Отступление 4
Старший сержант Пригода
Новобранцы запрудили перрон небольшой станции. На запасных путях пыхтел паровоз, собирая все мало-мальски пригодные под погрузку вагоны. Охрипший военком в последний раз проверял списки, тревожно посматривая на небо. Черный густой дым выползал из-за горизонта, надвигаясь на станцию, – горели хлеба.
На западе, где-то в районе Дубровицы, шел бой.
– Мамо, идить до дому, – упрашивал Петро Пригода свою мать. – Бо стриляють…
– Ой, моя дытыночко-о… – беззвучно плакала она, цепляясь за пиджак сына сухими руками. – Куды ж ты вид мэнэ идэ-эш…
Пригода, смущаясь, прикрывал мать от новобранцев своей широкой спиной, и уже в который раз уводил ее с перрона в чахлый скверик, мимо которого шла дорога в их село.
– Мамо, идить…
Мать покорно соглашалась, скорбно кивая головой, но стоило Петру направиться к перрону, как она снова шла за ним…
Наконец подали вагоны. Толпа на перроне заволновалась, зашумела; женский плач заглушила на какой-то миг гармонь, которая тут же на высокой ноте захлебнулась, жалобно вздохнув мехами.
Юнкерсы свалились на станцию внезапно: на малой высоте прошли вдоль железнодорожного полотна и, сделав «горку», стали набирать высоту. Бомбы посыпались на состав, на станционные постройки, несколько разрывов ухнуло в скверике.
– Возду-ух! – Чей-то отчаянный крик растворился в вое падающих бомб и в страшном грохоте.
Петро Пригода, крепко сжав руку матери, бежал к неширокой полосе посадки, которая тянулась вдоль дороги. Юнкерсы пошли на второй заход…
Пулеметная очередь настигла их уже возле посадки; пули взрыхлили землю под ногами, и Петро с размаху рухнул в жесткую, выгоревшую на солнце траву. Прикрыв голову руками, он долго лежал неподвижно, с неожиданно проснувшимся страхом прислушиваясь к удаляющемуся реву самолетных моторов.
Станция горела. Паровоз лежал возле насыпи, окутанный облаками пара, железнодорожная колея вздыбилась вывороченными рельсами, на месте разрушенного взрывом бомбы пакгауза кружила пыльная пелена, увенчанная шапкой дыма, сквозь который проблескивали языки пламени.
– Мамо, мамо, вставайтэ! – безутешный Пригода, не соображая, что делает, тормошил мать, которая лежала как-то неловко, на боку.
На цветастой кофточке матери в районе сердца расплывалось ярко-красное пятно…
Мать похоронили на следующий день, после обеда. Почерневший от горя Петро сам выкопал могилку, сам сколотил гроб из досок, которые готовил на новую хату.
Дед Макар почти силком увел его с кладбища поздним вечером; ночь Пригода провел без сна, а на утро стал собирать вещмешок. Но уйти не успел – село заняли немецкие солдаты.
Правда, долго они не задержались: обшарив хаты и курятники, гитлеровцы поспешили на восток. Петро отсиделся в погребе, куда его запихнул дед Макар, – подальше от греха, как бы чего не вышло…
Спустя две недели в селе разместился штаб немецкого пехотного полка. Хату Макара Пригоды, которая стояла на краю села, возле речки, немцы обходили стороной – еще дореволюционной постройки, она почти по окна влезла в землю, издали напоминая своим видом старый, трухлявый гриб-боровик с соломенной шляпкой.
Петро по-прежнему отсиживался взаперти, но уже не в погребе, а под сараем, в хорошо оборудованном и замаскированном подземном убежище. В Гражданскую войну семейство Пригод пряталось там от белогвардейцев и бандитов разных мастей, а в советские времена дед Макар хранил в подземелье строго запрещенный властью самогонный аппарат и дореволюционную берданку с патронами.
Убежище было просторным и сухим, так что Петро разместился там вполне свободно. Вместе с дедом Макаром они очистили его от старого хлама, наладили вентиляцию, перетащили туда зерно, картошку и сундук с салом.
– Бо знаю я отых гансив ще з тои вийны, – веско сказал дед Макар. – Уси харчи выгрэбуть подчистую. Чы воны там в своих Европах зовсим голодни ходять?
Однажды Петро, не выдержав добровольного заточения, решил ранним утром сходить на реку и проверить удочки-донки, которые дед Макар ставил с вечера сразу за своим огородом, который заканчивался на речном берегу. Немцы и впрямь забирали у крестьян все продукты, которые только попадались им под руку, поэтому рыба стала для сельчан вторым хлебом.
Радуясь свежему воздуху и богатому улову, юноша не заметил, как взошло солнце. Торопливо вытащив плетенный из ивовых прутьев садок, он уже было направился домой, как к противоположному берегу подъехала повозка, запряженная парой немецких гунтеров. Два солдата, явно навеселе, раздевшись догола, бултыхнулись в воду.
Затаившись в кустах, Петро некоторое время наблюдал за ними, а затем, решившись, снял рубаху, брюки и, набрав побольше воздуха, нырнул…
Немец ушел под воду беззвучно. Когда Пригода вынырнул в лозняке, второй солдат бегал по берегу и орал что было мочи, нелепо жестикулируя. Схватив одежду и садок с рыбой, Петр, не одеваясь, побежал через заросли домой.
Внезапная смерть солдата подозрений не вызвала; видимо, немцы решили, что он просто утонул, перебрав шнапса. Утопленника искали два дня, а потом махнули рукой – река в этом месте была глубокой, изобиловала водоворотами, и тело могло затащить под какую-нибудь корягу.
А спустя несколько дней после этих событий Пригода, прихватив берданку, ушел к мосту в шести километрах выше по течению.
Мост был новый, добротный, построенный за год до начала войны. При отступлении взорвать его не успели – немцы выбросили парашютный десант. Теперь мост охранял взвод немецкой пехоты. Но поскольку линия фронта была уже далеко, а хутор рядом, немецкие солдаты сутками бражничали, радуясь передышке, оставляя на мосту наряд из двух-трех человек.
Пригода влез на старую раскидистую вербу возле берега и, затаившись среди ветвей, просидел почти до полудня, наблюдая за мостом. Солдаты охраны удили рыбу; изредка кто-нибудь из них поднимался на мост и, прогулявшись туда-обратно с винтовкой за спиной, возвращался на берег к своей удочке.
Повздыхав – близок локоть, да не укусишь, – Пригода слез с вербы и лесными зарослями пошел к Ореховой балке. Это было знаменитое место. Как поговаривали старики, в Ореховой балке испокон веков водилась разная нечисть.
До революции там жила старая колдунья Федора, к которой сельские бабы ходили за порошками от разных хворей, а молодухи – за приворотным зельем. От ее разваленной избушки теперь осталась лишь груда сгнивших бревен, поросших поганками.
А развалили избушку коммунары в 1922 году, когда хотели взять колдунью к себе на перевоспитание. Правда, шепотком да по секрету сельчане рассказывали, что у голытьбы, затеявшей в барской усадьбе коммуну, было другое на уме. Будто бы хотели они для пользы общего дела забрать у старухи накопленные ею за долгие годы сокровища.
В общем, народ знал, что «проведать» бабу Федору пошли четверо коммунаров, но не вернулся ни один из них. Они исчезли, испарились бесследно вместе со старухой. Ее избу разбирали по бревнышку, – думали, что там есть подземные тайники – но толку от этого было мало. Нашли лишь стеклянную банку, в которой лежали серебряные царские рубли, около десяти штук.
«От дурни! Тьху! – плевался дед Макар, рассказывая Петру эту историю. – Найшлы багачку… У тои Фэдоры часто-густо хлиба нэ було. Яки там гроши… Як прынэсуть бабы якусь дэщицю, ото вона с того и жыла. Грыбы та ягоды збырала…»
Ореховая балка и впрямь была несколько мрачновата даже при дневном свете. Почему ее так назвали, никто уже и не помнил. Орешника в балке было не больше, чем в других местах леса. Но вот деревья, растущие на склонах и вдоль лесной дороги, казалось, вышли из сказки про Кощея Бессмертного: толстые, замшелые, с темной корой и причудливо переплетенными ветвями. Много было сухостоя и паутины.
Но Петра мало занимали такие подробности. Он сидел в засаде как кот над мышиной норой и терпеливо ждал своего часа…
Одноконная повозка вынырнула из-за поворота неожиданно. Старая тощая кляча, понуро склонив морду к земле, еле плелась. Ездовой, конопатый, широколицый полицейский, привязав вожжи к передку телеги, подремывал, обнимая винтовку, а сзади, развалившись на охапке сена, полулежал немецкий солдат. Мрачный лес, похоже, навевал ему нехорошие ассоциации, поэтому он был насторожен и держал автомат на подхвате.
У Петра задрожали руки, когда он вскинул берданку к плечу. Прикусив до крови губу, Пригода набрал полные легкие воздуха и, мысленно утешив себя, что с такого близкого расстояния промахнуться невозможно, нажал на спусковой крючок.
Грохот выстрела словно смел полицейского с телеги. Вскинувшись, он вскрикнул от испуга и упал под колеса. Лошадь с испугу всхрапнула и шарахнулась в сторону, но тут же и успокоилась: мало ли ей пришлось слышать выстрелов и взрывов бомб и снарядов.
«Попал!» Радуясь удаче, Петро выскочил из своей засады. Мельком взглянув на солдата, – он уже хрипел в агонии, отплевываясь кровью (крупная дробь порвала ему живот) – Пригода в два прыжка настиг полицейского, который скуля от ужаса, пытался на карачках уползти в кусты, и с разбегу опустил ему на голову приклад берданки…
Телегу Пригода сбросил в глубокий Чертов Яр, километрах в четырех от Ореховой балки; туда же отправил и трупы, присыпав сверху глиной и сушняком. Клячу Петро выпряг и верхом доехал до болота, где и оставил ее на одном из островков среди топи, куда дорогу знали только он и дед Макар.
Возвратился Петро домой лишь под утро. Дед Макар только крякнул, увидев трофеи внука – автомат, винтовку и две гранаты; молча обнял его и, ткнувшись колючей щетиной в щеку Петра, поспешил в хату. Принес чугунок варенной в «мундире» картошки, нарезал сала и, покопавшись в углу подпола, вытащил бутылку самогонки.
Выпили молча. Тост «за победу» был неуместным да и преждевременным. Дед и внук всего лишь «обмыли» начало своей борьбы. А в том, что они ее продолжат, ни старый, ни малый Пригода не сомневались. Смерть матери требовала достойного отмщения.
Дед закусывал крепкий первач табачным дымком самокрутки, а внук приналег на еду. Когда рассвело, дед Макар надел рваную фуфайку, взял в руки клюку и пошел в село. На немой вопрос Петра коротко ответил:
– Та пиду, розвидаю…
Вернулся довольный и повеселевший. Оказалось, что немецкий штаб откочевал поближе к линии фронта, и в селе осталась только ортскомендатура, а при ней пехотный лейтенант, – хлюпик в очках и длинным утиным носом – три немецких солдата и несколько полицейских.
– Баба з возу, кобыли лэгшэ… – с облегчением прокомментировал это событие дед.
Про случай в Ореховой балке пока никто ничего не знал…
Мост не давал Петру покоя. Он уже несколько раз пробирался к заветной вербе, подолгу присматриваясь к движению на дороге, которое осенью заметно усилилось. И охрана моста стала понадежнее: немцы опутали берега колючей проволокой, построили пулеметный дзот и вышку, на которой постоянно дежурил часовой, осматривая в бинокль окрестности.
Попробовал было Пригода еще раз сунуться в Ореховую балку, да едва ноги унес, наткнувшись на немецкий патруль, – ушел через болото.
Немцы явно осторожничали. Беззаботность первых дней войны уступила место угрюмой сосредоточенности, злости. В селе свирепствовал ортскомендант, тот самый интеллигентный с виду «хлюпик» в очках, на поверку оказавшийся чистым зверем. Его подчиненные денно и нощно рыскали по дворам в поисках продуктов для армии фюрера.
Раза два заходили и к Пригодам. Но у деда Макара, кроме двух ведер картошки и последней курицы, которая уже и сама рада была пойти под нож, только чтобы не сдохнуть от голодной старости, ничего найти не удалось.
Как-то Петр поделился своими мыслями по поводу моста с дедом. Тот покряхтел, закурил, чуток подумал, а затем хитро подмигнул внуку и потащил его за собой.
За сельским выгоном, в зарослях терновника, дед отыскал кучу взрыхленной земли, над которой возвышался стабилизатор неразорвавшейся авиабомбы. Молодой Пригода пощупал холодный металл и с сожалением взглянул на деда Макара – то ли тот не понял его замысла, то ли того… на старости лет.
Но дед, сняв ватную безрукавку, с которой не расставался даже в жаркие летние дни, поплевал на ладони и принялся отбрасывать землю в сторону предусмотрительно захваченной лопатой.
– Диду, чы вам робыты ничого? – придерживал Петр старика за рукав.
– От бисового батька сын! Вырис до нэба, а ума як у ции жылизякы… – И дед объяснил Петру, для каких целей сгодится авиабомба. – На, копай, – ткнул он внуку в руки лопату. – Може, боишься?
– Та вы шо, диду?! – Петро заработал с завидной сноровкой и быстротой.
Взрыватель вывинчивал сам дед Макар, который в Гражданскую служил артиллеристом. Петра, несмотря на его уговоры, дед отогнал подальше, в канаву.
«Як нэ повэзэ, то прямо до Бога за пазуху попаду, бо воно вжэ й пора…» – сказал он и перекрестился.
Но все обошлось благополучно. Тщательно припрятав железную болванку со смертоносной начинкой, дед и внук поспешили домой.
Ночь выбрали потемней. Плот, на котором лежала привязанная и замаскированная ветками авиабомба, отбуксировали поближе к мосту утлой лодчонкой. Дед Макар остался в камышах, а Петро, раздевшись, вошел в воду и, стараясь не шуметь, поплыл дальше, подталкивая плот, где лежали кроме бомбы связанные проволокой гранаты и моток веревки.
По мосту громыхали немецкие грузовики. Вода уже была по-осеннему холодной, и без плота Петру пришлось бы туго – тело закоченело, и руки повиновались с трудом. Под мостом течение оказалось особенно быстрым, и Пригода едва не упустил плот. Привязав его к свае, он обхватил ее ногами и некоторое время отдыхал.
Затем, еще раз проверив надежность креплений связки гранат, взял веревку, лег на спину и, отдавшись на волю течению, принялся торопливо распускать моток. Когда его прибило к берегу, в руках оставалось не больше трех метров веревки – расчет оказался точным.
«Ну, гады! – весь дрожа от нетерпения, Петро ждал, когда на мост вползет очередной грузовик. – За маму!!» – И изо всех сил потянул веревку, другой конец которой был привязан к кольцу предохранительной чеки гранаты.
Взрыв раскроил темноту огненным всплеском. Центральная часть моста вместе с грузовиком рухнула в реку, деревянные щепки и осколки градом посыпались в воду и прибрежные заросли.
Лодка едва не опрокинулась, когда Петро в радостном возбуждении вскочил в нее.
– Ну?… – дед Макар обхватил его за плечи.
– О! – показал Петро большой палец и усиленно заработал веслами, выгоняя лодку на быстрину.
А возле моста в это время шла беспорядочная пальба – ошеломленная взрывом охрана в панике поливала реку и лес свинцом.
Только дома при свете каганца дед Макар заметил, что Петро ранен – видимо, какой-то осколок задел ему плечо. Но что было внуку до этой царапины, когда в груди бушевала неуемная радость победы?!
Ранним утром в село нагрянула айнзатцкоманда СС. Всех взрослых жителей и детей согнали к школе. Забрали и деда Макара. Сквозь щели в двери сарая Петро видел, как немцы подталкивали прикладами старого Пригоду; где-то в центре села ударила автоматная очередь.
Не в силах больше справиться с волнением и недобрыми предчувствиями, Петро схватил автомат и что было мочи припустил через огороды к старой церквушке. Оттуда с колокольни была хорошо видна школа и скверик возле нее, где стояли сельчане в окружении эсэсовцев.
На школьном крыльце расположились немецкие офицеры, среди которых был и ортскомендант. Выслушав доклад одного из своих подчиненных, высокий офицер-эсэсовец небрежно махнул рукой и направился к броневику.
Эсэсовцы стали загонять людей в деревянный амбар – единственное строение, оставшееся от панской усадьбы, которую сельчане разобрали для своих нужд по кирпичику. Когда последний человек переступил порог, дверь закрыли и заколотили досками.
Петро с недоумением и тревогой смотрел, как вокруг амбара забегали солдаты, щедро поливая чем-то стены из канистр. Эсэсовцы окружили амбар с автоматами наизготовку; они покуривали и посмеивались, о чем-то оживленно переговариваясь друг с другом.
«Будуть палыты! – похолодел Петро, наконец понявший смысл странных приготовлений. – Як жэ так?! Нэлюды!» – На глаза навернулись слезы.
И уже не владея собой, Пригода прицелился…
Звук орудийного выстрела разбросал оцепление в разные стороны. На площади взметнулось пыльное облако взрыва, и через мгновение, протаранив высокий плетень, на дорогу выскочил советский танк. Второй выстрел был более удачным: броневик с офицерами вздыбился и загорелся. Стреляя на ходу из пулемета, танк промчался по улице, тараня бронемашины эсэсовцев.
Петро в радостном изумлении видел, как бежали к центру села солдаты, стреляя в эсэсовцев из винтовок. Вдруг танк, как бы споткнувшись, дернулся и завертелся на месте – удачно брошенная граната легла точно под гусеницу. Возле сельсовета зачастил взахлеб немецкий пулемет; советские солдаты залегли.
Затрещали и автоматы немцев – эсэсовцы оправились от первого испуга. Пулемет бил короткими прицельными очередями, не переставая. Ободренные мощной огневой поддержкой, эсэсовцы рассыпались по огородам и начали полукольцом охватывать немногочисленных советских солдат.
С колокольни Пригоде хорошо был виден пулеметный расчет возле сельсовета и все маневры гитлеровцев. Тщательно прицелившись, Петро длинной очередью уложил обоих эсэсовцев-пулеметчиков, а затем неторопливо, на выбор, принялся расстреливать тех, что прятались за плетнями и в огородах. Обрадованные неожиданной помощью, пехотинцы с криком «Ура!» бросились в атаку; немцы дрогнули и побежали.
«Оцэ так! Оцэ дило!» – ликовал Петро, кубарем скатываясь по крутым ступенькам колокольни вниз – последний автоматный рожок опустел.
Подбежал к амбару и принялся отдирать доски, которыми эсэсовцы заколотили входную дверь.
– Выходьтэ! Наши прыйшлы! – кричал Петро сельчанам. – Диду, диду! Наши!!!
– Та бэз тэбэ бачу… – дед Макар стряхнул со щеки скупую старческую слезу. – Я ж казав, що гэрманець скоро драпать будэ. Слабо у ных супроты нас…
Примерно через полчаса бой закончился. Эсэсовцев прижали к болоту, где они и нашли свой конец. На площади организовался импровизированный митинг. Все радовались счастливому избавлению от неминуемой страшной смерти и готовы были носить уставших, запыленных бойцов на руках.
– Ну-ка, где этот герой? – Седой майор подошел к Пригоде, которого окружили солдаты. – Хоро-ош… Богатырь! – Майор крепко обнял и поцеловал Петра. – Построить полк! – приказал он капитану с рукой на перевязи.
Пригода стоял перед строем, не зная, куда деть руки. Краска смущения залила щеки, он потупился, стараясь не смотреть на односельчан.
– Товарищи! За проявленные в бою мужество и отвагу от имени командования выношу благодарность Пригоде Петру! – Майор крепко пожал ему руку.
– Дякую, – тихо ответил Петро; но тут же спохватился и уже твердо отчеканил: – Служу Радянському Союзу!
– Хорошо начал службу, сынок… – улыбнулся майор. – Награды достоин. Прорвемся к своим, буду ходатайствовать…
После непродолжительного отдыха красноармейцы двинулись дальше. С ними уходил и Петро Пригода. Прощаясь с дедом Макаром, он неожиданно прослезился:
– Як жэ вы тут будэтэ?
– В лис пидэмо, – дед Макар посуровел. – Бо нэ пэрвый жэ раз. Будэм быть германця, щоб пид ным зэмля горила…
