Глава 13

Следующие несколько дней шел дождь: у богов, видно, кончились ясные деньки. Три дружины, растянувшись на много верст, возвращались на Вечевое Поле. Велем уже видеть его не мог. В то время как ему было нужно всеми силами торопиться вслед за Дивляной, он опять от нее удалялся. Теперь, когда судьба Красы почти устроилась и опасности ей вроде бы не грозили, его мысли снова обратились к сестре, и душу день и ночь грызло мучительное беспокойство. Белотур, конечно, человек честный и будущий ее родич, но все же как оставить молодую девку, невесту, одну среди чужих людей, мужчин! И никого из своих рядом, из женщин — только пленные голядки. Ох, не так надлежит ехать к жениху дочери старшего рода — без родичей, без челядинок, без приданого! Увы — и родичи, и челядь, и приданое Дивляны достались Красе. Без всего этого сделать из дочери валгородского ловца знатную дочь ладожского воеводы никак не получилось бы.

Правда, большой беды в потерях нет: Станила обещал выплатить двойной выкуп, который Велем собирался обратить в новое приданое для Дивляны. Пару девок в услужение найти не так трудно, а сам он с дружиной и братьями нагонит невесту если не по дороге, что уже едва ли, то очень скоро по приезде. Только бы все обошлось со свадьбой Станилы!

До отъезда из Числомерь-горы был проведен еще один важный обряд. Перед священной хлебной печью, воплощавшей в святилище земную утробу, жрицы-матери облили Красу водой, надели на нее новую рубаху, вышитую знаками утренней зари, к нарекли ее именем Заряла — так в землях смолян и радимичей именовалась Денница, богиня зари. Она перестала быть Красой, дочерью покойного ныне Смехно Гостилича из Вал-города, но и не была той, которую боги на Ильмерь-озере назвали Огнедевой и предназначили в жены князю Аскольду. Это была словно бы совсем новая Заряла, созданная богами для князя Станислава и принадлежавшая ему одному. И у Велема после обряда полегчало на душе: ощущение, что он обманом подсовывает Станиле совсем не тот товар, отступило.

Поскольку на Числомерь-горе Заряла родилась заново, отсюда и следовало провожать ее замуж, как из родного дома. Здесь же, в клети с печью, жрицы обмыли ее в последний вечер перед отъездом, подготавливая к переходу в новую, замужнюю жизнь. В знак перехода волосы ее после мытья оставили распущенными, и до окончания свадебного пира она не имела права заплетать их. Из клети ее вывели, снова покрыв паволокой, и теперь уже никто не мог видеть невесту до того мгновения, когда она станет женой князя Станислава.

Сам Станила едва мог того дождаться, и каждый день тянулся для него, будто месяц. Но и Велем не меньше стремился к скорейшему окончанию пути. Пусть случится эта свадьба, пусть бывшая Краса — его Краса — станет женой Станилы, который, как мальчишка, влюбился в ее серые глаза, веснушки, вздернутый нос и толстую рыжую косу. В тот огонь, который он, Велем, в ней пробудил, в те гордость и достоинство, которым он ее научил. И пусть ему наконец дадут возможность уехать и вдали от нее постараться забыть свою первую глубокую любовь, пришедшую уже после того, как он женился на Другой. И что он, дурень, раньше не догадался в Вал-городе поискать? Он вовсе не собирался следовать примеру сестры и совершать безумства, но теперь стал гораздо лучше понимать, какая сила заставила Дивляну бежать из дому с Вольгой, пренебрегая благоразумием и долгом. Теперь он не был уверен, что у него поднялась бы рука разлучить их и за косу увести сестру, зная, на какое горе ее обрекает. Тоже — судьба, тоже — воля богов, научивших его любви только сейчас, когда уже поздно.

Разместить всех приехавших под крышами внутри частокола Свинеческа не представлялось возможным, шатры и шалаши заняли всю луговину вокруг. На подготовку торжества было отведено мало времени; в этом Станилу поддерживал и второй жених, Радим, — все боялся, что какие-то непредвиденные неприятности помешают и он не получит свою Ольгицу, которую завоевал с таким трудом!

Вместе с Зарялой из Числомерь-горы приехала волхва Бережана — она и взяла на себя всю подготовку свадьбы, поскольку Колпита не годилась для этого как вдова, а Безвиду и Незвану Станила отослал прочь, чтобы они не сглазили новобрачную. Последнего он и сам слишком боялся, поэтому, богато одарив названую мать и молочную сестру, отправил их домой, на Лучесу, так и не дав им ни разу взглянуть на невесту. А Колпита и Ольгица, которых Велем тайком предупредил, не собирались раскрывать Станиле глаза и только радовались, что могут помочь настоящей Огнедеве ускользнуть от дивьего мужика.

Избавившись от обеих своих чародеек, Станила отправился в баню, смывая с себя прежнюю жизнь. Правда, к неженатым парням он уже не относился: на Лучесе у него были и жены, и маленькие дети, но теперь, приобретая не просто жену, а княгиню, он чувствовал, что сам рождается заново. Жен у князя бывает много, но княгиня — только одна, равная ему родом. А после бани он еще полночи пил и веселился с отроками своей дружины, не забыв пригласить и Велема с братьями. Почти сделавшись их родичем, Станила стал обращаться с ладожанами совсем по-дружески. Чуть ли не против воли Велем: признавал, что Станила — не такой уж плохой мужик. Слишком самоуверенный, заносчивый и даже наглый в том, что касается захвата чужого добра, со своими он был дружелюбен, щедр, весел и открыт. Попривыкнув, Велем уже едва замечал его жуткий шрам через все лицо. Они могли бы подружиться, если бы не стояла между ними та, что считалась сестрой Велема, но к которой он испытывал вовсе не братские чувства.

Утром невесту разбудили на заре и начали одевать. В соседней клети то же самое проделывали с Ольгицей. Зарялу нарядили в несколько богато вышитых рубах с особым свадебным шитьем, каждую подпоясали отдельно пояском с узорами, оберегающими от порчи и заклинающими на здоровье и плодовитость. Во всем этом Заряла стала вдвое толще, чем была на самом деле, так что даже двигаться было неловко, но что поделать, так надо! Бережана в то время ходила вокруг и творила оберегающие обряды.

Вот за невестой явился жених — со двора послышались шум, крик, свист. Заряла встала на колени на разложенной медведине, и Велем как старший брат невесты, представлявший здесь ее род, трижды по солнцу обнес вокруг ее головы особый свадебный каравай. Именно это он должен был сделать на свадьбе Дивляны. Но где она теперь, Дивляна? А пока ему приходится своими руками отдавать сопернику ту, что он был бы рад навсегда оставить у себя! Когда же брату и веселиться, как не на свадьбе сестры, но для него эта свадьба стала сущей бедой. Краса передала ему слова Даргалы, что они двое «еще не расплатились с богами за помощь», и теперь ему казалось, его нынешние муки и есть расплата. В лицо девушки он почти не смотрел, да и она не поднимала на него глаз.

Вот невесту снова покрыли паволокой и посадили на скамью. Рядом с ней уселись еще четыре женщины, в том числе девчонка лет тринадцати и старуха, все как одна покрытые паволоками.

— Здоров будь, добрый молодец! — с несколько вымученным весельем, но зато громко приветствовал Велем вошедшего Станилу.

Тот, одетый в красную рубаху, с богатым свадебным поясом, сам дрожал от возбуждения этого дня и имел довольно глупый вид, но это не порадовало Велема. Он хорошо помнил собственную недавнюю свадьбу, на которой выглядел ничуть не умнее, и нынешний вид Станилы говорил о том, что именно он тут жених, которому достанется Заряла!

— Ну, сизый сокол, узнавай свою ты суженую! Твоя суженая наряжена, выше всех она посажена! — пригласил Велем. Мелькнуло в памяти, как ему самому предлагали угадать Остряну среди семи девок — этого товару в Ладоге довольно. И как она, по заранее сделанному между ними уговору, слегка высунула носок черевья из-под паволоки, чтобы он не осрамился, подцепив Речку или, того хуже, челядинку Сороку!

— Вот эта моя! — Станила сразу шагнул ко второй справа девушке и сквозь паволоку схватил за руку. — Вот эту беру!

— Ну, бери какую выбрал, потом не отпирайся! — ухмыльнулся Велем, скрывая досаду. Станила сразу выбрал правильно, хотя Заряла никаких знаков ему не подавала. Правда, что ли, ему Лада помогает? А весело было бы, выбери он старушку-запечницу!

Посреди истобки поставили скамью, покрыли медвединой, посадили невесту. Велем уселся рядом, выразительно, как законный собственник прижался к ее боку, с наглым видом полной власти поднял глаза к Станиле. Девушка дрожала.

— Ну, кто тут мою сестру хочет за себя взять?

— Я хочу. — Станила сам едва дышал от волнения, дожидаясь, когда же получит право сидеть рядом с ней.

— Просто так не отдаем. Невеста наша дорога. Не поискать ли тебе подешевле?

— Невеста дорога, да и я не из бедных.

— Что дашь?

— А вот что дам!

Станила махнул рукой, и его отроки стали заносить со двора привезенный выкуп. На пол перед Велемом падали сорока куниц, лисиц и бобров, косяки шелковых тканей с козарского пути, гривны серебра козарскими шелягами — каждая в горшке, вмещавшем как раз восемьдесят шелягов, причем сами горшки были тоже восточной работы, ровные, гладкие и расписанные яркими блестящими красками.

— Еще коня даю, да конь во дворе стоит. А это тебе, шурь мой дорогой! — Станила принял из рук отрока и положил на груду мехов меч варяжской работы с серебряным набором, в ножнах из красной кожи, отделанных серебром на устье и наконечнике, и железный шлем с оковкой из позолоченного серебра.

— Ну, за такой выкуп нельзя девку не отдать. — Велем поднялся, стряхнув с колен связку бобров. — Бери, твоя отныне!

Он с усилием заставил себя обнять Станилу, но у того не больше было желания задерживаться в объятиях брата, когда его в недолгом времени ожидали объятия сестры. Велем отошел, Станила сам сел на скамью рядом с Зарялой, правой рукой взял ее правую руку, и теперь хлебом благословили их обоих вместе — сперва Велем, потом воевода Жданец, дальний родич молодого князя с отцовской стороны.

Вот их подняли со скамьи. Бережана обвязала правую руку жениха с левой рукой невесты вышитым рушником.

— Как связуем рушником сим десницу добра молодца Станислава Велебрановича да шуйцу красной девицы Зарялы, так связуют нити судеб их ладом сама Макошь-бабушка, Покутна Хозяюшка, да Лада-матушка, миру отрадушка, на век долгий, на счастье вековечное! Совет да любовь!

— Совет да любовь! — подхватили те, кто был в избе. И только Велем, старательно открывая рот, не сумел выдавить из себя ни звука.

Вышли во двор — теперь уже Станила вел свою невесту. Даже боги, обильными жертвенными возлияниями приведенные в хорошее расположение духа, раздвинули тучи, чтобы не мешали смотреть сверху на княжью свадьбу, и солнечный луч, как осенняя улыбка Лады, пал на землю, будто заверяя: лето еще не кончилось, осень пришла понарошку! В этом Станила видел добрый знак. Правда, кабы шел дождь, и это бы его не смутило: дождь на свадьбу — добрая примета!

Из другой клети показался Радим, ведущий Ольгицу, тоже укрытую паволокой. По такому торжественному случаю на нее надели столько серебряных и бронзовых украшений, служащих также оберегами, что она еле шла и каждый ее шажок сопровождался оглушительным звоном. Не так чтобы она чувствовала себя счастливой в день своей свадьбы, но утешало ее хотя бы то, что она исполняет волю покойного отца и соединяет свою судьбу с тем, кого он для нее выбрал еще пять лет назад.

Обе пары двинулись к воротам; женщины усердно мели дорогу перед ними, разгоняя все дурное, а мужчины шли по бокам и следом, изо всех сил громыхая железом, стуча деревянными колотушками и палками по щитам и котлам, стараясь производить как можно больше шума. Неудивительно, что у невест, не помнящих себя от волнения, ничего не видящих под паволоками, ступающих среди грохота в неудобном тяжелом наряде, подгибались ноги и шествие двигалось еле-еле.

За воротами гудела целая толпа. Здесь были дружины смолян, кривичей, радимичей, местные жители, собравшиеся чуть ли не за три дня пути поглядеть на диво: новый князь Станислав женится на бывшей Огнедеве, которая теперь Заряла. Пришли и волхвы с Вечевого Поля, с посохами, кнутами и факелами в руках, чтобы очистить дорогу от всякого зла, пришли волоковщики, торговцы из Свинеческа и проезжающие гости, случайно оказавшиеся здесь в это время. Велем мельком увидел старого знакомого — Синельва, уже красного от пива и веселого. Все это гудело, орало, лезло на плечи друг другу, чтобы увидеть побольше, и дорогу вниз от ворот пришлось расчищать не только вениками от порчи, но и древками копий и щитами — от чересчур настырных гостей.

Направлялись к Перунову дубу, растущему чуть поодаль, на пригорке. Здесь их уже ждали Веледар и Макошина жрица Богуслава. Для свадьбы оба они надели самые торжественные наряды, головы их венчали позолоченные рога, одежды сияли красной обережной вышивкой. У Веледара был в руках огромный турий рог, окованный позолоченным серебром, — священный, хранившийся в Велесовом святилище и используемый для самых важных торжеств. Богуслава держала на длинном вышитом рушнике свадебный каравай, где внутри была запечена целая жареная курица, — такой огромный и тяжелый, что две молодые жрицы поддерживали по краям доску, на которой он лежал.

Станила с невестой встали на колени на медведину, раскинутую на траве под дубом. Веледар поднял рог, полный пива, и трижды описал им круг по солнцу возле склоненных голов жениха и невесты, приговаривая:

Он обрызгал молодых пивом из рога и отошел, его место заняла Богуслава и тоже трижды благословила жениха и невесту караваем, который с усилием держали три женщины, будто Макошь и Рожаницы.

— Гой! — кричали все собравшиеся вслед за ней.

Веледар взял за руку Станилу, Богуслава — Зарялу, и повели их вокруг дуба, следуя по солнцу — один круг, второй, третий. Волхвы окропляли их водой со священных трав, женщины осыпали хмелем и зерном из ковшей, а народ вопил:

— Житом — чтобы жить хорошо! Хмелем — чтобы жить весело!

— А что это мы все на паволоку смотрим? — закричал воевода Жданец. — Мы на невесту пришли смотреть! А ну, княже, покажи нам княгиню нашу!

Под ликующие вопли народа Станила нетерпеливыми руками поднял паволоку. На него глянула Заряла, раскрасневшаяся, как настоящая заря, с блестящими глазами, дрожащая от волнения. Теперь она принадлежала ему. Станила жадно схватил ее пылающее лицо в ладони и припал к губам долгим поцелуем. Люди вокруг кричали и от радости кидали вверх шапки, а он все не мог оторваться, обнимал ее, скользил руками по телу, стараясь нащупать под множеством рубашек самую желанную для него женщину. Казалось, ему ничто не помешает осуществить свои новые права на нее прямо сейчас и присутствие орущей толпы ничуть не убавит его пыла.

— Княже… оставь. — Заряла, задыхаясь, еле вырвалась, упираясь руками ему в грудь. — Задушил совсем… дай вздохнуть…

— Хороша ли моя княгиня? — Станила повернулся к людям, снова взяв ее за руку.

— Хороша! Ох, хороша! — вопили все вокруг.

Но кто-то один в толпе кричал нечто иное. Велем первым его заметил и первым услышал голос, выбивающийся из общего лада, потому что отвернулся, не в силах смотреть, как Станила жадно, с такой страстью и полным правом целует его Красу… уже совсем не его! И довольно скоро приметил в толпе человека, который усиленно пробивался в первые ряды. Мужик как мужик, по виду варяг, лет пятидесяти, грузноватый и с брюшком, с длинными светлыми волосами и двумя косами спереди, с косичками в бороде, с железной гривной и двумя торсхаммерами на ней, какие носят уроженцы Свеаланда и берегов озера Лауг. Но только лицо у него было какое-то дикое, не идущее к свадебной радости, изумленное и возмущенное разом.

— Пустите, пустите! — кричал он то по-словенски, то по-северному и, не жалея кулаков, проталкивался в середину круга.

Даже Станила заметил его среди ликующих лиц, напоказ выражавших восхищение красотой молодой княгини. А невеста вдруг вскрикнула и отшатнулась, будто хотела спрятаться. Станила вопросительно обернулся к ней, увидел испуг на ее лице, нахмурился и в гневе повернулся, желая знать, кто посмел испугать его новобрачную… и наткнулся взглядом на возмущенное лицо варяга.

— Княсе, княсе! — орал тот. Он говорил по-словенски, но некоторые звуки ему не давались, и так у него получалось слово «княже». — Слушай меня! Тут обман! Обман! Тебя обманули!

— Что такое? — Станила шагнул к нему. Отроки уже схватили варяга за плечи и хотели оттащить прочь, но князь сделал знак подождать. — Где обман? Ты кто такой? Чего лезешь? Что за Встрешник тут выискался?

Велем подошел ближе. Очень нехорошее предчувствие сдавило грудь. Станила правильно сказал — Встрешник. Варяг был весьма похож на Встрешника, способного своим появлением даже прекрасные дела превратить в ужасные. Неусердно, стало быть, волхвы нечисть разгоняли…

Он мельком глянул на Зарялу — она, все с тем же ужасом в глазах, жалась к плечу Станилы. Что же это за синец темнообразный, если от него она готова искать спасения даже у «дивьего мужика»!

— Я слышал, что ты берешь кону дочь Домогеста из Альдейгьи! — продолжал выкрикивать предполагаемый Встрешник. На пальцах у него сидели тесным рядом пять-шесть серебряных перстней и среди них даже один золотой, а вот во рту Дела обстояли не так блестяще: зубы у него были обломанные, желтые и гнилые, за исключением тех трех, которые вовсе отсутствовали. — Я пришел смотреть такой пир! Я хорошо знаю Домогест из Альдейгьи, и его семью я знаю! Это — не дочь Домогеста! Но и эту девку я знаю! Она — роба, мы взяли ее в Валаборге, я сам повез ее продавать! Я продал ее в этих местах одному человеку, продал за марку серебра, но взял мехами и шкурами. А теперь ты берешь ее, называешь кон ой и княгиней!

— Ты кто такой? — спросил Станила, разгневанный и несколько опешивший от таких вестей.

— Мое имя — Грим сын Вемунда, я из Свеаланда. Я пришел на Аустрвэг с Иггвальдом конунгом, мы взяли Валаборг. Взяли там много добычи и полона. Иггвальд конунг собирался взять еще Альдейгью, а мне поручил отвезти полон и продать побыстрее. Он доверил мне, потому что я не раз делал такие дела, я умею хорошо обменять полон на серебро! Меня никто не обманет, ни один тролль! Я увез из Валаборга сорок таких девок, а эту, с красными волосами, я продал еще здесь, в этих краях, через три ночевки после Сюрнеса! Ты, Станислейв конунг, берешь за себя робу, которой цена марка серебром!

Теперь Велем наконец понял, кто перед ним. Тот самый рус по имени Грим, который увез продавать захваченный в Вал-городе полон еще до того, как соединенная дружина Домагостя и Одда Хельга разбила Иггвальда Кабана. Еще в Вал-городе они слышали причитания родителей, у которых отняли дочерей, — Иггвальд поспешил отобрать самых ценных пленниц, пока превратности судьбы не лишили его завоеванного. И даже здесь, в Свинеческе, он слышал о том, что Грим со своим живым товаром проезжал мимо четыре месяца назад. И Краса ему рассказывала, что именно он по пути продал ее Добше… Нет надежды на ошибку. Их обман раскрыт, они пропали…

А вот хрен вам на блюде! Велем шагнул вперед, отнюдь не собираясь сдаваться. Если он сейчас дрогнет, то погибнет сам и погубит Красу. Только бы она молчала!

— Слышал я о тебе, Грим сын Вемунда! — рявкнул он, остановившись перед варягом и уперев руки в бока. — Слышал, пес ты лживый! Это ты по всему свету брешешь, будто мою сестру, Святодару Святоборовну, вдову Хранимира валгородского, ты в полон взял и продавать везешь! Вон, тут где-то Синельв из Свинеческа толчется — позовем его, он подтвердит! Я уж и тогда хотел тебя найти, волчья ты сыть, да спросить, по какому праву ты мой род позоришь! Будто сестра моя, Радогневы Любшанки внучка, в робы попала и теперь ее каждый хрен вроде тебя наяривает сколько хочет! А вот ты сам мне в руки попался! — Велем шагнул ближе, схватил Грима за бороду и рубаху на груди и начал яростно трясти. — Сам пришел! Да и той лжи тебе было мало! Теперь ты еще то плетешь языком твоим вонючим, будто родная сестра моя тебе в робы досталась! Будто ты и ее продавал! А Макошь-матушку ты не продал еще? А Леля светлая у тебя в робах не бывала? Говори, говори, пусть все люди слышат!

Радостный шум сменился тревожными криками. Грим пытался отбиваться, но от неожиданности и наглости этого напора растерялся и болтался в руках словена, как соломенное чучело. Но он пришел сюда не один, у него, разумеется, была дружина, охранявшая сначала товар, а теперь вырученное серебро. Видя, что их вождя бьют, варяги стали проталкиваться ближе, завязалась драка. Пока в ход шли только кулаки, но ожесточение нарастало, недолго было до большой беды.

К счастью, пока Велем метелил Грима, Заряла пришла в себя, опомнилась и поняла, что их спасение в том, чтобы все отрицать. И поспешно спряталась снова под паволоку, чему никто не удивился: мало какой невесте понравится, если ее прямо под Перуновым дубом обзывают проданной робой! Хорошо было бы еще зарыдать от обиды, но от напряжения она словно окаменела, и слезы не текли.

Жданец с отроками оторвали Велема от его жертвы и придерживали за руки обоих, чтобы те вновь не кинулись в драку.

— Княсе, княсе! — брызжа слюной, вопил Грим. — Это без закон! Я сказал правда!

— Врет он, как пес брешет! — гневно возражал Велем. — Он всю дорогу на мой род напрасный позор возводил, будто моя сестра Святодара у него в робах, а сам за нее простую девку выдавал, разве что красивую! Да того ему мало! И родную мою сестру смеет робой называть! Я ему не спущу! Пусть сей же час признается, что все налгал, а не то я удавлю своими руками! Прямо здесь удавлю!

— Да стойте вы! Молчать! — гаркнул опомнившийся слегка Станила. — Ты что такое несешь? — обратился он к Гриму. — Это — Огнедева, то есть Заряла, жена моя молодая, дочь Домагостя ладожского. Ты с кем ее спутал, хрен косорылый? Или нарочно меня бесчестишь? Да ты знаешь, кто я такой?

— Я бывал в Альдейгье и знаю Домогеста и его семью, — Грим упорно продолжал доказывать свою правоту. — Эта — не дочь Домогеста. Эта — роба из Валаборга! — твердил он, тыча пальцем в девушку под паволокой. — Если ты думаешь, что берешь дочь Домогеста, то ты сильно ошибаешься! Тебя обманули, княсе! Я не знаю, почему он, — дрожащий от негодования палец указал на Велема, — дает эту девку тебе за свою сестру, но она не сестра его, а роба! Я ее продал за марку кунами!

— А он-то сам кто? — спросил озадаченный Жданец. — Может, и он сам не Велемысл Домагостич?

— Нет, он сам — Велемисли сын Домогеста. У его сестер красные волосы и такие же глаза, как у него, но эта — не та!

— Я его сейчас убью! — Велем смотрел на ненавистного варяга глазами бешеного быка. — Да кто он такой, шишок заморский, как смеет старший род ладожский с грязью мешать? Станиславе, а ты чего смотришь, как твою жену робой называют?

— Ты что, мужик, совсем сдурел? — Станила подступил к Гриму и тоже чуть не взял его за бороду, но тот опасливо попятился и даже положил руку на рукоять длинного ножа на поясе. — Ты меня дураком сделать хочешь? Будто я на робе женился? Я, князь смолян и кривичей днепровских? Да я тебя… деревьями разорвать велю! Да я тебя живьем под сосной закопаю! Да я с тебя шкуру спущу и на дубу повешу!

— Я сказал правда! — Грим дрожал от возбуждения и страха, но теперь видел свое собственное спасение только в упорстве. — Я требую… острова… луга… то есть поля! Я докажу мечом, что я сказал правду!

— На божий суд зовешь? — догадался Станила.

— Да! Я имею право! Я докажу, что моя правда! Боги покажут, что правда моя!

— Хорошее дело предлагает! — одобрил Жданец, и в нестройном гуле потрясенной толпы тоже слышалось одобрение. — А то уж больно неладно выходит, княже. Сколько мы за Огнедевой гонялись, а нам ее подменили, выходит? Подменили белу лебедь серой уточкой? Так не пойдет! Чтоб народ не смущать и чуров не позорить, пусть полем докажут, чья правда! И кого боги виноватым покажут, пусть тот отвечает за обман!

Народ одобрительно гудел. Забытая всеми вторая пара стояла в стороне, и Радим, даже не успевший поцеловать невесту, злобно кусал губы. Он знал об обмане и теперь считал себя соучастником. Если всплывет, что он знал и потворствовал, то Станила не постесняется отобрать Ольгицу назад! Полным ненависти взглядом он сверлил Велема, который во все это его втравил. Если его на божьем поле убьют, то и поделом! К счастью, на Радима и его застывшую под паволокой невесту никто сейчас не смотрел.

— Ну, ясный сокол, пойдешь на поле? — спросил Жданец у Велема.

— Пойду! — уверенно и почти небрежно, с чувством полного превосходства бросил тот. — Мне ли этого сморчка бояться? Я его мигом вслед за Игволодом отправлю!

— Сам Один бьется за того, кто прав! — предостерег его Грим. Как боец, он был явно слабее Велема и полагаться мог только на более долгий опыт и еще на помощь Властелина Ратей.

Велем сплюнул под ноги, выражая презрение, в том числе и к одноглазому богу руси. На самом деле ему сейчас Варяжское море было по колено и сам Кощей не брат. Небольшой поначалу, почти невинный обман, не обман даже, а разумная предосторожность, теперь привела его на грань поединка с богами. И от сознания того, что ему предстоит биться с самой судьбой, Велем вдруг ощутил себя таким сильным, что смог бы, казалось, этот дуб вырвать с корнем. Осознавший свою вину и испугавшийся погибнет еще до начала поединка. Спасти его могла только удаль и наглость — более сильное оружие, чем самый лучший варяжский меч.