Глава 6

После этого фьялли перенесли свой стан еще ближе к Холму Яблонь. Аблах-Брег оказался в осаде: ворота его стояли закрытыми круглые сутки, дороги, ведущие к вершине от моря и из глубины острова, опустели. Дружины фьяллей рыскали по ближайшим окрестностям, добывая съестные припасы. Теперь Торвард конунг уже не томился нетерпением и мог ждать сколько угодно, пока не кончатся припасы в самом Аблах-Бреге. Он выплеснул самую жгучую ярость, он показал туалам свою силу. Сам сияющий город на холме теперь был точно ларец, полный сокровищ и готовый упасть в его руки. Прочная уверенность в своей силе давала терпение выжидать хоть трижды по девять дней. Это она, его валькирия на горе, пусть томится и мучается, не зная, какое наказание придется ей понести за содеянное и чем она выкупит свою потерю.

А что потеря тяжела, было очевидно. Этим летом зеленые холмы Аблах-Брега казались уже не так зелены, как прежде. Торговых кораблей у причалов устья Даны почти не виднелось, а те, что имелись, поспешно ушли при виде фьялленландского войска. Молока и мяса не хватало, рыбаки каждое утро возвращались из моря с таким жалким уловом, что фьялли только посвистывали и уже не смеялись над их «плавучими коровами». Поля, засеянные ячменем и льном, выглядели жалко – всходы почти не росли, словно богиня Фрейя отвернулась от них.

А под валами Аблах-Брега виднелось множество свежевырытых землянок. До прихода фьяллей в них жили беженцы из разных концов острова, куда повадились с набегами улады, эринны и далриады. Часть их них фьялли захватили в плен, отобрав молодых парней и женщин, остальные бежали. Без «глаза богини Бат» мир и благополучие острова Туаль рухнули, и бедствия только набирали силу.

На третий день снова запели рога, ворота снова открылись, но вместо воинов из них показались женщины-жрицы. Впереди на этот раз шла не кто иная, как Дер Грейне. Узнав издалека эту стройную фигурку, благодаря длинным светлым волосам похожую на гибкий лунный луч, Торвард отметил, что она, как видно, сумела преодолеть немилость старшей сестры. А может быть, Эрхина нарочно выбрала именно ее для поручения, которое казалось ей унизительным и опасным. Так или иначе, на Дер Грейне красовалось лучшее платье для важных обрядов – из красного шелка, на котором золотом и цветными нитями были вышиты цветущие деревья. В руке она держала золотое яблоко, как знак мира и грядущего блаженства. Золотые узорные застежки сияли на ее груди, а сама юная упругая грудь выразительно прорисовывалась под тонкой белой рубашкой, опять же как намек на грядущее блаженство героя на прекрасном Острове Женщин. И надо сказать, Дер Грейне точь-в-точь напоминала тех неземных красавиц, которых встретит там достойно павший. Фьялли, особенно впервые попавшие на Туаль, смотрели на нее с изумлением и восторгом.

– Тебе, Торвард сын Торбранда, конунг фьяллей, предлагаю я дружбу Аблах-Брега! – заговорила она, встав перед Торвардом. – Если примешь ты нашу дружбу, то получишь сотню коней, лучших из тех, что когда-либо ходили под седлом, с уздечками, украшенными золотом и бирюзой. Ты получишь сто поясов, и болезнь не сможет поразить тех, кто носит их, и будут они неуязвимы для клинков. Ты получишь сто золоченых блюд, сверкающих, как солнце, и сто серебряных кубков, чье сияние подобно луне. Ты получишь сто локтей льна белее снега и сто плащей из шерсти тоньше дуновения ветерка – каждый плащ был соткан и сшит из руна только одной овцы. Ты получишь сто ястребов, ловящих в воздухе дичь, сто плодовитых кобыл, а коров и овец столько, сколько вместит эта долина. Прими же эти дары и заключи с нами мир. Укроти ярость своего сердца, вложи в ножны меч и не подвергай разорению дома и пашни острова Туаль.

– О благородная дева со сладким голосом, белозубая дева с голубым взором, чья пышная грудь белее снега и мягче лебединого пуха! – с выразительной учтивостью ответил Торвард, за время этой славной речи почти не отрывавший глаз от упомянутой груди. За месяцы жизни среди туалов он поднабрался подходящих к случаю слов, и, хотя Эйнар Дерзкий у него за спиной издал сдавленный смешок, ему вовремя наступили на ногу. – Прекрасна твоя сладостная речь, и я не отвергну руки твоей, несущей дружбу. За раны и смерть моих людей, за скот и сокровища Аскефьорда, за пленение и бесчестье моей сестры я приму все то, что ты мне предлагаешь. Никому на острове Туаль я и мои люди не причинят вреда, если слова фрии Эрхины о дружбе идут от сердца. Но кроме кобыл и ястребов она ничего не хотела мне предложить?

– Если ты, Торвард конунг, хочешь дружбы и мира с нами, то принеси и ты нам ответный дар. Возьми это золотое яблоко, яблоко из Сада Богини, и верни то, что в твоей руке, – амулет Аблах-Брега.

– Я готов его вернуть! – Торвард кивнул, не протягивая, однако, руки к золотому яблоку, которое Дер Грейне была готова ему подать. – Но не кубки и не пояса будут за него выкупом.

– Что же ты хочешь получить?

– Об этом я расскажу самой фрие Эрхине. Я требую, чтобы она приняла меня с почетом в Доме Четырех Копий, и тогда я скажу ей, на каких условиях она получит назад свой амулет. Все эти дары – выкуп за разорение Аскефьорда. Но есть у меня и другая обида, которая тоже требует выкупа.

– Фрия Эрхина готова принять вас в палатах Дома Четырех Копий! Она лишь требует, чтобы вы прошли положенные очищения перед тем, как явиться в дом Богини, и оставили у подножия зеленых валов все ваше оружие.

– А чем будет обеспечена наша безопасность?

– Я, сестра фрии, останусь вашей заложницей до тех пор, пока наши дела не будут завершены. Миром, как хочется верить.

– Тебе или фрии хочется в это верить?

– Сестра моя оскорблена, – сдержанно ответила Дер Грейне, которой достоинство не позволяло высказывать перед чужаками несогласие с Эрхиной.

– А я разве не был оскорблен, когда она ударила меня в спину? Разорила мой дом, зная, что меня там нет и я не могу постоять за свою землю? Увезла в плен мою сестру, обратила ее в рабыню и заставляла снимать с себя башмаки? Было бы только справедливо, если бы теперь я взял в плен ее сестру! – с угрожающим намеком добавил Торвард.

– Я в твоей воле, конунг! – спокойно и гордо ответила Дер Грейне, которой знание будущего придавало душевных сил. – Несправедливость унижает сотворившего ее, а не жертву. И в твоей власти решать, что ты посчитаешь справедливым.

Торвард смотрел ей в лицо и снова жалел, что Дер Грейне не была фрией острова Туаль с самого начала. А ведь Эрхина и впрямь рассчитывала, что он заставит ее ненавистную соперницу снимать с него башмаки.

Послав его ответ в Аблах-Брег, Дер Грейне получила оттуда целое приданое: шатер с постелью и утварью, припасы и служанок, так что устройство такой знатной девы фьяллям никакого беспокойства не доставило. Стан снова передвинули к морскому берегу, ворота открылись. Постепенно стали подвозить обещанные дары, пригонять скот, и в долине возле устья Даны целый день вкусно пахло жареным и вареным мясом. Передавая Торварду золоченые блюда, серебряные кубки и прочее, туалы вздыхали и с упреком намекали: никто еще не брал выкуп с самой Богини! А фьялли только смеялись, довольные, что получили в качестве выкупа те самые дары, которые предыдущие конунги при своих посвящениях оставляли в Аблах-Бреге.

Девять дней миновали, очистительные обряды завершились, и Торвард конунг с ярлами и ближней дружиной отправился в Дом Четырех Копий. Все были нарядно одеты и походили скорее на гостей, чем на завоевателей. Впервые бывшие здесь смотрели по сторонам с любопытством, а уже знакомые с чудесами Аблах-Брега поглядывали на валы, на бронзовые ворота, на внутренние постройки и на жителей, лепившихся толпами у каждых ворот и на улицах, с чувством снисходительного превосходства.

Фрия Эрхина, как и прежде, ждала нежеланных гостей в Срединном Покое. Все эти девять дней она изнемогала, разрывалась между ощущением, что ее драгоценный амулет где-то рядом, и полной невозможностью его получить! Необходимость вернуть амулет и была тем единственным доводом, которым старшие жрицы склонили ее принять конунга фьяллей. Угроза Торварда бросить камень в море дошла до вершины холма, а если он это сделает, никакие победы над ним уже не помогут! Тогда и на месте фрии должна будет оказаться другая, не запятнавшая себя поражением и бесчестьем!

Тончайшие намеки на это мучили Эрхину и заставляли против воли склониться, но душа ее кипела и она с трудом сохраняла внешнее спокойствие. В этом свидании она не видела смысла: ведь невозможно, чтобы она согласилась хоть на какое-нибудь требование наглого вора! Что бы ему ни вздумалось попросить, хоть изношенный башмак!

А что он потребует гораздо больше, она знала заранее. Своим сватовством Торвард сын Торбранда доказал, что он не из тех, кто довольствуется малым. Он хочет получить все. И ей нечего ему ответить! Трон Четырех Копий ощутимо шатается под ней, правительницей, утратившей силу и с тем право на власть. Если сейчас она не вернет «глаз богини Бат», то на ее троне окажется Дер Грейне. Она должна получить свой амулет назад – но нет такой силы, которая заставила бы ее примириться с тем, у кого он!

Ее томило чувство, будто она стоит, упершись лбом в глухую стену, сквозь которую обязана так или иначе пройти. И стена эта плыла сквозь время, дни проходили, Эрхина истомилась, не в силах спать и есть, но не видела ни малейшего просвета. Сознание своей зависимости и беспомощности рождали в ней гнев и ненависть такого накала, что, казалось, один взгляд ее сожжет врага. Могла ли она предположить, что все так обернется, в тот осенний день, когда впервые ждала его здесь? Пошли ей Богиня дар предвидения – ни за какие дары она не дала бы этому человеку благословения на власть!

А Дер Грейне, дрянь такая, наверняка же знала, но не сказала!

И вот он опять перед ней… Она сидит на своем высоком троне, а он стоит перед ней внизу, но почему-то смотрит на нее так, словно он гораздо выше… Почему, несмотря на весь ее гнев, почему ее пробирает такая неудержимая дрожь под его взглядом? Это совсем не тот человек, который стоял на этом месте полгода назад! Кажется, что не полгода, а десять лет прошли для него с тех пор – так разительно он изменился. Эрхина видела эту перемену, не подозревая, что и сама переменилась. То же смуглое лицо со шрамом на щеке, но взгляд совсем другой. Нет в нем прежней живости, открытого дружелюбия и жадного любопытства к жизни, готовности принять все, что она даст. Эти глаза стали старше на годы. Он уже не юный бог, выходящий на свои первые подвиги: он уже убил своего одноглазого Стража Моста и с этим стал старше. И на нее, Эрхину, которая указала ему дорогу к мосту посвящений, он смотрит не с гневом, не с обидой, не с враждебностью. Этого она ждала и готова была на его гнев ответить своим гневом, на вызов – вызовом. Но он смотрит иначе – с внимательным ожиданием и даже с тайным сочувствием. Душевная напряженность сделала Эрхину проницательнее, но это сочувствие оскорбило ее сильнее, чем самые наглые насмешки. Он не изображал торжество – он действительно чувствовал себя сильнее. Теперь не те времена, когда она повелевала его судьбой, держала в руках благословение богов. Она благословила его… и тем дала силу одолеть даже ее! И сейчас, глядя на него, Эрхина понимала: не в ее власти, даже и знай она все наперед, было лишить его благословения. Этот человек был благословлен богами изначально, а значит, все земные решения так или иначе обернутся к его пользе. Она выбрала противника не по себе… но признать это было для нее невозможно, с этой невозможностью она родилась.

Да, однажды она держала в руках его счастье – и бросила под ноги. И Богиня наказала ее за оскорбление любви. Теперь Эрхина понимала это, но свернуть со своего пути уже не могла. Погибнуть на нем ей казалось легче и достойнее, чем подчиниться. Но тайный гнет наполнял ее чувством беспомощности, беззащитности, и она не находила слов – ни для гнева, ни для вызова, ни даже для учтиво-холодного приветствия, затверженного с детства. Она не сводила с гостя застывшего взгляда и пыталась устрашить ледяным презрительным молчанием, не зная, что он отчетливо видит ужас в ее голубых, обведенных темной тенью глазах.

Но это молчание больше тяготило и унижало ее саму, и у нее первой не хватило сил его выносить.

– Очень смело ты стоишь передо мной… Торвард, конунг фьяллей! – вымолвила она наконец, и голос ее звучал глухо, натянуто и принужденно. – Не всякий вор может стоять так гордо перед тем, кого он обокрал!

– Я этому научился у тебя, госпожа моя! – ответил Торвард, так же негромко, точно они были здесь вдвоем и не стояла вокруг трона плотная толпа, затаившая дыхание и ловящая каждый их вздох. Он говорил уверенно и спокойно, и даже бровь его не дрогнула при страшном слове «вор». – Ведь не всякий разбойник, ворвавшийся в дом в отсутствие хозяина-мужчины, убивавший и грабивший беззащитных домочадцев, сможет потом смотреть на хозяина с гордым презрением. Ты бросила копье войны мне в спину. Так кто кому теперь стыдится взглянуть в лицо? Ты бросила и растоптала мою любовь и доверие – лучшее, что я мог тебе дать. А я мужчина, я конунг и потомок Харабаны Старого, так же как и ты. Ради чести предков и потомков я не мог снести этого оскорбления. Сам Тор, помнится, переоделся в женское платье, чтобы хитростью вернуть Мйольнир, похищенный во время его сна.

– Тор вернул то, что принадлежало ему! – Эрхина возвысила голос, но он по-прежнему звучал глухо, как у больной.

– Ты лишила меня чести, а это гораздо больше, чем увезенная скотина и утварь. К тебе вернулось лишь то, что ты сама посеяла. Как учил сам Один,

Но теперь препятствий к миру между нами нет, – продолжал он, словно не видя, как меняется ее лицо при его словах. – Я готов забыть все, что нас разделило, и начать с начала, с того дня, когда ты впервые услышала о моем сватовстве. Только теперь я скажу это сам. При свидетельстве всех этих свободных и достойных людей, фьяллей и туалов, я предлагаю тебе быть моей женой и клянусь, что моя жена никогда не будет знать недостатка ни в богатстве, ни в чести и уважении. И в свадебный дар ты получишь то, чего лишилась. Таким путем честь нас обоих будет восстановлена. Я хочу получить ответ сейчас и до середины зимы или середины лета больше откладывать не стану.

– Я, верно, ошиблась, когда не взяла на себя труд объяснить… – Эрхина говорила с трудом, словно ее душили, и едва удерживалась от попытки оторвать от горла невидимые пальцы. Душу ее терзали эти упоминания о позорящем прошлом. – Или твой посланец не передал тебе… Я не могу быть ничьей женой! – выразительно и четко, будто надеясь, что с десятого повторения до него наконец дойдет, произнесла она. – Я – фрия священного острова Туаль, я – лицо Богини на земле. Моим мужем может быть только священный супруг Богини, Повелитель Тьмы, Рогатый Бог.

– Который входит в тело достойнейшего из воинов! – подхватил Торвард.

Он пожинал плоды бесконечных разговоров о порядках острова Туаль, которые все те десять дней, проведенных дома, они вели с Сэлой. Сэла научила его отражать любой довод, и сейчас он, отлично умевший учиться, отбивал выпады Эрхины так же уверенно, как мечом и щитом удары меча.

– Да! – подтвердила Эрхина, не понимая, что невольно помогает ему. – Того, кто достоин звания военного вождя.

– Но ведь военного вождя ты выбираешь сама! Почему бы тебе не выбрать меня? – Торвард слегка пожал плечами, словно затруднение было ничтожнейшим и он не понимал, зачем столько шума. – Если тебе нужны доказательства моей доблести – изволь, я готов биться с любым из твоих людей, любым оружием или вовсе без оружия. И никто не посмеет сказать, будто я требую того, чего не достоин!

– Никогда не бывало такого, чтобы военным вождем острова Туаль становился чужеземец!

– А как же Коль – сын конунга слэттов? – Торвард усмехнулся, и смысла его усмешки Эрхина пока не могла понять. – Ты, я и он равны происхождением. Ты ведешь свой род от Харабаны Старого и жены его Хальмвейг Жрицы. И я тоже. Ни один человек на острове Туаль не ближе к тебе происхождением, чем я. И никто не годится быть священным супругом верховной жрицы больше, чем ее брат, происходящий от единого с ней корня.

Эрхина смотрела ему в лицо и видела там насмешку над ее неуклюжими попытками вырваться из сети. И все вокруг молчали, признавая силу его доводов. Да и что толку в доводах, что они могут изменить, если он держит ее на крючке и знает об этом? Оскудела трава на зеленых холмах острова Туаль, коровы дают втрое меньше молока, и посуда стоит без употребления, и рыба не идет в сети, и ячмень не всходит, и ссоры и раздоры раздирают детей богини Ванабрид. Так будет, пока не вернется «глаз богини Бат» и с ним благодать верховной жрицы. Без амулета она – просто женщина, и как просто женщиной он хочет ею владеть. В обмен он вернет амулет, но что это будет за унижение: принадлежать ему как простая женщина, снова будучи лицом Богини?

И Эрхина сказала то единственное, что ей еще оставалось и что было настоящей правдой:

– Фрия острова Туаль выбирает военного вождя и своего священного супруга. Никогда еще не бывало, чтобы выбор ей навязали силой. И не будет. Если ты, Торвард сын Торбранда, попробуешь взять меня силой – ты получишь мертвое тело. И пусть гнев Богини падет на тебя и твой род!

Но даже эти страшные слова не смутили его, и эти блестящие карие глаза смотрели на нее так же уверенно и торжествующе.

– Вот теперь я слышу то, что хотел услышать! – понизив голос и заставляя ее вслушиваться, ответил он. – Фрия выбирает сама. Мне есть что сказать тебе на это. Но я уверен, что мой ответ ты предпочла бы услышать наедине.

– Нет, – коротко сказала Эрхина.

Слово «наедине» напомнило ей их давнюю встречу наедине – там, в Доме Золотой Яблони. Там, где она не сумела удержать свои чувства и тем заложила основу будущего бесчестья! Ни за что на свете она не захотела бы это повторить!

– Да! – внушительно ответил он. – Это к твоей же выгоде, клянусь Тором. Ты будешь моей женой, и твоя честь заботит меня не меньше моей собственной. Пусть нас оставят вдвоем.

– Нет. – Эрхина больше не могла этого выдержать. – Приходи завтра в полдень… Я буду на валу… Там нас никто не услышит. Или тебе надо, чтобы нас и не видели?

Она попыталась усмехнуться, намекнуть, в каких побуждениях его подозревает.

А он вдруг шагнул вперед, поставил ногу на ступеньку трона и оказался вплотную к ней. По толпе туалов пролетел вздох ужаса при виде такого святотатства – никогда со времен Харабаны Старого никто, кроме фрии, не касался ногой этих ступеней на священном камне Фаль! Эрхина от неожиданности вздрогнула и хотела встать, но он накрыл ладонями ее руки, вцепившиеся в подлокотники, склонился лицом к самому ее лицу и тихо сказал:

– Нет, госпожа моя, это надо тебе! Я-то не стеснительный!

И прежде, чем она сумела опомниться и придумать хоть какой-то ответ, Торвард отступил, сошел с униженно молчавшего камня, коротко попрощался и пошел прочь.

Эрхина задыхалась, точно в груди ее торчал нож; как ей хотелось вырвать этот невидимый нож и хоть ценой своей жизни метнуть его в широкую спину под красным плащом – в спину того, кто был ее несчастьем и унижением, но своей силой внушал невольное благоговение, точно бог. Этой отсрочкой до завтра она не облегчила, а только углубила свои муки. Для него эти сутки будут полны сознанием своего торжества, а для нее – отравлены мучительным неведением того, что ей предстоит услышать. Казалось бы, она знает все самое худшее. Но как, как он, отвергнутый, может обосновать свое право на ее выбор?

Последние из дружины фьяллей вышли, узорные бронзовые двери покоя закрылись. И фрия Эрхина, не в силах больше сдержаться, вцепилась зубами в сжатый кулак и застонала – застонала, как от невыносимой боли, которую не облегчают даже слезы.

А Торвард и впрямь вернулся в стан веселый, хотя знавшие его видели, что веселость эта лихорадочная. Он был оживлен, много говорил, хотя и не об Эрхине, сразу перед кострами начал раздеваться на ходу, чтобы окунуться после жаркого дня, проведенного в торжественных одеяниях, с размаху поцеловал Дер Грейне, вышедшую его встречать. Она снесла это с кротким достоинством, а он по всем правилам извинился за несдержанность. Но Дер Грейне едва ли его услышала и сама, когда он уже отворачивался, вдруг ахнула и схватила его за локоть – что было ей совсем не свойственно.

В глаза ей бросилась тонкая золотая цепочка, висевшая у него на шее и видная в распахнутом вороте рубахи. Эта цепочка ей напоминала… да нет, она одна такая, изделие уже умершего мастера и подарок умершей бабки… но та цепочка никак не может быть у него… но это же она! Слишком часто и близко Дер Грейне видела эту самую цепочку на груди своей блистательной сестры, чтобы ошибиться. Девушка не знала, что подумать. А Торвард, перехватив ее изумленный взгляд, подмигнул ей, чем окончательно сбил с толку.

– Но… ты же… не повесил его к себе на шею? – замирая от ужаса, еле вымолвила она.

– Нет, конечно! – Торвард отлично понял, что она имела в виду. – Я не такой дурак, каким иногда выгляжу. Скажу тебе больше! – Он положил руку ей на плечо и склонился к уху, и Дер Грейне была так потрясена всем этим, что даже не возражала против подобной вольности. – Ну, чтобы не вызывать в твоей умной головке глупых мыслей. У меня вообще нет его при себе. Так что обольщать меня будет в этом смысле бесполезно.

Торвард ушел к реке, а Дер Грейне все стояла перед своим узорным шатром, еще при бабке Эрхине поднесенным кем-то из посвящаемых конунгов, и в голове ее звучали последние слова, расслаиваясь на все новые пласты смысла: «Нет при себе… обольщать…» Уж не этим ли путем Эрхина утратила амулет! Не во время обрядов и заклинаний на площадке перед Гробницей Бога, а после… Когда осталась наедине с человеком, который так или иначе ее обольстил, иначе не проник бы в ту гробницу… Неужели она, фрия острова Туаль, попалась на такую старую и глупую уловку? Как торговец, напившийся в гостином дворе и после ночи со служанкой недосчитавшийся колец на пальцах? И не сама Сэла подобрала «глаз богини Бат» в траве – как она сумела бы найти черный камень ночью! – а кто-то ей дал его прямо в руки! Коль, сын конунга слэттов… но зачем? Почему? Что его-то толкнуло на это? А потом еще передал цепочку Торварду – зачем? Чем избранник фрии был так обязан отвергнутому ею?

Отношения между этими тремя – Сэлой, Торвардом и Колем – выглядели непонятными и запутанными, в голове кружилась сплошная метель недоумений и обрывочных догадок. Или Торвард обещал Колю руку своей сестры и даже… даже сам… прислал… его сюда… ради этого? Ведь Коль появился здесь после Сэлы… Но зачем ему Сэла, когда он владел самой Эрхиной? Однако он защитил Сэлу от Ниамора… и отлично объяснил свой поступок с точки зрения раба, которым как раз не был!

Одна невероятная догадка за другой вспыхивали в мыслях Дер Грейне, и в то же время она понимала бесполезность всего этого. Она явно не знает чего-то очень важного. Может быть, главного. А до тех пор гадать бессмысленно. Дер Грейне гнала прочь досужие домыслы, но готова была позавидовать своей сестре Эрхине, которая завтра в полдень узнает правду.

Но, если подумать, в остальных отношениях ее участь зависти не вызывает. Эрхина испытает все унижение побежденной, но женой победителя так и не станет. Это суждено другой, и Дер Грейне это знала.

В полдень, приблизившись к верхнему валу Аблах-Брега, Торвард сразу увидел Эрхину. В окружении нескольких жриц она сидела на пестром ковре, одетая в лучшее алое платье, и вид у нее был небрежно-высокомерный. Оставив дружину и ярлов внизу, Торвард поднялся к ней, причем даже не смотрел под ноги, как будто уже множество раз проходил по этой крутой тропинке. Вот он и поднимается к своей валькирии на огненную гору, теперь уже окончательно… И вид у нее примерно такой, будто она пару веков проспала, укутанная в тяжелую плотную кольчугу. Но кольчуга эта невидима, и обычным мечом, даже очень хорошим, ее не разрубишь. Она под кожей. Фрия сидит на вышитых подушках, исполненная привычной, усвоенной с детства величавости, и белые руки ее в золотых узорных браслетах сложены так же гордо и покойно… Руки сохраняют такое небрежно-властное положение, будто держат весь мир, но бледное лицо отражает мучительное внутреннее напряжение, тревогу, тоску. А она не замечает этого, на глазах разделяясь на двух разных женщин: внешнюю и внутреннюю. Первая – его враг, вторая – добыча, которая окажется в руках, когда он разделается с врагом.

– Привет тебе, фрия, и вам, мудрые женщины! – спокойно и вполне учтиво приветствовал их Торвард. Фрейунн, Даголин, Рифедда, Торхильд и Бресайнех, в разноцветных шелковых одеждах, точно живые цветы или прекрасные женщины с Острова Блаженных, встали и так же учтиво ответили ему. – Рад вас видеть, но говорить предпочитаю с одной фрией. Так что не пойти ли вам пока прогуляться внизу?

– Не тебе распоряжаться служительницами Богини, Торвард конунг, – холодно произнесла Эрхина, едва разомкнув губы и окидывая его снисходительно-небрежным взглядом. Глаза ее, как и руки, умели сохранять «лицо», точно не имели связи с разбитой душой.

– Если ты захочешь, чтобы они узнали то, что я сейчас тебе расскажу, ты всегда можешь их позвать, – так же миролюбиво отозвался Торвард. Он ждал тяжелого разговора и очень старался владеть собой как можно лучше. – Посидите немного поодаль, фру. Наша беседа должна быть сокровенна, как встреча Рогатого Бога и Великой Богини в том пустом кургане.

Даголин одарила его насмешливо-презрительным взглядом, точно говоря: «Что ты можешь об этом знать?» Но Торвард сделал приглашающее движение в сторону, и Бресайнех первой шагнула прочь. Упоминание о священной гробнице сделало свое дело, и она ушла по распоряжению чужеземца, чтобы не оскорбить свою Богиню нескромным любопытством.

Проводив женщин взглядом, Торвард сбросил расшитый золотом нарядный плащ – солнце припекало, и было довольно жарко – и сел напротив Эрхины. Меч его, лежа на зеленой траве, блестел золочеными узорными накладками ножен, точно золотой змей, и Эрхина рассматривала его так внимательно, как будто для встречи с ним и явилась. На Торварда она не хотела смотреть: у нее не хватало духа взглянуть ему в лицо, не зная, что он ей приготовил.

– Лучше бы ты где-нибудь в рощице назначила! – непринужденно сказал он и посмотрел на небо. – В тенечке. Или боишься?

На этот мальчишеский прием Эрхина поддалась и посмотрела на него. Ее прекрасные голубые глаза явственно выражали: «Это я-то тебя боюсь?», но Торвард отлично знал, что этот взгляд – не более чем личина растерянной и страдающей от безысходности души. Его внешнее дружелюбие томило и мучило ее ожиданием неизвестно чего, и слишком уж это спокойствие отдавало уверенностью в уже одержанной победе. Если бы он держался враждебно, она бы знала, что борьба продолжается. Но борьба окончена.

А Торвард рассматривал ее бледное лицо с темными кругами возле глаз, заметно изменившееся с той памятной ночи в кургане. Она похудела, на щеках погас прежний румянец, и все равно она казалась ему очень красивой. В его глазах она была зачарована – как Богиня, скованная зимним холодом и бессильная. Но сейчас он вдруг усомнился: а сумеет ли он стать тем добрым Бальдром, чей горячий поцелуй пробудит в земле весну? Чудовище в сказании всей душой жаждало опять стать красавицей и искало мужчину, который снимет чары. А эта красавица хочет остаться чудовищем, убежденная, что это ее честь и долг.

– Ну, давай начнем, где вчера остановились, – сказал он. – Ты говорила, что Богиня сама выбирает себе супруга?

Эрхина не ответила.

– Ну, значит, ты меня и выбрала, – продолжал Торвард, слегка теребя цепочку у себя на шее.

Эрхина молча посмотрела на него, ожидая, пока он пояснит это странное заявление. И вдруг заметила цепочку.

– Ты выбрала того, кого называли Колем, сыном конунга слэттов, хотя он такой же ему сын, как вон тот красноносый! – Торвард кивнул на толпу туалов, стоявших в отдалении внизу у вала. – Ты назвала его своим священным супругом, и он был с тобой в Гробнице Бога в ночь Праздника Цветов. А утром ты не нашла своего амулета. И, я знаю, ходили слухи, что он к этому руку приложил.

Вот тут Эрхина перевела на него взгляд: все предыдущее она знала, но теперь, похоже, начинались обещанные новости. Ей очень хотелось знать, был ли Коль причастен к исчезновению «глаза богини Бат». Ошиблась она, приблизив к себе этого человека, или все же нет?

– Что ты с ним сделал? – холодно спросила она. – Он не вернулся… Говорят, что он отправился к отцу в Слэттенланд… Пусть все эти кабаны верят, что он отправился, они только счастливы избавиться от чужака… Но я знаю, он не мог… – Имелось в виду: «не мог меня бросить». – Ты убил его.

– Нет. – Торвард мотнул головой, глядя ей прямо в глаза. – Еще проще. Или сложнее, не знаю. Его, Коля, вообще тут не было, и ты его никогда не видела. И он тебя не видел. Это был я.

Эрхина смотрела на него, ничего не говоря, но всем своим видом выражая тягостное недоумение. Он пытается убедить ее в том, что она не помнит событий месячной давности? Что она может спутать дела осени и весны?

– Помнишь песни о Сигурде? – продолжал Торвард. – Как он поднялся на огненную гору к Брюнхильд, чтобы сосватать ее для Гуннара? И для этого поменялся с ним обличьем? Как не помнить, это все дети знают. И я сделал то же. Вернее, это сделала моя мать. Она поменяла обличье мне и Колю из Слэттенланда. И я в его обличье вернулся сюда. Что я здесь делал, ты знаешь. И ты выбрала меня своим Рогатым Богом. Вот твоя цепочка. – Торвард наконец снял цепочку с шеи и протянул ее Эрхине. – Помнишь, как ты ее в меня швырнула? Когда нашла ее в траве и увидела, что камня на ней нет?

Она взяла цепочку, как во сне. Изделие уже умершего мастера и подарок умершей бабки, она была одна такая на свете, и Эрхина, с самого детства ее носившая, не могла ее не узнать.

– Если не веришь, можешь спросить у меня… что-нибудь такое, что знали только ты и я. Только ты и тот, кто был с тобой в кургане. Так что ты сама выбрала меня! – значительно и раздельно, как она вчера, повторил Торвард. – Я не набивался. Я тебе ни слова об этом не говорил. Ты сама так пожелала. Условие соблюдено. И если один раз я выбрал тебя, а в другой раз ты выбрала меня, значит, это судьба.

Эрхина оторвалась от цепочки и посмотрела ему в лицо. Торвард не ждал, что она легко поверит ему, но она поверила. У нее имелось на этот счет свое доказательство. Она отчетливо помнила свое впечатление или видение, не отпускавшее ее в ту священную ночь – и во время обрядов, и после… Она же видела, видела лицо и весь облик Торварда конунга, но принимала это за морок, за наваждение, за укор собственной памяти, вернувшей ее туда, куда ей на самом деле хотелось вернуться. А морок здесь был ни при чем. Священная ночь брака Богини раскрыла ей глаза, прогнала наведенный обман и дала увидеть вещи такими, какие они есть. Но она не поверила себе.

А тот, кто видит, но не верит себе, губит себя еще вернее, чем слепец.

Эрхина сидела, вцепившись в конец своего расшитого пояса, точно в последнюю опору над пропастью. Она не подозревала его во лжи, как ни соблазнительна была такая возможность. Глупо цепляться за пустую надежду! Все, что она помнила о тех недавних днях, подтверждало его слова. Тот, кого называли Колем… убил военного вождя голыми руками, с силой и выучкой совсем не рабской… объяснил свой поступок с достоинством и умом благородного человека… Сэла была его сестрой, и он не мог смотреть, как ее бесчестят… И потом… Она вспоминала его глаза в тот день и заново убеждалась: этот был тот самый взгляд, что она видела сейчас.

И постепенно, по мере того как все это укладывалось в ее сознании, ее медленно пронзал горячий, болезненно-острый меч жгучего стыда. Она была слепа, как курица… как земляной червяк… она, фрия острова Туаль! Она, бывшая умнее, мудрее, проницательнее… священнее и выше всех смертных! Она обманулась, она дала себя соблазнить… одурачить, как говорят в таких случаях в Морском Пути, и правильно говорят! Что с того, что он не подмигивал ей и не пытался обнять! Он понял, чем ее можно привлечь, и спокойно ждал, пока она его выберет, доказав ей якобы свою беспримерную любовь… Он раскусил ее, он понял ее желание и поймал ее на приманку мнимой покорности.

– Сама Богиня послала меня к тебе, и этому тоже есть доказательства! – негромко продолжал Торвард. – Вспомни, как я пришел к тебе. Я пришел не рабом и не свободным, пришел в первый раз и уже бывав здесь прежде. Я был тем, кого ты знала, и тем, кого видела впервые. Я пришел к тебе по самой грани миров, как всегда приходит к человеку, мужчине или женщине, его половина из Иного Мира.

Эрхина молчала: это была правда. Он выполнил те волшебные и неисполнимые условия, исполнение которых означает, что человеческая воля преодолела судьбу. Он был как неземной возлюбленный из древнего сказания, который являлся за своей любовью на спине козла – не верхом и не пешком, придя в одежде из рыбачьей сети – ни одетым, ни обнаженным, и требовал согласия, стоя на пороге дома одной ногой – не внутри и не снаружи. Который оказывался сразу посреди пиршественного покоя, хотя ворота крепости заперты и у каждой двери стоит по десять воинов… Ее, дочь Иного Мира, Торвард разбил ее же оружием и на ее же земле. Он, не владеющий и половиной ее неземной мудрости, но умеющий желать так сильно, упрямо и яростно, как мало кто из живущих.

Это у него было от матери. А волшебная сила в душе пробуждается только волей – только умением хотеть не в воображении, а по-настоящему. Тогда пробудится Змея, что спит, свернувшись кольцом, у основания спинного хребта, и кровь вселенной потечет в человеческие жилы…

– Но об этом никто не знает, только я и моя мать, – чуть погодя добавил Торвард. – Еще Сэла, потому что она меня узнала, а еще сам Коль, но он действительно отправился очень далеко и будет молчать. Моя мать наложила на него заклятье: он не сможет шевельнуть языком, если вздумает кому-нибудь рассказать об этом, хоть камню на дороге. Но у меня-то с языком все в порядке. Если ты согласишься, что наша судьба быть вместе, то я никому не расскажу, как ты обозналась. А если нет – об этом узнают все. И все будут знать, что судьба на моей стороне, а ты противишься ей с глупостью и упрямством, которые никак не к лицу фрии священного острова Туаль.

Торвард замолчал, давая ей возможность уразуметь все это. Он припугнул ее сразу двумя вещами: гневом обманутой судьбы и насмешкой, если не хуже, человеческой толпы. Той толпы, к восторженному преклонению которой она привыкла с детства. Это преклонение было воздухом, которым она дышала. «Об этом узнают все…» Если хоть кто-нибудь узнает… Узнает, что она, фрия, так слепа, недогадлива… Дер Грейне… Имея рядом такую соперницу, показать себя такой глупой, непригодной… недостойной называться дочерью Меддви, которая обладала целительским и пророческим даром… Какое пророчество, если она не способна увидеть то, что перед глазами! Ей придется уступить Трон Четырех Копий Дер Грейне. А самой… искать приюта в храмах Богини на Эриу. Потому что оставаться на Туале после такого унижения невозможно. Ей просто не будет здесь места. И лучше всего – утонуть в море по пути туда!

В море… Там, за морем, на западе – Острова Блаженных. Там та земля, где обитают Бог и Богиня. Богиня, с которой она хотела сравняться – она имела на это право! Но ее обманули и вместо Рогатого Бога подсунули…

Даже мысленно Эрхина не могла сказать, кого же ей подсунули. В Торварде не было недостатков, кроме одного – он был сильнее ее.

– Ведь и Богиня, помнится, подчинилась, когда попала за темные врата по реке поколений! – негромко сказал Торвард, заметив по ее лицу, что теперь она уже может его услышать. – И не возражала, даже когда Повелитель Тьмы вздумал ее выпороть, раз уж она не желает его любить. А я ведь не пытаюсь тебя ремнем вытянуть!

Он усмехнулся и притом зажмурился: никогда в жизни у него не возникало желания поднять руку на женщину, но сейчас образ собственного ремня – широкого, толстого, усаженного бляшками и утяжеленного огнивом, точилом и всякими прочими привесками – на спине этой прекрасной и надменной девы доставил ему мимолетное, запретное и острое наслаждение. Тролль его знает, может, ей это и на пользу бы пошло!

– А потом, помнится, они помирились, обменялись подарками и любили друг друга уже по взаимному согласию, – добавил Торвард, с усилием прогоняя манящее видение. – Потому что мужская и женская сущности во вселенной дополняют друг друга, и только Один и Фрейя заключают каждый в себе и то, и другое. А всем прочим богам и смертным требуется пара.

– Ты пытаешься перенести в земной мир то, что живет только в Ином Мире. – Эрхина наконец посмотрела на него. – А существа Иного Мира обращаются в прах, едва коснувшись этой земли!

– А ты пыталась метнуть в Иной Мир копье из здешнего железа! – доходчиво напомнил Торвард. – Богиня – любовь и благость, а ты навязала ей свою заносчивость и от ее имени проливала кровь. Ну, что? Позвать твоих женщин? – Он кивнул на стайку жриц в разноцветных платьях, которые тревожно поглядывали на них издалека. Разговор затягивался, и это было не в пользу фрии. – Чтобы и они узнали, как все было?

Он приподнял руку, чтобы подозвать женщин, но Эрхина в невольном порыве вцепилась в его запястье. И тут же отдернула руку, точно схватила горящую головню, но выдохнула хрипло от жгучего унижения и страха:

– Нет!

Торвард посмотрел на нее. Это уже был шаг к победе, первый, но самый важный.

– Но Богиня бывает женой Бога раз в год! – шептала она, точно лишилась голоса. – Разве тебе этого хватит?

– Для восстановления моей чести хватило бы и одного раза в год. Но я пока могу тут и задержаться.

– Возьми в жены Дер Грейне. – Эрхина уже готова была уговаривать его и торговаться в последней попытке выторговать себе свободу. – Она равна мне родом и всем прочим, она даже моложе! Она предсказывает, что будет твоей женой! Она, а не я!

– Я сватался к тебе, и оскорбила меня тоже ты.

– Но это невозможно, нелепо! Как ты не понимаешь! – Эрхина опять начала злиться, и горячая неприязнь сменила прежнее холодно-деланное безразличие. – Ты не понимаешь, что я такое! Ты хочешь, чтобы я так унизила свой род и свое предназначение, чтобы я склонилась перед чужаком из-за моря, чтобы я…

– У меня нет другого выхода. Послушай, солнце мое! – Торвард подвинулся к ней и взял за плечи, но Эрхина даже не смела протестовать под его напряженным горящим взглядом. На нее смотрел грозный Повелитель Теней, и она была во власти его темного царства. – Тролль с ним со всем, я тебе скажу как есть, а ты попробуй хоть раз понять кого-то другого! Попробуй наконец понять, что ты натворила, и кончим переливать из одной бочки в другую! У меня нет другого выхода, кроме как жениться на тебе, ты приперла меня к стенке, и радуйся, если можешь! Загрузила по самые борта! Ты меня опозорила, когда прислала твоих кабанов ко мне в Аскефьорд, а я вернулся к обглоданным костям и даже гнаться за ними не мог из-за вашей бывшей непобедимости, тролли б ее драли! Ты увезла мою сестру и заставила снимать с тебя башмаки. Сэла мне не сестра, но весь Морской Путь уже знает про якобы сестру, и я теперь не стану объяснять всякому мелкому троллю, что она дочь моего кузнеца, и все! Ты растерзала мою честь в клочки, и это в первый же год, когда я начал править! Да моя мать плюнет мне в лицо, если я все это оставлю без последствий. Любой хрен моржовый, вон, вандры каждый год вдоль моих берегов плавают, как дерьмо собачье, мне в глаза насмеется, скажет: где тебе с мужчинами драться, если с девкой не справился…

– Я тебе не девка! – Поток слов, какие она едва ли слышала в своей жизни (и даже как бы не знала), и голос, каким они произносились, отрезвил Эрхину не хуже пощечины, и она передернула плечами, стараясь освободиться. – Я – фрия острова Туаль!

– Так и я не бродяга немытый! Я – конунг фьяллей, прямой потомок Харабаны Старого! Или ты все думаешь, что твое родство с ним попрямее моего?

– Ты… – Эрхина прищурилась, словно хотела уколоть заострившимся взглядом. – Ты – сын бывшей рабыни! Ведьмы из пещеры великана!

– Да! – прямо и жестко согласился Торвард. Он очень не любил напоминаний об этом, но что было, то было. – И тем хуже для тебя. Я-то уже привык.

Он чувствовал, что вот-вот сорвется, и от злости на собственную вынужденную жестокость держался еще грубее, чем мог бы. Напоминая ей, он и сам заново переживал все разочарования и унижения последней зимы, которыми был обязан ей. Он стал старше за эти полгода, но ему было мучительно жаль того, прежнего Торварда, которого больше нет и не будет. Он говорил с ней как с равной себе, говорил как с мужчиной, без скидки на женскую слабость, которой она не пожелала выказать, и это означало, что он, при всей жестокости его речей, все еще уважает ее.

– И чтобы мне не плевали в глаза, я теперь должен получить с тебя все то, что потерял, – окончил он. – Дер Грейне – это хорошо, я ее заберу и выдам за кого-нибудь из своих. Я возьму с вас выкуп за все убытки и убитых Аскефьорда. И я возьму тебя в жены, здесь или во Фьялленланде, все равно. И верну тебе твой камень, раз уж ты без него жить не можешь. И никто не узнает, что я и Коль – одно и то же. Выбери меня еще раз, по добровольному согласию, и к тебе все вернется. А иначе – камень остается у меня, а Дер Грейне, скорее всего, сядет на Трон Четырех Копий. Что тебе больше нравится, сама решай. И уж тогда, когда она станет фрией, она станет заодно и моей женой, такой выход меня тоже устроит. Она, говоришь, так предсказала? Мне думается, что она будет не прочь…

Эрхина отвернулась, пряча злой блеск глаз. Ей предстоит или жить – хозяйкой Трона Четырех Копий, в прежнем блеске силы и почета, хотя и с тайным сознанием своей униженности. Или умереть опозоренной, уступив свое место… и даже своего мужа Дер Грейне. Она-то не прочь, какие тут сомнения! Дер Грейне воспользуется прекрасными плодами ее мучений! Перейдет море, не замочив ног! Будет смеяться над ней, наслаждаясь своим высоким положением и любовью этого… чудовища, который что-что, а это умеет! Все в Эрхине ломалось и переворачивалось от горечи и решимости не допустить такого падения… Любой ценой… Никто не узнает… Все останется позади, все будет как прежде… Надо только сказать «да»…

Но вот это «да» было черной пропастью, через которую Эрхина не могла перешагнуть. Она даже не думала сейчас о том, нравится ей Торвард или нет, – она должна была подчиниться, отказаться от своей воли и гордости ради чужой воли и гордости. А вот здесь даже она сама не могла себя заставить.

Торвард смотрел на нее почти с тем же отчаянием. Говорить с ней, объяснять ей что-то было все равно что биться головой о скалу. Голова уже разбита в кровь, а скала стоит по-прежнему. Эрхина страдала, слушая его, но ничего не понимала. Если бы только она могла понять! Тогда она перестала бы быть его врагом. И тогда они бы что-нибудь придумали. Но она не желала даже в прошлом признавать себя неправой. Она просто не умела этого.

Торвард ждал ее решения, чувствуя отчасти отвращение к собственной жестокости, но он сказал ей правду: ему тоже некуда отступать. Может быть, какие-то другие люди сумели бы придумать какой-то другой выход, но он, с его горячим честолюбием, гордостью и упрямством, и его мать-ведьма ничего другого придумать не могли. В конце концов, ему было неполных двадцать шесть лет и до уравновешенной мудрости Харабаны Старого ему оставалось как пешком до Эльвенэса. По морскому дну. Он знал, что в жизни случаются поражения. Быть может, на свое счастье, он в этом убедился еще в первом своем походе одиннадцать лет назад. На память ему остался шрам на щеке – память о поражении и о том, как его преодолеть. Он не знал, как смиряться с поражениями. Каждый воин время от времени падает, но настоящий воин встает – чуть умнее, чуть сильнее, чем был раньше. Отказ Эрхины и разорение Аскефьорда для Торварда стало падением – и сейчас ему нужно было любой ценой подняться. Честь конунга фьяллей принадлежала не ему одному, за ним стоял Фьялленланд, стояла длинная череда предков и потомков, и он не мог пожертвовать честь, их общее достояние, даже самой красивой женщине Морского Пути.

А умнее и сильнее он станет позже, много позже. Он не знал, что в эти дни только вступает в темный лес своих испытаний, продираться через который ему предстоит целых три года.

Они сидели на траве и в упор смотрели друг на друга, как две скалы, как кремень и железо, от столкновения которых грохотали молнии, но никто не желал поддаваться. Туалы, толпившиеся поодаль, с беспокойством наблюдали издалека за их долгой беседой, но Эрхина не ждала помощи. Помочь ей никто не мог. Она и Торвард – в одном мире, а прочие – в другом. Они, как Бог и Богиня в подземной стране теней, знают то, чего не знает никто из смертных.

Торвард встал на ноги, подобрал свой плащ и приглашающе махнул рукой женщинам. Жрицы приблизились, переводя взгляды с его решительного и замкнутого лица на подавленно-отчаянное лицо фрии. Она так и осталась сидеть на траве, когда он встал.

– Не очень-то видно, чтобы ты, Торвард конунг, хотел с нами мира! – хрупким от волнения, но полным достоинства голоса произнесла Фрейунн.

– Это вы должны хотеть мира со мной! – немедленно последовал независимо-жесткий ответ. – Завтра в полдень я жду вашего решения. Или фрия соглашается на то, что я ей предложил, или я приду и возьму ее сам. Ее и все на этом острове, что мне приглянется. Пусть помнит, что у моей сестры тоже есть башмаки. А если у нее имеются защитники – пусть защищают.

Выразительно поглядев на Кадарна и Деальгара, стоявших первыми в толпе мужчин, он на прощание кивнул женщинам и пошел вниз по тропинке, туда, где ждали его фьялли, и те поспешно сомкнулись возле него, словно закрывая от взглядов.

– Ничего себе, уделал! – отчасти с тревогой, отчасти с одобрением бормотал Ормкель Неспящий Глаз, еще более красный от волнения, но довольный, что победа осталась за конунгом. Слов беседы Торварда с Эрхиной никто не слышал, но выражение лиц обоих участников говорило само за себя.

– Прямо тебе Атли и Гудрун! – Халльмунд только теперь наконец решился вытереть взмокший лоб. – Я все так и ждал: ну, сейчас кинутся всей толпой!

– Да как же они кинутся, если тогда им амулета уж точно не видать? – Сёльви тоже был бледен, но сохранял свою обычную рассудительность. – Не дураки же, понимать должны.

– А если дураки? Тогда что?

– Ужас тихий, один мешок! – подражая купцу при проверке товара, пробормотал Эйнар Дерзкий. Но даже он выглядел каким-то осунувшимся: при всем его бессовестном остроумии даже он не находил в происходящем ничего забавного.

Торвард молчал. Перед своими он не должен был объясняться и оправдываться, а горькой тяжести его души разговоры облегчить не могли. Как это получается, что тот же самый человек для одних – светлый бог, покровитель и защитник, а для других – воплощение мирового зла? Торвард мучительно ненавидел себя за свою вынужденную жестокость, ненавидел Эрхину, которая заставляла его так поступать, жалел, что вообще встретил ее в жизни. Все те пятнадцать ночей, проведенных дома, ласковые пальцы перебирали его не отросшие после мнимого рабства волосы, теплый голос шептал, что он лучше всех на свете, и он верил, потому что Сэла действительно так думала. Но не она нанесла ему рану, и только ее любовь излечить его не могла. Ради сохранения своей чести и чести рода в глазах Морского Пути он вынужден был делать то, что делает. Даже будучи противным самому себе.

Шли последние дни прекрасного «травяного месяца», месяца Богини, но вечер казался пасмурным, словно над Аблах-Брегом нависла туча. К Дер Грейне в ее расшитый шатер приехала сверху мать, и после ее ухода лунная дева послала служанку передать, что просит встречи с конунгом.

Торвард пришел к ней сам. Теперь он был спокоен, только выглядел очень утомленным, точно не спал двое суток. Если бы ему сказали, что Эрхина предпочтет новую битву и он в этой битве будет убит, он не слишком бы огорчился.

– Приветствую тебя, конунг! – Дер Грейне величаво указала ему на низкую скамеечку, покрытую ковром.

Торвард сел, сцепил руки между колен и устремил на нее угрюмый выжидающий взгляд. Он даже ничего ей не ответил, после утреннего испытывая гнетущее отвращение ко всякого рода разговорам. Больше всего ему сейчас хотелось очутиться возле Сэлы, и чтобы никто больше не видел, как ему тяжело и гадко; очутиться в объятиях ее юных, но таких надежных рук, уткнуться лицом в ее маленькую, упругую и теплую грудь и услышать от нее, что он вовсе не то кровожадное чудовище, которым выглядит. Или что она любит его, хоть он и чудовище. Но Сэла далеко, а он вместо этого вынужден добиваться женщины, которая заведомо его не полюбит…

– Моя мать рассказала мне, о чем ты говорил с фрией! – начала Дер Грейне, усевшись напротив. – Брюнхильд погибла из-за Сигурда, Сигне погибла из-за Сиггейра, а ты, Торвард конунг, хочешь, чтобы сестра моя Эрхина погибла из-за тебя? Неужели именно такой путь ты избрал, чтобы сравняться с героями древности? Ты хочешь ее смерти?

– Я этого не хочу, – почти без выражения ответил Торвард. Он лучше нее знал все, что можно было тут сказать, но это ничего не меняло.

– Но ты делаешь ради этого все! – Дер Грейне сжала руки на коленях, не в силах сдержать волнение. – Моя сестра не из тех, кто подчиняется насилию. Она охотнее умрет, чем согласится на твои условия. А ведь она – фрия, она занимает трон самой Меддви, которую Харабана Оллатир благословил, возложив на нее почетное и священное право передавать его благословение на власть всем его потомкам…

Ну, да, да. «Внимайте словам моим, боги и смертные, великие дети Хеймдалля и малые! Ты, Один, желаешь, чтоб речь повела я…» И так далее, все, что он уже не раз слышал. Говорится мудро, гладко, красиво и совершенно бесполезно. Дер Грейне казалось, что она пытается усмирить дракона из-за моря, готового сожрать Аблах-Брег со всеми обитателями, и что кроме нее это уже сделать некому. А Торвард смотрел на нее, почти не слушая, и думал, что, в общем-то, оно бы было неплохо сейчас… Хоть она и не Сэла, но для разрядки очень даже подойдет… Хорошо, что так далеко проницательность Дер Грейне не простиралась и прочесть этого в его усталых, темных, без блеска глазах она не могла.

– Не заводи пустых разговоров, – сказал Торвард, уловив, что Дер Грейне замолчала и вроде бы ждет ответа. – Ты сама помнишь: я сватался к ней добром, а воевать первой придумала она. У нас говорят: кто брагу заварил, тому ее и пить.

– Ты хочешь, чтобы она стала твоей женой? – прямо спросила Дер Грейне, отказавшись от «пустых разговоров».

Торвард утомленно, даже как-то обреченно кивнул: кажется, на этот счет он высказался еще зимой и со всей определенностью.

– Этому не бывать! – мягко, но решительно заверила Дер Грейне, и вид у нее был такой, будто она собирается нырнуть в прорубь, чтобы кому-то что-то доказать. – Поверь мне, конунг, я не спорю с твоим желанием, но… Богиня наградила меня пророческим даром… ведь и я происхожу по прямой линии от Меддви и Харабаны… И еще весной мне был Богиней послан сон. Твоей женой должна стать я.

Видно было, что это признание далось ей нелегко, но на Торварда оно никакого впечатления не произвело, поскольку не было новостью.

– И что же это был за сон? – лениво спросил он, вспоминая, чем грозил Эрхине: Дер Грейне становится фрией и его женой заодно, раз уж сама Эрхина не хочет. – Насчет вашего трона там ничего не было?

– Нет, это было в доме, которого я никогда еще не видела. Мне снилось, будто я сижу в пиршественном покое, а Сэла, твоя сестра, кладет мне на колени молот, которым, я знаю, во Фьялленланде освящают заключение брака. И она говорит мне: «Приветствую тебя в моем доме и в моем роду, сестра моя! Пусть охранит твой брак мощь Тора и благословит его рука богини Вар!»

– Так, выходит, тебе снилось, что ты будешь сестрой Сэлы? – спросил Торвард, чуть помедлив и вникнув в рассказанное.

– Да. Женой ее брата.

– Ну, поздравляю. У тебя и впрямь, похоже, есть дар предвидения. Я как раз и думал, что надо им в Дымную Гору раздобыть невесту познатнее, раз уж…

«Раз уж я взял к себе в постель их девушку и весь Аскефьорд об этом знает!» – хотел он сказать, имея в виду семейство из Дымной Горы, которое так верно служило его отцу и ему. Но на подобную откровенность при этой лунной деве Торвард все же не решился, потому что она вполне заслуживала уважительного обращения.

– Я возьму в жены Эрхину, а тебя возьмет брат Сэлы, – сказал он вместо этого. – Вот все и устроилось. Я, собственно, фрие про это говорил, но твоей матери тогда не было рядом и она не слышала.

– Но… – Дер Грейне не нашла более содержательного ответа.

Уж не наказала ли Богиня его безумием: он говорит о самом себе как о двух разных людях! Или он собирается взять в жены их обеих?

– Сэла мне не сестра, – пояснил Торвард, даже с облегчением избавляясь еще от одной тайны, которая все так запутывала. – Она – внучка нашего лучшего в Аскефьорде кузнеца, но и только.

– Но как же…

– Да разве она вам говорила, что она дочь конунга? Вы сами это придумали, так зачем же она стала бы вас разочаровывать? Она ведь девушка добрая! – Торвард слегка усмехнулся. – А брат у нее есть, Аринлейв, он здесь с дружиной, ты наверняка его уже видела. Красивый парень, и храбрый, так что он вполне достоин хорошей жены. А я в долгу перед их родом. Сэла сделала для меня больше, чем могла бы сделать родная сестра. И теперь их род будет занимать положение получше, чем было раньше.

– Так она даже… совсем не родстве с тобой?

– Ну, если ты такая дотошная… – Торвард слегка вздохнул и выдал полный отчет: – Мой троюродный племянник по отцовской линии женат на их с Сэлой двоюродной сестре. Конечно, это родство, хотя и не кровное.

Дер Грейне молчала. Внук кузнеца… вместо Торварда конунга… ей, сестре фрии… Но она сама предсказала себе такую судьбу, Богиня послала ей сон. А к чему приводит сопротивление воле Богини, она убедилась на примере Эрхины.

Торвард встал, подошел к выходу, потом обернулся:

– Ну что, позвать его? Хочешь на жениха посмотреть?

Дер Грейне не отвечала, сидя неподвижно и всем видом являя недоуменное смятение. Торвард вернулся, приобнял ее за плечи и дружески прижал ее голову к своему боку. И кому это понадобилось, чтобы все вокруг были обижены и несчастны?

– Не грусти, йомфру. Ты благородная девица, и я рад, что ты будешь жить в Аскефьорде.

«Возможно, в одном доме с Браном!» – подумал он, сам усмехаясь широте своих захватнических замыслов. Сэле и Аринлейву он приготовил по подарку. А вот с чем будет он сам?

Ночью он не спал, так же как после первой встречи с Эрхиной полгода назад. Шли последние сутки: судьба фрии Эрхины приблизилась к перелому вплотную, завтра ей предстоит согнуться… или умереть.

В полдень Торвард стоял перед своим шатром, глядя на спускающееся с Холма Яблонь пестрое шествие. Позади него стояли четверо телохранителей, знаменосец и охраняющий знамя, вокруг по порядку располагались дружины всех кораблей, каждый с собственным ярлом и собственным стягом этого последнего. И все, как один, напряженно вглядывались в толпу туалов, пытаясь издалека понять, кто там. Пророческого дара не требовалось, чтобы предсказать: если выбрана война – объявить ему об этом придут мужчины-воины. Если мир…

Толпа приблизилась, стали слышны торжественные звуки медных рогов с головами бронзовых зверей на раструбах. Впереди величаво вышагивали три женщины с золотыми ожерельями на груди и браслетами на руках, одетые в яркие шелковые одеяния: Бресайнех – в темно-синее, Фрейунн – в зеленое, Рифедда – в розовато-лиловое, как цветущий вереск. Как три норны – старуха Урд, средних лет Верданди и юная Скульд. И вместо священных копий войны в руках у них цветочные венки.

И всем стало ясно, что фрия Эрхина предпочла остаться в живых.