Глава 5
Поднявшись в терем, Елисава хотела первым делом пройти к матери, но боярыня Любава Прозоровна многозначительно указала ей на закрытую дверь и погрозила пальцем: там был князь. Не обращая внимания, Елисава потянула за литое бронзовое кольцо и вошла в горницу, убранную со всей роскошью, которую могли предоставить умельцы Руси, Скандинавии, Ирландии, Византии и Востока. Здесь действительно находился князь Ярослав: сильно хромая и опираясь на посох с серебряным набалдашником в виде львиной головы, он расхаживал перед сидевшей на лежанке княгиней Ингигердой. Между родителями происходило бурное объяснение.
— Это ты мне советовала! И как я теперь буду выкручиваться, скажи мне, как? — говорил Ярослав, но при звуке заскрипевшей двери умолк и с гневом глянул на вошедшую.
Однако при виде старшей дочери он изменился в лице: не то чтобы обрадовался, но признал, что она имеет право находиться здесь. И это вмиг открыло Елисаве, о чем сейчас шла речь.
— Вы знаете, да? — слегка задыхаясь, воскликнула она. — Он вернулся! Это правда, я его видела!
— Надо же, ты успела его повидать? — Княгиня Ингигерда сразу поняла, о ком говорит дочь, и усмехнулась. Несмотря на то что разговор, похоже, был тяжелый, она не теряла самообладания и даже сохраняла свой всегдашний, уверенный и немного насмешливый, вид. — А нас он не спешит навестить. Значит, он по-прежнему тебя любит?
— Любит! — с издевкой и негодованием одновременно фыркнула Елисава. По-прежнему! Любит! Да разве можно назвать любовью его давнее сватовство?! А также то, что случилось сейчас в роще!
— Кто ему позволил видеться с моими дочерями без моего ведома? — возмутился князь Ярослав. — Пока еще только я вправе решать, с кем и как им видеться, что бы он там себе ни воображал! Кто его к вам пустил? Почему мне не сказали? Но если он все-таки здесь был, то мог бы зайти поприветствовать и нас! Харальд всегда был наглецом, а теперь, должно быть, вообразил себя такой важной птицей, которой никакие законы не писаны!
— Его здесь не было, он сюда не приходил, я видела его в роще! — закричала Елисава, перебивая отца и стараясь заглушить этот поток возмущения, больше похожий на брань. — И он не любит меня, он меня даже не узнал! Ну и глупый же вид у него будет, когда он увидит меня здесь.
— Это хорошо! — весело ответила княгиня Ингигерда. — А то твой отец боится, что глупый вид будет… у кого-то другого!
Княгиня не могла выставлять мужа дураком перед собственной дочерью, однако не понять ее намек было трудно.
— У тебя! — с досадой ответил князь Ярослав, которому гнев мешал рассуждать здраво. — Это ты мне насоветовала! Зачем только я тебя послушал!
— А затем, что никто другой не дал тебе совета получше! — ничуть не смущаясь, отозвалась княгиня. Она вообще никогда не жалела о прошлых решениях и поступках, ибо уважала себя и те побуждения, которые ее к этому подвели. — Кто же знал, что Харальд вдруг вернется? Я ведь не ясновидящая! Если бы он приехал не с весенним, а с осенним обозом, когда ты собрал бы подати, то все обошлось бы.
— Что случилось? — спросила Елисава, которая никак не могла уловить, о чем они говорят.
— Случилось… Теперь, если он опять посватается, придется давать еще и приданое. — Княгиня вновь обернулась к мужу.
Князь Ярослав, наконец, перестал ходить, сел на край лежанки и сжал голову в ладонях. Он был без шапки, и Елисава вдруг заметила, что в темных волосах на затылке у него светится «окошко». Отец уже не молод, а забот у него так много…
— Да что случилось-то? — повторила она.
— Мы заплатили Ульву и другим из тех денег, которые присылал на хранение Харальд, — пояснила княгиня. — Конечно, там еще много осталось, но Харальд отлично умеет считать деньги и сразу заметит нехватку.
— Христос Иисус пришел в мир спасти грешников, из которых я первый! — в отчаянии повторял Ярослав слова апостола, словно взывал о помощи к византийским иконам в красном углу. — Теперь он скажет, что я вор! Где я сейчас возьму ему это проклятое серебро? А еще приданое! Нет, раньше осени никаких свадеб!
— Я не очень-то и тороплюсь! — надменно, как будто говорила с самим Харальдом, ответила Елисава и даже подняла нос повыше. Пусть никто тут не думает, что она прямо-таки дрожит от нетерпения стать женой того, кто одиннадцать лет прекрасно без нее обходился. — И еще вопрос, хочу ли я за него выходить!
— Отлично! — насмешливо одобрила княгиня. — Если ты, князь, не совсем разочаровался в моих советах, то вот тебе еще один: не можешь расплатиться с работником, давай ему побольше работы! Пусть Харальд сам добудет то, чем мы будем с ним расплачиваться. В наше распоряжение явился такой великий воин, что было бы глупо этим не воспользоваться. Он служил императору, захватил столько земель и городов, а для нас пока ничего не сделал. Пошли его на печенегов, на чудь, на литву! Хочет он жениться на нашей дочери — пусть сам раздобудет ей приданое! Пусть докажет, что достоин ее руки.
— Он скажет, что уже все доказал!
— Мало ли что было там, за морями! Какая нам польза от того, что он захватил восемьдесят городов в Стране Сарацин? Пусть соберет нам дань с ятвягов! Вот это будет и честь, и выгода. Значит, моя детка, ты понравилась ему при встрече? — Княгиня снова обратилась к дочери.
Елисава подумала и решительно тряхнула головой.
— Я думаю, что да!
Княжна могла утверждать это вполне уверенно. Она еще совсем не знала его, но успела понять: Харальд сын Сигурда не такой человек, чтобы останавливаться возле девушки, которая ему не понравилась бы.
На другой день Елисава поднялась пораньше, велела причесать себя с особой тщательностью и выбрала лучшее платье. Стола из плотного алтабаса, с узорами, вытканными золотой волоченой нитью по бледно-желтому полю, с оплечьем и рукавами, обшитыми гладким темно-коричневым, почти черным бархатом, который умелые царьградские мастерицы украсили узорами из золотой и серебряной нитей с жемчугом, была частью наследства, оставшегося после жены деда Владимира Святославича, византийской царевны Анны. К темно-рыжим волосам Елисавы все это необыкновенно шло. Правда, ростом царевна Анна явно уступала Елисаве, потому что стола была ей коротковата, но зато позволяла показать красные сафьяновые полусапожки, точь-в-точь такие, какие носят царевны. Дополнял наряд золотой венец с жемчужными привесками, с крестиком надо лбом, выложенным из четырех самоцветов: двух голубых глазков бирюзы, зеленого хризопраза и черного агата, обрамленных крупными жемчужинами. Во всем этом Елисава очень нравилась себе — уж наверное, красотой и статью она ни одной византийской царевне не уступит. По крайней мере, Будениха и горничная девка Куница, одевавшие ее, неизменно приходили в восторг.
Сидя в горнице, Елисава ждала сама не зная чего и чувствовала только, как нарастает, закипает волнение, как все больнее сжимается что-то внутри — просто оттого, что ничего не происходит. Она убеждала себя, что еще слишком рано, что Харальду нужно время, чтобы привести в порядок себя и дружину… но неужели ему не хочется повидать свою невесту, узнать, какой она стала? Неужели ему это безразлично? Внутренний голос подсказывал княжне, что он не придет, но какая-то мучительная внутренняя боль давила и грызла ее, и уже к полудню Елисава чувствовала себя изнеможенной и с трудом сохраняла невозмутимый вид.
Сегодня ее совершенно не интересовал герцог Фридрих, который тоже вчера приехал и поместился на Немецком гостином дворе. Князь Ярослав уже посылал к нему сотника Грознояра, и теперь Саломея, жена последнего, с мужниных слов расписывала Елисаве и прочим обитательницам княжьих теремов его многочисленную свиту, одежды вельмож и убранство коней, охотничьих соколов и даже герцогскую шляпу. Саломея, иначе Соломка, приходилась младшей дочерью воеводе Крепибору, а семь лет назад вышла замуж за сына тысяцкого Бранемира и, таким образом, принадлежала к двум знатнейшим киевским родам. Бабка ее была пленная печенежка, а мать, Домна Идельбековна, дочь одного из мелких ханов, окрещенная и взятая Крепибором замуж после победоносного похода в степь. Соломку она звала другим именем — Танбике. Дочь Крепибора уродилась смуглой, с густыми черными бровями и была не так чтобы красива, но смела и понятлива. Елисава любила Соломку за то, что она могла говорить не только о нарядах и двух своих маленьких детях — дружинные и посольские дела, к которым был причастен ее муж, занимали молодую женщину не меньше.
Но сейчас Соломка старалась напрасно или почти напрасно, потому что Елисава, не в силах сосредоточиться, слушала ее рассеянно. Зато младшая княжна внимала с раскрытым ртом. Теперь и для Прямиславы в приезде немца появился кое-какой смысл, ибо для Елисавы герцог Фридрих больше не существовал.
Однако немец успел прислать своих людей, дабы поприветствовать киевского князя, и был приглашен в дом. Явился он в сопровождении пышной свиты и преподнес князю и всей его семье подарки: двух отличных коней, пару выученных охотничьих соколов, красивые византийские ткани и дорогие, шитые золотом и жемчугом наряды. Вид их поразил киевлян: подаренные платья весьма заметно отличались от того, к чему они привыкли, что носили сами и видели на иноземных гостях. Елисава и Предслава развернули женское платье из ярко-синего шелка, но даже не сразу поняли, где у него верх, а где низ. Оно решительно не походило на византийские столы, прямые и широкие, в которые были одеты они сами, их родители и большинство бояр.
— Это называется блио, — пояснил герцог Фридрих. — Новое платье, которое теперь носят при всех христианских дворах.
Беседа велась при помощи толмача. Баварский герцог, о котором девушки так много думали, оказался человеком уже не молодым, лет сорока, среднего роста, внешности если не внушительной, то весьма изысканной. Его волосы, к удивлению подстриженных по византийскому образцу русов, спереди были обрезаны совсем коротко, зато сзади свисали длинными прядями, завитыми в спирали, а в длинную бороду были вплетены золоченые шнуры. Одет он был почти в такое же блио, как то, что преподнес в подарок, только красного цвета и с голубыми рукавами. Верхняя часть платья плотно облегала грудь и плечи благодаря шнуровке по бокам, а нижняя, гораздо шире скроенная, имела вид юбки с клиньями, тоже голубого цвета. Из-под длинного подола виднелась нижняя рубашка тонкого льна удивительно красивого цвета — нежно-золотистого с розоватым отливом, какой дает шафран. Подол ее был заложен в бесчисленные мелкие складочки и вился при каждом движении. На груди герцога сверкали золотые цепи, на одной из которых висел маленький образок из резного агата, руку обвивали четки из сердолика с золотым узорным крестиком, а красный сафьяновый кошелек у пояса был украшен жемчужным шитьем и несколькими золочеными бубенчиками. К пестроте и блеску дорогостоящих нарядов киевская знать привыкла, но одеяние герцога Фридриха придавало ему довольно женственный вид, так что девушки старались подавить улыбки, а мужчины хмурились.
Свита герцога выглядела почти так же, но при этом еще забавнее: у некоторых верхняя и нижняя части блио были сшиты из ткани разных цветов, с пестрыми рукавами и клиньями, так что младшие княжеские дети давились от смеха, глядя на это.
— А почему они не скачут? Когда будут скакать? — Восьмилетний Вячко дергал княгиню Ингигерду за руку, думая, что пришли скоморохи.
Однако герцога Фридриха произведенное впечатление не смутило и даже доставило удовольствие. Было видно, что немец гордится собой, и на лице его отражалась не заносчивость, а скорее добродушие: он сам радовался своей красоте и был доволен, что может ею же доставить удовольствие другим.
— Теперь нигде уже, разве что в самых отдаленных местах, не шьют старинных гонелей и камизий, — рассказывал герцог, обращаясь к дочерям и жене Ярослава, твердо рассчитывая на то, что им это интересно. — Одежду старого покроя донашивают самые бедные рыцари, получившие ее в наследство от отцов и дедов. Благородные люди, располагающие достойными средствами, теперь приказывают изготовить шенз и блио. — Он снова огладил рукой собственную фигуру. — В холодное время на шенз надевают дублет или пелиссон, с прослойкой из меха, а поверх блио можно носить гамбизон — его исключительное тепло и удобство способствует тому, что знатные люди надевают его как в обычной жизни, так и в военных походах.
Князь Ярослав с легкой усмешкой следил за этой поучительной беседой, но не вмешивался. Ему нужно было понаблюдать и понять, что представляет собой гость, а потом уже слушать, с чем тот явился в Киев. Не рассуждать же о гамбизонах, в самом-то деле!
— Из старинной одежды еще остаются в употреблении шапы и шазюбли, — продолжал Фридрих, в глазах Елисавы и Предславы и впрямь уловивший большое внимание. Но если Предславу действительно живо увлек рассказ о новой одежде, то Елисава главным образом пыталась понять, есть ли у него за душой что-то кроме этого. — О, дорогие девы, если бы вы могли видеть шап моего дорогого брата, герцога Генриха! Он изготовлен из атласа ярко-синего цвета, подобного ночному небу, и подобно звездам на нем сияют вышитые золотом знаки всех зодиакальных созвездий. Ведь король, благодаря своему положению среди людей, олицетворяет ночное светило, в то время как Папа Римский является олицетворением божественного солнечного света.
Слушая его, Елисава вдруг с досадой подумала: немец уже приехал и рассказывает им тут о звездном небе, а Харальд так никого и не прислал. И до вечера, когда Фридрих отбыл на Немецкий двор, никто от него не приехал. Зато все варяги из дружины и в этот день, и на следующий где-то пропадали и возвращались поздно — пьяные и довольные. По городу начали ходить новые рассказы о Харальдовых приключениях. Князь Ярослав был мрачен, а княгиня Ингигерда выглядела удивленной.
— Казалось бы, у Харальда нет в этом городе людей ближе, чем мы! — заметила княгиня однажды. — Мы приняли его как родича, когда он в этом нуждался. И ему следовало бы быть повежливее с нами!
— Наверное, Харальд приехал совсем больным и у него отнялись ноги! — сказала Елисава Бьёрну, встретив его вечером у крыльца.
— У него здоровья хватит на десятерых! — успокоил ее Торкель Скальд. — Если кто-нибудь когда-нибудь привозил в Киев такие здоровые и сильные ноги, то это Харальд!
— В твоих словах звучит явный намек! — насмешливо произнесла Елисава. — Уж не пришлось ли ему бежать из Византии, крепостью ног спасая себе жизнь?
— Сбежал он из-за той девушки, Марии… — начал было Торкель, но Бьёрн пихнул его локтем.
— Какой еще Марии? — с тихой угрозой спросила Елисава. — Той, о которой тогда болтал Ульв?
— Это все пустое, Эллисив! — утешил ее Бьёрн. — Ничего такого не произошло. Я имею в виду… Он же не взял ее с собой, хотя мог бы. А значит, он все-таки верен тебе и хочет жениться на тебе.
— Отлично! — язвительно отозвалась Елисава. — Вот только не знаю, хочу ли я выйти за него. Уж не потому ли он три дня не показывается нам на глаза, что от любви робеет и смущается?
Оба варяга засмеялись.
— О таком человеке, как Харальд, ничего нельзя знать наверняка, — сказал Бьёрн и развел руками. — Но я думаю, что ты хорошо сделаешь, если наденешь свое самое красивое платье… если, конечно, его мнение для тебя еще что-то значит.
— Не думаю, — фыркнула Елисава. — Если он не торопится нас повидать, то и мы не будем перебирать все наши платья в надежде, что солнце его бесстыжих глаз озарит наш убогий дом!
С этими словами она повернулась и ушла. В глубине души княжна надеялась, что оба верных воина немедленно пойдут к Харальду и передадут ему ее слова.
В толпе мелькнуло озабоченное лицо норвежца Ивара, за ним проталкивались Гудлейв и Альв. Но Елисава быстро поднялась по лестнице, чтобы не встречаться с ними. Ее сейчас совсем не тянуло разговаривать с посланниками норвежского конунга Магнуса. Ей было бы легче, если бы она точно знала, чего хочет. Но она не могла ни на что решиться. Магнус наверняка был бы неплохим мужем — они знают друг друга, он уже конунг, а с двумя вздорными старухами она как-нибудь справилась бы, недаром же она знатностью рода превосходит их обеих! Ее судьба была бы устроена вполне приличным образом. Харальду в этом смысле нечем похвастаться, но почему-то при мысли о нем у Елисавы захватывало дух. Казалось, будто несешься с высокой горы на санях, — и жутко, и весело.
Следующий день спозаранку выдался шумным и суетливым: после обедни был назначен пир в честь герцога Фридриха. У княгини накрыли стол для нее и дочерей, братья завтракали в гриднице с дружиной, но так и осталось неизвестным, удалось ли им в этой суете что-то съесть или пришлось, как многим в этот день, терпеть до пира. Даже завтрак самой хозяйки вышел весьма сумбурным. Челядь была вся в заботах, и княгиня Ингигерда два раза вставала из-за стола, чтобы дать какой-то ключ, присмотреть за чем-то и распорядиться.
— А ты так любишь поспать, что у тебя никогда ничего не будет готово! — Прямислава дразнила Предславу, которая даже ради такого события не удосужилась встать пораньше.
— Когда я выйду замуж, у меня будет челядь, которая справится без меня! — невозмутимо и беззаботно отвечала та. — А вот Лисаве меньше повезет.
— Почему это мне меньше повезет?
— Говорят, в Нореге жены конунгов сами доят своих коров. И еще радуются, что коров этих так много. А Харальд раздобыл в Византии столько золота, что купит тебе тысячу коров, и ты будешь доить их с утра до ночи!
— Пока я слышала только об одном норвежском конунге, который годился бы мне в мужья! — с нажимом на слове «конунг» ответила Елисава. — И его имя вовсе не Харальд! А Харальд вообще пока никто, знатный бродяга, нахальный хвастун!
— Доедайте, дети мои, а не то опоздаем к обедне! — одернула их княгиня Ингигерда. — Вам уже пора одеваться.
Одевание заняло немало времени, но зато когда князь Ярослав Владимирович во главе своего семейства и дружины шествовал в собор Святой Софии, никто из видевших их не усомнился бы, что перед ним один из величайших государей христианского мира. Княгиня Ингигерда с тремя дочерьми и невесткой, сам князь Ярослав с пятью бывшими при нем младшими сыновьями блистали разноцветными византийскими шелками, золотым и жемчужным шитьем, цветным сафьяном сапог, золотом украшений и оружия, так что глазам было больно смотреть на них. Княгиня Ингигерда надела столу из серебристой объяри и вишневого бархата, расшитого золотом и серебром на оплечье и рукавах; Елисава — свою любимую золотисто-желтую, а Предслава облачилась в новую, недавно сшитую нарочно для нее из привезенного какими-то печенегами в подарок китайского шелка, где по красной земле были вытканы дивные белые кони — крылатые, с цветами на головах.
Воеводы Ярослава, тоже в лучших одеждах, многие с широкими золотыми гривнами, с длинными бородами; кмети младшей дружины, украсившие себя добычей из разных сторон света — шествие заняло собой всю улицу, и его передние ряды уже приблизились к церковным воротам, когда последние только тронулись с княжьего двора.
Перед собором их должен был встретить герцог Фридрих со своей свитой. В устье улицы уже слышался шум, над тынами вились тонкие пестрые флажки, закрепленные на поднятых копьях, и киевляне, оседлав свои тыны и забравшись на крыши, радостно вопили, приветствуя знатного гостя… как вдруг с другой стороны послышался не менее значительный шум.
Елисава обернулась. От варяжских торговых дворов валила толпа, народ с криком бежал к площади, словно какая-то могучая сила выпирала его с улицы. Кмети, оберегавшие княжеское семейство от образовавшейся давки, встретили народ сомкнутым строем щитов.
— Пройдите, пройдите! Ступай сюда, княгиня! — Тысяцкий Бранемир Ведиславич, деловито раздвигая нарядную толпу, пробирался к паперти и призывно махал руками княгине Ингигерде. — Идите сюда, Ярославны! Сюда, а не то затолкают!
Кмети проводили женщин к ступенькам, а Елисава все оглядывалась. Молодая княгиня Гертруда-Елена, жена Изяслава, оробев, схватила ее за руку, словно надеялась вместе с ней спастись в этом водовороте, а Елисава даже не слышала, что там бормочет ей перепуганная невестка. Все громче раздавался топот множества копыт по деревянной мостовой. Звучали трубы, и она уже видела над толпой стяг с изображением ворона — он мог принадлежать только одному человеку. Это Опустошитель Страны, знаменитый стяг Харальда! Она поняла все даже раньше, чем увидела его. На соборную площадь выехала варяжская дружина, а впереди был рослый всадник на белом коне. На голове всадника блестел золоченый шлем, на плечах развевался ярко-алый плащ, а на поясе висел длинный меч в позолоченных ножнах. В этих цветах, гордый, яркий, он так был похож на Ярилу, на святого Георгия, которого чествовали в эти дни, что у Елисавы оборвалось сердце. Не ошиблась ли она тогда в роще? Не приняла ли за смертного человека одного из небесных жителей, древнего бога или святого, который слишком хорош, чтобы быть всего-навсего Харальдом?
Но княжна тут же опомнилась. Что это нашло на нее? Конечно, это Харальд. Наконец-то она дождалась его! Теперь, когда она видела, с каким блеском, в окружении многочисленной, пышно разодетой дружины Харальд выезжает на площадь, ей стало ясно, почему он так медлил показаться им на глаза. Не потому, что не находил времени для княжеской семьи, а потому, что хотел обставить свое появление должным образом. И ему это удалось! Никто сейчас не смотрел туда, откуда ехал к собору герцог Фридрих, никто не смотрел на его коней и причудливо наряженных спутников. Все смотрели только на Харальда и дивились его неожиданному появлению. Он смело мог бы утверждать, что явился прямо с неба!
Теперь и Елисава так разволновалась, что ее рука задрожала в руке княгини Гертруды. Сердце ее одновременно падало в бездну и возносилось к небесам. Под блестящим золоченым шлемом она узнала то самое лицо, которое все эти дни стояло у нее перед глазами. Харальд пока еще не видел ее. Он вообще не обращал внимания на женщин, сбившихся в пеструю раззолоченную толпу на паперти, а смотрел на князя Ярослава.
Князь ждал его, стоя перед собором и стараясь держать в поле зрения обе улицы. Он оказался в не очень удобном положении: с разных сторон к нему приближались два знатных и могущественных гостя и обоих он был обязан приветствовать должным образом. Герцог Фридрих мог бы потребовать внимания на том основании, что именно его-то князь Ярослав ждал, поскольку пригласил послушать церковную службу. Но внезапное появление Харальда, которого не звали, потому что он не соизволил объявить о своем приезде, нарушило весь ход торжества.
Перед церковным двором две процессии столкнулись передними рядами, смешались и частично слились; с паперти Елисава видела, как площадь вскипела, превратившись в море человеческих и конских голов. Стоял сплошной шум, и трудно было расслышать что-то определенное. Князь Ярослав следил за двумя всадниками на белых конях; герцог Фридрих уже готов был спешиться, но в последнее мгновение Харальд грудью своего коня оттеснил его в сторону и проехал первым. Немец вспыхнул и даже положил руку на рукоять меча, но Харальд совершенно спокойно подставил ему спину, соскочил с коня, бросил поводья кому-то из своих людей и, встав прямо перед князем Ярославом, почтительно поклонился ему. Когда он снял шлем, его длинные золотистые волосы густыми прядями рассыпались по плечам. Кланяясь, он сохранял нерушимое величие и благодаря своему огромному росту и мощному сложению выглядел истинным королем, отмеченным Богом, даже рядом с киевским князем и его пышной свитой.
— Приветствую тебя, князь Ярослав Владимирович! — отчетливо произнес Харальд по-славянски, и от звука этого низкого голоса Елисаву вновь пробрала дрожь. То, что он заговорил на славянском языке, который должен был совсем позабыть за одиннадцать лет на чужбине, перевернуло ее душу: прославленный викинг словно бы хотел подчеркнуть, как дорого ему все то, что он когда-то здесь оставил и к чему наконец вернулся. Но продолжил он на северном языке: — Пусть благословит Бог, который все создал и всем правит, тебя, твой дом, твой род и дружину, и Киев-град, и всю Русскую землю! Я, Харальд сын Асты, из рода Харальда Прекрасноволосого, приветствую тебя! Я долго здесь не был, но ты, наверное, не позабыл меня. Не сомневаюсь, что найду здесь в благополучии все то, что когда-то оставил!
— Приветствую тебя, Харальд сын Асты! — Ярослав благосклонно кивнул, хотя в последних словах гостя не мог не усмотреть намека на растраченные сокровища. — И впрямь, давно тебя не было на Русской земле. Надеюсь, ты нашел в чужих краях то счастье, которое искал! Мы слышали, что от греков ты видел много чести и раздобыл немалые богатства.
— Самое большое мое богатство, надеюсь, ждет меня здесь! — ответил Харальд, и, услышав эти слова, Елисава затрепетала. — Моя невеста, твоя дочь, я надеюсь, здорова? Могу я увидеть ее и поднести ей мои подарки?
Елисава, стоявшая на паперти, смотрела ему в лицо, в эти светло-голубые глаза под рыжеватыми бровями, и ее душа наполнялась дивным чувством — восторгом и блаженством. Она словно бы воспаряла над собственным телом, и все происходящее казалось прекраснее, чем самые ее пылкие мечты. Этот Фрейр, этот Ярила, этот святой Георгий приехал сюда ради нее! Она не удивилась бы, если бы он прямо сейчас взял ее с паперти, посадил на своего белого коня с золоченой уздой и по радужному мосту увез прямо в рай.
— Вся моя семья, кого ты знал ранее, благодарение Господу, здорова и благополучна! — ответил ему киевский князь.
Харальд поднял глаза и нетерпеливым взглядом окинул женщин за спиной Ярослава, стоявших на ступенях церкви. Заметив там трех или четырех молодых женщин, он понял, что едва ли признает среди них свою нареченную невесту. За одиннадцать лет девочка должна была вырасти, да и личико той девочки он помнил очень смутно. Княгиню Ингигерду отличить нетрудно: при всей моложавости ее все же не спутаешь с девушками-дочерьми… Еще одна — в нарядном уборе замужней женщины, другая слишком юна…
Взгляд Елисавы, которая напряженно следила за ним, вдруг встретился с его взглядом. Живой, пытливый блеск светло-голубых глаз ударил, как молния, и Елисава вздрогнула, еще крепче сжав руку княгини Гертруды. Но и Харальд изменился в лице. Несмотря на пышную нарядную одежду и жемчужный венец, он в тот же миг узнал девушку, с которой в день приезда разговаривал в роще, но не сразу поверил своим глазам. В мгновенной растерянности он сделал Шаг вперед, не слыша, что говорит ему князь Ярослав. На лице норвежца отразились замешательство и тревога. Но Елисава, хоть и мечтала раньше полюбоваться его «глупым видом», неожиданно для себя вдруг покраснела сама.
Харальд быстро глянул на Ярослава. Ему хотелось тотчас, немедленно узнать, кто эта девушка — Елисава или другая, средняя, княжна? Разница в годах между двумя старшими сестрами была невелика, и она могла оказаться как Елисавой, так и Предславой.
Ярослав Владимирович, встретив недоуменный взгляд гостя, кажется, понял, в чем причина его смятения. И наконец улыбнулся: это была его маленькая месть за то, что Харальд, еще не появившись в княжьих хоромах, заставил волноваться их семейство.
— Мои дочери, как и мы с женой, будут рады поприветствовать тебя! — добавил он, не оборачиваясь к женщинам. — Но нам следует почтить и другого моего гостя — герцога Фридриха.
Немца непростительно забыли, и он, будучи оскорблен и разгневан, чуть было не повернул коня прочь. Теперь, отбив первое место, Харальд мог бы проявить учтивость, но он, подходя вслед за Ярославом к Фридриху, еще два или три раза оглянулся на паперть.
Елисава, конечно, догадалась, какие сомнения его мучают. Бросив невестку, она повернулась и вцепилась в руку Предславы.
— Улыбнись ему разочек, ну! — горячо зашептала она, дергая белую руку сестры, украшенную тремя или четырьмя драгоценными браслетами с цветной эмалью. — Улыбнись скорее, он опять оборачивается!
Харальд действительно обернулся и поймал ее взгляд. Елисава была очень довольна. Если девушка вот так шепчет что-то на ухо другой девушке и при этом искоса поглядывает на парня, он должен быть бесчувственным чурбаном, чтобы не изнывать от тревоги и любопытства: ясно же, что говорят о нем! Какой приговор ему выносят?
Предслава ничего пока не поняла, но, обладая покладистым нравом, послушно улыбнулась норвежцу. Улыбка у нее была безмятежная и ласковая, так что сердце Харальда, вероятно, дрогнуло еще раз. Что касается старшей княжны, то она не сомневалась: еще чуть-чуть и Харальд, раскланявшись с Фридрихом, дернет за рукав Ульва сына Рёгнвальда или еще кого-то из киевских варягов, и ему укажут пальцем на нее, Елисаву Ярославну. Но эти несколько мгновений будут полны для нее сладостного торжества. Она поразила его, заставила мучиться — это ли не победа над несокрушимым, удачливым, неотразимым Харальдом?
Когда с торжественными приветствиями было покончено, все общество вошло в собор. Проходя на свое место, Елисава заметила, что Харальд не остановился у дверей, где стоял в прежние годы, а прошел вперед и встал у алтаря рядом с князем Ярославом, как полноправный христианин. Значит, там, в Царьграде, его крещение было доведено до конца, что подтверждал и висевший у него на шее тяжелый золотой крест, украшенный дорогим жемчугом и смарагдами. Несмотря на то что Харальд старался сохранять благочестивый вид, его взгляд то и дело устремлялся в сторону женщин и часто встречался со взглядом Елисавы. При этом она каждый раз дергала за руку Предславу, чтобы та тоже на него посмотрела. Елисаве нравилось думать, что они все еще дурачат его. И, судя по тому, что Харальд с одинаковым любопытством всматривался в лица обеих, смутно белевшие в полутьме церкви, он пока еще не понял, которая из них — его предполагаемая невеста.
Едва ли он так внимательно слушал службу, как делал вид, но и Елисава сейчас не могла похвалиться настоящим прилежанием. О, она была точь-в-точь, как те суетные женщины из поучений Иоанна Константинопольского, что приходят в церковь не молиться, а покрасоваться перед молодыми мужчинами. Понятно, что этих грешниц ждет самая печальная участь, но Елисаве и в самом деле было не до того.
Душа ее утопала в блаженстве, словно вопреки всем грехам оказалась в райском саду. Никогда прежде она не чувствовала такого биения жизни в каждой жилочке; даже будь с ней под одной крышей сам Ярила, пробуждающий жизнь во всякой земной былинке, ее кровь едва ли могла бурлить сильнее. Она была так взволнована, как будто стояла перед райскими вратами, а сама кровь ее превратилась в горячее вино или сладкий мед. Каждый вдох наполнял душу и тело княжны новым блаженством. Почему? Откуда это? Отчего кажется, будто ей поднесли величайший, драгоценный подарок? Словно ей подарили весь Киев, весь Царьград, весь Божий мир! В ее жизни появилось нечто новое, не похожее на все привычные впечатления, и при этом огромное и яркое! Нечто такое, что способно изменить весь ее мир, сделать его живее и богаче. Она знала, что Харальд будет возле нее и сегодня, и завтра — такие торжества в один день не кончаются — и еще долго-долго! А значит, этому блаженству не предвиделось конца.
Признаться, она сама не понимала, чего же, собственно, ждет от новой встречи с Харальдом. Подарков? Любви? Свадьбы? Звания норвежской королевы? Она не знала, у нее не было никаких определенных желаний, но само присутствие Харальда при тех старых и новых связях, которые между ними возникли, поднимало ее к облакам. И ей даже казалось странным, что Предслава рядом с ней невозмутимо слушает службу и совсем не волнуется. Впрочем, Харальд приехал не ради Предславы.
Что же касается герцога Фридриха, то в его сторону Елисава не смотрела и даже не думала о нем. Он теперь значил для нее не больше, чем сухая травинка, прилипшая к отцовскому сапогу на площади и таким образом попавшая со всеми в собор. Все то, что она раньше связывала с этим именем, рассеялось, словно дым. То было пустое мечтание, которое, как известно, грех. К ней пришла ее настоящая судьба.
