Глава 14

— Испортили свадьбу, сглазили! — наперебой толкали собравшиеся гости. — Это Безвида все! Она постаралась! Не по душе ей, что князь женится да такую красу за себя берет, хоть и прогнали ее, а она со зла-то по ветру, по воде, знать, чары навела, испортила!

Свадебные гуляния пришлось прервать. Как справлять свадьбу, если неизвестно, что собой представляет молодая княгиня? По Вечевому Полю и окрестностям стремительно разлетелся слух, что Станиславова невеста — беглая роба, а то и вообще лесовица, обманом, принявшая человеческий облик и приворожившая князя. Скоро скажут, что она своих детей ест сразу после рождения!

Радим потребовал, чтобы его-то свадьба была доведена до конца: он слишком боялся, что останется без невесты заодно со Станилой. И князь Станислав махнул рукой: гуляйте! Ему До Радима и Ольгицы сейчас не было никакого дела. Его занимала только собственная судьба, и дочь покойного Громолюда не смогла бы возместить грозящую ему потерю, несмотря на свой, несомненно, высокий род. Радим Забериславич мог спать спокойно.

Заряла убежала из-под дуба и спряталась в клети. Немного опомнившись, Станила пришел к ней, пытаясь спросить: ведь это неправда, ведь она — настоящая?

— Что ты меня спрашиваешь, княже? — глухо ответила девушка, не поворачиваясь к нему. Паволоку она сбросила, но пять богатых рубашек и поясов еще были на ней, превращая стройную девушку во что-то вроде наряженной кадушки. — Теперь боги ответ дадут.

— Но ты-то скажи! — Станила схватил ее за плечи, силой развернул к себе и встряхнул. — Ты-то сама скажи!

Заряла мельком глянула ему в лицо. Она ожидала увидеть гнев и негодование, но в глазах ее наполовину состоявшегося мужа горели тревога, страх потери и надежда. Если она скажет, что все это неправда, он предпочтет поверить ей. Потому что хочет поверить именно ей.

Следуя необдуманному, но безошибочному порыву, Заряла потянулась к нему и крепко обняла за шею. Станила, ничего такого сейчас не ожидавший, на миг застыл, а потом порывисто схватил ее в объятия, сквозь слои вышитого льна нащупывая ту, к которой так стремился.

— Злые люди нашему счастью позавидовали, — шепнула Заряла, почти прижавшись губами к его уху. — Помнишь, старухи в Числомерь-горе говорили, что нам нашу долю еще перед богами заслужить надо? Эта беда нам от богов послана. Выдержим — будем счастливы.

— Я не верю… я ему не верю… — Почти обезумев от ее объятий, Станила едва помнил сейчас, из-за чего вышла заминка, и торопливо осыпал поцелуями ее лицо и шею. — Все равно ты одна моей женой будешь… Ты — моя Огнедева… моя заря ясная…

И такая страсть звучала в его прерывающемся голосе, что в душе у Зарялы что-то перевернулось. Он хотел владеть Огнедевой, пока знал только женскую фигуру под плотным длинным покрывалом, не женщину, а идол какой-то. Но теперь, когда он увидел ее лицо, хотел ее саму, кем бы она ни была. Но лучше ему все-таки не знать и даже не думать об этом… И, несмотря на все тревоги, Заряла против воли была ему благодарна за то, что он полюбил ее саму, какая она есть.

Теряя голову, Станила подхватил ее на руки и уложил на скамью; он так долго, как ему казалось, ждал, пока эта женщина будет в его руках, что никакие сомнения не могли умерить его пыла. Под Перуновым дубом эту деву нарекли его женой, и она — его жена перед богами и людьми!

Заряла не противилась, когда он нетерпеливо распутывал многочисленные пояса, пока не добрался до последнего, на исподке: правом развязывать ее пояса, кроме самой женщины, обладает только муж, и сегодня Станила его получил. Он слишком торопился, потому что больше не мог терпеть. Заряла откинулась на скамью, где была постлана для нее обычная перинка, — свадебное ложе для молодых готовили в другом месте, на куче новых ячменных снопов. Закрыв глаза, она вдруг представила, что это Велем… и застонала от страстного нетерпения, подалась навстречу мужчине, который наконец справился с многочисленными подолами.

Все кончилось слишком быстро, и Станила опустился рядом с ней, тяжело дыша. На скамье было тесно для двоих, и он крепко обнял свою жену, теперь уже не невесту. Приходя в себя, оба они постепенно осознавали, что произошло. Князь Станислав все-таки признал Зарялу своей женой, не дожидаясь исхода божьего суда, оправдания ее или обвинения в тяжком обмане. И если воля богов возложит на нее позор, ему придется его разделить. Конечно, князь имеет полное право прогнать жену, которая оказалась его недостойна. Если вдруг она и правда всего лишь безродная роба, то заступиться за нее будет некому. Но Станила понимал, что не сможет этого сделать. Боги и люди смотрели на них и ждали, честь они примут или позор. Но от них двоих сейчас ничего не зависело. Почти ничего…

— Пойдем. — Станила с усилием поднялся, сел на скамью и стал приводить одежду в порядок. — Там столы готовы… пиво греется, пироги стынут.

— Нет. — Заряла тоже села и вцепилась в его руку. — Не сейчас. Завтра. Когда боги нас оправдают.

— А мне плевать! Я знаю…

— Нет! Мало ли, что мы знаем. Люди должны знать! А они будут это знать завтра. Я буду сидеть за свадебным столом, ни от кого не пряча глаз. Или не буду вовсе. Пусть все знают, что боги на нашей стороне. Иначе горьким нам это пиво покажется.

— И этот хрен еще сомневается, что ты — княгиня! — Станила усмехнулся и положил руку ей на затылок.

Заряла посмотрела в лицо своего мужа. Страшный шрам она уже почти не замечала, а в глазах его отражалась упрямая решимость постоять за свое будущее счастье. Если ей требовался защитник, то боги послали ей очень подходящего человека.

Князь Станислав уже почти все для себя решил, но Велем об этом ничего не знал. Сразу от Перунова дуба Веледар увел его в Велесово святилище, где ему положено было всю ночь посвятить разговору с богами, которые завтра решат его судьбу. С божьим полем решили не тянуть, поскольку от этого зависело продолжение — или отмена княжьей свадьбы. Между воеводой Жданцем и Синельвом, которому не впервой было выступать посредником между местными жителями и проезжающими варягами, было условлено, что поединок пройдет завтра в полдень, на этом месте, перед священным дубом. Грима Синельв увел к себе. Торговец помнил, при каких обстоятельствах познакомился с Велемыслом ладожским, Домагостевым сыном: тот искал молодую красивую полонянку. Если поверить Гриму, то, выходит, нашел. Для чего — тоже становилось ясно. Но хитрый варяг и не думал делиться с кем бы то ни было своими воспоминаниями и выводами. Не такой он дурак, как этот Грим! Ахая, всплескивая руками и подливая пива, он ловко выпытывал у своего гостя все новые подробности, вовсе не думая доводить их до сведения князя и прочих смолян. Ведь назначен божий суд и завтра сами боги укажут, кто сказал правду, а кто солгал. Слова победившего и станут правдой. А что он теперь расспрашивает о той девушке, которую Грим якобы продал какому-то местному бонду, — так это же просто из любопытства!

Велем никому ничего не рассказывал. Веледар знал об их обмане все самое главное, кроме не нужных ему подробностей. На Велема он посматривал как-то странно, словно хотел о чем-го спросить, но сомневался, надо ли. Привел он его в клеть обчины, где собирались на осенние и зимние пиры старейшины Вечевого Поля, и кивнул на скамью: располагайся. Здесь любому преступнику ничего не грозило — по крайней мере пока.

— Ну, что делать будешь, сыне? — спросил Веледар, усевшись рядом на скамью.

— Драться. — Велем почти безразлично пожал плечами, будто речь шла о безделице.

— Не боишься? Ведь это верная смерть. С тем, что на поле будет, я тебе ничем не помогу, а вот с тем, что потом, — на то я здесь поставлен.

— Спасибо, отец. Но мне об этом думать рано.

— Победить надеешься? — Волхв поднял брови. При почти седых волосах брови у него оставались угольно-черные и косматые. — Боги-то ведают, кто из вас прав. Я промолчу, но они не промолчат.

— Я перед родовым законом прав. Не для своей корысти я это делаю, а для сестры, для рода, для племени словен волховских и ильмерских. Боги это знают. За благо рода умереть можно. Убить можно. А солгать нельзя? Ведь чуры завещали: кто верность роду хранит до последнего, тот в обитель ирийскую восходит. А чем же сильнее верность доказать, чем больше пожертвовать, как не честью своей?

Веледар помолчал, потом спросил:

— Ты сам в это веришь?

— Я знаю, что не мог иначе. А значит — судьба.

— Ну, как знаешь. — Веледар поднялся. Он видел, что Велему лучше сейчас побыть одному и самому попытаться найти дорогу к богам. — Если что, я тут рядом буду. Может, Жданца тебе прислать или еще кого из воевод? Или из братьев?

— Не надо. Чему за двадцать лет не научили, за ночь не научат. Да и не в этом дело.

— А это ты зря. — Веледар улыбнулся. — Жданец тебе скажет, что дело именно в этом!

Волхв ушел. Вошла женщина, принесла две овчины, постелила на лавке возле очага. Спросила, не разжечь ли огонь, но Велем покачал головой. Она ушла, и он улегся, устремив невидящий взор в опоры кровли. Чем лучше он осознавал, что натворил, тем сильнее душу заливала холодная жуть. Завтра в полдень он должен умереть. И дело не в том, что жалко молодой жизни, даже с женой успел дней пять всего побыть. Дело в том, что если он завтра потерпит поражение, то от этого будет плохо очень многим людям. Вместе с ним будет опозорен весь род. Станила, убедившись в обмане, пустится в погоню за настоящей Огнедевой и еще сможет ее догнать — неведомо, где сейчас Белотур и Дивляна и не задержали ли их в пути какие-нибудь новые препоны. А Краса… то есть Заряла… Неизвестно, что Станила сделает с поддельной Огнедевой, но ничего хорошего бывшую робу не ждет. А ей и так в жизни тяжело пришлось! Ее-то за что наказывать? Она ведь роба, у нее своей воли нет! А отец и прочие ладожские родичи даже не знают, что они тут натворили, — им за что позор принимать? Что сына худо добру научали? И всех этих людей от беды и бесчестья только он, Велем, прикрывает своей спиной. Он привык считать свою спину достаточно широкой и крепкой, но сейчас ему противостояли сами боги.

Но что он сделал не так? Такая большая вина не возникает в одночасье. Где он впервые ступил в болото? Единственное, чего он хотел, — это уберечь сестру, осуществить одобренный родом союз. Он хотел только блага своему роду и племени и ничего не сделал против этого. Не искал себе корысти, не покушался на чужую жизнь, имущество или достоинство — только пытался сохранить свое. И оказался обманщиком перед лицом людей и богов, обреченным на позорную гибель на божьем поле. И правда, что ли, судьба такая? Странно… До сих пор он казался себе весьма удачливым парнем. И люди то же самое говорили…

А судьба… Где-то там, в небесных палатах, сидит за прялкой Мать Макошь, выпрядая судьбы всех живущих. У кого нить ровная да прочная, а у кого-то кривая, неровная, где тонко, там и рвется. И, несмотря на все гадания и предсказания, длину своей нити узнаешь, только когда до конца дойдешь.

вспоминались строки песни, которую, бывало, пел ладожский старейшина и Велесов волхв Святобор на зимних пирах. И на этот Корочун тоже пел, а он, Велем, сидел в дальнем углу, обнимаясь в темноте с Дубравкой, и про себя прикидывал, как бы незаметно увести ее наверх, в повалушу. Там, правда, холодно, но если быстро, то и ничего… Слушал бы лучше, ума набирался! Как там было…

Как хорошо он все помнит: как просовывал руки под свиту Дубравки, уверяя шепотом, что-де пальцы замерзли, и как в самом деле там было тепло, как мягко и упруго подавалась ее девичья грудь под ладонью; Дубравка тайком возмущалась и пыталась вытолкнуть наглые руки, но очень тихо, чтобы никто не услышал и не заметил их возни, и при этом щеки ее румянились, а глаза блестели вовсе не гневом, а задором и удовольствием. Это-то он помнит! Тогда его заботило только, под каким предлогом зазвать ее наверх, в пустую по зимнему времени повалушу, — зачем на самом деле, Дубравка и сама знала! Даже сейчас в нем просыпалась горячая дрожь при воспоминании о своем тогдашнем нетерпении добраться побыстрее до стройного девичьего тела. И заботы витязя Буревоя, который по очереди ездил по всем трем дорожкам и нигде не нашел предсказанной судьбы, его тогда не занимали. Хорошо, что песнь эту он слышал не в первый раз и хорошо знал, что там и как. Но только сейчас понял ее истинный смысл. «И очищена теперь дорожка прямоезжая», — говорил Буревой самим богиням судьбы, одолев очередную напасть и снова возвратясь к перекрестку в чистом поле. Выходит, что он сам, своей волей и своей силой, исправил, переломил предреченную судьбу. Значит, это возможно?

А ведь судьба сильнее всех на свете, даже богов! Радогнева Любшанка была замужем за человеком варяжских кровей; дед Синиберн умер больше десяти лет назад, но Велем его помнил. Дед рассказывал внукам варяжские предания о том, как боги создали мир и о том, как в свое время он рухнет. Было очень страшно представлять огромный огонь, стоящий стеной от земли до неба… Правда, бабка Радуша тогда говорила, что они это уже видели, когда Ладога вся горела при изгнании Люта Кровавого, и еще одна гибель света белого им не грозит. А дед возражал, вздыхая, что на этой земле у каждого поколения свой конец света. И им достанется… Но суть в том, что даже боги не могут сделать так, чтобы конец мира с их собственной гибелью не приходил. И они подвластны судьбе. А значит, богам судьба не подвластна!

Велем даже сел на скамье, будто подброшенный этой мыслью. Впереди посветлело. Судьба вынудила его сделать то, что он сделал. Судьба привела его на поле и поставила против Грима, а этот гад, увезший и продавший козарам десятки девушек из Вал-города, таких же, как его Краса, уж точно перед родными богами словенов не прав! И если судьба привела его в эти обстоятельства, возможно, она и даст ему победу. Не может такого быть, чтобы вместе с ним судьба собиралась покарать Красу, Дивляну, всю Ладогу! Он, Велем, — выбранный ими боец, и он обязан победить — ради них. Ради тех, кому больше не на кого надеяться. Он сам привел за собой Красу, подверг ее опасности. Он мог бы умереть за нее, но именно ради нее ему нужно было остаться в живых.

Вологор, муж вуйки Велерады, тоже варяг, когда-то говорил, что верить надо сначала в свою силу и удачу, а потом уже в богов. Человек сам делает выбор, определяющий его судьбу. После судьба начинает управлять им, но первоначальное решение за ним. Велем свой выбор сделал. И не сомневался в его правильности. Теперь дело за судьбой.

Те женщины на Числомерь-горе сказали, что они с Красой еще не расплатились за помощь. Вот она, расплата. Но не наказание, а испытание. И Велем верил, что справится. Богини судьбы — женщины, а женщины любят удальцов.

И когда к нему пришли удрученные и встревоженные Гребень с Селяней и прочими братьями, Велем безмятежно спал на овчинах, раскинув руки и улыбаясь. Ему снилась Дубравка, которую он все-таки тогда заманил в повалушу.

Наутро возле Перунова дуба собралось народу не меньше вчерашнего, разве что женщин не допустили. Небо затянули серые тучи, дождь не так чтобы шел, а слегка накрапывал. Но поскольку небо сочилось влагой не первый день, земля и трава под ногами стали очень скользкими — и теперь Велем обратил на это особенное внимание. Паршиво, но что делать. Гриму тоже будет скользко. В таких условиях ловкость и устойчивость будут особенно важны. А поскольку Велем был моложе противника лет на тридцать, то и скользкую землю записал себе в прибыль.

Грим явился на место поединка в сопровождении Синельва, еще нескольких свинеческих варягов и своей дружины. Вид он имел самоуверенный и надменный и ни словом не заикнулся о том, чтобы ему-де выставить взамен другого бойца, более достойного соперника для молодого и сильного ладожанина. Стало быть, считал себя еще достаточно сильным. Хилым Грима и впрямь никто не назвал бы, но Велем, окинув его телосложение внимательным, оценивающим взглядом, отметил брюшко и поникшие плечи. Видно, в последние годы Гриму чаще случалось пересчитывать шеляги, чем рубиться мечом. Растолстел от хорошей жизни, еще не в такой степени, как друг Синельв, но скорость и ловкость уже не те, что у молодых.

В качестве оружия были выбраны боевые топоры на длинных древках. Хоть Станила и подарил вчера новоявленному родичу хороший меч, Велем еще не привык к нему, был плохо знаком с этим оружием — дома только отец иногда давал помахать — и не хотел рисковать. Оба были в шлемах: Велем — в простом, Грим — с полумаской, из-под которой его глаза сверкали особенно злобно и отчужденно.

Воевода Жданец первым вышел вперед и встал под дубом.

— И сказал Перун: вы знаете крепость Камня! — начал он, подняв руки, в одной из которых был щит, а в другой — меч. — Вы знаете мощь Дуба. Вы знаете силу Огня. Сей Огонь — очи мои. Сей Огонь — рот мой. И Огонь — в деснице моей. В огне и железе на земле, в громах и молниях в небе — Сила моя и Воля моя. Орлом сизым схожу я на вершину Дуба. И рек Перун: сила воина не в оружии, а в его клятве чести и верности. Сила воина — рдеющий свет его веры в победу. Сила Перунова таится в каждом воине, пробуждает же ее свобода сердца от страха. Сражение правды и кривды идет вечно, и каждый волен выбирать тот путь, что ему по сердцу, но лишь правды стезя ведет в чертоги славы. Призовем Перуна, братие, и пусть отдаст он победу тому, за кем знает правду!

Воины вокруг закричали, застучали мечами и топорами о щиты. Жданец сделал знак, и оба противника вступили на поле.

Еще пока воевода говорил, Велем заметил, что от долгого стояния ноги слегка затягивает в грязь. Еще бы — всю ночь шел дождь, только к рассвету немного распогодилось. А значит, стоять на месте — гибель. Кто первый устанет и остановится — увяз и проиграл. Потому что миг промедления, потраченный на то, чтобы вытащить ногу из грязи, будет стоить жизни.

Понимая это, оба противника, однако, не спешили кидаться друг к другу, пытаясь сначала приноровиться к скользкому полю. К тому же топоры, которыми оба были вооружены, требуют бить наверняка — один раз промахнешься, времени замахнуться второй раз не будет.

Велем все-таки двинулся вперед первым. У него было чувство, что он идет по самому краешку бездны. Хорошо рассуждать о судьбе наедине с собой, но вдруг боги все же думают иначе? Он сам хотел поскорее выяснить, прав ли был, и это нетерпение гнало его в бой. Двигаясь по кругу, он надеялся, что у Грима не хватит выдержки и тот бросится на него, нанесет удар и несколько мгновений после этого будет беззащитен. Но Гриму помогал многолетний опыт — он не хуже Велема знал цену опрометчивости и единственного неверного движения, поэтому оставался на месте, лишь переминался с ноги на ногу, вытаскивая по очереди оба башмака из грязи. Мелкая водяная морось, оседая на шлемах, скатывалась с гладких железных боков крупными каплями и падала на лица. Кожаная рубаха Грима уже потемнела от воды на плечах, Велем в шерстяной верхнице тоже промок, но не обращал на это внимания.

Но вот Грим не выдержал — сделал широкий шаг вперед и нанес удар. Велем отшатнулся, кожаная подошва заскользила по грязи, и он чуть не упал. Ловя равновесие, он остановился лишь на миг, но за этот миг Грим успел описать секирой широкий круг над головой и с размаху ударить снова, целясь ему в ногу. Видя, что удар идет на уровне колена наискось сверху вниз, Велем мог бы попробовать перепрыгнуть, но из-за грязи это было слишком рискованно, и он просто подставил свою секиру, отбивая удар. Раздался треск дерева — это рукояти обеих секир столкнулись друг с другом, и сила столкновения сбила Велема с ног.

Он откатился по мокрой земле, но секиру не выпустил; он даже не успел подумать, что это почти все, что ему не хватит времени встать и… Грим метнулся вслед за ним, надеясь добить лежащего, но и его подошва поехала по грязи, он потерял равновесие, удар вышел неверный, и секира врубилась в землю перед лицом Велема. Ладожанин даже услышал чавканье, но сумел отшатнуться и вскочить на ноги.

Но за то время, которое Велем потратил, чтобы встать, Грим вытащил секиру из земли. Опасаясь поскользнуться еще раз, мимоходом смахнув грязь с лица, Велем снова принялся кружить вокруг варяга. А тот, зная, что был в каком-то волоске от победы, уверился, что боги все же подтвердят его правоту, и с большей смелостью пошел вперед. Ведь это божий суд, и боги уже изваляли в грязи молодого наглеца, который обманул конунга, а его, Грима, теперь смеет обвинять во лжи! Скоро он смоет эту грязь собственной кровью! Краем глаза Грим выискивал на земле лужу, чтобы загнать в нее противника, а тот пятился от него, выжидая удобный случай для удара.

Поединок затягивался: противники кружили друг перед другом, больше озабоченные тем, чтобы удержать равновесие, а не нападением. И сами боги, похоже, устали ждать и дали знать о своем нетерпении: дождь усилился, вместо мелкой мороси стали падать крупные частые капли. Рыжая кожаная рубашка Грима стала совсем черной от воды, Велем промок насквозь, напитавшаяся водой шерстяная верхница потяжелела.

Но это его не смущало: он видел, что Грим начал уставать. Велем не давал ему ни на миг передохнуть, и зрелый возраст стал постепенно сказываться. Его движения становились все менее верными, словно бы небрежными. Грим еще делал один выпад за другим, но мимо, теряя на каждом все больше и больше сил. А Велема словно поднимала горячая волна воодушевления: он уже точно знал, что победит. И даже опасался своей уверенности. Вчера, направляясь на свадьбу Станилы, он тоже думал, что все будет хорошо…

Но все это ощущалось где-то очень глубоко в душе, а отвлекаться на посторонние мысли Велем себе не позволял и внимательно следил за противником, не останавливаясь. А тот, убаюканный этим равномерным движением, сосредоточившись на устойчивости ног и дыхании, в какой-то миг не заметил, что противник застыл на месте. Грим таки нанес задуманный удар, попав туда, где Велем должен был оказаться, но где его не было. И тут же Велем ударил по секире Грима и сбил ее вниз, заставив вонзиться краем лезвия в землю, затем быстро ударил снизу вверх, целя в лицо варяга. Попав в полумаску, лезвие смяло ее и поранило лицо; брызнула кровь, а Грим, попытавшись выпрямиться и отшатнуться, опрокинулся на спину и завалился в грязь. От сильного удара о землю он не сразу смог прийти в себя и только лежал, мотая головой, не пытаясь подняться.

Поединок был почти завершен. Велему оставалось поднять секиру и одним ударом покончить с беспомощным противником. Но вместо этого он опустил топор и отступил, давая знать, что закончил. Почему-то ему была противна мысль о том, чтобы добивать старика — седина в бороде Грима особенно ясно бросилась ему в глаза — с залитым кровью лицом, мокрого от дождя и заляпанного грязью с головы до ног. Он доказал свою правоту… но, прямо говоря, Грим, хоть и гад порядочный, не солгал и выходил на поле защищать свою правду. Боги подвели его… а может, отросший живот и немолодые годы. Но у Велема не поднялась рука на человека, сказавшего правду. Довольно того, что он, Велем, оправдан. А с ним и все те, кого он на этом грязном поле закрывал спиной.

Ушей достигли громкий гул, сотни слившихся в едином вопле голосов. Люди кричали уже давно, с самого начала, просто Велем, ступив на поле, перестал их слышать. На этом поле они были только втроем — он, Грим и судьба. Остались двое — варяга уже никто не принимал в расчет.

Жданец вышел на поле, подняв к небесам щит и меч, поблагодарил Перуна за правый суд и признал Велема победителем. Сам священный дуб, казалось, дрожал от ликующих воплей — все, кроме немногочисленных Гримовых варягов, радовались победе ладожанина. Выбежал Станила, поскользнулся, упал на колено, испачкав богато расшитые свадебные порты, порывисто обнял новоявленного родича, не смущаясь тем, что после этого стал почти так же грязен. Надо же, с кем привелось обниматься! Потом он попал в объятия брага Гребня, потом Селяни, а прочие — Ивар, Колога, Радобож, Добробой с Мирятой — толпились вокруг и хлопали по спине и по плечам, отчего брызги воды и грязи летели на улыбающиеся лица. Парни сияли — они и не смели надеяться на победу, потому что отлично знали, что их старший брат и воевода солгал и выходит защищать ложь. Но он защищал также их всех, и боги, как видно, приняли это во внимание.

Кто-то забрал у него секиру и щит, где уже все досточки болтались, а две так и вовсе вылетели. Велем наконец снял шлем, отдал кому-то из братьев, рукавом стер грязь с лица и запрокинул голову, ловя влажные капли дождя. Волосы быстро промокли, холодные капли потекли по спине, но ему было приятно. Слезы неба смывали с него эту грязь — видимую и невидимую. Боги простили. А значит, по большому счету он был прав.

Растолкав братьев и старейшин, торопившихся чествовать победителя, к нему снова подошел Станила, обнял за плечи и подтолкнул к дубу. В нескольких шагах от него стоял на коленях Грим, уже обезоруженный и без шлема. Лицо и борода его были залиты кровью из глубокой ссадины, задевшей нос, щеку и верхнюю губу. Похоже, еще на пару гнилых зубов стало меньше. Двое отроков стояли за его спиной с копьями в руках.

— Чего пожалел-то? — Не обращая внимания на дождь, промочивший его волосы и нарядную одежду, Станила кивнул на варяга. — Что теперь делать будем с этой жабой? Ах ты, сука брехливая! — Он сделал движение, будто хотел ударить варяга ногой в грудь, но сдержался: Станиле казалось неудобным бить врага, побежденного не им самим. — Жена моя, вишь…

Что теперь с ним сделаем? — Он снова посмотрел на Велема. — Хочешь, в Днепре утопим, или голову отсечем, или на дубу повесим? Примет Перун такую жертву?

— Да что нам проку с его шкуры паршивой? — Велем махнул рукой. — Мы его лучше продадим. Козарам на Волжский путь. Пусть на себе попробует, синец темнообразный. А что он за наш полон выручил, то теперь наше.

— А много выручил?

— За сорок девок, должно быть, много.

— За сорок девок! — Станила вытаращил глаза, бегло произведя в уме подсчет. — На Волге буртасы по две и по три гривны за молодую девку дают, это будет… Давай пополам? Позорил-то он нас обоих, оба и возьмем. А за победу тебе — все его оружие и прочее, что сыщется.

Велем кивнул.

— Ну, пойдем! — Станила хлопнул его по груди. — У меня ж свадьба! Чего мы тут под дождем стоим — там пиво греется, пироги стынут!

— Пойдем. Мне бы в баню только сперва…

Когда Велем вышел из бани, переодетый в чистую сухую одежду, свадебный пир, отложенный со вчерашнего дня, уже вовсю гудел в большой княжьей обчине. Заряла сидела рядом со Станилой, еще с девичьей косой, но без паволоки, и сияла румянцем и блеском глаз, будто настоящая заря. По взгляду, который она на него бросила, Велем понял: ей хочется сказать ему гораздо больше, чем может выразить человеческая речь. Но тут же она опомнилась: ведь он ее родной брат как-никак, только что перед людьми и богами отстоявший свою жизнь и их общую честь! Вскочив из-за стола, с поспешностью, не приличной невесте, она решительно пробилась через толпу радостно гомонящих, сидящих и стоящих гостей, подбежала к Велему и бросилась ему на шею. Он обнял ее, даже не думая, по какому праву может сделать это на глазах у людей и у ее новоявленного мужа; он отстоял ее честь и счастье, рискуя своей жизнью и честью, так разве этого недостаточно? Заряла торопливо целовала его, бормоча что-то невразумительное; он чувствовал, что она вся дрожит, и ему хотелось погладить ее по голове и утешить: теперь все будет хорошо. Они расплатились. И больше он не ощущал вчерашней боли от потери этой девушки. Он вышел сражаться против судьбы и богов ради того, чтобы эта свадьба была доведена до конца, чтобы его прежняя Краса стала кривичской и смолянской княгиней Зарялой. Он бился за свой род и за нее, и разве теперь она не сестра ему перед богами?

Усаженный на почетное место, Велем, уставший от поединка и от всех прежних волнений, быстро напился так, что братья унесли его из обчины на руках. Он не видел, как князя с молодой женой провожали к клети, где была устроена для них постель на новых ячменных снопах, не видел, как их осыпали по пути туда зерном и как Веледар, снова надевший рогатый убор, и Богуслава заклинали молодых:

— Ложитесь вдвоем — вставайте втроем! На каждую ночь — сына иль дочь! Пусть будет сын — бел, как сыр! Пусть будет дочка — как ясная звездочка!

Станила утащил молодую жену в клеть, не дослушав пожелания до конца. Ее ликование, румянец и блеск глаз обещали ему наилучшее завершение богатого свадебного пира.

Назавтра пошли смотреть добычу. В поклаже Грима обнаружилась такая куча серебра, что даже у Станилы глаза полезли на лоб. У булгар Грим продал свой живой товар богатому козарину: все пленницы пошли по разной цене, смотря по красоте и здоровью, но несчастную Взорку он таки ухитрился выдать за жену знатного воеводы и содрал за нее с покупателя аж три тысячи шелягов, при этом сознавая, что где-нибудь в Багдаде оборотистый козарин перепродаст ее вдвое, а то и втрое дороже. Но до Багдада было ехать недосуг — Грим торопился вернуться к своему конунгу, Иггвальду Кабану. Он же не знал, что ближе всего к встрече с вождем находился в тот миг, когда лежал на спине, будто жук, и только мотал головой, ожидая, когда опустится секира победителя. Другие девушки и женщины постарше были проданы подешевле, но в целом набралось больше десяти тысяч шелягов. Считать по одному ни у кого не хватило терпения, и разделили пополам по весу. Заполучив как с куста пять тысяч шелягов, или больше шестидесяти гривен, Станила был счастлив, видя в этом еще одно доказательство своей невероятной удачливости и любви к нему богов.

Правда, Заряла, которую он хотел порадовать, вывалив к ее ногам прямо на пол целую гору серебра, вместо этого горько заплакала. Перед ней лежали кровь и слезы родных и подруг, цена тех, с кем она когда-то вместе училась прясть и плести первые кривоватые пояски, мерялась приданым, у кого больше и искуснее пошито; с кем они вместе «ходили ладой» по весне, пели песни в роще, гадали на женихов в Корочун и собирались прожить бок о бок всю жизнь, переженив со временем своих подросших детей. И вот — подруги увезены в чужую сторону навсегда, а перед ней лежит цена их отнятого счастья и свободы! Заряла ненавидела это серебро, но не могла объяснить обнимавшему ее мужу, почему ей так больно видеть это богатство.

Велем-то все понял.

— И правда ведь, даже сестра наша Святодара могла попасть, — пробормотал он, кинув взгляд на Станилу. — Жалко Вал-город. Ни мужиков там теперь, ни девок и баб молодых. Не знаю, оживет ли заново. Домой приеду — серебро сиротам раздам, кто еще сможет хозяйство поднять.

— Ну… — Станила покосился на плачущую жену. — И моего, что ли, возьми половину… Ну его к лешему, это серебро козарское. Хочешь, так сделаем, заря моя?

Заряла закивала, утирая нос и поправляя женский повой, покрывший косы, который она еще не привыкла носить.

Но ехать с Вечевого Поля Велем собирался вовсе не на север, к Ладоге. Не объявляя об этом Станиле открыто, он намеревался держать путь по Днепру вниз, на юг, вдогонку за своей настоящей сестрой. С собой он вез теперь огромное богатство: двойной выкуп за невесту да к тому же шестьдесят с чем-то гривен Гримова серебра. В долю Велема вошла и стоимость самого Грима. Того купил не кто иной, как старый знакомец Синельв!

— Прости, но больше чем полмарки я не могу тебе за него дать! — говорил, разводя руками, предприимчивый варяг. — Он стар, и люди видели, как мало он способен на что-то путное! Ты сам показал это всем на поле. Если я тебе дам хоть на один скиллинг больше, меня засмеют, я прослыву раззявой и потом всякий захочет всучить мне беззубую старуху по цене стройной невинной девушки! Извини, я очень, очень уважаю тебя и твой род, но сорок скиллингов — или оставляй его себе и используй, как пожелаешь!

— Да я об эту падаль даже ноги вытирать не стану! — Велем сплюнул. — По рукам!

Несколько гривен из своей доли Велем хотел поднести богам, хотя и понимал, что сделанное для него в этот раз стоит гораздо больше, чем три или даже двадцать гривен серебром. Но Веледар, к которому он с этим пришел, поднял ладонь:

— Отвези сиротам валгородским. У батюшки Велеса своего добра хватает. Удивил ты меня, сыне, — добавил он, помолчав. — То ли боги тебя настолько любят, что все прощают, то ли правду ты сказал, хоть и сам не ведал. Эта дева… твой отец в молодые годы в Вал-город на Купале не бывал? Не может она и в самом деле твоей сестрой быть?

— Вот чего не знаю, отец, того не знаю. Но лицом она ни на кого из наших не походит.

— Кровь можно спросить. Мать Богуслава умеет. Может, проверим?

— Нет. — Велем вспомнил кое-что и решительно затряс головой. — Не хватало еще выяснить, что я свою кровную сестру… Да нет, тогда бы боги нас на месте убили, а не стали покрывать!

— Ну, так я совсем ничего не понимаю. — Волхв усмехнулся, догадавшись, какое «доказательство» своего неродства с Зарялой Велем имеет в виду. — Время покажет. Сдается мне, что как теперь наградили тебя боги победой без заслуги, так потом покарают поражением без вины. Иначе Лад Всемирья рухнет. И вот еще что скажу тебе. Шепнули мне, что ты большую глупость сделал, когда не стал твоего варяга добивать. Ты об этом пожалеешь. Но тебе зачтется.

Шепнули ему! Кто шепнул, Велем спрашивать не стал: не иначе кто-то из тех гостей волхва, кого глазами не увидишь. Но и жалеть о своей мягкости он не стал. В этом деле он тоже не мог поступить иначе.

Гуляли три дня, а потом князь Станислав с молодой женой собрался восвояси — на Лучесу, где располагались его родовые владения и могилы предков. Там ему предстояло отпраздновать свою свадьбу еще раз, чтобы днепровские кривичи, наряду со смолянами, знали, что их князь обзавелся княгиней. И Велему пришлось ехать с ними — он, знатный ладожский воевода, с братьями и дружиной придавал вес и честь молодой княгине, показывая, как хорош и могуч ее род. Иначе было никак нельзя — уж если он назвался братом Зарялы и подтвердил это перед богами, теперь следовало довести дело до конца.

— Видно, не успеть нам домой до весны, — грустно вздохнул однажды Гребень, которого тоже ждала в Ладоге молодая жена.

Но в целом дружина не слишком огорчалась: ехали на одну свадьбу, а попали на две, три, четыре! Пиры, охота, разные приличные этому времени года игрища шли чередом. Под конец даже Велем устал от гульбы, да и мысли о Дивляне не давали ему покоя. Впереди его ждала самая главная свадьба, та, ради которой был затеян весь этот поход на край света.

В первые дни месяца листопада Велем засобирался в дорогу. Пора было поторопиться. Довез Белотур Дивляну до Киева или не довез, без ее родичей и приданого свадьба не могла состояться. Думая об этом, Велем понимал, что не все еще позади. Допустим, все пройдет благополучно и Дивляна станет женой князя Аскольда. Но что будет, когда об этом узнает Станила?

— Для него важно другое: то, что боги на нашей стороне, — сказала Заряла, когда Велем однажды, выбрав случай, поделился с ней своими опасениями. — Именно это ты доказал, и это самое главное! А та старуха слепая, в Числомерь-горе, Даргала, она мне сказала: бывает, люди говорят правду, даже если сами об этом не знают.

— Нет, нет! — Велем сразу вспомнил разговор с Веледаром. — Не хватало еще, чтобы ты мне сестрой на самом деле оказалась!

— Этого никак не может быть. — Заряла даже удивилась. — Я на батюшку родного была похожа, как горошина из того же стручка. Разве что деды нашалили… Я не об этом. Но сейчас рано говорить. Вот родится сын…

Тут она запнулась и быстро опустила глаза. По себе она знала, что свадебные пожелания насчет «встать втроем» уже сбылись, хотя никому пока об этом не говорила. А ведь Даргала предрекла ей еще кое-что. Дочь, слишком похожую на дядю по матери! Она, дура, тогда мельком вспомнила своего собственного вуя, Радко Чадогостича, и пожалела будущую дочку: вуй Радко красавцем не был. А теперь сообразила. Ведь если Велем ей как бы брат, то ее дочери именно он и будет «дядей по матери». А на самом деле…

Заряла даже прижала пальцы ко рту, будто боясь нечаянно сболтнуть то, что ему, быть может, знать и не надо. Не догадался бы сам… Но нет. Где уж мужику уследить за всеми намеками и умолчаниями женщины! Он понимает только то, что ему говорят вслух и в самых простых словах. Судя по задумчивому лицу Велема, его мысли бродили где-то совсем в других краях.

— Ну, дайте боги… — проговорил он. — Думаешь, поладишь… с ним?

— Да. — Заряла кивнула, опустила глаза, а потом порывисто бросилась ему на шею, благо в клети никого больше не было. — Ты мне как отец родной, и брат, и все на свете! Я тебя всю жизнь любить буду, никогда не забуду, что ты сделал для меня. Но раз не судьба, надо как-то мне свое счастье искать. Мое не хуже прочих будет. Уж всяко лучше, чем у девок наших, которых к козарам увезли.

— Поклон князю Аскольду! — с насмешкой сказал Станила, провожая Велема. — Счастья ему и удачи. Не знаю, где он свою долю найдет, а я ни о чем не жалею. С готовой Огнедевой любой дурак жить сможет, а я сам себе богиню создам.

Он широко ухмыльнулся и отошел, махнул рукой: в добрый путь, мол! Велем поклонился на прощание, с более искренним расположением, чем когда бы то ни было. «Князь Станислав, конечно, чудо, а не человек. Может, я еще ему обязан, — думал Велем, глядя на стоящую, на берегу рослую фигуру с лохматой медвединой на плечах и с золоченым топориком за поясом, которая постепенно удалялась от него. — Может, это не моя, а его удача дала мне на поле победить. Боги хотели его, а не меня, от позора спасти. Иначе как это все объяснить?»

Велем недаром был сыном Милорады и внуком самой Радогневы Любшанки. Он умел объяснить многое из того, что простым невеждам кажется необъяснимым. Но благодаря этой же наследственной мудрости он знал, что еще больше на белом свете такого, чего объяснить нельзя вовсе.