Опер
Как ни прискорбно это сознавать, но я неожиданно очутился в полном вакууме.
Виктор Егорович со своей командой, прихватив содержимое рефрижератора (доллары перегрузили на «Грету» и в легковушки), исчез, как нечистый дух.
Латышеву неожиданно подвернулась срочная командировка в столицу, и теперь его замещал подполковник Семейко — скользкий тип, прозванный Иудушкой.
Он был ставленником покойного губернатора Шалычева, но по своей природной трусливости никогда и нигде не высовывался.
Семейко действовал тихой сапой и в основном отыгрывался на безответных сотрудниках, не обладающих достаточной силой воли и характером, чтобы противостоять иезуитским наскокам Иудушки.
Операция по изъятию долларовой начинки рефрижератора в сводке по городу проходила как бандитская разборка. Никто даже не подумал усомниться в этой липе — чего-чего, а подобных столкновений хватало.
Прокуратура, как обычно, завела дело, следователи что-то вяло искали, рефрижератор, как оказалось, был краденый, автобус записан на какую-то несуществующую латвийскую туристическую фирму, а легковушки, на которых приехали курьеры, исчезли.
Самое интересное, что и в автобусе, и на территории складов не нашли ни одного трупа.
А омоновцы Кузьмича, приготовившиеся ловить разбегающихся преступников, а также немного подлататься, ухватили только мертвого осла уши — охрана тягача словно сквозь землю провалилась. Не говоря уже о деньгах.
— Какого черта ты меня вызывал! — в сердцах матерился Кузьмич утром. — Знал бы ты, какая цыпа грела мне бочок.
— Кончай заливать. Ты ведь спал как сурок.
— Серега, в мои годы на марафонской дистанции нужно беречь силы, — отступил на запасные позиции Кузьмич. — Ну, вздремнул чуток. Так ведь ожидалось продолжение.
— Кузьмич, твои парни могут держать язык за зубами?
— Я бы не поручился. Нет, закладывать никто не побежит. Но в хорошей компании, да под водочку… чего только не наговоришь, когда расслабляешься. Ты что-то опять задумал?
— Я хочу, чтобы свою ночную вылазку ты представил как инициативу Латышева. Пусть даже в моем исполнении. Но это в крайнем случае, если сильно прижмут. Мне бы не хотелось светиться.
— Хе-хе-хе… С тебя причитается. Я как в воду глядел. Что нас сорвал Латышев, уже знает каждая собака. Так я и в рапорте напишу.
— Спасибо, Кузьмич. — Я от всей души потряс ему руку.
— Серега, я не пальцем деланный. Лучше уж мне одному плести байки по поводу разборки, чем мы будем вдвоем кукарекать на разные голоса. Латышев — шеф, с его трона видней, на кого плюнуть, а кому конфетку бросить.
— А если спросят, почему не вмешался?
— Ну ты даешь! — Кузьмич расхохотался. — А когда мы вмешивались в разборки? Да пусть перестреляют, суки, друг друга до единого. Только дышать в городе станет легче.
— И то…
— Серега, а все-таки, что было на самом деле? Чей там спецназ шустрил?
— Разборка, Кузьмич, разборка…
Я посмотрел ему прямо в глаза долгим взглядом.
— Понял, — кивнул Неделин. — Лишние знания обременяют человека. Извини. Наверное, стар становлюсь.
Мы расстались, довольные друг другом.
Под впечатлением разговора с ним я ходил часа два: общение с Кузьмичом мне всегда доставляло удовольствие.
Он никогда не лгал, не притворялся, не закладывал. А когда дело доходило до драки с вышестоящими, первым подставлял свою грудь под залпы начальственного гнева.
К обеду мое приподнятое настроение улетучилось. Эйфория боя, взбурлившая мою кровь и взбудоражившая нервы, сменилась отрешенностью и гнетущей усталостью.
Самое плохое во всей этой истории с ночными похождениями было то, что дальнейшие события пошли совсем по иному руслу, чем я предполагал.
Долларов в банковских упаковках изъяли столько, что у многих глаза полезли на лоб. У меня даже возникло желание пару пачек нечаянно положить в свой карман.
Увы, человек слаб и грешен…
По моим скромным подсчетам, в тайниках рефрижератора (ими служили его двойные стенки) находилось миллионов сто пятьдесят. А может, и больше.
Но на территории «пороховых складов» я был лишь до того момента, как деньги перегрузили в машины ГРУ. И то только потому, что про меня просто забыли.
Затем меня все-таки нашел и отозвал Латышев, приказав ехать домой и явиться на работу как обычно, к восьми.
Я успел лишь принять душ и выпить чашку кофе, когда за мной приехала «волжанка». Переговорив с Кузьмичом, я стал терпеливо ждать вызова к Латышеву.
Но он как отправился к генералу, так и не появлялся в управлении до самого вечера. А ранним утром следующего дня полковник уже сидел в самолете, летевшем в столицу.
И все. Стало тихо, как в усыпальнице. В управлении царила просто мертвая тишина, и лишь сотрудники время от времени бесшумно мелькали в коридорах, словно не уснувшие вовремя упыри.
Все чего-то ждали. Притом с большим мандражом. Чего?
Мне над этим вопросом размышлять не хотелось. Я просто боялся об этом думать. У меня создалось такое впечатление, что майора Ведерникова бросили, как использованный предмет интимного обихода.
Дело сделано — и будь здоров, опер. И крутись сам, как хочешь…
По идее деньги нужно было оприходовать и сдать в областное отделение Госбанка, а на главного виновника ночного боя «Витас-банк» спустить с цепи свору ревизоров, налоговиков и прочая.
Я уже знал, что курьеры везли и наличность, взятую из резерва для закупки партии оружия, и «навар» от сделки.
И теперь стоило лишь заглянуть в сейфы «Витас-банка», чтобы раз и навсегда покончить со всеми проблемами, о которых так долго распространялся Виктор Егорович, — такую огромную недостачу объяснить невозможно.
Однако никакого шевеления нигде не наблюдалось.
«Витас-банк» по-прежнему работал с частной клиентурой и предприятиями.
Его клерки, как всегда, были приторно вежливы и предупредительны; охрана торчала на своих местах, поигрывая бицепсами и пожирая глазами любого подозрительного типа; сновали инкассаторские машины, к главному входу подъезжали «мерсы» и «крайслеры», упитанные «новые» деловито считали ногами ступени, ведущие к сверкающим бронированным стеклом и начищенным латунью дверям…
Ну просто мир и гладь да Божья благодать!
Вот только президента банка Наума Борисовича найти не могли.
Он словно испарился. Или нечистая уволокла, или забрали на свой корабль инопланетяне для опытов.
Не знаем, где наш шеф, он нам не докладывает; скорее всего, где-то в столице, отвечали ангельские голоса секретуток.
Интересно, какого государства?
Так я просидел в полной маете и неопределенности почти до следующего четверга. Нет, точно про меня забыли. А может, это и к лучшему?
В среду, сразу после обеда, меня вызвал Семейко.
Я даже вздрогнул, услышав его голос, усиленный динамиком селектора, — чур меня! От голоса подполковника веяло могильным холодом. Вот зараза…
Он и не пытался изобразить начальственную строгость. Семейко давно знал, что я его не жалую.
— Нужно произвести выемку документов… кх, кх! — без обиняков заявил Семейко. И шумно высморкался в крохотный дамский платочек — похоже, он грипповал. — Возглавишь группу.
— Почему я? И какие там еще документы?
— А потому, что майор Калина на больничном. Другому доверить не могу. Это касается расследования на таможенном терминале.
— Насколько я знаю, он там работал не один.
— Слушай, ты меня удивляешь. Конечно не один. Но эти два сопляка, его помощники, горазды только по девкам бегать… кх, кх! И протоколы печатать одним пальцем. Так что поторопись, машина уже ждет.
В «бобике» сидели два офицера и водитель.
Одного из них я узнал сразу. Это был старший лейтенант Фалин. Достаточно неприметная личность, тихоня, всегда ходит с опущенной головой, будто стесняется посмотреть в глаза коллегам.
Второй, тоже старлей (его фамилию я забыл; а может, и не знал), был здоровый как бык. Ему бы в цирке гири поднимать, подумал я не без зависти. Я всегда восхищался мощной мускулатурой и отменными физическими данными.
До сих пор мне приходилось встречаться с ними только на общих собраниях.
Водитель, хмурый крючконосый малый, оказался мне незнаком. Он даже не взглянул на меня, сидел ровно и неподвижно, как засватанный.
Поздоровавшись, я забрался на переднее сиденье. И наш ветеран отечественного автомобилестроения, кашляя и чихая, попрыгал, словно горный козел, по выбоистой насыпной дороге, ведущей к недавно построенному терминалу.
Про асфальт, конечно, строители вспомнили в последнюю очередь, когда ударили морозы.
Мы уже почти проехали небольшой лесок, как «бобик» неожиданно резко свернул с дороги на узкую прогалину, уходящую в глубь зарослей.
— Что за… хр-хр-р….
Изумляться дальше мне не дали — кто-то из старлеев накинул на мою шею удавку, а водитель, недобро щурясь, приставил к груди ствол пистолета.
— Не трепыхайся, майор, — сказал Фалин. — Будешь умным — еще поживешь.
— Какого черта?! — все-таки сумел прохрипеть я.
Спросил, а ответ уже метался в мозгах, круша все на пути, как срикошетившая пуля, — меня подловили так элементарно, что просто смеху мало.
Ах, Семейко, Иудушка, бляжий сын! Продажная тварь, гнида, гадюка подколодная! Чтоб тебя на том свете сковородку раскаленную заставили лизать!
Мать твою перемать!..
Пока я мысленно ругался, как одесский, биндюжник, меня спеленали веревками, завязали глаза, заклеили пластырем рот и, перетащив на заднее сиденье, уложили на пол, чем-то прикрыв сверху.
— Только лежи тихо и не дергайся, майор, — лениво посоветовал Фалин. — Пока не доберемся до места назначения. Иначе придется дать тебе пистолетом по башке.
Ну и тихоня! Правду говорят, что в тихом омуте черти водятся. Вот и борись с организованной преступностью вместе с такими, как Фалин…
Ехали мы долго.
Наконец «бобик» чихнул последний раз и остановился. Чьи-то грубые руки выдернули меня из кабины и потащили по ступеням.
Судя по свежему морозному воздуху, напоенному запахами хвои и дыма из печных труб, мы находились где-то в лесу, скорее всего на какой-то даче.
Мы вошли внутрь здания, но вместо того, чтобы снять с меня веревки и представить хозяину, заказавшему доставку майора Ведерникова, мои поводыри спустились в подвал.
Когда за ними закрылась дверь, а глаза привыкли к скудному освещению — под потолком горела маломощная лампочка, — я увидел себя прикованным, как Прометей, к стене.
Цепь, соединенная с «браслетами» на запястьях, позволяла стоять согнувшись в три погибели, сидеть и лежать.
В качестве подстилки служила охапка соломы. Правда, свежей и шелковистой на ощупь. Она еще хранила запахи знойного лета и осеннего листопада.
В пределах досягаемости стояло ведро с крышкой — импровизированная параша, и даже висел на вбитом в стену штыре рулон туалетной бумаги. Кто-то эту часть «сервиса» продумал до мелочей.
В другом конце огромного подвала виднелись стеллажи с какими-то ящиками и большие бочки, скорее всего не пустые.
Я сел и задумался.
Мысли роились, как мухи над помойкой. А толку?
Я не был настолько наивен, чтобы не понимать — из этого подвала мне дорожка только в один конец. Те, кто организовали похищение, ни в коем случае не сдадут вольно или невольно своих «кротов» — Семейко и компанию.
Что может случиться, если я останусь в живых и вернусь в управление, — мои враги хорошо знали мой характер, а потому особых иллюзий не питали.
Иудушка со своими заплечных дел мастерами, даже если бы мне и не удалось разделаться с ними официально, знал точно, что головы им не сносить.
Кроме этих подонков, в управлении были и честные офицеры (насколько это возможно в нашей системе), которым вовсе не улыбалась перспектива работать рука об руку с мерзавцами и предателями, готовыми подставить их в любой момент.
Так что возможностей «восстановить статус-кво» у нас хватало…
Неожиданно в темном углу справа от меня что-то зашевелилось.
Крысы? Веселая компания…
Похоже, придется оставшуюся часть жизни общаться только с этим видом земной фауны, вернее, с двумя ее подвидами: крысами двуногими, прямоходящими, особо злобными и жадными, уже обглодавшими страну до костей, и четвероногой мелочью, подбирающей отбросы на помойках.
На мой взгляд, вторые были предпочтительнее, поэтому я даже не стал их тревожить, хотя под рукой нашлись и небольшие камешки.
Однако я ошибся.
В углу раздался кашель, затем звякнула цепь, и вырисовавшаяся на темном фоне фигура, лишь отдаленно напоминающая сидящего на куче соломы человека, заговорила:
— Машка, у нас гости. Гости-и… дорогие-е… наши-и… и-а-а…
Чучело гороховое гнусаво запело, словно запричитало, обращаясь не ко мне, а к какому-то комочку на ладони.
Я присмотрелся.
В углу находился такой же узник, как и я: лысый, с изможденным лицом и в невероятных лохмотьях. Он держал в руке крысеныша и нес ахинею:
— А мы им песенку споем. А, Машка? Смело мы в бой пойдем за власть… За какую власть? Ах, да-да-да… за власть! Советов! И как один умрем… Ура-а! — вдруг закричал он, размахивая свободной рукой. — Наше дело правое, мы победим! Машка, почему ты меня не слушаешь? Я приказываю!..
Я присмотрелся внимательней.
И едва сам не закричал из-за того, что наконец узнал этого несчастного.
Саенко!!! Господи, свят-свят…
Я даже глаза протер — не привиделось ли?
Нет, точно, мой бывший шеф. С безумно горящими глазами, заросший клочковатой бородой, грязный до невозможности и непривычно суетливый.
Поколебавшись, я окликнул его по имени-отчеству.
Никакой реакции.
Я позвал громче:
— Товарищ полковник!
— Хи-хи-хи… — рассмеялся жиденьким смешком страшный призрак. — Полковник… Ну настоящий полковник… Машка, где у нас полковник? Кто такой, почему не знаю? Почему не доложили?! Уволю! Всех уволю! Посажу, сволочи! Вы мне ответите!.. — И он снова запел: — Наша служба и опасна и трудна!..
Саенко еще что-то орал, большей частью совершенно бессмысленное. Голос у него был словно визг дисковой пилы. Я больше не отваживался его окликать.
Похоже, мой бывший шеф был на грани безумия. А возможно, и рехнулся.
Вот, значит, как оплатили его двурушничество…
Вечером нам принесли ужин — жидкую пшенную кашу с кусочками сала, хлеб и по кружке воды.
Урча, как дикий зверь, Саенко выгребал кашу из алюминиевой миски рукой и жадно запихивал в рот, хотя нам дали и ложки.
Насытившись, он покормил остатками ужина свою Машку и лег, спрятав крысеныша за пазуху.
Глядя на него, я почувствовал, как по коже пробежал мороз, — какой же нужно обладать жестокостью, чтобы приговорить человека к таким страданиям? И это своего.
Что тогда говорить об остальных…
После завтрака — кружки сладкого чая и краюхи хлеба — меня наконец повели, как я предполагал, на экзекуцию.
Ночью я спал урывками, и сон был похож на кошмар — невыносимо длинный, фрагментарный, перемежающийся храпом и вскриками Саенко.
Иногда по подвалу пробегала крыса — большая, отожравшаяся и совершенно нелюбезная. Наверно, это была мамаша крысеныша.
Она пировала в противоположном конце подвала, среди картонных ящиков. Видимо, там было чем поживиться…
Меня ввели в каминный зал и усадили на массивное дубовое кресло, приковав наручниками к гнутым подлокотникам.
Передо мной находился письменный стол, тоже из дуба, весь в вычурной резьбе. На нем лежали какие-то бумаги и стояла лампа из нефрита.
В камине весело потрескивали поленья, и отблески пламени ласкали тщательно натертый паркетный пол и пригревшегося пса, лежащего на коврике.
Какой он породы, я определить не мог.
Но мне очень не хотелось бы испытать на своей шкуре его внушительные клыки, которые он, злобно глядя в мою сторону, обнажал время от времени.
Плотные шторы на окнах были раздвинуты, и в высокие окна вливался молочно-белый свет морозного утра. Солнце только-только сбросило туманную шубу, и его вялые лучи робко касались верхушек сосен, вписанных в оконные рамы.
Значит, я не ошибся — это и впрямь была дача.
В зал вошли двое.
Охранник, до этого безмолвно торчавший за моей спиной, поспешил оставить наш «триумвират». Пес на миг приподнялся, умиротворенно и едва слышно поскуливая, — поприветствовал хозяина, — и снова лег, чтобы с пристальным вниманием наблюдать за мной.
Один из вошедших уселся за стол в кожаное кресло-вертушку. А второй устроился на диванчике возле столика с прохладительными напитками и спиртным.
Он молча налил что-то в широкий стакан, бросил лед и пригубил.
Тот, что за столом, — наверное, хозяин дачи, — смотрел на меня не мигая, как голодный удав.
Он был черноволос, кудряв, с темными, глубоко запавшими глазами. Его изрезанное морщинами лицо скорее говорило не об аскетическом образе жизни или лишениях, а о какой-то болезни наподобие язвы желудка или еще чего-то там.
Второй был полной противоположностью первого: рыжеволос, розовощек, хорошо упитан и явно не страдал от ишемической болезни сердца или изжоги.
Но какая-то забота омрачала и его физиономию. Он нервно покусывал толстые большие губы, будто пытаясь придержать рвущийся наружу гнев.
А что он злобился именно на меня, я понял сразу.
И спокойно констатировал: еще одним врагом у тебя, Серега, больше. Нет, двумя — второй тоже из этой оперы.
Я сказал сам себе — плюнь, дружок, терять тебе больше нечего. Кроме жизни.
Но она за последние пятнадцать лет так часто висела на волоске, что иногда мне казалось, будто я уже давно умер, а окружающий меня мир — всего лишь иллюзия.
Однажды я прочитал в каком-то умном журнале нечто подобное. Некая теория утверждала, что все вокруг эфемерно и мы живем в воображаемом мире.
То есть болтаемся черт его знает где — в вечной бесконечности, — придумываем себе окружающие нас предметы и природные явления, создаем разные проблемы, чтобы жизнь медом не казалась, разделяем выдуманную нами двуногую и прочую живность на овнов и козлищ, хотя на самом деле это совершенно относительно и существует только в нашем воспаленном сознании…
И тэдэ и тэпэ.
Короче — бред сивой кобылы.
Но не без определенной изюминки. Которая иногда вдруг становится пронзительной до невероятия правдой.
— Я буду по возможности краток, — наконец сказал «язвенник». — Ведерников, куда девался груз из рефрижератора?
Ба-а, вон откуда ветер дует…
— Кто вы такие, черт вас дери, и кто вам дал право сажать в каталажку офицера милиции?!
Я постарался, чтобы мое возмущение выглядело как можно натуральней.
— Пусть наши имена вас не волнуют. Лучше позаботьтесь о том, чтобы ваша голова удержалась на шее. Если не ответите на мои вопросы, их из вас выжмут. В прямом смысле этого слова. Где груз, Ведерников?
Я и не сомневался, что меня не только засунут под пресс, но и разрежут на мелкие кусочки, чтобы узнать, куда девались сто пятьдесят миллионов долларов (а может, и больше).
И в душе моей вовсе не цвели пинии и розы непреклонного и мужественного рыцаря короля Артура.
Там ночевал салат из страха и безумного упрямства с отвратительным запахом и горьким полынным вкусом.
Однако нужно что-то говорить…
Интересно, откуда мне знаком голос «язвенника»?
— А почему вы спрашиваете меня только про груз рефрижератора? На вашем месте я бы спросил и о том, куда подевался металл со складов Облснабсбыта и куда запропастились двадцать четыре вагона с ломом цветных металлов, и…
— Заткнись, ментовская морда! — вдруг заорал «язвенник». — Ты у меня сейчас дерьмо будешь жрать, да еще и спасибо говорить, лишь бы тебя не кастрировали. И это для начала. Понял?!
— А как же, ваша милость. Только я к вашему рефрижератору не имею никакого отношения. Какой рефрижератор? Что за груз? Я занимаюсь совершенно другими делами. С таможенным терминалом работает майор Калина.
Немного правды, которую они и так знают…
Голос…
Черт возьми, я ведь не могу ошибиться, я его уже слышал!
Но где и когда?
— Ведерников! — наконец заговорил и второй. — Не строй из себя клоуна. Дело очень серьезное, и тебе это известно не хуже, чем нам. Чтобы прекратить ненужные и лишние разговоры, скажу, что нам известно, кто возглавлял операцию в районе «пороховых складов»…
Вот тебе, бабушка, и Юрьев день! Этого я не ожидал. Если, конечно, рыжеволосый не берет меня на понт.
Кто же это меня так вложил?
Полковник Латышев?
Исключается — и он, и Виктор Егорович давали мне наказ ни в коем случае не упоминать ГРУ. А значит, Латышев как раз заинтересован в том, чтобы я остался в тени.
Но все-таки почему Латышев так срочно отбыл в столицу? Почему не сказал мне на прощание хотя бы несколько ободряющих слов? Или я в его глазах чересчур мелкая сошка?
В приличном обществе это по меньшей мере неэтично.
Генерал?
Что ему докладывал мой новый шеф — неизвестно. Но опять-таки Латышев-Питон не такой дурак, чтобы даже начальнику областного управления внутренних дел раскрыть всю подноготную операции.
Кузьмич?
Никогда не поверю, что он сдал меня со всеми потрохами, — не такой это человек. Да и знал он всего ничего.
Тогда кто? И что им известно?
— Мы знаем, что именно ты вызвал к «пороховым складам» ОМОН. У нас есть запись твоего телефонного разговора с капитаном Неделиным, — тем временем продолжал рыжеволосый.
Опа! Вон оно что… Оказывается, наш ОМОН пасут с великим тщанием и давно. Мог бы и догадаться, товарищ майор.
Вот черт, нужно было договориться с Кузьмичом заранее…
Ладно, поезд уже ушел. И нечего стоять на перроне и слезы лить, что вещички уехали.
— A-а, вы вон про что… — Я изобразил понимание. — Да, омоновцев вызвал я.
— Зачем? — спросил рыжеволосый. — Разве тебя кто-то уполномочивал на это?
— Мне случилось быть неподалеку, я услышал сильную пальбу, а потому и решил на всякий случай позвонить Неделину. Похоже, там была очередная разборка. Я просто выполнял свой профессиональный долг.
— И это все?
В голосе рыжеволосого послышались язвительные нотки.
— В общем, да, — сказал я не колеблясь; врать так врать, чего уж там; потеряв голову, по волосам не плачут. — На этом мое участие в событиях возле «пороховых складов» и закончилось. Насколько я знаю, ОМОН опоздал.
— А что с рефрижератором? — невинным голосом поинтересовался «язвенник».
— Действительно, в оперативной сводке по городу проходил ворованный рефрижератор… По-моему, с грузом офисной мебели. Так ведь его поставили на площадку отстоя городского ГАИ. Обратитесь туда и…
— Товарищ не понимает, — с холодной брезгливостью перебил меня «язвенник». — И продолжает прикидываться дурачком. Ведерников, мы уже провели свое расследование, и все нити тянутся к тебе. Вот так-то, голубчик.
— Вас дезинформировали, — ответил я с предельной вежливостью. — Я всего лишь майор, опер, и, как вам, надеюсь, известно, надо мною стоит куча начальников. Поэтому какие-то нити никак не могут тянуться ко мне.
— Еще раз повторяю: нам известно содержание твоего телефонного разговора с Неделиным. «Ибис» и «Коршун» — это чьи позывные? Ну что же, не хочешь по-хорошему…
— Это не позывные, — дерзко ответил я. — Это просто птички.
— А ты нахал, Ведерников… — «Язвенник» позеленел от с трудом сдерживаемой ярости. — Ну что же, — сказал он, — не хочешь по-хорошему, будем говорить с тобой так, как ты этого заслужил…
С этими словами он нажал на кнопку вмонтированного в стол звонка.
Голос! Этот голос!
Есть!!!
Как только «язвенник» взял себя в руки, он заговорил по-иному, с нотками брезгливого начальственного превосходства.
И я его узнал. Узнал! Чтоб ему штопор в задницу…
Я слышал этот голос много раз, прокручивая запись телефонного разговора Здолбунского с неизвестным.
Тогда еще неизвестным…
И второго тоже знал — его рожу мне приходилось видеть в газетах.
«Язвенник» — «серый кардинал» мафии Бортник. Подпольный миллионер, а может, и миллиардер.
Но денежки явно не пошли ему на пользу…
А рыжеволосый здоровяк — Наум Борисович, президент «Витас-банка» собственной персоной. Пропажа века…
В каминном зале появились еще два действующих лица — здоровенные обормоты со звероподобными лицами и пудовыми кулачищами.
Ну, нет, так не пойдет! Я не присягал ГРУ и лично Виктору Егоровичу держаться на допросах как партизан. Тем более, что мне их тайны до лампочки.
Пусть уж лучше меня сразу пустят в расход, чем сначала переломают все кости и отобьют внутренности. А как это выглядит в натуре, я знал. Насмотрелся.
Я был уверен, что отсюда живым не выйду, но предпочитал долго не мучиться. Не было веских причин изображать из себя героя.
Единственное, что меня смущало в этой ситуации, так это невозможность больше встретиться лицом к лицу с «тихоней» Фалиным и проституткой в штанах по фамилии Семейко.
Клянусь, я бы не стал сдавать их куда нужно — отмажутся ведь, сволочи. Я бы грохнул и того и другого, как бешеных псов. Эти «кроты» хуже бандитов.
Вторые, по крайней мере, действуют открыто. Это нехорошо, но терпимо. Что поделаешь, если у человека сдвиг по фазе, притом с детства. Гены, чтоб их…
— Бить будете? — полюбопытствовал я с некоторой долей наглости.
При этом я вспомнил похождения незабвенного «гроссмейстера» Остапа Бендера.
— Ты не оставляешь нам иного выхода, — отрезал «язвенник».
— И что вы все торопитесь, любезнейший Роман Александрович? Зачем вам правда, которую я знаю? Она вас только огорчит. И истязать меня я вам не советую. Чревато. Как винишко, Наум Борисович? Может, нальете бокальчик и мне — для хорошего разговора?
Поиграем, господа. Терпеть не могу, когда меня подставляют. И я ведь не зря столько лет работаю в угрозыске. Майорское звание в нашей системе все-таки кое-чего стоит.
— Как… откуда?.. — в конце концов прорвало Наума Борисовича.
— Я иногда газеты почитываю. И не только.
Я скептически посмотрел на побледневшего Бортника.
В отличие от Витаускаса, он думал, что и впрямь является Штирлицем, известным только узкому кругу посвященных.
— Выйдите! — приказал Бортник заплечных дел мастерам.
Те послушно потопали обратно.
Для их куриных мозгов имя ничего не значило. Они просто знали, что Бортник — Хозяин. И точка.
— Говори… — глухо сказал он, сверля меня нехорошим взглядом.
— Если вам так хочется… — Я равнодушно пожал плечами. — Операцию по «пороховым складам» проводило Главное разведывательное управление Генштаба. Наверное, вы и без этого спектакля скоро узнаете ее результаты. Меня попросили, и я вызвал на подмогу ОМОН. Он, как я уже говорил, прибыл к шапочному разбору. Вот все, что мне известно.
— А где груз? — спросил Бортник.
— Груз забрали спецназовцы ГРУ. Что там было, я не знаю. Меня в такие детали не посвящали.
Они в замешательстве переглянулись.
— Да, чуть не забыл: их шеф, предугадывая ситуацию, в которой я сейчас очутился, просил вам передать — Ведерникова не трогать. — Я многозначительно ухмыльнулся. — Ни под каким соусом. Иначе…
— Что это значит — иначе? — резко спросил Бортник.
— Вам известно, какие могут быть последствия лично для вас. Надеюсь, вы скоро получите подтверждение моих слов. Люди, которые проводили операцию на «пороховых складах», шутить не любят.
Они смотрели на меня, как на мифологическую Гидру, и молчали.
Наверное, переваривали услышанное.
Похоже, упоминание о военной разведке напрочь вышибло из колеи и «серого кардинала», и Наума Борисовича. Что, соколики, слабо?
Я их понимал: ГРУ — это не милиция и даже не служба безопасности.
Тем можно кое-что посулить или умаслить — все зависит от политических ветров и суммы.
А вот военная разведка со своими каналами информации и немалыми возможностями — это другой компот.
Я не завидовал этим мафиозным ублюдкам. Они и впрямь попали, как лом в дерьмо.
Я, конечно, блефовал, но почему-то думал, что мои слова могут оказаться правдой. Карты раскрыты, и все тузы у Виктора Егоровича и иже с ним. А это не такой человек, чтобы снять с крючка большую рыбину из-за того, что она записана в Красную книгу.
— Мы проверим… — наконец бесцветным голосом сказал Бортник.
И вызвал охрану.
Прием «верительных грамот» состоялся.
Меня снова определили в ту же «резиденцию».
Наградив теми же «браслетами».
Но на душе у меня стало немного светлей. Я был уверен, что первый раунд выиграл. А там посмотрим. Время терпит.
Одно меня неприятно смущало и даже в какой-то мере шокировало — присутствие Саенко, который превратился в юродивого.
Да, тяжела шапка предателя. Получая от своих хозяев деньги, он никогда не думает, что обязательно наступит день расплаты за содеянное. Так уж устроен мир.
В Священном Писании сказано, что Христос простил Иуду. Может быть. Но это в идеале. А на самом деле предателей не прощают.
