Когда рассвело, один из братьев – старший, Вершилад, – проводил Младину в Ратиславль. Сейчас он принадлежал к «волчьей стае», заходить в город ему было нельзя, и он только указал ей ворота и пронзительно свистнул, призывая находящихся внутри открыть. В эти дни, когда на острове собиралось множество чужих «волков», ворота на всякий случай держали закрытыми и несли дозор круглосуточно.

Княгиня уже не спала и ждала ее. Младину проводили в дом ее родителей, где обитало много поколений угренских князей: с тех пор как их пращур, Ратислав Старый, явился сюда с верховий Днепра. Он состоял в родстве с предками смолянских князей, но смоляне являлись старшим родом по отношению к угрянам, которые выделись как самостоятельное племя уже здесь, осев на реке, заселенной в то время голядью.

– Ну что, понравился тебе жених? – спросила княгиня Семислава. – Он ведь уже нашелся?

– Нашелся… – Младина вздохнула.

– И что ты невеселая такая? – Княгиня взяла ее за руку. – Не понравился? Так это он же в лесу три года безвылазно жил. Как в люди выйдет, помоется, приоденется, будет молодец хоть куда.

– Он не хочет жениться. Говорит, в лесу ему лучше.

– А что он видел-то, кроме леса? Многие отроки так говорят, пока домой не вернутся, на девок не поглядят. Или ты… потому что он оборотень? – осторожно добавил княгиня. – Но это тоже не навсегда. После женитьбы он уж не будет оборачиваться. Ну, не должен. Вот, посмотри! – Она вскочила с места. – Я тебе кое-что должна показать.

Она ушла к укладке, сняла с нее шелковую покрышку, порылась и извлекла почти с самого дня другую укладку, маленькую. Принесла ее на стол и поставила перед Младиной.

– Когда князь Бранята семь лет назад приезжал невесту сыну искать, он подарки привез. Знал ведь, что за оборотня сватает, а за такого жениха не всякий отец отдаст. Потому и подарки привез для невесты особенные.

Она подняла крышку, потом шелковый платок, прикрывавший содержимое укладки.

– Вот, смотри, – с благоговением произнесла княгиня, положив вторую руку на плечо Младине.

Та увидела три предмета. Серебряное блюдо размером с две сложенные ладони, золотую палочку и золотую же иглу, вколотую в клочок красного шелка.

– Что это?

– Блюдо, веретено и игла золотая. Это вещи из Ладиного подземелья. В разные времена дешнянские князья своим женам подарки подносили, то есть через них – самой Ладе. И дешнянские Лады, пока всю зиму под землей сидели, в это блюдо глядели, на это веретено пряли, этой иглой шили. Сама Лада этими вещами работала, поэтому и имеют они силу великую. И Бранемер их привез в дар своей будущей невестке, той, что согласится за его сына выйти и его из зверей в люди вернуть. Он хотел дочь самой Лютавы высватать, да Улада уже была сговорена для полоцкого княжича. Тогда Лютава ему тебя предложила, племянницу свою. Дары сюда к нам привезли, и отец их принял, хоть тебя самой и не было тогда у нас. Но Лютава обещала: как срок придет, ты вернешься. Вот я это все и хранила для тебя. Теперь это твое.

Младина осторожно взяла из ларца золотой стрежень. Вот оно, то самое веретено Рожаниц, на которое наматывалась причудливая нить ее судьбы. Чудится ей, или оно и впрямь кривовато? Оно было не из цельного золота: основой служило обычное деревянное веретено, одетое в тончайший золотой лист. Видимо, заморская работа. Ибо столько золота сразу Младина не видела никогда и ни у кого. Она не могла отделаться от ощущения, будто держит в руках кусочек застывшего солнечного луча.

– Серебряное донце, золотое веретенце… – пробормотала она.

В памяти всплыли обрывки из давным-давно слышанного сказания, где что-то такое было…

– Ну, что? – Семислава заглянула ей в лицо, улыбаясь. – За такие подарки можно взять жениха, что под медвежьей шкурой ходил?

Младина вздохнула и положила золотое веретенце назад на серебряное блюдо в ларец.

– Это не мой жених! – объявила она, подняв глаза к лицу матери. – Значит, и подарки не мои.

– Как – не твои? – Княгиня снова села напротив, чтобы лучше видеть ее лицо.

– Кто-то наше прядево все перепутал. Я, когда ждала вчера в избе, думала, ко мне другой жених придет.

– Какой – другой?

– Тот, который с Унеладой обручен. Хортеслав, сын князя Зимобора.

И она рассказала все матери – начиная с Купалы, когда ее собирались отдать замуж в род Леденичей, а она повстречала Хорта – сама не зная где, не то во сне, не то в Нави. Княгиня молча слушала, не сводя с нее глаз: о том, как Младина еще раз виделась с женихом во сне, о встрече с Велебором, который поразил ее сходством с Хортеславом, на самом деле, его родным старшим братом.

– И вот вчера мне братец Радом рассказал, что жених-то есть, да не про меня. А сестры моей это жених. Что же мне теперь делать?

Семислава не сразу ответила, а довольно долго сидела, задумавшись.

– Уж не перехитрила ли Лютава сама себя… – пробормотала она через какое-то время. – Ты ей не рассказывала все это?

– Нет. Я пока с ней была, то думала, что Хорт со мной и обручен и я его-то здесь и увижу. Он ведь волчью шкуру носит, даже летом у него поясок волчий – вот я и не удивилась, когда отец сказал, что он должен быть среди волчьих вожаков.

– Он шкуру-то не поэтому носит! Лютава не рассказывала тебе о Младине?

– О какой?

– Вещей виле. В честь которой тебе дали имя. И почему тебе его дали.

– Рассказывала, но я не очень уразумела…

– Может, в том-то и корень всего. Много лет назад, еще до женитьбы, Лютомер получил от князя Зимобора венок вещей вилы – девы будущего, Младины. Тому, у кого ее венок, она обещала удачу и победу во всем, но запрещала любить других женщин. Она уже показала, какой неумолимой и мстительной может быть. Зимобор тогда хотел жениться на Дивине и боялся, что вещая вила погубит и ее, и их потомство. Лютомер забрал у него венок. Ему тогда победа была нужна больше, чем любовь, и он верил, что сумеет себя обезопасить. Ведь он – сын Велеса, не то что Зимобор. А Зимобору и Дивине посоветовал, чтобы их дети, особенно старшие, получили «волчьи» имена и носили с собой хотя бы клочок волчьей шкуры – ведь вилы боятся волков. Поэтому их старший сын был назван Хортеславом и всегда носит часть волчьей шкуры. Но Лютомер и сам не хотел всю жизнь прожить во власти вещей вилы – он был наследником своего отца, угренским князем, ему нужно было самому жениться и оставить потомство. Когда пришла весна, он вызвал вилу Младину и ушел вместе с ней на Велесовы Луга. После этого начался новый круг: прежняя дева стала матерью, прежняя мать – старухой, а прежняя старуха возродилась в облике девы. И эта новая дева была дочерью Велеса, но и дочерью Лютомера. Так получилось, что все три вещие вилы стали расположены к нему, а младшая из них приходится сводной сестрой всем его детям. В том числе и тебе. Но еще было проклятие Чернавы, наложенное на меня и мое потомство. Чтобы спасти тебя от него, Лютава дала тебе имя Младины. Ты – сестра и тезка девы будущего, которую не одолеть никому, потому что она любого врага переживет. Это защитило тебя. Но вместе с тем Лютава, похоже, наделила тебя и Хортеслава такой судьбой, о которой сама и не думала. Его родители боялись, что на него заявит права та, другая Младина – младшая из Рожаниц. Но этот зарок с нее перешел на тебя. Кто-то еще этому помог…

– Лютава сказала мне: Чернава пыталась отдать меня Марене, хотела моей смерти, а Марене понадобилась моя жизнь… – припомнила Младина, пытаясь уложить все это в голове. – И сказала, что это не одно и то же.

– Да… – Семислава взглянула ей в глаза и отвела взгляд. – Марена… где-то очень близко. Я чувствую ее рядом, когда вижу тебя.

– Но что же мне теперь делать? – повторила Младина. – Если сама Марена мне Хортеслава отдала, а он с моей сестрой обручен…

– А знаешь что? – Княгиня задумчиво посмотрела на укладку. – Если он тебе так дорог, попробуй его выкупить у твоей сестры.

– Выкупить?

– Да. Отдай ей эти дары, – она кивнула на укладку, – пусть она возьмет назад то, что принадлежит дешнянской Ладе, а взамен отдаст тебе парня.

– Ты думаешь, она может согласиться?

– Думаю, да. Ведь дешнянской Ладой должна была стать ты, а стала она! Она захочет получить эти вещи, и, наверное, пожелает остаться на Десне вместо тебя. Ведь она пошла с Бранемером по доброй воле.

– Но говорят, он ее умыкнул…

– Нет. – Семислава покачала головой. – Ведь он увез ее, чтобы отправить в Ладино подземелье, потому что у него в роду нет ни дочери, ни сестры, ни невестки, которая могла бы пойти туда. Но Ладой нельзя сделать силой, это оскорбит богиню. Эта служба исправляется только по доброй воле. И кому, как не Браняте, это знать! Ведь и мать его была Ладой, и бабка, и прабабка… и жена в молодые годы. Забирай! – Семислава закрыла укладку и подвинула к Младине. – Это твое. Распоряжайся как хочешь.

Младина взяла укладку со стола и поставила себе на колени. Она еще не осознала целиком все, что узнала в последнее время, но теперь она поедет на Десну не с пустыми руками.

– И еще запомни. – Княгиня снова подошла и обняла ее за плечи. – Дева будущего – твоя сестра. А значит, она на твоей стороне.

Всего два дня Младина провела под кровом своей матери, и вот ее уже вновь ждали у дверей знакомые сани. Весна стучалась в ледяные двери, и приходилось спешить, чтобы добраться до Десны, пока не порушился санный путь. Ее приданое пополнилось укладкой с дарами Лады – о чем никто не знал, кроме нее и родителей. С ними же ехал Пребран, которого все считали ее женихом: ведь именно ему старшими родичами она была обещана много лет назад, что, на самом деле, и сделало невозможными все иные замыслы об устройстве ее судьбы. Потому-то дева будущего и уводила с ее пути всех прочих женихов – она-то знала. А Младина теперь все настойчивее думала о том, чтобы попробовать повидаться со своей сводной сестрой и обратиться с вопросом… или с просьбой. Однако для начала следовало испробовать тот способ, который предложила мать. Княгиня Семислава ведь тоже, благодаря своему роду и положению, был почти богиней, ее стоило послушать.

Тронулись в путь немалой дружиной. Князь Лютомер сам поехал, чтобы отвезти своему, как считалось, будущему свояку Бранемеру его потерянного и найденного сына, а с ним невестку. Ехала Лютава, чтобы выполнить все свои обещания и забрать собственную дочь. Ее сопровождал Радом со своей стаей. Вторая такая же стая принадлежала Пребрану. Тому было не слишком приятно общество стольких чужих людей, и поначалу он держался в стороне, и вечно надвигал шапку на самые глаза, так что видно было только нос и бороду. Однако Радом не жалел сил, чтобы растормошить и развеселить «зятька», и в конце концов ему это удалось: через несколько дней пути Пребран уже не так дичился будущей родни, подолгу беседовал на ходу с Радомом, даже улыбался.

Раза три Младине случалось увидеть его улыбку, и в такие мгновения она думала, что этот жених мог бы оказаться не так уж плох. От улыбки его лицо светлело, и хотя красавцем он не становился, вид у него делался довольно располагающий. А к тому же он был высок, могуч, ловок и к тому же оказался умельцем на все руки: чинил обувь и упряжь, резал из дерева дивной красоты ложки; однажды Младина видела, как он пришивал заплатку себе на рубаху, и мысленно признала, что и сама не сделала бы лучше. Даже чулки он умел вязать, что среди парней редкость. Сказывалась и привычка, и намерение жить в лесу, надеясь только на собственные руки. Он был сдержан, но в нем не ощущалось никакой злобы и враждебности. Просто, как однажды вечером объяснил ей Радом, Пребран за последние семь лет слишком привык к мысли, что ему нет места среди людей, и был почти не знаком ни с обычным укладом человеческой жизни, ни с женщинами. Теперь, когда она сумела удержать его от обращения, он понял, что пути назад для него не закрыты, но еще не решил, рад ли этому. При этом Радом ухмылялся и подмигивал Младине, давая понять: от нее зависит, чтобы Пребран поскорее решил этот вопрос в пользу свадьбы. «Только не со мной!» – ответила она про себя.

Ибо, при всех своих достоинствах, явных или возможных, Пребран не был Хортеславом. А при воспоминании о Хорте Младина ощущала нечто подобное мягкому удару молнии, освещавшей все ее существо. Она сотню серебряных блюд и золотых веретен не пожалела бы, лишь бы получить право на него.

Они ехали хорошо известным путем, и угрянских князей давно знали в городках на Рессе, Неручи и Болви, впадавшей в верхнюю Десну. В городе Чадославле жила Лютамерова родня, и там встреча тоже началась с изумления и восклицаний, до чего же Младина похожа на Унеладу. Всех весьма порадовала новость, что Лютомер и его сестра едут забрать Унеладу. В ответ Чадославичи рассказали о том, как зимой здесь побывал княжич Хортеслав и помог им отбиться от лиходеев.

Младина слушала, не дыша. Не так уж давно эти люди видели Хорта. Ее радовало, что он проявил себя таким отважным воином, и отчасти позабавило то, что она, можно сказать, довершила его дело: он с дружиной разбил ватагу Хвалиса, а она покончила с самим вожаком.

– Прямо не парень, а Перун! – восклицал Благота, здешний старейшина, рассказывая о сражении в лесу.

А Младина вздрогнула, услышав это. Что-то в ней отозвалось на упоминание о Перуне. Да, Хортеслав был как никто иной из живущих схож с молодым богом грозы и воинской удали. Может быть, поэтому ее так тянуло к нему. Та сила, которую она чувствовала в себе, отзывалась на его силу, и, возможно, она-то и толкала их друг к другу. «Ты – моя любовь к нему…» – говорила ей когда-то лунная женщина. И, заново вспомнив об этом, Младина укрепилась в вере в свое будущее счастье. Ведь это было счастье самой богини, а та уже сумеет его устроить. И снова пришло нетерпение достичь конца дороги. Близился срок, когда Марена уходит из земного мира. И если она чего-то хочет от Младины, то откладывать исполнение задачи больше нельзя.

Ведь у хозяйки зимы почти не осталось времени: в воздухе веяло запахом влажной земли, и все опаснее было ехать по серому льду среди луж талой воды. Снег посерел, деревья издавали запах сока. До Ладиного дня оставалось совсем чуть-чуть.

***

Приближение весны радовало всех, но только не дешнянскую княгиню Милозору. Она чувствовала себя той Мареной, которой пришел срок умирать – но только без надежд на возрождение. Она стояла на пригорке над рекой, глядя на серый лед, покрытый лужами, и ждала, пока вскроется река. Вскроется и унесет ее за небокрай вместе с тающими грязными льдинами. Жизнь ее прошла даром, так не пора ли ей заканчиваться? Княгиня была ровесницей своего мужа, но выглядела старше: порастерявшая зубы, морщинистая, поседевшая, высохшая, с потухшими, словно выцветшими глазами. Против воли ей все вспоминалась та далекая-далекая осень, когда она выходила замуж: увядание трав и деревьев тогда означало для нее начало новой жизни, и будоражащий запах палой листвы до сих пор вызывал в памяти тогдашнее счастье, наилучшие ожидания. Она хорошо помнила, каким красавцем был юный Бранемер тридцать лет назад – рослый, сильный, уверенный. Ей он казался самим Перуном, и она не сомневалась, что они проживут счастливую жизнь и умрут среди многочисленных правнуков.

Первый год она была счастлива, гордясь пышным, ярким убором молодухи, как всякая юная женщина на ее месте. Но месяц за месяцем нарастало разочарование, нетерпение. Через два года она уже изводилась, носила тканину и пряжу к источнику Макоши, лила молоко в воду, обвязывалась наузами и пила отвары трав, помогающих плодовитости. Годы шли, а ничего не менялось, и убор бездетной молодухи превратился в знак позора.

Только через двенадцать лет богини наконец послали ей долгожданное дитя. Но не прежде, чем она пережила великую печаль: Бранемер, больше не в силах жить без наследника, нашел себе новую жену. Ему привезли Лютаву, дочь угренского князя Вершислава. Не может быть у князя двух княгинь одинаково высокого рода, поэтому с угрянами был заключен ряд: Лютава идет сперва в младшие жены, но после рождения ребенка станет княгиней. Не далее чем через год Милозоре предстояло или убраться из Витимерова, или стать нянькой при чужом ребенке и подавать умываться новой княгине. Другая бы злобилась, проклинала соперницу и даже попыталась бы ее извести, но Милозора, добрая и совестливая женщина, пыталась радоваться за мужа, который наконец сумеет продолжить род если не с ней, так хоть в обход нее. До того она уже призывала к себе смерть, чтобы освободить его и не стать губительницей рода Витимеровичей.

И вот тут, в миг ее величайшего отчаяния, пришло счастье. Милозора обнаружила, что затяжелела. Она узнала об этом в преддверии солоноворота, и дева-удельница во сне предсказала Бранемеру сына, могучего витязя. А Лютава, проводившая зиму в Ладином подземелье, весной исчезла, будто растаявший поутру сон. Милозора осталась дешнянской княгиней, единственной женой своего мужа, а в Перунов день уже была матерью обещанного сына. Ликованию ее не было предела: почти все, о чем она молила богов эти двенадцать лет, пришло к ней.

Счастье ее, как и несчастье, продолжалось двенадцать лет. А потом она первой увидела, как однажды ночью ее единственный сын, рослый, малоразговорчивый отрок, прямо на глазах превратился в молодого медведя. И она узнала, что родила оборотня.

И вот прошло семь лет. Если до Перунова дня ее сын, которого она не видела уже три года, не вернется в дом и не возьмет жену, он станет медведем навсегда. И она, Милозора, окончательно сделается бездетной, какой уже давно вновь ощущала себя.

Все повторялось. Как и тогда, двадцать лет назад, в конце осени Бранемер привез молодую девушку, которой предстояло стать новой дешнянской Ладой. А заодно и его новой женой, более счастливой матерью будущих дешнянских князей. И эта девушка, Унелада, была дочерью той самой Лютавы-угрянки!

Ощутив, что дрожит от холода на влажном ветру, Милозора вздохнула и побрела домой, в город. На тропе была уже сплошная грязь, вокруг навозных комков снег растаял. Она миновала ручей: он уже освободился ото льда и убегал под ледяной щит Десны, будто торопясь под крышу от последних зимних холодов. Вот-вот река вскроется. Да и сейчас по ней уже ездить нельзя. Никто не приедет сюда до Ладиного дня. Даже если Лютава выполнила обещание, данное осенью Бранемеру, и отыскала сына, доставить его вовремя не успеет. А значит, уже на днях у Бранемера появится новая молодая жена.

Впрочем, это уже мало волновало Милозору. Время пылкой любви для нее давным-давно миновало: она готова была принять новую княгиню, будто дочь или невестку, лишь бы та не ревновала к ней и была приветлива. Она бы с радостью нянчила детей этой новой княгини, видя в них продолжение рода, который не сумела продолжить сама. Но такая сильная боль пронзала сердце при мысли, что ее собственный родной сын Пребран в это время бродит по лесу, одетый медвежьей шкурой, перебирается через бурелом и ловит запахи леса чутким звериным носом, что хотелось умереть. Бранемер может пытаться жить дальше – даже обязан, ведь он князь и отец племени дешнян. Но для Милозоры жизнь незадачливая кончена.

***

Князь Бранемер проснулся с дико бьющимся сердцем, задыхаясь. Во сне он пытался кричать, но из губ вырвался лишь какой-то жалкий писк, даже слюна потекла, как у дряхлого деда. Он торопливо утерся, стыдясь этого младенческого писка. Но он и ощущал себя беспомощным перед судьбой, будто младенец.

Двадцать с лишним лет он не видел подобных снов. И сейчас ему казалось, что он перенесся на двадцать лет назад, когда ему однажды явилась во сне дева-удельница. Он и сейчас видел ее. Женщина в белой одежде, с распущенными белыми волосами до колен, с мертвенно-бледным лицом шла к нему по увядшей траве и несла на руках маленького ребенка.

«Вот твой наследник! – сказала она, протягивая ему ребенка. – Возьми и взрасти его, чтобы род твой не прервался».

А по бокам ее вдруг откуда-то взялись еще две женщины: средних лет и совсем старуха. При виде старухи-то он и испугался так, что чуть не закричал. Он помнил это лицо, давным-давно не виденное. Это была его мачеха, старая Данеборовна, которую двадцать лет назад однажды нашли на собственной постели… сгоревшей. Никто не понимал, как женщина могла сгореть, когда в доме не было пожара, утварь не обуглилась и живы все, кто ночевал в той же избе. Говорили, что без колдовства не обошлось. Мало кто доподлинно знал, что так оно и есть…

Ту женщину, самую молодую, что несла ребенка, он тоже узнал. Это была Белодена Витимовна, дочь его младшего сводного брата. Сам Витим умер уже лет десять как; его дочь растил Бранемер, и она целых шесть лет, с двенадцатилетнего возраста, исполняла должность дешнянской Лады. Он долго не отдавал ее замуж, поскольку некому было ее сменить. Пару лет назад сделать это все же пришлось, чтобы не позорить род; мужа ей он нашел поблизости, чтобы Белоденка могла оставаться Ладой, возможно, пока не найдется и не женится Пребран. Ну, или пока не подрастет ее собственная дочь.

Однако Рожаницы-удельницы напряли иную судьбу. Белоденка умерла первыми родами, и ребенок ее, мальчик, вскармливался пока в отцовском роду. В горький час Бранемер и сам думал, что этот ребенок – последняя веточка рода Витимеровичей. И если не вернется Пребран, если боги не пошлют больше сыновей самому Бранемеру, то этот мальчик, правнук старого князя Божемога, останется единственным возможным наследником и продолжателем рода.

Так неужели ничего иного ждать не следует? Во сне к нему пришли три удельницы, принявшие облик предков того ребенка по женской ветви: – Белоденки – его матери, Яросветовны – жены Витима и бабки ребенка, и Данеборовны – матери Витима и прабабки младенца. Пытались положить наследника ему на руки. Оттого он и закричал во сне, будто ему совали в ладони раскаленное железо.

– Нет! – Бранемер сел на лежанке, запустил пальцы в волосы, утер ладонями пот со лба. – Рано… вы меня хороните…

– Что с тобой? – Милозора тоже приподнялась и прикоснулась к его локтю. – Домовой, что ли, душит?

– Да уж не лучше домового! Нет! – рявкнул Бранемер, глядя в темноту и обращаясь к тем, кого здесь сейчас не было. – Рано вы меня сажаете чужих внуков качать! Я вам еще не пень старый!

Ведь у него была еще одна, последняя надежда. Богиня Лада, живущая под землей, как золотое зернышко, готовое проклюнутся на свет, едва оросит его животворящая Перунова влага.

Он не имел права владеть ею. Еще зимой сюда однажды явился полоцкий княжич Хортеслав со своей молодой дружиной и потребовал возвращения Унелады Красовитовны, с которой был обручен еще отроком. Предъявил кольцо и свидетельство своего кормильца и волхва, но Бранемер и сам знал, что утянул чужой каравай. Княжич Хортеслав был молод, но отважен, силен и уверен. Не робея, он глядел в глаза Бранемеру, годившемуся ему в отцы, и решительно требовал возвращения похищенной девы. Ах если бы и его сын Пребран вырос таким же! Глядя на Хортеслава, Бранемер не мог подавить в себе зависти к его отцу.

Не показывая своих чувств, он невольно ответил то же самое, что и Лютава: Унелада приехала послужить богине ради завершения своих посвящений, а к Ладиному дню, когда Лютава привезет его собственного сына с невестой, Унелада вольна будет идти куда ей вздумается. В опровержение этого Хортеслав мог предъявить только свой сон и не стал этого делать; тем более что девушка уже какое-то время находилась в священном заключении и вызволить ее оттуда до истечения срока было нельзя ни при каких обстоятельствах. Поэтому он был вынужден смириться с тем, что до наступления весны своей невесты не увидит, но и уезжать не пожелал. Бранемер предоставил ему и дружине пристанище в одном из близко сидящих родов на Десне, чтобы дождался весны. А там, если Пребран вернется, особенно с невестой, у Бранемера не будет причины задерживать Унеладу. Если же не вернется…

Нынешний сон лишил его последних сомнений. Если Пребран не вернется, у него останется всего один выбор. Или взять за себя чужую невесту – или отдать свое наследие двоюродному внуку. А он в свои неполных пятьдесят лет был еще не так дряхл, чтобы выбрать второй путь.

А решать предстояло уже сейчас. Ладин день стоял на пороге.

***

В это утро, как и каждое в последние пять месяцев, волхв Огневед рано поутру спустился в подземное обиталище Лады. С собой он нес охапку дров. Обычно Лада к его приходу еще лежала в постели, укрывая поверх одеяла большой медвединой: за ночь изба остывала, и девушке не хотелось вылезать на холод. Огневед принимался топить печь, попутно рассказывая священной пленнице немудреные зимние новости, а Лада иногда пересказывала ему свои сны и советовалась об их значении. Важную новость он принес ей только однажды: когда приехал ее нареченный жених. Лада приняла это известие без радости, о чем Огневед не преминул намекнуть Бранемеру.

Но сегодня она ждала его уже одетой и причесанной, сидя на расправленной медведине. Унелада не спала эту ночь: пряла шерстяную нить, плела на вилочке шнур, вязала на нем обережные узлы. Этому искусству она была обучена в совершенстве, как всякая девушка подобного происхождения. Для любого недуга и прочего случая были свои узлы, свои заговоры. И где же было вязать их, как не здесь, на грани того и этого света, но ближе к тому?

– Среди трех ключей, средь шести камней течет река широкая, стоит гора высокая, на ней столб железный, на нем витязь железный, голова золотая, ус серебряный! – приговаривала она почти про себя. – Подпирается он копьем железным, молнией палючей, укрывается щитом золотым, самим солнцем трисветлым! Ты, Перун-батюшка, хранишь-боронишь весь белый свет! Охрани ты, Перун-батюшка, Бранемера, сына Божемогова, внука Витиславова. Огради его тыном железным, укрой щитом золотым, отврати от него всякое вражье железо, и меч, и топор, и копье, и стрелу, дабы железо его не ранило, тела не рубило, костей не ломало, раны не кровавило…

И хоть слова вещие здесь важны, важно и другое. Все эти пять месяцев, почти лишенная общества людей, вырванная из человеческого мира, Унелада жила в мире ином и напитывалась его силой. Да так, что, выйдя отсюда, по-прежнему будет богиней в земном мире. В этом и заключался смысл ее пребывания здесь.

За зиму ее намерения не изменились. И сейчас, как осенью, при мысли о Бранемере ее охватывало чувство, что она родилась на свет для того, чтобы помочь ему, принести довольство и счастье. Она родилась, чтобы стать Ладой, и ее истинное место было именно здесь, где в ней так нуждались. Она чувствовала, что пустила глубокие корни в этом священном месте, и вырвать ее отсюда невозможно, не погубив. Поэтому она желала победы Бранемеру, а не тому жениху, которому ее пообещали еще девочкой, когда сама она не знала своей судьбы. Да и никто не знал.

Всей душой она призывала победоносную силу Перуна на творимый науз, но… не выходило. Дух ее как бы соскальзывал сверху вниз, и вместо Перуна ей мерещилась темная громада Велеса – глубокого, как бездна, могучего, как земля, вместившего в себя мудрость всех ушедших поколений. Но Унелада была достаточно мудра в свои юные годы и обучена, чтобы не противиться и не идти против течения, а позволить ему нести себя. Ведь так и было: ее, юную Ладу, похитил от законного супруга сумрачный Велес и в его владениях она живет всю эту долгую зиму. Они шли по пути богов, а значит, боги делились с ними своей силой. Вот только, вопреки обычаю, Лада здесь и хотела остаться. Хотела пасть благодатным дождем на его усталую грудь, зажечь огонь юности в его усталых глазах. И тот, истинный бог подземелий, был благосклонен к ее желанию, она знала это, ощущала всем существом. Тот, истинный Велес нуждался в силе ее юности. Она была готова дать ему желаемое и не сомневалась, что он в ответ исполнит то, чего желала она. И она, сама того не замечая, обращалась к нему:

– Прикажи ты, Велес-батюшка, всему своему укладу и железу: поди ты, железо всякое, прочь от Бранемера, Божемогова сына, Витиславова внука. Ты, стрела, поди в дерево, а железо – в землю, а перо – в птицу, а птица – в небо. Как соколу в море рыбой не ходить, так Бранемеру невредиму быть от ворога лютого, от оружия всякого…

И она чувствовала, как Велес благосклонно улыбается ей тихой улыбкой из кромешной тьмы.

– Изготовилась? – удивился Огневед и бросил охапку дров возле печи. – Не спеши. Ладин день послезавтра.

– Я знаю. Так что – не приехали?

Огневед молча покачал головой. Лада знала условие своего полного освобождения: должен вернуться Пребран.

– Да уж едва ли приедут, – добавил волхв. – Все, по реке уж не ездят который день. Теперь ждать, пока лед пройдет, а там на лодьях…

– Стало быть, князь Бранемер будет за меня биться?

Огневед выразительно посмотрел на нее и помолчал. Он так и не определился, одобряет ее побег с Бранемером или нет. Конечно, после смерти Белоденки дешнянам нужна была новая Лада, и во всем свете не сыскалось бы другой, столь же подходящей: такого же высокого рода, такой же красивой и обученной всему нужному, так что Огневеду и наставлять дочь Лютавы не пришлось.

Но он знал и главное: Унелада пришла на Десну, желая здесь остаться. Будучи при этом невестой совсем другого жениха. Оскорбление, нанесенное князьям дивнинских кривичей, Огневеда беспокоило мало. Но негодующий жених был здесь и требовал поединка. А был он молод, но достаточно зрел, чтобы одолеть почти пятидесятилетнего соперника. И Огневед понимал, что, ловя эту жар-птицу, его седеющий князь может потерять голову. А кто останется ему на смену?

– Ох, девица! – вздохнул волхв.

– Я помогу ему! – сказала она, понимая, о чем Огневед думает. – Передай ему…

Она вынула из-за пазухи маленький льяной мешочек на плетеном красном шнуре, внутри которого прощупывался другой шнур, завязанный множеством сложных узлов.

– Пусть князь это на свое оружие привяжет. И не коснется его железо вражеское, не прольется красная кровь, и благословение богов принесет ему победу.

Огневед подошел, спустил рукав и осторожно взял мешочек через ткань. И даже так ощутил исходящие из него потоки силы. Он глянул на девушку: Унелада сидела, сложив руки на коленях и опустив веки, лицо ее казалось осунувшимся, словно она отдала своему ночному труду все силы. А может, виноват был бледный свет утра, пробивавшийся в высоко расположенные оконца. Теперь светало рано: наступавшая весна отвоевала у зимы уже половину суточного времени.

***

– Если за ночь не подморозит, ехать будет нельзя.

Обоз застрял веси, отстоявшей от Витимерова всего на один переход. Лед реки, хоть еще и не вскрывшейся, стал непроезжим: он был залит водой и покрыт полыньями. Уже два дня ехали берегом, но и там, благодаря теплу последних дней, остатки наста были перемешаны с раскисшей грязью, поэтому продвигались медленно и с трудом. В эту пору уже никто не ездит, но отказаться и переждать было нельзя. Лютомер и Лютава понимали, что если они с Пребраном и Младиной не поспеют в Витимеров до Ладиного дня, то судьба Унелады будет решена. А Младина не знала роздыху от беспокойства: ведь там, куда они стремились, находился Хортеслав! Если до Ладиного дня Бранемер не получит своего наследника, он не отдаст Унеладу. А Хорт не из тех людей, кто позволит себя грабить прямо на глазах. И что из этого всего выйдет?

Радом со своими парнями ходил смотреть дороги. До пробуждения Лады оставался тоже один день. Они успели бы, если бы выехали наутро и к вечеру добрались до Витимерова. Но Радом сказал, что санями ехать невозможно. Верхом еще кое-как…

– Гонца Браняте пошлем, – сказала Лютава. – Пусть знает, что мы близко, и Уладу в дорогу снаряжает.

Но Младину это решение не успокоило. Она чувствовала себя так, будто стоит в проеме двери; дверь уже открыта, уже можно занести ногу на порог, но что-то мешает. Марена была уже слаба; Младина постоянно чувствовала где-то рядом это одряхлевшее, обессиленное существо, желающее только покоя. Она видела ее тающие одежды в полосах серого снега, а проталины черной земли казались морщинами мертвого лица с закрытыми очами. Ветер теребил голые еще ветви деревьев, будто волосы мертвого тела, брошенного в чистом поле. И в то же время лохмотья обтаявшего снега и само это старческое тело казалось лишь ветхой оболочкой, трескающейся скорлупой яйца, из которого вот-вот выскочит нечто новое – юное, свежее, полное сил для жизни и расцвета. И это юное существо зарождалось где-то внутри нее, она сама была оболочкой, из которой оно должно появиться на свет. Ее сотрясала дрожь, так что Лютава не раз подходила, клала руку ей на лоб, мельком заглядывала в глаза.

– Ты сама понимаешь, что происходит? – спросила она в тот вечер, когда стало ясно, что придется задержаться.

Младина только посмотрела на нее. Она и понимала, что Лютава и Лютомер на двадцать лет опытнее ее, а значит, должны помочь, но слова не шли. Ее душа превратилась в борьбу стихий, бурю на грани, грозу на рассвете, где было много силы, но мало осознания. Для осознания ведь нужен покой и тишина, а ей хотелось немедленно вступить в схватку с кем-то, броситься на преграду между нею и ее счастьем. Она лишь не могла еще понять, кто ее враг и где это преграда.

Неудивительно, что, заглянув ей в глаза, Лютава в испуге отшатнулась и побежала за Лютомером.

– Ты сам-то понял, кого ты родил? – смутно донесся до Младины ее взволнованный голос, будто сквозь вой ветра.

Лютомер подошел, крепко взял дочь за плечи и заставил посмотреть себе в глаза. Под его взглядом Младина немного успокоилась: ее сила словно хлынула в бездну, как река, которая наконец нашла прореху в запруде.

– Почему ты не хочешь уходить? – очень тихо спросил Лютомер, глядя ей в глаза и обращаясь к кому-то внутри нее. – Что ты хочешь получить?

Младина не могла вымолвить ни слова, но пред глазами у нее непрерывно кружился сокол, сияющий солнечным золотом перьев. Он рвался к ней, но натыкался на невидимую преграду и отталкивался; на его груди уже блестела ярко-красная кровь, и Младина в ужасе закрыла лицо руками.

– Скорее… – прошептала она. – Надо ехать… Или будет беда…

– Но как же мы поедем? Если бы подморозило…

Младина молча встала и пошла из избы. В общем, она могла бы никуда и не ходить, но ей хотелось видеть небо. Где-то там, за серыми низкими облаками, был ее сокол – носился под небом, отыскивая выход вниз, к ней. К той, что любила его со всей силой недозволенности, обреченности, выражая тем самым главное назначение смерти – открывать дорогу к новой жизни.

Это было так легко. Мелькнуло ощущение, что легче всего перекинуться волчицей и побежать, длинными невесомыми прыжками перелетая через грязь и воду. Но ей нужно было доставить туда всех, кто шел вместе с ней. Она засмеялась, представив, как вдоль реки бегут вереницей несколько волков, медведь, тур. Но это бы внесло слишком много Нави в Явь, что грозило разрушением земного мира. И тогда она просто протянула руки на север.

– Слуги мои верные, ветры холодные! – крикнула она. – Лебеди мои черные! Несите стужу-вьюгу на крылах своих, белым снегом засыпьте дорожки и тропинки земные, ледяными путами реки опутайте, ледяным молотом мосты железные мостите!

И вдохнула – весь мир холода и льда влился в ее грудь, выходя из бездны. Потом выдохнула – и ледяной вихрь пронесся над землей, отодвинув за небокрай уже такую близкую весну. Она держала руки ладонями вверх над головой, и среди облаков все яснее виделись машущие крылья черных лебедей. И, едва схлынул поток холодного воздуха, как с этих крыльев посыпался снег. Лебеди неслись на миром, порожденные дыханием Марены – дряхлая старуха зачерпнула силы из подземных рек, в кои весь мир невольно вливает по капле, и замирающая черная кровь быстрее заструилась в ее жилах.

Густая тень пала на засыпающий мир. По большей части в избах уже были погашены лучины и народ улегся спать, но тень проникла в сны, и везде повеяло холодом. Весна разом оказалась отброшена, и даже само ожидание показалось смешным: зима могуча и вечна. Заскулили собаки, заплакали дети. Плененная Лада вскочила, выронив веретено, и беспокойно огляделась: вдруг показалось, что она вместе со своим убежищем провалилась много глубже и толща земли навек перекрыла ей выход на волю.

А снегопад все густел, засыпая лужи, уже подернутые тонким льдом, пятна оттаявшей земли, комья мятого навоза, палые ветки и всю весеннюю грязь. Мир вновь оделся чистым белым полотном. И Младина, вернувшись в избу, была так плотно покрыта снегом, что казалась той снежной девкой из басни, где дед и баба слепили себе внучку.

– Завтра до зари поедем, – пробормотала она и прилегла на лавку, прямо как была.

Она не ощущала ни холода, ни влаги. Она была восприимчива, но бесчувственна, как дерево, которое стоит под порывами ветра, потоками дождя, завихрениями метели. Ветер треплет ветки, холод студит кору, но оно не жалуется, а лишь ждет. С бесконечным терпением ждет тепла…

Лютава отерла полотенцем снег с ее лица и волос, стянула обувь и кожух, укрыла. Руки у нее слегка дрожали. Она понимала, что произошло: ее племянница поворотила уходящую Марену вспять. Вернее, Марена воспользовалась девушкой, чтобы задержаться. Нет смысла ей противиться, скорее стоит помочь. Ведь чем быстрее Темная Невеста получит желаемое, тем быстрее тронется обычным путем, перестав сбивать всемирье с предначертанного пути.