Глава 16
Однажды, уже после осенних пиров, к Харальду подошел Грим управитель, а с ним его жена Сигрид и Орре, парень из челяди Эклунда. Увидев своего человека, Харальд нахмурился – его приезд означал новости из дома, а хороших новостей он не ждал.
– Тут вот Орре приехал. – Грим показал на парня, будто Харальд сам его не узнал. – Прислали Арне и Финна. Финна всю ночь была с хозяйкой, и говорит, неладно у нее дело.
– Что происходит? Говорите, нечего язык жевать!
– Это нам бы лучше с королевой поговорить…
– Почему с королевой?
– Ну, это, конунг, женские дела, нам в них встревать не годится.
– Женские дела! – Уж конечно, ворожба всегда считалась женским занятием. – Что такое, говори сейчас же!
– Финна говорит, как бы хозяйке ребенка не потерять, вот что!
– А! – В первый миг Харальд испытал облегчение, но тут же вновь нахмурился, одна причина для тревоги сменилась на другую. – Да, это надо сказать королеве. Пойдем.
Выслушав посланца, Тюра немедленно стала собираться. Что бы она ни думала о жене своего младшего сына, потерять внука не хотелось. В тот же день Тюра и Харальд поехали в Эклунд и прибыли туда незадолго до вечера.
Навстречу им вышла Финна, мать Арне, мудрая женщина, руководившая служанками и заправлявшая во время нездоровья хозяйки всей усадьбой.
– Ох, королева, какое счастье, что ты приехала! – Она всплеснула полными руками. – А я уж не знаю, что делать! Надо принести жертвы дисам и Фригг, а не то наша хозяйка вот-вот родит!
– Но еще рано! – воскликнул потрясенный Харальд. – Говорили же, что к йолю!
До йоля оставалось еще почти два месяца, и он никак не ждал так быстро.
– То-то и оно! – Финна озабоченно покачала головой, потом знаком предложила Тюре отойти на пару шагов и зашептала, чтобы не слышали мужчины: – У нее с утра пошли боли, говорит, будто рукой кто-то сжимает изнутри, и тяжесть, крови немного на сорочке я видела. За спину тоже хватается и стонет.
– Пойдем к ней, – заторопилась Тюра. – Харальд, побудь пока здесь. Если будет совсем плохо, позовем отца.
Харальд кивнул с растерянным видом. Роды, как сугубо женское темное дело, его смущали, хотя от него ничего, разумеется, не требовалось. Зато Горм мог помочь в самом крайнем случае, ибо конунг наложением рук способен исцелять многих больных.
Хлода лежала в постели, с которой не поднималась с утра. Тюра давно ее не видела и ужаснулась, как плохо выглядит невестка: живот был уже велик и топорщился под широкой сорочкой, лицо стало отечным, подурневшим, немытые волосы слиплись.
Увидев свекровь, женщина вздрогнула – поняла, что дело серьезное, иначе бы ее не позвали. Но тут же немного расслабилась: теперь будет кому за ней присмотреть и помочь, насколько это возможно.
– Здравствуй, Хлода, – приветливо сказала Тюра. – Как мы давно не виделись! Что же ты не послала сказать мне, если чувствуешь себя плохо?
– Я всегда… всегда чувствую себя плохо… всю мою жизнь… – Хлода опустила голову на измятую подушку и уткнулась в нее лицом. – Лучше бы мне умереть поскорее!
Она говорила с трудом будто совсем отвыкла от человеческой речи за месяцы молчания.
– Успокойся, все будет хорошо. Расскажи, что с тобой.
– Болит… – Хлода положила руку на нижнюю часть живота. – И дергает… и сжимает…
– Ребенок шевелится?
– Да. Сильно шевелится. И так мокро…
– Ложись на левый бок, – распорядилась Тюра, бросив взгляд на Финну: ее тревоги подтвердились. – На спину не ложись, от этого будут схватки сильнее. Может быть, еще удастся остановить схватки и ты доносишь до срока. Пусть заварят пустырник, вот, я привезла. – Она сунула в руку служанке мешочек с сушеной травой. – Финна, давай лохань. В отхожее место ей не дойти, а надо срочно освободиться. И ей нужно выпить побольше воды.
Пока Финна возилась с лоханью и поила потом Хлоду водой, Тюра произнесла молитву к дисам, а потом начертила на животе Хлоды руну Исс, стараясь затворить чрево, остановить то, что уже начиналось, но слишком рано. Преждевременные роды грозили гибелью и матери, и ребенку.
Однако руна Льда не помогла: Хлоду лихорадило, а мокрое пятно на сорочке расползалось все шире – сорочку уже поменяли, но и на новой появилась кровянистая влага.
– Не сдержать, хозяйка! – шептала Финна Тюре, принюхиваясь. – Я уж сколько родов приняла, я по запаху чую – она скоро родит! Надо взывать к дисам, чтобы все прошло благополучно!
Она наклонилась, чтобы вытереть Хлоде лоб.
– Уйди! – вдруг вскрикнула молодая женщина так истошно, что Финна в испуге отшатнулась. – Уйди, я не хочу тебя знать! Он не твой! Он мой, я не отдам! Ты же умерла! Тебя же убили, тебе раскроили голову, я видела!
– Что с тобой? – охнула Тюра, холодея от страха.
– Я знаю, ты мертва! – Хлода вскинулась, наполовину привстала, прижавшись спиной к подушке, и мимо женщин смотрела куда-то в угол. Ее и без того большие глаза сейчас стали огромными, в них отражался ужас. – Проваливай обратно в Хель, дохлое чучело, нечего тебе здесь делать!
В покое было почти темно, лишь два светильника горели на сундуке. В углах сгущались тени, и Тюре вдруг почудилось, что рядом стоит еще кто-то, кроме нее и служанки. Кто-то стоял и слушал слова, обращенные не к ней и не к Финне.
Дрожа, Тюра обернулась туда, куда был устремлен невидящий взгляд Хлоды. В углу стояла сотканная из сумрака фигура без лица, и тогда вскрикнула сама Тюра, пошатнулась, узнав черную женщину из своего сна!
Невольно она кинулась к двери, желая бежать, но оглянулась и увидела, что в углу пусто. Тюра остановилась, привалилась к стене, прижав к груди руку и стараясь отдышаться.
– Что с тобой, хозяйка? – К ней шагнула испуганная Финна. – Тебе тоже мерещится? Мне все чудится, будто кто-то тут стоит… какая-то баба черная, страх такой, прямо бы и убежала! С прошлой еще ночи она тут, я не смела сказать… Стоит, будто ждет чего. Стоит и ждет…
– Это она! Ведьма! – Хлода елозила по постели, будто искала, как бы спрятаться среди подушек, смятых простыней и сбившегося одеяла. В сорочке, растрепанная, изможденная, она была лишь тенью прежней красавицы и сама напоминала не то ведьму, не то привидение. – Она не может здесь стоять, она умерла! Спросите ту рыжую! Она сама ее убила, этим Харальдовым топором, которым он бьется на праздниках! Убила! Улла мертва. Она больше ничего не может!
Вдруг лицо ее исказилось и стало совсем бессмысленным от страха; Тюра и Финна подались друг к другу и разом глянули в темный угол.
– Это ее мать! – вскрикнула Хлода, и голос ее сорвался на визг. – Та старая ведьма, что хотела съесть Харальда маленького! Она пришла за ним! За моим ребенком! Но я его не отдам! Она дала мне его, но сказала, что заберет, но я не отдам!
– Кто дал тебе… что дал? – прошептала Тюра, снова приблизившись и глядя на невестку с таким ужасом, будто та на глазах начала обрастать волчьей шерстью.
Хлода связалась с ведьмами! Занималась колдовством! А Харальд все думал, будто дочь Олава повинна в чем-то таком, и проглядел ведьму у себя дома!
– Дала мне… рунную кость, – отвечала Хлода, но едва ли понимала, кто с ней разговаривает, ибо смотрела все в тот же темный угол. – В ту ночь перед праздником Госпожи, когда Харальд спал в кургане с этой рыжей… Он был в кургане. Я знала, что он там с ней вдвоем, я пошла к Улле, и она сказала… Сказала, что я понесу, но отдам ей ребенка, когда…
– Но как же ты согласилась? – Тюра в испуге и негодовании всплеснула руками.
Ей не показалось удивительным то, что невестка, мучимая ревностью и страхом за свою участь, прибегла к помощи какой-то колдуньи. Все в округе давно считали наложницу Харальда бесплодной, а это позор и для нее, и для рода; вот-вот ей грозило быть отосланной на дальний хутор, чтобы дать место более удачливой и любимой дисами женщине, и только великодушие Харальда спасало ее от изгнания. Многие женщины, не дождавшись пользы от жертвоприношений, обращаются к духам. Но отдать ребенка ведьме?
– Мне нужно было… иначе он взял бы ее… Но я – мать его наследника… Я буду матерью! У меня будет сын! Я не отдам! А-а! – Хлода болезненно вскрикнула и схватилась за живот.
– Ляг на левый… – начала было Тюра, но Финна махнула рукой.
– О дисы, воды отошли! Началось!
Схватки были частыми, и промежутки между ними выдавались куда короче обычного. Тюра испуганно косилась на темный угол, и туда же бросала взгляд Хлода, когда могла открыть глаза.
– Лежи на боку! – наставляла ее свекровь, помогая удерживать нужное положение. – Все идет слишком быстро, а у ребенка еще совсем мягкий череп, ты раздавишь его!
– Уходи! Я не отдам! – задыхаясь, выкрикивала Хлода, не замечая двух женщин, которые хлопотали возле ее лежанки, и разговаривая с кем-то, кого они не видели.
– Нужно посылать за конунгом! – Тюра обернулась к Финне. – Скажи Харальду, пусть за ним кто-нибудь съездит, иначе не успеть!
Финна кинулась вон; когда дверь открылась, чтобы ее выпустить, по всему дому разнесся истошный крик, такой дикий, будто его издала троллиха. Сама Тюра, опытная, стойкая женщине, с трудом сдерживала желание убежать, но это была ее невестка, ее внук. Потеряв недавно любимого сына, она страстно жаждала найти ему замену в новом члене рода, мечтала увидеть, как древо Кнютлингов снова разрастется, и не могла допустить, чтобы засохла эта малая веточка, отпрыск ее ныне единственного сына Харальда. Женщина, кричащая на измятом ложе, должна была дать жизнь новому конунгу данов! И Тюра изо всех сил старалась помочь ему появиться на свет. Не глядя назад, она всем существом ощущала, как из темного угла наползает тьма, и стремилась своей спиной загородить от нее роженицу. Ее трясло, зубы стучали, по коже продирал мороз. В ушах шумело, перед глазами плыли пятна – сама ее королевская кровь, текущая от богов, сопротивлялась натиску злого колдовства. Финна уже сидела на полу, привалившись головой к лежанке, и медленно сползала, будто во сне.
Вдруг распахнулась дверь. Тюра обернулась и с громадным облегчением увидела мужа – она не ждала его так скоро.
– Мне не сиделось дома, я понял, что надо ехать к вам! – воскликнул он. – Ну, что?
– Ты должен помочь, здесь рядом ведьма! – Тюра вцепилась в его руку окровавленными пальцами и обернулась к темному углу. – Она там! Эта глупая женщина забеременела с помощью колдовства и обещала отдать ребенка ведьме! Она пришла за ним!
– Где это видано, чтобы Кнютлинги отдавали детей ведьмам? – возмутился Горм. – А ну, дрянь такая, иди сюда!
Он выхватил меч и шагнул в темный угол. Там было пусто.
– Помоги! – Тюра снова позвала его к ложу.
Горм с размаху вонзил меч в щель стены в самом углу, запечатав путь темным силам, и вернулся к жене.
– Положи руки вот сюда! – наставляла Тюра. – Видишь, уже головка выходит!
Схватив руку Хлоды, она начертила угольком на ладони роженицы три руны – Беркана, Йер и Манназ, помогающие в таких случаях.
– Вот так. Финна, ты пеленку подогрела? Да очнись же, старая коза, нашла время сомлеть!
Финна встрепенулась и принялась неловко подниматься, испуганная более от того, что заснула не вовремя и рассердила хозяйку. Потом побежала на кухню, где Тюра еще раньше велела подогреть возле огня несколько пеленок.
– Давай сюда! Клади вот так. Хлода, потерпи, осталось чуть-чуть. Дисы, помогите нам!
Наконец младенец выскользнул на подложенную пеленку – крошечный, красно-бурый, нелепый, похожий на маленькое чудовище. Тюра, ждавшая этого мгновения, стремительным движением рассекла поясным ножом пуповину, чтобы кровь не утекала из крошечного тельца, и перевязала ее.
И вдруг… В тесном душном покое стало так холодно, что Горм невольно охнул. Прямо за лежанкой встала высокая черная тень, с другой стороны – вторая.
– Они! – взвизгнула Тюра и отшатнулась, взмахнула окровавленным ножом с коротким лезвием.
Она узнала черных женщин из своего сна. Все это время они незримо присутствовали где-то рядом, заглядывали из небытия, ждали своего часа. И он настал, их добыча была готова.
Обе тени одновременно потянули тонкие длинные руки к крошечному существу на пеленке. Казалось, эти руки могут тянуться бесконечно, на любое расстояние.
Тюра порывисто шагнула вперед и успела схватить ребенка первой, вырвать буквально из черных бесплотных рук.
– Не отдам! – в ужасе и ярости крикнула она и попятилась, наткнувшись спиной на закаменевшего Горма. – Он наш! Я не отдам моего внука! Убирайтесь прочь, мерзкие твари! Пусть Тор поразит вас!
Горм безотчетно обнял ее сзади, желая защитить и женщину, и ребенка, но вдруг опомнился, повернулся, кинулся в угол, схватил рукоять своего меча, вырвал его из стены и взмахнул над головой Тюры, отсекая тянущиеся к ней черные тени.
– Прочь! Именем Тора – прочь!
Меч сверкнул, распарывая воздух, и черные тени пропали.
Еще какое-то время Горм и Тюра стояли неподвижно, только дрожали с головы до ног: конунг в одной руке держал меч, выставив его вперед, другой обнимал жену, прижавшую к себе окровавленный комочек. Они не знали, сколько прошло времени, но наконец беспокойство о ребенке заставило Тюру очнуться.
– О дисы! Финна! Давай пеленки! Нужны теплые пеленки, пусть их непрерывно греют! Иначе он у нас замерзнет. Позови еще кого-нибудь, уже все кончилось! Конунг, поди пока в грид, нам нужно ее помыть.
– Уж больно он у нас маленький да хлипкий! – вздыхала Финна, принимая у Тюры младенца и обмывая теплой водой. – Сомневаюсь я, чтобы из этого вышел толк!
– Из него непременно выйдет толк! – Горм наконец решился убрать меч в ножны и потер руки. – Позовите уже Харальда! У него сын родился! Надо скорее его окропить и дать имя. Я сам это сделаю!
– И помогите… – Тюра наклонилась над роженицей, взялась за одеяло, чтобы ее укрыть. – Надо ее вымыть, и все тут поменять. Исса! Гейра! Идите сюда, все уже кончилось. Что вы встали, девушки? В первый раз видите недоношенного ребенка?
Еще две служанки протиснулись к Хлоде и застыли возле лежанки, не зная, за что приняться, не понимая, жива ли еще хозяйка. Хлода лежала на спине, неподвижно, веки ее были полуопущены. Обильно продолжала идти кровь, расплываясь на простыне широким черно-багровым пятном.
– Заварите скорее гусиной травы! – распоряжалась Тюра. – Финна, у тебя тут есть гусиная трава?
В грид созвали всех домочадцев, Тюра вынесла обмытого и завернутого в согретую пеленку младенца. Подали чашу с освященной водой и пару веточек можжевельника, ребенку вручили Харальду. Затаив дыхание, люди смотрели, как он берет на руки сына, тем самым признавая свое отцовство: помня о разладе между супругами, люди шептались, что, возможно, Харальд откажется от ребенка. Но он взял его и замер, боясь дышать и не в силах поверить, что это крошечное существо, скорее похожее на лягушонка или мокрого котенка, чем на человека, будет следующим после него конунгом данов.
– И я даю этому мальчику, сыну моего сына Харальда, имя Свейн! – провозгласил Горм, побрызгав на младенца водой. – В честь моего прадеда, Свейна сына Сигфреда, он был очень крепкого здоровья и прожил почти семьдесят лет.
Водою младенца
Я освящаю,
Пусть будет здоров он
Роду на радость.
Мечи не коснутся
Свейна в сраженья,
И невредимым
В битвах он будет.
– Лив, где ты? – Финна деловито расталкивала домочадцев, отыскивая одну из служанок, что родила пару месяцев назад. – Покорми его. Хозяйка… еще не очнулась.
– Да и вообще не стоит ей кормить. – Тюра вздрогнула, вспомнив крики и черных ведьм, которых Хлода, можно сказать, сама позвала, пообещав отдать им ребенка. – Вот почему мне снились в последнее время эти черные женщины! Ей не суждено было стать матерью, но она пыталась колдовством обмануть судьбу. А этого делать не следует: если самому пытаться переделать пряжу норн, силой вырвать то, чего тебе не положено, судьба отнимет что-то другое, чтобы вернуть равновесие.
– Пойдем взглянем, как она. – Горм кивнул Харальду, который, к своему облегчению, уже отдал младенца новоназначенной кормилице.
Тюра первой тихонько приоткрыла дверь спального чулана и вошла. При звуке ее шагов служанка Исса повернулась, на лице ее отразились испуг и растерянность.
– Я не виновата! – шепнула она и горестно всплеснула руками. – Мы поили ее гусиной травой, но она не хотела пить и все пролила. Я думала ее укрыть получше, а смотрю…
Тюра шагнула ближе. Хлода лежала на спине, веки ее были полуопущены, лицо застыло.
– Она еще сказала…
Не отводя глаз от бледного лица невестки и разметавшихся влажных волос, Горм взял безвольно лежащую на одеяле руку Хлоды и пощупал запястье. Жилка не билась.
– Что сказала?
– Сказала, «ах так, ну ладно»… Или «значит, вот как». Что-то в этом роде. Я Финну позову…
Служанка выскользнула за дверь, еще раз испуганно оглянувшись. Тюра взялась за руку мужа и глянула на Харальда. В этом тесном покое их уже было не четверо, а трое. Хлода пыталась обмануть судьбу, а судьба поступила с ней честно: дала, что просили, и взяла то, что причиталось взамен. Дав ребенка, забрала жизнь. Так всегда бывает с теми, кто желает больше, чем ему суждено.
***
Хлоду опустили в землю через два дня, почти тайком. Пышных похорон не стали устраивать: не годится это для женщины, что связалась с черной ворожбой. Точно знали об этом только Горм с женой и сыном да Финна, которой строго наказали молчать. Тюра сама начертила на ладонях покойной защитные руны и приказала положить ей в могилу все вещи, одежду, посуду, утварь, которой она пользовалась, чтобы покойная у Хель ни в чем не знала нужды. Все же она была королевского рода и дала жизнь одному из Кнютлингов. Шел дождь, на открытом поле за святилищем, где хоронили умерших, дул ветер, и Тюра зябко ежилась под плащом. Как различны могут быть судьбы женщин, рожденных ровней! Дочь королевского рода может сама стать королевой и получить после смерти высокий курган, в который уйдет с рабынями, лошадьми, повозкой, кроватью и прочей утварью, что достанет на целый дом, а может сделаться пленницей, наложницей, умереть родами и быть уложенной в могилу, почти как простая служанка, только платья у нее с собой будет побольше. И то потому что Тюра не хотела отдавать платья Хлоды никакой другой женщине, будто в них таилась зараза.
Радовало, что крошечный мальчик, Свейн сын Харальда, хоть и родился недоношенным и слабеньким, все еще был жив, ел, спал. Его постоянно держали в нагретых пеленках – с недоношенными так делают первые два месяца жизни, пока не настанет настоящий срок им выходить из материнской утробы. Понимая, сколько раздоров и опасностей подстерегает род Кнютлингов, в котором осталось лишь двое взрослых мужчин, Тюра хотела непременно сохранить этот крошечный отпрыск своего рода, способный дать со временем новую поросль.
Горм и Харальд не были на погребении Хлоды, но не потому, что не хотели проститься с женой и невесткой. В тот самый вечер, когда она умерла, в Оружейную долину, что возле святилища, начали съезжаться бонды. С незапамятных времен, еще пока здесь не было конунговой усадьбы, два раза в год все свободные мужчины Среднего Йотланда, имеющие право носить оружие, в возрасте от восемнадцати по пятидесяти пяти лет, собирались сюда, на древнее священное место, на оружный смотр. Весной вожди смотрели, сколько людей у них есть, оценивали их снаряжение и боевой дух и в соответствии с этим замышляли летние походы. Осенью, когда собирают урожай и подсчитывают добычу, оценивают также и потери – сколько бойцов не вернулось из летних походов, пало на море и суше жертвами богам войны и сидит ныне за длинными столами в палатах Одина и Фрейи. Несколько дней парни и зрелые мужи проживали в шатрах и шалашах, в походных условиях, сами, без женщин и челяди, готовили еду и посвящали время различным воинским упражнениям и состязаниям. А главное, учились действовать на поле боя сообща: держать строй, ходить и бегать, не ломая его, выстраивать стену щитов и разбивать вражеские построения, слушать и понимать сигналы рога. Именно благодаря таким учениям жители Северных Стран собирали внушительное войско. Ведь мало «владеть» оружием, то есть иметь какой-никакой меч дома на стене за сиденьем; нужно еще уметь с ним обращаться, да не в одиночку, а заодно с соратниками.
В прежние годы, с тех пор как сыновья Горма подросли, Кнут и Харальд разбивали бондов на два войска и противостояли друг другу: на поле, в лесу, устраивали игры с обходами и засадами. Теперь Харальд остался один, и вождем второго войска стал сам Горм. Немаловажной частью этих действ было обучение и посвящение парней: подростки начинали посещать оружные смотры вместе со старшими родичами лет с десяти, и отрокам из знатных семей на очередном сборе, в двенадцати-тринадцать лет, торжественно вручали меч. Прочие в течение нескольких лет упражнялись и состязались между собой, а в шестнадцать-семнадцать сдавали испытания на право считаться полноценным бойцом: метали сулицы в цель, сражались учебным тупым оружием – топором, копьем, мечом. Проводился забег в полном вооружении со щитом, да еще с преодолением реки или озера. Те, кто достигал цели в числе первых, получали на завершающем пиру почетное место рядом с конунгом и приглашение в хирдманы. А перед самым пиром устраивалась игра под красноречивым названием «грязные свиньи». На поле была вырыта неглубокая, в локоть, зато широкая яма с плоским дном, заполненная жидкой грязью. Парни делились на две дружины: из живущих на побережье и из внутренних областей, и вступали в рукопашную. Целью было столкнуть противников в грязь, и побеждали те, у кого хоть кто-то оставался «чистым», когда все бойцы второй стороны будут сброшены «к свиньям». Хотя на самом деле чистым не удавалось остаться никому, и по завершении драки выбитые зубы, подбитые глаза, вывихи, разбитые носы и прочие мелкие повреждения считали десятками.
Зато какой уверенной гордостью лучились все до одного – от десятилетних мальчишек до Горма конунга, когда сидели на пиру под открытым небом, вокруг множества костров, где жарились на вертелах целые бараны или поросята, висели котлы с кашей, а рядом стояли бочки пива. Пиво выставлял конунг, и каждый пил сколько влезет. Казалось, их в это время окружала Валгалла, спустившаяся на землю с небес, и каждый чувствовал себя частью древнейшего мужского союза, героем среди героев всех времен. Мужчины пели, плясали, захмелев, рассказывали о своих летних подвигах и хвастались замыслами на будущее.
На эти дни в усадьбах оставались одни женщины да рабы. Поэтому хоронить Хлоду Тюра отправилась одна, взяв с собой только челядь. Деятельную помощь, причем без всяких просьб, ей взялись оказать Кетиль Заплатка с его дочерью – отъевшись за зиму у щедрых хозяев, она уже не была такой тощей и прозрачной, хотя и красавицей не стала. Кетиль проявил при этом печальном действе распорядительность и немалый опыт: сам взялся перенести покойницу в повозку, вел лошадь под уздцы, потом сгрузил, уложил, так что приведенной из усадьбы челяди оставалось лишь немного ему помочь.
– Давай-ка я это сделаю, госпожа! – сказал он, когда из мешка извлекли черного петуха, и ловко отрезал ему голову длинным ножом с рукоятью из кривого отростка оленьего рога.
– Ты, должно быть, немало занимался такими делами! – воскликнула Тюра, глядя, как он со знанием дела обрызгивает могильную землю и тело покойницы петушиной кровью и потом укладывает тушку в ногах.
– Да уж, хозяйка, люди вроде нас часто сталкиваются со смертью, – подтвердил Кетиль, моргая здоровым глазом.
Здесь, у свежей могилы, он в своей лоскутно-заплатной рубахе, с хромотой и прикрытым глазом, был как нельзя более у места, казался каким-то стражем границы между Мидгардом и Хель. Даже неясно было сразу, к какой стороне он принадлежит и не вылез ли из этой ямы, как из окна в тот свет, пробитого для покойной.
– Больше скажу тебе: мы часто сталкиваемся с дурной смертью! С неведомой смертью! У нас есть обычай: если встретишь на дороге покойника, омой его, причеши, закрой глаза и придави камешками. Приведи в приличный вид, собери все, что при нем есть, до последней малости и уложи в могилку. Ну, если очень нужно… Скажем, если твои башмаки совсем прохудились и подметки веревочкой привязаны, а у покойника еще ничего, то можно взять их за услугу, только надо поговорить с хозяином, чтобы он не обиделся и не думал, будто его ограбили. А то ведь следом пойдет, чего хорошего? Я вот знал одного, за ним десять лет ходил покойник, у которого он нож и миску взял. Он уж давно тот нож в море бросил, а миску сжег, да не помогло, мертвец так и ходил за ним: и в Бьёрко, и в усадьбах Вестеръётланда, и на Готланд за ним перебрался! Я когда его встретил, он ждал корабля на Сюслу: думал, туда мертвец за ним не пойдет, но да я сомневаюсь… А надо по-хорошему: так, мол, и так, я тебя похоронил, друг, а ты мне за это отдай твои башмаки, ведь в Хель они тебе уже не понадобятся, там ты иные дороги будешь топтать…
Тюра содрогнулась, вообразив разговор нищего с незнакомым мертвецом, таким же бродягой, умершим где-нибудь под осеним хмурым небом, среди торфяного болота… И невольно бросила взгляд на башмаки Кетиля, но те, к счастью, оказались почти новыми, видно, подарил кто-то из соседей. Он по-прежнему носил обмотки, сшитые из кусков разной ширины и цвета, и ей подумалось, что часть этих обрывков тоже может быть наследством незнакомых мертвецов…
Так или иначе, но с грустным делом погребения женщины, которая связалась с ведьмами и умерла нехорошей смертью, Кетиль справился ловко. По обычаю уложив покойницу в устланный шерстяной тканью кузов от повозки – ей ведь ехать в долгий путь до самой страны Хель, – он разместил вокруг разную утварь: вертел, чашу, кубок, котел, нож, оселок, ларец с разными мелочами, полюбовался на дело своих рук.
– Знаешь, хозяйка, а я бы еще ей кол в грудь вогнал, – сказал он, когда оставалось лишь закрыть покойницу плащом. – Как бы не начала она вставать…
– О асы, что ты говоришь! – Тюра в ужасе всплеснула руками.
– Ну, или хотя бы руки колышками ко дну прибить. Сдается мне, так будет лучше.
– Нет, это слишком! – Тюра покосилась на служанок и двух рабов, стоявших с лопатами и готовых засыпать могилу. – Если мы это сделаем, пойдут слухи, что жена Харальда была ведьмой. Моего внука будут звать сыном ведьмы. Я не могу этого допустить.
– Но кто же будет болтать? – Кетиль поморгал. – Я не буду. Я понимаю эти дела. Ты тоже не будешь.
Тюра показал глазами на слуг. Кетиль сделал легкий знак, указав вниз, в могилу. И Тюра поняла: он предлагает ей убить после погребения четырех лишних свидетелей!
– Нет, нет, не стоит! – Она зябко сжала у горла ворот плаща, и без того прочно сколотого круглой позолоченной застежкой, и отошла на несколько шагов.
– Как знаешь, хозяйка! – Кетиль пожал плечами. – А сдается мне, это ты напрасно!
Могилу засыпали и сделали невысокий холмик. Кетиль, вспомнив о том, что покойная минувшим летом успела принять крещение, пробормотал молитву, в которой никто не разобрал ни слова. Потом все отправились в Эклунд, где Тюра хотела побыть с новорожденным внуком, пока мужчины не вернутся с оружного смотра.
Погода не радовала: дождь, начавшийся во время погребения, продолжался до самого вечера, и женщины вздыхали, жалея мужчин, которые сейчас под открытым небом мечут сулицы и учатся ходить строем, держа щиты перед собой. В очаге горел огонь, но Тюра куталась в плащ на меху: ей было холодно, неуютно, пробирала дрожь. С наступлением темноты вернулись воспоминания о черной женщине в углу. Тюра все посматривала на Лив, рослую, румяную молодую женщину, которой было велено не спускать конунгова внука с рук и менять гретые пеленки. Мальчик вел себя спокойно, Лив дремала, не забывая его укачивать – у нее было уже четверо своих детей, а ее последнего младенца сейчас держала ее сестра-подросток.
Тюра оглядывалась, вздыхая. Дом выглядел так, будто в нем давным-давно нет хозяйки: скотина в хлеву унылая, вокруг очага полно старой золы, некоторые камни вывалились, котлы отчищены кое-как, по углам валяются кости, под столом рыбьи головы, в доме воняет, в кладовых почти пусто… Хлода в последнее время совсем не следила за хозяйством. Но уж новая хозяйка первым делом наведет порядок, хотя бы ради того, чтобы стереть всякий след и память о хозяйке прежней. Как хорошо, что на осенние пиры пригласили Олава Говоруна с семьей. Если он еще не нашел жениха для Гунхильды, теперь снова станет возможным то, что было задумано в конце прошлой зимы… Многие женят сыновей как раз на осенних пирах, после оружного смотра, когда те вернутся из летнего похода. Можно было бы прямо сейчас… Конечно, свадьба без предварительного обручения считается несерьезной, и чем дольше помолвка, тем больше чести, поэтому-то многие знатные люди обручают своих детей еще маленькими. Правда, в этом случае есть риск, что жених или невеста не доживут до свадьбы. Асфрид рассказывала, что у ее внучки был жених, один из внуков Бьёрна Шведского, но погиб на Восточном Пути, когда ему было всего четырнадцать лет. А потом она была обручена с Кнутом… хм, а нельзя ли как-то перенести обручение старшего брата на младшего и считать, будто Харальд обручен с Гунхильдой уже полгода? Ведь родные братья – это почти одно и то же… Какие странные мысли лезут! Это оттого что голова болит… Так всегда бывает: когда голова болит, легче разговаривать с богами… или это голос бога, проникая в сознание, порождает боль?
– Что-то ты дрожишь, хозяйка! – заметила Финна. – Хочешь, я тебе заварю шиповника?
– У Харальда что-нибудь осталось от того бочонка вина, который подарил Хорит?
– Должно было остаться немного. Хозяйка его берегла. – Финна вздохнула.
– Подогрей мне вина и положи туда меда и шиповника. Так будет лучше.
– Да уж… – Финна поднялась и пошла в спальный чулан, где, поближе к хозяйскому ложу, хранилось дорогое красное вино, которое в Дании видели нечасто. – Уж теперь новая хозяйка у нас будет, свои порядки наведет…
– О чем ты? – Тюра остановила ее.
– Да уж теперь Харальд конунг женится на той девушке, что была обручена с Кнутом конунгом.
– С чего ты взяла? – изумилась Тюра, которая сама только что об этом думала.
– Да чего уж? Все знают. Раз она была невестой старшего, то теперь младшему надо ее взять за себя. А он-то давно на нее поглядывал, я примечала…
Вот так. Сам Харальд еще не знает – или делает вид, будто не знает, – что теперь-то непременно посватается к дочери Олава, а челядь говорит об этом как о решенном деле!
Тюра выпила горячего вина с шиповником и медом, а еще заботливая Финна добавила туда отвара ивовой коры, которая помогает при лихорадке, снимает жар и головную боль. От напитка королева согрелась, приободрилась, взяла у Лив ребенка, снова задумалась, держа его на коленях. Надо попробовать вынуть руны для него. Раз ему уже дано имя, значит, он настоящий человек и у него есть судьба.
Вдруг в гриде повеяло холодом. Тюра подняла голову, хотела крикнуть, чтобы болван закрыл дверь как следует – и осеклась. Никто не подходил к двери и не открывал ее, но сразу в двух дальних углах она увидела темные фигуры. У них не было лица, они словно были закутаны с головой в черные плащи, но она сразу поняла, что это женщины, что одна из них стара, а вторая средних лет. Как норны. Норны всегда приходят к новорожденному, чтобы наречь ему судьбу. Но их бывает три. Где же третья, младшая?
Тюра огляделась. В покое, бок о бок с ней, сидели люди: женщины шили, рабы возились со всякой мелкой ручной работой, дремали дети, свернулись калачиком собаки. Но ей казалось, она здесь одна, вернее, с младенцем на руках, и от всех остальных их оделяет невидимая преграда.
И едва она подумала о третьей норне, как увидела ее прямо перед собой, в нескольких шагах. Эта женщина тоже была в черном, но Тюра увидела ее лицо – лицо Хлоды.
– Отдай мне его! – произнесла призрачная гостья. Тюра слышала ее голос совершенно ясно и в то же время знала, что никто другой его не слышит. – Я вернулась за ним. Он мой. Я дорого за него заплатила и не хочу расставаться с моим сыном.
– Нет, – шепнула Тюра и крепче прижала к себе мальчика.
Это единственное, что она могла сделать, руки и ноги не слушались. Да и куда убежишь от тех, для кого стены и расстояния не преграда?
– Отдай. Я заберу его. Вы погубили мой род, вы погубили много славных родов, стремясь собрать все земли данов в свои руки, и вам это не пойдет даром. Проклятья ваших врагов обрушатся на вас. Отдай мне моего ребенка. Только он может стать наследником моего мужа.
– Не отдам, – шепнула Тюра, хорошо понимая сказанное: если она отдаст младенца, род Кнютлингов не получит продолжения.
– Вам так суждено. Или я заберу моего мальчика, или он отомстит за меня, когда вырастет. Он будет преемником отца, но он же принесет гибель своему отцу. Он станет славным конунгом, а его сын – еще более славным, и Датская держава на многие века сделается сильнейшей из всех стран Севера. Но дорога к славе Дании лежит через вражду отца и сына, и тот, кто одерживал победы, сам будет побежден. Отдай мне его, отдай мне последнее, что осталось мне от моего рода.
– Это мой род…
– А если он войдет в твой род, то станет оружием моей мести.
– Уходи! – выдавила Тюра, и, с трудом подняв онемевшую руку, начертила в воздухе знак молота.
Призрак исчез. Тюра быстро глянула по углам – тех двух черных женщин тоже не было. Но она дрожала так сильно, что едва удерживала ребенка, голова кружилась, в ушах шумело.
– Давай-ка, хозяйка, ложись-ка спать! – заявила Финна, с беспокойством на нее поглядывая, и забрала младенца. – Лив, возьми. А мы пойдем ложиться. Хозяйка устала – и страхи все эти, и ночи не спать, и в поле еще сегодня ходила…
Она увела Тюру в спальный покой и уложила, натянула на ее ледяные ноги высокие шерстяные чулки, тоже сначала погрев их у огня, накрыла хозяйку двумя одеялами и медвежьей шкурой, заварила целебных зелий: гусиной травы, ивовой коры, белой кувшинки, чтобы снять жар, головную боль и помочь заснуть. Всю ночь Финна и еще две служанки не спали, охраняя покой госпожи, подносили отвары, вытирали ее потный лоб. Она не то спала, не то впадала в забытье, ее трясло, бросало в жар и холод. Иногда она бормотала что-то, с кем-то разговаривала, иногда слабо вскрикивала, и тогда Финна держала ее за руки, пытаясь успокоить. Кашляла, постанывая от острой боли в груди.
– Нет… нет… не отдам… – бормотала она, будто отмахиваясь от кого-то. – Во славу… Дании…
Утром лучше не стало, и тогда Финна решилась послать в Оружейную долину за конунгом.
***
Когда наконец приехала молодая фру Ингер, оба дома – Эбергорд и Эклунд – пребывали в ужасе, горе и беспорядке. Служанки рыдали, убежденные, что на род Кнютлингов обрушилось проклятье и не будет от него покоя, пока не умрут все – или хотя бы все женщины. Мужчины ходили мрачные. В усадьбах толпились хёвдинги и хирдманы, самые смелые из соседних хозяек пытались как-то управлять челядью, готовить погребение и поминальный пир, но не знали толком, где что есть и есть ли вообще, а спрашивать Харальда и Горма не смели. Оружный смотр, хоть уже закончил дела, не разъезжался, всем хотелось знать, что будет дальше.
Прибытие гостей из Южного Йотланда в эти мрачные дни было не очень кстати, зато среди них были две женщины, чье присутствие несколько облегчило положение Горма и Харальда. Известие о внезапной смерти матери обрушилось на Ингер, едва она переступила порог родного дома. Гунхильда тоже была потрясена: она успела привязаться к Тюре, истинной королеве, мудрой, доброй, справедливой и отважной женщине. А к тому же она была матерью Кнута и Харальда! Только за то, что она произвела его на свет, Гунхильда чувствовала к ней нежность и благодарность, не говоря уж о том, что к ней самой и к Асфрид Тюра всегда была добра.
Однако после смерти родича у оставшихся есть одно спасение – в ближайшие дни им просто некогда предаваться скорби, а неизбежные заботы смягчают первый удар и дают возможность как-то свыкнуться с мыслью о потере. Люди одобрительно отзывались о твердости, с какой держались в эти дни Ингер и Гунхильда, а они просто не имели времени плакать, ибо надо было привести в порядок оба дома, оставшиеся без хозяек, собрать вещи для погребения Тюры, подготовить поминальный пир.
– Я очень благодарен вам обеим, – сказал им Горм утром на четвертый день, после того как Тюру уложили в могилу, над которой впоследствии предполагалось насыпать большой курган. – Вы справились, как настоящие королевы.
– Ты что-то решил насчет поминального камня? – спросила Ингер.
– Да, я велел Офейгу заняться этим.
– А что там будет написано?
– Разве могут слова передать, какой прекрасной женщиной и истинной королевой была ваша матушка? Мы напишем просто: «Горм сделал этот камень для своей жены Тюры. Во славу Дании».
Гунхильда вздохнула. Действительно, настоящая любовь не вмещается в слова, но и не нуждается в словах. Никто не может вполне передать достоинства умершей, но и тысячу лет спустя люди будут видеть этот камень и знать, что ее любили. Любовь, запечатленная в камне, проживет века.
Невольно она бросила взгляд на Харальда. В эти дни они часто сталкивались, но почти не разговаривали, только по делу. У Гунхильды разрывалось сердце от сострадания и невозможности как-то ему помочь. Ничего нельзя сделать, когда человек теряет мать, потому что никто и никогда ее не заменит.
– У нас прибавился один, а потеряли мы двоих, – добавил Горм. – Нужно как-то восстанавливать равновесие… и численность нашего рода. И нам обязательно нужна хозяйка в доме – не могут же две королевские усадьбы быть брошены на попечение одной челяди. Особенно когда в этих усадьбах живут два короля, двое мужчин в расцвете сил! – Он попытался улыбнуться. – Ингер придется уехать в свой новый дом, но ты-то хотя бы останешься с нами?
Он взял Гунхильду за руку, и у нее потеплело на сердце. Горм смотрел на нее с добротой и грустью, и хотя за эти дни он сильно осунулся и постарел, глаза запали, а седины прибавилось, он был еще очень даже неплох как мужчина.
И она снова глянула на Харальда – что он об этом думает?
Харальд отвел глаза.
– О чем ты говоришь, конунг? – в смятении пробормотала Гунхильда.
– Я хочу, чтобы ты, возможно, с отцом вместе, осталась у нас на зиму. На йоле мы могли бы справить обручение, а весной, в День Госпожи, и свадьбу. Ибо никогда, с тех пор как Тюра была молода, не встречал я женщины, столь достойной быть украшением Дании.
– Но о ком…
– Ты сможешь сама выбрать, кто из двух женихов тебе больше подойдет – лето или зима, Тор или Зимний Турс. – Горм снова улыбнулся, бросив взгляд на мрачного сына. – А если Харальд не пожелает ввести в свой дом новую хозяйку, то я-то уж не откажусь от своего счастья.
– Спасибо, конунг.
Гунхильда отошла, подавляя улыбку. Она давно знала, что так или иначе сумела завоевать сердце Горма, и он готов увидеть в ней если не невестку, то невесту. Вот ей и представилась возможность стать не просто королевой Дании – без промедления, – но и мачехой Харальда!
