Глава 6
Накануне Ладиного дня внезапно выпал снег. Он пошел еще с ночи, и наутро, выглянув из дома, каждый испытал разочарование: казалось, зима раздумала уходить и никакого пробуждения Лады не будет.
Но те, кто знал, что сегодня должно произойти, восприняли это как знак. Небо укрыло белым покровом невесты спящую Ладу, с тем чтобы лишь тот, кому она предназначена, мог сорвать его и разбудить весну. И каждый из двух соперников был уверен, что боги поручили это дело ему.
Встреча была назначена у подножия Ладиной горы – перед Медвежьим двором, где и находилась подземная темница. Когда Хортеслав явился со своей дружиной, Бранемер уже ждал его перед воротами – как и положено Велесу, охраняющему пленницу. Только вместо медвежьих шкур и личины он был одет в черную кожаную рубаху и шлем, а на плече держал круглый щит, такой большой, что мог укрыться за ним до самого колена. Вооружен он был варяжской секирой с хищно выгнутым вперед лезвием; на резной рукояти виднелась красная нить с хитрыми узлами.
Стоящий перед ним Хортеслав как никогда напоминал молодого Перуна – в островерхом восточном шлеме, с волчьей шкурой на плечах, где серебрились легкие снежинки, с мечом у пояса. Его лицо разрумянилось от движения на холоде, глаза сияли, будто грозовое небо, напоенное молниями.
Сдержанно поздоровавшись, они разошлись по разным сторонам площадки, огражденной белыми камнями. Там они ждали, пока Огневед обходил ее посолонь, окуривая дымящейся головней и читая заговоры, очищающие священное место.
– Ну, что, Зимоборович, начнем? – Когда волхв закончил, Бранемер первым шагнул вперед. Все знали, зачем они сюда пришли, и долго разговаривать было незачем.
– Начнем, – кивнул Хортеслав, твердым взглядом ответив на мрачный, насупленный взор Бранемера.
И никто из видевших их сейчас не мог и предположить, что любовь плененной Лады принадлежит вовсе не молодому красавцу, ясну соколу, а угрюмому похитителю, чья весна давно затерялась в далях долгого жизненного пути. Каждый из двоих был убежден, что пленница ждет с надеждой именно его: Хортеслав помнил мольбу своей невесты той далекой уже осенней ночью, а Бранемера поддерживал красный науз, который ему передал Огневед – сплетенный ее собственными руками.
Войдя в круг, бойцы стали сближаться – осторожно, будто по тонкому льду. Каждый чутко следил за малейшим движением противника. Зная свою силу и выучку, Хортеслав мог твердо рассчитывать на победу над немолодым соперником. Он и ударил первым, резким прыжком рванувшись вперед. С коротким свистом лезвие меча устремилось было к лицу Бранемера прямо над закраиной щита, но ударило вниз, под колено. Однако Бранемер чуть опустил щит, и яростный выпад Хорта пропал зря. Ответным ударом секира дешнянского князя едва не снесла ему голову. Спасла лишь быстрота, но щит Хорта хрустнул под сильным ударом, заныло запястье. Не давая сопернику опомниться, Бранемер толкнул Хорта щитом и ударил вновь, тесня к краю площадки. Он не намеревался убивать своего молодого соперника, ему хватило бы лишь вытеснить его из круга, что означало бы победу. Увернувшись от очередного удара, княжич отскочил и принялся кружить вокруг Бранемера, будто волк вокруг медведя, выбирая миг для удачного броска. Подступать вплотную, как в начале схватки, он уже не рисковал, а старался измотать более тяжелого соперника, которому возраст уже не позволял двигаться так же проворно.
Вокруг площадки столпилось немало людей: полоцкая дружина, витимеровская старейшина, самые знатные из гостей, съехавшихся на предстоящие праздники. Однако стола тишина, в которой слышны были лишь топот ног на снегу да звон стали. А Хорт все кружил, дожидаясь, пока Бранемер совершит ошибку. И дождался: тот ударил со слишком широким замахом, и тяжесть секиры, не встретившей препятствия, повела его вперед и даже слегка развернула на месте. Нырнув под удар, Хорт в длинном выпаде достал врага ударом по голени и тут же подался назад, прикрываясь сверху щитом и вскинутым лезвием меча. Он ждал страшного ответного удара, который надо отразить любой ценой, зато потом у него будет преимущество над уже утомленным и вдобавок раненым противником.
И удар последовал, но совсем не такой, как он ожидал. Вместо того чтобы отшатнуться, Бранемер подался вперед, будто и не заметил ранения. Его секира описала короткую дугу и ударила по клинку Хорта, на миг прижав к закраине щита. Зацепив чужой меч изгибом лезвия, Бранемер затем резко рванул, вынудив Хорта отвести руку, открыв грудь и правое плечо. С коротким яростным рыком Бранемер впечатал туда умбон щита, вложив весь вес своего тела. Хортеслав пошатнулся, и тяжелая варяжская секира обрушилась на его шлем прямо над правым ухом. Даже в задних рядах зрителей услышали гул.
Сила удара швырнула Хорта на колени. Навалилась слабость, глаза застлала тьма. Не собираясь сдаваться, он попытался превозмочь эти напасти, но секира Бранемера, будто черный ворон, взлетела снова и пала на его подставленный затылок. Бранемер не смог сдержать порыв окончательно разделаться с молодым и оттого особенно ненавистным соперником, но перевернул оружие обухом вниз – иначе смолянский князь Зимобор лишился бы в это мгновение старшего сына, а полоцкий Столпомер – заботливо выращенного наследника. Однако Хорт не устоял под ударом и рухнул лицом в снег. Клинок выпал из разжавшейся руки.
– Ты ранен? – К князю шагнул Огневед, видевший, как и все, что удар Хорта по голени достиг цели.
Кмети и старейшины заволновались, подступили ближе; полочане сгрудились возле Хорта, подняли, перевернули, сняли шлем с вмятиной на затылке. Пожога припал ухом в его груди, с надеждой выслушивая стук сердца. А витимеровцы окружили своего князя, выискивая на снегу красные пятна крови.
– Нет, – буркнул Бранемер и опустил секиру. – Цел я.
Единственным красным пятном, четко видным на белом снегу, был науз на рукояти его оружия.
***
Эту ночь Младина почти не спала, лишь иногда погружалась ненадолго в зыбкую дрему. Оттого для нее не было обычной пропасти между вчерашним днем и сегодняшним, и даже казалось, что утро пришло неожиданно быстро. Едва рассвело, как стали собираться: старшие тоже стремились прибыть в Витимеров побыстрее, и торопились, опасаясь, как бы солнце нового дня не растопило следы ночного снегопада, не порушило навороженный зимний путь. Однако Лютава не разделяла этих опасений: она всем существом чувствовала, что Марена – здесь. Черная Лебедь поворотилась вспять, а значит, никакой весны, пока она не тронется вновь предначертанным путем. «Кого я везу ему в невестки!» – в невольном ужасе думала она о Бранемере и, поглядев на брата, вновь восклицала мысленно: «Кого ты родил, волк мой лесной?!» Впрочем, она слишком хорошо знала родословие Младины, чтобы чему-то подобному удивляться. Скорее Лютава беспокоилась, управятся ли они с этими силами. По обеим линиям родства Младина являлась наследницей княгинь, волхвов и жриц в бесчисленных поколениях. Она была готовым телом для любой богини, которая пожелала бы войти в земной мир. И даже ее собственный отец, сам сын Велеса и Лады, едва ли сможет укротить эти силы, как едва ли одна рука того же тела сможет побороть другую.
– Как приедем, отведите меня сразу к Унеладе, – сказала Младина Лютаве, пока они подкреплялись при лучине хлебом и молоком. Правда, та и другая сделали лишь несколько глотков.
– Она еще в подземелье, под Ладиной горой. Ей никак нельзя выйти, пока не настал Ладин день.
– Но к ней можно пройти?
– Нет. Туда никого не пускают, кроме волхва, кто ей припасы носит. И только князь к ней войдет, когда придет пора Ладе проснуться.
– Но мне нужно ее повидать.
– Зачем?
– Она заняла мое место! – твердо произнесла Младина, глядя в глаза Лютаве. И сейчас Лютава отвела глаза. – Там должна была быть я! Она вошла в род, который ожидал меня.
– Да, – вынуждена была согласиться Лютава. – Но что же теперь? Уже поздно ее заменять, ей вот-вот на волю выходить.
– И я должна ее повидать, пока она не вышла.
– Хорошо, – помолчав, согласилась Лютава, подавляя тревогу.
Она чувствовала, что так надо. Большое сходство двоюродных сестер даже ее сбивало с толку; каждый раз при взгляде на Младину ей виделась собственная дочь, только обернувшаяся какой-то новой стороной, будто родившаяся заново. Ей снилось, будто две девушки то стоят друг против друга, то сходятся и сливаются в одну, то вновь расходятся. Девушка со знакомым лицом казалась то светлой и ясной, будто весенняя березка под солнечными лучами, а то вдруг одевалась мраком и в ее дымчато-серых глазах проглядывала бездна. Как будто два разных существа боролись за обладание одним и тем же обликом. И Лютава прекрасно знала, что это за сущности. Их борьба, начавшаяся в месяц лютень, вот-вот будет завершена. Но впервые в жизни Лютаву терзали сомнения в исходе этой борьбы.
И разрешиться она должна была в черном чреве земли. А потому Младине нужно попасть туда, где уже находится Унелада. Этим утром Лютава сильнее тревожилась за дочь, чем когда узнала о ее похищении – вернее, бегстве с Бранемером. Но воспрепятствовать борьбе не пыталась: для этого она была слишком мудра. Ее дочь была от рождения – и задолго до него – обречена стать вместилищем божественных сил, а значит, непременной участницей их борьбы. К этому она ее готовила с младенчества. И самое безопасное в таких делах – отдаться течению высших сил, не противясь.
Посадив в сани, Младину накрыли белым покрывалом, чтобы она приехала в род жениха, как положено невесте – никем не ведомой. Сперва она подчинилась, но ехать так ей вскоре стало невмоготу. Отрезанная от мира непрозрачным белым полотном, она сразу же соскальзывала в Навь. Но и здесь видела лишь одно: как золотистый сокол с окровавленной грудью вьется между двумя источниками – в одном струи чисты и прозрачны, в другом синеваты, будто ночной туман. Вокруг них – заснеженная трава, наверху серое небо. И некая сила не пускает сокола ни к одному источнику, ни к другому. Приглядевшись, она даже смогла разобрать, что его лапки опутаны красной нитью со множеством хитрых узлов: казалось, узлы лишили его возможности лететь свободно, заставляют кружить на одном месте, будто привязь. Это навязчивое бессмысленное кружение наводило на Младину такую тоску, что она ей самой внушала ужас: казалось, черная река напирает на запруду, вот-вот вырвется и сметет в бездну весь зримый мир.
Надеясь отвлечься, Младина в досаде сорвала покрывало и стала смотреть по сторонам: на реку и лес, вновь укутанные чистым белым снегом. Ветхое платье умирающей зимы сменилось белой одеждой невесты. Марена – вновь невеста. Но пелена облаков не позволяла ей снизу бросить взгляд на грозно-пламенного жениха. И Младина так томилась, не сводя глаз с облачного неба, что едва могла дышать. И холод крепчал: лица краснели от мороза, изо ртов вырывались облачка пара.
– Сестра, не гневайся! – с шутливой мольбой крикнул Младине Радом, шагавший возле ее саней во главе своих «волков». – Ребят поморозишь!
Лишь перед самым Витимеровым, когда уже показались первые избенки выселок, Лютава вновь набросила на нее покрывало. Сама Лютава с невольным волнением смотрела на это памятное место. Двадцать лет назад и ее привезли сюда, невесту под белым покрывалом, чтобы отдать за Бранемера, но прежде послать в подземелье богини Лады. И вот теперь новая Лада ждет под землей, а она везет сюда новую невесту… и опять ей пришлось сделать усилие, чтобы мысленно развести этих двух девушек. А исход всего затеянного был так же смутен, как и двадцать лет назад. Казалось бы, все обдумано и улажено давным-давно. У них были долгие года на то, чтобы рассадить всех по скамьям. Но для богов эти года – мгновения. И дело даже не в том, что боги могут передумать. Просто замысел их, сверху ясно видный, до смертных доходит порой с трудом.
Бранемер с дешнянской старейшиной встречал гостей у ворот. Народу было много: важные бородатые отцы родов, приехавшие на праздник пробуждения Лады, большухи в рогатых кичках, девушки в белых шушках с красными поясами. Лютаве показалось, что сам князь выглядит растерянным: видимо, не ждал, что в эту пору еще пройдет обильный снегопад и даст гостям возможность добраться в срок. Кольнул испуг: да не сыграл ли он уже свадьбу? Нет, ведь Ладин день – завтра, и не мог он взять в жены Ладу, пока она не вышла на волю.
Помня, что полоцкий княжич Хортеслав должен быть где-то здесь, Лютава окинула толпу взглядом, но знакомого румяного лица с решительными серыми глазами и буйных русых кудрей нигде не увидела. Может, вернулся к деду, не желая понапрасну сидеть всю зиму возле запертых дверей подземелья? Даже если так, к Ладиному дню уж непременно приехал бы снова, чтобы получить свою невесту! Ведь он больше всего на свете жаждал встречи с ней, а она выйдет на волю уже завтра! И его отсутствие навело Лютаву на тревожное подозрение, что все пойдет вовсе не так, как было задумано.
Народ притоптывал по снегу: к вечеру не потеплело, наоборот, мороз крепчал. Зима почти всегда уходит неохотно, делая шаг то прочь, то обратно, но сейчас она, казалось, вовсе передумала удаляться и воротилась во всей мощи.
– Что-то ты, мать, зиму нам назад привезла! – сказал Бранемер, когда обоз остановился и Лютава подошла поздороваться.
«Ох, как ты прав!» – мысленно воскликнула она, но только улыбнулась:
– Я сына твоего привезла! Где же мать, что не встречает?
Княгиня Милозора как раз выбежала из ворот. Радом почти силой вытолкал ей навстречу из-за саней упирающегося Пребрана; впрочем, при его росте спрятаться было мудрено. Княгиня лишь глянула в его смущенное лицо и залилась слезами, кинулась, обхватила руками, прижалась к груди дитятки, которое уже переросло ее больше чем на голову. Три года назад они еще были почти одного роста.
Милозора оторвалась от груди сына, схватила его за руку и потащила к отцу. Бранемер неуверенно улыбнулся; Пребран низко поклонился ему, выражая сыновнюю покорность, и Бранемер осторожно обнял его. Они совсем друг от друга отвыкли, к тому же теперь прежний отрок стал ростом вровень с отцом. Если бы не борода, седина и морщины – совсем одно лицо и одна стать.
Народ начал издавать радостные крики. У людей на глазах творилось чудо: старый князь обернулся собой-молодым. Все знали, что род Витимеровичей под угрозой, и вот продолжатель и прямой наследник его вернулся, как из-под земли выскочил! Да еще таким молодцом! Да еще с невестой!
– Что, и невесту привезла? – Бранемер бросил взгляд на белую фигуру в санях. Даже попытался пошутить: – Хороша ли?
– Хороша! – выразительно заверила Лютава, приподняв брови и имея в виду: ты сам точно такую же выбрал. – Хочешь глянуть?
– Так… не по чину – до свадьбы… Вот завтра бы… – начал он и осекся.
Потому что завтра он намеревался играть совсем другую свадьбу: свою с Унеладой. А теперь место жениха, разумеется, займет его сын, да и невеста будет другая, а Унелада… Что с ней теперь делать? Он даже не мог сразу сообразить, рад ли этим переменам – хотя не радоваться возвращению единственного сына, конечно, не мог. Но Бранемер уже так привык к мысли, что жених здесь он… Даже готов был взглянуть на сына с невольной ревностью, но тут взор его вновь упал на девушку в санях, под белым покрывалом. Вот это – невеста Пребрана. А Унелада…
Сейчас никто не мог сказать, не осталась ли плененная Лада без жениха. С площадки Хортеслава перенесли на Медвежий двор, в избу Огневеда. Сердце билось, он дышал, но в себя не приходил, и не пришел до самого вечера. Его пытались привести в чувство обычными средствами, но Соловей, растолкав кметей, глянул и охнул. Словно выбитый ударом секиры, дух Хортеслава умчался так далеко, что даже волхв не мог проследить его путь. И пока все оставалось без перемен.
О судьбе нареченного зятя Лютомер и Лютава должны были узнать как можно скорее. Но объявить о поединке Бранемер не мог: язык отказывался шевелиться. Непонятная робость, подавленность сковали его рядом с этими санями, где сидела будущая невестка.
– Сына в дом берите, а невесту к Ладе в подземелье отвезем, – продолжала Лютава, заметив, куда он смотрит.
– Зачем? – удивился Бранемер. – Ведь там… уже есть одна…
Лютава усмехнулась и знаком подозвала его ближе. Встав так, чтобы загородить девушку от людей, она подняла покрывало. И Бранемер отшатнулся. Он увидел лицо уже знакомое: по осени, да и всю эту зиму в воспоминаниях оно внушало ему восхищение и надежду. Теперь же оно стало бледным, мрачным, в туманно-серых глазах под суровыми черными бровями проглядывала смертная жуть. От нее ощутимо веяло холодом, и он вдруг отчетливо понял, что она и привезла с собой этот несвоевременный холод и снег.
Он едва не спросил: «Что ты с ней сделала?» – как будто Лютава была злой колдуньей, превратившей ласковую весну в лютую зиму. Однако успел сообразить, что извлечь Унеладу из горы едва ли смогла бы даже ее мать. Значит, девушка – другая. Да полно – другая ли?
– Она – дочь моего брата, поэтому они так похожи, – пояснила Лютава, сама зная, что говорит лишь ничтожную часть правды. – Им нужно до завтра побыть вместе.
– Пусть княгиня хоть покормит ее, – предложил Бранемер, безотчетно желая немного задобрить эту юную Марену перед встречей с его драгоценной Ладой. – Для завтрашнего там уже наготовили всякого… А ты и Лютомер со мной пойдемте. Надо вам показать кое-что.
***
Младину привезли к избе, предназначенной для гостей, и провели внутрь прямо в покрывале. Здесь же обнаружился Радом, а Лютава и Лютомер куда-то исчезли. В избе было холодно, поскольку гостей сегодня не ждали, местные принялись топить печь, женщины принесли пирогов, каши, жареных кур и рыбы из числа приготовленных для завтрашнего пира в честь пробуждения Лады. Вскоре пришла княгиня Милозора. Ей с трудом удалось оторваться от Пребрана, которого она усадила за стол в княжеской избе, но обычай призывал ее позаботиться о гостях. Собственно, ей не стоило видеть Младину до свадьбы, но Лютава ушла с Бранемером в святилище, покинув девушку ее заботам. Да и любопытно ей было – все-таки будущую невестку, жену для единого чада привезли. Прибытие Младины означало, что теперь, после всех тревог, все будет совсем-совсем хорошо: Пребран женится, избавится навек от медвежьей шкуры, а заодно и утвердится в правах наследника и следующего князя. А потом пойдут внуки… Думая об этом, Милозора чувствовала, как в ее иссохшей от тоски груди разливается нечто огромное и горячее, будто целое солнце. Он нежданного счастья она была сама не своя, словно пьяная: раскраснелась, смеялась на ходу, смотрела шалыми глазами и с трудом могла взять в толк, что от нее, как от хозяйки, сейчас требуется. Челядь тоже бегала себя не помня, поэтому на дворе и в избах было много шуму, но мало толку. Впрочем, Младина ничего не замечала.
За эту зиму она привыкла к дороге, привыкла отогреваться в чужих избах и есть за чужим столом. И сейчас у нее не было ощущения, что здесь ее долгий путь наконец-то завершился. Она приехала в род будущего мужа, перед ней стояла ее будущая свекровь – «матушка родная» или «медведица лютая», как повезет. Но Младина смотрела сама на себя из какой-то немыслимой дали, и все происходившее с ней казалось неважным. Важным было только то, что между нею и небесным огнем стояла темная туча, и ее требовалось преодолеть.
– Ешь, бедненькая! – приговаривала Милозора, остановившись у стола. – Намерзлась небось по дороге! Какой холод-то завернул – мы уж думали, все, весна-красна, а вчера опять снег выпал, да как густо!
– Кабы не выпал, матушка, мы бы сейчас тут с вами не сидели, – многозначительно заметил Радом.
Он все делал Младине знаки глазами и бровями: да очнись ты! – изо всех сил стараясь подавить жуть, которым веяло от ее сумрачного взгляда. Да, далеко она ушла от той робкой девушки, что однажды весенней ночью пробиралась через поля!
– И то правда… Ты ешь, ешь! – Милозора легонько погладила Младину по волосам. – Вам баню топят, скоро готово будет, отогреетесь… Отдохнете… завтра такой день… И Лада, и, может, свадьба… Кто бы знал!
Она опять вдруг расплакалась, не в силах выдержать этого счастья, готового разорвать ее ветхое сердце.
– Кто же знал… что жених-то… что воротится мой голубочек беленький… сыночек мой… Уж совсем думали, отец опять жениться будет… Совсем он собрался… А тут еще этот приехал…
– Кто? – Младина в первый раз подняла голову. Она с самого начала хотела спросить о Хортеславе и лишь с трудом сдерживалась, пытаясь осмотреться.
– Ну, жених ее… Лады.
– И что? – Младина встала из-за стола и повернулась к ней. – Где он?
– Да князь-то невесту отдавать не хотел. Он же себе хотел, – довольно бессвязно рассказывала Милозора, утирая белым платком то морщинистые щеки, то раскрасневшийся нос. – Кто же знал, что вы приедете… Он и не верил, мне так мнится. А тот говорит: отдавай мою невесту! Князь говорит: кто одолеет, того и будет невеста, тот, значит, и пойдет под землю Ладу будить…
– Ну и что? – Младина взяла ее за руки, и Милозора даже перестала плакать, подняла глаза, пораженная тем, какие холодные руки у ее невестки.
– Лежит теперь у Огняши, ни жив ни мертв, ни здесь ни там. Огняша сам сказал. Говорит, ни в Навь он нейдет, ни в Явь назад… И как же быть-то? Невеста без жениха осталась. А что-то его дед скажет, князь полотеский? Молодой такой парень хороший, жалко тоже…
Ни жив ни мертв… Младина сильнее сжала ее руки, будто в поисках опоры, и закрыла глаза. Перед мысленным взором вновь встало: зеленая трава под белым снегом, два источника – прозрачный и синеватый – и вьется над ними сокол со спутанными лапами, не может приблизиться ни к одному, ни к другому.
…Что-то мелькнуло во тьме перед глазами – белый волк вспорол метель мощным прыжком, привычно преодолевая грань Той Стороны… И рухнул в снег, со всего маху ударившись о ледяную стену, уходящую ввысь, в черноту. Выл ветер, свистели снеговые вихри, и плотная белая пелена засыпала волка, сжавшегося под стеной, оглушенного болью, изумлением и обидой…
Это видение проскользнуло так быстро, что Младина заморгала, пытаясь понять, где она и где это все. Но пелена растаяла, она вновь стояла в избе, и еще звучали в памяти слова. «Молодой такой парень хороший, жалко тоже…»
Она вдохнула – и не смогла выдохнуть. Вся тяжесть зимнего снега навалилась ей на грудь. Казалось, она так близко к нему – но вновь встала между ними грань миров. Она – здесь, а он? Нигде. Она, наверное, может сейчас увидеть его тело, но что в нем толку? Они не встретятся по-настоящему, пока он не воротиться в Явь или пока она не найдет его в Нави.
– Где он сейчас? – едва шевеля губами, выговорила она.
Она хотела убедиться, что на этот раз никакой ошибки нет.
– У Огняши положили.
– Где это?
– Медвежий двор. Там и Лада, там и волхвы-хранители живут.
– Пусть меня проводят.
– Да зачем тебе? – Милозору все больше пугала ее странная невестка.
Она вела себя совсем не так, как подобает, и это уже нельзя было объяснить усталостью долгого пути, горем разлуки с родными и робостью среди чужих людей – теми чувствами, которые полагалось испытывать любой девушке на ее месте. И ее удивительное сходство с той, что сидела под землей, пугало – девушка казалась мороком, блазнем, навкой, вылезшей из могильного мрака и принявшей знакомый облик.
– Так нужно, – выдохнула Младина, почти нежно сжимая руки этой пожилой женщины и совсем не помня, кто она такая. – Пока я его не увижу, весна не наступит. Лада не освободится. Свадеб никаких не будет. Зима будет. Всегда.
– Но что же ты… сейчас прямо пойдешь… – пробормотала Милозора и невольно попятилась.
На лице Младины мелькнуло недоумение. Она вообще не понимала, что такое «сейчас». Время для нее исчезло – точнее, исчезла человеческая способность делить время на отрезки.
Она взяла с лавки укладку с подарками для Лады, которую всю дорогу держала на коленях, безотчетно подняла платок с плеч опять на голову. Потом вышла из избы и побежала через густеющие сумерки к воротам городка. Все холодало, и сторожа у ворот притоптывали, с нетерпением дожидаясь, когда князь со старшими гостями вернется, можно будет запереть и уйти в тепло. Когда Младина проскользнула мимо них, никто и не подумал, что эта девушка в черном овчинном кожухе – та самая невеста, будущая молодая княгиня, которую ждали столько лет и уже отчаялись дождаться.
А ей не требовались провожатые и указания. Она была здесь впервые, но всем существом чуяла, где находится Ладина гора – как если бы на ее валах горели три кольца обрядовых костров, указывая путь в ночи. Она чувствовала ее, как змея чует тепло, как волк чует запах крови. Близость носителей божественного пламени была для нее совершенно очевидна. Но в ней сейчас оставалось так мало от Младины из Заломичей, что они и не удивлялась этой своей осведомленности. Все в ней было подчинено одной цели, одному стремлению. Она уже не могла даже испугаться происходящего с ней.
***
– Я не могу!
Лютава сбросила с головы вывернутый волчий кожух. Лицо ее выражало почти ужас.
Она стояла на коленях в тускло освещенной избе Огневеда. Сам хозяин и с ним Соловей сидел в дальнем углу, вокруг стояли Лютомер и Бранемер, а на лежанке вытянулось бесчувственное тело парня, которого она считала своим будущим зятем. Выглядел он – как на краду кладут: большие черные круги под закрытыми глазами, бледное лицо, волосы прилипли ко лбу. Особых повреждений, кроме ушиба головы, на нем не было, и он едва заметно дышал. Бранемер не зря привел сюда Лютаву с братом: он надеялся, что хотя бы эти двое сумеют найти ведогон Хортеслава там, куда его швырнул удар княжеской секиры. Но даже Лютава, уж какая, казалось бы, опытная путешественница по тропам незримых, не смогла войти туда, куда стремилась. Стоило ей закрыть глаза под волчьим кожухом и «поплыть», как она вновь выплывала в Явь и обнаруживала себя все там же. Это напоминало попытки войти в дверь, нарисованную палочкой на земле. Грань Той Стороны стала непроницаема, как земная грудь для обычного человека. И для Лютавы это было так же страшно, как обычному человеку проснуться и обнаружить, что его не слушаются ноги.
Она подняла глаза на брата; его лицо выглядело таким мрачным, что сейчас он особенно походил на своего божественного отца в облике зверя. В голове у него еще гудело после неудачной попытки пробить стену Той Стороны, которая вдруг стала ледяной.
– Я ж не хотел! – в десятый раз воскликнул Бранемер – шепотом, будто боялся разбудить раненого, хотя только об этом все и мечтали. – Разве ж я его убить хотел? Что я – дикий какой, кровью дорогу Лады поганить? Да и… Он же князю Зимобору старший сын, хоть и отдан полочанам…
У Бранемера были основания для досады и тревоги: умри сейчас Хортеслав – и старший князь всех днепровских и дешнянских кривичей станет его кровным врагом.
Лютава сжала губы, стараясь удержаться и не сказать то, что сказала бы любая женщина на ее месте: «А о чем ты думал, когда увозил невестку своего старшего князя? Когда принимал вызов его сына? Понятно, о чем! Вернее, чем!» Но разговоры об этом сейчас были бесполезны.
– Здесь что-то есть. – Лютомер приблизился к Хортеславу и провел рукой над его головой. – Чем ты его так? – Он перевел взгляд на Бранемера.
– Обухом… Но он же в шлеме был!
– А тебе оружие не заговаривали? – Лютомер обращался к князю, но при этом бросил вопросительный взгляд на Огневеда.
Тот хмыкнул, отвернулся, но потом сурово посмотрел на Бранемера: сознавайся, мол.
– Мне… науз дали для него. – Бранемер вздохнул.
– Какой? – вскинулась Лютава. – Покажи. Кто делал?
Увидев науз, она могла бы разобрать, что за чары наложены и как с ними бороться. И тоже посмотрела на Огневеда: лучшего искусника по этой части, которого она знала в земле дешнянских кривичей. Тот снова хмыкнул, но промолчал. Чего говорить? Сейчас она сама все поймет.
Бранемер полез за пазуху и вынул красный шнур с узлами. Лютава схватила его и тут же ахнула: узнала работу дочери.
– Это она! – Лютава выронила науз и схватилась за щеки. – Она… на своего же…
Она закрыла лицо руками и еще зажмурилась, пытаясь прийти в себя от потрясения и сообразить, что же теперь делать. Ее дочь, будучи Ладой, сделала науз, который обеспечил победу похитителю – Велесу – и обрек на поражение ее нареченного жениха, явившегося за ней во вражеский стан – Перуна! Стоя на пути божества, она повернула в другую сторону!
– Вот почему зима воротилась… – глухо из-под ладоней простонала Лютава.
У нее теснило в груди, будто сердцу не хватало места. Мысли метались. Надо что-то придумать, причем быстро. Но не поздно ли что-то изменить?
– Вставай! – бросил ей Лютомер. – И беги за своей дочерью. Вот почему никого из нас Та Сторона не принимает! Она его погубила, ей за ним и идти!
Лютава молчала и не шевелилась, пытаясь это представить. И не могла.
– Так не бывает, – прошептала она, будто великую тайну, хотя все присутствующие и сами все это прекрасно знали. – Лада не ходит за Перуном! Это он приходит за ней. И если он не придет, она…
«Навек останется в плену», – мысленно хором окончили двое мужчин.
Лютава снова закрыла лицо руками. Ее дочь тоже это знала! Унеладе семнадцать лет, она давным-давно взрослая и выучена всему, что нужно княгине и жрице. Она сознательно сделала так, чтобы остаться здесь.
– Пока она не вышла в белый свет, она сможет пройти, – сказал Лютомер. – Сейчас она на Той Стороне. Иди к ней! Отправь ее за ним.
Лютава встала и сделала шаг к двери. Она знала, что должна попытаться. Но не видела возможности для своей дочери-Лады пройти туда, куда та сама же отослала ведогон Хортеслава. Для того чтобы пройти в те края, нужна совсем другая…
И едва она вскинула голову, просветлев лицом, как дверь отворилась. В избу ворвался порыв такого холода, что мужчины невольно обхватили себя за плечи. И, будто внесенная ветром, в круг света от единственной лучины вошла имена та, о ком они подумали. Та, что сможет пройти.
Но на них она не смотрела. Младина обошла Лютаву, как дерево, даже не взглянув на нее. Ее остановившийся взор был прикован к лежащему.
Она застыла в двух шагах от лежанки и стояла, прижав обеими руками к груди укладку, почему-то похожая на зимнюю березу, окутанную снегом и безмолвную. Ее лицо с приоткрытым ртом было неподвижно, но на нем постепенно проступало чувство – будто солнце вставало из глубокой воды. Наконец она сделала еще шаг, подняла руку, словно хотела прикоснуться к лежащему, но уронила ее, не осмелившись.
Это было то самое лицо. Не похожее, как у Веляши, а истинное. Эти русые кудри. Она сделала еще шаг, положила укладку на пол и робко присела на самый край лежанки, чтобы быть поближе к нему. Ей все казалось, что их разделяет тонкая, прозрачная, но непреодолимая грань. Или она сама незаметно ушла за нее, как той ночью в Осенние Деды. Она не знала, наяву эта их третья встреча или во сне. Даже не думала об этом. Важно было одно: он спал и не видел ее.
Она легко, будто сухой лист, положила руку ему на грудь, наклонилась.
– Это я… – прошептала она, почти одним дыханием, так что даже острый слух Князя Волков не разобрал ее слов. – Я пришла… Ты слышишь меня? Проснись…
И тут же почувствовала, что он ее не слышит. И не может слышать, потому что его здесь нет. Здесь находилось только тело, а дух, ведогон, умчался в такие дали, до которых и не докричишься.
И впервые за все это время она ощутила себя покинутой. Боль резким ударом вошла в сердце, будто холодный клинок; Младина судорожно вдохнула открытым ртом, и слезы потекли по щекам, закапали на его грудь.
– Куда же ты… – будто умоляя, шептала она. – Я пришла… Я так долго искала тебя… через леса, через реки… А ты ушел… вернись… вернись ко мне…
Она опустила голову, прижалась щекой к его лбу, заливая его лицо слезами. Лоб его был прохладен, как зеленый лист на рассвете, и слезы ее падали на него, будто роса. И чем яснее она понимала, что прикасается к настоящему человеческому телу и никакое это не видение, тем яснее ей становилось, что кроме тела, тут ничего нет.
– Он не проснется… – Лютава, опомнившись, осторожно тронула ее за плечо. У нее у самой на глаза просились слезы. – Он не услышит. Так его не разбудить. Дух его заблудился…
– Я знаю! – Младина вскинула голову, обеими руками продолжая держаться за Хортеслава. – Я вижу! Сокол мой ясный, вьешься ты меж двумя ручьями, в одном мертвая вода, в другом живая. Чары колдовские тебе ноги спутали, ножи острые твою грудь поранили, и нет тебе дороги ни на тот свет, ни на этот.
– Она видит! – шепнула Лютава, кинув быстрый взгляд на брата. В ее лице отразилась лихорадочная надежда, и она схватила Младину за плечи. – Иди! Ты должна пойти и вернуть его! Может быть, кроме тебя, никому это не по силам.
Младина снова наклонилась к Хортеславу, ласково провела пальцами по его лицу. Он лежал здесь, ее Перун, погруженный в тяжелый зачарованный сон, и ей не было к нему дороги. Она схватилась за лоб: вдруг навалилось ощущение, что все это было уже много, бесконечно много раз… много лет… целую вечность. Она сама стелила ему зимнюю постель из темной шерсти снеговых облаков и сидела над ним, напевая ласковую колыбельную песнь… Любовалась его лицом с закрытыми глазами, но даже не смела прикоснуться холодными тонкими пальцами к высокому крепкому лбу, к золотисто-рыжей бороде, огненно-светлым бровям. Его широкая грудь мерно вздымалась, от сонного дыхания колебались зимние тучи, а изредка прорывающийся могучий храп разносился над землей раскатами грома, заставляя род человеческий дивиться отголоскам грозы в студен-месяц. И тогда молодая Марена нежно улыбалась, радуясь его несокрушимой жизненной силе. А он даже не знал о том, что она сидит рядом, и не ее видел во сне небесный воин…
И она уже едва различала очертания лежащего тела: перед ее глазами сияло само солнце, укутанное в темную пелену облаков. А она была бездной, жаждущей тепла и света этого пламени. Но зато все дороги вниз были открыты ей и знакомы. Она была хозяйкой того мира, где предстояло вести поиски.
Лютава хотела еще что-то сказать, но сама себя зажала рот рукой. Лицо девушки вдруг вспыхнуло, будто изнутри ударил свет какого-то черного солнца – солнца полуночи. Она все так же сидела на лежанке, положив обе руки на грудь бесчувственного Хортеслава, но ее здесь уже не было, и ее не догонят брошенные вслед слова.