– Ну, матушка, что говорить будем?

Воевода Красовит сурово воззрился на жену. За двадцать лет совместной жизни он привык не бояться ее, хотя знал, что бояться стоит. Но воевода был смелым человеком – иначе сама Лютава не вышла бы за него.

За время, прошедшее после бегства Унелады, он так и не перестал сердиться. Воевода очень любил дочь и после ее исчезновения пришел в ярость. Миновало несколько дней, прежде чем бегство девушки обнаружилось, тем не менее воевода поднял дружину и устремился в погоню. Но напрасно. Первый день они блуждали в невесть откуда взявшейся дебри на тех местах, где еще вчера располагались лядины, едва заросшие молодыми деревцами и прорезанные тропками; теперь же там шумел вековой бор, сплошь заваленный буреломом. Уставшие, не чуя под собой ног, кмети повалились спать уже в темноте, а утром проснулись посреди кустов знакомой лядины. На краю ее нашли запутавшийся в жухлой траве гребень – хорошо знакомый Красовиту костяной гребешок для девичьей косы, который сам когда-то подарил дочери…

Весь второй день дружина потратила на поиск брода – там, где он всегда был, теперь бурлило мощное течение глубокого русла. Красовит изругался: не может быть, чтобы осенние дожди полностью уничтожили брод! Искупав несколько людей и коней, стали искать другой, но так и не нашли – вода покрывала с головой, течение едва не губило даже лошадь. А назавтра брод опять стал проходимым, а на камнях его застрял мокрый рушник – из тех, что Унелада вышивала себе в приданое…

Когда переправились за реку, потянуло дымом. Лесной пожар глубокой осенью, когда все кругом отсырело, был вещью невероятной; огня нигде не было видно, но душный серый дым тянулся отовсюду: от стволов, из-под мха. Люди и кони кашляли, задыхались, и скоро пришлось повернуть назад. Красовит намеревался продолжить путь завтра, когда, как в предыдущих случаях, наваждение к утру спадет, но дружина возмутилась.

– Не дразни игрецов, воевода! – сказал ему Божаня, выражавший мнение всех кметей – утомленных и встревоженных. – Дочка твоя хоть и молодая, а ведунья уже знатная. Еще бы – при такой-то матушке. Гребень был ее, рушник ее. Если тут поискать, и кресало ее найдем. Оно так выходит, не хочет она, чтобы ты ее нагнал и назад воротил. По своей воле ушла.

– Это моя дочь! – яростно отвечал Красовит. – Не ее дело – за себя решать. Хочет, не хочет – найду и за косу домой приволоку! А князю Браняте, козлу старому, ярилку оторву под самый корень, чтоб знал, как молодых девок увозить!

– Твоя дочь, воевода, не простая девка! – вздохнул Божаня. – Она – старшая дочь старшей дочери, многих княгинь и волхвит прямая наследница. Сама Леля в ней живет, ее нельзя за косу таскать. А то у всех девок враз косы отвалятся, что делать будем? Поедем-ка домой! А то она еще чего похуже придумает, вовсе из лесу не выберемся.

Как ни трудно было упрямому Красовиту смириться с поражением, считаться с дружиной приходилось и ему, а продолжать погоню не хотел никто. С чародеями бороться – себе дороже выходит, об этом каждый знал множество жутких повестей. И он повернул назад, кипя гневом на ту, которая была во всем виновата – на жену. Почему она не сделает того, о чем ее просил Бранемер? Почему не вернет дешнянскому князю сына, чтобы уехал восвояси и успокоился? И почему она, леший ее возьми, не смотрит за единственной дочерью?

Ради такого случая Красовит сам отправился в лесную избушку Лютавы, хотя не бывал здесь почти никогда. Судя по тому, как жена его встретила, она знала, что он вернется ни с чем.

– Она хотела уйти, – спокойно отвечала Лютава на крики мужа, который, зная, что здесь их никто не услышит, отводил душу. – Она больше князя Браняту похитила, чем он ее.

– Ну а ты куда смотрела? В Навь, как обычно? А в Яви хоть гори все синим пламенем – муж, дом, дети, весь Крас-городок, вся земля наша!

– Я не знала, что она хочет бежать. Она отвела мне глаза. – Лютава улыбнулась, скорее довольная, чем раздосадованная тем, что ее дочь уже совсем взрослая. – Она была на своем пути и потому оказалась сильнее меня.

– Что ты несешь такое, навь вас всех пожри! – Красовит в негодовании сжал голову широкими ладонями. Он всегда был далек от колдовских дел, и их непонятность, неподвластность приводили его в бешенство.

– Слушай, коли не лень. – Лютаву ничто не могло вывести из равновесия, которое питала сама бездна подземельная. – В нашей дочери живет богиня Леля. А ее суть – весна, ее дело – любить и возрождать. Из-за Столпомеровых страхов Унелада слишком долго ждет, пока ее жених пришлет за ней, а богиня не может ждать. Богиня толкала ее к тому, кто нуждается в ее любви. А Бранемеру нужна не просто дева – ему нужна богиня Лада для его святилища. Он ведь жаловался, что не имеет достойной. А Унелада уже взрослая, ей уже тесно и тяжко здесь, при мне. – Она так сказала это «при мне», что Красовит понял: она имела в виду, что дочери-Леле тяжело жить под властью матери-Марены. – Богиня в ней просилась на простор. Вот она и пошла, иначе богиня покинула бы ее. Не надо пытаться ее возвратить. Заставив дочь свернуть с пути Лели, ты разлучишь ее с Лелей.

По угрюмому лицу Красовита было видно, что он был бы рад этому исходу. Он давно привык видеть во «всем этом волховании» только помеху обычной человеческой жизни. Боги, конечно, нужны, но не прямо здесь, в доме, в глазах жены и дочери! Он-то был обычным человеком и порой проклинал судьбу, которая сделала его единственным на свете пригодным мужем для Лютавы. С самого начала между ними стояла высокая стена, и за двадцать лет она не стала ниже. Единственный сын, опора и надежда всякого отца, рос молодцом хоть куда, но с самого младенчества был оборотнем и чародеем, лучшим другом и союзником матери (которая ради его рождения и вышла за Красовита замуж), а с отцом был почтителен, но оставался далек и непонятен. Боги отнимали у воеводы семью, он бесился, но ничего не мог поделать. И понимал, что и эти женщины ничего не могут поделать с собой и теми силами, что в них живут.

А вслед за первой пришла и вторая беда. Установился санный путь, и довольно скоро в Крас-городок пожаловали почетные гости: посольство от полоцкого князя Столпомера. Приехали за невестой…

Своего единственного сына, княжича Бранеслава, Столпомер потерял очень много лет назад. Тот погиб в сражении, еще будучи женихом, и не оставил детей. Кроме него, у Столпомера имелась единственная дочь Дивина, нынешняя смолянская княгиня. Выдавая ее за молодого князя Зимобора, Столпомер поставил условие, по которому старший внук передавался ему на воспитание, чтобы впоследствии стать его наследником. И через восемь лет в Полоцк привезли мальчика, княжича Хортеслава, который с тех пор и составлял семью стареющего князя. Через пять лет сам Столпомер подыскал ему невесту: Унеладу, дочь воеводы Красовита и Лютавы, в чьих жилах текла кровь угренских и оковских князей. Во время обручения Унеладе было всего восемь, и свадьбу назначили через девять лет. И вот они прошли, Хортеслав сам приехал за своей будущей женой.

Это было против обычая: сам жених невесту только умыкает, а когда свадьба справляется по уговору между родами, сидит на месте и ждет, пока старшие родичи честь-честью ее привезут. Но Хортеслав снарядился в путь сам, в сопровождении своего кормильца, волхва и двух десятков дружины. Да и то сказать, княжич достаточно вырос, чтобы устраивать свои дела сам: у его ровесников уже были двухлетние, а то и трехлетние дети. Старый князь как мог затягивал с его женитьбой, опасаясь, как бы внука не настигла злая судьба сына, но Хортеслав и сам больше не хотел ждать, да и перед людьми уже было стыдно. Нельзя же откладывать такое дело всю жизнь! Столпомер стар, а для того чтобы стать его полноправным наследником, Хортеслав обязательно должен быть женат!

Воевода Красовит был готов лезть на стену от стыда и досады. Что он скажет сватам? Что не уберег свою дочь, обещанную полоцкому княжичу, и она уже вошла в дом Бранемера дешнянского?

Лютава, которая к тому времени уже вернулась из леса и жила в Крас-городке, тоже не сразу решилась взглянуть в глаза нареченному зятю. Они с мужем не могли нарушить слово, тем более что к выбору именно этой невесты для внука князя Столпомера в свое время подтолкнули весьма веские причины.

Почти полвека назад, еще будучи молодым неженатым парнем, Столпомер однажды повстречался с младшей из трех вещих вил. Дева первозданных вод помогала ему в борьбе с врагами, но взамен требовала верной любви. Однако Столпомер, нуждавшийся в наследниках, женился и обзавелся детьми. И этих-то детей ревнивая дева будущего нещадно преследовала, погубив сына и едва не погубив дочь. Двадцать лет спустя почти то же повторилось с его зятем, князем Зимобором. Правда, Зимобор нашел способ избавиться от любви Девы, что и позволило ему жениться на Дивине, дочери Столпомера. И все же они опасались, как бы любвеобильная и неотвязная Дева не нашла дорогу и к их детям. Дева, как и прочие вилы, опасна лишь для парней, поэтому Хортеслав, старший сын Зимобора, был обручен сразу, как только стал считаться отроком. А еще Деву, как и прочих вил, может держать на расстоянии волк, страж границы между тем и этим светом. Поэтому Хортеслав получил «волчье» имя, с рождения его кутали в одеяльце из волчьей шкуры; такую же шкуру он, подрастая, носил вместо накидки, и в невесты ему выбрали Унеладу, дочь и племянницу оборотней – Лютавы и ее брата, угренского князя Лютомера. Белого Князя Волков… Столпомер, почти всю жизнь проживший в тайном страхе перед местью девы будущего, верил, что только эта жена сможет уберечь от преследования его любимого внука и единственного наследника, спасет от безвременной гибели, унесшей когда-то его сына Бранеслава.

Дочь Лютавы и Красовита должна была стать полоцкой княгиней, а заодно охранительницей своего мужа от мести младшей из вещих вил. По своему происхождению она очень хорошо годилась и для того, и для другого. И вот за ней приехали от жениха, а ее нет на месте.

– Нет бы этому хрену старому Браняте свою собственную невестку умыкнуть! – возмущался Красовит. – Его же сын пропащий обручен с кем-то?

Лютава кивнула, вспомнив веретено, воткнутое в ее избушке в матицу рядом с ножом княжича Огнесвета.

– Почему он за ней-то не поехал?

– Вот была бы Улада с Бранемеровым сыном обручена, тогда увез бы и увез, а дальше пусть сам разбирается, – вздохнул сидевший в углу воеводский сын Радом.

– Зимоборов сын старше, вот первым и поспел, – пробормотала Лютава.

Сейчас она тоже жалела, что не вышло так, как сказал ее сын. Если бы Унелада предназначалась в невестки Бранемеру, то они, родители, отдали бы ее в женихов род, а дальше отец и сын разберутся сами, это уже их дело.

– Найди ты ему, Браняне, его невестку! – Красовит подошел к Лютаве и взглянул на нее в упор. – Ты же знаешь, где она.

– А подменить их нельзя? – с вкрадчивой насмешкой предложил Радом. – Ведь полочане Уладу видели, когда она совсем девчонкой была. Авось не догадаются, что не та!

Родители уставились на него.

– Той, второй подменить, – пояснил он. – Вуя Лютомера дочерью, которая Бранемеровичу обещана. Они сестры, авось и похожи одна на другую. И родом равны, и… если Столпомеру требовалась девушка-волчица, то Лютомерова дочь по этой части куда справнее нашей окажется.

– Ты откуда знаешь? – хмуро спросил отец.

– Я ее встречал один раз. Только вот темно было, плохо разглядел.

– Да ну вас! – Лютава отмахнулась от вопросительных взглядов мужа и сына. – Восемь лет уже Макошь их обеты бережет, если отнимем – обидится. Да и я на такой обман не пойду. Моя племянница ничуть не хуже моей дочери, но если уж другую невесту отдавать, то признаться все равно придется. Не выдашь же ты другую под именем Унелады Красовитовны! Этак Макошины нити настолько запутать можно, что все три вещие вилы потом вовек не распутают.

– Ну, придумай сама что-нибудь! – Красовит в досаде развел руками. – Сейчас гости из бани выйдут, за стол сядут да и спросят: а где невеста наша, почему не угощает? Отвечай им тогда сама!

– Я отвечу, – успокоительно кивнула Лютава. – Только ты уж тогда молчи, любезный мой. А ты… – она перевела взгляд на сына, – свою серую братию в поход поднимай. Невесту добывать поедешь.

– На Десну?

– Нет. – Лютава решительно качнула головой. – Ты поедешь в Смолянск…

***

Своего будущего зятя Лютава не видела со времен сватовства и сейчас не могла не признать, что время жениться для него давным-давно пришло. Он выглядел как истинный молодой Перун: рослый, сильный, с правильными крупными чертами лица, с пышными светло-русыми волосами, падавшими ниже плеч слегка волнистыми прядями, с небольшой светло-русой бородкой. Весь его облик дышал мощью, здоровьем, молодой бодростью и готовность радостно броситься навстречу любым испытаниям, чтобы дать выход бурлящей силе. Одет он был в кафтан из коричневого шелка, отделанный широкими полосами зеленого, с серебряной варяжской цепью на груди, с витыми браслетами и перстнями. На шелке кафтана странновато смотрелся ремень из волчьей шкуры, но Лютава знала, почему он такое носит, и не удивлялась. Хортеславу был двадцать один год, он все еще жил внуком и наследником своего деда, не имея собственного дома, но в нем уже чувствовалась привычка повелевать и принимать решения самостоятельно. Легче легкого было представить его вождем целого племени, главой сильной дружины и даже отцом многочисленного семейства. И Лютава ощутила укол совести, что не может прямо сейчас дать ему невесту, которая ему обещана и так хорошо ему бы подошла. Рука об руку с Унеладой они поистине были бы как Лада и Перун в расцвете сил!

Когда гости вышли из бани, хозяева уже ждали их в обчине у накрытого стола, богатого, как всегда по осени. Красовит, Лютава и Радом, для такого случая непривычно хорошо одетый и тщательно причесанный, нарядились в заморские шелка, – красный, зеленый и лиловый – показывая свой достаток и хорошие связи. Войдя, старшие из полочан встали напротив, ожидая приглашения к столу: в середине сам Хортеслав, по бокам его кормилец Пожога и волхв Соловей. Из-за плеча княжича выглядывал такой же рослый, но худощавый парень с живым лицом и бойкими глазами: его товарищ, сын Пожоги, Огней.

Глаза гостей с беспокойством скользили по хозяйской семье. Хортеслав сохранял невозмутимость, но незаметно для самого себя хмурился, отчего его открытое лицо приобрело несколько мрачное выражение. Он явно хотел знать, где его невеста. Давно уже он считал дни до встречи с нею, и вот теперь им все сильнее завладевало опасение, что встречи не будет. Разочарование, почти отчаяние против воли проступало на его лице, и вид у него становился все более угрожающий. Он даже глянул на стены – нет ли погребальных рушников; цветные наряды хозяев давали понять, что большой беды не случилось и в семье никто не умер, но тем более необъяснимым становилось отсутствие дочери.

Лютава вышла вперед и поднесла гостям приветственный рог. Хортеслав принял его, поклонился, поблагодарил, но было видно, что теперь он с трудом сдерживает себя: раз это дело взяла на себя сама хозяйка, значит, невеста ему навстречу не выйдет.

– Все ли у вас хорошо? – заговорил он после первых приветствий, не дав своему кормильцу завести нужную беседу окольным путем. И по голосу его было более чем ясно, о чем именно он спрашивает.

– Слава богам! – Лютава невозмутимо кивнула. – Вот одна незадача: рановато вы приехали, я как раз хотела к вам гонца посылать. Ведь к Ладиному дню у нас с князем Столпомером было уговорено?

– Точно так, – подтвердил Пожога.

– К Ладиному дню была бы невеста готова, а теперь ведь нет ее у нас…

– Я уже понял! – вырвалось у Хортеслава, и его лицо со сжатыми челюстями приобрело свирепое выражение. – Но где же она?

– Дочь моя была рождена, чтобы служить Ладе и дочери ее Леле, – заговорила в ответ Лютава столь величественно, будто на велик-день исполняла древнее сказание. – И прежде чем ей стать твоей женой и из Лели превратиться в Ладу, повелели богини ей оправиться послужить им на Ладину гору. Святилище это, что на Десне-реке, во всех землях самое древнее, веками оно и у словен, и у голяди почитаемо. И давным-давно заведено так, чтобы дева или жена молодая княжеского рода проводила зиму в подземелье Велесовом, как сама Леля светлая. Сначала это были девы из рода голядских князей Биреничей, после – из рода дешнянских князей, внучек Радима Старого и Примысла Старого. А недавно отворотилась Доля от Бранемера дешнянского – не стало у него в роду ни девы, ни жены молодой, чтобы достойна была в Велесово подземелье войти. И тогда сами богини указали моей дочери, что Велесово подземелье ждет ее. От прихода Марены до Ладина дня проживет она во мраке подземелья, но зато когда выйдет оттуда, то засияет ярким солнцем, как сама богиня Лада. И в тот день ты, Хортеслав Зимоборович, получишь истинно такую жену и княгиню, которой и достоин.

Хортеслав помолчал, обдумывая услышанное. Ничего необычного не было в том, что девушка знатного рода, которой предстоит стать княгиней и верховной жрицей целого племени, проходит особые посвятительные обряды в древнейшем из словенских святилищ Лады и Лели. Для него, как для будущего князя, было весьма почетно получить в жены земную богиню. Но он думал, едучи сюда, вовсе не об этом, он стремился поскорее обнять или хотя бы увидеть ту, которая уже девять лет была наречена его судьбой. Слова Лютавы, отодвигавшие свидание на несколько месяцев, поразили его в самое сердце. При всем самообладании он невольно переменился в лице, и лишь с трудом взял себя в руки. Он не мог ничего возразить, и это делало его боль и досаду еще сильнее.

И вдруг лицо его вновь изменилось.

– Я знаю! – выдохнул он. – Она… говорила мне!

– Что говорила? – Теперь уже Лютава удивилась и тревожно сдвинула брови.

– Говорила… что ждет меня… в подземелье Кощеевом.

Хортеслав отсутствующим взором смотрел перед собой, а в памяти его развернулось пережитое однажды ночью: он сам не знал толком, во сне это было или наяву. Тогда, в ночь Осенних Дедов, она приходила к нему, пока все спали. Уверяла в своей любви, жалела о долгой разлуке. «Приезжай скорее! – слышался ему шепот, полный горячей мольбы. – Жду я тебя в подземелье Кощеевом, и нет мне без тебя никакой радости…» Он не помнил точных слов, но хорошо помнил ее торопливые объятия, ее горячие слезы у себя на щеке. Она и словом не обмолвилась о воле богинь, посылающих ее в святилище. Полно, да уж не силой ли ее отправили к Велесу?

– А она сама ли захотела на Десну? – Нахмурившись, Хортеслав прямо глянул на Лютаву, и у нее дрогнуло сердце, будто перед ней встал сам Перун. – Своей ли волею она под землю пошла?

Красовит, не вступавший в беседу, ощутил желание шагнуть вперед: в этом рослом парне он чувствовал явную угрозу.

– Она пошла туда по зову богинь и по своей доброй воле, – спокойно и твердо ответила гостю Лютава. – Могу поклясться тебе в этом именем праматери племени нашего, Всеотрады, Дунаевой дочери, и сестер ее Боримары и Зимодары, что были первыми смертными богинями, на земле родившимися. Приезжай в Ладин день на Десну, и там твоя невеста из-под земли прямо к тебе и выйдет. Встретишь ее, как Перун по весне Ладу встречает, и увезешь с собой.

Воевода незаметно перевел дух. Хортеслав, видимо, не мог не поверить клятве, во всяком случае, больше он вопросов не задавал и позволил усадить себя за стол. Красовит, как хозяин, поднял братину во славу богов и пустил по кругу; когда она обошла стол и вернулась, он вновь поднял ее за здоровье гостей и благополучие их дома. Пир пошел своим чередом. За столами, где тесными рядами сидели красгородские старейшины и кмети приезжих, гудели разговоры, потом Радом достал гусли и заиграл; у него был красивый низкий голос, хорошо подходивший к его коренастой фигуре и будто идущий из самой земли. В честь гостей он исполнил песнь о том, как витязь Дунай поймал белую лебедь-Лелю и взял в жены. Видимо, исподволь хотел внушить будущему зятю, как важно дело, ради которого Унелада уехала из дома перед свадьбой: носительница божественной крови, она должна была пройти полные посвящения и стать истинной наследницей дочерей Лели, в честь которых до сих пор получали имена старшие дочери старших ветвей княжеских родов от Дуная до Оки, Днепра, Волхова.

Все шло спокойно и достойно, и все же Красовит с трудом скрывал беспокойство. Лютава так ловко все объяснила, что послы не могли обвинить их в нарушении слова, но воевода, как умный человек, понимал, что тревоги на этом еще не окончены.

– Что мы дальше-то делать будем? – шептал он на ухо жене, склоняясь к ней под прикрытием общего говора. – Думаешь, в Ладин день она из-под земли выйдет и к жениху отправится? Князь Бранята так ее и отпустил!

– Бранята ее отпустит, если ему привезут его собственную невестку, племянницу мою, – шепотом отвечала Лютава, краем глаза не забывая следить за столом и челядью и даже мимолетно улыбаясь гостям. – Он не сможет отказаться, ведь тогда и ему пришлось бы нарушить слово.

– Но где ты ее возьмешь, племянницу? У вас там темное дело какое-то было: не то говорили, что умерла она при рождении, не то что ее леший в лес унес…

– Как унес, так и назад принесет. Не тревожь сердца своего, друг мой любезный.

Однако у самой Лютавы тоже было о чем тревожиться, хотя она не делилась этим с мужем. Хортеслав уверял, что сама невеста рассказала ему о своем заключении в Кощеевом подземелье. Эти слова поразили Лютаву до глубины души. Как это могло произойти? Хортеслав никак не мог встретиться с Унеладой, иначе сейчас не спрашивал бы, где она. И тем не менее располагал более точными сведениями, чем родной отец невесты. Только сама Лютава знала, что происходит, и не понимала, как это мог узнать будущий зять.

Позже, когда старики напились медовухи и разошлись, в обчину набилась красгородская молодежь. Шла пора зимних павечерниц, и каждый вечер сюда собирались девушки-подростки, девочки от шести лет, женщины и старухи, чтобы вместе «прясть, ткать и узоры брать». Старшие девушки делились умением с младшими, обучая подрастающих сестер тому, чему сами выучились прошлой зимой, и при помощи матерей и бабок совершенствуя свои рукодельные умения. Едва закончилась пора осенних свадеб, и многие вчерашние невесты красовались в пышном уборе молодух, пылая при свете лучин, будто живые маковы цветы или гроздья рябины. Незамужними оставались только девушки лет тринадцати-четырнадцати, еще не приготовившие приданое – Лели будущих весенних гуляний. Среди них случился переполох: как же, из-за тридевяти земель приехали полоцкие кмети! Своих местных женихов они всех знали, даже загодя переделили их между собой, и новые лица вызывали жгучее любопытство. Дружину Хортеслава составляли главным образом такие же, как он, неженатые отроки, примерно ровесники. В отличие от простых парней из родовых весей, которых женили довольно рано, кмети, для которых дружина и являлась семьей, обзаводились женами и детьми гораздо позднее. Лишь с годами, когда остепенившийся князь начнет выделять им заметную долю в добыче и дани, иные заведут свое хозяйство и тогда женятся. А пока они были как стая ясных соколов, гордо глядящих на незнакомых девушек. Иные девы смущались и прятались друг за друга, иные смело окидывали пришельцев вызывающими взглядами из-под поднятого для приличия рукава. Все они принесли с собой работу, но поначалу больше глядели по сторонам, чем пряли. Была бы здесь воеводская дочь, она бы одним строгим взглядом призвала всех к порядку. Но вместо Унелады пришел ее брат, а Радом был последним человеком, способным навести порядок. Скорее наоборот: веселый и разговорчивый, он снова заиграл, да теперь веселые плясовые песни, велел девкам встать в круг, и скоро те уже плясали, раньше времени забросив прялки.

Так повторялось почти каждый вечер. Хоть и не достигнув цели, полочане не могли так рано уехать: требовалось время, чтобы отдохнуть и показать, что они ценят воеводское гостеприимство. А Красовит старался вовсю: из-за гостей он несколько отложил свой собственный отъезд в полюдье, зато нередко возил полоцкого княжича на ловы, загоняя оленей и волков. А по вечерам в обчине горели огни, собирались девушки, приходил Радом с гуслями и снова пел про молодого дрозда, который по водичку пошел, молодичку нашел. Полоцкие кмети перезнакомились с красгородскими девушками, которые перестали их дичиться, и даже иные из новых молодух не отказывались порой вступить в беседу. Затевались пляски, игры, шум стоял до самой полуночи.

Время проходило весело. Хортеслав держался учтиво, показывал себя молодцом на охоте или в шуточных поединках с местными удальцами, пел и плясал на павечерницах, показывая не меньше ловкости, чем во всем прочем. Но порой на его мощный лоб набегала тень: что-то было не так.

– Что не весел? – Радом хлопал его по плечу и подмигивал. – Что головушку повесил?

Хортеслав принуждал себя улыбаться, да и сам не мог сказать, что его тревожит. Часто, сидя в просторной и богатой воеводской избе, он оглядывался, обшаривал взглядом лавки и укладки, будто пытался разглядеть на них след своей исчезнувшей невесты. Но улетела лебедь белая, даже перышка на память не оставила! Хоть бы платочек передала для жениха! Показывать приданое раньше свадьбы было нельзя, но Радом увлеченно описывал шитые и бранные рушники, настилальники, платье цветное из греческих шелков, тканые пояса, сорока куниц и бобров и все прочее – на тридцати возах не увезешь! Но не приданое было нужно Хортеславу. Он искал в этом доме и не находил никакого отклика души той, что так его любила, несмотря на разлуку, что дважды находила к нему дорогу через незримые тропы Нави. Зная, кто ее мать, он не удивлялся этой способности своей невесты. Лишь жалел, что не нашел ее лебединых крыльев, чтобы спрятать и навсегда оставить свою Лелю рядом с собой.

А к тому же с приходом зимы на него навалилась усталость. Дела у него никакого здесь не было, и Хортеслав поднимался с постели поздно, когда уже рассветет, и то с трудом. Казалось, снег, что падал почти каждый день, скапливался пуховыми горами у него на груди. А порой ему снилось, будто он спит, раскинувшись, как на лежанке, на весь белый свет, и от его дыхания содрогаются облака. А над ним склоняется хорошо знакомое и такое прекрасное девичье лицо; темно-серые, как грозовые тучи, глаза глядят на него с любовью, тонкие пальцы перебирают его кудри и касаются пылающего лба, освежая его, будто пышные хлопья такого желанного первого снега. Он хочет открыть глаза, приподняться, протянуть к ней руки, обнять – и не может шевельнуться, не может даже поднять веки и не знает, действительно ли она сидит над ним или только снится…

Иногда он хотел рассказать об этом Лютаве, но не смел. Волхва-воеводша порой поглядывала на него внимательными темно-серыми глазами, точно такими же, как у его невесты, и этот взгляд смущал его, Хортеслав словно немел, не мог подобрать слов. От Лютавы исходила давящая сила, которая и притягивала его, и отталкивала. От сидения на одном месте, в этом гнезде, которое он нашел пустым, томила тоска, хотелось уехать куда-нибудь, как будто за чертой заснеженного леса его поджидала весна.

Когда Хортеслав собрался восвояси, хозяева его не удерживали. Пожелали счастливого пути, пообещали встречу в Ладин день в святилище на Десне, куда привезут приданое, чтобы он сразу смог забрать свою жену, как только откроется Велесово подземелье и выпустит ее в белый свет. Хортеслав, ни с кем не делясь, подумывал, не поехать ли туда прямо сейчас: его не отпускало чувство недосказанности, хотелось своими глазами увидеть то святилище, где спрятана от него Унелада.

Красовит и Лютава простились с гостями дома, Радомер со своей стаей проводил полочан до Макошиного столпа на росстани. Принесли совместные жертвы перед дорогой, попросили Долю о покровительстве в долгом пути. Радомер вдруг наклонился, вытащил из-под снега у подножия столба что-то маленькое и черное, стал тереть об рукав кожуха.

– Вот тебе привет от невесты! – Смеясь непонятно чему, он вложил в ладонь Хортеслава кресало. – Это она потеряла. Или себе возьми, или ей передашь, как свидитесь.

Хортеслав удивился, но взял, положил в кошель, где уже лежало его собственное кресало. Дальше полочане поехали сами. Вечером, когда остановились в какой-то веси на ночлег, Хортеслав заметил, что его приятель Огней все оглядывается, выжидательно смотрит на него, будто что-то хочет сказать.

– Чего мнешься?

– Да не знаю, говорить или нет? – Огней пожал плечами. – Слышал я кое-что на павечернице вчера…

– Что такое ты слышал? – Хортеслав нахмурился. Он не мог отделаться от впечатления, что хозяева скрыли от него нечто важное.

– Да девки болтали… – Огней, как парень красивый и бойкий, перезнакомился со всеми красгородскими невестами и постоянно был ими окружен. – Не знаю, может, врут…

– Да говори уже, что такое!

– Девки рассказывали, что воеводскую дочь… родители-то не добром с князем дешнянским отпустили.

– Как – не добром? – Хортеслав даже встал.

– Вроде сказали, что увез он ее тайком. – Огней тоже встал. Он был одного роста с Хортеславом, но более худощавого сложения и не так широк в плечах. – Что и разговору между ними не было, чтобы ей в святилище на всю зиму отправляться. Бранемер сам уехал, с хозяевами попрощался, все по чести. А девушка вроде бы к матери в лес ушла, воеводша тогда в лесу жила. Через три дня хватились – ни в городе, ни в лесу ее нет. Воевода тогда дружину поднял, в погоню рванул. Это мне Божанка рассказала, дочь Божани, она-то знает, куда и почему ее батя вдруг в поход сорвался. Хотел воевода дочь вернуть, да не догнал, она сама хитростями разными им путь преграждала: сперва лес из гребешка вырастила, потом рушником воду в реке подняла, брод залила, а потом кресало бросила и чуть огнем всю дружину не накрыло. Я тогда подумал, что-то на баснь больно похоже. А когда увидел, как Радом кресало поднял и тебе отдал, сразу смекнул: а ведь девка могла и правду сказать. Через три дня воевода вернулся злющий, будто оборотень, и не догнал никого.

– Это что же получается? – Хортеслав смотрел перед собой, пытаясь осознать значение сказанного.

– Получается, что Бранемер-то умыкнул нашу невесту! – сказал Пожога, тоже слушавший рассказ сына. – А про святилище это они так…

– Но это правда, что в Ладином святилище должна проводить зиму дева или молодая жена княжьего рода, угодная Леле и Ладе! – Волхв Соловей поспешно взял за плечо Хортеслава, который вздрогнул, будто хотел прямо сейчас куда-то бежать. – И если в роду Бранемера пригодных дев не осталось, он мог поискать здесь. Говорят, и сама Лютава, еще когда была девушкой, ездила туда.

– Так Бранемер украл мою невесту? – переспросил Хортеслав.

Его глаза потемнели, ноздри немного раздулись, лицо приняло уже знакомое его товарищам грозное выражение.

– Но если она ворожила, пытаясь помешать воеводе ее догнать, значит, ушла с ним по доброй воле! – Соловей все еще не отпускал его плеча. – Послушай! Она посвящена богам, а мы не знаем всех путей богов. Может быть, богини и правда позвали девушку, и она уехала, чтобы провести зиму в святилище и стать настоящей Ладой. И Бранемер вернет ее тебе, как только кончится ее заключение и настанет Ладин день.

– Но он украл ее! Украл мою невесту! Почему они ничего мне не сказали!

– Значит, воеводша думает, что весной Унелада станет свободной и можно будет справить свадьбу. И они сумеют сдержать слово.

– Так они обманули меня!

– Воеводша не смогла бы солгать, что ее дочь в святилище проходит посвящение, если бы это было не так. – Соловей покачал головой. – Ее собственная мать, княгиня Семилада, тоже была такой Ладой и каждую зиму жила под землей. Для ее внучки это почти неизбежно. Знаешь, я думаю, что она и правда в святилище. И мы правда получим свою княгиню молодую, как только наступит Ладин день.

– Но я из меня дурака делать не дам! – Лицо Хортеслава сохраняло все то же непримиримое выражение. – Мы поедем на Десну! Я хочу увидеть то подземелье, куда этот старый хрен уволок мою невесту! Она не хотела туда! Я знаю, она сама сказала, что ждет меня, и просила приехать за ней поскорее! Я приеду и вырву ее из этого подземелья, даже если мне придется снести к марам и вёльсам всю их Ладину гору!

Княжич распалялся яростью; все его смутные подозрения обрели ясный вид. Она не просто так приходила к нему в ночь Осенних Дедов! Она просила ее спасти! А он тут прохлаждается на павечерницах, пока она томится в подземелье!

Зная Хортеслава, Пожога и Огней крепко взяли его за плечи и стали успокаивать. Само собой, они все поедут на Десну. Бранемеру от них не уйти.