Теперь их путь лежал на юг, в земли верхнего Подесенья, где правил род Бранемера. Благодаря тому что уже много лет между угренскими и дешнянскими князьями царил мир, дорога с Угры на Десну была хорошо наезжена и считалась в основном безопасной. В этих местах жило разнородное население: угряне-кривичи, вятичи, остатки голяди, в той или иной мере ославяненной. Большинство городков были очень старыми, поставленными голядью много веков назад, но по мере продвижения словен многие оказались заняты новым населением. У иных не сохранилось и прежнего названия, и теперь они звались по имени первого занявшего удобное место словенского малого князя или старейшины: Пеньковичи, Милоборов или Корилки. Не раз Хортеслав с дружиной проезжал эти городки, поставленные над рекой, и видели подсыпанный холм или мыс, окруженный валом, поверх которого шла стена из уложенных продольно бревен с крепежными стояками. Иные из них были уже старыми, обветшалыми, иные совсем новыми.

К новым принадлежал и город Чадославль, стоявший в верховьях реки Рессы, по которой полочане и приехали сюда от Угры. В нем жило четвертое поколение, обосновавшееся в покинутом голядью гнезде, и нынешний старейшина, боярин Благота, был сыном Чадослава, заново отстроившего городок. Этот Чадослав, по прозвищу Старый, приходился довольно близким родичем Лютавы по ее отцовской семье угренских князей, поэтому она советовала Хортеславу непременно сюда завернуть и передать поклоны.

Поскольку в этих местах полочане были чужаками, им приходилось в каждом городке брать проводника из местных, иначе они запутались бы в мелких речках, прорезавших лес. И вот наконец им указали Чадославль – городок с обычной стеной из продольных бревен, с накатанным санями въездом, изгибом восходившим по склону холма.

Уже вечерело, шел мягкий мокрый снег. Ворота стояли закрытыми, и впустили гостей не сразу, а после долгих переговоров, когда проводник подробно рассказал, кто он сам и кого привел. Хортеслав уже начал терять терпение и опасаться, что воеводшины поклоны останутся непереданными, когда воротные створки наконец распахнулись.

Встречал гостей старший сын старейшины, Чадомил. Рослый мужик в длинном кожухе, засыпанный снегом, выглядел угрюмым и держался весьма нелюбезно. Разместили приезжих в клетях, устроенных под боевым ходом вдоль внутренней стороны стены – обычно они в таких городках служили кладовыми, мастерскими и хлевами.

– Ты, значит, княжич полоцкий Хортеслав? – Чадомил остановился перед Хортом, который следил, стоя во дворе, как его люди размещаются в двух выделенных им клетях. – Сын, стало быть, Зимобора смолянского? И воеводши Красовитовой будущий зять? Родич наш, стало быть!

– А вы здесь видели мою невесту? Проезжал тут князь дешнянский с Красовитовой дочерью?

– Проезжал, как не проезжать… – пробормотал Чадомил. – А ты за ними следом, выходит?

– А они долго здесь стояли?

– Ночь переночевали да поехали. Чего им долго? Ну, я баню велел, потом к отцу милости просим. Потолкуем… по-родственному.

Гостям, как и положено, приготовили баню, накрыли стол, а Хортеслава с его приближенными после бани позвали к хозяевам. Через свою будущую жену Хортеслав должен был стать родичем этим людям, поэтому после бани надел лучший шелковый кафтан и приготовился к долгой обстоятельной беседе. Однако, войдя в избу старейшины, полочане сразу поняли причину странной нелюбезности и мрачности хозяев: стены были увешаны черно-белыми рушниками с горевой вышивкой, а один такой рушник лежал в приоткрытом оконце, рядом с миской воды. Не прошло и сорока дней, как здесь кто-то умер! Теперь, при свете лучин, гости разглядели, что вся семья хозяев одета в горевые сряды, и самую глубокую печаль несла одежда самого Чадомила, его жены-большухи и еще одной, совсем молодой женщины. Большуха, когда-то явно красивая, сейчас выглядела убитой; плакать она уже перестала, но лицо ее было мертвенно застывшим, отчего она казалась даже слишком старой для своего мужа, хотя была его ровесницей.

Однако жажда узнать что-нибудь об Унеладе оказалась сильнее вежливости, и Хорт начал с расспросов. Но услышал все то же, что и в прежних городках и весях, где ночевали: да, князь дешнянский останавливался здесь, и девушка была при нем. Как своим родичам, она рассказала местным женщинам, что едет в святилище на Десне, чтобы провести зиму в Ладином подземелье. Девушка выглядела здоровой, веселой и всем довольной; нет, было никак не похоже, будто ее везут против воли. Скорее она была рада, что ей привелось повторить путь, много лет назад проделанный ее матерью, тогда еще девицей. Было бы иначе, Бранемер не стал бы показываться с ней в Чадославле: будь она похищена, здешние родичи девушки сделали бы все, чтобы отнять ее у злодея и вернуть родителям. Их несколько удивило то, что при воеводской дочери не было никого из провожатых от отца и матери, но они не стали задавать лишних вопросов: в конце концов, дева, едущая на службу богине, в иной охране не нуждается. К тому же всем была известна старая дружба между Бранемером и детьми угренского князя Вершины, деда Унелады, так что в целом у чадославльцев никаких подозрений не возникло.

Выслушав все это, Хорт еще больше помрачнел. Во всех городках на протяжении пути от Угры он слышал то же самое: его невеста уехала с дешнянским князем по доброй воле. То же говорили и ее родители, так что ему было бы вовсе не о чем беспокоиться… если бы не болтовня красгородских девок и не собственная ее мольба о спасении. Хортеслав ничего не понимал и не знал, чему верить. Однако решимость его добраться до дешнянского князя и задать ему, по праву жениха, эти вопросы ничуть не слабела со временем.

Во время разговора Хортеслав замечал, как переглядываются хозяева, будто норовят что-то тайком сказать друг другу. Это не прибавило ему спокойствия, и он уже готов был прямо спросить, в чем дело, когда волхв Соловей тайком сжал его локоть, будто говоря: «Тише, я все выясню сам». От него эти переглядывания тоже не укрылись.

– Хорошо, что у тебя, сынок, такая дружина сильная, – безучастно кивая, заметил ему старейшина, боярин Благота. Это был уже совсем седой старик, сгорбленный и растерявший почти все зубы; делами дома и городка ведали его сыновья, возглавляемые Чадомилом. – Хорошо, что сильная… А то ведь места у нас… опасные.

– Опасные места? – Хортеслав наклонился вперед, опираясь руками о колени, чтобы лучше разобрать речь шамкающего старца. – В чем же дело? С соседями немирно живете? Голядь шалит?

Это нередко бывало: остатки голяди, оттесненной словенами от путей сообщения и с хороших земель, нападали на торговых гостей и городки. В прежние века в иных местах подобная война за угодья шла постоянно, и теперь еще борьба не утихла полностью. Впрочем, недавно полочане ночевали в голядком городке Можеске, и там их принимали мирно.

– Есть у нас тут рядом лихие люди, – ответил ему Чадомил, которому отец вроде как подал знак к началу беседы. – «Отреченные волки» в лесу живут, от волока неподалеку. Большой дружине княжеской-то ничего… а торговым людям, бывает, опасно…

– Что ты, брате, вокруг да около ходишь! – воскликнул его младший брат, Ждивой. Ему было лет тридцать, и по лицу можно был прочесть горячий, самолюбивый, нетерпеливый нрав. – Ведь княжич – нам родич, почитай что зять! Его сами боги к нам привели об эту пору! Не может же он в стороне остаться, когда его род на кровную месть идет!

– Кровную месть? – Изумленный Хортеслав повернулся к Ждивою.

У Соловья прояснилось лицо: он быстро связал в уме эту новость с горевыми срядами хозяев и поминальным рушником на окне. А Хортеслав, нахмурившись, переводил взгляд с Ждивоя на его старшего брата, ожидая разъяснений. Кормилец Пожога озадаченно взялся за бороду: вот тебе и съездили за невестой! Невесты не добыли, даже в глаза не видали, а лезть в драку за ее родню уже придется!

Вскоре существо дела прояснилось. В болотах за истоком Рессы, неподалеку от волока, уже давно угнездилась ватага «отреченных волков». Выбрав сухой островок, они поставили там несколько земляных изб и жили то охотой, то грабежом. Как осторожные и здравомыслящие хищники, они не обижали никого по соседству, а грабили проезжающих торговых гостей, причем нередко уходили на добычу куда-то далеко, так что их поселок на острове среди болот по многу месяцев, а то и по году, стоял пустым. С местными родами они поддерживали если не дружеские, то хотя бы не враждебные отношения и порой даже выменивали у них что-то из своей добычи на хлеб и овощи. Услышав об этом, Хортеслав пристальным взглядом окинул восточные дирхемы в ожерелье большухи (она снова начала всхлипывать, когда речь зашла о «волках») и серебряную чашу, из которой пил старейшина Благота – не из той ли это разбойничьей добычи?

Дальнейший рассказ подтвердил это предположение. С Чадославичами вожака «волков» связывала настолько близкая дружба, что он даже приходил сюда в гости на большие годовые праздники. Только к принесению жертв на родовом капище «волков» не допускали: как знать, чего они там творили, не отвергнут ли боги жертву, сделанную при их участии?

– Так чему дивиться – ведь мы родня с Хвалисом… – с неохотой сознался Чадомил, поймав еще более изумленные взгляды полочан.

Выяснилось, что «волчий пастух», главарь ватаги, приходился сыном прежнему угренскому князю Вершиславу. Хортеславу не составило труда вычислить, что его невесте этот Хвалис, сводный брат воеводши Лютавы, приходился вуем. То есть у него, Хортеслава, грядущее родство с этим человеком будет ближе, чем у Чадославичей. Тем не менее это родство позволило «отреченным волкам», людям опасным и не подвластным человеческим законам, прожить с Чадославичами и прочими соседями довольно мирно лет десять.

– А ведь ясно было, что рано или поздно этот волк с привязи сорвется! – с гневом говорил Чадомил, бросая сердитые взгляды на отца и младшего брата. Видимо, из всей семьи он более всего не одобрял дружбу с изгоями. – Сколько ни корми… вот и дошло до того, что кровью своих сыновей кормить волка пришлось!

Его жена при этих словах утратила остатки сдержанности и зарыдала в голос; дочь, молоденькая девушка, тоже со слезами на щеках, обняла ее и потащила прочь из избы.

Совсем недавно, когда установился санный путь, ватага Хвалислава вернулась из летнего похода на Волгу, где промышляла богатых булгарских и хазарских торговых гостей. Причем по некоторым обмолвкам Хорт сообразил, что в этом походе к ним присоединялись и многие парни из местных родов: риск был велик, но кого из молодых это остановит, когда есть надежда раздобыть серебра, шелковых паволок, хорошего оружия? Ходил на Волгу и второй сын Чадомила, Звенибож. Парню было семнадцать лет, его ждала невеста, и как раз этой осенью должна была справляться свадьба. Теперь он вернулся с богатыми подарками для всей родни и возможностями завести отличное хозяйство. По этому случаю в Чадославле устроили пир и пригласили на него Хвалиса и его людьми, с которыми Звенибож сдружился за время похода. Да так сдружился, что Хвалис даже намекал, что сделает младшего родича своим преемником, если тот совсем уйдет к нему в лес; на это, однако, Чадославичи согласия не давали.

Но ссора вышла не из-за этого. Всем было известно, что Хвалислав неравнодушен к красивым женщинам; собственно говоря, из-за этой склонности он и был вынужден много лет назад покинуть род и искать свое счастье в лесу. Из каждого похода «волки» привозили молодых пленниц, из которых самые лучшие доставались Хвалиславу и по мере того, как надоедали ему, передавались дружине.

Что он там делает у себя дома со своими пленницами, это никого не касалось. Иной раз весной «волки» и сам Хвалислав являлись на Ярилины игрища, случались даже и драки между ними и местными парнями, но до больших раздоров не доходило. А в этот раз, оказавшись гостем в Чадославле, Хвалис заметил одну из Благотиных внучек, Чадомилову дочь Даляницу. Это была та самая, что увела мать – лет четырнадцати, миловидная и свежая, она могла легко прельстить своим видом не только полудикого изгоя, много лет прожившего в отрыве от обычных людей и привыкшего видеть в женщинах лишь добычу.

Но тут ему легкой добычи не было. При первой же попытке захмелевшего гостя схватить девушку ее родичи вскочили из-за стола; возникла драка, и в ней Хвалислав вонзил ножь в грудь старшего Чадомилова сына Благояра. Тот умер на месте, еще пока не вынули нож. Трое «волков» оказались тут же и убиты, но Хвалис с еще двумя товарищами прорвался наружу и ушел. С ним ушел с перепугу и Звонибож, который в драке пытался заступиться за своего вождя, утихомирить его и сам не ожидал, что все так плохо кончится.

И вот теперь, похоронив сына и внука, у которого осталась вдова и двое маленьких детей, Чадославичи обдумывали свою неизбежную месть. Появление полоцкого княжича с дружиной в двадцать человек показалось им и подарком, и знаком от богов: точно сам Перун прислал этого парня, чтобы усилить родовую дружину, когда это стало так важно.

Осознав это, хозяева оживились, заговорили разом. Заплаканные глаза разгорелись, кулаки сжимались, ноги возили по дощатому полу, будто хотели прямо сейчас бежать в лес и взять за глотку негодного волка-убийцу. Причем Хортеславу, как ему тут же объяснили, гораздо удобнее было взять отмщение на себя: ведь он, в отличие от Чадославичей, не состоял с убийцей в кровном родстве.

При желании он мог бы уклониться, ссылаясь на то, что еще не женился на Лютавиной дочери и не обязан мстить за смерть ее дальнего родича. Но не таков был Хортеслав, сын Зимобора. Раздосадованный неудачей своей поездки, он был даже рад этому случаю, чтобы сорвать зло и отвлечься от тревожных мыслей. Даже кормилец Пожога хмурился, но не спорил. Он понимал: как княжич покажется на глаза невесте, как потребует у Бранемера ее возвращения, если окажется, что по дороге сюда он оставил ее родню без помощи в деле мести? И еще до того как настало время идти спать, между гостями и хозяевами все было решено.

***

За много лет Чадославичи хорошо изучили окрестности Волчьего бугра, как называлось место обитания стаи. Летом к нему существовало только два подхода через болото, которые нужно было знать. Зимой, когда все замерзло, пройти было бы легче, но теперь мешал снег и густые заросли. Тем не менее молодежь Чадославичей уверенно бралась провести, поскольку отроки из любопытства не раз лазили на Волчий бугор летом, пока стая была в отлучке.

Посовещавшись, полочане и хозяева решили выступать двумя дружинами. Одна, большим числом, должна была идти прямо на бугор, а вторая предполагала засесть на тропе, где «волки» будут отходить. Первую дружину возглавлял Ждивой, к которому присоединилась часть полочан, вторую – Хортеслав с остальными. Приготовления совершались быстро и в строжайшей тайне: даже женщины рода не знали подробностей о времени, месте и замысле нападения. На обсуждение ушло всего два дня, и вот уже мужчины поднялись задолго до рассвета, даже раньше, чем бабы встали к коровам, и начали снаряжаться.

Когда Хортеслав был уже во дворе, к нему подошел Соловей.

– Я с тобой пойду, – объявил он, держа на плече щит. За поясом у него был топор.

– А ты зачем? – Хорт удивился. Волхв был обучен бою, как все сопровождающие княжича, но все-таки это было не его дело.

– Так ведь Хвалис – колдун, оборотень, говорят. Я с большухой толковал, она его с молодости знает. Игрец-подсадка в нем сидит.

– Что за подсадка?

– Дух из бездны преисподней, жадный и злобный. И кому такого игреца в душу подсадят, тому он силу дает, но силу и тянет, пока совсем не высосет. А Хвалис такого духа уже лет чуть не двадцать носит. Это много, столько с подсадкой не живут. – Волхв покачал головой. – Там от человека, почитай, ничего уже не осталось, подсадка сама его голосом говорит. Оттого он и до крови жаден, и до баб охоч – пытается как-то силы обрести взамен отданных. Но ты должен знать: ты не против человека выйдешь биться, а против духа. Что он может, я пока не знаю. Потому и буду с тобой. Пригожусь. Но ты, если уж я скажу, сделай милость, слушайся. На-ко вот, держи!

С этими словами он взял правую руку Хорта и привязал на запястье красную шерстяную нить с хитро сплетенными узлами.

– Сама большуха пряла в Купалину ночь. Это чтобы подсадка в тебя, сохрани чур, не перескочила. Ведь если ее прежнего кормильца убить, она может в того прыгнуть, кто рядом окажется. Эта особо злобная: князя Вершину угренского съела, сына его съела. Не хочу, чтобы ты следующим оказался.

– Авось не по зубам придусь, – с неудовольствием отозвался Хортеслав.

Дух-подсадка – вот чего не хватало! Впрочем, его дед Столпомер всю жизнь как огня боялся, как бы внуком не завладела некая иная сущность, поэтому Хортеслав с колыбели носил на себе целую паутину защитных чар, заговоров и оберегов.

Вышли в полной темноте, только звезды слабо освещали засыпанные снегом поля. До леса пришлось идти довольно далеко, хорошо, дорога была наезжена. На опушке все надели лыжи, принесенные за плечами. Дальше двинулись цепью. С Хортеславом шел Руденец, самый младший, тринадцатилетний сын Чадомила, знающий дальнюю тропу с Волчьего бугра.

Довольно долго пробирались на лыжах через нетронутый снег чащи, стараясь не шуметь и ничем себя не выдать. На нужное место пришли, когда уже рассвело. На снегу видны были свежие следы нескольких человек, ведущие туда и обратно: судя по всему, ходили за водой.

– Вон там! – шепнул Руденец, показывая за ели.

Хортеслав кивнул: он и сам уже учуял в лесном прохладном воздухе запах дыма. Где-то поблизости топили печи в земляных избах.

– Дальше идти не надо, – так же шепотом продолжал отрок. – Они с бугра вон там побегут. А ждать вот здесь лучше всего.

Место и правда было хорошее. Слева к тропе примыкал бурелом, а чуть дальше с обеих сторон от нее начинались заросли мелких елок, удобные для засады. Поэтому справа от тропы Хортеслав разместил в елках троих лучников, а сам с оставшимися людьми спрятался слева и справа, подальше. Одного из своих он послал вперед: сторожить, не покажется ли кто со стороны бугра. Остальные разошлись по местам и затаились. До самих землянок было достаточно далеко, чтобы оттуда не услышали говор, но Руденец уверял, что подходить ближе не нужно: если люди побегут оттуда в лес, то только сюда, по знакомой тропе.

Полочане едва успели отдохнуть от перехода, как издалека раздался звук рога: это Ждивой повел своих родичей на приступ. Хортеслав взмахнул рукой и надел шлем; из-под шлема его сосредоточенное лицо стало казаться старше. С мечом наготове, с щитом у ноги, с волчьей шкурой на плечах, он замер в ельнике, окруженный своими людьми, дожидаясь знака со стороны тропы и не сводя глаз с заснеженных елей впереди.

Сначала ничего больше не происходило – казалось, очень долго. Среди тишины леса издалека донеслись крики, стук, грохот и треск. Потом между елями что-то мелькнуло, и все вздрогнули, хотя ждали именно этого. Из-за мелких елей выскочил мужик без шапки, в такой же, как у Хорта, волчьей шкурой на плечах; в руке у него был топор, а за плечами болтался, тяжело ударяя по спине, довольно объемистый кожаный мешок. За ним показалось еще несколько темных, косматых фигур: все бойники носили накидки из звериных шкур мехом наверх, в основном волчьи и медвежьи.

Не дожидаясь новых приказов, лучники пустили стрелы; трое бежавших первыми запнулись, мужик с мешком рухнул на колени со стрелой в груди, потом упал лицо в снег, мешок сорвался и прокатился немного вперед. Еще двое осели, будучи ранены; один завыл, зажимая пробитое бедро. И тут же остальные бойники разом рванули вперед, стремясь поскорее укрыться в ельнике. Но там их уже ждали. Хортеслав стоял на тропе, полностью загородив узкий поход между сугробами: верхний край щита лежит на плече, нижний – уперт в подогнутое колено, кончик меча хищно поблескивает из-за кромки. По сторонам тропы встали еще двое, Огней и Братила, прикрывая княжича с боков.

Однако, увидев впереди крашеные щиты, бойники даже не сбились с шага. Бежавший первым с ходу рубанул топором на длинном древке, вложив всю силу и надеясь ошеломить; Хорт шагнул под удар, сваливая вбок широкое лезвие, хлестнул мечем по бедру и, крутнув клинок, начисто снес голову разбойнику, который уже начал заваливаться вперед. Отступая, достал другого, что сцепился с Огнеем, стоявшим справа – хватило лишь резануть концом клинка по шее, над самым воротом кожуха. Но едва Хортеслав успел обрадоваться удачному удару, как тут же навалился новый разбойник: невысокий, но крепкий, в косматой волчьей накидке на плечах – прыгнул, оттолкнувшись от тела упавшего на тропу собрата, будто от бревна. Он был чуть ли не единственным, кто прихватил из логова щит: остальные свои побросали, чтобы иметь возможность тащить мешки с самым ценным из добычи. Прикрывшись щитом, низкорослый «волк» попытался столкнуть Хорта с тропы, придержать хоть на пару мгновений, чтобы кто-то из ватаги успел проскочить. Но Братила, стоявший слева, не глядя рубанул его по загривку, при этом ловко отбив брошенную в лицо сулицу.

Оставив на истоптанном, окровавленном снегу четыре неподвижных тела, разбойники отхлынули, но вожак, что-то крича хриплым голосом, снова погнал их вперед. Разбойники выкатились прочь из ельника и ударили на лучников. Заметив это, Хортеслав спрыгнул с тропы – он понимал, что тонкую цепь ватага мгновенно прорвет, и тогда перед ними окажется только лес.

Лучники били из-за деревьев, из-за упавших стволов; кто-то из разбойников падал или садился в сугроб, но основная толпа упрямо лезла вперед, проваливаясь в снег по колено. Их оказалось слишком много, немногочисленные лучники никак не успевали остановить всех. И Чадомиловичи побежали, спеша убраться с пути; кто-то замешкался, потянул из-за опояски топор и упал с разрубленным черепом.

Хортеслав рвался вперед, не обращая внимания на сугробы; походя зарубил ковыляющего с простреленной ногой бойника и побежал дальше, туда, где между деревьев мелькали упрямо пробивающиеся вперед темные фигуры. Заплечные мешки и короба делали их горбатыми, увеличивая сходство с лесными духами.

Он уже приметил вожака – это был мужик огромного роста, мало что не с ель высотой. На нем была темная медвежья шкура, лицо закрывала личина из сушеной медвежьей морды, и все вместе производило жуткое впечатление, напоминая шествия ряженых на Коляду, когда в долгой тьме торжествующей зимы на землю сходят духи мертвых. В голове билась единственная мысль: только бы не упустить! На бегу споткнувшись о мешок, Хортеслав сильно ушиб ногу; боли он в азарте почти не почувствовал, но отметил мельком, что в мешке лежало нечто очень твердое. Уж наверное, не деревянные ковши-уточки бойники спасают с опасностью для жизни! А вражеский вожак словно почуял угрозу: коротко оглянулся через плечо и бросился в сторону, прочь от остальной ватаги, проломившей заслон и теперь уходившей в чащу. Хортеслав, не раздумывая, устремился за ним.

Над поляной стоял сплошной вой: бойники привычным образом старались напугать противника. От воя закладывало уши, звенело в голове. Оскалясь, Хортеслав гнался за бойником, но, когда он все же нанес удар, тот провалился в пустоту: противника не оказалось там, где он был вот только что. Княжич с трудом выдирал ноги из снега, едва сохраняя равновесие.

– Это морок! – крикнул ему, подбегая, Соловей – тоже в шлеме, неотличимый от прочих кметей. – Морок, их меньше! Я же говорю, здесь колдун!

– Да где он, леший его дери! – Хортеслав нетерпеливо огляделся, пытаясь найти злодея.

Сражение рассеялось, полочане и бойники растеклись по лесу, среди стволов и кустов теряя из виду своих и чужих. Вой не прекращался, пронизывая душу холодом, вызывая желание зажмуриться. Казалось, выло каждое дерево, каждый куст, выл снег, испятнанный яркими кровавыми пятнами. Полочане выискивали врага, но бойники все казались одинаковыми, и каждый, кто оглядывался, видел перед собой троих противников, с одинаковой скоростью и одинаковыми движениями убегающих в разные стороны.

«Морок! Это морок!» – стучали в голове у Хортеслава слова Соловья. Смутно он понимал, что происходит: главарь бойников заморочил полочан, заставляя видеть троих на месте одного. Это сбивало с толку и не давало выбрать, за кем бежать, на кого нападать; полочане уже выбились из сил, гоняясь за мороком по глубокому снегу, пытаясь ударить морок и проваливаясь в снег из-за потери равновесия. Но сосредоточиться, остановиться не получалось; все носились между стволов, крича, как безумные, видя врага за стволами, нападая на кусты и темные ели.

Со стороны бугра уже выбегали вооруженные Чадославичи – они прошли вражье гнездо насквозь. Но их Хортеслав увидел лишь мельком, стараясь не упустить вожака. Тот на бегу зацепился за что-то под снегом, присел, развернулся, готовясь принять бой. Но не успел Хорт этому обрадоваться, как увидел слева от себя второго такого же огромного мужика! И это был в медвежьей шкуре с личиной, и так же держал в руке занесенный меч. Кто-то вскрикнул с другой стороны, и Хортеслав обнаружил слева третьего такого же медведя!

Засада? Он быстро огляделся, но никого из своих рядом не увидел – в азарте погони он миновал елки, ушел довольно далеко от тропы и оторвался от дружины. И вот теперь остался один против троих. Зло скрипнув зубами, Хортеслав стал отступать назад и вбок, обходя того из «медведей», что справа, чтобы тот оказался между ним и двумя другими. Необходимо было уйти от окружения, чтобы эти трое не могли напасть на него все одновременно. Разбойник вскинул огромный меч, и Хорт нырнул под удар, прикрывшись щитом и припав на колено, и ударил сам. Однако клинок рассек лишь пустоту: не было ни сопротивления, ни дождя горячих кровавых капель. Стремительно выпрямляясь, Хорт крутанул мечом вокруг себя, но никого не задел – противник оказался в трех шагах от него. Как?

Но времени думать над этим не было: с боков набегали еще двое. Подставив щит, Хорт отбил удар, оказавшийся вовсе не таким сильным, как он ожидал, подался назад, вновь пытаясь оказаться сбоку от «медведей». Наносивший удар проскочил мимо, а двое других приближались не торопясь, поигрывая мечами. Ярость застилала Хортеславу глаза. Хрипло выругавшись, он шагнул навстречу врагам, вновь попытавшись их обойти. Они кружили по поляне, будто волки, и пытались зажать его с боков, но Хортеслав отмахивался клинком, ловко уворачиваясь и уклоняясь. Воздух вдруг прорезала стрела; Хорт ясно видел, как она вошла в грудь одного из «медведей»; но не успел он обрадоваться тому, что врагов стало на одного меньше, как стрела свободно пронзила тело и полетела дальше!

Они что, бессмертные? «Это морок!» – мельком вспомнился крик Соловья. Воевать с мороками он был не обучен.

И вдруг оказалось, что пронзенного стрелой уже нет на прежнем месте. Хортеслав завертел головой, отыскивая врагов; со стороны тропы к нему на выручку мчался, взрывая снег, будто конь, сам Ждивой с кем-то из родичей, с топором и рогатиной наготове. Но драться оказалось не с кем. Из троих «медведей» поблизости не было ни одного. И вообще никого, только следы на снегу. Следы уводили за деревья, и Хортеслав пустился бежать. С трудом выдирая ноги из снега, держа меч и щит наготове, он мчался между деревьев, задыхался и сам понимал, что движется слишком медленно. Руки и ноги уже были как не свои. Он огибал стволы, стараясь не терять следа, продирался через колючие еловые лапы, бросавшие на потное лицо снежную пыль, перелез через заснеженный завал, не раз споткнулся, остановился, пытаясь отдышаться… и вдруг понял, что уже здесь был. И, похоже, не один раз. Убегающий злодей вывел петлю, будто заяц, заставив его бегать по кругу, а сам давным-давно утек.

Хортеслав упал на колени, чувствуя, что онемевшие руки больше не в силах держать меч и щит, а ноги не в состоянии сделать ни шагу. Он поднял голову, невыносимо тяжелую под шлемом, огляделся сквозь пот, заливающий глаза. Вокруг было тихо, и ничего живого.

Отдышавшись, он кое-как поднялся и побрел по своим следам назад. Вой стих, оглушающая тишина давила. Или он в самом деле оглох? Дрожащими руками Хортеслав расстегнул ремешок и снял шлем. Потряс головой, взял горсть снега, умылся. Крикнул – голос прозвучал слабо и хрипло, но он его услышал, а значит, не оглох.

Несмотря на усталость, приходилось спешить – пошел густой снег, засыпая его собственный след. Издалека донесся знакомый звук рога, и Хортеслав перевел дух. Значит, не он один уцелел в этом лесу…

***

Огней трубил не переставая, и звук рога разносился под снегопадом, как рев обезумевшего лося. Пожога, легко раненный в плечо, порывался отправить всех на поиски княжича, но Соловей убеждал его сперва собрать всю дружину и выяснить, сколько людей уцелело. Снег шел все гуще, хорошо, с Волчьего бугра принесли факелы. Победу можно было считать полной, и угрюмое лицо Ждивоя оживилось. Разбойничий поселок был полностью захвачен, злодеям не удалось закрыться в избах, пусть даже одну из них пришлось поджечь и сейчас она догорала, стреляя искрами на закопченный снег. Все «волки» были изгнаны, не менее полутора десятков перебито, то есть выходило, что ушло не более десяти-двенадцати. Немало тел осталось на бугре между избами, сколько-то в лесу, на тропе отхода. Там же возле тел валялись мешки, брошенные убегающими. Было похоже, что Хвалис ожидал чего-то подобного, потому что серебро, самые ценные меха, оружие, шелковые одежды уже были увязаны и приготовлены к выносу. Возможно, он и сам намеревался уходить, понимая, что после убийства Благояра прежнее мирное житье в Чадославльской волости продолжаться уже не может. Но серебра оказалось меньше, чем Ждивой рассчитывал найти: скорее всего, предусмотрительный Хвалис зарыл часть в землю, но захваченные в поселке женщины не знали где.

А пока Чадославичи собирали добычу, Пожога собирал своих людей и до хрипоты звал княжича. Наконец Хортеслав явился: усталый и шатающийся, но живой. Кормилец и Соловей разом кинулись к нему, стали осматривать и расспрашивать; оттолкнув Пожогу, волхв усадил Хорта на чей-то полуразбитый щит, положил руку ему на мокрый лоб и замер, вслушиваясь.

– Чуры уберегли! – с облегчением произнес он. – Я уж света невзвидел, как этот синец на тебя кинулся. Это ведь сам Хвалис и был!

– Да который из трех? – прохрипел Хортеслав.

– Один он был! Глаза отводил он прехитро, мороков напустил, и ты троих видел, где он был один! Я ж кричал тебе!

– Я слышал.

Хортеслав действительно слышал крик, но не мог отличить настоящего врага от тех, что мерещились. Теперь стало ясно, почему «три медведя» были так похожи и почему стрела и клинок проходили сквозь них, не причиняя вреда – это были не настоящие Хвалисы.

Снег шел все гуще, Ждивоевы родичи бродили по ближнему лесу с факелами, отыскивая оброненные мешки убежавших разбойников. Раненых приканчивали; иные успели уйти или уползти довольно далеко, но по следу нашли всех. У Чадославичей потери тоже были: трое убитых и с десяток раненых, так что бойникам рассчитывать на пощаду не приходилось. Да и куда девать таких опасных пленников? Хортеслав недосчитался двоих и хотел непременно найти их, чтобы тела за ночь не обгрызли волки.

– Сегодня здесь ночуем, – сказал ему Ждивой, когда они наконец сошлись. – Устали люди, чтобы домой на ночь глядя тащиться. По свету еще обыщем здесь все, а потом запалим к марам! Чтобы и следа от этого гнезда волчьего не осталось!

– А ты братанича-то нашел? – спросил Хортеслав, вспомнив, что здесь должен быть и парень из городка.

– Нашел. – Ждивой отвел глаза. – В избе положили.

По лицу его Хорт понял, что парень мертв.

– И не понял никто, отчего… – подавленно побормотал Ждивой. – То есть кто его… Наши в суматохе не разобрали, или те твари ползучие…

Хортеслав вздохнул. Бедняга Звонибож сам не понял в этом злосчастном происшествии, кто ему теперь свои и с кем он, а в общей свалке его и убил неизвестно кто…

– Заберем, со своими похороним, – обронил Ждивой.

По крайней мере, родичи еще считали парня своим.

Ночь прошла спокойно. Назавтра маленькое войско потянулось на лыжах обратно в городок, везя на волокушах приобретенное добро и четырех молодых пленниц. Из разбойничьего гнезда выгребли все подчистую, оставив только лавки. Перед уходом избы запалили, снеся в них все трупы бывших хозяев. И долго еще в этом краю ходили рассказы о черном оборотне и о призрачных волках, охраняющих забытые клады…