Глава 15
«Сын конунга вернулся!» – говорили в округе усадьбы Эбергорд. «Сын конунга вернулся один!» – говорили другие. Люди ожидали разного от этой поездки: кто-то боялся, что Харальд не вернется и конунг останется вовсе без сыновей, кто-то думал, что он привезет назад или свою сестру, или хотя бы бывшую невесту покойного брата. Но он вернулся, живой, здоровый – и в одиночестве. В округе много болтали об этом, но мало знали наверняка. На самом деле даже родители, Горм и Тюра, с трудом добились от Харальда рассказа о поездке на Бьёрко. Весть о благополучной свадьбе их порадовала, краткое известие о нападении на Сигурда ярла – гораздо менее. Горм потемнел лицом, но промолчал; Тюра взволновалась, всплеснула руками, тревожно глянула на мужа – но тоже промолчала. Они понимали, что Хакону Доброму нанесено оскорбление, но подумали одно и то же: Харальд не смог отпустить дочь Олава в Норвегию. Желание предотвратить союз Инглингов и Хакона – только предлог.
– Но… ты мог бы спросить у Олава, не отдаст ли он свою дочь в жены тебе, раз уж… ее первая помолвка расстроилась, – сказал наконец Горм. – Пусть мы не говорили с тобой об этом, но ты знаешь, что мы хотели принять эту девушку в семью и были огорчены тем, что ее пришлось отослать назад к родичам. Мы не стали бы противиться, если бы у тебя возникло желание…
– Сейчас не время говорить об этом, – угрюмо отозвался Харальд. – Сперва я должен разобраться… У меня должен родиться сын, и до тех пор… Не будем об этом.
– Но твой ребенок родится только к йолю! – воскликнула Тюра. – А Олав такой прыткий – до тех пор он успеет выдать ее замуж! Я уверена, теперь он попытается найти для нее жениха среди саксов!
– Тем хуже для саксов. А теперь простите, мне нужно вернуться домой.
В тот же день Харальд уехал к себе в Эклунд. Но не потому, что сильно скучал по жене. С Хлодой, вышедшей ему навстречу, он едва поздоровался, лишь смерил ее пристальным взглядом с головы до пят.
– Еще рано, конунг! – добродушно шутили домочадцы, обрадованные благополучным возвращением хозяина. – Заметно будет только через пару месяцев.
Но Харальд не улыбнулся в ответ. А когда он не принял рог с пивом, по обычаю поднесенный женой при входе в грид, улыбки увяли и разговоры стихли.
– В чем дело, Харальд конунг? – спросила Хлода, сурово сдвинув брови. Что ни говори, это была мужественная женщина. – Ты не хочешь принять у меня рог? Ты не рад меня видеть? Не рад вернуться домой? Может быть, ты за морем нашел себе другую жену?
– Я рад вернуться домой, – холодно ответил Харальд. – У меня здесь есть несколько очень важных дел.
Хлода еще пару мгновений пристально смотрела в его суровое лицо, потом сунула рог служанке и быстро вышла. Домочадцы стояли, неуютно ежась и тревожно переглядываясь.
Спать в эту ночь Харальд устроился в дружинном доме, и последующие ночи тоже проводил там.
Наутро он позвал кое-кого из домочадцев и задал вопрос: что слышно о ведьме, которая, как говорят, живет за ельником?
Люди удивились. Все знали историю, приключившуюся с Харальдом в детстве, и привыкли к тому, что при нем даже не стоит упоминать о ведьмах. Привычка была столь сильна, что и теперь люди не сразу решились говорить, переглядывались, подталкивали друг друга: «Пусть вон Траин расскажет. Я не умею… – А я что, вон, Сигге спросите, он на охоту часто ходит, может, видел чего…» В конце концов выяснилось, что о ведьме все знают, хотя мало кто мог похвастаться, будто ее видел. Но порой люди встречали в лесу неизвестную женщину, собиравшую хворост, или примечали ее у моря. Живет она, да, за ельником, такие ходят слухи, однако кто же ее знает?
– Если у конунга есть нужда, так можно ведь пойти и поискать! – сказал бродяга Кетиль Заплатка. Появившись здесь прошлой зимой, он прижился в округе и перемещался между Эбергордом, Эклундом и еще парой ближних усадеб, где его охотно принимали за разговорчивость и осведомленность. – Если это живая женщина, а не дух, то она оставляет следы на земле.
– Я не пойду! – воскликнул Траин. – То есть… если ты, конунг… если ты прикажешь, но… нет в этом ничего хорошего, и добрым людям ходить к таким женщинам не годится!
Вокруг закивали.
– Это правда, добрым людям там делать нечего, – согласился Кетиль. – Это даже и опасно. Но я могу пойти поискать, если ты хочешь, конунг. Я много на веку повидал, к тому же я крестился четыре раза, а сила Христа сына Марии хорошо помогает против ведьм, это и епископ подтвердит.
– Если ты найдешь ведьму, я дам тебе это! – Харальд показал ему серебряный скеатт. – И сможешь кормиться у меня в усадьбе, сколько пожелаешь.
– Ты щедр, конунг!
– Но никто не должен знать о том, что я ищу ведьму. И никто не должен ходить туда, кроме Кетиля. Всем ясно?
– Да кто же туда пойдет, конунг?
Только один человек, Арне, знал о еще одном приказе Харальда: следить в эти дни за хозяйкой и сразу дать знать, если Хлода пытается уйти в лес или займется чем-то подозрительным.
Не прошло и двух дней, как Кетиль после утренней еды подошел к Харальду, еще сидевшему за столом, и поклонился.
– Ты нашел ее? – спросил Харальд вполголоса, чтобы не слышали женщины, убиравшие посуду.
– Нашел дом, сдается мне, кроме ведьмы, никто там жить не будет. Самой мерзавки нигде не видно, в доме тихо.
– Отведешь меня туда.
– Как прикажешь, конунг.
Харальд взял с собой пять человек из дружины – самых надежных, тех, кто не растеряется, даже если ведьма на глазах превратится в волчицу, но и не станет потом болтать. Кетиль служил проводником. Харальд давно не был в ельнике – кажется, с того осеннего вечера, когда много лет назад увязался за старшей сестрой. За двадцать лет без малого местность изменилась: лес наступал, тропки зарастали, одно хорошо, что болото подсохло. Удивительно было, как Кетиль ухитряется находить здесь дорогу, однако хромой довольно уверенно пробирался через лес.
Внезапно открылась поляна, и Харальд вздрогнул. Стоячие камни ничуть не изменились, да и что им сделается? Вокруг и между ними росла трава, не похоже было, чтобы кто-то посещал это место.
Хирдманы в изумлении молчали: в округе имелось немало священных мест, в том числе каменных выкладок, где приносили жертвы, но об этом круге никто не знал.
– Там дальше начинается тропа получше. – Кетиль махнул рукой вперед. – Видно, она от своего дома часто сюда ходила, хотя трава в последнее время поднялась.
Они обогнули круг из камней, стараясь не приближаться к валунам, и с другой стороны действительно обнаружили довольно заметную тропинку – узкую, как ремешок, вытоптанную ногами всего одной женщины.
Дальше вновь пришлось идти через лес. Здесь стоял старый ельник, толстые буро-черные стволы уходили ввысь, земля была рыжей от старой хвои, а лапник смыкался, почти не пропуская свет. Часто попадались большие валуны.
– Вон он, ее дом. – Кетиль остановился. – Видишь, конунг?
Харальд взглянул, куда он показывает, но не сразу различил зеленую крышу, поросшую мхом, среди таких же замшелых валунов.
Дальше двинулись тихо, будто на зверя. Хирдманы держали наготове копья, точно шли на медведя, но не менее каждый надеялся на палочку или косточку с защитными рунами, спрятанную под рубаху.
Харальд знаком велел своим людям окружить домик. Сам он с Кетилем и Арне подошел со стороны двери. И вздрогнул, застыл на месте, будто наткнулся на стену. Перед ним был домик из его детского сна – маленький, из почерневших толстых плах, наполовину вросший в землю, с ярко-зеленой от мха и травы крышей. Только во сне дверь была распахнута и внутри пылал огонь, а сейчас она стояла закрытой.
Давний ужас всплыл из глубин памяти, показалось даже, что он, Харальд, провалился в прошлое и вновь стал семилетним мальчиком. Напрасно он столько лет думал, что победил тот страх, что ведьмы нет и ему ничто не угрожает. Ведьмы давно не было, но ее чары жили. Они жили в этом лесу, в этой избушке… в его душе. Они только заснули, приглушенные защитной ворожбой, но теперь пробудились и властно заявили о себе. Почти двадцать лет они ждали здесь, сторожили, когда он вновь появится. И он должен был появиться рано или поздно.
Стиснув зубы, Харальд изо всех сил он старался не показать своих чувств. Он уже давно не мальчик, он мужчина, а мужчина умеет идти навстречу своему страху и одолевать его.
– Я пойду первым, если хочешь, конунг, – невозмутимо предложил Кетиль. Не похоже было, чтобы нищий сколько-то боялся.
– И-иди. – Харальд кивнул.
Кетиль похромал к двери. Харальд и Арне ждали поодаль. Бродяга толкнул дверь, потом налег на нее – она не была заперта, но открылась с трудом. Нищий заглянул внутрь, потом обернулся.
– Здесь никого нет, конунг.
Харальд подошел и заставил себя заглянуть в домик. И отпрянул. Внутри не было ступенек и пола – прямо за порогом зияла яма, та самая, четырехугольная, в которую он провалился без малого двадцать лет назад. И до сих пор не выбрался по-настоящему, как оказалось.
– Стой! – Он безотчетно схватил Кетиля за лоскутный рукав. – Куда ты лезешь? Там же яма!
– Яма, конунг? – Кетиль обернулся, его перекошенное лицо выражало удивление. – Какая яма?
– За порогом. Там нет пола, там провал, ты что, не видишь?
– Не может быть. Разве ты тоже видишь яму? – Нищий обернулся к Арне.
Арне, плотный рослый мужчина, ровесник Харальда, с намечающейся лысиной и брюшком, что не мешало ему проявлять силу и ловкость, подошел ближе и тоже вгляделся.
– Нет… конунг, я вижу обычный земляной пол. Где ты видишь яму? Там, дальше?
– Да нет же! Прямо за порогом!
– А давай мы проверим! – Кетиль взял у Арне копье и, вытянув его наконечником вперед, пощупал за порогом.
Харальд видел, что наконечник упирается во что-то, а вовсе не проваливается.
– Там твердая земля. Попробуй сам, конунг. – Кетиль передал ему копье.
Харальд пощупал землю за порогом и убедился, что ямы нет. Сейчас он и сам видел землю – обычную утоптанную землю, немного рыжей хвои, залетевшей снаружи.
И все же что-то было не так. В ельнике стояла тишина, будто сам лес затаил дыхание и ждал, что будет. Сумрачный свет, влажный воздух, насыщенный испарениями близкого болота, делал это место частью особого мира, куда обычным людям лучше не соваться.
Пересилив себя, Харальд сделал шаг вперед, с копьем в руке встал на порог и заглянул вниз.
Сначала он увидел землю. А потом она вдруг разверзлась, открыв черную пустоту. А потом внизу, на непонятной глубине, появилось лицо… черное лицо с расплывчатыми чертами… череп с пустыми глазницами – тот самый, что наклонялся над ямой, когда он, Харальд, лежал на дне… и это лицо ухмылялось, будто подстроило ловушку и дождалось, когда в нее попалась добыча!
Харальд отшатнулся. Но яма и черное лицо по-прежнему стояли перед глазами, голова кружилась, ему было трудно дышать – тяжесть земли давила на грудь.
– Сжечь ее! Сжечь ведьму, этот дом, все что в нем есть!
– Погоди, конунг! – Кетиль безбоязненно взял его за локоть. И видения вдруг пропали, Харальд опомнился. – Сжечь мы всегда успеем. Надо сперва посмотреть, нет ли там чего любопытного. Если ты не хочешь идти, я пойду. Мне нечего бояться. Я повидал немало ведьм, и мне они не страшны.
Даже не взяв никакого оружия – впрочем, у него висел на поясе длинный нож с рукоятью из кривого отростка оленьего рога в простых ножнах, – Кетиль шагнул за порог.
– Здесь никого нет… – долетал изнутри его приглушенный голос. – И давно нет, это ясно. Зола остыла и засохла, тут огня не разводили много дней… Никакой еды… – Слышно было, как он там гремит и передвигает что-то. – Пара горшков… один котел колдовской, на трех ножках… всякое тряпье вшивое… всякая дрянь… Ого! – вдруг воскликнул Кетиль. – А вот это любопытно! Никогда бы не подумал!
– Что там такое? – в нетерпении крикнул Арне. – Что ты нашел?
Из темного провала показалась полуседая растрепанная голова. Харальд невольно напрягся, ожидая, что нищий вылезет из ведьминого логова непоправимо изменившимся, превратившись наполовину в зверя или тролля… Но Кетиль был точно таким же, каким ушел, лишь держал какую-то тряпку.
– Посмотри, конунг! – Он приблизился к Харальду и развернул тряпку.
Тот хотел отстраниться, невольно кривясь от отвращения, будто ожидал увидеть в руках нищего живую змею, но сдержался и глянул… И вытаращил глаза.
Такого он никак не ожидал. В серый шерстяной лоскут, засаленный, рваный и выпачканный в саже, были завернуты настоящие сокровища. Две овальные наплечные застежки для женского платья, серебряные, позолоченные, покрытые дивным тонким узором из крученой серебряной поволоки. Харальд отлично знал их, ибо сам когда-то подарил жене, и не раз она надевала их на пиры по случаю праздников и жертвоприношений. Еще здесь лежали три нити бус с подвесками: из граненого хрусталя, похожего на льдинки, из ярко-рыжего сердолика. Серебряные бусины, густо усаженные крошечными шариками зерни. Круглые подвески с изображением чудных зверей. Ожерелье из ребристых трубочек сердолика, желтых и зеленоватых стеклянных бусин и подвесок он узнал – его подарила Хлоде Гунхильда в день своего обручения. Харальд даже вспомнил, как спрашивал Хлоду, почему она никогда его не носит, а та лишь фыркнула презрительно, и он усмехнулся, думая, что жена из ревности не хочет носить подарок той, которую считает своей соперницей. И не без оснований…
Он все смотрел на украшения в грязной тряпке, веря и не веря глазам. Гунхильда сказала правду. Хлода дружит с ведьмой и отдала ей украшения в уплату… за что? Неужели она в самом деле хотела его погубить? А может…
– Да как же ведьма сумела украсть хозяйкины украшения? – в изумлении воскликнул рядом Арне. – Ведь это хозяйки, я хорошо помню.
– Украла? – повторил Кетиль. – У хозяйки? Из дома, из ларя? Уж верно, такие дорогие вещи хранятся под хорошим замком!
– На то она и ведьма! Что ей двери и замки? Это только защитными рунами…
– Слава Одину, ведьмы не умеют красть вещи на расстоянии и из-под замков! Иначе ни один добрый человек не уберег бы своего богатства. Ты вот, Арне, проснешься завтра утром, а штанов твоих нету, украли ведьмы!
– Что ты за бред несешь! – Арне толкнул нищего. – На кой тролль ведьмам мои штаны?
Харальд молчал. Дело не в замках. Если эти вещи были ведьмой украдены, почему Хлода молчит? Почему не объявляет о пропаже, не ищет? Она не могла не заметить, что лишилась почти всех украшений. Ответ один. Она знает, где ее вещи… И почему они здесь.
Харальд взял тряпку со всем содержимым из рук Кетиля, резко развернулся и пошел прочь с поляны.
***
С этого дня люди стали замечать, что Харальд вообще не разговаривает с женой. Вернувшись из леса, он не сказал Хлоде ни единого слова, но приказал управителю распорядиться, чтобы за ней наблюдали день и ночь. Днем служанкам было велено не оставлять хозяйку одну, даже если она прикажет всем выйти. А ночью мужчины несли дозор возле дверей спального чулана, где она ночевала теперь одна. Домочадцы были напуганы, никто ничего не понимал. Хлода тоже замкнулась в молчании: по лицу нельзя было прочитать ее чувств, она не жаловалась, не задавала вопросов, не искала случая поговорить с мужем.
Об их разладе скоро узнали в Эбергорде, а наверное, и в усадьбах по соседству. У всех имелось объяснение: Харальд желает взять в жены бывшую невесту брата, Гунхильду дочь Олава, даже пытался похитить, чтобы не допустить ее брака с Хаконом, но она отказалась входить в дом, где уже есть одна хозяйка, а теперь Харальд ждет рождения ребенка, чтобы отослать Хлоду. В разговорах этих содержалось зерно истины: Харальд не хотел ничего предпринимать насчет жены, пока она не родит его долгожданного сына. Ведь даже Гунхильда, у которой не было причин защищать соперницу, которую Хлода пыталась погубить и обвинить, сказала, что именно ребенок Хлоды станет преемником и наследником Харальда. Вернее, устами Гунхильды это сказала сама Невеста Ванов. Харальд не знал, как поступить с наложницей после родов, и даже был рад, что до этого события еще почти полгода. Отослать ее назад к родичам, как обычно поступают в таких случаях, было нельзя: ведь она осталась одна из всей семьи, во владениях Скъёльдунгов со Съялланда теперь сидел Годмунд ярл, назначенный Гормом.
Но прошло какое-то время, и Харальду пришлось изменить свое решение не разговаривать с женой. За ним прислали из Эбергорда: королева заболела! Встревоженный Харальд, прискакав в родительскую усадьбу, нашел мать не столько больной, сколько расстроенной. С трудом держа себя в руках, Тюра рассказала, что с некоторых пор ее стали тревожить зловещие сны. Уже третье подряд полнолуние она видит во сне двух черных старух без лиц, которые сидят по обе стороны от тлеющего сизого огонька и заунывными голосами распевают бессловесную песнь-заклинание. Отчего-то Тюра была уверена, что черные женщины плетут чары на погибель Харальду, ее единственному оставшемуся в живых сыну.
Харальд стиснул зубы, чтобы себя не выдать. Он сразу понял, кто эти черные женщины. Две мертвые колдуньи, мать и дочь, наставница и ученица. Ульфинна и Улла. Одну из них утопили почти двадцать лет назад, вторую уничтожила совсем недавно сама Фрейя – так сказала Гунхильда, и это подтвердил потом Кетиль.
– В ведьминой норе уже давно никто не бывал, – сказал он в тот день по дороге домой. – Это по всему видно: там не разжигали очаг, не приносили никакой еды, не трогали утвари и вещей, не убирали объедков. Сдается мне, ведьма сгинула, и живыми ногами она по земле больше не ходит.
Живыми ногами она больше не ходила, в это Харальд поверил – ведь Хлода не пыталась куда-то пойти или передать кому-то весть. Она тоже знала, что ее помощница мертва. Но что касается встреч на темных тропах мира духов… Здесь Харальд был бессилен проследить за женой и даже не знал, умеет ли она ходить туда! И это женщина, с которой он прожил пять лет!
Он даже, пересилив себя, попытался поговорить с ней, но Хлода молчала. Она только отрицала все обвинения. Нет, она не виделась с ведьмой. Даже не знает, что за ведьма такая. Разве у него есть свидетели? Выведенный из себя Харальд швырнул перед ней на постель найденные украшения, и вот тут Хлода немного оживилась, спросила, у кого их нашли. Оказывается, застежки и ожерелья украли. Почему она не сказала раньше? А она сама не замечала пропажи, ведь в последнее время у нее совсем нет случаев наряжаться! Их нашли в хижине ведьмы? Надо же, значит, кто-то из челяди связался с мерзкой бабой.
Харальд так и ушел, ничего не добившись: Хлода ни в чем не желала признаваться, а подвергать ее испытаниям он не мог как ради здоровья, так и ради чести своего сына и наследника. Нельзя допустить, чтобы про будущего конунга говорили «ведьмин сын»! Ему и так нелегко придется – ведь он сын наложницы, «рабыни конунга», и этого уже никак не изменить. Закон и обычай давал всем сыновьям конунга равные права, если это не оговорено отдельно, и сын Хлоды в любом случае станет старшим у Харальда. Он слишком долго ждал этого сына, чтобы теперь рисковать им и его будущей честью.
Рассказ Тюры о черных женщинах очень встревожил и Харальда, и Горма. Конунг распорядился устроить жертвоприношение, прося богов о защите. Вся округа собралась в святилище, испуганная слухами о болезни королевы, явились все хёвдинги с семьями, кто не ушел в летний поход или уже вернулся. Правда, Тюра сама пришла, нарядная и бодрая, но слухи не утихали. Она теперь часто вспоминала свою покойную родственницу фру Асфрид, снова горько жалела о ее смерти. Ведь Асфрид была такая мудрая женщина, такая сведущая в рунах и тайных силах, она бы наверняка нашла способ избавиться от зловещих снов!
– Я знаю, как нам быть! – сказал однажды Горм конунг. – Мы пригласим Инглингов на осенние пиры. Внучка Асфрид многому у нее научилась и, возможно, даст хороший совет. К тому же нам уже пора помириться с Ингер…
Он вздохнул, ибо скучал по младшей дочери, такой своенравной и любимой. Тюра обрадовалась необычайно: оставшись одна в доме, без дочери, без Гунхильды и Асфрид, к которым успела привыкнуть, даже без Хлоды, которая больше не бывала у родителей мужа, она скучала и тосковала, чувствуя себя слишком одиноко. Но теперь все изменилось, королева повеселела в ожидании дочери; никому не говоря, она надеялась услышать от Ингер радостную весть об ожидании еще одного внука. Приглашение передали с первым же кораблем, что шел мимо на юг Йотланда, королева занялась хлопотами по подготовке к пирам и приему гостей.
Харальд в это время жил больше в Эбергорде, чем у себя дома, наказав, однако, домочадцам по-прежнему не сводить глаз с Хлоды. Впрочем, она и сама уже почти не покидала спального чулана: ее беременность становилась заметна и давалась нелегко. В первые три месяца ее часто тошнило, она похудела, была бледна, слаба, ела очень мало и редко выходила из женского покоя, а то и вовсе целые сутки проводила в спальном чулане, зато очень часто пробиралась к отхожему месту. Потом тошнота почти пошла, зато началась одышка и головокружение. Женщины поговаривали, что беременные, которые так тяжело дышат в это время, и рожают тяжело, зато одышка обещала крупного ребенка. Это походило на правду: и сам Харальд был крупным мужчиной, и у брата его Кнута родился крупный мальчик, который и сейчас, в шестилетнем возрасте, обгонял в росте всех сверстников.
Лето шло к концу, на полях уже убирали урожай. Близилось то время, когда лишний скот забивают перед зимой и запасают мясо впрок на зиму. Хёвдинги возвращались из летних походов, готовя рассказы о приключениях и подвигах, чтобы удивлять ими домоседов долгими темными вечерами. Пришла пора подводить итоги. И каждый из троих, Горм, Тюра и Харальд, по-своему предавался невеселым думам. Минувший год принес им мало хорошего: Южный Йотланд остался в руках Инглингов, они потеряли сына и брата, а в значительной мере – и Ингер. Даже мысли о будущем сыне не радовали Харальда. А до их первой встречи оставалось уже недолго – ребенок должен был родиться на йоль.
***
В Южном Йотланде вторая половина лета прошла гораздо спокойнее, чем первая. Инглинги вернулись в Слиасторп – без фру Асфрид, о которой очень жалели в округе, зато с новой молодой хозяйкой – фру Ингер. На радостях, что прежние владыки, обладатели Кольца Фрейи и потомки Годфреда Грозного, возвратились и прежние клятвы остались нерушимы, хёвдинги Хейдабьора по очереди давали пиры в их честь, а торговые гости развозили новости по всему Восточному, Западному и Северному пути. В Хейдабьоре Олав застал епископа Хорита, но и тот вскоре уехал, добившись-таки согласия на выплату церковных податей. Сам Олав считал свое новое положение, как родича Горма, вполне устойчивым и без того, но Эймунд убедил его, что еще один могучий союзник им сейчас дороже денег. Он ведь не забыл рассказ Гунхильды, которую им совершенно неожиданно привез утром Торгест Стервятник, сняв с пустынного островка – в то время как они с Олавом еще только снаряжались на битву.
Мужчины не очень-то поняли, почему Харальд так стремительно передумал и ушел, оставив добычу. Шведы предпочитали считать, что его смутила угроза Бьёрна конунга, Олав бахвалился, что-де Харальд испугался биться с ним, а Эймунд и Ингер вдвоем порешили, что Харальд просто не смог преодолеть свое чувство к Гунхильде, но отступил, когда она отказалась последовать за ним.
И только сама Гунхильда знала, что дело не в ней, а в ведьме. Она очень много думала об этом, сопоставляла свои воспоминания, слова Харальда, выпытала у Ингер все, что та знала о старой Ульфинне и ее наследнице Улле. Мнения расходились только в одном: кто-то считал, что Улла – это воскресшая и помолодевшая Ульфинна, а другие возражали, что это просто ее дочь. Сходство имен могло означать и то, и другое с равным успехом. В конце концов Ингер выболтала даже то, что ее старшая сестра Гунн еще до замужества бегала к Ульфинне обучаться колдовству – об этом она впоследствии узнала от матери. И нынешняя слава норвежской королевы-изгнанницы вполне это подтверждала.
Теперь Гунхильде многое стало ясно: и то, почему Харальд так разъярился, увидев, как якобы одна и та же женщина возле Серой Свиньи показывается в облике то старухи, то молодой. Почему он так ненавидит ведьм и так злился, заподозрив ее в склонности к этому. Даже сходство имени ее и его сестры-колдуньи должно было его раздражать. Она лишь надеялась, что больше он ее не винит. И что он, пусть не поверив ей, все же будет осторожнее со своей женой и не поддастся злым чарам, если Хлода вздумает продолжать свои дела.
«Если у Хлоды родится девочка, я сам возьму тебя в жены…» Эти слова вспоминались ей часто, причиняя столько же боли, сколько и радости. Он мог бы стать ее мужем, но Гунхильда знала, что этому не бывать, и эта несбыточная возможность мучила ее сильнее, чем даже его нелюбовь. Если бы она знала, что он не любит ее, то сумела бы взять себя в руки, вырвать любовь из сердца, как рыбак рвет крючок из горла пойманной рыбы, успокоиться и жить счастливо с кем-нибудь другим. Фру Асфрид рассказывала когда-то, что жены страдают по отсутствующим или погибшим мужьям не более трех лет, а потом забывают. Через три года она уже не будет так мучиться, мир не будет казаться таким пустым и застывшим. Три года – это много, но их можно перетерпеть. Но теперь она часто думала, что, наверное, и Харальд страдает в разлуке с нею, и к собственной боли прибавлялись жалость и сочувствие.
Однако, хотя брак с кем-нибудь другим и мог бы исцелить ее от любви к Харальду, от замужества в ближайшее время Гунхильда решительно отказалась. Обрадованный «бегством» Харальда Олав думал, что Сигурд все же увезет ее в Норвегию, но Гунхильда решительно сказала «нет». Боги явно против ее замужества – смерть одного жениха и нападение на посольство другого вполне ясно указывают на их волю! Боги желают, чтобы она, внучка Асфрид, и дальше была хранительницей Кольца Фрейи. С этим Олав спорить не стал, и между ними было условлено, что до следующего лета разговоров о замужестве больше не будет. Ингер без возражений вернула ей священный браслет, и Гунхильда вновь утвердилась в правах Госпожи Кольца.
Лето проходило, торговые гости разъезжались. К осенним пирам закончатся морские путешествия, и до весны никаких новостей больше не придет. Гунхильда уже сейчас томилась от неизвестности: ее мучила тревога за жизнь Харальда, и она с большим вниманием выслушивала рассказы каждого, кто приезжал в Хейдабьор с севера и мог хоть что-то сказать о Кнютлингах.
Приглашение Горма и Тюры, переданное старым знакомым – Фроди Гостеприимным, который перед окончанием летних плаваний собрался на торг Хейдабьора, и обрадовало, и смутило ее. Фроди уверял, что Горм и Тюра очень хотят видеть всю семью Олава без исключения, а значит, и ее. По ней скучают и в Эбергорде, и в округе: люди успели полюбить невесту Кнута, приветливую и веселую, и очень жалеют, что она не станет их королевой.
Но просто так уехать на осенние пиры в чужой край было нельзя: ведь и о своем хозяйстве надо заботиться, и в Хейдабьоре нужно приносить жертвы перед началом зимы. Раньше всем этим заправляла фру Асфрид, а ныне лишь тетка Одиндис могла помочь советом двум молодым хозяйкам. Правда, теперь, при угасании солнца, главные обязанности принадлежали пожилой вдове, а не девушке и молодой жене. Одиндис распоряжалась заготовкой мяса, вместе с Олавом приносила жертвы, а Гунхильда лишь вынесла и положила на жертвенный камень Кольцо Фрейи, чтобы потом забрать назад и бережно отчистить от засохших кровавых брызг. Вик Хейдабьор опустел – торговые гости, летом оставлявшие не менее половины его населения, разъезжались, дома запирались, перед дверями сохли, привлекая тучи сонных мух, остатки жертвенного мяса, выложенного хозяевами перед дальней дорогой к зимнему жилью.
Зато в усадьбах, да и в домах хёвдингов зашумели пиры – праздновалось совершеннолетие сыновей, в связи с чем устраивалось много воинских состязаний. В священных местах, в кругах белый камней, разводились огромные костры, словно люди пытались заменить ими угасающее солнце, осветить мир, обреченный полгода пребывать во мраке. Свет костров бросал кровавые отблески на железо обнаженного оружия – со времен глубокой древности осенью мальчики доказывали свое право называться мужчинами, а те, кто успешно проходил испытания, могли жениться. С тех пор остался обычай именно осенью справлялись свадьбы тех, кто был обручен весной, тем более что был завершен сбор урожая, заготовлено мясо, привезена добыча из летних походов – самое время пировать.
Олав не пропускал почти ни одного пира и охотно принимал приглашения. Гунхильда подносила подарки жениху и невесте, благословляя их Кольцом Фрейи – и при этом сдерживала слезы, стараясь улыбаться и не думать о том, что именно в эти дни она должна была стать женой Кнута! Но погибшего жениха она вспоминала со светлой грустью и нежностью, будто брата. Мысли ее вновь и вновь возвращались к Харальду. Конечно, она увидит его в усадьбе Эбергорд. И какой будет эта встреча? Что принесет – радость или лишнюю боль? Да и жив ли он?
Но вот отшумели пиры, и хотя снег еще не шел, наступила зимняя половина года. Запасшись подарками, Олав конунг с дочерью, племянником и невесткой отправился вдоль восточного побережья Йотланда на север. Шли на четырех кораблях – на одном Олав с дочерью, на другом Эймунд с молодой женой, еще на двух хёвдинги Хейдабьора со своими дружинами: Торберн, Альвбад с сыном и Оттар Синий.
После осенних пиров по морю уже не ходят. Строго говоря, и большой необходимости в этом не было, поскольку от Хейдабьора на север через весь Йотланд шла древняя дорога под названием Ратный Путь, а у Олава имелось достаточно лошадей, чтобы перевезти семью и все дорожные припасы. Сопровождавшие его хёвдинги тоже могли бы поехать верхом, а хирдманы и пешком дойдут, им не привыкать. Однако Олав не внял голосу благоразумия: вновь утвердившись в правах владения, он жаждал явиться к недавним врагам, как положено богатому и прославленному владыке, на многочисленных кораблях с дружиной. Здесь было, при удачной погоде, лишь несколько дней пути, и он надеялся, что обильные жертвы на осенних пирах обеспечат им эту малость.
И поначалу казалось, что он был прав – первый день дул попутный ветер, и боевые корабли летели с сумасшедшей скоростью. Но на второй начались приключения. Ветер внезапно стих, парус повис, будто тряпка. После обычного шума тишина показалась оглушающей, и Гунхильда высунулась из палатки на корме, где прикорнула во время перехода от скуки. Поскольку корабль шел под парусом, весла были убраны, гребцы дремали кто сидя на скамьях, кто лежа.
– Рею долой! – рявкнул во весь голос Олав конунг. – Троллевы дети, шевелись, йотуна мать!
Гунхильда вскинула глаза и ахнула. До того на небе плыли лишь легкие облака, но теперь, откуда ни возьмись, повисла огромная черно-синяя туча. Она распростерлась по небу, изогнувшись, сама напоминая надутый ветром парус, и грозно нависала уже над самыми кораблями. Граница между ней и довольно ясным небом была так хорошо видна, что туча напоминала плащ кого-то из богов, брошенный над морем. И этот плащ приближался, несомый ветром, грозя вот-вот накрыть корабли своей губительной тенью. Море стало такого же черно-синего цвета, и все вместе это напоминало челюсти исполинского чудовища, зажавшие крохотную скорлупку-кораблик и уже готовые сомкнуться!
Гребцы вскочили, задвигались; над судном зазвучали выкрики, ругань, сразу вспомнили всех троллей и турсов по именам и родственным связям. Налетел резкий порыв ветра – с противоположной стороны, встречный. Живо убрали парус, спустили на воду весла и принялись грести изо всех сил. Море вспенилось, казалось, за несколько мгновений, поднялись волны, корабль начало швырять из стороны в сторону. Вокруг потемнело – плащ бури расстилался уже над головами – Олав конунг орал, но за шумом моря и ветра его почти никто не слышал. В воде за бортами бесились все морские великаны; волнение было такое, что то и дело случались «холостые гребки» и кто-то из хирдманов, не найдя воды нижним концом весла, летел кувырком от собственного усилия.
– Якорь! – кричал Олав конунг.
Корабль развернуло по ветру. Сбросили якорь – большой камень, обвязанный веревками. Глубина была небольшая, и он лег на песчаное дно, однако зацепиться ему было не за что и корабль по-прежнему тащило назад. Судно плясало на волнах, Гунхильда и ее служанки вцепились во что смогли, от страха не имея сил даже визжать, а мужчины передвигались по судну почти ползком. Ветер выл, как сто великанов, судно скакало, будто дикая лошадь. Зажмурившись, Гунхильда всем существом ощущала, как носятся рядом злобные духи стихий, норовя погубить их; мельком подумалось, что если они сейчас утонут, Кольцо Фрейи пропадет вместе с ними и навек ляжет на морское дно.
Кольцо Фрейи! Свое сокровище она не оставила дома, и сейчас оно висело у нее на шее, в том же красном шелковом мешочке. Отцепив одну руку, Гунхильда сунула ее под кафтан и стиснула мешочек. О Фрейя! О Тор, помоги нам! Усмири великанов, прогони злобных морских троллей!
И вдруг ей стало жарко, будто от прикосновению к Кольцу Фрейи в тело влился огонь. Вспомнилось, как ее обнимал Харальд, ощущение его силы и тепла; в миг смертельной опасности, когда все чувства ее пришли в возбуждение, вспыхнула такая жажда жизни, что Гунхильду с невероятной силой потянуло к Харальду – казалось, еще немного, и мощь этого желания поднимет ее и понесет над волнами, будто валькирию. Казалось, в его объятиях она могла бы укрыться от бури, ветра, дико беснующегося моря, от всех опасностей и невзгод. В этот миг она думала, что если она только останется жива, никакие раздоры не смогут разлучить ее с Харальдом, ибо все это мелочь и суета; она готова была простить все и примириться с чем угодно, лишь бы быть с ним. Буря смыла и отбросила все внешнее, сила собственной любви предстала перед ней во весь рост, и она поняла, что только с Харальдом она сможет жить по-настоящему, а без него придется лишь притворяться, будто живет – отведи ей судьба еще хоть сорок лет! Только бы не пойти на дно вместе с кораблем, только бы выжить, увидеть его снова!
– Сни… а… ать… а… – доносились какие-то обрывки воплей сквозь вой ветра, но хирдманы поняли, что конунг приказывать снять мачту.
Это было сейчас самое разумное. Мачту опустили и положили на дно судна, между скамьями, там, где уже лежала рея с парусом. Поставили второй плавучий якорь, чтобы судно не рыскало задней частью. Подняв голову, Гунхильда обнаружила, что уже вполне отчетливо слышит голос отца, а значит, море поуспокоилось и непосредственной опасности для жизни уже нет.
Зато хлынул дождь – проливной, водопадом, так что она едва успела юркнуть обратно в палатку. Вскоре он кончился, но через какое-то время начался опять, потом еще и еще, так что вся ее одежда пропиталась влагой, а хирдманы вымокли, несмотря на кожаные рубахи и плащи из тюленьих шкур. Однако теперь уже не страшно было подойти к берегу и искать место для отдыха и ночлега.
– Вот у нас молодые и испытания прошли! – смеялся Олав у костра, когда все четыре корабля встали у пустого дикого берега, чтобы дать людям отдых. – Как положено на праздник зимних ночей!
– А нам обещали, что это будет повеселее! – бормотал шестнадцатилетний парень, по имени Гисль, впервые взятый в поход, но своей неуместной разговорчивостью уже заслуживший прозвище Балабол.
Гунхильда не смеялась, зябко кутаясь в плащ. Вспоминая бурю, она все более убеждалась, что этот разгул стихий случился неспроста. У нее есть враги не только в явном земном мире. Настала темная половина года и близятся дни, когда мертвые возвращаются, а значит, ей нужно быть готовой к неприятным встречам.