Разбудил Младину шум внизу: хлопнула дверь, послышались голоса, застучало огниво, заблестел огонь. Ей казалось, еще очень рано, даже печь не топили – в избе было холодно. Но тут кто-то протянул руку снизу на полати и пошарил, отыскивая ее ногу.

– Сестра, вставай! – раздался веселый голос Радома. – Твои приехали!

– Что? – Младина подняла растрепанную голову, моргая спросонья и ничего не видя в темноте.

– Родители за тобой приехали!

Внизу у печи слышалось несколько незнакомых голосов: низкий мужской, взволнованный женский, и с ними голос Лютавы. Радом продолжал дергать ее за ногу; она лягнула его, вылезла из-под овчинного одеяла и зашарила вокруг в поисках поневы и навершника. Неужели это правда ее родители? А она не умыта, не одета, не причесана! Русалка русалкой!

– Ну, где? – Какой-то мужчина заглянул на полати снизу; он был выше Радома, и ему это удалось без труда.

Внизу уже зажглось несколько лучин, огонь в очаге тоже разгорался, освещая избу. Младина увидела продолговатое лицо с русой бородой; ее взгляд встретился со взглядом веселых глаз.

– Ой, леший! – воскликнул мужчина. – Вот это да! Сестра, а ты не морочишь нас? Не свою привезла?

– Я знала, что ты не поверишь! – насмешливо крикнула откуда-то от печи Лютава.

– Выбирайся! – велел мужчина Младине и протянул руки.

И она сама не зная как пошла к нему в руки; он был весел и прост по виду, но от него исходила такая уверенная властность, что все делалось по его желанию словно само собой.

Будто ребенка, мужчина вытащил девушку с полатей, перенес в освещенную часть избы и поставил на лавку, будто хотел, чтобы всем было получше ее видно. Моргая и поправляя растрепанные со сна волосы, она смущенно огляделась. И встретилась глазами с красивой женщиной – той самой, что провожала ее в ту ночь по пути к Угляне.

– Ой, матушки! – охнула та. – Дочка моя!

И протянула к ней руки. Младина соскочила с лавки на пол – на ней были только вязаные чулки, черевьи ей не дали надеть – и женщина порывисто обняла ее.

– Доченька моя! Глазам своим не верю! Наконец-то! Сколько я ждала тебя… сколько думала… Вот, погляди! – Она разжала руки, отодвинула Младину от своей груди и показала на мужчину: – Это отец твой, князь угренский Лютомер Вершиславич.

– Здравствуй, батюшка… – пробормотала Младина, пока больше сбитая с толку, чем обрадованная. – Здравствуй, матушка…

Смеясь и плача, женщина снова обняла ее, поцеловала в макушку, потом убрала волосы с лица, чтобы получше взглянуть на нее.

– И правда, как же на Уладу похожа! Одно лицо! Ягодка ты моя красная! Отец не хотел мне дать поглядеть на тебя, говорил, времени нет, хотел прямо отсюда в лес вести! – приговаривала она. – А я ему: да что же, и посмотреть на дочку не дашь, ведь шестнадцать лет я ее дожидаюсь! Вези, говорю, сейчас меня к Упрямичам, хоть погляжу на нее, мою родненькую!

– Дайте ей одеться! – сказала Лютава. – А то простудится в чулках на земле стоять!

Одеваясь, Младина вспомнила слова матери. «Хотел прямо отсюда в лес везти». Зачем ей в лес? Вроде бы дочь, всю жизнь разлученную с родным очагом, стоило бы везти домой? Правда, в такой семье вполне стоило ожидать чего-то необычного. Может, прежде чем быть признанной дочерью князей Ратиславичей, придется мерзнуть в лесу под сосной и отвечать на вопросы вроде «Тепло ли тебе?» Она уже ничему не удивилась бы.

Когда она умылась, оделась и причесалась, ее позвали за стол, где уже сидели все старшие и Радом. Княгиня Семислава привезла пироги, испеченные к приезду дочери, и немедленно принялась ее кормить. Младина с трудом заставляла себя есть – от слишком раннего пробуждения и волнения не лезло. С гораздо большей жадностью она рассматривала своих родителей. Княгиня была очень красивой женщиной – с тонким лицом, статной, рослой. Она была несколько старше Лютавы, и на лице ее уже виднелись морщины, но оно дышало добротой и искренней радостью. Глядя на Младину сияющими светлыми глазами, она то и дело утирала слезы и улыбалась ей. Брови у нее тоже были светлые, как, надо думать, и волосы под убором. Покрывало на ней было из белого шелка, на тканой тесьме блестели серебряные заушницы, на груди – ожерелье из разноцветных бус.

Князь Лютомер же был очень высок, худощав, с длинными сильными руками и ногами, широкими плечами. Лицом он был весьма хорош: правильные черты, русая борода, русые волосы, слишком длинные для обычного мужчины, но вполне уместные для волхва. На дочь он поглядывал веселыми серыми глазами, и Младина чувствовала, что он тоже ей рад и доволен тем, какой ее нашел. Старшие все посмеивались над тем, что ее почти нельзя отличить от Унелады, и шутливо обвиняли Лютаву, что она подменила их дочь своей.

– А ну и ладно, а мы и эту заберем! – приговаривал Радом, которому, как она заметила, здесь многое позволялось несмотря на молодость. – А нам эта тоже очень нравится! Наша сбежала, пусть эта у нас живет!

– Жену тебе надо! – отвечал ему Лютомер. – Лоб здоровый! А про сестер забудь, с вами уже ни та, ни эта жить не станут.

Семислава при этом вздохнула, но печальной не выглядела.

– Да уж! – Она ласково посмотрела на Младину. – Не привелось мне с моей дочкой в одном дому пожить. Только увидела – и опять отдавать в чужие люди.

– Такую и в княжий дом отдать не стыдно, – заметил Лютомер. – Ты ешь как следует, дочка. Сейчас пойдем в лес тебе жениха искать.

***

Ратиславля она в этот день так и не увидела. Не доезжая города, Лютомер остановил сани возле оврага. Русло замерзшего ручья, впадавшего в Угру, было почти полностью засыпано снегом, но виднелась тропка, припорошенная последним снегопадом. Он помог Младине выбраться и повел за собой. Она обернулась, еще раз махнула рукой матери, смотревшей ей вслед.

Лютомер шел впереди, и поначалу Младина была сосредоточена на том, чтобы одолевать глубокий снег, ступая в его следы. Потом идти стало легче. Ручей протекал через лес, и идти пришлось довольно долго. Наконец они вышли на сушу и углубились в новую рощу.

– Вот он, Волчий остров. – Лютомер обвел рукой вокруг. – С одной стороны Угра, с другой ручей. Здесь наша стая издавна обитает. И к городу близко, и все же не очень.

Меж деревьев показалась избушка.

– Тут раньше жила моя бабка Темяна, а теперь живет стрыйка Молигнева, ее дочь, – пояснил Лютомер. – Ты здесь эти дни побудешь.

Он постучал, они вошли, отряхнули снег.

– Явился наконец! – приветствовала их хозяйка, крупная, полная старуха. – Сынки твои уж извылись, я вчера уж взяла метлу, хотела идти разгонять!

– Ничего, недолго им еще тебя беспокоить, – улыбнулся Лютомер. – А разгонять вот кто пойдет! – И подтолкнул вперед Младину.

– Это Лютавина дочка, что ли? – прищурилась старуха.

– Это моя дочка! – Лютомер с гордостью стукнул себя кулаком в грудь.

– А-а, – немного подумав, протянула Молигнева. – Та, которую Лютава унесла тогда… Что, уж протухло Чернавино проклятье?

– Теперь об мою дочку та бабка старая свои гнилые зубы обломает! – заверил Лютомер. – Пусть она нас теперь боится, а нам уж бояться нечего! Садись. – Он кивнул Младине на лавку под окном и снял шапку, расправил волосы, тронутые сединой.

Младина села и сложила руки на коленях. Огляделась: изба была как у Угляны, только чуть побольше. Тоже с очагом, с развешанными пучками сухих трав, с укладками по углам и горшками на полках. В чуровом куту теснились многочисленные резные фигурки.

– Не бойся, – сказала Молигнева, перехватив ее взгляд. – Они знают тебя. Ты ведь здесь-то и родилась.

Старуха не так чтобы взволновалась от приезда девушки: это у матери Младина была одна, а внуков, родных и двоюродных, у Молигневы имелись десятки.

– Точно! – подтвердил Лютомер. – Семислава сюда рожать ушла. Тут ведь как на Том Свете, кто здесь на свет появился, тот вроде как Нави житель и ему Навь повредить не может. Здесь она и жила с тобой, а потом отсюда Лютава тебя унесла.

– Значит, в Ратиславле я и не была никогда?

– Ничего, побываешь. Ну так слушай! – Лютомер сел за стол напротив Младины и уставился на нее, опираясь подбородком на сложенные кисти.

Под его взглядом мало кто не оробел бы. Не сказать чтобы он был особенно грозен, нет. Он был спокоен, но глубок, как само всемирье. С первой встречи в Яви с кровными родичами – Лютавой, Радомером, Лютомером и Семиславой – Младина ощущала одно и то же: готовность выйти в Навь. Все эти люди были что отпертые двери. И что-то в ней происходило, малопонятное ей самой, но ясно ощутимое. Она была как ручей, который наконец добрался до устья и слился с другими такими же ручьями в мощную полноводную реку. Она понимала, что перед ней сидит мужчина, чьи силы многократно превосходят человеческие, но в то же время ощущала глубокое родство с ним, и кровное, и духовное. Она была такая же, как они все. И сразу почувствовала себя по-настоящему дома в этой незнакомой избе, где на самом деле родилась, с этой женщиной, которую видела впервые и которая была ее двоюродной бабкой.

– Лютава рассказала тебе, кто такой Хвалис, – начал Лютомер, и Младина кивнула. – Он был нашим с ней братом по отцу. Его мать – рабыня заморская, и нам он был не ровня, но отец любил его. Из-за него отца и погубили в конце концов. Тот самый дух подсадной из него все силы выпил, стариком до срока сделал. Ты, считай, за деда отомстила, что загнала Хвалиса под седлом до смерти! – Он усмехнулся.

– Я же не знала… – пробормотала Младина.

Могло ли ей в голову прийти на той заснеженной поляне, что перед ней лежит сводный дядя по отцу!

– Она знала, – заверил Лютомер, и Младина поняла, что он имел в виду. В ту ночь она выполняла волю Марены.

– А когда, лет двадцать назад, мы с Хвалисом расставались, то так и поделили: мне Ратиславль и угрянскую землю, а ему – лес. Он меня все волком лесным бранил, пока дома жил, а судьба хитра – пришлось и ему шкуру примерить. Три года он вовсе на четырех лапах бегал, пока чары не избегал… Он был Одинцом, Велесовым Псом, над всеми «волчьими» вожаками старшим. А теперь он мертв, и нужно нового Одинца выбирать.

– Теперь зачем нам нужна здесь ты, – продолжал Лютомер. – У дешняского князя Бранемера много лет детей не было. Лютава с него порчу сняла, и жена его тот час же понесла. И родился у нее сын, Огнесвет. Но как стало ему тринадцать лет, начал он в полнолуние медведем оборачиваться. Как раз в то время он в лес ушел, в стаю, оттого и не знал никто. И в том беда, что если до двадцати одного года он не женится, то медведем станет уже навсегда. Князь Бранемер опять к Лютаве пришел помощи просить, и она обещала ему невесту для сына. Ее Унелада уже тогда была сговорена, и пообещала она Бранемеру в невестки тебя. Срок подходит. Бранемер сына уже три года как не видел. И даже я его не видел. Осенью Бранемер приезжал к сестре, просил, чтобы отыскала ему сына и невесту привела. А она что сделает – и ты, и парень не в укладке же у нее хранились. Бранемер тогда взял и дочь Лютавину умыкнул.

– Унеладу?

– Да. Забрал ее к себе на Десну, на Ладину гору, и живет она там всю зиму в подземелье, как Лада у Кощея. За ней жених приезжал, требовал, а Лютава и отдать ее не может. На Ладин день будет ей срок идти на волю. Но если Бранемер до тех пор сына и невестку не получит, грозит Унеладу себе в жены взять, чтобы новых сыновей родить. А тогда воевать придется… – Лютомер скривился, будто ему предстояло на редкость противное дело. – Так вот, сын его теперь где-то здесь. Он – вожак в своей стае. А все вожаки ко мне призваны, чтобы нового Одинца выбирать. Нынешнюю ночь и еще две, до полнолуния, будут они здесь, на Волчьем острове, собираться. И Огнесвет придет. Только он в лесу другое имя носит…

– Я знаю какое! – вырвалось у Младины.

– И хорошо! – Лютомер кивнул. – Не судьба ему Одинцом жить, он должен отцу наследовать. А для этого жениться. Понимаешь?

– Да, – кивнула Младина, подавляя дрожь.

Так вот в чем дело! От ее скорейшей встречи с женихом зависело не только счастье, но и сама его жизнь в человеческом облике!

– Вот и хорошо. К Ладиному дню мы должны его к Бранемеру доставить. Теперь ты знаешь срок твоей свадьбы. – Лютомер улыбнулся.

Вскоре после этого он ушел. Младина еще какое-то время провела в избушке, и Молигнева показала ей нехитрое хозяйство: где что лежит. Когда начало темнеть, Младина тоже отправилась в путь: старуха указала ей тропинку, а сама побрела по другой, через ручей, к Ратиславлю.

Снеговые поля внизу и густые облака вверху стиснули тонкую полоску вечернего воздуха, словно между двумя ладонями, но от этого Младине показалось, что она сама так огромна, что едва помещается в мире. «Разойдитесь!» – мысленно велела она, с досадой глядя на облака, в которых путался слабый лунный свет.

Черные небесные медведи послушно разошлись, давая дорогу луне. Золотое блюдо Мары лишь слегка обтаяло по краешку. До полнолуния оставались две ночи.

Местом сбора была назначена поляна в сердце Волчьего острова, где уже не первое поколение обитала ратиславльская «стая». Младина шла по узкой тропке через лес при свете луны, но вот вдали заблестел костер: сперва как крохотная искра где-то ветвями, потом огонек окреп. Она пошла медленнее, глубоко дыша, чтобы успокоить сердце. А вдруг он уже там? Вдруг он тоже знает, что может встретить ее здесь, и потому пришел в числе первых? Вот сейчас она выйдет на поляну и сразу увидит его в свете костра. Не кого-то похожего, как Велебор, а настоящего Хорта…

Тут ей впервые пришло в голову: а почему Велебор и Хорт так похожи? Наверное, Бранемер, его отец, в родстве со смолянскими князьями? Похожи ведь она с незнакомая ее сестра Унелада, поскольку обе уродились в свою бабку Семиладу, мать Лютавы и Лютомера. Нужно будет спросить об этом… потом…

Костер уже было ясно видно, видно и поляну вокруг него, но на поляне стояла тишина. Выйдя на опушку, Младина заметила людей, сидящих кругом костра на бревнах. Они расположились на самой грани тьмы и света, и только когда ветром колебало пламя, отсветы выхватывали из тьмы чьи-то головы, чьи-то лица. Но своего отца она видела ясно: Лютомер сидел на лучшем месте, лицом к лесу, и не на бревне, как прочие, а на скамье, благодаря чему возвышался над всеми. Младина сразу узнала его, но вздрогнула невольно: его лицо было закрыто личиной из высушенной волчьей морды, и волчья шкура покрывала его голову, плечи и спину. В руке он держал высокий посох с головой бородатого деда в навершии. Сейчас это был не он, угренский князь Лютомер Вершиславич, а Белый Князь Волков. У ног его сидели, будто псы, двое подростков лет четырнадцати-пятнадцати. Когда Младина подошла, они с любопытством вскинули к ней глаза, и она догадалась, что это, должно быть, ее братья: Вершилад и Семидар. Ей успела рассказать о них мать. Лютомер кивнул ей, какой-то из отроков подвинулся, давая ей место рядом с отцом. Она была единственной женщиной на поляне, да и вообще единственной, кроме Молигневы, кому разрешалось пребывать на этом острове.

Кроме них, возле костра сидели еще с десяток отроков и парней разного возраста. Все они тоже посмотрели на Младину, иные переглянулись, но ей они только молча поклонились. Между ними на бревнах оставались свободные промежутки. Младина окинула их лица быстрым взглядом, но никого знакомого не увидела и ощутила разом разочарование и облегчение. Он еще не пришел. Нужно было ждать.

Издали доносился волчий вой, но Младина легко определила: воют те волки, что ходят на двух ногах. Голоса подавали сразу с нескольких сторон; казалось, невидимые хищники смыкают круг, сжимают кольцо все теснее. Простому человеку было бы жутко, но Младина чувствовала лишь волнение.

Через какое-то время темнота за гранью света зашевелилась. Появилось нечто крупное, темное. Кто-то, тоже с волчьей личиной на лице и шкурой на плечах, вышел и сел прямо на снег, так что свет костра едва позволял его заметить. Он нес с собой что-то тоже довольно крупное. Лютомер кивнул ему и молча указал посохом место. «Волк» встал и вышел к огню; на плечах он нес тушу косули. Лютомер указал на дуб на краю поляны, где же висели голова, ноги и шкура молодого лося – подношение его собственной стаи. Пришелец отнес туда же свою добычу – в дар богам. Младина всматривалась в каждое его движение, но быстро поняла, что этот не тот, кого она ждала. Походка выдавала человека уже немолодого, да и ростом он был ниже.

Гость сел на указанное место. Через какое-то время с другой стороны появился еще один, тоже в личине и шкуре. И тоже с подношением. Приняв дар, Лютомер так же молча сделал знак посохом. Оба пришельца встали и вышли на свободное пространство возле огня, где снег был плотно утоптан и посыпан рубленой хвоей, и явно приготовились к схватке. Лютомер еще раз двинул посохом – и они набросились друг на друга, сцепились в рукопашную, обхватив один другого и пытаясь опрокинуть на снег.

По рядам сидевших парней прошло оживление, но все молчали, никто не подбадривал борцов. Младина бросила быстрый взгляд на ближайшего к ней подростка; в его лице виднелось явное сходство с княгиней Семиславой, но который это из братьев, Младина не знала. Отрок кивнул ей: дескать, так и должно быть. Ну, конечно, сообразила она. Выбор нового Одинца производится через поединки; надо думать, кто всех одолеет, тот и будет избранником богов.

Вот один из «волков» изловчился и бросил противника спиной на снег. Лютомер быстро двинул вверх конец посоха, знаменуя окончание первого поединка. Противники разошлись: один сел справа, другой слева. Тут Младина заметила, что на границе тьмы и света сидят уже трое новых пришельцев. Лютомер сделал знак, и двое из них заняли место первой пары на площадке.

Так и пошло: пришедшие Одинцы боролись по двое, победители усаживались особо, чтобы потом, отдышавшись, схватиться между собой. Младина увлеклась зрелищем, развеселилась, но не забывала посматривать на лес. Каждый раз, когда из тьмы появлялась новая фигура, она вздрагивала и всматривалась. Все были в личинах, но она не сомневалась, что узнает Хорта, едва увидит, в любом облике!

Боролась уже четвертая пара, и еще пятеро сидели на снегу, ожидая своей очереди, когда Лютомер вдруг наклонился к ней.

– Ступай в избу и вари кашу жениху, – глухо шепнул он из-под личины. – Позови – и он к тебе придет.

Младина вздрогнула и огляделась. Нет, никто из этих не был похож на Хорта, хотя, пожалуй, среди самых рослых и было несколько довольно молодых. Но, возможно, Лютомер как-то чует его приближение? Младина не удивилась бы, если бы оказалось, что он видит через лес и тьму на целый дневной переход.

Без единого слова она послушно встала и направилась по уже знакомой тропинке назад в избу Молигневы. Сердце стучало, руки дрожали. «Он к тебе придет», – сказал Лютомер. Осталось чуть-чуть.

В избе она сбросила кожух, развязала платок, зажгла лучину, развела огонь в очаге, достала проса из мешка и стала толочь. От работы скоро стало жарко, дрожь унялась. Вспомнилось, как она варила кашу в избе Угляны. Потом Угляна рассказывала ей, как такие дела делались в старину. Невеста угощала кашей не только духов и ведунью. В ночь ей предстояло встать на пороге и позвать «того, кто в лесу». И к ней приходил «медведь» – одетый в шкуру волхв или старейшина, чтобы открыть ей тайны брака и наделить даром производить на свет потомков рода. Так было, пока жили своими родами, не смешиваясь с чужими и не имея нужды делиться на пары. Когда каждый муж стал приводить из чужих людей собственную жену, от этого обычая постепенно отказались, хотя какие-то его остатки бытовали и сейчас почти повсеместно. Поэтому ведуны хорошо знали, что в этом случае делать и что говорить.

Она поставил кашу вариться и села на скамью. Теперь, когда руки были не заняты, ее снова стала пробирать дрожь волнения. Чтобы успокоиться, она стала напевать:

Ох как солнышко-то ведрышко в закат пошло,

Эхо-хо, эхти мне!

А я, молоденька, одна да во лесу!

Эхо-хо, эхти мне!

У меня, молоденькой, мати не добра,

Шлет меня мати в темные леса,

В темные леса, в пустую избу,

В пустую-то избу, сыру рожь молотить,

Рожь молотить да в ступе колотить,

В ступе колотить да кашу варить.

Когда каша была готова, Младина встала, разгладила поневу, оправила пояс. Пересекла избушку, толкнула дверь, нагнулась, вышла в сени. Каждый шаг отдавался в ушах. До Хорта оставалось совсем чуть-чуть – только руку протянуть. Еще несколько мгновений…

Она открыла внешнюю дверь, выглянула. Снаружи был только темный лес, казавшийся белым от света почти полной луны, с резкими черными тенями.

– Кто… – Младина сглотнула, одолевая волнение, и с усилием заставила себя кричать громче: – Кто в лесу, кто в темном? Приходи ко мне кашу есть, ночь ночевать!

И замерла, прислушиваясь. Отзвуки ее голоса разлетелись по лесу и пропали. Она закричала снова:

– Кто в лесу, кто в темном?

Стояла тишина. Но лес не был пустым. Кто-то видел ее, кто-то слышал призыв. Но молчал и не шевелился.

Прокричав в третий раз, она постояла еще. Волнение сменилось нетерпением. Она всей кожей чувствовала на себе чей-то пристальный взгляд, но этот кто-то почему-то не хотел показаться ей на глаза. Было ощущение, что на нее смотрит не человек, а иное существо, боящееся людских глаз.

Младина отступила назад, вернулась в избу, села у огня, не зная, что делать. Может, пойти поискать его? Но нет, ей нельзя ходить, положено ждать. Но ведь если бы Хорт был здесь, разве он не бежал бы к ней с тем же нетерпением, с каким она шла к нему все эти месяцы?

Вдруг скрипнула внешняя дверь, и Младина едва не подпрыгнула от неожиданности. Слышалось шуршание, шум крадущихся, но нелегких шагов. Она облилась дрожью, холодея от ужаса. Что-то темное, неведомое, нечеловеческое вышло на ее зов. Тот, кто в лесу…

Колыхнулась внутренняя дверь. Младина невольно отскочила подальше в угол, прижала руки к груди, будто пытаясь поймать готовое выскочить сердце.

Дверь отодвинулась от косяка. Из темноты показалось нечто огромное и мохнатое. Невольно ойкнув, Младина села – ее не держали ноги. Это был… настоящий медведь.

Но тут она увидела ногу в кожаном башмаке, и от сердца чуть отлегло. Это все-таки был человек… ну, скорее всего. Его лицо прятала личина из медвежьей морды, медвежья шкура покрывала голову и плечи. Он вошел, закрыл за собой дверь, но остался стоять, будто не решаясь пройти дальше, в свет очага. Он был так огромен, что едва помещался под низкой кровлей. Младина смотрела на него со страхом и недоумением, не понимая, кого это вызвала из леса. Она ждала своего жениха… Хорта… Не может быть, чтобы это был Хорт! Пришедший к ней был еще выше ростом, еще шире… хотя, может быть, это из-за шкуры?

– К-кто ты? – еле выговорила она, едва удержавшись, чтобы не добавить «и из какого мира?»

– Я… – донесся из-под шкуры низкий хриплый голос. – Здравствуй… Я жених твой.

Это не был голос Хорта. Скорее он напомнил ей голос сежанского Одинца: тот так же говорил, будто с трудом вспоминает каждое слово по отдельности.

– Покажись! – потребовала Младина, все еще надеясь, что слух ее подвел.

Но он все стоял у двери, будто сам не знал, зачем сюда явился.

– Меня… Князь Волков к тебе послал, – наконец сказал он. – Я у него просился… Я хочу стать Одинцом. Я должен стать Одинцом. Я не могу жить… могу жить только в лесу. Мне не нужно… больше ничего. А он сказал… что ты должна меня отпустить. Без этого он меня не примет… даже не разрешит драться за… Потому что мы… я… Он сказал, у меня есть неве… – Ему как будто трудно было выговорить это слово. – Невеста… И пока ты меня не отпустишь… я не могу…

Младина откинулась к стене. Теперь она была твердо уверена, что перед ней не Хорт. Это был не его голос, не его речи. Да разве же Хорт стал бы говорить ей такое?

– Кто ты такой? – повелительно произнесла она, внятно и раздельно, как глухому.

– Я… Пребран. Сын Бранемера дешнянского. Меня обручили с тобой. Еще давно… совсем давно.

– Сними шкуру и личину! – твердо приказала Младина. – Ты здесь в доме людском, а не в норе под корягой.

– Отпусти меня…

– Пока шкуру не снимешь, даже разговаривать не буду! – прикрикнула Младина, изо всех сил стараясь рассердиться, чтобы не заплакать.

Она привыкла к мысли, что ее судьба в руках богов, но это было уже слишком!

Крайне неохотно, будто предстояло снять родную шкуру, пришелец стянул личину. Он не хотел поднять головы, и Младина подошла ближе. Ну да, этого человека она не видела никогда – ни во сне, ни наяву. Он тоже был молод, лет двадцати, как и Хорт, но крупнее: и выше, и шире в плечах. Пожалуй, это был самый крупный парень из всех, кого ей случалось видеть. Лицом он был далеко не так хорош, как Хорт: грубоватые черты, обветренная кожа, высокий и широкий лоб прикрыт неряшливо падающими темно-русыми волосами, рыжевато-русая бородка тоже выглядела клочковатой и неопрятной. Младина с трудом подавляла желание разрыдаться. За что ей все это?

– Посмотри на меня! – потребовала она, желая наконец взглянуть в глаза своей причуднице-судьбе. Что за мара ей напряла на кривое веретено!

Пришедший неохотно поднял глаза. Несмотря на молодость, между бровей залегли складки, взгляд был угрюмый, но не злобный, а скорее… жалобный. Несмотря на свой рост и силу, он не только не внушал ей страха, но, похоже, сам почему-то ее побаивался. Казалось, ему мучительно находиться здесь и стоять перед ней.

– Объясни, что все это значит! – потребовала Младина.

Только что ей казалось, будто она все понимает, и вот все опять запуталось! И было холодное чувство, будто она валится в пропасть, из которой уже не вылезти. Если это ее жених… отец не мог ошибиться, он-то точно знал, с кем обручена его дочь! Но как же тогда Хорт? Выходит, он ей все-таки примерещился?

– Ну… – Гость явно маялся и каждое слово будто сам из себя вытягивал клещами. – Ты ж знаешь… Нас обручили… давно. Мне едва тринадцать было… или двенадцать… сказали, если не женюсь за семь лет, то навсегда медведем стану. А женюсь, то домой надо… в Витимеров… к отцу-матери. А я их и в лицо забыл. Не могу в людях жить. Тяжело мне. Я же… каждое полнолуние на четыре лапы становлюсь. И так всегда будет. С тринадцати… или двенадцати. Куда мне в людях жить? Какой из меня князь? Я лучше тут останусь. В лесу. А Лютомер говорит: иди к невесте, пусть она тебя отпусти, если захочет.

– Кашу будешь? – помолчав, спросила Младина.

Он помотал головой.

– Нет, будешь! – сердито ответила она, будто неразумному мальцу, и подошла к столу. Положила несколько ложек из горшка в приготовленную миску и подвинула к тому краю. – Садись. И ешь. Зря я, что ли, старалась тут, просо толкла!

Он медленно подошел, сел. Младина почти силой воткнула черенок ложки в его грубые пальцы. Ей хотелось накормить его назло судьба, а заодно получить время подумать. Он потащил ложку в рот, проглотил с таким трудом, будто его кормили той страшно пересоленной кашей, какой угощают отца сразу после родов.

– Ты, стало быть, сын Бранемера… Пребран? – уточнила Младина, разглядывая его лицо.

Он кивнул, не поднимая глаз.

– А у родителей тебя как звали?

– Ог… Огнесвет.

– И ты не хочешь жениться?

Он помотал головой.

– Отец тебе невесту нашел… то есть меня. Нарочно старался, чтобы тебя от медвежьей шкуры избавить и назад в люди вернуть. А ты не хочешь.

– Но я же… Какое мне… в люди?

– Ты ведь у отца единственный сын. Если ты в лесу останешься, кто будет ему наследовать?

Он промолчал. Видимо, на этот вопрос ответа не имелось.

– Отпустила бы ты меня, – повторил он. – На кой тебе леший такой жених? Чуть что – а я уже медведь…

– Ты и сейчас-то как медведь, – проворчала Младина, и он кивнул, чуть ли не довольный такой оценкой.

– Так отпустишь?

Младина еще подумала. Отец прислал к ней это чудо лесное, чтобы она… Одобрит ли он, если она действительно отпустит Пребрана на волю? Тоже, сокровище! Выходить за него замуж ей совершенно не хотелось – даже если окажется, что Хорт ей приснился и такого человека нет на свете, она предпочла бы даже вернуться в избушку Угляны или навек поселиться здесь, с Молигневой, и вместе с ней мести Пекельный Круг своей кровной родни. А дальше видно будет… Но едва ли родичи обрадуются, если она вот так возьмет и опустит его на все четыре стороны. Ведь его отец, князь Бранемер, ждет не дождется это угрюмое чучело. И держит в залоге не кого-нибудь, а ее двоюродную сестру Унеладу. Младина помнила ее: это ведь та красивая девушка, так похожая на нее, которую она видела в избушке вещих вил, когда ей вручили узду для духа-подсадки. Та девушка улыбалась ей с родственной любовью, как истинная сестра. А теперь она нуждается в ее, Младины, помощи. Без этой помощи ей не выйти на вольный свет и не попасть к собственному жениху. Если уж не себе, то сестре Младина должна была помочь.

– Вот что! – объявила она, когда он запихнул в себя кашу, вытер рот тыльной стороной ладони и опустил ложку. – Просто так я тебе волю дать не могу. Твой отец увез к себе мою сестру и держит в подземелье. Он думает, что мои родичи тебя нарочно от него прячут. Поэтому ты поедешь со мной на Десну. Покажешься отцу. Он отпустит мою сестру. И тогда я тебя от обручения освобожу.

– Я не могу к отцу! – со смесью мольбы и досады отозвался Пребран. – Он меня не выпустит!

– Тебя, медведя? В погреб, что ли, запрет?

– Ну…

– Ты поедешь! – Младина вскочила на ноги и даже хлопнула ладонью по столу. – Ты не балуй! Я ведь на тебя управу найду!

Мелькнула мысль о подсадном духе. Если только отдать ему на поживу этого здоровяка, тот станет повиноваться ей, как новорожденный младенец! Младина знала, что ничего хорошего ему самому это не принесет, но готова была на многое, лишь бы добиться хоть одной полезной цели. Вырвать хоть какую победу у судьбы, которая так жестоко над ней смеется!

Пребран поднял глаза, хотел что-то ответить, даже встал… И вдруг переменился в лице, вздрогнул, согнулся. Развернулся и бросился вон из избы, шатаясь, будто в лихорадке, не сразу попал в дверь, налетел на косяк, почти вывалился наружу.

Младина кинулась за ним. В первый миг ей показалось, что он просто хочет сбежать от нее, но тут же она сообразила, что происходит. Оказавшись под открытым небом, Пребран упал на колени и согнулся лбом на снег, дрожа крупной дрожью и раскачиваясь, будто собираясь перекувырнуться через голову. Почти полная луна ярко освещала его. И Младина ощущала, как движется возле нее грань Нави: он собирался обернуться медведем! И там она его не достанет! Медведь ни в женихи, ни тем более в князья не годится.

– А ну ты куда? – вскрикнула она. – Лыжи-то повороти, от меня не уйдешь!

Сорвав с плеч шерстяной платок, она быстро накинула его на голову Пребрана и крепко сжала обеими руками.

– А ну стой! – приговаривала она, навалившись и обхватив его изо всех сил. – Не отпущу я тебя!

Он вскрикнул, зарычал, как зверь, но она только сильнее сжала. Да она бы верхом села ему на плечи, лишь бы удержать. И внутри нее тоже происходила борьба: ее внутренняя сущность не то отталкивала нечто чуждое, не то стягивала расходящиеся края дыры из Нави…

Потом существо под ней как-то обмякло, дрожь прекратилась. Младина еще подождала. Потом осторожно приподняла платок, запустила под него руку и пощупала. Нет, не шкура и шерсть – под пальцами она ощущала человеческие спутанные волосы, кожу с морщинами на лбу, горячую и мокрую от пота, брови, щеку под бородой. Но это была не медвежья шкура – что она, медвежин не видала, что ли?

Младина сдернула платок. Пребран поднял голову, и она увидела все то же лицо. Пощупала уши – человеческие, не медвежьи.

– Ну, вот! – с удовлетворением заявила она. – Сбежать надумал? От меня не сбежишь… женишок.

Пребран ощупал собственное лицо, потом посмотрел на свои руки, будто впервые видел. Поднял глаза на нее.

– Что это?

– Где?

– Я что… – Он еще раз провел рукой по лицу, даже приоткрыл рот и пощупал собственные зубы. Это выглядело дико, и Младина видела, что он потрясен и изумлен. – Как это вышло?

– Не вышло у тебя ничего.

– Это ты меня… оборотила?

– Я тебя не отпускала. А ты бежать. Не годится так. Отец за тебя слово дал, значит, держи. Ты поедешь со мной на Десну, ты понял? Когда твой отец отпустит на волю мою сестру, я отпущу на волю тебя. И мой отец разрешит тебе стать Одинцом, если… одолеешь всех остальных.

– Уж я бы кого не одолел… – пробурчал он.

Младина усмехнулась: вожаки боролись без оружия, а против медвежьей силы кто бы устоял?

– Пойдем. – Она встала. – Подожди только, я огонь загашу и кожух возьму.

Когда она вышла, уже одетая, Пребран послушно ждал ее возле дверей. Шкуру с личиной он не взял, но не заметно, чтобы ему было холодно в кожухе и без шапки. По пути Младина искоса поглядывала на него. Не красавец, зато здоровенный какой! Пожалуй, если его причесать и одеть как следует, был бы жених не хуже других. Но… как же все это вышло? Где Хорт? Если он вообще на свете? Уж если ее отец сказал, что она уже много лет обручена с этим лохматым лесным чудом, значит, так и есть. Но почему ей снился совсем другой? И почему Хорт в том летнем сне был убежден, что она, Младина, его невеста? У кого спрашивать?

Когда они вышли на поляну, тут уже гудело веселье: горело целых три костра, ярко освещая не только поляну и бревна, но и низкие земляные избы по кругу, над углями обжаривались куски дичи, мужчины ели уже готовое, запивали пивом, привезенным из Ратиславля. Личины они сняли, и теперь можно было видеть бородатые, покрытые шрамами, обветренные лица лесных жителей – от пятнадцати до пятидесяти лет. Состязания на сегодня уже были закончены, победители ждали завтрашнего продолжения. Радом пел какую-то старину про неведомого «удалого молодца», сидящие вокруг подпевали и хлопали в лад. Кто-то уже налаживался плясать, нетвердо топая хмельными ногами по площадке поединков.

При виде Младины и Пребрана отроки потеснились, освобождая им место возле Лютомера. Он тоже снял личину, и Младина видела, как он улыбнулся им.

– Что, скрутила? – Он наклонился к ней и подмигнул.

– Он поедет со мной на Десну, чтобы моя сестра могла выйти на волю. Тогда я верну ему обет… если ты, батюшка, с таким зятем расстаться готов.

– Я без зятя не останусь! – заверил Лютомер. – Но и свою дочь единственную силком за медведя не отдам. Сама решай.

– Так что же мне, мужа всю жизнь на привязи держать, а он будет в лес смотреть?

Радом допел, отложил гусли подошел к Младине. Судя по всему, ему было очень любопытно, как сестра поладила с женихом.

– Ох, и я с вами! – обрадовался он, услышав, то вскоре предстоит поездка на Десну. – Ладин день-то уже не за горами! Надо поспешать, а то Хортеслав небось там уже давно. Как бы они с князем Бранятой не передрались…

– Что? – охнула Младина, не веря своим ушам.

– Говорю, как бы Хортеслав с князем Бранятой не передрались, пока мы доедем.

– О ком ты говоришь? – Младина вскочила и встала перед Радомом, чтобы не упустить ни звука.

– Ну, Хортеслав – жених Уладкин. Он за ней еще когда приезжал, а ее нету, ну, ему и сказали, что в Ладин день у Браняты он ее получит. А дотерпит ли – дело молодое, а он так уж сердцем по ней изболелся…

– Кто он такой? – еле выговорила Младина.

Она впервые услышала, как это имя произносит кто-то другой, и земля опять закачалась под ногами.

– Хортеслав? Он внук полоцкого старого князя Столпомера, – будничным образом, будто весь свет это знал, поведал Радом. – У того сын отроком погиб, осталась только дочь, а она – княгиня смолянская. Они и договорились, что старшего сына Зимобор в Полотеск отошлет деду в наследники. Веляшку-то помнишь? Хорт Веляшке старший брат, они и похожи с ним, почти одно лицо.

Младина села на бревно. Перед глазами плыло. Но все сошлось, как сходятся разноцветные нити в тканом поясе, образуя строгий узор. Имя, внешность… И она ведь еще тогда отмечала, что Хорт упоминал деда, но ни разу не сказал ничего об отце с матерью. И женитьбу его устраивал дед.

– А давно он с Унеладой обручен? – Она снова подняла глаза на Радома.

– Да порядком. Уж лет шесть ли семь.

– Они виделись после того?

– Нет, где им? Он у нас и не был с тех пор. Ждал, пока привезут, не дождался, сам поехал, а князь Бранята, вишь, вперед успел. Стар, да удал!

Верно, Хорт сам говорил ей, что они обручились семь лет назад… Они? Уж не… не принял ли он ее за Унеладу, свою невесту? Младина пыталась вспомнить, слышала ли хоть раз свое имя из уст Хортеслава… нет, ни разу. Он называл ее «лада моя», и даже сейчас при воспоминании об этом у нее потеплело на сердце. Они с сестрой похожи. А свою невесту он видел семь лет назад, еще девочкой. Родичи, которые часто видели Унеладу, перепутать их могли только в шутку, но Хортеслав мог и на самом деле.

Теперь все разъяснилось. Ну, почти. Оставался только один вопрос.

Каким образом и зачем судьба сводила ее с Хортеславом, если он не ее жених, а Унелады?