу, имея которую в руках мог вести переговоры с Брикреном более уверенно и успешно. Тот пока не давал о себе знать, но Торвард не сомневался, что рано или поздно неистовый риг, воплощение Сына Ужаса, снова появится.

На Бьярни дева из Иного мира лишь бросила беглый взгляд и отошла – то ли не признала в нем своего, то ли увидела, что он не ранен, и не посчитала нужным тратить на него время. А между тем Бьярни был удручен своим положением не меньше, чем если бы ему досталась самая тяжелая рана. Оглушенный поражением, он если не ощущал, то осознавал его позор и горечь. Он не одолел своего врага и даже не погиб с честью, а попал в плен, не получив никаких повреждений, – его спеленали, как женщина пеленает ребенка, и Торварду не понадобилось даже выпускать из него кровь, чтобы одержать победу. Бьярни был достаточно опытным бойцом для того, чтобы за время их недолгого поединка оценить превосходство Торварда в силе, умении и опыте. А еще – в той ярости, в священном безумии, которое утраивает силы бойца. Все-таки он, Бьярни, по своему складу был мирным человеком: славы воина он жаждал лишь для того, чтобы заслужить уважение людей, а жить хотел мирно, заниматься хозяйством и заботиться о семье. Но Торвард был другим – война была для него единственным возможным образом жизни, и он отдавался ей всем пылом души и всеми силами тела, не пытаясь приберечь хоть что-то «на потом», не пытаясь сохранить себя для какой-то другой жизни, которая наступит после боя. Для него вся жизнь сжималась и укладывалась в этот бой – и снова, и снова, и снова…

Но и это было не все. Еще в самом начале поединка Бьярни ощутил нечто, что наполнило его ужасом и подорвало веру в победу: он почувствовал, как его собственная сила какими-то таинственными путями перетекает в Торварда! Он думал, что сам конунг фьяллей владеет какими-то чарами, позволяющими ему питаться силами противника и таким образом одерживать столько побед на земле и на море. Он не мог знать, что так проявляет себя проклятье Эрхины – то, которое сам Торвард так ненавидел и в которое в Морском Пути уже почти никто не верил. Потому что не может человек, проклятый госпожой священного острова Туаль, не только оставаться в живых вот уже почти год, но и одолевать всех, кто только оказывается на его пути!

Через какое-то время Торвард снова появился поблизости – видимо, вспомнил о своем пленнике. В неподпоясанной рубахе, усталый и осунувшийся, с темными кругами под глазами, Торвард конунг медленно подошел и с почти стариковской осторожностью опустился на бревно поблизости от лежащего Бьярни. Кроме двух широких золотых браслетов, в его облике не было совершенно ничего королевского, и от собственных хирдманов его отличали только смуглая кожа и черные волосы.

– Развяжите его, – велел он хриплым голосом, осмотрев пленника с ног до головы.

Кто-то из хирдманов разрезал ремни, и Бьярни сел на земле, пытаясь одолеть головокружение и вяло растирая онемевшие руки. Он впервые видел Торварда конунга так близко, без шлема и прочего снаряжения, и наконец-то мог его рассмотреть. И ничего необычного он в конунге фьяллей не увидел. Здоровенный мужик лет тридцати или чуть меньше, с правильными, немного грубоватыми чертами лица, с распущенными черными волосами до лопаток, с длинным заметным шрамом от правого угла рта через всю щеку – даже сейчас, утомленный и не вполне оправившийся от раны, он выглядел весьма впечатляюще, и вся его фигура излучала мощь, но все же это был просто человек, а не дракон никакой и не бессмертный герой. В его темных глазах не было враждебности или угрозы, а только спокойное, изучающее, немного небрежное любопытство.

– Значит, ты сын Сигмунда Пестрого и внук здешнего короля, – сказал он через некоторое время. – Как тебя зовут?

– Бьярни. Сын Сигмунда.

– Это я понял. И что же – отец учил тебя сражаться? Или кто-то другой? Давно ты с Квартинга?

– Меня учили сражаться люди моего отца. Воспитатель его законных сыновей обучал и меня также.

– Ну, едва ли тебя чему-то особенному научили, раз в тот день в усадьбе я тебя и не заметил, – пробормотал Торвард скорее себе, чем собеседнику. И хотя эти слова были довольно обидными, Бьярни почему-то не чувствовал обиды. Торвард конунг, похоже, вовсе не собирался его оскорбить, а всего лишь искал ответ на некий важный для него вопрос.

– А твоя мать? – снова спросил он. – Она колдунья?

– С чего ты взял? – хмурясь от головной боли и недоумения, отозвался Бьярни. – Какое тебе вообще дело до моей матери?

– Пытаюсь понять…

– Что?

– Откуда в тебе столько силы, что… Как ты попал сюда, на Зеленые острова?

– По морю приехал.

– Зачем?

– Чтобы раздобыть доказательства моего родства с ригом Миадом.

– Это отец тебя послал, когда решил узаконить?

– Нет, я сам это решил, уже после того, как он меня узаконил.

Побуждаемый настойчивыми расспросами, Бьярни мало-помалу рассказал Торварду всю свою сагу. Умолчал он только о неудачном сватовстве к Ингебьерг, из-за чего, собственно, и собрался за море. Да и разве для желания прояснить свое происхождение нужны какие-то особенные причины? По крайней мере, Торвард их не искал и слушал рассказ внимательно и с любопытством.

– Вот я и говорю, что свинья ты неблагодарная, – снисходительно сказал он, дослушав до конца. – Ведь ни один друг и родич не сделал и не сделает для тебя столько добра, сколько я. Я сделал тебя свободным человеком, наследником твоего отца. Я и здесь уничтожил твоих соперников и расчистил тебе дорогу к наследству твоего деда! Ты был жалким рабом, побочным сыном хевдинга, а теперь можешь сам стать хевдингом или даже здешним королем. И если за все это ты собираешься меня ненавидеть, то ты такая неблагодарная тварь, что моей ненависти даже не стоишь!

– Я не могу стать наследником деда, – устало ответил Бьярни, которому уже было не до обид. – Потому что ригу наследует не его сын или внук, а муж сестры или дочери. У моего деда есть внучка, и его преемником станет ее муж.

– Эта внучка и есть Элит – дева с бровями как два черных жучка? – Торвард усмехнулся. – Даохан мне о ней все уши прожужжал. Она и правда так хороша?

– Больше, чем ты можешь себе представить, – холодно отозвался Бьярни, вовсе не собираясь говорить с конунгом фьяллей о своей сестре.

– Ха! – Торвард на миг вскинул глаза к небу. – Очень хотел бы я посмотреть на женщину, которую даже я не мог бы себе представить! После Эрхины-то…

Казалось бы, лишь сегодня утром Торвард конунг осыпал его оскорблениями и в его темных глазах горела ненависть и жажда убийства – и вот он уже говорит с ним, спокойно и почти дружелюбно, и Бьярни против воли чувствовал скорее любопытство к этому человеку, о котором так много говорилось, чем ненависть. А что с тех пор случилось, что угасило бы их взаимную вражду? Ничего. Просто для Торварда все это было обычным делом – война, ненависть, и он уже не раз видел, как друг становился врагом или наоборот. Сейчас ему ничего от Бьярни не было нужно и он не видел причин для вражды.

– Я теперь вспомнил, мне о тебе говорили, – сказал Торвард под конец. – Еще там, на Квартинге. Когда мы, как бродяги, ходили по дворам и собирали себе одежду, тамошние люди говорили, что нас поджег, должно быть, побочный хевдингов сын. Может, они называли тебя по имени, но это я не помню. Помню только, я еще ругался, что, на нашу беду, хоть один настоящий мужчина в этой округе нашелся.

Бьярни криво усмехнулся и промолчал. Он тоже помнил эти слова, которые его отец воспринял как повод для гордости, – пусть произнес их кровный враг, но в устах конунга, кто бы он ни был, это была очень весомая похвала, когда она относилась к сыну рабыни.

Однако сейчас его дела не располагали к веселью. Убивать Бьярни Торвард конунг не собирался, но в то состояние, в котором сын Сигмунда был рожден, он теперь очень даже мог вернуться. Остаток дня сэвейги провели на том же лугу, собирая добычу, перевязывая раненых и отдыхая после боя, а уже назавтра двинулись дальше, в глубь острова. Бьярни вместе с другими пленными, кто был в состоянии передвигаться, повели вслед за войском. Не способных идти своими ногами везли на волокушах: Торвард понимал, что все эти неистовые воины – знатного рода и за них можно получить неплохой выкуп. Если, конечно, найдется, у кого его запросить и если все сокровища побежденных не достанутся победителям уже по праву сильного. А если выкупа не будет, то тех, кто оправится от ран, увезут с собой и продадут на рабском рынке. Предвидя окончание похода, Торвард разрешил брать пленных – молодых сильных мужчин и красивых юных девушек, за которых в Эльвенэсе и Винденэсе можно выручить по марке серебра, а в говорлинском Ветроборе – две или три, если повезет.

Двигаясь вдоль реки Клионы, захватчики вышли прямо к бругу Айлестар. Преградить им дорогу было больше некому. Вскоре Бьярни вместе с другими пленными очутился в одном из строений, где раньше хранились припасы. Сам риг Миад, по слухам, тоже стал пленником, хоть и оставался в брохе.

Единственное, что утешало, – Элит не попала в руки Торварда. Ее вообще не было среди домочадцев старого рига, оказавшихся в плену. Слуги, приносившие пленникам еду, рассказывали, что после битвы она домой не возвращалась и с тех пор ее никто не видел.

Поначалу Бьярни держали в сарае вместе с прочими пленниками. Многие из них склонялись к мысли, что поход их закончится на рабском рынке Винденэса. И если Бьярни мог надеяться, что за него и за Ивара хельда с его сыном, как за родичей, Сигмунд заплатит выкуп, то у всех остальных на это надежды было мало. Большинству, похоже, предстояло окончить свои дни в рабстве где-нибудь за морем. И хорошо еще, если купит кто-то из сэвейгов. А если увезут туда, где солнце палит с неба яростным пламенем, воды и тени нет и рабы, обреченные вечно взрыхлять мотыгами каменистую землю, не выдерживают и года?

Но никто не жаловался. Каждый из кваргов, отправляясь в поход, знал, что может как вернуться живым и с добычей, так и не вернуться вовсе, оказаться как победителем, так и побежденным. Они знали, на что шли, когда выбирали свой путь, и сейчас предпочитали не стенать, а надеяться. Судьба переменчива: вчера не повезло, а завтра, глядишь, и повезет.

Та уладская дева, которую Бьярни поначалу принял за гостью из Иного мира, продолжала навещать пленников, ухаживая за ранеными. Вскоре Бьярни выяснил, что это не сида и не виденье, но дочь рига Брикрена, та самая, которую обещали в жены Киану. От нее Бьярни узнал, что фьялли, захватившие большую добычу, готовятся к возвращению домой. Об Элит Тейне-Де ничего не знала, и эта неизвестность жестоко мучила Бьярни. Конечно, Элит – дочь Богини, смелая и умная девушка, вполне способная о себе позаботиться. Но весь остров находится в руках врагов. А его мать, Дельбхаэм, когда-то именно так попала в плен и стала рабыней, и Бьярни изводился от беспокойства, не желая сестре такой же участи. И если он не хочет, чтобы остров Клионн был так же ограблен и оскорблен Торвардом конунгом, как усадьба Камберг, он непременно должен что-то сделать, притом сейчас же! Иначе будет поздно. Но не лучше ли умереть на чужбине, чем вернуться домой с таким позором?

Сначала всех пленных держали вместе, но через несколько дней двадцать восемь кваргов, включая самого Бьярни, – все, кто остался от набранной им дружины, – были переведены в другое помещение – погреб, где раньше хранились припасы. Здесь еще уцелел запах копченых окороков, только дразнивший голодные желудки, ибо сами окорока сразу ушли на стол победителям, и на балках от них остались одни веревочки. В погребе имелось лишь крохотное окошко, сквозь которое едва удавалось увидеть клочок неба. Дверь, ведущая наверх, открывалась один раз в сутки – когда пленникам приносили котел с рыбной похлебкой, ведро воды, да заодно позволяли двоим из них вынести и опорожнить вонючую бадью. Бьярни подозревал, что они просидят здесь до тех пор, пока их не выведут с веревками на шеях и не погрузят на корабли, чтобы везти на рабский рынок Винденэса – в качестве товара.

Единственным человеком, от которого он сейчас мог ожидать какой-то помощи, была Тейне-Де. Она считалась пленницей Торварда конунга, как и сам Бьярни, но могла передвигаться по бругу относительно свободно и посещать других пленников.

И Бьярни, вытянувшись на охапке соломы, заменявшей лежанку, послал Кари объявить, что болен, и попросить прислать к нему лекаря.

Просьбу его передали Торварду.

– Пошли к нему нашу красотку, – велел он Колю Красному, который со своим десятком в этот день присматривал за пленными. – Может, что и выйдет. Если он правда болен, заберем его в дом. А если нет – еще лучше.

– Ты думаешь, он что-то задумал? – спросил Халльмунд.

– Не сомневаюсь! – Торвард усмехнулся. – Я с этим парнем знаком мало, но он успел себя так проявить, как никто другой. Насколько я его понял, он не из тех, кто лежит кверху брюхом и ждет, загрызет его судьба или ублажит. Будь он болен на самом деле – из упрямства молчал бы, пока не помер. Думаю, он здоровее нас с тобой, борода. Стой! – Торвард похлопал себя по поясу, будто искал какую-то из подвешенных к нему мелочей. – Сельви! – крикнул он. – Поди сюда! Ты же у нас наловчился по-уладски понимать?

– Ну, я не сказал бы… – ответил Сельви, который, как всякий умный и знающий человек, все свои знания считал далеко не достаточными.

– Да брось ты прибедняться! Я сам видел, как ты с нашей рыжей норной болтал, что твой жених с невестой!

– Она знает некоторые слова по-нашему.

– Ладно, других все равно нет. Вот тебе ключ. – Торвард вынул из поясной сумки ключ от погреба, в котором были заперты кварги. – Бери девчонку и иди в погреб. Войдешь вместе с ней. Скажешь, что ты тоже лекарь и хочешь присутствовать, чтобы помочь, если понадобится. Если они будут шептаться, делай вид, что не слушаешь, даже с другими кваргами можешь поболтать. Но попробуй хотя бы разобрать, о чем речь.

– Не уверен, конунг, что у меня получится. Парень знает уладский, как родной, если они будут говорить быстро и тихо, я не пойму.

– Если они будут говорить быстро и тихо, значит, все идет как надо, а больше мне и не нужно. Держи.

Сельви взял ключ.

– Ты, это! – Халльмунд многозначительно кивнул ему. – Сам-то того, поосторожнее. Мало ли чего им в голову взбредет!

Тейне-Де пришла не одна, а в сопровождении одного из фьяллей – невысокого, светловолосого, стройного, но уже далеко не молодого. Бьярни его присутствие было ни к чему, но приходилось мириться. Тейне-Де с факелом в руке подошла к нему, лежащему на соломе с самым убедительным видом умирающего, который он только мог изобразить, а фьялль остался у двери, даже стал расспрашивать о чем-то Ивара хельда, у которого была перевязана голова.

– Послушай, прекрасная дева! – зашептал Бьярни, когда Тейне-Де склонилась к нему. – Я не болен, но надеюсь, что ты не выдашь меня. Я позвал тебя, потому что мне больше не у кого узнать новости и некого просить о помощи. Вижу я, что ты с терпением и стойкостью исполняешь долг, наложенный на тебя твоим благородным происхождением и милосердием твоего сердца, но все же нельзя не согласиться, что участь пленницы фьяллей недостойна тебя.

– Участь пленницы недостойна меня, но я не вижу пока никого, кто мог бы избавить меня, – ответила девушка. – Я сделала что могла, когда прокляла короля Лохланна, но меня вынудили изменить проклятье на благословение. Его судьба одолела мою судьбу, и пока я ничего более не могу сделать.

– Но у тебя ведь остался отец. Риг Брикрен, я не сомневаюсь, жив и на свободе, и он соберет войско, чтобы освободить тебя.

– Но он не знает, где я, – хмуро ответила Тейне-Де. – Он не знает, в каком я положении и чем он может мне помочь.

– Если бы только мне удалось оказаться на свободе, я непременно нашел бы его и привел к тебе на помощь.

– Не знаю, как я могла бы тебе помочь.

Тейне-Де обернулась и через плечо бросила взгляд на фьялля. Тот уже размотал повязку на голове Ивара и осматривал заживающую рану – видно, тоже понимал в лечении.

– Скажи, этот погреб снаружи охраняют? – спросил Бьярни.

– Я не обращала внимания. Но он заперт.

– А у кого хранится ключ?

– У самого короля.

– У Торварда конунга?

– Да.

– Ты могла бы как-нибудь достать его?

– Не думаю. Я больше не врачую его раны и не приближаюсь к нему.

– Если бы ты смогла достать ключ и отпереть дверь, я распорядился бы свободой на благо и мне, и тебе.

– Хорошо, я попробую, – хмуро ответила девушка. – Но не обещаю того, что, возможно, не сумею исполнить.

Тейне-Де вскоре ушла. Бьярни проводил ее досадливым взглядом. Похоже, от этой красотки толку мало. Была бы на ее месте Элит, уж она бы что-нибудь придумала, достала бы ключ хоть из пасти Фенрира!

Но, видно, боги его слышали и напрасно он так мало надеялся на Тейне-Де. Тем же вечером, когда она прислуживала фьяллям во время ужина, сам конунг обратился к ней.

– Ты ходила сегодня навестить моего пленника, Бьярни, – сказал он ей при помощи Хавгана, хотя давно подозревал, что пламенная дева и сама понимает если не все, то многое. – Как ты нашла его здоровье?

– Его здоровье очень плохо, – ответила Тейне-Де. – Силы его души и тела подорваны, и он разлучен со всем, что ему мило. Он умрет, если не дать ему возможности снова видеть небо и дышать ветром. Ибо в нем – Красный Дракон, и он зачахнет, если оторвать его от сил всех высших стихий.

– Ах вот оно что! – Торвард многозначительно покивал. – Не годится мне уморить в погребе такого доблестного человека и достойного соперника. Пожалуй, надо дать ему возможность иногда выходить, подышать свежим воздухом. Ты возьмешь на себя присмотр за ним во время этих прогулок? – обратился он к девушке.

Тейне-Де пожала плечами: дескать, мне дела нет, но если ты приказываешь…

На следующее утро двое кваргов вынесли якобы больного Бьярни из погреба и положили на травке на склоне холма. Ему казалось, что он видит окрестности бруга Айлестар впервые за долгое, долгое время: с достопамятной битвы едва прошла неделя, но для него она растянулась на целый год. Так же блестела летняя зелень, отражаясь в прозрачных струях Клионы, так же сияло солнце, будто не замечая, что над землей Клионн распростер свои крылья Черный Дракон. С наслаждением вдыхая свежий воздух после духоты погреба, видя вокруг широкий простор, Бьярни ощущал, что Тейне-Де не слишком уклонилась от истины, описывая его «болезнь», – еще немного, и он в самом деле начал бы чахнуть.

Двое фьяллей, сопровождавшие их с Тейне-Де, устроились поодаль на травке и принялись играть в ножик. Пламенная дева сидела на траве, обняв колени и грустно склонив голову с густой волной пышных рыжих волос. Поглядев на нее, Бьярни почувствовал жалость: ее участь тоже была незавидна. Здесь она пока еще – королевская дочь, а спустя немного времени станет рабыней, проданной какому-нибудь болвану за три марки.

– Не знаю, чего ты этим добился, – проговорила она, не поворачиваясь к Бьярни. – Если ты убежишь отсюда, мне придется за это отвечать.

– Но ты можешь сказать, что я обманул тебя и притворился больным.

– Он мне не поверит. – Тейне-Де покачала головой. – Он знает, что я прекрасно могу отличить здорового от больного – ведь это я выходила его, когда он умирал! И умер бы, если бы не мое искусство.

– Неужели в благодарность он не простит тебя, если пленник убежит? – сказал Бьярни, хотя сам понимал: даже ради собственной свободы он не может ставить под удар девушку.

– Я не заметила, чтобы чувство благодарности было ему свойственно, – ядовито отозвалась Тейне-Де. – Я спасла ему жизнь, но не вижу от него ничего, кроме приказов: подай это, принеси то. Он сделал меня своей служанкой.

Она отвернулась, пряча глаза от стыда и досады. Королевской дочери трудно было смириться с таким положением дел – об участи более худшей она даже не думала.

– Мою мать, дочь рига Миада, когда-то увезли и продали в рабство, – со вздохом сказал Бьярни. – Она ничуть не хуже тебя и родом, и красотой, и всеми дарами, которыми владеет знатная дева, но ей пришлось делать черную работу по дому в течение многих лет. Так что считай, что тебе еще повезло, если Торвард конунг всего лишь заставляет тебя прислуживать ему за столом. А ведь он может увезти тебя на рабский рынок и продать первому, кто уставит на тебя свои бесстыжие глаза. Королевская дочь – желанная добыча, даже если…

«Если она не слишком красива», – подумал Бьярни, но вовремя сдержался и не стал этого говорить. Да, и на Тейне-Де найдутся покупатели, готовые выложить три марки, лишь бы потом хвастаться соседям, что их ложе согревает настоящая дочь короля! Уж Торварду поверят – конунг фьяллей не обманет покупателя и не станет ради двух лишних марок выдавать за королевскую дочь какую-нибудь юную пастушку.

– Меня? – Тейне-Де глянула на Бьярни так возмущенно и гневно, будто это он и готовил ей эту тяжкую участь. – Он не посмеет!

– Он – посмеет!

Бьярни вздохнул. Попадись в руки Торварду Элит – он и ее, хоть она во всем превосходит Тейне-Де, сможет взять в наложницы, подарить кому-нибудь из своих людей, увезти и продать. Было в нем что-то такое, что позволяло ему плевать на все, что имело ценность для других людей, и считаться только со своими собственными желаниями и потребностями.

В этот раз Бьярни вернулся в погреб, так ничего и не придумав. Назавтра Тейне-Де вновь пришла за ним. И на третий день. Приведя пленника обратно, Сельви, который в этот раз за ним присматривал, стал запирать дверь, и тут его окликнул тот длинный парень со светлыми кудрями и наглым лицом, который вообще занимал в дружине фьяллей одно из первых мест – непонятно, за какие заслуги. Тейне-Де не разобрала, о чем они говорили: наглый парень чего-то хотел от Сельви, чего-то требовал, а тот пытался в ответ что-то доказать. Увлекшись спором, они совсем забыли о пленниках; парень потащил Сельви в башню, и тот пошел за ним, не прекращая спорить. И не заметил, что ключ остался в замке.

Не дожидаясь, пока еще кто-то это увидит, Тейне-Де мигом вытащила ключ и опустила в кувшин, в котором приносила для Бьярни укрепляющее питье. На дне еще оставалось немного темного отвара, и ключ канул туда без звука и следа. И девушка пошла прочь с обычным независимым видом, будто ничего не случилось.

Весь вечер она провела, как на иголках, боясь, что о ключе вспомнят и примутся искать. Или, не найдя, поставят стражу возле погреба. Но фьялли ни о чем не вспомнили. Видимо, Сельви считал, что уже отдал ключ конунгу – как вчера и позавчера, а конунг думал, что Сельви оставил ключ себе, чтобы снова за ним не ходить.

Нужно было решаться. Если что-то можно сделать, то только сегодня, потому что завтра, когда придет пора кормить пленников, отсутствие ключа непременно заметят.

Вечером фьялли затеяли очередную попойку. Их друзья и союзники из дружины Даохана не отставали от них, и вечер вышел буйным и шумным. При всех различиях между собой улады и сэвейги сходились в любви к пиву и пиршествам, и чем больше они пили, тем легче находили общий язык даже те, кто не знал ни одного слова на языке друг друга, кроме «а пошел ты…». Сам конунг, уже достаточно здоровый для этих увеселений, не отставал от своих людей, и Тейне-Де едва успевала разносить пиво и наполнять чаши, рога и кубки, протянутые со всех сторон.

– Давай… давай доедим твой окорок! – предлагал Ормкель, в пьяном порыве любви обнимая за плечи своего вечного врага Эйнара, а тот и сам был настолько пьян, что не только не уклонялся от этих объятий, от которых в трезвом виде отшатнулся бы как от огня, но даже не возражал против этого наглого предложения.

– Бери, ешь, – отвечал он, почти с умилением глядя в морщинистую рожу, изуродованную шрамом через лоб и угол левого глаза, еще более красную от пива, чем обычно.

– Ну, я подумаю! – видя, что вечный противник идет ему навстречу, Ормкель усомнился, а надо ли ему это.

– Чего думать – бери и ешь, а то мне сейчас в дозор идти! – уговаривал Эйнар.

– А тебе разве не жалко? – Ормкель не мог поверить в такую щедрость.

– Я буду очень, очень жалеть! – выразительно ответил Эйнар и чуть не пустил слезу.

– Ну, тогда я согласен! – с удовлетворением отозвался Ормкель и вцепился зубами в кость, где еще оставалось немного мяса.

– Да разве это бочонок! – восклицал на другом конце стола Фергус Громовой Удар, новый вождь фениев острова Банбы. – Для нас, фениев, то не бочонок, а так, детская кру… кружка!

– А слабо тебе выпить детскую кружку? – под смех товарищей подзуживал его Тови Балагур. – Спорим, что не сможешь?

– На что спорим? Не было еще такого, чтобы фении уклонялись от достойного спора!

– А вот хотя бы на этот твой нож, что у тебя за поясом.

– Спорим! Я выпью эту жалкую кружку, и тогда ты… ты… отдашь мне вот это! – Неверным пальцем Фергус чуть не ткнул Тови в глаз, но с третьей попытки все же попал в молоточек Тора, висевший у того, как почти у всех фьяллей, на шейной гривне.

– Согласен!

И Фергус начал пить прямо из бочонка, но был уже настолько пьян, что не мог даже глотать. Тейне-Де, глядя на него, насмешливо фыркнула: похоже, тот собирался повторить подвиг одного древнего короля, который утонул в бочке с пивом. Правда, одновременно еще враги пронзили его копьем, а сверху обрушилась горящая крыша, но хорошее начало – половина дела.

– Да он только слюней напустил! – кричали фьялли, следившие, не понижается ли уровень в бочонке. – Ты слюнтяй, а не фений!

– Я не могу… не могу пить без музыки! – отвечал Фергус, с трудом стоя на ногах, крепко держась за край бочонка. – Ибо таков обычай на земле уладов, чтобы доблестные герои на пирах услаждались му… му-у… зыкой!

– Где ж мы тебе найдем теперь музыкантов? – Фроди Рысий Глаз кивнул на Хавгана, который в обнимку со своей арфой уже некоторое время крепко спал. – Этот сейчас на своем башмаке разве что сыграет, но не на арфе.

– А я сам ему спою! – не растерялся Тови Балагур и начал:

Слушатели покатились со смеху: видно, помнили, кто и про кого это сложил. Едва ли Фергус, слышавший лучших бардов Эриу и Зеленых островов, под музыкой имел в виду этот рев. Но что делать, у сэвейгов не водилось певцов, которые нарочно обучались бы пению и пением же зарабатывали на жизнь. У них были в ходу круговые песни, обрядовые праздничные песни, но пение не входило в число «искусств», то есть дел, которые надо уметь делать – и желательно уметь хорошо. Пели они для услаждения собственной души – и на стихи, как правило, собственного сочинения.

выводил Тови под общий смех.

То, что исполнял сейчас Тови, годилось только для одного места – дружинного пира и только одного времени – «когда все упьются». Да и на то сил почти не осталось: голос певца все чаще спотыкался, становился тише. Прочие фьялли смеялись, подсказывая ему слова – чаще неприличные, так что получалась полная несуразица, но слушатели только пуще веселились. И лишь Фергус с неподвижным лицом таращил глаза, со стойкостью истинного героя стараясь удержаться на ногах.

Тейне-Де совершенно правильно рассудила, что в этой кутерьме никто не заметит, выходила ли она из башни, когда выходила и надолго ли. Десяток Эйнара Дерзкого, заступивший на стражу, сидел у сарая, где были заперты уладские пленники, и тоже пел хором, нестройно, но с воодушевлением:

Никто не видел, как девушка тенью скользнула к погребу и вставила ключ в прорезь замка.

Нажав посильнее, она услышала легкий щелчок. Замок был открыт. Тейне-Де освободила его из скобы и приоткрыла дверь.

– Эй, где ты! – шепотом позвала она. – Бьярни, ты спишь? Выходите быстрее! Все они пьяны и ничего не заметят!

Кварги уже в основном спали, но те, кто проснулся от ее голоса, быстро разбудили остальных. Бьярни первым выскочил наружу, прижимаясь к стене.

– Они пируют в башне и не сразу вас хватятся, – торопливо зашептала Тейне-Де. – Вы можете убежать. Надеюсь, ты не забудешь своих обещаний.

– Идем с нами! – Бьярни взял ее за руку. – Ведь тебя могут обвинить в нашем побеге!

– Я не Грайне, чтобы скитаться по лесам, тем более что тебя я не выбирала себе в женихи! – фыркнула Тейне-Де. – Меня никто не обвинит, об этом я позабочусь. Я дождусь здесь, пока мой отец придет за мной. Уходите скорее!

– Бьярни, да где же ты там! – волновался Ивар хельд, едва верящий, что этот ночной прорыв на свободу – не сон. – Чего вы там делаете – целуетесь? Бросай, еще успеется! Надо же бежать скорее, пока не заметили!

– Да благословит тебя богиня! – едва успел шепнуть Бьярни и вслед за своими людьми скрылся в темноте.

Тейне-Де осторожно прикрыла дверь погреба и снова заперла ее на замок. А потом вернулась в бруг, все с тем же независимым видом.

Состязание в питье под музыку к тому времени угасло само собой – голова певца склонилась на грудь, и он, похоже, спал. Поглядев на него, Фергус объявил себя победителем. Возражать никто не стал. Вот только он забыл, на что спорили, и оставил этот вопрос до утра.

К спорному бочонку тем временем приблизился Фродир Пастух – должно быть, решил показать, как пьют сэвейги, – и тоже стал хлебать прямо из бочонка. О существовании ковшей и кубков доблестные герои, как видно, забыли. Но едва хевдинг сделал пару глотков, как они немедленно устремились обратно – видно, нашли, что в желудке его слишком тесно и без них. А с ними и все им съеденное с радостью рванулось на свободу и веселым потоком вылилось в тот же бочонок.

– Ну, ты даешь, Фродир! Видно, устал! – хохотали фьялли, оттаскивая его под руки от бочонка.

Пока тащили доблестного ярла и укладывали в тихом месте, к бочонку подошел Свейн Обжора. Глаза его к тому времени смотрели совершенно бессмысленно, а ноги подгибались, будто он не идет, а пляшет на ходу. Тупо поглядев в бочонок, он ладонями раздвинул все то, что там плавало сверху, но уже не стал пить прямо оттуда, а зачерпнул кружкой.

– Сразу видно воспитанного человека, туда тебя и обратно! – с чувством произнес Хьерт Вершина. Его десяток только что сменился, поэтому напиться они не успели. – Хольм! Отними у него это дерьмо и вылей. Бруни, Вальмар – беритесь!

Втроем они подняли полупустой бочонок и, отворачивая носы, вынесли его из башни наружу, где и вылили в канаву. На этом пир в бруге Айлестар завершился, и доблестные герои, утомленные подвигами, наконец отошли ко сну.

Когда все затихло, Тейне-Де неслышной тенью приблизилась к ложу Миада, которое теперь занимал Торвард конунг. Глаза ее привыкли к темноте, и она хорошо видела, где он и где его одежда. Бесшумно она открыла кожаную сумочку, которую Торвард носил на поясе, вложила туда ключ от погреба и закрыла ее. Все вокруг было спокойно, тишину нарушало только сопенье и пьяный храп.

Торвард, наблюдавший за ней, почти не скрываясь, – в темноте она не разберет, закрыты у него глаза или открыты, – прикидывал в это время, стоит ли затащить ее на лежанку. Он уже достаточно окреп, чтобы жаждать женского общества, но хваленой внучки Миада в бруге Айлестар не оказалось. Кстати сказать, ни Миад, ни даже Бьярни, как говорили, ее любимый брат, не знали, куда она делась. Оба они поклялись, что в последний раз видели Элит в утро битвы. Судя по хмурому виду Бьярни, он и сам очень хотел бы знать, куда делась прекрасная дева Клионна. Риг Миад же сказал, что она, вероятно, укрылась у своей матери – богини острова. Вот только путь туда для смертных, не состоящих в родстве с Клионой Белых Холмов, закрыт и зачарован. Поэтому от надежд лицезреть деву, прекрасную, как цветок шиповника на скале, пока приходилось отказаться и довольствоваться тем, что есть. Вернее, той. Тейне-Де, конечно, не красотка и совсем не в его вкусе, хоть и рыжая, но в темноте сойдет. Как говорит Бруни Носатый, на безрыбье и щуку раком…

Однако, еще раз подумав и вздохнув про себя, из неких высших соображений Торвард решил воздержаться. Брикрен Биле Буада заслуживал уважения, и Торвард, едва не погибший от его руки, хорошо это сознавал. Неистовый риг еще очень был способен наделать шуму на Зеленых островах, и удобнее будет с ним разговаривать, имея на руках его единственную дочь. Какую ценность для местных ригов представляют наследницы женского пола, Торвард уже знал. И чем меньше нехорошего он уже успел ей сделать, тем больше у него возможностей угрожать ее отцу. А знатная дева, обладающая драгоценным даром чистоты, стоит значительно дороже, чем рабыня, которую повалял сначала сам конунг, потом его ярлы, потом хирдманы…

Что она там делает с ключом, Торвард и так знал. Он очень надеялся, что у нее хватит смелости воспользоваться шумной попойкой, и теперь был рад, что не ошибся. Надменная дева оправдала его надежды – выпустила кваргов во главе с Бьярни. В самом деле, если уж отпускать парня, то с дружиной – в глазах самого Торварда дружина была живым продолжением его самого, и других вождей он оценивал так же. А Бьярни, как он уже понял, живым и на свободе для него представлял гораздо большую ценность, чем мертвый или чем товар на рабском рынке. Если отпустить его открыто, он, пожалуй, проникнется к бывшему врагу признательностью и дружбой, поскольку похож на приличного человека, способного к чувству благодарности. А его дружба Торварду была не нужна. Ему требовалась вражда – пылкая и яростная. Та, что, преломленная через проклятье, во время их поединка сделала его, Торварда, сильнее, чем сейчас, дней десять спустя. А он ведь не сидел сложа руки – упражнялся. Короче, пусть Бьярни сын Сигмунда освободится из плена не по воле победителя, а как бы сам. Помощь прекрасной девы воина не унижает. И пусть он теперь, на воле, сам ищет свою загадочную сестру, дочь местной богини. Таким образом Торвард намеревался зачерпнуть одним ведром двух рыб: снова получить сильного противника, способного сделать сильнее и его самого, и найти загадочную деву Клионна.