Глава 6
Когда служба закончилась и все повалили из собора назад, на площадь, Елисава старалась держаться поближе к матери. Почему-то ее ужасало, что именно сейчас Харальд, возможно, подойдет к ней. Что он скажет? Она еще не готова была увидеть его так близко. Но красный плащ и золоченый шлем, к счастью, блистали довольно далеко от нее, в толпе мужчин. Он пока не считал приличным — или нужным — подходить к женщинам, и Елисава облегченно вздохнула. На пиру у нее еще будет время к нему присмотреться и справиться со своим волнением. Да и что он тут в шлеме ходит, будто на войну собрался? Как дурак, в самом-то деле! Еще бы бронь в церковь нацепил, чудо заморское!
Пир для знатных гостей был приготовлен в гриднице, нарочно возведенной для больших пиров и приемов к югу от Десятинной церкви. Это было обширное каменное строение, где весь нижний ярус занимал пиршественный покой, способный вместить несколько сотен гостей, если считать и Деревянные гульбища, идущие вокруг здания с трех сторон. Изнутри стены были покрыты фресками с изображением сцен охоты, сражений или игрищ, пол выложен шифером, двери и окна отделаны мрамором. Но и тут без затруднений не обошлось: ведь пир готовили только для киевлян и Фридриха с его свитой. Теперь приходилось срочно изыскивать за столами место для Харальда и его людей. Ключник и тиуны метались, челядь волокла новые лавки, посуду и бочонки, отроки разводили гостей по местам. Конечно, кое-кому пришлось потесниться, а кое-кому и вовсе остаться во дворе, где спешно устанавливали и накрывали дополнительные столы. Очень многие обнаружили, что им, к сожалению, не доведется увидеть на этом пиру князя и его знатных гостей, а под ногами будет немного конского навоза, но, честно говоря, в теплый весенний день пировать на свежем воздухе гораздо приятнее!
Князь с женой и всеми детьми заняли главный стол, стоявший напротив входа в гридницу. Раньше предполагалось, что герцог Фридрих сядет с ними, но теперь его и Харальда посадили в центре двух других столов, лицом друг к другу. Их свиты и дружины шумно рассаживались, вдоль столов уже несли огромные блюда с кусками жареного мяса, подавали целиком зажаренных лебедей, уток, гусей и прочую птицу. Занимая место, Елисава заметила, как княгиня Ингигерда в чем-то тихо убеждает мужа, поглядывая на двух старших дочерей. Елисава вспомнила: сегодня утром предполагалось, что она поднесет приветственный рог немецкому гостю. Но сейчас вполне обычная обязанность повергла ее почти в ужас: только этого не хватало! Пусть Предслава занимается! Теперь, с приездом Харальда, у второй дочери Ярослава появилась возможность «унаследовать» от старшей сестры несостоявшегося жениха.
Заняв достойное его титула почетное место, герцог Фридрих наконец-то успокоился и принял снисходительно-добродушный вид. Сегодня он был уже в другом наряде: круглой накидке под названием шап из красного шелка с золотым шитьем, в забавном колпаке с длинным хвостом и меховой опушкой. Однако теперь Елисава замечала его не больше, чем утварь в гриднице. Куда ему было против Харальда, норвежского льва с буйной золотистой гривой, загорелого и овеянного сухими ветрами пустынь! Сидя на своем месте напротив герцога, Харальд, сняв шлем и плащ, охорашивался, поправляя распущенные волосы и украшения, но при этом ухитрялся сохранять вид нерушимого превосходства и уверенности. На нем был греческий скарамангий из белого самита, затканного серебряной нитью, с отделкой из зеленого шелка и крестообразно нашитыми на золотную тесьму красными гранатами — такой красивый, что дух захватывало. Золотые цепи на его груди, длиннее и толще, чем у немца, поражали изысканной восточной и греческой работой. Все это он где-то взял в качестве добычи, и торжество победителя, пожинающего заслуженный почет, ясно отражалось на его грубоватом обветренном лице. Герцог Фридрих посматривал на него с видом снисходительного превосходства — дескать, что взять с потомка кровожадных викингов, которые считали за честь никогда не ночевать под закопченной крышей и были, конечно, немногим лучше зверей. Вероятно, этот щеголь даже не знает, что зеленый цвет считается цветом беспечной молодости и несостоятельности, что вовсе не к лицу человеку, желающему подчеркнуть свою зрелость, богатство и влияние. Да и непохоже, чтобы крещение, хоть и принятое в самом Константинополе, просветило Харальда и смягчило его дикий нрав!
Княгиня Ингигерда через отрока подозвала к себе Елисаву.
— Возьми рог! — шепнула она и кивнула на кравчего, который уже стоял наготове. — Пора начинать.
Княжеский духовник, отец Григорий Смирята, вышел вперед, чтобы прочитать молитву. Гости затихли.
— Отчего же нам не прочитает молитву митрополит? — громко сказал Харальд. — Или ты, Ярислейв конунг, больше не приглашаешь на пиры служителей Божьих? Или они осуждают пиры как службы старым богам? Вроде бы большой весенний пост уже закончился…
— А ты разве не соблюдаешь постов и не знаешь, когда они кончаются? — сухо ответил ему князь Ярослав.
— Да я ведь только что с дороги, а в пути трудно следить даже за тем, какой теперь день недели.
— Мы с прошлого года воюем с Византией, и ты в Царьграде должен был об этом знать. Скоро здесь будет белгородский епископ, и его труды помогут твоей душе, Харальд, если в этом есть нужда!
В словах князя прозвучал намек, что в такой момент заезжий варяг мог бы и помолчать. Но Харальд не остался в долгу.
— Если бы я знал, что в Киеве недостает священников, то привез бы вам их из самого Миклагарда! — насмешливо ответил он, но в голосе его звучала неприкрытая гордость.
— Это правда! — невольно вырвалось у Елисавы. — Ведь Харальд конунг умеет захватить всякого, кто ему покажется нужным!
Харальд бросил на нее многозначительный взгляд, и ее пробрала дрожь. Понял ли он, что она имеет в виду Марию, племянницу императрицы?
Во время молитвы Елисава старалась не смотреть на Харальда, взгляд ее скользил по рядам нарядных бояр и кметей всех трех дружин. Гости стояли за столами плотными рядами, сверкая нарядными цветными одеждами, золочеными поясами, шейными гривнами, застежками плащей. Золотистая голова Харальда возвышалась над гридницей подобно солнцу, и, слушая молитву, он с таким непринужденно-повелительным видом проводил пальцами с перстнями по своим рыжеватым усам, точно молитва эта читалась не во славу Господа, а в честь его, Харальда сына Сигурда. В нем была какая-то совершенно особая сила, несокрушимое и повелительное обаяние, которое ставило его в самую середину, где бы он ни оказался и кто бы его ни окружал. Он притягивал взгляды и мысли, вызывал восхищение, робость, уважение; его откровенное самолюбование, возможно, выглядело смешным, но… даже смеясь над этим человеком, вряд ли бы кто-нибудь осмелился не признать, что у него есть все основания гордиться собой.
Наконец молитва закончилась, все закрестились, повторяя «Аминь!» сотней неслаженных голосов, опять загремели лавки, зашуршали золоченые одежды, гости стали усаживаться.
— Подай рог немцу! — Княгиня Ингигерда прикоснулась к руке Елисавы. — Что ты стоишь, как береза на поляне?
Перед княжной оказался турий рог — огромный, больше локтя в длину, изогнутый, окованный узорными золотыми пластинами, совсем новый, сделанный по заказу самого Ярослава и украшенный изображениями святых покровителей рода. «Господи, помоги рабу Твоему Георгию, аминь!» — было написано на верхнем раструбе. А ниже, под поясными портретами святого Георгия, святого Василия и святой Елены, была начертана другая надпись: «Князю чести, а дружине славы!» Рог, наполненный медом, весил немало, и Елисава взяла его с осторожностью, поскольку боялась не удержать свою ношу перед почетными гостями.
— Почему немцу? — шепотом спросила она.
— Мы же договорились!
— Но Харальд!..
— Мы говорили с отцом, Харальд младше! — быстро ответила княгиня, торопясь скорее покончить с задержкой. — Не стой, иди, все ждут!
— А Харальд?
— Ему поднесет Предслава! Она тоже вторая по старшинству!
— Лучше ты сама подай немцу, а я — Харальду!
— Лисава, не спорь! — Княгиня рассердилась. — Что это с тобой! Делай, как я говорю!
Елисава не привыкла спорить с матерью и тем более не собиралась этого делать на глазах у сотни гостей, ожидающих начала пира. Ей освободили проход, и она, осторожно ступая и крепко держа тяжелый рог обеими руками, выбралась на свободное пространство между столами. Княжна кожей чувствовала, как пристально следят за ней голубые глаза, поблескивающие из-под рыжеватых бровей; этот взгляд буквально держал ее и притягивал. У нее появилось ощущение, что Харальд колдун, что невидимые могучие чары опутали ее и направляют каждый ее шаг — к нему! Теперь-то он знает, которая из двух девушек его невеста! Осторожно, как по тонкому льду, делая шаг за шагом, она шла к герцогу Фридриху, не глядя по сторонам, а только под ноги, чтобы не споткнуться с этим тяжеленным рогом.
Наконец Елисава повернулась лицом к столу, за которым сидел герцог Фридрих, и тот встал, готовясь ее встретить.
— Э, постой, Фрейя нарядов, ты повернула не туда! — вдруг услышала она за своей спиной звучный голос.
Елисава вздрогнула, оступилась, и часть меда, выплеснувшись, потекла по золоченой стенке рога. Ну все, сладкая липкая влага добралась до пальцев, натекла в ладонь — и рукав, считай, испорчен. Но это еще не беда! Елисава не могла сделать больше ни шагу: этот властный голос, в котором звучала нерушимая уверенность в своем праве, сковал ее по рукам и ногам.
— Я здесь, о Сив мягкого шелка, повернись и подай мне этот рог! — повелительно и даже весело требовал голос у нее за спиной.
Герцог Фридрих в недоумении поднял брови. Елисава обернулась. Харальд тоже стоял, приглашающе протянув к ней широкую мозолистую ладонь, вид которой приводил на ум образы огромных дреки под цветными парусами, буйных ветров, длинных мечей и боевых секир.
— Моя старшая дочь сначала должна поприветствовать старшего из гостей, Харальд! — еще мягко, увещевающе, как мудрый отец неразумному сыну, заметил князь Ярослав, но в голосе его уже слышалась угроза. Он не намерен был позволять своему незваному гостю слишком много. — От тебя не уйдет положенная честь, я ведь не обижу гостя. И ты получишь рог в свой черед из рук моей младшей дочери. Тот, кто моложе годами, должен уступить дорогу, не так ли? Или в дальних странах, где ты побывал, об уважении к старшим уже забыли?
— Ты намекаешь, что у сарацин я и сам стал сарацином? — Харальд, ничуть не смутившись, улыбнулся хозяину. Теперь обе его руки лежали на поясе и вид у него был такой, будто гридница и все, кто в ней находился, были связаны невидимыми узами и без его позволения не смели двинуться. — Я хорошо помню все наши законы и обычаи. И нет такого закона, чтобы невеста в присутствии жениха подносила рог другому мужчине раньше, чем своему жениху! Я такого не допущу! Твоя старшая дочь обещана мне, и она должна поднести этот рог мне! Я никому не позволю попирать мое право, будь он даже стар, как сам Адам!
— Моя дочь принадлежит мне и Господу Богу — никому больше! — сурово изрек князь Ярослав. — Не спеши, Харальд! Ты слишком привык вести себя как завоеватель, и забываешь, что теперь ты в доме у друзей!
— Друзей и почти родичей! — подхватил Харальд. — Видит Всевышний, я не хочу ничего, кроме дружбы и родственной любви! Но в этом доме я желаю встречать родственное и дружеское отношение, а также уважение моих прав!
— Ты торопишься, Харальд! — Ивар сын Хакона, не выдержав, тоже встал и положил руки на пояс, не менее богатый, чем у его молодого соперника. — Эллисив не обручена с тобой, у тебя нет на нее никаких прав, и есть в мире другие знатные люди, достойные получить ее в жены и принять рог из ее рук!
— Я знаю, о ком ты говоришь, Ивар! — Харальд не стал Делать вид, будто не понял, о чем речь. — Все в Киеве говорят, что мой родич, Магнус конунг, прислал вас, чтобы посватать ему мою невесту. Но он опоздал, можешь так и передать ему! Я посватался к ней еще в то время, когда он играл деревянными мечами! Его самого кормили кашей с ложки, когда я вернулся из своей первой битвы!
— Не в той ли битве тебе привязали меч к руке, чтобы не ронял?
— Меч к руке мне привязывали, когда мне было всего десять лет! А при Стикластадире мне исполнилось пятнадцать и я мог держать оружие, как подобает взрослому мужчине!
— Но в этой битве ты стяжал не много чести!
— В тот раз Один не отдал нам победу, но чести своей я не уронил и никому не позволю в этом сомневаться! И если мой родич Магнус хочет взять в жены эту деву, пусть выйдет и сразится со мной! А поскольку его здесь нет, то никто другой не смеет предъявлять на нее права!
— Хоть Магнуса конунга здесь нет, это не значит, что принять твой вызов некому, Харальд сын Сигурда! — в гневе воскликнул Ивар. Под грозным напором Харальда он даже не дрогнул, и его голубые глаза сверкали так же яростно. — Магнус конунг поручил мне представлять его здесь, а значит, я могу принять твой вызов вместо него!
— Прекратите! — в негодовании крикнула княгиня Ингигерда, поднявшись со своего места. — Я не допущу, чтобы мои гости, столь знатные и прославленные люди, вызывали друг друга на поединок у меня в доме, возле моего стола! Клянусь Всевышним, если вы сейчас же не прекратите эту ссору, я попрошу покинуть мой дом вас обоих и ни о каком сватовстве больше не будет и речи!
Оба соперника пристыженно умолкли, хотя взгляды, которыми они обменивались, выражали что угодно, только не дружелюбие.
— Я знаю, как тяжело тебе уступать хоть в чем-нибудь, — обратилась к Харальду княгиня. — Но я прошу тебя ради дружбы, которая была у меня с тобой и с твоим старшим братом, Олавом конунгом, смирить свой гордый нрав и быть вежливым с хозяевами и другими гостями. Иначе люди и вправду скажут, что в стране, которой правит сам Господь, ты научился обычаям хуже всяких языческих.
— Я всегда готов оказать уважение достойным людям, но вряд ли смогу уважать сам себя, если у меня на глазах моя невеста подаст рог другому мужчине раньше, чем мне! — учтиво, но непреклонно заявил Харальд.
Во время этого спора Елисава стояла, изнемогая от тяжести рога, волнения и неловкости. Вид у нее, наверное, был глупее глупого, а все Харальд! Две невидимые силы тянули ее в разные стороны, каждый из спорящих мужчин предъявлял на нее права, но против воли все ее существо словно бы клонилось в сторону Харальда. По закону власть над ней принадлежит отцу и только отцу, — но потребуй сейчас Харальд, чтобы княжна последовала за ним, она безропотно пошла бы на его корабль, чтобы отныне знать над собой только одну власть — власть этого мужчины. В нем было умение подчинять себе людей. С каждым мгновением самые невероятные рассказы о его победах и свершениях становились все более и более правдоподобными — этот человек умел одолевать даже самые неблагоприятные обстоятельства.
— Твое упрямство крепче, чем лоб великана! — воскликнула княгиня Ингигерда. — Если это будет не твоя неве… не моя старшая дочь, — поправилась она, не желая идти на поводу у наглеца и называть вещи так, как ему хочется, — ты стерпишь, чтобы более старший возрастом — и рангом! — гость получил приветственный рог раньше тебя?
Брови Харальда дрогнули, глаза сверкнули, и во всем его облике промелькнуло сходство с ловчим соколом, завидевшим добычу. Ему намекнули на то, что его соперник-герцог правит своей землей, а Харальд при всех его достоинствах пока никто. Но оспорить эти слова он не мог. Княгиня Ингигерда вышла из-за стола, пересекла гридницу, взяла рог из рук замершей Елисавы и сама поднесла его немецкому гостю.
— Не могу спорить с тобой, княгиня! — Харальд опять улыбнулся. — Пусть твой почтенный старший гость угощается медом, а я пока возьму то, что всякий жених имеет право получить от своей невесты!
Княгиня в изумлении обернулась, и слова приветствия, приготовленные для Фридриха, замерли на ее устах. А Харальд, не трудясь обходить стол, мгновенно перемахнул через него, сделал шаг к Елисаве и взял ее за плечи. Прежде чем княжна успела опомниться и сообразить, что происходит, он склонился и поцеловал ее. Горячие жесткие губы впились в приоткрытый от изумления рот, усы царапнули подбородок, и вся эта огромная сила, внезапно навалившаяся на нее, сковала ее чародейными цепями. Княжна не могла даже ахнуть, пока Харальд сам не отпустил ее и тут же снова подхватил, потому что она пошатнулась. У Елисавы отчаянно кружилась голова, по всему телу пробегала дрожь, лицо горело от стыда, а веки отяжелели, так что она не могла даже оглядеться. Харальд, огромный и сильный, словно великан, стоял рядом с ней и обнимал ее, и в его объятиях она была точно в плену волшебной страны — так далеко от всего и всех, что их как бы и вовсе не существовало.
— Ты позволяешь себе слишком много! — долетел до нее возмущенный голос отца.
Елисава попыталась отстраниться, чтобы скорее прекратить это безобразие, пока дело не дошло до открытой схватки, но Харальд не пустил ее. Он тоже понимал, что на него сейчас набросятся, но не раньше, чем девушка отойдет. Возмущенно закричали посланники Магнуса, Ивар мощным прыжком перескочил через стол и готов был метнуться вперед, чтобы силой оторвать наглеца от княжьей дочери, но княгиня Ингигерда поспешно шагнула вперед.
— Уймитесь! — Она повелительно взмахнула рукой. Старшие сыновья и кмети, успевшие окружить Харальда, опустили кулаки и попятились. — Немедленно отпусти мою дочь, Харальд! — приказала она. Его лицо разом похолодело и застыло, в голубых глазах заметались молнии. Но и княгиня, готовая принять вызов, отвечала ему не менее твердым взглядом. Ее глаза уже не улыбались. — Ты забылся, Харальд сын Сигурда! Ты был бы никто, не окажи мы тебе поддержку, когда ты явился сюда чуть ли не в одной рубашке. Наш дом принял тебя, а теперь ты оскорбляешь его и пытаешься укусить руку, которая тебя вскормила. Если ты вынудишь меня пожалеть о моей прежней дружбе и доверии к тебе, не многовато ли врагов у тебя будет?
В глазах княгини Харальд увидел нечто такое, что заставило его опомниться. Он с юности привык встречать со стороны Ингигерды понимание, дружелюбие и поддержку, привык полагаться на нее, и теперь, когда в ее глазах засверкал гнев, Харальд осознал, что его и впрямь занесло куда-то не туда.
— Я не хочу огорчить ту, которую так ценил мой родич, святой Олав конунг! — ответил Харальд, и его железные руки соскользнули с плеч Елисавы. — Но я никогда, слышишь, королева, никогда не смирюсь с тем, что однажды обещанное мне будет отдано другому! Даже в память святого Олава конунга я не смирюсь с тем, с чем смирился он! Пока я жив и могу распоряжаться собой, этому не бывать!
Княгиня опустила глаза, князь Ярослав посуровел лицом.
Все северяне и многие из киевлян поняли намек: ведь сама княгиня Ингигерда была когда-то невестой Олава конунга, но потом вышла замуж за Ярослава. И для непримиримого Харальда настаивать на своих правах на Елисаву означало не только защитить свою честь, но и отчасти восстановить честь брата, которого в Норвегии уже очень многие считали святым.
— Никто не оспаривает твоих прав! — чуть помедлив, уже мягче ответила ему княгиня. — Тех прав, которые у тебя действительно есть. Например, право на наше гостеприимство и почет, полагающиеся знатному гостю. Что до прочего, то не слишком уместно говорить об этом сейчас и начинать нашу встречу со спора!
— Я настаиваю на своих правах везде и всегда, если в том есть нужда! — тоже тише, но с прежним упрямством отозвался Харальд. — Везде и всегда! Моя удача покинет меня, если я уступлю хоть каплю своей чести!
— Иди на место! — Княгиня Ингигерда бросила беглый взгляд на старшую дочь. — Наш гость доволен.
Елисава, едва чувствуя пол под ногами, вернулась на свое место и села рядом с Предславой. У нее не было сил поднять глаза хоть на кого-нибудь, и очень хотелось спрятаться в горницу, в клеть, хоть в ларь — только бы не смотрели на нее эти сотни жадных глаз! Ну и Харальд! Она охотно огрела бы его по лбу этим тяжелым золоченым рогом! Вот как он настаивает на своих правах! Но все же ее потрясение было заметно больше, чем возмущение. Этот внезапный поцелуй словно запечатал чары: она уже не принадлежала ни себе, ни отцу, ни даже Богу, а только ему, Харальду, который и Бога, пожалуй, не признавал за старшего. Он сам был как бог — древний северный бог, Тор или Фрейр, могучий и уверенный, способный сотрясать горы и расплескивать моря ударом своего кулака.
Постепенно все успокоилось, пир потек своим чередом, гости выпили и развеселились.
— Ничего, как говорится, свадьба не удалась, если драки не было! — смеясь, кричал боярин Мануйла Воротиславич, весело глядя на Елисаву.
Но она по-прежнему не поднимала глаз и едва могла поднести ко рту птичье крылышко: ее все еще била дрожь, есть совсем не хотелось.
Князь Ярослав, взяв себя в руки, беседовал с герцогом Фридрихом. Тот восхищался Киевом: он-де и раньше слышал от многих, что размерами и красотой стольный город Русского королевства превосходит многие древние города Европы, но теперь счастлив убедиться в этом собственными глазами. Ярослав благосклонно внимал этим хвалам, поскольку новый город построил он сам: строительство, завершенное всего года три назад, продолжалось более четырех лет, и все это время на возведении новых городских стен работали не менее тысячи человек одновременно. Зато и мощь укреплений превосходила все, что доселе видела Русская земля: земляные валы, насыпанные над крепкими дубовыми срубами, над ними — городни с заборолом, общей высотой до пятнадцати «больших локтей», охватывали пространство в семь раз большее, чем старый Владимиров город. Иногда киевляне говорили, что князь Ярослав поработал здесь за себя и за тех семерых братьев, которых пережил. Главным въездом в крепость служили ворота, по примеру константинопольских называемые Золотыми, с церковью Благовещения Богородицы над ними. К тому же Ярослав выстроил несколько церквей, не считая собора Святой Софии, в который перевез на хранение огромное собрание богослужебных книг, два монастыря — Георгия и Ирины, а также несколько школ для мальчиков, будущих священников. Все это давало ему право ставить себя вровень не только с самыми могущественными, но и просвещенными монархами Европы.
Елисава слушала их беседу вполуха: против воли все ее внимание устремлялось к Харальду. В шуме пира она разбирала каждое слово, произнесенное его низким звучным голосом, как будто никого другого тут и не было, и каждое из этих слов проникало в самое ее сердце. Хотя ничего особо любопытного он не говорил: в основном рассказывал о своем плавании сюда на торговом корабле.
— И как много прекрасных церквей я вижу в городе! — продолжал герцог Фридрих. — Столь большое количество поистине удивительно, если вспомнить о том, что в Киеве ныне живет лишь второе поколение христиан. Такие прекрасные успехи истинной веры, хотя многие из ныне живущих узнали Бога уже взрослыми людьми! Ведь только твой отец, король Вальдамар, подобно святым апостолам, принес христианство этой земле, верно, король Ярославус?
— Да, Русь узнала истинного Бога только при моем отце, — подтвердил князь Ярослав, хотя это признание не доставило ему удовольствия. По сравнению с германцами, крестившимися на несколько веков раньше, Русь выглядела почти языческой страной. — Но мой отец, князь Владимир, был не первым в нашем роду, кого озарил свет христианской веры. Князь Рюрик, правивший в северных русских землях полтора века назад, еще в юности принял святое крещение во Франкии, и крестным отцом его и его старшего брата был сам король франков, Людовик, сын Карла Великого, прозванный Благочестивым. И бабка моего отца, княгиня Ольга, и его мать, княгиня Малфрида, были христианками. Я слышал, что и оба брата моего отца приняли крещение, хотя, возможно, и неполное.
— Это, должно быть, досадно, что теперь их останки не могут покоиться в освященной земле! — с сожалением заметил Фридрих.
Елисава с беспокойством подняла голову. Она еще помнила недавний разговор с обозленным Ульвом, которому вздумалось вытаскивать на свет неприятные родовые тайны. То, что братья князя Владимира, Ярополк и Олег, не были крещены как полагается, еще далеко не самое страшное в их судьбе.
— Отчего же не могут? — подал голос Харальд. Странно, что он так долго молчал, позволяя хозяину и знатному гостю вести беседу без его участия. И это при том, что ему не терпелось рассказать Ульву сыну Рёгнвальда и Альву про бурю в Греческом море, которая непременно погубила бы корабль, если бы не его, Харальда, непревзойденное умение править рулем! — Если люди приняли при жизни неполное крещение, то и после смерти его можно довести до конца!
— Что ты говоришь? — упрекнул его отец Григорий Смирята. — Кто тебя такому учил? Нельзя крестить мертвые кости. Карфагенский собор святых отцов наших еще шесть веков тому назад запретил подавать святое крещение мертвым. Ведь окрестишь мертвые кости, а мертвая, в язычестве погибшая душа оттого не оживет!
— Ты ближе сидишь, святой отец, а не слышишь того, что слышу я! — Харальд ухмыльнулся. — Ведь Ярислейв конунг сказал, что те двое его родичей принимали неполное крещение. Их осеняли святым крестом, молитвами отгоняли от них дьявола, им давали освященную соль, и они произносили символ веры. Они отреклись от дьявола, а значит, умерли почти христианами. Ведь… э… я так слышал от старых людей, что некие… э… неурядицы сделали их смерть внезапной… Так, видно, было угодно Богу! — с благочестивым видом вставил он. — Но из-за внезапно налетевшей смерти они не успели принять полное крещение, как, конечно, намеревались, и потому будет только хорошо, если их потомки исправят несправедливость. Люди, которые стремились принять крещение и были осенены святым крестом, не должны лежать в неосвященной земле, как собаки-язычники.
Лицо князя Ярослава, нахмурившегося при первых звуках Харальдова голоса, постепенно прояснилось. Харальд всеми силами старался исправиться: он не только выступил в защиту благочестия их рода, но и милосердно обошел те обстоятельства, о которых говорить было нежелательно. Смерть князя Олега и князя Ярополка могла напомнить о смерти князя Бориса и князя Глеба, тоже погибших от руки сводного брата, причем не только Ульву…
— Признаться, я не слышал, чтобы кто-то из добрых христиан подвергал конфирмации кости умерших! — заметил Фридрих, и по его тончайшей недоверчивой насмешке было видно, что мнение герцога о Харальде изменить к лучшему будет трудно.
— Зато я слышал! — Харальд никогда не лез за словом в поясной кошель. — Еще лет сто назад… ну, может, не сто, чуть поменьше, словом, это было в те годы, когда Норвегией и Данией правил Харальд Синезубый, тот самый, который сделал христианами всех датчан, как Вальдамар конунг сделал христианами своих подданных. Харальд конунг построил в Еллинге церковь и перенес в нее останки своих родителей, Горма конунга и королевы Тюры. Оба они при жизни успели принять неполное крещение, но после смерти язычники-датчане погребли их по своим старым обрядам. Харальд конунг довершил их крещение и перенес останки в новую церковь. И не слышно, чтобы духи или что-то другое тревожили и упрекали его, что он, дескать, поступил неправильно! Я считаю, что сделанное прежде может быть сделано и теперь. Если в роду Ярислейва конунга на двух христиан больше, чем думают люди, надо исправить эту ошибку!
— Но все же «прима сигнацио», первое знамение, — это еще не таинство крещения! — встрял священник из свиты Фридриха. — И тех оглашенных, кто всего лишь был впервые осенен крестом, никак нельзя смешивать с настоящими христианами!
— Но и с язычниками их тоже нельзя смешивать! — в порыве благочестивого негодования отозвался Харальд. — Грех равнять с язычниками, лижущими поганые жертвенные чаши, тех людей, кто стремился к истинной вере, но из-за происков дьявола не успел завершить обряд! Ведь говорят же, что, если ребенок родился слабым и может умереть, не дождавшись священника, его вправе окрестить и мирянин. Мой брат, святой Олав конунг, это признавал. И с оглашенными, умершими слишком рано и внезапно, то же самое! Гораздо лучше довести дело до конца и помочь их душам найти дорогу к Богу, чем навеки лишить их надежды и отдать дьяволу! А поскольку сами они не могут помочь себе, это должны сделать потомки, которым дорога честь рода!
— Харальд хорошо знает все, что касается покойников! — проговорила Елисава. Она уже достаточно опомнилась и овладела собой, чтобы попытаться хоть немного отомстить ему. — Ведь он сам однажды был покойником, которого отпевали и несли в церковь хоронить! Ему ли не знать, как мертвые ищут дорогу к Богу… или в другую сторону!
— О чем ты говоришь? — Князь Ярослав повернулся к старшей дочери. С лица его теперь не сходила морщина, пролегшая между бровями: от каждого слова, сказанного на этом пиру, он исподволь ждал неприятностей.
— Я говорю о том, что слышала от норманнов, — ответила княжна. Все в гриднице смотрели на нее и с большим интересом ждали продолжения, а она нашла глазами Бьёрна и обратилась к нему: — Бьёрн, ты рассказывал мне о том, как Харальд захватил один из городов в Стране Сарацин!
— Хотелось бы послушать эту повесть! — воскликнула княгиня Ингигерда. Она догадывалась, что здесь они немного поквитаются с Харальдом за все его дерзкие выходки. — Расскажи людям, Бьёрн, всем будет занятно послушать о подвигах Харальда!
— Пусть лучше расскажет Ульв сын Освивра! — Сотник кивнул на исландца, сидевшего возле Харальда. — Он там был и все видел своими глазами.
Харальд оправил ус и кивнул. Ульв встал, держа в руках чашу, и начал рассказывать. Это был белобрысый парень, бойкий и смышленый на вид, который сопровождал Харальда в тот день в роще. К сожалению, сам он за одиннадцать лет странствий совершенно позабыл даже те начатки славянского языка, которыми успел овладеть, поэтому его рассказ какой-нибудь знаток на каждом конце стола переводил киевлянам на славянский, а немцам — на латынь или немецкий.
— Однажды наше войско подошло к большому городу на острове Сикилей, самому большому городу из всех тех, которые мы перед тем видели. Мы осадили его, перерезав все пути, но он был очень хорошо укреплен и не сдавался. И вот прошел слух, что Харальд заболел и даже улегся в постель. Его палатку поставили подальше от стана, чтобы его не тревожил шум, но все люди целыми толпами ходили к нему каждый день, чтобы попросить совета или чтобы он рассудил их споры, потому что никто во всем войске не мог дать такого мудрого совета, как он…
Гридница слушала, Ульв предусмотрительно делал остановки после каждой фразы, чтобы дать возможность перевести, и ему даже нравилось, что эта медлительность придает его рассказу особую важность и величавость. На лице самого Харальда, который с нарочитой небрежностью пощипывал ус, поглядывая то в одну, то в другую сторону, было написано горделивое удовольствие. Каждое слово этого повествования свидетельствовало о его уме и предусмотрительности, потому что в большом обмане им самим была продумана каждая мелочь — и даже то, что шатер вождя якобы ради тишины поставили отдельно. На самом деле нужно было убедить население в том, что предводитель не поднимается с постели и потому все войско ходит к нему.
— И вот жители того города увидели, что у нас в войске происходит что-то необычное, — продолжал Ульв, а кравчий тем временем по знаку княгини Ингигерды подливал ему пива в чашу, чтобы у рассказчика не пересохло горло. — Они послали к нам разведчиков и узнали, что наш предводитель болен и силы его быстро убывают. Все войско пребывало в великой печали, воины сокрушались о том, что нашему славному вождю скоро предстоит умереть. А еще какое-то время спустя мы отправились к горожанам и стали просить их, чтобы они позволили нам погрести нашего вождя в городе. И все священники, все настоятели монастырей тут же захотели, чтобы он был погребен у них, потому что ждали, что от этого к ним будет поступать очень много пожертвований. И вот священники нарядились в свои самые лучшие одежды и вышли из города, взяв с собой драгоценные святыни. А мы уже приготовились к пышным похоронам, и гроб нашего вождя был накрыт самыми лучшими тканями, шитыми золотом.
Ульв рассказывал, а тот, чье якобы бездыханное тело лежало в том пышном гробу, улыбался, поглаживая ус и иногда отпивая из золоченой чаши.
— Конечно, почти все наше войско отправилось в город провожать к могиле тело вождя, — говорил Ульв с неприкрытым торжеством, и на лице его читалась уверенность, что вождь на самом-то деле бессмертен. — Гроб внесли в ворота, опустили и поставили посреди дороги. И тут наши люди затрубили в трубы и обнажили мечи. Все наше войско ворвалось в город! А монахи и священники, которые раньше спорили, кто получит гроб Харальда, и которые надеялись на этом обогатиться, теперь состязались между собой в беге, чтобы спастись от его меча! Так мы овладели городом и взяли огромную добычу!
Гости смеялись, одобряя хитрость, принесшую такие богатые плоды, и даже юные княжеские сыновья, с самого начала относившиеся к Харальду с настороженностью, теперь не могли не восхищаться его изобретательностью. И каждый решил, что, если на его пути когда-нибудь встретится упрямый город, непременно воспользоваться этим хитрым приемом.
— Но все-таки не очень благочестиво с твоей стороны, Харальд, обманывать священников! — заметил герцог Фридрих. — Особенно для того, кто состоит в близком родстве со святым Олавом конунгом.
— Но ведь я побывал потом в Йорсалаборге! — ответил Харальд, на лице коего ясно читалось: а кто их вас, благочестивых, побывал в священном городе? — Я занял всю страну, все города и крепости сдавались мне!
— И Харальд искупался в реке Иордан! — вставил другой спутник Харальда, исландец по имени Халльдор. — И принес богатые дары Святому Кресту и Гробу Господню! Это, конечно, поможет ему искупить грехи, даже если паре самых жирных монахов и не удалось тогда убежать от наших мечей!
Старшие осуждающе качали головами, но по скамьям младшей дружины пробежал смешок.
— А все-таки ты очень смелый человек, Харальд! — проговорила Предслава. Этот рассказ так занял княжну, что она слушала, поставив локти на стол и упершись в них подбородком, а на ее невозмутимом, добродушно-ленивом лице на сей раз было непривычно серьезное выражение. — Как же, наверное, страшно было живым ложиться в гроб! Это не очень-то хорошее предзнаменование! Я бы ни за что на такое не решилась!
— Говорят, что те, кого раньше времени хоронят, живут долго! — снисходительно ответил Харальд. — Так что, пожалуй, следующие мои похороны состоятся еще очень нескоро!
— Только не берись утверждать после этого, что ты благочестив и привержен Церкви! — Елисава бросила на него насмешливый взгляд. — Не сомневаюсь, что многие сказали, что ты просто посмеялся над обрядом, обманул самые благочестивые чувства тех сикилийцев, да еще и ограбил тамошние церкви!
— Да разве можно церкви сикилийцев равнять с настоящими! — ответил ей Халльдор и пренебрежительно хмыкнул.
— А в Миклагарде мы всегда ходили в церковь и слушали все службы! — подхватил Ульв сын Освивра.
— Это верно! — Харальд усмехнулся. — Я помню, как в соборе Святой Софии ты нацарапал на стене: «Здесь был Ульв». Так что Бог тебя не забудет!
— Да, там еще, я видел, кто-то по-гречески рядом нацарапал: «И был он дурак весьма»! — крикнул Скуле, телохранитель Харальда.
— Скажешь! — возразил Халльдор. — Так тебе и будут греки портить свой главный храм, чтобы покрыть позором какого-то Ульва! Даже если убеждены, что он дурак!
— А среди греков, по-твоему, дураков не встречается?
Все опять засмеялись.
— Похоже, тебя, Харальд, многие не забудут в Миклагарде, — согласилась княгиня Ингигерда. На лице ее было немного странное выражение, и даже Харальд почему-то не решился принять эти слова как похвалу.
— Хотел бы я, чтобы меня никогда не забывали в Гардах! — сказал он, с некоторой нерешительностью поглядывая то на княгиню, то на Елисаву. — Хотелось бы верить, что меня помнили здесь в мое отсутствие, пока я воевал за морями.
Похоже, даже до Харальда наконец дошло, что женщина, на которую он здесь так властно предъявляет свои права, на самом деле живой человек, а не плод его воображения. Все эти годы он помнил, что в Киеве живет княжья дочь, почти обещанная ему в жены; иногда он забывал о ней на несколько лет, но потом снова вспоминал. И все же теперь ему требовалось время, чтобы привыкнуть к тому, что она, Елисава дочь Ярослава, действительно существует и что она такая, какая есть. Что у нее есть своя воля и свои желания, с которыми ему придется считаться.
— А ты разве помнил нас, совершая подвиги за морями? — Елисава посмотрела на него, гордясь в душе, что наконец-то ей удалось выдержать прямой взгляд его светло-голубых блестящих глаз и не смутиться. — Люди говорили, будто ты там увлекался многими другими женщинами. Я слышала, что сама императрица хотела стать твоей женой!
— Но я вовсе не хотел быть ее мужем! Она даже бросила меня в темницу, однако я никогда не позволю, чтобы мной распоряжалась женщина!
— Да, а потом другая женщина выпустила тебя из темницы!
— Той женщине явился святой Олав конунг и приказал помочь Харальду! — выкрикнул Халльдор.
— Скажешь, ты раньше ее не знал? Допустим, ей действительно явился святой Олав… или она так сказала. А Мария? Уж ей-то никто не являлся! Ей явился ты сам и силой увел ее на свой корабль!
— Я хотел только показать, что всегда добиваюсь того, чего захочу! — жестко ответил Харальд, и в его глазах, устремленных на Елисаву, читалось нечто похожее на предостережение, даже угрозу. — Но я никогда не забывал о том, что ждет меня здесь. И у меня есть доказательство.
— Какое же?
— Я предъявлю тебе его… позже. Когда ты соизволишь принять мои свадебные дары.
— Если я не получу доказательств раньше, то свои свадебные дары можешь поднести Марии из Миклагарда.
Елисава тоже могла проявить упрямство. Харальд был слишком уверен в своей власти над ней, а что у него есть, в конце-то концов, кроме высокого роста и неизмеримого нахальства! Сикилийские города, подумать только! Будто она, Елисава, мало дружинных баек слышала в своей жизни! Да на любом пиру подвыпившие норманны такое рассказывают, что только держись!
— О, ты ревнуешь! — Харальд довольно улыбнулся. — Честно говоря, я рад, но это лишнее. Я и так предпочитаю тебя всем женщинам на свете. И если понадобится, то ради того, чтобы заполучить тебя, я снова притворюсь мертвым и лягу в гроб.
— Обещаю, что, когда ты ляжешь в гроб, я приду тебя оплакивать, — обнадежила его Елисава. — Но сначала удостоверюсь, что ты из него больше не встанешь.
Княгиня Ингигерда поджала губы, стараясь подавить печальную улыбку. По лицам своей старшей дочери и ее злополучного жениха она видела, что эти двое произвели большое впечатление друг на друга, но понимала, что их путь к счастью будет нелегким. Если оно вообще возможно, это счастье. Уж слишком много к нему препятствий, и главные — внутри них самих.
А она принимала это даже ближе к сердцу, чем всякая мать принимает судьбу дочери. Ведь Харальд был младшим братом того человека, которого любила в молодости она сама. Даже сейчас, когда Олав конунг давно мертв, замирает сердце при мысли о нем — у нее, повелительницы другой страны, матери девяти детей и уже бабушки! Разлученная с Олавом, Ингигерда не могла не перенести часть своего чувства на его брата, и еще тогда, в первый свой приезд на Русь, будучи юнцом, Харальд благодаря своему тонкому чутью уловил это. Он беззастенчиво пользовался этой слабостью княгини, но давняя привязанность сегодня, похоже, была единственным средством хоть как-то смирить его гордость, самолюбие и упрямство.
Все повторялось. Непрожитая жизнь Ингигерды возродилась в судьбе ее дочери и брата Олава. Харальд был преисполнен решимости не допустить, чтобы его обманули, как обманули Олава. Он готов был снести горы и расплескать моря, но добиться своего. И княгиня против воли сочувствовала ему. Казалось, в ней проснулась собственная молодость и подавала ей весть. То, что не сложилось у нее, может сложиться у дочери. Ведь говорили же древние, что люди рождаются вновь…
Женщины ушли с пира довольно рано, пока мужчины не перепились и не начали буянить, но празднество продолжалось почти до рассвета. Веселились и в следующие дни — то в гриднице на Бабином Торжке, то на княжьем Дворе, — и Харальд неизменно был среди тех, кто отправлялся спать последним. А Елисава в эти вечера подолгу не могла заснуть, лежала, ворочаясь и невольно прислушиваясь к крикам, доносившимся из гридницы. Ей казалось, что она различает голос Харальда, громкий и ясный, как звук боевого рога, провозглашавший все новые и новые здравицы. Варяги рассказывали о своих подвигах, вспоминали погибших, а под конец допились до того, что стали, следуя древнейшему обычаю, поднимать кубки в честь богов: кубок Одина, кубок Фрейра, кубок Браги. К счастью, ни священников, ни самого князя Ярослава при этом уже не было. А Харальд, похоже, был заговорен не только от гибели в морских волнах, но и в волнах пива. В конце концов он помирился даже с Иваром, и два соперника бражничали вместе, распевая боевые песни, сложенные каким-то безымянным дружинным скальдом — о сражениях, битвах и добыче. И о том, что в конце славного пути каждый отважный воин получает в вечное владение семь стоп чужой земли, а конунг — восемь. Елисава и раньше слышала эту песнь, но теперь, растревоженная появлением Харальда и всем дальнейшим, чуть не заплакала. Она была женщиной, христианкой, дочерью русского князя и будущей королевой, но в ее крови, унаследованной как с отцовской, так и с материнской стороны, жила память о многих поколениях северных людей, искавших славы и добычи за морями. Сколько ее дедов и прадедов приводили в ужас население чужих земель и упокоились там навеки? Харальд был одним из тех, кто тоже в силу происхождения и воспитания не мыслил себе другой жизни, и его судьба вдруг вызвала в сердце Елисавы такой живой отклик, что она даже испугалась. Харальд был королем по рождению и одновременно викингом, со всем хорошим и всем плохим, что о них можно сказать. Ведущий род от богов, но не имеющий, где голову приклонить. Вызывающий восхищение у тех, кто его никогда не видел, и ненавидимый ближайшей родней. Покоряющий целые страны, но живущий на утлой деревянной посудине, носимой по всем морям. Один из тех, чья мать дома пряла стебли крапивы, чтобы соткать дерюгу и сшить для него штаны, в которых он доберется до Византии и там раздобудет себе новые одежды, но уже из драгоценного золотистого шелка. Король среди викингов и викинг среди королей… Где он в конце концов найдет себе место? Где для него выделят восемь стоп земли?
Елисава ворочалась, не в силах заснуть, сердилась и гнала прочь эти ненужные мысли, сама удивлялась, как далеко ее занесло, но ничего не могла поделать. Временами она погружалась в какое-то мелкое, непрочное забытье, потом снова просыпалась, и опять перед ней вставал Харальд. Она всей душой жаждала освободиться от этой навязанной власти, сбросить наваждение, шептала молитвы и древние обереги, хотела даже разбудить няньку, чтобы та побрызгала ее с уголька, но сама понимала, что старое бабкино средство вряд ли окажется действенным против чар воина и колдуна из рода конунгов. Невидимо он был сейчас с ней, но Елисава сопротивлялась, не желая признавать над собой власть чужого человека. Она чувствовала себя пленницей Кощея, но знала, что никто не придет освободить ее. Равного ему по силе просто не было. Не герцог же Фридрих его одолеет, с его смешным разноцветным нарядом и круглым гладким лицом! В облике Харальда воплотились все герои, все боги древнего Севера, и с ним в жизнь Елисавы вошла сила, с которой она не в состоянии была бороться.
