Глава 8

…Рассказывают, как один древний конунг получил известие, что море наступает и пожирает землю. Вот чудак, прилива, что ли, никогда не видел? Тогда послал он своих воинов, храбро бросились они навстречу волнам жадного моря и стали разить их острыми мечами. Долго сражались они, и вот побежденное море стало отступать… Ну да, отлив начался.

Торварду казалось смешным это маленькое уладское сказание из тех, которыми их развлекал вечерами Хавган, пленный бард рига Танруада Гвен-Адерина. Но смеяться мешала мысль, что и сам он, Торвард, ничем не лучше того древнего вояки, который бросился с мечом на морские волны. Эрхина была волной, ускользающей от его силы, и скалой, о которую разбивалось его упорство. Она уступила – но только для того, чтобы он проклял свою победу. Он добивался благородной женщины, а получил сломанную игрушку, которая в его руках утратила всякую цену.

Она приняла тайные условия и объявила Торварда своим мужем, а также военным вождем острова Туаль. Прежнего военного вождя, Коля сына Хеймира, как сказали народу, отец призвал в Слэттенланд. Туалы молчали, но не верили в это ни на волос. Благодаря прошлогодней «Песни о поединке на Золотом озере» все здесь знали, что старший сын Хеймира убил Торбранда конунга. И никто не сомневался, что Торвард убил Коля, тем отомстив сразу и убийце своего отца, и счастливому сопернику. В глазах туалов это ничуть его не порочило, но Торвард изнемогал под грудой домыслов и лжи, которая ничуть не стала меньше.

Своего он добился – его честь в глазах обитателей Морского Пути была восстановлена. Но если сам он честно забыл, как и обещал, все прежние обиды и готов был полюбить Эрхину как жену, то она видела в нем нечто вроде того дракона по имени Угг, что приходил за добычей прямо в покои конунга Хативульва. Лишившись и «глаза богини Бат», и своей независимости, она сделалась странной, непостоянной. Исчезла та прежняя Эрхина, что взирала на все с приятным чувством превосходства, но исчезла и та, что кипела гневом и жаждала мести. В иные дни на губах ее висела презрительная улыбка, словно она издалека смотрит в этот жалкий мир, не придавая ему никакого значения. В другие дни она становилась вдруг гордой и решительной, точно сражается, и в напускном оживлении хваталась за такие дела, которым прежде не уделяла внимания. С Бресайнех или Торхильд она не желала разговаривать, зато вдруг приблизила к себе одну из младших жриц, скромную и незаметную девушку по имени Саилле, и весь день, гуляя с ней по зеленым валам, жаловалась на все свои несчастья. Саилле была настолько ничтожна по сравнению с ней, что эти жалобы не унижали Эрхину – это было все равно что изливать душу собаке или кошке. И Саилле, как собака, только вздыхала в ответ, понимая, что попытки вслух сочувствовать повелительнице выглядели бы слишком дерзкими. Но полностью заменить черный камень, который раньше поглощал все печали Эрхины, у нее не получалось.

Когда Торвард подходил к ней, Эрхина окидывала супруга чуть насмешливым, чуть презрительным, отчасти выжидающим взглядом, точно спрашивая, кто он и что ему нужно. На все его попытки с ней разговаривать она отвечала односложно. У фрии имелись свои дела, у военного вождя – свои. «Можно подумать, она влюблена в другого и ненавидит меня за то, что я – не он!» – иной раз думал Торвард. Эрхина действительно была влюблена – в себя саму, прежнюю, ту фрию Эрхину, которая не подчинялась никому, и ненавидела Торварда за то, что он своим появлением в ее жизни уничтожил ту Эрхину. Сначала нежеланной любовью, теперь насильственным браком…

Правда, ночью, в темноте, когда никто ее не видел и даже сама она себя не видела, Торварду не приходилось жаловаться на ее безразличие. Она вовсе не отказывалась от его любви и не изображала жертву насилия: это было единственное утешение, которое сейчас ей предлагала жизнь, и она брала его именно у жизни. А сам Торвард при этом оставался как бы орудием, и это ему совсем не нравилось.

– Ты меня обманула! – однажды не выдержал он. – Ты согласилась стать моей женой!

– Я ею стала! – небрежно ответила Эрхина и пожала плечами, дескать, что тебе еще нужно?

– Нет! – с напором возразил Торвард. – Не стала. Ты только притворяешься. Ты меня терпишь, а сама знать меня не хочешь.

– Ты знал о том, что я тебя не люблю и этого брака не желаю! – Эрхина посмотрела на него своими холодными и по-прежнему прекрасными голубыми глазами. – Для тебя это не новость. Ты сам виноват! Ты знал, что берешь меня силой! И ты получил то, что брал!

– Но ты согласилась! Согласилась стать моей женой, а значит, должна… – Он запнулся, не зная, как это выразить. – Ну, хоть попытаться меня полюбить. Или хотя бы ко мне привыкнуть. А это тебе не так уж трудно, я это знаю, и ты можешь морочить голову всему Туалю, но не мне. А ты не становишься, даже не пытаешься быть моей женой. Ты продолжаешь быть сама по себе и даже не хочешь ничего менять.

– А я и не хочу ничего менять. – Теперь Эрхина смотрела в сторону, опустив веки и не желая подарить ему даже взгляда.

– Тогда не надо было соглашаться. У тебя, в конце концов, был выбор. А согласилась – выполняй.

– Ты по-прежнему хочешь мной управлять! – Эрхина покосилась на него с насмешкой, но он просто кожей чувствовал исходящий от нее поток ненависти. – Разве ты еще не понял, что этого не получится?

– Я обещал забыть прошлое. Я – забыл! Я хоть в чем-то тебя упрекаю? А ты только и думаешь о прошлом. Так у нас не будет никакого будущего!

– Какое у нас может быть будущее, если ты не выполняешь твоих обещаний! Ты обещал вернуть мне мой амулет!

– Верну! Когда ты согласишься на деле, а не для вида!

– Что тебе еще нужно? – наконец закричала Эрхина, не выдержав. – Ты все получил, все – мою жизнь, мою честь, мою свободу! Тебе нужна моя кровь, тролль фьялленландский? Скажи! Ты хочешь, чтобы я сама пронзила себя мечом? Тебе это нужно?

Разговаривать дальше не имело смысла, и этим кончались все попытки. День ото дня для Торварда становился очевиднее обман: она обещала быть его женой, а стала только пленницей. Разницу он понимал прекрасно: силой можно взять в жены, но нельзя заставить полюбить. Он не понимал только, почему она не хочет сделать это добровольно, ведь любовь и взаимное согласие очень украсили бы не только его, но и ее собственную жизнь. Но для согласия один из них должен был подчиниться воле другого, а этого не могли ни он, ни она. Уязвленная гордость Эрхины, как и предсказывала умная кюна Хладгуд, перевешивала все прочие чувства. Он и она находились рядом, но не вместе, и это отравило Торварду все плоды этой трудной победы. Ему казалось, что он все время пытается если не прирасти к ней, то хотя бы приклеиться, но от первого же движения опять отваливается. Они были как две сухие доски, которые сколько ни прикладывай друг к другу, все равно останутся каждая сама по себе.

В этом положении он даже обрадовался известию, что на побережье высаживаются дружины какого-то уладского рига. Как видно, и до уладов дошли слухи обо всех здешних событиях, и те полетели, как коршуны на добычу, терзать беззащитный Туаль. К присутствию здесь Торварда, конунга фьяллей, риг Танруад с острова Кольд Телах не был готов. За три дня Торвард в двух сражениях разбил уладов, убил перед строем самого Танруада, а уцелевших отправил обратно, взяв с них слово к осени приготовить ему дань.

Осиротевшего Танруадова барда он оставил себе: к счастью, Хавган знал язык сэвейгов и по вечерам охотно рассказывал фьяллям предания Зеленых островов, хотя и не так складно, как это звучит по-уладски.

В этой песне о любви Ки Хиллаина к женщине из Иного Мира Торвард невольно видел сходство со своей судьбой. Похоже, напрасно он надеялся, что волей и силой можно преодолеть эту грань. Он разбил туманную стену, ворвался в Иной Мир и взял то, что ему было нужно, – но в руках его тень, ускользающий призрак… Еще Ки Хиллаин доказал, что любовь с женщиной Иного Мира не может быть прочной, если ты не уйдешь к ней и не подчинишься ей полностью, забыв все свое и самого себя. Этого он не мог и не хотел. А значит, им не судьба быть вместе.

Славная победа над Танруадом порадовала фьяллей и ободрила туалов, которые давно уже жили в страхе перед набегами. Единственной, кого она не затронула, была фрия Эрхина.

– Твоя удача вернулась к тебе, фрия! – радостно убеждала ее Даголин, получив первые известия о победе. – Твоя сила снова охраняет остров Туаль!

– Моя сила где-то под замком у Торварда конунга! – небрежно, со скрытой злостью ответила Эрхина. – Теперь вас охраняет его удача. И если она изменит, то я не буду виновата!

Прошел месяц, и теперь уже не осталось сомнений, что фрия «в ожидании». Священная Ночь Цветов, ночь брака Богини, не осталась без последствий. Торвард не в первый раз оказался в положении будущего отца, но теперь чувствовал неуверенность, а может ли поставить это себе в заслугу. Нет, никакой измены он не подозревал, но Эрхина так твердо верила, что отец будущего ребенка – Повелитель Тьмы, что Торвард не смел предъявлять права на него. Да уж, тут правда на ее стороне: как муж к ней тогда явился Рогатый Бог, а он, Торвард только одолжил тому свое тело. Не он был Рогатым Богом, а Рогатый Бог однажды был им. Грани земного и неземного миров соприкоснулись в одну из восьми священных ночей года и разошлись опять, и удерживать ускользающее иномирье – все равно что ловить руками волну. Все равно что пытаться жить в том мире, что отражается в воде под ногами.

Но не это ли он пытается делать с того самого дня, когда пожелал взять в жены валькирию с огненной горы? Ту, что стала его женой не в этом мире, а в высшем? Он, земной человек с головы до ног, пытался поймать руками даже не луну – а отражение луны. Не глупо ли?

И к чему это может привести?

– Если родится девочка, ты сможешь увезти Эрхину с Туаля, – сказала ему Дер Грейне. – Тогда девочка будет новой фрией, а Эрхина станет свободной. Свободной женщиной, как все. Если захочет, конечно.

– Но девочка будет к чему-то способна лет через пятнадцать!

– Нет, прямо сразу. Все нужное будут делать жрицы, Бресайнех, Торхильд, моя мать, Рифедда. Фрия просто должна быть. Должна быть на острове, понимаешь, фрия истинного происхождения.

– А если мальчик?

– То придется ждать девочку. У Эрхины Старшей вовсе не было дочерей, и наследницей она обзавелась только тогда, когда ее старший сын женился и у него появилась дочь.

– У меня до сих пор только мальчики рождались! – Торвард вздохнул, впервые не радуясь своей проверенной способности производить на свет будущих воинов. – Девчонки ни одной. То есть не знаю, может, их топили сразу, думали, что мне девчонок не надо, но мне до сих только мальчишек приносили.

– Или если дочь родится у меня. Она тоже сможет быть наследницей, ведь мы с Эрхиной равны. Гораздо лучше, когда у фрии рождается дочь от Повелителя Тьмы, чтобы стать ее наследницей, но не всегда Богиня распоряжается так.

Дер Грейне честно хотела ему помочь, насколько это было в ее власти. Она-то, в отличие от сестры, без ропота приняла выпавший жребий. Ее обручили с Аринлейвом, и теперь она каждый день приглашала его к себе. Изумленный и подавленный такой честью, Аринлейв не знал, о чем ему говорить с такой прекрасной и сведущей девой, но она брала беседу на себя и подолгу рассказывала ему всякие предания – стараясь, чтобы встречи с нею были для жениха «занятными и поучительными».

До появления ребенка оставалось больше полугода, и Торвард уже начинал маяться, не зная, как он эти полгода проживет. На Туале ему уже было скучно, в голову лезли мысли о доме, беспокойство об оставленном Фьялленланде. Его уже не забавляли причудливые сказания о приключениях юного Ки Хиллаина, и не раз он ловил себя на мысли, что гораздо охотнее, чем сладкоголосого Хавгана, он послушал бы пьяницу и сквернослова Улле, бранящего погоду, жену, плохой улов и бессовестного соседа Альрика Кривого, который вчера взял у него сеть, а вернул с вот такенной дырищей, хоть тысяча троллей пролезет!

И вся дружина разделяла его настроение.

– Ну, допустим, родится девочка! – не раз затевал с ним беседу Халльмунд. – Ну, допустим. Ты ее заберешь? Госпожу? В Аскефьорд? Да? А до тех пор что же, домой не поедем?

– Отстань ты, борода! – огрызался Торвард. – И без тебя тошно!

Увезти ее в Аскефьорд! Это было невозможно, и не только потому, что Эрхина не могла оставить остров. Торвард все сильнее подозревал, что и сам этого не хочет. Здесь, на Туале, она могла вытворять что угодно, но дома, во Фьялленланде, он не мог ей позволить вести себя как пленнице. Его жена должна любить и уважать его, быть ближе, вернее и преданнее кого бы то ни было. Воевать с собственной женой на глазах у домочадцев и дружины он считал бы позором. В Аскефьорде его все любили, и он стыдился привезти туда женщину, которая не желает на него смотреть.

Стараясь уйти от этих безрадостных мыслей, Торвард вспоминал, что он теперь здешний военный вождь, да и привычки брали свое. Не считая ежедневных упражнений дружины, он объезжал берега, проверял порядок оповещения, корабли и оружие местных жителей – делал то же, что и у себя дома. По много дней не бывая в Аблах-Бреге, он почти забывал об Эрхине, зато чуть ли не впервые в жизни стал скучать по матери. Кюна Хёрдис никогда не была нежнейшей матерью, но теперь Торвард убедился, что она истинно его любит. Он думал о ней с новым чувством какой-то дружелюбной нежности и теплого уважения, хотел быть рядом с ней.

И еще одно приходило ему на ум: невольно сравнивая судьбы Хёрдис и Эрхины, Торвард видел много общего. Брак его родителей тоже заключался без любви, ради взаимной необходимости, но оба союзника честно выполняли обязательства, уважали нужды друг друга и почти тридцать лет прожили в согласии. Торбранд конунг был слишком горд, чтобы попрекать свою жену, часть самого себя, происхождением или прошлым, а бывшая ведьма Медного Леса всю жизнь была преданна человеку, который вывел ее из пещеры великана, окружил почетом и довольством. И сыном, плодом своего союза, оба они гордились в равной мере.

Однажды, проезжая с дружиной по пустынному берегу, Торвард остановился на ночь в какой-то хижине, а утром обнаружил у себя под боком хозяйскую дочку. Н-да, что было, то было. «Ничего себе!» – только и подумал он. Нечто подобное с ним случалось множество раз, в самых разных местах. Но дело-то в том, что вчера вечером он напрочь забыл про свою прекрасную супругу, ждущую в Аблах-Бреге! Это означало, во-первых, что его безумная, во всех отношениях, любовь окончательно прошла. И самое время задать вопрос: ради чего, собственно, ему и дальше оставаться на Туале?

Выбравшись наружу, Торвард присел на скалу и стал глядеть на море. Дружина, ночевавшая на берегу, уже просыпалась, фьялли разводил костры, рыбак-хозяин тащил от лодки корзину с утренним уловом.

– Ну, вижу, ты пришел в себя, Торвард конунг! – раздался рядом с ним насмешливый, звонкий, звучный женский голос, и Торвард вздрогнул от неожиданности.

Этот голос он не мог не узнать, но его-то он никак не ожидал сейчас услышать.

Он обернулся. На выступе скалы, дальше от тропы, над самым морем стояла женщина – высокая, стройная, в черной кольчуге поверх белейших, как облака, одеяний, с густыми волнами кудрявых черных волос, и ярко-синие глаза сияли с прекрасного лица, как звезды.

– Регинлейв! – Торвард вскочил и бессознательно провел рукой по волосам. Это было единственное существо, перед которым конунг фьяллей вставал, как простой хирдман перед конунгом.

– Вижу, не ждал! – Валькирия рассмеялась. – Ты думал, что если уж ты нашел жену, то я больше не приду к тебе? Напрасно! Вижу, ты забыл про нее, – Регинлейв кивнула на рыбачий домик, – так отчего же мне не порадовать тебя приятной новостью?

– Какой еще новостью? – Почему-то радостных новостей Торвард от нее не ждал.

Регинлейв не ответила, внимательно осматривая его, точно искала перемены после долгой разлуки. С самого своего появления на свет наследник Торбранда и будущий конунг фьяллей рос у нее на глазах. Она, дух-покровитель рода, с сияющих высот Валхаллы наблюдала за ним со вниманием и надеждой, радовалась всем его успехам, оберегала его в битвах, когда-то даже любила его. И если бы эту любовь он ценил как должно, ему уже никогда не пришлось бы искать какую-либо земную жену. Но увы, для небесной любви он не годился, и Регинлейв убедилась в этом гораздо раньше Эрхины.

– Ах, Торвард конунг! – вдруг вздохнула Регинлейв, и на ее бодром, сияющем, как утренние облака, лице отразилось искреннее сожаление. – Если бы ты был чуть менее самоуверен и побольше слушал меня! Я ведь знаю все, что с тобой было и будет. Ты знатен родом, ты красив, отважен, доблестен, ты прославлен подвигами и прославишься еще больше. Каждая земная женщина мечтает о таком, как ты, но тебе не суждено легкой любви. Ты ищешь битву, потому что такова твоя природа. Сила бурлит в тебе и ищет выхода, и потому даже в любви ты невольно ищешь битву. Порядок и благополучие тебе скучны и пресны – ведь ты сын твоей матери! Как и у нее, цена твоей любви – позор и преступление. Ты – Сигурд, и ты найдешь равную себе, но твоя Брюнхильд будет проклинать тебя, желать тебе смерти, собирать на тебя войско. Ты сам вложишь нож в ее руку, сам приставишь острие к своей груди! Ты захочешь смерти из-за твоей любви! И я не знаю, не знаю, перейдешь ли ты эту бездну, найдешь ли ты в себе сил заплатить такую цену!

Торвард молчал. Эта маленькая скальная площадка над обрывом тоже была «огненной горой», где он услышал свою судьбу из уст валькирии. И то, что она говорила, звучало грозно, подавляюще. Проклятие, позор, преступление… Но… рядом с этими страшными словами стояло слово «любовь» – звонкое слово, далекое и светлое, как луч за облаками. Тебе не суждено легкой любви… Но это же гораздо лучше, чем если бы ему не было суждено никакой любви вовсе! Ты найдешь равную себе… Ты захочешь смерти из-за твоей любви… Значит, его нынешнее уныние над могилой страсти – еще не конец и пламя на вершине горы вновь загорится… Где-то на свете есть рука, в которую он сам вложит нож и приставит его к своей груди! Он будет любить эту руку, он уже ее любил, и это было счастьем!

Ему не нужна была красота невесты, не нужны были ее мудрость и власть – все то, чем Эрхина, как он раньше думал, привлекала его. Ему нужна была любовь, которая мерещилась в сияющих чертах богини-невесты. Но, утратив амулет, Эрхина утратила себя, а разве можно любить, не будучи собой? Сейчас она – его рабыня, а в любви рабынь он никогда не находил особого вкуса, какими бы знатными они ни были.

Регинлейв смотрела ему в лицо, ожидая, как он все это примет.

– Я отдам ей камень! – вслух сказал он. – Мне не нужна любовь рабыни. Даже если она погубит меня – лучше пусть меня, как Сигурда, погубит свободная и гордая женщина, чем…

Глаза Регинлейв вдруг погасли. Он решил совсем не то, что она хотела.

– До этих пор тебе еще надо дожить! – Она усмехнулась, и эта усмешка с неприятной внезапностью вдруг напомнила Торварду Эрхину. – А это будет не так-то просто. Бергвид Черная Шкура и его новый друг Эйрёд, конунг тиммеров, на полных парусах плывут к Аскефьорду, и я не думаю, что на уме у них поднесение тебе подарков и обеты вечной дружбы. И не знаю, успеешь ли ты туда раньше них. А если успеешь, то найдется ли у тебя хотя бы один корабль на каждые их два корабля.

Торвард переменился в лице. Он не сразу сумел повернуть свои мысли от любви к такому приземленному предмету, как оборона фьялленландских берегов. И в то же время ничего неожиданного она ему не сказала. Это его наказание за то, что занесся мечтами за облака и забыл про свои обязанности! Его не раз предупреждали насчет Бергвида! И вот он все же появился! Выскочил, как злобный дух из-под земли!

Никакая опасность для самого себя не наполнила бы Торварда таким ужасом, как мысль о беззащитном Аскефьорде, к которому приближается это мстительное чудовище. Ему страстно хотелось протянуть руки через море, подхватить весь Фьялленланд и спрятать за пазуху.

И при этом он ощущал и странное облегчение – ведь теперь он точно знал, что ему делать и где он нужен. Он мог больше не колебаться, не сомневаться, а мчаться домой – туда, где он действительно на месте!

– Хей! – Торвард обернулся к дружине и призывно махнул рукой. – Бросай всю эту дрянь, собираться! Возвращаемся домой! Иначе Бергвид Черная Шкура будет в Аскефьорде раньше нас!

Хирдманы бросали утренние дела и бежали к нему. Прыгая с уступа на уступ, Торвард спускался к площадке ночлега и уже не помнил ни о Регинлейв, ни об Эрхине. И тем более о том смутном сомнении, которое было у него мелькнуло: а вдруг это будет вовсе не Эрхина – та возлюбленная, в руку которой он сам вложит нож?

Теперь, когда все расчеты и знамения давали полную уверенность в успехе, Бергвид Черная Шкура рвался в бой и жаждал обрушиться на Фьялленланд грозою и громом. Но возле него были умные люди, которые сделали из рассказов Коля свои выводы. Умный Эйрёд конунг без труда нашел взаимопонимание с Вильбрандом из Хетберга и с Сигвидом Вороной.

– Нам нужно не разорять берега и не грабить прибрежные хижины! – втолковывали они втроем упрямому мстителю. – Все равно там много не возьмешь, только соленую селедку да старые шкуры. Наша главная цель – Аскефьорд. И даже точнее – золотое обручье кюны Хёрдис и тот волшебный камень, который у нее хранится. Ну, и все те сокровища, которые старый конунг и молодой награбили за морями и которые мы теперь, конечно, разделим по справедливости. А если фьялли будут знать о нас заранее, кюна убежит в Черные горы со всеми сокровищами. И мы ничего не получим!

– У нее же там целая крепость высотой в сто локтей!

– И целое войско бергбуров, которые повинуются одному ее слову!

– Нужно любой ценой не дать им убежать в горы со всем имуществом и скотом!

– А значит, они не должны знать о нашем приближении!

Их было трое против одного, и даже его собственная сестра их поддерживала, так что в конце концов Бергвиду пришлось смириться. Не очень-то ему хотелось осуществлять свою справедливую, полжизни вынашиваемую месть тайком, как ночной вор, но его убедили, что это для его же пользы. На север мимо Рауденланда корабли шли порознь, и предводители их называли себя другими именами, изобретая для любопытных раудов всякие ложные цели похода: торговать с уладами или вандрами, искать славы на Эриу, мстить кровным врагам с Козьих островов. Молодой Халльдор Змей, родич Эйрёда конунга, и вовсе выдумал: еду, мол, свататься к йомфру Гроа, родственнице Роллауга конунга!

Все эти цели вполне оправдывали наличие больших боевых кораблей с дружиной. Но у границ Фьялленланда осторожность пришлось усилить: вдоль берегов, рассказывая на стоянках те же «лживые саги», плыли только самые маленькие из кораблей. Большие, в том числе все корабли Бергвида и сам Эйрёд конунг, трое суток провели в открытом море, не приставая и вообще не показываясь в виду берегов. Бергвид принес жертвы Ньёрду, и владыка морей не тревожил их бурями в эти дни.

Перед Аскефьордом все корабли собрались вместе и к берегу приблизились после заката. Многие, особенно тиммеры, возмущались тем, что их вынуждают нападать ночью и тем навлекать на себя позор, но Эйрёд конунг успокаивал их: ведь их врагом сейчас выступают не простые люди, а колдуны и бергбуры. За прошедшие годы молва превратила кюну Хёрдис в настоящую великаншу, и тиммеры, да и квитты тоже, ожидали увидеть на ее месте чудовище в два человеческих роста, с головой как бочка и пастью как котел.

Миновала полночь, тьма постепенно стала рассеиваться. Переждав самое глухое время, когда в темноте нельзя отличить сушу от воды, корабли один за другим, как вереница голодных драконов, обогнули Дозорный мыс и стали входить во фьорд. Словно черные тени, они бесшумно, на веслах, шли по тихой воде, где изредка поблескивали лунные блики.

У причалов Бергелюнга и Висячей Скалы оставалось по несколько кораблей: Эйрёд конунг настоял, что начинать битву все должны одновременно, по данному знаку. Бергвид на своем «Черном Быке», в сопровождении пяти или шести квиттингских кораблей, шел к Конунгову причалу.

До рассвета оставалось совсем недолго, когда наконец впереди появилась широкая песчаная площадка, обрамленная поодаль высокими старыми соснами. И квиттам, и самому Бергвиду казалось, что под покровом ночи они миновали грань Иного Мира и заплыли в сагу. Сколько лет Аскефьорд означал для них гнездо драконов, источник зла, черную пропасть, откуда приходят грозы и где пожирается все то лучшее, чего Квиттинг лишался все эти тридцать лет.

В их воображении это был не то Асгард, не то Нифльхель, но на деле это легендарное место оказалось не похоже ни на то, ни на другое. Обычные постройки, то усадьбы за земляными стенами, то рыбацкие хижины с соломенной или дерновой крышей, полоски огородов с рядками для прополки, маленькие полевые наделы, сараи и лодки у воды, рыбные сушилки с сотнями желтоватых тушек на ветру, каменистые выпасы – все как везде!

«Черный Бык» коснулся днищем песка, и Бергвид наконец-то взмахнул рукой. До главной цели всей его жизни оставался только один шаг. У него кружилась голова от предвкушения близкого торжества и притом от ощущения конца жизни: вот-вот он отомстит, и тогда жить дальше будет незачем и невозможно!

Он спрыгнул с борта, но сам не верил, что ноги его стоят на песке Аскефьорда, что сапоги его омывает та самая вода, в которую фьялли все эти тридцать лет сталкивали боевые корабли, чтобы идти разорять его родину. В руках его были щит и копье, но он не ощущал их тяжести. Со всех кораблей вокруг, впереди и позади, на всей протяженности фьорда звучали вразнобой боевые рога, и рев сотни драконов гулко отдавался в каменных стенах над водой. Даже один корабль, с пением рога проходя по фьорду, давал знать о себе сразу всем; что же вышло теперь, когда заревела в ночной тишине сразу сотня рогов! Сама богиня Бат издала свой ужасающий вопль над Аскефьордом, песнь смерти многих и многих.

Вооруженные квитты и тиммеры прыгали в воду со всех кораблей, выбирались на берег и бежали к домам, а навстречу им выскакивали полуодетые или даже вовсе не одетые фьялли, наспех подхватив то оружие, что попалось под руку. Все ждали увидеть перед собой туалов, и внезапное появление совсем другого врага, нежданного, непредсказанного, но такого многочисленного и яростного, поначалу многих заставило растеряться. Сопротивление хижин и мелких хуторов было подавлено почти мгновенно: тех из хозяев, кто не погиб сразу, разоружали и запирали в сараях и хлевах вместе с женщинами и детьми.

С большими усадьбами у захватчиков получалось не так гладко. И Бергелюнг, и Висячая Скала, и сам Аскегорд, хоть и оторванные от самого сладкого предутреннего сна, показали себя пристанищами истинных воинов. Несмотря на то что многие ушли с Торвардом конунгом на Туаль, в каждой из больших усадеб оставалось еще по сотне мужчин, способных держать оружие.

Братья Хродмаринги вывели почти две сотни, спешно собрав, в придачу к собственной дружине, всех жителей окрестных домов и усадеб за Аскегордом, куда нападавшие еще не добрались. Когда три или четыре тиммерских корабля приблизились к причалу Бьёрндалена, с прибрежных скал на них внезапно обрушился целый дождь факелов и тонких глиняных горшков, набитых просмоленной берестой и соломой. Часть из них угодила в воду или отскочила от щитов, но многие разбились на кораблях и мгновенно загорелись. Еще не подойдя к берегу, тиммеры были вынуждены тушить пожар на кораблях, чтобы не угодить в глубокую воду в полном вооружении.

Но и высадиться на берег было нелегко: пока они с криками и лихорадочной суетой пытались сбить или залить огонь, черпая за бортом ведрами и даже шлемами, в них, освещенных этим самым пламенем, с береговых скал летели сотни стрел и копий. Едва тиммеры успевали погасить один огонь, как рядом в дыму с грохотом разбивался новый пылающий горшок и все начиналось сначала. Кашляя, задыхаясь, ничего не видя в дыму, тиммеры суетились, сталкивались, мешали друг другу, роняли и теряли оружие; корабли качались на волнах перед самым причалом, и тиммеры, занятые огнем, не могли даже как следует отвечать на выстрелы.

Сам Эйрёд конунг взял на себя вершину фьорда, показав этим, как велика его жажда мести. Бергвид в своей заносчивости решил, что «старик» хочет оттянуть свое вступление в битву, но на деле для этого решения требовались храбрость и готовность взять на себя самое трудное, достойные истинного героя. Ведь в вершине фьорда жил не кто-нибудь, а Эрнольв ярл, Эрнольв Одноглазый, ближайший родич Торварда конунга, наиболее опытный и прославленный боец Аскефьорда.

И у него оставалось время, чтобы поднять свою дружину и приготовиться к обороне. Еще до того как впереди показалась Дымная гора, дружины Эйрёда конунга увидели впереди три или четыре корабля. И на носу первого из них, с выкрашенной в белый цвет драконьей головой, стоял настоящий великан. Его седые длинные волосы свешивались из-под железного шлема и лежали на широких плечах, обтянутых кольчугой, в руках был большой красный щит и тяжелое длинное копье. А тех, кто успевал разглядеть его изуродованное багровыми шрамами лицо и опущенное веко над левым глазом, пробирала дрожь: полное сходство с Одином навевало жуть, и встать против него казалось верной смертью.

– Что за разбойник напал ночью на эту мирную землю! – голосом, при котором не нужен был боевой рог, кричал он. – Я, Эрнольв сын Хравна, ланд-хёвдинг Аскефьорда, защищаю ее днем и ночью, и ты зря рассчитывал, что тебя тут некому встретить!

– Я, Эйрёд сын Халльфрида, конунг Тиммерланда, пришел сюда с моей дружиной! – ответил ему Эйрёд конунг. – А зачем – ты узнаешь об этом, если останешься жив!

И он метнул копье в Эрнольва, посвящая Одину вражеское войско. Железные крючья, брошенные навстречу друг другу с того и другого корабля, с громким лязгом столкнулись, частично сцепились между собой, частично полетели со своими веревками на дно, но большие корабли, быстро шедшие навстречу, почти вслед за этим ударились бортами; над водой прозвучал громкий треск дерева, боевые кличи, звон железа, когда первые удары мечей и секир обрушились на подставленные щиты.

Бергвид Черная Шкура, в своем знаменитом плаще из шкуры черного морского быка, яростно сражался на площадке Конунгова причала. Ему удалось захватить прибрежную полосу, и, несмотря на все усилия фьяллей, все больше и больше квиттов перебиралось здесь с кораблей на берег. Поскольку ланд-хёвдинг жил в своей усадьбе, старшим над дружиной Аскегорда оставался Рагнар, бывший воспитатель Торварда. Теперь ему было уже под шестьдесят, но он отчаянно бился, показывая, что опыт и отвага многого стоят даже тогда, когда сила рук уже не та. Видя за его спиной малый стяг Аскегорда – изображение черного дракона в память о мече Торбранда конунга, – Бергвид рвался туда и наконец схватился с ним. Вдвое моложе, полный неукротимой ярости и торжества почти осуществившейся мести, Бергвид стал теснить Рагнара и в конце концов поразил его.

Старик упал, но фьялли в пылу битвы даже не сразу заметили, что остались без вождя. Квитты теснили их, понемногу захватывая площадку, и наспех вооруженные люди, подбегавшие на шум со всех сторон и из глубины фьорда, изменить ход сражения уже не могли.

Часть квиттов еще сражалась на площадке причала и вокруг нее, а часть под предводительством Ульва Дубины уже спешила по каменистой тропе к Аскегорду. Воображению их рисовалась пещера дракона, полная сокровищ: казалось, все то золото и серебро, что Торбранд конунг, Торвард конунг и все их предки за семь веков награбили на морях и островах, так и должно лежать там грудами, нетронутое.

На этот раз кюне Хёрдис не пришлось, с таким ущербом для своего достоинства, спешно собирать пожитки и бежать из собственной усадьбы. Некому было заставить ее сделать это, да и времени для сборов и бегства не оставалось. Усадьба была полна шума, беготни, суеты, женского крика: возле оружейной еще раздавали секиры и копья рабам и челяди, потому что все хирдманы уже давно находились там, перед строем врага. Женщины держали в охапках детей, не зная, то ли собирать пожитки, то ли ждать, то ли просто бежать без оглядки, пока не совсем рассвело и есть надежда добраться до леса. Еще не ясно было даже, кто напал на них, и все в усадьбе по-прежнему считали, что это туалы. Но как могли напасть на них туалы, у которых сейчас находится сам Торвард конунг; где же он в таком случае, как допустил это и что с ним? Жив ли он вообще? Поэтому известие, что напал на них Бергвид Черная Шкура, в первый миг принесло облегчение, хотя, конечно, ничего хорошего в этом не было! Не имелось у Аскефьорда врага страшнее, чем Бергвид сын Стюрмира, потомственный кровный враг их конунгов, и не нашлось времени более неподходящего, чтобы отражать его нападение.

Расшвыривая рабов, неумело сжимавших топоры, и визжащих женщин, люди Ульва Дубины ворвались в хозяйский дом и стали выламывать все двери подряд, даже те, что не были заперты. Ими владела лихорадка поиска: где же все это золото, где? За какой из этих дверей мерцают груды сокровищ? После грохота замков время от времени раздавались торжествующие крики, но сундук серебра или несколько позолоченных чаш и кубков казались только началом, за которым должно последовать еще сто раз по столько – да где же оно все?

– Где его мать? Где это чудовище? Ищите ее, ищите! – орал Ульв Дубина с кровью на подбородке и дико всклокоченной бородой. – Но если кто присвоит ее золотой браслет, конунг тому голову оторвет! Найти старую ведьму и ко мне! Ничего на ней не трогать! Ни золота, ни амулетов!

Поскольку кюна Хёрдис уже почти тридцать лет не показывалась на Квиттинге, ни один человек из нападавших не знал ее в лицо. Ульв стоял посреди двора и орал, к нему тащили всех пожилых женщин, но он с негодованием отмахивался:

– На кой тролль мне эти старые рабыни! Мать конунга ищите, болваны!

Женщины с детьми бежали из усадьбы прочь, и пока их никто не задерживал: квиттам было не до них, они искали сокровища. Всю усадьбу уже перевернули вверх дном, в девичьей в поисках старой кюны опрокинули лежанки и побросали на пол одеяла и покрывала. Гагачий пух летал по переходам, трещал на огне факелов, которые спешно зажгли и рассовали во все железные кольца на стенах. Все сундуки и лари в доме лежали опрокинутые, везде на полу валялись более или менее ценные пожитки. Матери конунга нигде не было.

– Даже в отхожем месте искал, ну нету ее тут! – убеждали Ульва разозленные и взбудораженные хирдманы. – Сбежала, старая карга!

– Я вам покажу – сбежала! Искать, искать, конунг нам головы поотрывает! – вопил Ульв, понимая, что его-то голова будет первой.

– Да есть у нас хоть кто-нибудь, кто ее знает? Как ее отличить? Они вон все в какое-то тряпье одеты!

– Да разве можно кюну не узнать, болваны вы!

– Ну, иди сам узнавай, раз такой умный!

Раньше никому и в голову не приходило, что кюну, мать конунга, можно не узнать. Даже поднятая среди ночи, она должна выделяться среди челяди красотой, величавостью осанки и гордым достоинством перед лицом опасности. Но никого похожего в Аскегорде не имелось, а были только обычные старухи – с грубыми руками скотниц и морщинистыми лицами, одинаково напуганные, вопящие и причитающие, нелепые, с криво напяленными головными покрывалами, из-под которых торчали во все стороны жидкие полуседые или седые космы. Многие из квиттов уже бросили тормошить старух и пустились искать себе добычу помоложе и покрасивее, и только Ульв все бегал по усадьбе, пытаясь найти кюну Хёрдис то в бочке из-под вчерашнего пива, то на полках в кладовке.

Никто не замечал сгорбленной дряхлой старухи, одетой в какие-то линялые обноски, которая выбралась из усадьбы почти сразу, как только в нее ворвались квитты и пока еще никто не мешал ей выйти. В то время как нападавшие крушили двери и замки, старуха, опираясь на клюку, переваливаясь, боязливо моргая морщинистыми голыми веками и воровато оглядываясь, проковыляла за ворота и пустилась вдоль редкого сосняка к берегу фьорда. Мимо нее часто пробегали мужчины: растрепанные, тяжело дышащие, с окровавленным оружием, а то и раненые, фьялли и квитты, одни туда, другие сюда, но на старуху никто не обращал внимания. А многие и вовсе ее не замечали: прижимаясь к стволу, она, в своей темной одежде, морщинистая, как сосновая кора, делалась невидима.

Вот она уже стоит над самой водой, и ей видно пространство фьорда: шесть или семь чужих кораблей у причала, еще несколько поодаль в воде – одни пустые, на других люди. На площадке еще продолжалась схватка, но остатки фьяллей сопротивлялись из последних сил. Их упорство уже ничего не могло изменить, оно давало им возможность лишь погибнуть с честью, как погиб Рагнар.

Недолго понаблюдав за всем этим, старуха вынула руку из-под передника. На руке ее, коричневой и морщинистой, блеснул золотой браслет дивной работы – в виде дракона, свернувшегося кольцом. Старинное сокровище плотно сидело на худеньком запястье хилой старухи, точно для него-то и было сделано. А в кулаке, когда старуха разжала пальцы с изуродованными широкими суставами, лежал небольшой черный камень. Самый обычный на вид: золотую оправу кюна Хёрдис приказала с него снять, потому что она и без оправы не могла спутать «глаз богини Бат» с другим, а всем прочим отличать его было ни к чему.

– Ну, посмотрим, есть ли здесь и впрямь немного силы! – бормотала старуха себе под нос, быстро и ловко, при ее-то скрюченных пальцах, обматывая камень тонким ремешком с несколькими узелками. – Посмотрим, родит ли это черное яичко хоть какого-нибудь птенчика, а девять месяцев мы ему быстренько устроим…

…И вдруг громовой удар пролетел над Аскефьордом, разом перекрыв грохот железа и неистовые человеческие голоса. На причальных площадках, на берегу и в усадьбах, у дверей домов и дворовых построек, даже на корабле посреди фьорда, где сражались дружины Эрнольва ярла и Эйрёда конунга, люди в едином невольном порыве втягивали головы в плечи и поворачивались, опуская руки с клинками и щитами. Люди смотрели вверх, ожидая увидеть темные тучи незаметно подкравшейся грозы, но видели предутреннюю голубизну и легкие белые облака. А гром раскатывался все дальше, не умолкая, и постепенно в этом грохоте ухо стало различать голос – хохочущий, больше похожий на завывание бури, чем на голос человеческого существа.

Внезапно все разом закричали: все одновременно, кто где был, на протяжении длинного фьорда увидели одно и то же. Женщина исполинского роста встала над фьордом, упираясь ногами в тот и другой берег, и голова великанши оказалась выше самых высоких елей. Ее развевающиеся черные одежды, рваные и растрепанные, застилали свет, накрывали сумрачной тенью всю округу. Голова размером с дом, копна черных спутанных волос, похожих на грозовую тучу, огромная пасть, широко раскрытая и хохочущая, – все это было так ужасно, что люди падали, точно сама земля дрожала у них под ногами. Дикий хохот великанши разносился над фьордом, отражался от каменистых склонов ближайших гор и возвращался обратно, усиленный, удвоенный и утроенный, и уже мерещилось, что впереди и сзади, справа и слева стоят и хохочут такие же великанши. Сами горы ожили, чтобы пожрать людей!

Великанша взмахнула руками, и все увидели, что в каждой руке у нее болтается маленькая, как котенок, человеческая фигурка. Не все еще сумели разглядеть и понять, что это, как великанша сунула фигурку себе в рот, потом вторую, что-то плюнула, наверное, щит или шлем, и стала жевать. По ее подбородку потекла красная кровь, закапала на грудь, как сок из переспелых ягод. Нагибаясь, великанша хватала с кораблей и берегов все новые фигурки и то совала их в рот, то рвала на части и разбрасывала с хохотом, как исполинский злой ребенок, которому надоели его игрушки. Вот она подняла на вытянутых руках корабль, и длинный боевой дреки в ее руках казался меньше корзинки для ягод. Великанша подбросила его, и весла, щиты, копья посыпались с него, как щепки или сосновые иголки. Хохоча, великанша переломила корабль пополам и разбросала обломки по обоим берегам фьорда.

Треск сломанного корабля наконец пробудил людей от дикого ужаса, заморозившего кровь в жилах. Фьялли, квитты, тиммеры разом опомнились и бросились врассыпную. Никто уже не думал ни о битве, ни о враге, ни о нападении, ни о защите, всеми владело одно: ужас перед жуткой фигурой богини Бат и желание уйти от нее как можно дальше. Те, кто был на кораблях, дружно гребли прочь от нее – одни к вершине фьорда, другие к открытому морю за устьем. Бывшие на берегу бросали иссеченные щиты и бежали прочь, не разбирая дороги. Почти мгновенно берега опустели, только брошенные корабли качались на утренней волне. Над причалом Бьёрндалена поднимался густой дым.

Тьма рассеялась, и великанша исчезла.

«Белый Змей» Эрнольва ярла подошел к причалу, усталые после битвы с тиммерами и придавленные жутким видением хирдманы прыгали в воду и брели к берегу. Навстречу им бежали люди: челядь Пологого Холма, женщины, домочадцы ближайших дворов, искавшие спасения в усадьбе ланд-хёвдинга.

Между женщинами мелькала и Сэла: убедившись, что бежать поздно, она влезла в ту же лодку, что повезла мужчин Дымной Горы через фьорд в дружину Эрнольва ярла, и теперь ждала исхода битвы среди его домочадцев. Скользя взглядом по головам, она искала своих – отца, Кетиля, Гудбранда. Сердце ее тревожно билось: ведь отец ее хром и не очень-то ловок в битве! Мысли ее метались между страхом за близких и ужасом от пережитого: фигуру чудовищной женщины видели и здесь, но Сэла, единственная из всех, сразу поняла, что это такое. Кюна Хёрдис выпустила-таки на свободу богиню Бат! Богиню-Ворона, Богиню-Битву, в жутком, искаженном, кровожадном лице которой так трудно узнать добрую и благостную богиню Фрейю и с которой она, однако, составляет такое же неделимое единство, как зима и лето, свет и тьма, жизнь и смерть. Богиня повернулась к Аскефьорду своей темной стороной, и у Сэлы шевелились от ужаса волосы надо лбом: подумать только, это чудовище она сама принесла сюда, в своей собственной руке! Отчего она не разжала руку, когда этот камень тянул ее на дно?

– Сэла! – Кто-то вдруг схватил ее за плечо.

Обернувшись, она увидела Оддбранда. «Старый дракон», как звала его кюна Хёрдис, в кольчуге и в шлеме, тяжело дышал, и ноги его были мокрыми: он тоже сражался на «Белом Змее». На бедре его виднелась торопливо наложенная повязка, а на ней проступило яркое кровавое пятно и разливалось все шире. Опираясь на копье, старик удерживался на ногах из последних сил, и Сэлу поразило то открытие, что железный и несгибаемый, как сам Один, Оддбранд такой же человек, как все, в придачу – старый, раненый и обессиленный.

– Она выпустила, выпустила! – закричала Сэла, едва завидев человека, который ее поймет.

– Ты видела, видела? – тяжело дыша, одновременно с этим выговорил Оддбранд. – Видела это?

– Она выпустила…

– Нет, слава Одину, еще нет! Это еще была не она, это был только морок! Она выпустила только образ того, что там внутри, еще не саму богиню! Но ты видела, что это за образ! Плохо нам всем будет, если она выпустит саму богиню! А она это сможет! Сможет, она это сделает, если ее только тронут! Если ей будет грозить опасность… Великий Ас, она это сделает!

Оддбранд был в непривычной растерянности и говорил необычайно много, тревожно и даже бессвязно, но Сэла отлично его понимала.

– Если ее кто-нибудь тронет, она ее выпустит! Она не станет думать, что будет потом! Она всегда этим отличалась, всю жизнь! Она гордится своей силой, она упивается своими способностями, она делает, потому что может делать, но она никогда не думает, что из этого выйдет, никогда! Даже тогда…

Оддбранд махнул рукой, и Сэла поняла, что он вспомнил давние годы, когда кюна Хёрдис была всего лишь Хёрдис Колдуньей, девчонкой, дочерью рабыни, которую никто во всей усадьбе не любил, кроме большого серого пса, да и не за что было ее любить. Которая, может быть, именно поэтому стала настоящей колдуньей и кюной. Ее судьбой правила руна Науд – руна, создающая силу из нужды, а нужд и потребностей, топлива силы, у Хёрдис всегда было много!

– Иди! – Все еще опираясь на плечо Сэлы, Оддбранд попытался подтолкнуть ее вперед. – Беги! Беги, как лань, девочка, если хочешь спасти Аскефьорд!

– Но что я должна сделать?

– Забрать у нее камень. Ты сможешь, он знает твои руки, он к тебе пойдет. Как хочешь: уговори ее, обмани, отними, укради! Забери у нее.

– Принести тебе?

– А я что буду с ним делать? Я с ним не справлюсь. Но и к Бергвиду и тиммерам он не должен попасть. Бергвид отдаст его Дагейде. А Дагейда – это… Ну, лучше вам и не знать, что это такое! Тогда мы все увидим тут богиню Бат, самую настоящую! И не морок будет якобы откусывать головы людям и ломать корабли, а все это будет происходить на самом деле! Беги!

Оддбранд убрал руку с ее плеча, и Сэла побежала.

Усадьба Пологий Холм была вся в суете, Эрнольв ярл, не вытерев лица после битвы и едва дав перевязать себе раненую кисть, деятельно готовился принять бой в вершине фьорда. Во все стороны спешно рассылались гонцы, над горой поднялся дымовой столб, предупреждая об опасности и призывая браться за оружие. Что делается в Аскегорде, никто не знал, но Эрнольв ярл намеревался, как только у него снова соберется хотя бы три сотни здоровых вооруженных людей, непременно отправиться туда – хоть днем, хоть ночью.

В этой суете Сэла раздобыла себе на конюшне лошадь, но единственная из всех поехала не в глубь побережья, а по берегу фьорда к устью. В суматохе некому было за ней следить, некому было остановить ее.

Уже совсем рассвело. Объехав вершину и очутившись на южном берегу Аскефьорда, Сэла ехала по знакомой широкой тропе к устью. При свете дня сделалось очевидно, что внезапное ночное нападение никому не приснилось, что не стая троллей под покровом ночи набросилась на Аскефьорд, что все это действительно так – Бергвид Черная Шкура явился-таки отомстить фьяллям за все победы Торбранда конунга.

Во внутренней половине фьорда врагов не было, только мертвые тела лежали кое-где на камнях, выброшенные волнами после боя на воде. Никто еще не убирал их, перепуганные бонды и рыбаки или убежали, похватав самое необходимое, в ближайший лес на горе, или ушли под защиту Эрнольва ярла, или затаились в своих хижинах под дерновыми крышами, похожими на холмики.

Два или три раза Сэла останавливалась, слезала с лошади, выволакивала из воды стонущего раненого, бежала к ближайшей хижине, стучала, кричала, чуть ли не силой тащила к берегу какую-нибудь бабку или сама, если дом оказывался брошенным, перевязывала то полотенцем, то старой рубахой, какую удавалось найти. А потом снова скакала вдоль берега на запад. Ни слабости, ни страху сейчас не находилось места в ее душе. Она была наделена от рождения того рода смелостью, которая задает только два вопроса – что надо сделать и как это лучше устроить? Вопрос «Чем это может мне грозить?» ей даже в голову не приходил. А если бы и пришел, то она прогнала бы его как совершенно лишний.

Образ Торварда конунга открыто в ее мыслях сейчас не присутствовал, но жил где-то в глубине и тайно воодушевлял. Аскефьорд был его домом, он должен был защищать его, но его здесь нет, и потому Сэла считала своим прямым долгом сделать все то, что сделал бы он, если бы был здесь. Так же она действовала на Туале, считая его своей волей, а себя – его глазами и руками. И в этом тоже проявлялась ее своеобразная, но преданная и деятельная любовь.

Неподалеку от Аскегорда Сэла спешилась, привязала лошадь к дереву и дальше пошла прямо через лес, не показываясь на открытом пространстве. Она, рожденная и выросшая здесь, знала каждое дерево, каждый камень и каждую пещерку в скалах. По лесу уже бродили квитты, выискивая добычу. Но не им было состязаться с Сэлой дочерью Слагви, с детства игравшей в прятки именно в этих местах. Притаившись, завернувшись в свой коричневый плащ и натянув капюшон пониже на лицо, она без трепета пережидала, когда трое или четверо мужчин проходили совсем близко, и еще старалась расслышать получше, о чем они говорят.

Мать конунга пропала! Ее ищут, не могут найти, Бергвид хёвдинг гневается! И сердце Сэлы билось от возбужденной радости тогда, когда у всякого другого – не только у женщины! – билось бы от страха. Кюну Хёрдис не нашли! Как она сбежала – знает только Один, но у колдуньи, право же, для этого есть много способов!

Мимоходом Сэле вдруг вспомнилась давняя зимняя ночь, когда они бежали из Аскефьорда, предупрежденные Сольвейг Старшей о приближении туалов. Мать, Хильдирид Хохотушка, помнится, сказала тогда, сидя в санях и пересчитывая узлы и детей: «А я думала, что если кто-то и выгонит нас из дома ночью, то это будут квитты!» Не требовались способности к ясновидению, чтобы сделать такое очевидное предсказание. Почти в каждой битве за последние тридцать лет фьялли брали верх над квиттами. Почти тридцать лет воины фьяллей искали и находили на Квиттинге добычу и славу, а овдовевшие женщины квиттов пугали непослушных детей, что «придет Торбранд Тролль и увезет тебя в рабство». В каждом доме, не исключая и Дымной Горы, имелась та или иная квиттингская добыча. И нет ничего удивительного в том, что на Квиттинге выросло поколение мстителей и выдвинуло вожака, чтобы нанести долгожданный ответный удар!

Сэла была далека от того, чтобы жаловаться на судьбу или почитать себя обиженной. Она-то знала, что только в сказках для глупых детей бывают злые колдуны, жаждущие власти или чьих-то страданий, и насквозь хорошие благородные герои. В жизни все примерно одинаковы, и люди, и народы. Все по очереди бывают и хищником, и жертвой – уж кому как повезет. Аскефьорд пострадал от Бергвида, но ведь и старый Торбранд конунг был таким же злодеем для Квиттинга, а ее любимый Торвард конунг – для Зеленых островов и Туаля. В жизни все неоднозначно, каждый хорош и плох с той или иной точки зрения. Иногда осознание жизни требует умственных усилий, для многих слишком больших – отсюда любители детских «лживых саг» про злого колдуна. Легко в своем воображении поделить мир на черное и белое и требовать, чтобы из него раз и навсегда было изгнано все то, что лично тебе не нравится. Но, вот беда, в мире-то нет ничего лишнего. И отнимать право на существование у какой-то из его частей – значит самому стать «губителем света», против которого вначале ополчались…

Сэла обошла Аскегорд, села под камнем на рыжую прошлогоднюю хвою, закрыла глаза и стала прислушиваться. Она не знала, куда пойти, где искать кюну Хёрдис – выследить ту у нее было немногим больше надежды, чем у квиттов.

И вдруг хрустнул сучок: между деревьями мелькнула темная фигура. Сэла вгляделась: через мелкие елочки пробиралась старуха, сгорбленная, похожая на ворону. Этой старухи Сэла не знала, что было весьма удивительно. В Аскефьорде она знала всех. А в такой день, как сегодня, свои бегут подальше, а не чужие приходят сюда!

– Девочка! – Якобы слепая старуха вдруг ее увидела и всплеснула сморщенными лапками от радости. – Ты здесь! Тебя-то мне и нужно! Скажи, ты знаешь, Оддбранд, этот старый дракон, жив или уже отправился к Одину?

– Он жив и прислал меня искать тебя! – Сэла вылезла из-под камня и подошла к старухе. Даже и без этих слов она почти узнала кюну Хёрдис. Узнав однажды Торварда под наведенным чужим обликом, она словно бы приобрела особую зоркость, способность противостоять отводу глаз. – Ведь это с тобой?

– Со мной, как же не со мной! Разве я его выпущу из рук? Где Оддбранд? Отведи меня к нему. И мы еще повоюем! Ты видела, видела, что я сделала? – приставала она, дергая Сэлу за рукав.

Даже и в облике дряхлой старухи Хёрдис, как девочка, жаждала, чтобы ее похвалили. И это вдруг так напомнило Сэле о Торварде, родном сыне этой причудливой женщины, что сердце защемило. Она почти любила Хёрдис за то, что она его мать и похожа на него в чем-то, и при этом ей было смешно и досадно, что в подобных обстоятельствах ведьма, вдова великана, жена и мать конунгов, держащая в руках такую огромную силу, по-детски жаждет, чтобы ее «погладили по головке».

– Идем, я отведу тебя к нему! – сказала Сэла. – У меня там есть лошадь, я ее привязала за двором Хринга Бочки.

Они пошли по лесу, но шагов через сорок обе вдруг остановились и разом предостерегающе вцепились друг в друга: за деревьями раздались голоса. Несколько мужских голосов с квиттингским выговором приближались к ним со стороны Хрингова хутора. Сэла быстро огляделась: берег здесь делал изгиб, за спиной у них был обрыв и волны. Справа раскинулся густой лес, но именно оттуда подходили квитты. Слева на десяток шагов тянулась прозрачная поросль молодых сосенок – и за ней опушка.

– Туда! – Кюна Хёрдис потянула Сэлу назад, откуда они пришли, и обе женщины, помогая друг другу, стали пробираться между соснами, лихорадочно выискивая, где бы спрятаться.

На деле кюна Хёрдис была не так немощна, как выглядела, но все-таки ей шел пятидесятый год и она была далеко не так стройна и легка, как тридцать лет назад, когда ей в последний раз приходилось убегать от вооруженных мужчин. Сэла шла первой, влезала на камни, потом за руку тянула Хёрдис – она ни за что не бросила бы ее, как не бросила бы свою собственную мать, потому что это была мать конунга и мать Торварда. Они перелезали через поваленные деревья, пробирались через кусты, стараясь шуметь поменьше и не выдать себя. Сэла выискивала дорогу полегче, а кое-где силой затаскивала на крутой склон весьма увесистую женщину. Иной раз, несмотря на спешку, приходилось присесть, скрючившись под скалой, и перевести дух.

– Стой! – вдруг сообразила кюна Хёрдис, сидя на земле и держа Сэлу за руку. Она тяжело дышала, но даже усталость не загасила в ней любопытства. – Что ты меня волочешь, как мешок, – тебе вредно так напрягаться. Ведь ты, говорят, беременна!

– Кто это говорит? – огрызнулась Сэла. Новостью она поделилась только со своими домашними да еще с Торвардом и надеялась, что предметом пересудов в Аскефьорде она еще не стала.

– Птицы об этом поют! – Кюна из последних сил усмехнулась. – Это мой внук?

Сэла в изумлении посмотрела на нее. Это было нечто новое в земле фьяллей – до сих пор ни один из побочных детей Торварда не удостоился чести быть внуком кюны Хёрдис.

– Не знаю! – честно ответила она. – Может, да, а может, и нет. Может быть, он внук того, кого Торвард там убил! Туальского военного вождя Ниамора!

Хёрдис усмехнулась: ей и такой оборот нравился.

– Стало быть, у него два отца, земной и небесный! – заметила кюна, и трудно было понять, смеется она или говорит серьезно. – По всем приметам, должен родиться великий герой!

Любопытно, кого кем считать, мысленно отметила Сэла. Если небесный отец – Рогатый Бог, супруг всех земных женщин в Ночь Цветов, то земной – Торвард. Но для нее все было иначе: Торвард, почти равный богам в ее глазах, мог быть только небесным отцом, вдохновляющим духом, который придает смертному почти неземные силы и способности. А Бран, так и быть, пусть считается отцом земным – создающим только тело.

– Ну, пойдем! – сказала она вслух.

«Ну, пойдем, мать!» – чуть не добавила она, но понимала, что по отношению к кюне Хёрдис это все-таки будет вольность. Поднявшись, они пошли дальше, но вдруг кто-то свистнул в десяти шагах от них, раздалось восклицание – их заметили.

Вцепившись друг в друга, они сперва замерли, потом дернулись, не зная, куда теперь бежать.

– Эй, красотки, стойте! – крикнул мужской голос. – Погодите-ка! Эй, ребята, Глюм, Арне! Скорее ко мне, я кое-что нашел!

– Держи! – раздалось над ухом Сэлы тихое шипение, и она ощутила, как в руку ей всовывают что-то маленькое, твердое, округлое, как лесной орех. – На тебя-то никто не подумает, что ты – это мать Торварда конунга! Я уже слишком запыхалась. Мне надо отдохнуть и сосредоточиться, а он мешает. Он слишком тяжелый и злой, он меня тянет к земле. А ты молодая и легконогая, ты справишься. Беги.

Кюна Хёрдис оттолкнула Сэлу, и Сэла прыгнула в сторону – прямо в объятия рослого светлобородого квитта, который немедленно схватил ее обеими руками и прижал к груди.

– Надо же! – восхищенно воскликнул он и засмеялся. – Такая красотка и сама кидается на шею! Умница, девочка, я не обижу! Ну, не видела ты здесь мать вашего конунга?

Из-за деревьев показались еще трое.

– Старуха! – Двое сразу шагнули к Хёрдис, и она оскорбленно скривилась, обиженная этим непочтительным обращением. – Ты не видела мать конунга?

– А ты не мать ли конунга? – Пленивший Сэлу бородач, крепко держа девушку за руку, вгляделся в лицо Хёрдис. – Тролль ее знает, может, напялила что похуже! Ребята, берите их! Пошли!

Он потянул за собой Сэлу, разглядывая ее на ходу.

– Хорошую рыбку поймал, Тюрвиг! – завистливо посмеивались его товарищи, ведшие Хёрдис. – Такую не часто найдешь! И смотри, как одета, наверное, знатная! Скажи-ка, девушка, твой отец какой-нибудь богатый бонд? Или даже знатный хёвдинг?

Получив множество подарков от благодарного Торварда, Сэла теперь выглядела так, что принять ее за знатную деву было нетрудно. Квитты завистливо разглядывали ее платье из тонкой синей шерсти, пояс с золотой тесьмой, золотые кольца, узорные застежки и цепочку между ними.

– Не горюйте, ребята, может, и у вас добыча не хуже! – утешал товарищей довольный Тюрвиг. – Если эта ведьма и впрямь мать конунга, то Бергвид хёвдинг вам отсыплет серебра на трех таких девчонок! Он же обещал!

Пока они рассуждали, Сэла, сделав вид, что ей надо поправить ремешок, сунула черный камешек в башмак, под верхний край, туда, откуда он не мог выпасть и где не слишком мешал при ходьбе. Все шестеро уже были на берегу, впереди виднелись стены Аскегорда и даже ясень над крышей. Не верилось, что этот дом, гнездо фьялленландских конунгов, собственный дом кюны Хёрдис в последние тридцать лет, теперь стал вражеским станом, тем самым местом, куда им обеим лучше не попадать!

Но их вели не туда, а в Лужайку, дом Торвида хёльда. Сам хозяин уплыл на Туаль с конунгом, а в доме теперь распоряжались квитты.

– Стой, погоди! – Один из квиттов, которого называли Арне, невысокий, деловитый человек лет сорока с небольшой бородкой и умным лицом, вдруг остановился и обернулся к Тюрвигу. – Эта девушка… – Он еще раз окинул Сэлу внимательным взглядом. – Йомфру, ты, случайно, не Сэла, дочь Торбранда конунга?

Сэла не собиралась отвечать на этот вопрос, но в лице ее от неожиданности что-то дрогнуло. Водворившись снова в Дымную Гору, она забыла о том, что была когда-то «дочерью Торбранда конунга». Ах, как пожалела сейчас кюна Хёрдис, что наложила на Коля заклятие молчания только насчет их с Торвардом обмена, а не насчет всей этой саги вообще!

– Это ты! – Умный Арне заметил невольную дрожь ее лица. – Ты – сестра Торварда конунга! Где его мать? Ты знаешь?

– Да это она! – Третий их товарищ настойчиво показывал на кюну Хёрдис. – Она, смотри, старая ведьма как есть! Старая троллиха, смотреть страшно! Наверное, парочка змей в рукаве!

– В рукаве! – повторил Арне, которого осенила новая мысль. – У нее должно быть золотое обручье в виде дракона! Бергвид хёвдинг обещал за него два его веса в золоте тому, кто его принесет! Посмотри, Тюрвиг…

С этими словами он шагнул к Хёрдис. Та вздрогнула и отшатнулась: изменив облик сама, она ничего не могла сделать с Драконом Судьбы, который не желал ничем притворяться и сиял под ее рваным засаленным рукавом, как солнце в тучах.

– Там! – Арне потянул руку к ее правому запястью.

Сэла вздрогнула, точно хотела броситься на помощь, но что она могла сделать?

А кюна Хёрдис отшатнулась, с неожиданной силой вывернулась из рук хватавшего ее Арне, вскрикнула, хрипло засмеялась… Арне вцепился в ее коричневый линялый плащ, и плащ остался у него в руках; Сэла вскрикнула, а старуха вдруг исчезла.

Порыв сильного ветра промчался над берегом, толкнул людей, а над Арне, стоявшим с плащом в руках и с разинутым ртом, вдруг взмыла черная ворона. Люди закричали, а ворона с хриплым карканьем, похожим на смех, взлетела над головами. Как во сне, с изумительной яркостью все увидели: на ее тоненькой черной лапке, плотно обхватив ее, сверкал золотой браслет в виде крошечного дракона, меньше кольца на тонкий девичий палец. Дракон Судьбы приходился впору всегда и всем, у кого окажется, даже вороне.

С криками и руганью квитты кинулись за вороной: Глюм нелепо прыгал, пытаясь ее поймать, Тюрвиг схватился за лук, который держал за спиной натянутым, наложил стрелу, но тут Сэла бросилась на него и повисла на руках. Арне метнул в ворону копье; Тюрвиг с бранью отдирал от себя Сэлу, четвертый квитт лихорадочно искал подходящий камень… Но ворона была уже далеко и скрылась где-то на склоне горы за фьордом.

Сэла сидела на земле, сжимая голову руками. Она была потрясена больше всех – она не знала, что кюна Хёрдис такое умеет! Это не искусство, называемое «хамфар», при котором колдун переселяет свой дух в тело животного или птицы, пока собственное его тело лежит в глубоком сне. Это умеют многие, среди колдунов, конечно. Но чтобы действительно изменить само тело! Нет, напрасно кто-нибудь скажет, будто знает кюну Хёрдис! Эта женщина еще будет удивлять и удивлять! Такая, видно, ее судьба.

Сэла не очень заметила, как ее поставили на ноги. Арне что-то настойчиво спрашивал у нее, даже прикасался к игольнику, висевшему у нее на цепочке под застежкой платья.

– Где у вас черный камень? Он был у нее? Или у тебя? – допрашивал Арне.

Сэла молчала. Она могла бы отрицать, что вороной от них улетела именно кюна Хёрдис, но ей никто не поверит. Она может говорить, что ничего не знает про черный камень, но опять же ей не поверят. Арне слазил в ее поясную сумочку, где носят огниво и прочие такие мелочи, потом отцепил ее игольник, открыл маленькую бронзовую крышечку, потряс его над ладонью… Пусть считает ее иголки. Едва ли они решатся более тщательно обыскивать дочь конунга… тролль знает, на что они решатся!

Квитты спорили, а Сэла вдруг бросилась бежать. От неожиданности ее не успели удержать, и она помчалась вдоль берега сама не зная куда, думая об одном – быстрее. Черный камень не должен попасть в руки Бергвида. Ни за что на свете. Она неслась, как лань от собак, неслась быстрее, чем в ту прекрасную и далекую ночь, когда уносила этот камень в первый раз. Судьба связала ее с «глазом богини Бат», и от судьбы не уйдешь. Но Сэла бежала так, точно хотела убежать от судьбы, невидимые крылья несли ее так быстро, что четверо крепких мужчин скоро остались позади.

Кто-то выскочил ей навстречу; что-то кричали те отставшие, и кто-то еще пустился за ней, кто-то мчался от Хрингова дома наперерез. Сэла отлично знала эти места, знала каждый камень на дороге, но у нее было чувство, что она несется через Иной Мир, где все чужое и где не найти защиты. Землю рядом вспахало копье, сзади брошенное ей в ноги, зазвенело о камни. Не попали. Чья-то рослая фигура выскочила спереди совсем близко, Сэла отскочила и вдруг увидела, что стоит над морем.

Она обернулась. Человек двенадцать квиттов мчались за ней, кто-то изготовился метнуть еще одно копье, один тащил веревку, другой – зачем-то большую тряпку, которую держал, будто раскинутую сеть. Арне что-то кричал и предостерегающе махал руками: боялся, как бы в азарте не повредили сестру конунга – или то, что у нее должно быть!

Сэла поспешно нагнулась, лихорадочно дернула ремешок на башмаке, но только затянула узел. Тяжело дыша, она зарычала, застонала от досады – держи она камень в руке, его можно было бы бросить в воду, и все! Она готова была вцепиться в узел зубами, но так не согнешься, чтобы достать до собственного башмака! Хоть бы нож, хоть бы что-нибудь острое – но ножа у нее не было. Мгновения шли и быстро, и медленно: медленно поддавался узел, вернее, совсем не поддавался, а те шумно топающие и сопящие квитты приближались так быстро! Они надвигались, как туча, а камень все еще оставался там, в башмаке, и Сэла ощупывала его сквозь тонкую выделанную кожу с узором из бронзовой проволоки. Тоже Торвард подарил! Лучше бы нож подарил!

До беглянки оставалось несколько шагов, Арне уже раскинул руки и предостерегающе кричал, чтобы не навалились кучей и не смяли драгоценную добычу. А девушка вдруг вскочила, глянула на них взглядом загнанной и разъяренной волчицы, с каким-то мстительным торжеством – и бросилась в воду с обрыва.

Квитты едва-едва успели остановиться над краем. Вытягивая шеи, они смотрели вниз, ожидая увидеть там девушку, но от нее не было и следа, только буруны кипели вокруг нескольких больших камней, торчавших из глубокой воды под скалой.