Киллер
После событий на «пороховых складах» прошло чуть больше недели.
Казалось, ничего не случилось: охрана по-прежнему исполняла свои обязанности, Чон был строг и невозмутим, я маялся со своим «цветочком».
Только куда-то запропастился Наум Борисович, и шестеро наших парней, получивших ранения, лечились в каком-то закрытом пансионате за городом.
На общие тренировки я уже не ходил, отлынивал, как только мог. В этом вопросе я свободно обходился и без партнеров.
Впрочем, кореец на мое своевольство смотрел сквозь пальцы.
После наших совместных похождений на складах он стал относиться ко мне помягче, что ли. Иногда в его взгляде я ловил несвойственную ему задумчивость, будто перед ним стояла неразрешимая дилемма и он колебался в принятии окончательного решения.
Ливенцов на связь не выходил.
Или что-то стряслось, или Абросимову было не до меня. И я по-прежнему не понимал, на кой черт меня воткнули в «Витас-банк»…
Похоже, Лилия влюбилась.
В кого?
Ясное дело, в мужика.
А кто на подхвате?
Конечно, Алексей Листопадов, холостяк и душка.
Меня ее «страдания» скорее злили, чем трогали. Из бой-бабы она превратилась в прекрасную корову с венком полевых цветов на голове.
Я уже начал подумывать — а не сдаться ли мне, чтобы только не слышать ее вздохов и несусветной чуши, которую она несла в любой удобный момент? Длящийся целый день, а иногда и добрую половину ночи.
Нельзя сказать, что я урод, но прежде женщины почти не обращали на меня внимания. Что-то во мне им не нравилось — и все тут. Да и сам я не стремился к сближению с ними, предпочитая случайные связи.
У нас хватает таких женщин, для которых переспать с мужчиной — что сделать макияж. Есть такие охотницы, которые складывают свои «победы» в котомку. Им все равно, кого они кадрят. Лишь бы клиент был в штанах и не страшнее обезьяны.
Я уже не говорю о путанах. Тут вообще все предельно ясно: плати бабки — и вся любовь. Быстро, дешево и сердито.
Но Лилия меня достала. Ей-ей. Я не мог нагрубить ей — все-таки служба, но и был не в состоянии удовлетворить ее притязания.
Короче говоря, я извивался как вьюн на раскаленной сковородке, пытаясь найти местечко попрохладней.
С ума сойти…
Я все больше и больше скучал по семье. Особенно по Андрейке.
И меня стали часто посещать сны.
Но самое странное, несмотря на то что я наконец нашел свою жену, в снах я опять видел все то же сияющее лицо без деталей. Оно будто подернулось флером.
Тем не менее я чувствовал исходящую от него нежность и доброту.
Однажды я проснулся в слезах и весь день ходил как в тумане, недоумевающий и удивленный. Никогда прежде со мной такого не случалось…
В субботу неожиданно прислали нарочного — тоже охранника.
Он, к неудовольствию «цветочка», принес мне устный приказ немедленно куда-то ехать.
Лилия как раз собиралась на именины к подруге, дочери какого-то крутого, где предполагался лукуллов пир, и желала видеть меня в качестве кавалера.
Отказать ей я не имел права. А потому обрадовался вызову до потери пульса.
Оставив вместо себя незадачливого гонца — он слышал, как бушевал «цветочек», когда я доложился на предмет срочного отбытия, и в ужасе бледнел, представляя, что будет дальше, — я не спеша спустился в подъезд и сел в ожидавшую меня машину, довольно невзрачную японскую «мазду» устаревшей модели.
Там сидел только водитель, крепенький паренек с очень нехорошими глазами — водянисто-голубыми, неподвижными и почти немигающими.
Он был еще молодой, но, похоже, тертый.
— Куда едем? — спросил я, не посчитав нужным поздороваться.
Сопляк, он и есть сопляк. На моем пути подобных мальчиков встречалось так много, что они все казались на одно лицо.
— Прямо, — небрежно, с наглецой ответил он.
И посмотрел на меня так, словно я был ему что-то должен. Наверное, моя персона на него должного впечатления не произвела.
Я запустил левую руку ему за спину и захватил пальцами мышечную ткань. Есть такой интересный прием в арсенале мастеров хэсюэ-гун.
Он заорал как резаный.
Я знал, что это больно. Нестерпимо больно. Особенно если знаешь, за какую мышцу взять.
Правда, для этого нужны очень сильные пальцы.
— Ты, дерьмо собачье… — сказал я, даже не посмотрев в его сторону. Я говорил тихо и спокойно. — Со мною такие номера не проходят. Кто тебя послал и куда мы едем?
— Какого хрена! — простонал водитель. — Ты чё делаешь?! Отпусти!
— Не отпусти, а отпустите. Я с тобою, хмырь болотный, свиней не пас.
— От-пус-ти-те… — корчась от боли, процедил сквозь зубы парень. — Б-болит…
— Естественно. А будешь продолжать хамить, я тебе сердце вырву. Понял?
— Д-да-а-а… П-понял…
Он пытался крепиться, но это у него плохо получалось. Я решил его пожалеть, хотя меня так и подмывало дать ему по мордам. До чего же молодежь у нас невоспитанная…
Я убрал руку. И промолвил:
— Только не хватайся за пистолет, который у тебя в левом кармане куртки. Иначе я его тебе в глотку запихну.
— Извините…
Он постепенно приходил в себя, и его глаза вспыхнули недобрым холодным огнем. Видно было, что внутри парень кипел.
— Мы едем на загородную дачу, — сказал он, пряча от меня глаза. — Вас там ждет Наум Борисович…
— Это другой разговор. Рули, водила…
За всю дорогу мы не проронили ни слова.
Внешне парень казался спокойным, но я знал, что рядом со мной сидит существо опаснее разъяренной кобры. Мне были знакомы такие типы по прежним похождениям.
С ними нельзя ни о чем договориться. Их нужно или сразу убивать, или отключать без лишних слов часа на два. Чтобы как можно дальше уйти с места столкновения. Потому что люди, похожие на этого парня, крайне мстительны и злопамятны.
Постепенно я успокоился и начал мысленно корить себя за несдержанность. Все-таки этот сукин сын Чон, корейская морда, добился своего. Благодаря Лилии мои нервы совсем поистрепались.
Впрочем, плевать. Когда я кого-нибудь боялся? Что-то не помню. Опасался — да, а чтобы дрожать от страха… Нет, не могу вспомнить.
А уж от этого хмыря ждать чего-то нехорошего просто смешно. Он всего лишь шестерка. Наум Борисович опаснее его во много раз. Потому что он умен. И за ним стоят немалые силы…
Лесная дорога привела нас в дачный городок.
Его окружал высокий бетонный забор, а охрану несли омоновцы — все, как на подбор, высокие, мощные и вооруженные автоматами.
Нашу машину, несмотря на предъявленный пропуск, тщательно обыскали, заставив выйти из кабины. До личного обыска не дошло — видимо, водителя здесь знали.
Искали, похоже, взрывчатку или что-то в этом роде. Наверное, здесь было кого и было за что взрывать.
От ворот в глубь лесного дачного участка шло несколько асфальтированных дорог. Сами здания скрывали деревья, преимущественно сосняк. Между ними были проложены дорожки из разноцветных плиток. Снег на дорожках был убран и куда-то вывезен.
Когда мы двинулись дальше, я заметил слева замерзшее озеро. По его берегам торчали ярко раскрашенные грибки и деревянные павильончики.
Наверное, летом здесь был пляж. Сейчас лед расчистили, и одинокий конькобежец не спеша катался туда-сюда по ровной зеркальной глади.
На берегу, чуть поодаль — возле причала, виднелись темные корпуса лодок. Там же находился и ангар из оцинкованного железа. Похоже, в нем дожидались чистой воды дорогие катера.
Дача из красного кирпича, куда нас привела дорога, оказалась трехэтажной, с башенками и эркером с витражными стеклами.
Красивое строение. Подобные шедевры современной архитектуры мне всегда нравились. Я очень хотел иметь такую дачку, только чтобы она была построена подальше от людей. И чтобы ее окружал густой, дремучий лес.
Дача была стилизована под старинный замок и поражала качеством и тщательностью наружной отделки. Кирпич был привозной, импортный — один в один. Похоже, денег на дачу ухлопали немерено.
Крышу дачи покрыли медным листом, который обработали каким-то составом. Медь не темнела от патины, а потому сверкала, как новая копейка.
Дача-замок на серебристо-белом снежном фоне казалась сказочной — словно нарисованной. Ее обрамляли голубые ели, между которыми диковинными цветками алели гроздья рябин.
Красота…
На вымощенной тротуарными плитами площадке перед входом стояли три машины: шестисотый «мерседес», «форд» и «крайслер». Они были как соринка в глазу. Сюда бы тройку орловских рысаков и расписные сани…
Вокруг царила безмятежная тишина. А засыпанные снегом деревья позади дачи напоминали оплывающие свечи.
Нас встретили два мордоворота, которых я не знал, если они и принадлежали к охране «Витас-банка». Охранники молча указали на лестницу, ведущую на второй этаж.
Ковровая дорожка скрадывала шаги, и я невольно оглянулся — неужели меня никто не сопровождает?
Нет, я поднимался по лестнице один.
Похоже, я вошел к Науму Борисовичу в особое доверие, подумал я со скепсисом. Как бы не так…
Эта лестница вела только к одной двери, и я решительно потянул на себя бронзовую литую ручку. Дверь открылась с трудом. Она была тяжелой, словно ее отлили из чугуна.
Комната напоминала зал заседаний: просторная, прямоугольная, с большим столом для президиума и с креслами вдоль стен; их можно было за считаные минуты расставить рядами, как в театре.
Справа от стола находился телевизор с огромным экраном; таких я еще не видел. Он был плоским и матово отсвечивал старинным серебром.
Под потолком висела хрустальная люстра не менее полутора метров в диаметре. А на полу лежал толстый персидский ковер ручной работы.
Стены украшали картины в позолоченных рамах, в основном пейзажи, написанные маслом. Подлинники это были или нет, я судить не брался. Но мне они понравились.
На высоких стрельчатых окнах висели тяжелые, шитые золотой нитью портьеры. Таких шикарных вещей теперь не делают. Наверное, Наум Борисович стибрил их в каком-нибудь музее.
Мне пришлось ожидать минут десять. Я даже заскучал. Но это внешне — если за мной наблюдают. А в самом деле на душе почему-то было тревожно.
Наум Борисович появился из двери в противоположном от «стола президиума» конце комнаты. Я уже давно на нее посматривал, потому что слышал в той стороне тихие шорохи.
Дверь была белой с позолотой и гармонировала с отделкой стен. Она отворилась совершенно бесшумно.
— Ты мне нужен, — вместо приветствия бросил Наум Борисович. И указал на помещение, откуда сам только что вышел. — Подождешь меня там, пока я не позову.
Мне не понравился его вид.
Он был бледен и изо всех сил старался скрыть волнение. Теперь я уже кожей ощутил неведомую опасность и насторожился.
Все мои органы чувств заработали на полную мощность. Я вдруг понял, что меня заманили в ловушку.
Но почему?
Однако делать было нечего, и я, ступая, как хищный зверь, вышедший на охоту, молча пошел туда, куда мне указал Витаускас.
Комната не страдала излишеством мебели и напоминала тамбур. В ней была еще одна дверь, наверное ведущая в другие помещения второго этажа.
Я осмотрелся и сел в кресло возле журнального столика.
На нем стояла массивная пепельница, отлитая из цветного стекла, и лежали журналы. В одном из углов я заметил глазок телекамеры.
Комната не имела окон и освещалась двумя плафонами. Мрачноватое помещение…
Я приготовился ждать.
Чего ждать?
Я и сам не знал, хотя на душе было так муторно, что хотелось немедленно броситься вон и бежать отсюда без оглядки. Вокруг были враги, у меня уже в этом не было сомнений. Притом готовые в любую минуту к активным действиям.
Что-то случилось…
Но что? Я где-то прокололся? Сомневаюсь. Я вел себя так, как и подобает верному слуге богатого господина.
Ко всему прочему я свою преданность доказал не только на словах, но и на деле.
Меня кто-то сдал?
Не исключено. Хотя и маловероятно.
Ведь я пока не исполнил замысел Абросимова. А я совершенно не сомневался, что меня внедрили в «Витас-банк» не ради какой-то там информации.
Скорее всего, я должен был отработать по своему «профилю». То есть кого-то ликвидировать.
Кого? Трудно сказать.
За время работы в банке я так и не понял, кто мой будущий «клиент». Всех моих начальников можно было замочить даже не поодиночке, а скопом. При большом желании.
Видимо, ликвидация должна была свершиться лишь в точно определенный момент. Не раньше и не позже. И завалить в этот момент нужно было совершенно конкретного человека, которого я держал бы все время на коротком поводке.
Это мог сделать только человек, вхожий в близкий круг «клиента». То есть в моем случае я — как охранник, который видит «объект» по семь раз на дню, а еще лучше телохранитель — ведь у богатого босса более приближенного к телу человека не бывает. За исключением разве что жены и детей.
Другого объяснения сложившейся ситуации у меня просто не нашлось…
Неожиданно я услышал, как где-то за стеной тонко запели электромоторы и раздался странный звук, будто закрывались створки большого импортного лифта.
Я недоуменно осмотрелся — и вскочил как ошпаренный. Там, где только что белели двери, матово блестел темный металл!
Я ринулся к выходу и постучал кулаком по внезапно появившейся преграде. Металл ответил глухим стоном, из чего я заключил, что пробить его можно только заложив заряд взрывчатки.
Я в ловушке! Мои худшие опасения и предчувствия подтвердились!
На мгновение мною овладело безумие.
Так глупо попасться! Дурак! Сколько можно наступать на одни и те же грабли?!
Правильно говорят умные люди, что жизнь — даже очень длинная — человека ничему не учит. Он как биоробот, всего лишь выполняет заложенную в него программу. Если там записано, что ему положено двадцать раз ступить ногой в одну и ту же колдобину, значит, он в нее вступит.
Ну, нет, Наум Борисович, я тебе не подопытный кролик! Мы еще покувыркаемся. Что бы ты мне там ни приготовил, но оставаться покорным, пусть и в этом карцере, я не намерен.
Я подскочил к стене слева. Противоположная была капитальной, а потому я понимал, что мне с нею не совладать.
Но с простенком — посмотрим.
Сосредоточившись, я нанес ногой первый удар. И удовлетворенно оскалился — по штукатурке пошли мелкие трещинки.
Что же, продолжим…
Я бил монотонно, как пневматический молот. По зданию шел гул, но мне было на него наплевать.
Главное — вырваться из этого каменно-металлического мешка. Вырваться!
А там разберемся, господа…
Трещины становились шире, начала отваливаться штукатурка, обнажая красный кирпич. Будь простенок тоньше, я бы уже развалил его.
Но похоже, строители материалов не жалели и делали кладку на совесть. Ничего, все упирается только во время…
Подозрительное шипение послышалось, когда начали шататься первые кирпичи. Я понял сразу, что оно означает, — газ!
Меня хотели или отравить, или усыпить.
Быстрее! Быстрее!!!
Теперь я бил с максимально возможной скоростью и концентрацией энергии. Стенка уже не стояла незыблемым монолитом, а вибрировала, всхлипывала и роняла кирпичные обломки.
И в это время газ, наконец, заполнил мои легкие. Я задерживал дыхание, сколько мог, но — увы…
Уже теряя сознание, я собрал всю оставшуюся энергию и ударил, на этот раз мысленно представив точку приложения силы за пределами простенка.
Ударил, хотя и знал, что в случае неверного расчета просто превращу кости правой ноги в осколки. Которые потом — если наступит это «потом» — будет не в состоянии слепить в единое целое даже гениальный хирург.
Раздался грохот, стена затряслась, и в ней образовалась дыра с неровными краями. И это было последнее, что я увидел, перед тем как провалиться в пучину удушья…
Очнулся я оттого, что кто-то хлестал меня по щекам.
Я открыл глаза и увидел силуэт человека. Он что-то говорил (или кричал), беззвучно разевая рот с желтыми лошадиными зубами.
Сознание возвращалось медленно, будто нехотя, и я прилагал большие усилия, чтобы выкарабкаться из невидимой вязкой субстанции.
Меня тошнило, кашель сотрясал тело, но воздух поступал в легкие мизерными порциями, и отравленная кровь, казалось, превратилась в ртуть, обратив руки и ноги в неподвижные и неимоверно тяжелые чурбаны.
Я попытался собраться и начал выдавливать из себя отраву сокращением мышц живота.
Получилось.
Чистый воздух хлынул в легкие освежающим потоком, и я, наконец, обрел возможность ясно видеть и слышать.
— …Не отбей ему мозги! Шеф еще должен с ним побеседовать. — Голос был грубый, с бычьей ленцой.
— Я так думаю, что они ему уже не понадобятся.
Это сказал знакомый мне мордоворот с лошадиными зубами, один из тех, кто встретил меня у входной двери дачи.
— О, смотри, оклемался…
В моем поле зрения появился и его напарник.
— Гы-гы… — осклабился он в идиотской ухмылке. — Как самочувствие, корешок?
Я не ответил.
От него несло чесночным духом, и мне снова стало дурно.
Я отвернул голову и уставился в окно.
Похоже, меня затащили на самый верх дачи, может даже на чердак, так как окно было небольшое и узкое.
— Какие мы нежные… — проворчал второй.
И довольно чувствительно врезал мне по скуле.
— Ничего, скоро познакомимся поближе. Тебе понравится. Гы-гы…
— А вот это ты напрасно. — Я с трудом протолкнул наружу слова, весь во власти холодного бешенства.
— Что напрасно?
— Тебе не следовало меня бить.
— Это почему?
— Потому что ты уже покойник. Я тебя убью.
— Ну, ты и нахал! Ты слышишь, Рог, что этот гад тут базлает? Вот сука…
Он снова прошелся по моей скуле, уже посильней.
— Кончай, Бостон. Не хватало еще, чтобы он копыта отбросил раньше времени. Шеф тебе башку открутит.
— Лады… А жаль…
В голосе урода звучала неприкрытая ненависть.
— Надеюсь, после всего, что ему предстоит, он еще будет в состоянии соображать. Я его кишки на барабан намотаю.
Я молчал, отрешившись от действительности. Мне даже думать не хотелось.
Влип так влип…
Тем более, что я уже разобрался, какая участь меня ждет. Я был прикован за ноги и руки к металлическому креслу, к которому тянулись черные змеи электрических кабелей.
Меня ожидали все круги ада…
Я услышал, что в комнату кто-то вошел. Мои «няньки» тут же безмолвно ретировались.
— Ты меня предал… Предал!
Передо мной возник Наум Борисович. Его лицо пылало, а рыжие волосы казались языками разгорающегося пламени.
— Паршивец!
Он был вне себя от гнева.
— Это как же я вас предал? — Я спросил вежливо и спокойно, насколько это было возможно в сложившейся ситуации. — Я честно выполнял свои функции. Чон может подтвердить.
— Успокойтесь, Наум Борисович, он вас не предавал, — неожиданно раздался чей-то голос с левой стороны. — Он просто выполнял задание. Не так ли, Карасев?
Я бесстрастно посмотрел на второго, который стал рядом с президентом «Витас-банка».
Он был черноволос и худ. На его морщинистом, мятом лице застыло брезгливое выражение. От черноволосого несло приторным запахом одеколона. Он был одет в дорогую одежду, явно пошитую в мастерской какого-нибудь известного кутюрье, притом в заморских краях.
Я промолчал.
— Крепкий орешек. Позвольте мне…
Это уже сказал третий, рослый мужчина с волевым лицом. На его правой руке не хватало двух пальцев. При взгляде на него у меня невольно дрогнуло сердце.
Передо мною стоял зверь в человеческой оболочке. Нет, он не был уродлив — отнюдь. Скорее наоборот.
Такие типы нравятся женщинам. Их часто задействуют в рекламе, например где ковбой Мальборо укрощает дикого мустанга.
Но на самом деле они холодны и беспощадны, как стальной клинок. В моей жизни такие встречались. Их можно охарактеризовать одним словом — живодеры. Для такого «джентльмена» зарезать человека — все равно что чикнуть ножом по горлу цыпленку. И ему совершенно не важно, кто перед ним — мужчина, женщина или ребенок.
— Запираться и отрицать что-либо бессмысленно, — сказал он невозмутимо и хладнокровно. — Мы знаем, кто вы и с каким заданием были внедрены в охрану «Витас-банка».
— С ума сойти… — Я изобразил крайнюю степень недоумения и покачал головой. — Я ничего не понимаю…
Беспалый иронично прищурил серые холодные глаза.
— То, что вы сейчас говорите, — чушь собачья, — продолжал я, уже изображая праведный гнев. — Или вас ввели в заблуждение, или у меня завелся враг, не брезгующий никакими средствами, чтобы мне крупно насолить.
— Нет, но до чего наглая морда! — сорвался на крик Наум Борисович. — Этот наглый поц брешет, как пес!
— Ошибаетесь… — Беспалый покривил резко очерченные губы в ироничной ухмылке. Он смотрел на меня с каким-то странным выражением, будто приценивался. — Это очень мужественный человек, — сказал беспалый. — Суперкиллер мирового класса. Просто с такими вам еще не приходилось встречаться. И лучше, если больше не придется.
Он окинул меня бесстрастным взглядом с ног до головы. Наверное, выбирал, какую часть моего тела отхватить. В этот момент глаза у него были как у вурдалака.
— Наум Борисович, будь я киллером, как говорит этот господин, вы уже лежали бы в гробу. — Я решил надавить на другие клавиши. — У меня были возможности убить вас не менее десяти раз, и вы это знаете.
— Мне говорили, что вы неплохой актер, Карасев… — растягивая слова, медленно сказал беспалый.
Он выждал необходимую паузу и продолжил:
— А вот почему вы не ликвидировали Наума Борисовича сразу — это уже другой вопрос.
— Ошибаетесь, я не Карасев, а Листопадов, — ответил я, изобразив недоумение.
Я все еще продолжал сопротивляться, но меня постепенно начало охватывать безразличие. Похоже, я не просто влип, а влип по самое некуда.
У меня уже не оставалось сомнений, что информацией по моей персоне они обладают достаточно проверенной и надежной. Но кто им ее предоставил? Это пока был вопрос.
Впрочем, я не сомневался, что ответы скоро последуют. И я не ошибся.
— Пора прекращать этот бессмысленный разговор, — сказал беспалый.
Он достал из кармана миниатюрное переговорное устройство и сказал в микрофон:
— Введите…
Затопали тяжелые шаги, и Рог едва не волоком подтащил к моему креслу… Ливенцова! Здрасте, я ваша бабушка… Его-то за что захомутали? Да и как посмели? Ведь он государственный человек, представляющий интересы весьма серьезной «конторы».
Интересно, а где Абросимов?
Ливенцов был со связанными руками, весь помятый и вялый, как будто обкуренный наркотой. Под его левым глазом красовался огромный синяк.
— Вы знаете этого человека? — обратился ко мне беспалый.
— Впервые вижу.
— Неплохо держитесь, Карасев. Ладно, освежим вашу память. Кто это? — резко спросил он Ливенцова.
— Наемный убийца, — глухо и безразлично проронил тот. — Карасев.
— Кто его внедрил в «Витас-банк»?
— Спецотдел ГРУ.
— С какой целью?
— В нужный момент ликвидировать президента банка.
— Достаточно, Карасев? — Беспалый саркастически ухмыльнулся. — Надеюсь, своего связника вы узнали.
— А не пошли бы вы все… — Я грубо выругался. — Если надумали меня кончать, так нечего тянуть. Не знаю я никакого ГРУ. А этого козла я никогда прежде не видел. Устроили здесь спектакль…
— Удивительное хладнокровие… — Беспалый покачал головой. — Уведите! — приказал он Рогу.
Охранник вместе с Ливенцовым скрылся за дверью.
— Ничего, я думаю, мы с вами, Карасев, найдем общий язык, — уверенно сказал беспалый. — После того как освежим вашу память…
Его сузившиеся глаза не предвещали мне ничего хорошего.
Ну вот, я так и знал. Этот «ковбой Мальборо», пока не сдерет с меня кожу, не успокоится. Для таких, как он, вид крови и страданий — высший кейф.
— Роман Александрович, — обратился беспалый к черноволосому, — вам лучше этого не видеть…
— Да-да, — торопливо ответил тот. — Уходим…
Хлопнула дверь, и мы остались наедине.
— Я не хочу доводить дело до крайности. — С этими словами беспалый достал из кармана какую-то штуковину и включил ее. — Теперь подслушать нас никто не сможет. Это ультразвуковой генератор, или глушилка.
— О чем нам говорить? Вам и так все ясно. Однако вы ошибаетесь.
— Карасев, я знаю все. Я читал досье на вас. Я сотрудник военной разведки.
— Ну и что? В армии я уже не служу. И никогда не был этим самым… киллером.
— Ладно, я вам кое-что напомню…
И он кратко пересказал факты моей жизни из досье Абросимова.
— Достаточно?
— Вполне. Я давно не слышал такого занимательного рассказа. Вам бы романы писать… как вас там?
— Я знаю, что против «химии» у вас есть какой-то иммунитет. Но только не против электротока. Когда я включу эту машинку, вы мне расскажете даже то, что давно забыли.
— Что вы от меня хотите?
— Признания.
— Хорошо, я готов признаться, что являюсь сотрудником ГРУ, киллером, посланным с заданием убить Наума Борисовича, взорвать «Витас-банк», нефтепровод «Дружба» и памятник Николаю Второму, если его уже где-то поставили. Достаточно?
— Впечатляет. Но мне нужно иное.
— Что именно?
— Правда. В голом виде. Я включаю видеокамеру, и вы мне рассказываете, зачем Кончак Виктор Егорович, полковник ГРУ — и его не знаете? — внедрил вас в «Витас-банк»…
Кончак?! Ничего не понимаю…
При чем здесь полковник? Если Ливенцова пытали, он не мог не сказать, кто меня послал на задание.
Бред…
— Вы ведь на него работаете, не так ли? Не отпирайтесь, это бесполезно. У меня имеются все необходимые документы. По его приказу вы ликвидировали губернатора Шалычева…
А вот это уже явный перебор, господин… как вас там…
Если даже Абросимов не был до конца уверен в моей причастности к убийству Шалычева, то как может этот самоуверенный прыщ знать скрытое за семью замками?
А то, что он не принадлежит к приятелям Кончака, было видно, что называется, невооруженным взглядом.
Не говоря уже об иерархической лестнице ГРУ, на которой этот хмырь никак не мог стоять выше или даже вровень с Виктором Егоровичем. А тем более знать о деталях задания по ликвидации Шалычева, похоже спущенного с самых верхов.
— Вы меня не слушаете?
— И да и нет. Мне это неинтересно. Я просто не понимаю, о чем вы говорите.
— Карасев, я хочу, чтобы вы сказали, что задание на ликвидацию Наума Борисовича вам дал Кончак. И подтвердили это письменно, — терпеливо объяснял беспалый. — И все. Ничего более. Жизнь я вам гарантирую. И не только — вы будете продолжать работать на военную разведку. Такие специалисты, как вы, на вес золота. Ну как, идет?
— Нет, не идет. Во-первых, я не знаю никакого Кончака. А во-вторых, грязью марать никого не буду. Мне не хочется играть в ваши игры. Я желаю просто работать и честно зарабатывать свой хлеб.
— Значит, вы так ничего и не поняли… Жаль… Я ведь все равно заставлю вас признаться во всем. И вы скажете именно то, что я сейчас пока прошу. Вы никогда не слышали о «клетке Павлова»?
— Как-то не приходилось.
— Сейчас вы с ней познакомитесь…
С этими словами он подошел к пульту, стоящему на столике у окна, куда тянулись кабели от кресла.
— Предупреждаю, Карасев, — это очень больно.
Я не ответил.
Мне опостылели эти тайны мадридского двора, и я желал одного — закрыть глаза навсегда, чтобы больше никогда не видеть ни Абросимовых, ни Наумов Борисовичей, ни узколобых мордоворотов, правивших бал в стране, никак не заслуживавшей такой участи.
Щелкнул переключатель, и я ощутил покалывание во всем теле.
— Начнем, — буднично сообщил беспалый. — Итак, предупреждаю: за неправильный ответ вы тут же получите удар током. Ваша фамилия?
— Пошел ты…
— Ответ некорректен. Он тоже наказуем.
Мне показалось, что внутри меня взорвалась граната.
Боль скрутила мышцы в тугие жгуты, и я закричал, не в силах сдержаться.
— Больно? — с иронией спросил беспалый. — Будет еще больней, если мы не договоримся по-хорошему.
— С-сука…
— Ответ некорректен…
Опять жгучая боль, от которой, казалось, затрещали кости.
— Фамилия?
Я молчал.
Мне нужно было срочно сосредоточиться, отрешиться от всего земного.
Боль, как учил меня Юнь Чунь, всего лишь одна из реакций организма на внешние раздражители. При входе в транс теряется связь с внешним миром, тело становится практически бесчувственным, а блуждающий в астрале дух не подвержен физическим воздействиям.
Так умирали под пытками буддийские монахи высшей формы посвящения, и их истязатели едва с ума не сходили от суеверного ужаса.
До них просто не доходило, как может человек, которого рвут на куски, не кричать и даже безмятежно улыбаться.
Я перестал ощущать тело и с немыслимой скоростью устремил свой дух в межзвездное пространство…
Вышел я из этого состояния, когда беспалый с вытаращенными от удивления глазами начал трясти меня за плечи:
— Очнись, Карасев! Ну!
— Пошел… ты… на…
Мне показалось, что в комнате пахнет паленым.
— Глазам своим не верю… — Он тряхнул головой, будто прогоняя наваждение. — Вам что, не было больно?
— Ублюдок… Мерзкая тварь… Палач… твою мать…
— Зачем ругаться? Лучше решим наши проблемы полюбовно. Ваши признания в обмен на жизнь и свободу.
Я не стал отвечать.
В этот момент я готовился к худшему. Освободиться бы… Вот тогда я бы с тобой и потолковал, господин хороший.
Но массивные железные «браслеты», надетые на руки и ноги, мог разорвать разве что мифический Геркулес.
— Попробуем более действенный способ…
Беспалый достал из картонной коробки какой-то шлем, присоединил его к питанию и надел мне на голову, закрепив его на специальных направляющих, вмонтированных в спинку кресла.
— Карасев, если вы прямо сейчас не выполните то, что я вам говорю, то через минуту будет просто поздно. Вы станете сумасшедшим. Эта штука разжижает мозги.
— Я ничего не знаю.
— Ну что же, я предупреждал…
Я опять погрузился в мир медитации.
Но или я еще не достиг необходимого совершенства, или не смог быстро войти в полный транс, так как дикая боль поразила мозг, словно в голову воткнули раскаленный прут.
Я не выдержал, и моя глотка исторгла дикий вопль.
— Признание!
— Пошел ты!..
Опять огонь забурлил в черепной коробке, и я снова не удержал крик.
— Признание!!!
— Я не…
— Последний раз прошу тебя, сукин сын, — подпиши признание! Тебя послал Кончак. Кончак! Чтобы убить Наума Борисовича. Убить! Что здесь непонятного? Несколько строчек — и свобода. Свобода!
Я не хотел говорить.
Я приготовился умереть.
Это уже было в моей жизни. И не раз. Похоже, умирать у меня вошло в привычку. Так стоит ли сильно волноваться по этому поводу?
Но я никого и никогда не предавал.
И сейчас не собирался, пусть все они мне и были безразличны, а некоторые просто омерзительны.
Предать кого-то значило для меня предать свои принципы. Хотя… какие могут быть принципы у наемного убийцы?
Но они у меня имелись, как это ни странно. И это было последнее, не считая моей семьи, что удерживало мою проклятую душу на этом свете.
Однако всему когда-нибудь приходит конец. Я понял, что на этот раз избежать смерти не удастся. Мысленно возопив: «Прости и прощай, родная, любимая Ольгушка!» — я приготовился встретить неизбежное достойно.
На этот раз я начал ускорять сердечные ритмы. Поступая таким образом, я знал, что электрический разряд должен добить меня наверняка.
Я не хотел остаться после пытки безмозглым существом, полуживотным. Это страшнее смерти. А потому перестал сопротивляться действию электрического тока, чтобы он сжег меня, словно негодный предохранитель.
И удар не замедлил последовать!
Разряд прошил меня с головы до пяток, наложив немыслимо тяжелые оковы на сердце, готовое выпрыгнуть из груди. Казалось, что внутри рвались нервы, мышцы, ломались ребра, лопались артерии и вены. В груди бушевал пожар, постепенно подбираясь к черепной коробке.
Это было ужасно. Боль пожирала сознание, как саранча хлебные поля. В ушах стоял шелест и треск.
Но прежде чем окончательно сойти с ума или умереть, я вдруг вспомнил. Словно пелена спала с моих глаз, на короткий момент возвратив память и способность трезво мыслить.
Я ВСПОМНИЛ!!!
Это было невероятно, но факт. Перед моим внутренним взором за секунду пролетела вся моя жизнь — люди, события, памятные места.
Как будто с высоты птичьего полета я видел нашу мерзкую коммуналку и комнату, где гужевались дружки моей матери, ее саму — растрепанную и пьяную, соседку Хрюковну, любившую исподтишка треснуть меня по башке половником, кошку зажиточных соседей-торгашей, у которой я воровал из миски еду…
Я видел школу, куда стыдился ходить, потому что одевался в многократно заштопанные обноски; классную руководительницу по прозвищу Штучка-Дрючка, лицемерную ханжу, которая никогда не упускала случая напомнить всем о моей бедности — понятное дело, из добрых побуждений.
Я видел убогий детский приют, куда прибился по своей воле, сбежав из дома; сотрудников приюта, ворующих продукты, предназначенные для сирот; детдомовцев, пытавшихся меня изнасиловать, которых я, защищаясь, ранил перочинным ножом.
Перед глазами мелькали улицы и дома города, где я родился и вырос, парк, танцплощадка, уличные драки, случавшиеся почти каждый день, подпольный спортзал, где я начал заниматься карате, наконец В. А. — будь он трижды проклят! — который приручил меня, как дикого зверька, и заставил заниматься ремеслом киллера.
Внизу проносились со скоростью света тюрьма и камера смертников, спецзона ГРУ, где я был «куклой», лечебница в Южной Америке, где мне сделали пластическую операцию, тренировочный лагерь наемников, горы Непала и мой Учитель, Греция и Анна… я и впрямь был к ней не совсем равнодушен, еще какие-то лица — много лиц; некоторые из них окровавленные, с отверстием от пули во лбу.
И наконец я увидел море, теплый южный вечер, напоенный запахами неведомых мне цветов, набережную с фонарями и фонтанами, Ольгушку, похожую на Золушку, тех бандитов, у которых я отбил ее, сына Андрейку…
А еще я увидел военный городок и одноэтажный коттедж с крыльцом, обшитый тесом.
И Я ВСПОМНИЛ ВСЕ… ВСЕ!
И то, что я нашел в этих воспоминаниях, оказалось намного страшнее смерти.
