Глава 8. ЛЮБЯЩИЙ СЫН
Проснувшись, он первым делом почему-то подумал о Кривицком. Мысль была тусклая, неоформившаяся, под влиянием зрительного фантома, который нарисовался перед его мысленным взором. Так бывает спросонку у многих: вместо положительных мыслей и эмоций в предвкушении нового трудового дня в голову лезет разная чертовщина — что называется, ни к селу ни к городу.
«С чего бы это?» — недоумевал Никита, переступая под душем. Душ был для Никиты чем-то вроде святилища для язычника. В его суровой армейской жизни нечасто выпадала возможность наслаждаться водными процедурами, поэтому по приезде в родные края он сразу же отремонтировал ванную и приобрел гидромассажную душевую кабину. Конечно, эта покупка пробила солидную брешь в его бюджете, но что такое деньги по сравнению с тем наслаждением, которое испытывал Никита, становясь под упругие струйки, приятно щекочущие тело. Он принимал душ и утром и вечером, а иногда и среди дня.
Никита уже доедал яичницу — стандартное блюдо холостяков, — когда в дверь позвонили. Он бросил взгляд на часы — половина десятого — и озадаченно подумал: «Кто бы это мог быть… в такую рань?» Это была его еще одна пенсионная привилегия — просыпаться не по команде «Подъем!», а когда хорошо выспишься. И он пользовался ею без стеснения: а что еще делать человеку без определенных занятий? Поэтому в понятии Никиты десятый час был ранним утром.
Он быстро накинул на плечи темно-зеленый парчовый халат с золотыми кистями на поясе, подошел к входной двери и хотел было открыть — потянулся к замку, — но тут же отдернул руку, словно обжегся, и встал за простенком; похоже, такие шараханья уже начали входить в привычку. Можно, конечно, и погеройствовать, но, не ровен час, шандарахнут в дверь из какой-нибудь крупнокалиберной «дуры», которая сделает в животе дырку размером с кулак, — и привет, суши весла, подумал Никита. Увы, у него теперь опасная работенка, как ни крути. «Зачем я ввязался в это дело?!» Задав себе в очередной раз этот риторический вопрос, Никита спросил:
— Кто там?
— Свои. Открывай, — раздался в ответ голос Кривицкого.
Вот и не верь после этого в передачу мыслей на расстоянии… Никита коротко вздохнул и повернул ключ в замке.
— Ух ты! — Кривицкий оглядел Никиту с ног до головы. — Где такой халатик оторвал?
— Далеко отсюда.
— Шикарная вещь…
Халат и впрямь впечатлял — и материалом, и расцветкой, и пошивом. Он был для Никиты памятной вещью. Это первая в его жизни взятка, которую не он дал, а ему. В одном из рейдов по горам его группа наткнулась на боевиков, и ночью, по-тихому, отправила всех к аллаху. Всех, кроме одного. Это был пацан, совсем мальчишка. Как потом оказалось, его увел в горы родной дядька. Никита уже замахнулся ножом, но тут небо очистилось, появилась луна, он увидел перед собой совсем юное лицо, и рука опустилась помимо его воли.
Пацана — ему не было и пятнадцати — отвели в комендатуру, где его потом отпустили на поруки, так как он еще не успел замарать себя кровью. А спустя по л месяца на КПП пришел старик и попросил встречи с Никитой. Каким-то непостижимым образом он узнал, кто спас его внука, и теперь пришел отблагодарить. Старик пытался всучить Никите старинный и очень дорогой кинжал, но тот отказался принять столь уникальный дар; он уже знал, какую огромную ценность для горцев имеет фамильное оружие. Тогда старик, едва сдерживая радость, и предложил ему новехонький халат, который, как он утверждал, носят только шейхи. Теперь отказаться Никита не имел права — это нанесло бы старику большую обиду.
Халат провалялся в каптерке четыре года; Никита уже думал, что его погрызли мыши. Но когда пришла пора расставаться с армией и он получил свой рюкзак, оказалось, что халат даже плесень не тронула, в отличие от других вещей. Похоже, старик не соврал, когда сказал, что халат заговоренный.
— Кофием угостишь? — спросил Кривицкий.
— А по пять капель?..
— Пардон — я на службе. Через два часа мне нужно к начальству на ковер. Так что сам понимаешь.
— Понимаю…
Никита быстро сварил кофе, при этом усиленно изображая радость от нежданного визита старого товарища, хотя на душе у него скребли котики. А Кривицкий пил кофе да все кидал на Никиту многозначительные взгляды, — мол, все мне о тебе известно, дружочек, так что, когда начну задавать вопросы, колись сразу. Но Никита продолжал прикидываться радушным хозяином, наивно хлопая ресницами, и даже не думал спрашивать Кривицкого, какого лешего он приперся с утра пораньше.
И Кривицкий не выдержал, поняв, что ему не пронять Никиту своими ментовскими штучками.
— Ты знал некую Любовь Терехину? — спросил Алекс и буквально прожег Никиту взглядом насквозь.
«Почему знал?! — Мысль прозвучала в голове как набат. — Неужели и ее?.. Мать твою! Ну это уж чересчур!»
— А почему ты спрашиваешь? — Никита старался выглядеть безмятежным, хотя это давалось ему с трудом.
— Да или нет?!
— Гражданин начальник, а вы, случаем, не перепутали свой кабинет с моей квартирой? — сердито спросил Никита. — Алекс, ты что, с дуба упал?! Какая Терехина, о чем ты?
И тут же подумал: «Блин горелый! Похоже, я влип. Ведь в деле о смерти Колоскова есть показания Терехиной. И не заметить их я просто не мог. Что ж, придется прикинуться беспамятным валенком. Забыл — и все тут. Человеческая память — не мусорная свалка. Она избирательна».
— А все о том же… — Кривицкий вдруг резко успокоился и полез в свою папку, которая лежала на подоконнике.
Он достал оттуда с десяток фотографий — вернее, фотороботов — и разложил их на столе перед Никитой.
— Никого здесь не узнаешь? — спросил Кривицкий не без ехидства.
— А кого я должен узнать?
— Ты присмотрись, присмотрись…
Никита принялся рассматривать фотографии и сразу же узнал того парня, которого Любка выгнала на улицу без штанов и обозвала козлом. Черты лица были переданы с поразительной точностью, и Никита подумал: «Интересно, кто составлял фоторобот? Зуб даю, что здесь без Шапокляк не обошлось, — вспомнил он шуструю старушенцию. — Похоже, она тот еще кадр, сталинский, когда настучать на ближнего было занятием почетным, государственной важности. Да уж, у нее точно глаз — алмаз. Значит, и моя фотка где-то здесь…»
Она оказалась шестой по счету. И, пожалуй, самой плохой по качеству. Наверное, потому, что Никита не примелькался бабулям, так как был в гостях у Любки всего один раз. «Как мог Кривицкий опознать меня в этой кривой роже?» — с удивлением подумал Никита. Он небрежно отбросил свой снимок в сторону, как и остальные до этого, и потянул к себе седьмой. Кривицкий даже нижнюю губу прикусил от досады — на лице Никиты не дрогнул ни единый мускул.
— Ну и что? — спросил Никита, добравшись до десятого снимка. — Зачем ты притащил мне эту порнографию?
— Слушай, кончай темнить! — разозлился Кривицкий. — Ты был у Терехиной… — Он назвал дату и время. — А чтобы совсем уж отбить у тебя охоту врать и притворяться, объясни, как в ее квартире оказался номер твоего телефона?
С этими словами Кривицкий опять полез в свою объемистую кожаную папку и достал оттуда бумажную салфетку с крупно написанными цифрами. Никита не стал долго гадать, что это за салфетка, — на ней Любка записала номер его мобильного.
— Что с ней? — спросил Никита.
— Задушена, — коротко ответил Алекс. — Так ты знаком с Терехиной?
— Заткнись! — Никита достал бутылку коньяка, налил себе полстакана и выпил одним духом. — Она была хорошей дивчиной, хотя и не без некоторых недостатков… Земля ей пухом.
— Значит, знаком, — с удовлетворением констатировал Кривицкий.
— И что с того?
— А то, что ты проходишь по делу как свидетель.
— Свидетель чего?
— Сам догадайся. Кстати, ты пока первый опознанный из этой фотогалереи.
— Я должен этим гордиться?
— Просто у меня стало меньше работы. А теперь скажи, что ты у этой Терехиной забыл?
— Тебе разве не сказали, что она была женщиной свободных нравов? А я, между прочим, холостяк.
— Опять врешь! Судя по показаниям жильцов дома, твой визит надолго не затянулся. Что вряд ли могло иметь место в случае амурных игр.
— А я шустрый, как кролик.
— Ты хочешь, чтобы мы поссорились?! — Лицо Кривицкого пошло красными пятнами.
«Злится… — думал Никита, лихорадочно соображая, что ответить Алексу. — И он по-своему прав. Но если я расскажу ему хотя бы часть правды, а тем более предъявлю видеоматериалы Хайтахуна, то тогда Шервинский сживет меня со свету. Не говоря уже о Принцессе. Да и Алекс будет не шибко рад попасть в эту яму со змеями».
— Ни в коем случае, — ответил Никита. — Ладно, сдаюсь. Приходил я к ней совсем по другой причине, нежели эти гаврики. — Он кивком указал на фотоизображения. — Тебе известно, что Терехина была любовницей Колоскова?
На некоторое время Кривицкого перемкнуло. В его глазах вдруг появилось тоскливо-тревожное выражение, которое бывает у человека, когда он понимает, что попал в безвыходное положение.
— Нет, я этого не знал, — наконец выдавил из себя Кривицкий.
— Как видишь, я очень ценный свидетель, — съязвил Никита. — Но и это не все.
— Не все… А что еще? — Вопрос прозвучал совсем уж безнадежно.
По лицу Кривицкого было видно, что ему хочется немедленно вскочить и броситься вон из квартиры, чтобы не слышать ответа Никиты.
— Терехина наняла частного детектива, дабы он проследил за Полиной и ее любовником, — безжалостно отчеканил Никита. — И материалы наружного наблюдения попали по назначению — к Олегу.
— М-м-м… — промычал Кривицкий и скривился, будто ему вдруг стало очень больно. — Чтоб я сдох… Но этого в деле нет!
— Еще бы. Терехина не была дурой. Зачем ей светиться? Она всего лишь отомстила чужими руками неверному любовнику, который к тому же лишил ее средств к существованию — выгнал с работы.
— И кто этот частный детектив?
Никита наморщил лоб, словно припоминая, а затем не очень уверенно ответил:
— Какой-то китаец… фамилия у него странная. Хей… Нет, по-моему, Хайхун. Впрочем, хрен его знает! Я фамилии и телефонные номера плохо запоминаю.
— Может, Хайтахун?
— Точно! — делано обрадовался Никита. — Хайтахун! Неплохо бы и его поспрашивать, может, расскажет что-нибудь интересное.
— Поздно спрашивать, — сумрачно ответил Алекс.
— Почему?
— Его убили. Заточкой.
— Кто?!
— Знать бы… Никаких следов.
Никита остро взглянул на Кривицкого и спросил:
— Ну что, ты и дальше будешь утверждать, что Олег покончил жизнь самоубийством?
— Да, буду!
— Вот что мне нравится у ментов, так это их дубовая башка. Ты бьешь по ней, а она даже не гудит. Непрошибаемые личности. Открывай дело, гражданин начальник. Разве непонятно теперь, что все ниточки тянутся к убийству Колоскова. Да, убийству! И кто-то теперь тщательно подчищает следы преступления.
— Нет!
— Это крик души или твердое убеждение?
— Крик души… — тихо ответил Кривицкий, налил себе стопку коньяка и выпил.
— Тебе же к начальству, — заметил Никита.
— А оно и само не просыхает начиная с утра. Переаттестация закончилась, руководящее кресло слегка зашаталось, но все-таки устояло, так что не грех немного расслабиться.
— Ну, тады ой…
Они дружно закурили и какое-то время пытливо присматривались друг к другу — будто виделись в первый раз. «Поверил в мою версию этот змей подколодный или нет? — думал Никита, старательно укрываясь от глаз Кривицкого за облаками табачного дыма. — Алекс далеко не дурак… Он профессионал, а значит, мои слова, не подкрепленные фактами, для него пустой звук. Дружба дружбой, а табачок врозь. Влезть бы ему в мозги… Но полностью довериться Алексу я не могу. Вдруг он «прикормлен» Шервинским? Такого не может быть? Еще как может! Мент тоже человек, и ему хочется жить по-человечески. Да мизерное жалованье не позволяет. Налицо кризис жанра, внутренняя борьба добра со злом, и кто в ней победит, догадаться несложно».
— И что ты решил? — наконец спросил Никита, отправив окурок в пепельницу.
— Ты о чем? — Кривицкий был сама невинность.
— Не прикидывайся простачком!
— Да понял я, понял твой вопрос… на засыпку. Отвечаю честно, как на духу — нет! Дело Колоскова закрыто. Закрыто! Не мной, учти этот момент. С какой стати я полезу в чужой огород? Хочешь возбудить дело по новой — топай к следаку и выкладывай ему свои аргументы. А меня оставь в покое. У меня проблем по горло. Вот еще добавилось два трупа — китаец-детектив и Терехина. И похоже, опять «висяки». Я уже обвешан ими, как новогодняя елка!
— А во лбу звезда горит…
— Не понял…
— Это я классику вспомнил, Александра Сергеевича. Школьная программа. Тебе, товарищ елка, не хватает лишь звезды на макушке. Для полного комплекта. Короче говоря, ты сейчас действуешь по принципу «я не я, и хата не моя». Нехорошо, гражданин начальник. Где же твой патриотизм, сознательность? Наконец, чувство долга?
— При чем тут долг?
— А при том, Алекс! Пока ты тут елку из себя изображаешь, такие же парни, как ты, гибнут в горах Кавказа. И никто из них (заметь — никто!) не считает зазорным взять на себя ответственность за товарища по оружию или прикрыть ему спину, иногда даже ценой своей жизни. А ты тут мне баланду травишь про огород, в который тебе, видите ли, не хочется лезть. Все, выметайся отседа! Иди писать отчеты о новых «висяках». А у меня дел полно.
— Нико, ты что, сбрендил?! Ты что несешь?
— Ах да, таким ты меня еще не видел. Скажи спасибо, что не дал тебе по сопатке. А следовало бы. Совсем вы тут, на гражданке, зажрались. Иди, иди, чего сидишь! Прием закончен. Если будут нужны мои свидетельские показания, вызывай повесткой. Только я расскажу все, как было. И даже больше. И попробуй не занести мои показания в протокол. Вот так-то, гражданин начальник.
— Ну и паразит ты, Нико… — Кривицкий обреченно покачал головой. — Зачем вернулся домой? Служил бы дальше. Глядишь, до полковника дослужился бы, а то и до генерала. Ан нет, здрасте, я ваша тетя, прибыла из Крыжополя погостить годик-другой.
— Не изображай тут плач славянки. Кривицкий, ты крупно влип, но пока еще этого не понимаешь. Это я говорю тебе со всей откровенностью. Поэтому думай быстрее и принимай нужные решения. Иначе загремишь под фанфары.
— Да понял я, понял!
— Ну и?..
— В общем, так: старое дело ворошить я не буду, не стану заводить и новое. Погоди, не перебивай! Но теперь убийства Хайтахуна и Терехиной благодаря твоим показаниям (повестку тебе я выпишу прямо сейчас) будут объединены в одно производство, вести дело буду сам, с привязкой к смерти Колоскова. То есть буду плясать от печки, образно выражаясь. Займусь этим расследованием самым серьезным образом, даю слово. Веришь?
— Придется поверить.
— И последнее: а все ли ты рассказал мне, друг ситцевый?
«Все-таки учуял, что у меня еще есть кое-что! Вот ментовская морда! — не без восхищения подумал Никита. — Но рано, пока рано выкладывать все карты на стол… Покрутись, Алекс, сам, без моей подмоги, может, что и накопаешь. Ведь ты профессионал, в отличие от меня, дилетанта».
— Все, — ответил Никита, стараясь придать своему лицу выражение максимальной честности. — Как на духу.
— Поди, врешь?
Видно было, что Кривицкого не впечатлил этюд, разыгранный Никитой.
— Нет, не вру. Скажем так (если честно), стесняюсь. Просто я пока не готов обосновать свою версию, которая, возможно, совсем глупая. Нужны факты. Буду искать. Поэтому ты иди своим путем, а я — своим. Так будет более эффективно. Тем более что ты профессионал, а я дилетант, и мои умозаключения запросто могут оказаться бреднями.
— Что ж, в твоих словах есть рациональное зерно, — нехотя согласился Кривицкий. — Ну ладно, я потопал. Вот повестка, жду тебя после обеда, к пяти часам.
— Буду как штык. Слушай, оставь мне эти фотки. Может, пригодятся.
— Бери. Только не говори никому, где взял, ежели что.
— Понял. Заметано.
— Бывай…
Кривицкий ушел. Никита убрал со стола и начал одеваться. Мысль, которая вертелась в его голове еще с вечера, вдруг приобрела четкие очертания — а ведь он упустил очень важный момент: до сих пор не побеседовал с первой женой Колоскова! Если кто и питал к Олегу самые нехорошие чувства, так это могла быть только Лизхен.
Она появилась в детдоме достаточно поздно, когда Олег учился уже в девятом классе. И сразу же стала «гвоздем программы». Лизхен была белокурой, с огромными голубыми глазищами, изящной и тоненькой, как тростинка. Может, потому, что долгое время занималась балетом, пока судьба не отобрала у нее родителей — они погибли во время землетрясения под обломками дома. Лизхен как раз на тот момент гостила у своей подружки, и чаша сия ее миновала.
На самом деле ее звали Елизавета, но детдомовские быстро узнали, что она не просто Елизавета, а еще и Францевна — у ее отца были немецкие корни. Так с той поры и пошло — Лизхен да Лизхен… Она не обижалась, что ее имя переиначили на немецкий манер; возможно, Елизавету так звали и родные. Но впечатление на детдомовских пацанов Лизхен произвела неизгладимое. Хорошо воспитанная, вежливая, она казалась истинной принцессой, что очень задевало Полину, которая верховодила всеми детдомовскими девчонками и была больше похожа на атаманшу разбойников, нежели на особу королевских кровей, если судить по ее прозвищу.
Олег запал на Лизхен сразу. И вскоре дал всем понять, что тот, кто этого не понимает, будет иметь большие неприятности. К тому времени в детдоме было два вожака — Нико и Олег, перед которыми тушевались все старшеклассники, поэтому пацаны вздыхали по Лизхен только издалека.
Поначалу она не приняла его ухаживаний, будто знала, чем все закончится. Никите даже казалось, что Лизхен более благосклонна к нему, нежели к Олегу. Но у него тогда была Полина, его идол и фетиш, поэтому томные взгляды Лизхен он попросту игнорировал, хотя был с ней любезен, приветлив и даже галантен.
В конце концов Олег все-таки добился своего — уж очень он был настырным. Лизхен забеременела и выпускные экзамены сдавала с хорошо заметным животиком. А после они поженились — когда Лизхен уже родила. Никита был у них на свадьбе, и ему со стороны показалось, что Олег и Елизавета души друг в друге не чают. Потом Олег поступил в институт, а Лизхен нашла неплохую работу — ведь семью кому-то нужно было кормить; ей предложили место руководителя детской балетной студии в заводском Дворце культуры.
Но семейное счастье Колосковых было недолгим. Правда, он поступил в какой-то мере благородно — оставил Лизхен квартиру и ушел из дома с одним чемоданом, в котором находились его вещи, а затем, насколько Никите было известно, платил ей хорошие алименты. Так что, по идее, она не должна была нуждаться. Замуж Лизхен так и не вышла. Говорили, будто она ударилась в религию — примкнула к сектантам. Что касается ее сына, то Никита о его судьбе ничего не знал, да, собственно говоря, и не интересовался. Ему хотелось выбросить из головы все, что касалось Колоскова и Полины.
Увы, человек предполагает, а Бог или кто-то иной располагает…
Елизавета жила в трехкомнатной квартире родителей Колоскова в Старом центре. Так называлась часть города, где при советской власти была сосредоточена вся политическая и общественная жизнь города — обком и горком компартии, различные общественные учреждения, отделение Госбанка, центральный универмаг, два ресторана, несколько кафе, большой кинотеатр, областная библиотека и дома, где жили в основном «слуги народа» — партайгеноссе разных рангов, профсоюзные деятели, сотрудники КГБ, МВД, а также «жуки» от торговли, получившие квартиры благодаря взяткам или махинациям с обменом.
После перестройки начался строительный бум, и спустя четверть века центр города (почти сплошь небоскребы, сверкающие никелем, тонированными стеклами и дорогими отделочными материалами) сместился к берегу речки, а прежний оказался на периферии, оставаясь в своем мрачном коммунистическом величии — с мраморными колоннами, вычурными портиками, лепниной на фасадах и изрядно пожелтевшей от времени облицовочной плиткой. Когда-то Старый центр блистал, а теперь стал каким-то серым, неухоженным; казалось, что он умер вместе с прежней властью, но до сих пор лежит не погребенный.
Немного поколебавшись, Никита не очень уверенно нажал на кнопку звонка. Дверь была новой, похоже недешевой. Значит, Олег не оставлял в своих заботах свою первую семью — Никита сомневался, что такая дорогая дверь Лизхен по карману.
Спустя какое-то время за дверью послышались шаркающие шаги, и начались «смотрины» — Никиту принялись разглядывать через глазок. Он приятно заулыбался и сделал приветственный жест рукой. По другую сторону двери кто-то тихо охнул (не от испуга ли?), а затем тихий женский голос спросил:
— Вы к кому?
— К вам, Елизавета Францевна, к вам. — Никита почему-то был уверен, что это Лизхен.
— Зачем?
— Лиза, ты не узнаешь меня?
— А что это меняет?
Никита оторопел. Что за фигня?! Или у Лизхен крыша поехала благодаря секте? Святоши хреновы…
— Лиза, это Никита Измайлов. Мне нужно с тобой поговорить.
За дверью воцарилось молчание. Казалось, Лизхен уснула или впала в летаргический транс, потому что не было слышно ни единого шороха, даже дыхания. Никита нетерпеливо топтался перед входом в квартиру, постепенно наливаясь злостью.
Наконец Елизавета заговорила:
— Георг велел никого чужого в квартиру не впускать…
Георг! Кто это? А, вспомнил — сын Олега, Георг Корх. Поди, идею взять себе фамилию матери он вынашивал с детства. Обида на отца, что тот бросил семью, что мало уделял ему времени, и все такое прочее… И потом, уж очень фамилия Корх звучит по-иностранному (хотя на самом деле она исконно русская). А это сейчас очень модно.
В свое время Никита даже в справочниках порылся, чтобы понять происхождение фамилии Корх. Все ребята в один голос говорили, что она немецкая, и только Никита (чисто из упрямства) утверждал обратное. В конце концов он вышел победителем из этого спора, докопавшись, что фамилия Лизхен ведет свое начало от прозвища Корх, означавшего во владимирских, смоленских и курских говорах «кулак».
Скорее всего, Корхом называли того, кто хорошо дрался на кулаках. Была в свое время такая мужская забава — кулачный бой «стенка на стенку». И тем не менее отец Лизхен был на одну треть немцем. Как такое случилось, можно только гадать. В многонациональной России и не такие вещи бывают…
— Лиза, какой же я чужой? — Никита постарался придать своему голосу бархатистую мягкость. — Или ты забыла меня? Вспомни детдом. И тот первый букет, который я подарил тебе, за что потом пришлось двое суток просидеть в изоляторе.
С букетом и впрямь получилась накладка. Поначалу Лизхен приняли в штыки, особенно девочки, которые увидели в ней опасную конкурентку. А пацаны, намеревавшиеся завести с ней дружеские отношения, опасались гнева девчат. Даже Олег, хотя и положил глаз на Лизхен, поначалу не решался пойти против общего мнения. Все девочки считали Елизавету воображалой и обзывали паненкой — возможно, из-за ее белой кожи, совершенно не поддающейся загару.
Никите очень не нравилось такое положение вещей, и однажды он, что называется, учудил. В клубе детдома был танцевальный вечер, стояла великолепная летняя погода — начало июня, и полная луна, ярко высветившая цветущую клумбу перед входом в клуб, подействовала на него как бокал шампанского. Лизхен, как обычно, скромно стояла в уголочке, потому как никто ее не приглашал, хотя танцевала она просто великолепно. Глядя на ее несчастное личико, Никита словно с цепи сорвался. Он выскочил во двор, нарвал с клумбы охапку цветов и вручил их обалдевшей Лизхен. А потом пригласил на танец.
Народ, что называется, выпал в осадок. Музыка играла, но никто не танцевал — все смотрели на пару внутри круга. Под опытным руководством Лизхен Никита выделывал такие па, что сам потом диву давался. С той поры они стали добрыми друзьями, а ледок в отношениях между детдомовцами и Лизхен растаял. Еще бы — сам Нико соизволил дать отмашку на прекращение бойкота.
И все было бы хорошо, но кто-то все-таки заложил Никиту. Ему пришлось выслушать от директора детдома утомительно длинную лекцию на предмет бережного отношения к флоре и фауне, а затем его препроводили в изолятор. Впрочем, этот момент Никиту не сильно огорчил — и для него, и для Олега изолятор был, что называется, родным домом.
— Нико?! — Похоже, до Лизхен только сейчас дошло, кто стоит по другую сторону двери. — Что ж это я… Входи!
Дверь распахнулась, и Никита наконец увидел бывшую жену Олега Колоскова. Увидел — и едва не ахнул от удивления.
Перед ним стояли живые мощи. Лизхен была настолько худа, что, казалось, просвечивала насквозь. Это впечатление еще больше усиливала ее по-прежнему белая кожа. Только теперь из шелковисто-мраморной она стала похожа на мелкую наждачную шкурку на белой текстильной основе.
— Здравствуй, Лиза…
— Здравствуй, Нико…
Никита хотел было поцеловать ее в щеку, да передумал; вдруг такие телячьи нежности ее религия и на дух не приемлет? Но вот глаза у Лизхен остались прежними — два бездонных озерка, в которых светилось голубое небо.
— Проходи… сюда… — Елизавета провела Никиту в гостиную.
Судя по тому, что он увидел, в квартире почти ничего не изменилось с тех времен, как Лизхен и Олег вселились сюда дружной, любящей друг друга парой. Допотопная мебель, тяжелые бархатные портьеры, изрядно потемневшие картины (трудно сказать, подлинники или копии), статуэтки и различные иноземные безделушки (наверное, родители Олега привозили их из заграничных «командировок»), три книжных шкафа, все с подписными изданиями, чешская хрустальная люстра, изрядно потертый ковер на полу… Несмотря на чистоту и порядок, в квартире пахло пылью и кошками. Казалось, время в ней остановилось.
— Ты уже вернулся… с войны? — после некоторой паузы спросила Лизхен.
Она смотрела на Никиту круглыми немигающими глазами — как старая сонная курица.
— Да. Вышел в запас. Я теперь пенсионер.
— Как быстро бежит время…
— Это точно.
— Может, чаю? — оживилась Лизхен. — И потом, у меня где-то есть коньяк…
— Нет-нет, спасибо. Я за рулем.
— Как ты нас нашел?
Нас! Она имела в виду себя и сына. «Не как нашел, а зачем», — подумал Никита. И тут же мысленно пожалел о своем визите в эту юдоль скорби. Что Лизхен может добавить к тем фактам, которыми он располагает? Скорее всего, начнет плакаться в жилетку и рассказывать о своей несчастной судьбе. Но он не исповедник, и отпускать грехи не его миссия.
В этот момент кто-то так сильно цапнул Никиту за ногу, что он даже подскочил на стуле. Глянув вниз, Никита увидел здоровенного котяру черной масти, который смотрел на него с очень нехорошим выражением. Он хотел уже пнуть ногой зверюгу, но тут Лизхен, которая поняла, что привлекло внимание Никиты, строго скомандовала:
— Меф, поди прочь!
Кот с сожалением посмотрел на вторую, не «оприходованную» ногу Никиты и с вызывающей медлительностью пошел в спальню. Уже на пороге он оглянулся, злобно оскалил клыки и тихо прошипел.
«Вот зараза! — подумал ошарашенный Никита. — Такой зверь и загрызть может. Ежели во сне подкрадется. Весу в нем, поди, с пуд. Меф… Уж не Мефистофель ли? Подходящая кличка…»
— Как нашел? Очень просто. Я ведь когда-то у вас гостил. Или ты забыла?
— А… Ну да. Теперь вспомнила.
Снова наступила пауза. Никита не знал, как начать нужный ему разговор, а Лизхен не торопилась помочь ему в этом. Она была неглупой женщиной и поняла, что Никита пришел к ней не просто так, а по какому-то делу. Это он определил по тому, как помрачнели ее глаза — словно небо покрылось тучами.
— А как Жор… как твой Георгий? — наконец спросил Никита, чтобы разрядить неловкое молчание.
Лизхен оживилась.
— Он у меня артист! — сказала она с гордостью.
— Да ну!
Никита и впрямь сильно удивился. О том, что сын Олега избрал себе артистическую карьеру, он услышал впервые.
— Играет в детском театре… на хорошем счету… — Глаза Лизхен очистились и снова засияли первозданной голубизной. — В прошлом году театр выезжал на гастроли в Москву, и там его заприметили. Звонил известный режиссер… забыла фамилию… приглашал в свою труппу.
— Что ж, отлично. Молодец! А где он сейчас?
— На репетиции. Скоро должен быть… — При этих словах в глазах Лизхен мелькнул тревожный огонек, но сразу же и погас.
— Женат?
— Нет! — быстрее чем следовало бы ответила Лизхен. — Для него главное театр, а еще спорт — в школе он занимался акробатикой, а теперь — восточными единоборствами; выступает, между прочим, на первенстве города и области. Сначала Георг хочет состояться как личность.
— Это нормально, — с одобрением кивнул Никита. — Первым делом самолеты, а о девушках — потом.
— Какие самолеты? — удивилась Лизхен.
— Песня такая есть, — ответил Никита.
«Должен ли я сказать ей про завещание? — думал он, искоса посматривая на дверь спальни — не появится ли оттуда злобный Меф, чтобы повторить свою «диверсию». — Нет! Пока не время. А то еще грохнут Лизхен вместе с Жоркой. И тогда их смерть будет на моей совести. Первым делом нужно устранить все угрозы и найти того, кто так искусно водит следствие за нос. Это хитрая и опасная тварь… Да и самому не мешало бы поберечься».
— Вообще-то я к тебе по делу… — наконец решился Никита.
— Я догадалась.
— И как думаешь, по какому именно?
— Неужто что-то связанное с Олегом? — не очень уверенно спросила Лизхен.
Она побледнела еще сильнее, хотя, казалось, куда уж больше.
— Что ж, нужно отдать тебе должное — ты почти угадала. Именно так — связанное. Но запомни: то, что ты сейчас услышишь, не должен знать никто. Слышишь — никто! Это в твоих интересах. Иначе я не дам и ломаного гроша за твою жизнь. И не только за твою, но и за жизнь Георгия.
— Говори, не томи! Я далеко не девочка, поэтому не нужно меня пугать разными страшилками.
— Страшилками, говоришь? Ну-ну… Тебе известно, как погиб Олег?
— Он застрелился.
— И это говоришь ты, женщина, которая знала его куда лучше других? Он что, имел склонность к суициду? Ни в коем случае! Олег был жизнелюб, и тебе это известно не хуже, чем мне. С какой стати ему стреляться? Успешный бизнесмен, денег куры не клюют, вполне здоров, имеет приличный вес в обществе, все его или боятся, или уважают… С какой стати он пустил себе пулю в лоб? Ты таким вопросом не задавалась?
— Нет! — жестко ответила Лизхен. — Для меня он давно умер… когда ушел к этой… — Бранное слово едва не сорвалось с ее уст, но она вовремя сжала свои тонкие сухие губы.
— Однако этот мнимый «покойник» неплохо снабжал и тебя, и своего сына до самой своей смерти, насколько мне известно, — безжалостно сказал Никита.
Казалось, Никиту обожгло холодное как лед, голубое пламя. Лизхен буквально пронзила его взглядом. Ее лицо исказилось, и она вмиг превратилась в бабу-ягу.
— Тебе-то какое дело до моих проблем?! — прошипела она, как потревоженная змея.
— Твои проблемы меня не интересуют, — спокойно ответил Никита. — Просто я хочу знать, кто убил Олега. Для этого мне нужна твоя помощь.
— Олега… убили?! — Лизхен отшатнулась, будто увидела что-то ужасное.
— Именно так.
— Не может быть!
— Доказано.
— Кем?
— Мною.
— Но ведь следователь сказал…
— Следствие велось из рук вон плохо. Следователь не заметил весьма существенные улики.
— А ты… почему ты расследуешь это дело? Ты что, поступил в милицию?
— Милицию уже переименовали в полицию. Нет, я там не работаю. И в уголовном розыске пока ничего не знают про мое открытие. — Никита решил притемнить — лишние знания обременяют человека.
— Тогда я ничего не могу понять… Зачем тебе все это? Или ты, как добрый самаритянин, простил Олегу то, что он увел у тебя невесту?
— Все, что ни есть, к лучшему, — философски ответил Никита. — С годами начинаешь понимать, что жизнь куда как многограннее, нежели думаешь. Полина для меня уже свет отгоревшей звезды.
— Ты не ответил на мой вопрос: зачем тебя потянуло в сыщики? С какой стати? Неужели вспомнил былую дружбу с Олегом и расчувствовался?
— Ни в коей мере. Просто меня наняли. За деньги. У меня, знаешь ли, пенсия не очень… так что подработка как раз кстати. Почему именно я? А кто лучше меня знает… знал Колоскова?
— Кто тебя нанял?
— Извини, но это конфиденциальная информация. Если я проболтаюсь, плакали мои денежки, — соврал Никита для пущей убедительности. — Сама понимаешь, не хочется терять добрый куш.
— Что ж, не хочешь — не говори. Но чем я могу помочь?
— Я хочу задать тебе несколько вопросов.
— Ты считаешь, что я обязана на них отвечать? Я ведь сказала — все, что касается Олега, уже в прошлом. Для меня он давно не существует.
— Пусть так. Не хочешь — не отвечай. — Лицо Никиты стало каменным, а глаза блеснули остро и зло. — Но тогда у меня могут появиться некоторые сомнения и предположения…
— Ты о чем?
— А все о том же, Лизхен. Нежелание помогать следствию можно истолковать по-разному.
— Хочешь сказать…
— Именно так. Кто давно и сильно ненавидел Олега и желал ему смерти? Ты! Могла ли ты нанять киллера? Запросто. Денежки у тебя водились благодаря щедротам Колоскова. Это общеизвестный факт. Так что оплатить заказ у тебя было чем.
— Да как… как ты смеешь?!
— Тихо, тихо… Смею. Частные детективы, знаешь ли, не отличаются излишней щепетильностью. И потом, ты же не хочешь, чтобы я свои предположения выложил ментам — пардон, полицейским? А уж они займутся тобой всерьез. Все нервы поистреплют. Можешь не сомневаться. Это я пришел к тебе как старый добрый друг. Мы ведь с тобой были друзьями, не так ли? Поэтому не нужно становиться в позу и изображать героиню древнегреческой трагедии. Всего несколько вопросов…
Нужно отдать Лизхен должное — она сумела утихомирить обуявшую ее ярость и даже выдавила из себя подобие кривой улыбки.
— Сукин ты сын, Нико, — сказала она тихо. — Вы с Олегом два сапога пара. Для вас главное в жизни цель, а средства для ее достижения сгодятся любые.
Никита промолчал. А что тут скажешь? В чем-то она права.
— Что ты хочешь знать? — спросила Лизхен, после того как состоялся «поединок» взглядами.
— Да, в общем, не так много… Последние месяц-два ты общалась с Олегом?
— С какой стати? Кто он мне? Никто. После развода я с ним не виделась.
— А сын?
— Георг… да, они встречались. Регулярно… — По лицу Лизхен пробежала тень. — Особенно последний год. Поначалу я запрещала Георгу общаться с Олегом, но он вырос… и тут уж я ничего не смогла поделать. — В ее голосе прозвучали горькие нотки.
— То есть Георг сблизился с Олегом. Понимаю, этот вопрос будет тебе неприятен, но я обязан его задать… Скажи мне — только честно! — Георг любил своего отца?
В голосе Лизхен прозвучала неприкрытая ирония:
— Очень…
— Понятно, — сказал Никита и нахмурился. — Георг так и не смог простить отцу, что он вас бросил, но щедрые денежные подачки в какой-то мере примирили его с таким положением вещей. Короче говоря, Георг, натура артистическая, блистательно сыграл роль любящего сына, и Олег ему поверил. Родная кровь, чувство вины, нелады с Полиной и все такое прочее. Как не поверить? Психология в чистом виде.
— Да, сыграл! А почему бы и нет? Я безработная, Георгу платят в театре жалкие гроши, и деньги Олега пришлись очень кстати. Мальчик растет, ему хочется жить не хуже, чем его обеспеченные сверстники… у кого повернется язык винить его в том, что он сошелся с отцом?
«О, женщины! Вы сотканы из противоречий, — подумал Никита. — Минуту назад Лизхен говорила, что была категорически против контактов Георга с отцом, а теперь готова вцепиться мне в глотку, доказывая обратное».
— Согласен, — сказал он, пряча глаза. — Винить Георга не в чем. Но коль уж Олег был с ним столь близок, то не исключен вариант, что он мог рассказать Георгу о своих проблемах… или опасениях. И даже назвать какие-то фамилии. С тобой Георг не делился такими сведениями?
— Нет! Да я бы и не слушала. Я ведь уже говорила, что Олег для меня перестал существовать с той поры, как оставил нашу семью. Спроси у Георга. Может, он что-то знает…
— Мама, это кто?
Сильный, хорошо поставленный голос за спиной заставил Никиту вздрогнуть. Он резко обернулся и увидел невысокого бледного юношу с длинными рыжеватыми волосами. Георг! Юноша был очень похож на Лизхен, только глаза ему достались от отца — темные, глубоко посаженные, с жестким прищуром. Он был одет в джинсовый костюм, светло-голубую рубаху и держал в руках фирменную бейсболку.
— Сынок! — Лизхен вскочила. — Ты вошел так бесшумно…
— Кто это?! — снова повторил свой вопрос юноша. — Или я не предупреждал тебя, чтобы ты никого в квартиру не впускала?
— Предупреждал, предупреждал, а то как же… Только это свой, детдомовский! Это Нико.
— Нико… — Юноша неприязненно смотрел на Никиту. — Ну и что? Наша квартира — не проходной двор для всех твоих детдомовских друзей-товарищей.
Никита решил прийти на помощь Лизхен. Она в этот момент напоминала рыбину, выброшенную на берег, — молча зевала широко открытым ртом, не решаясь возразить своему сыночку, и смотрела на него жалкими глазами, в которых перемешались безграничная материнская любовь, обожание, страх.
— Я тут по делу, Георгий, — строго сказал Никита. — По очень серьезному делу, которое касается и тебя с матерью.
— Да ну? — Георг мрачно улыбнулся. — И каким боком?
— Не боком, а фасадом, — резко ответил Никита, которого уже начала раздражать манера разговора этого пацана.
«Еще молоко на губах не обсохло, а он уже корчит из себя большую цацу! — разозлился Никита. — Вылитый Олег в юности».
— Я расследую убийство твоего отца, — продолжил Никита.
Георг резко отшатнулся назад и побледнел.
— К-как убийство? П-почему убийство? — спросил он, заикаясь от большого волнения. — Он ведь сам!..
— Нет, не сам. Ему помогли. И при этом попытались спрятать концы в воду. Но не получилось. Тебе отец не рассказывал о своих врагах или недоброжелателях?
— Н-не рассказывал… — Юношу все еще трясло. — Он со мной не откровенничал. Кто, кто это сделал?! — вдруг вскричал он, судорожно комкая в руках бейсболку.
— Пока не знаю. Но найду обязательно, — твердо ответил Никита.
— Сыночка, что с тобой?! — возопила Лизхен, бросаясь к Георгу. — На тебе лица нет!
— Отца убили… — продолжал бормотать юноша, глядя куда-то вдаль остановившимся взглядом. — Это невозможно… Я не верю…
— Придется поверить, — сказал Никита.
Неожиданно глаза юноши наполнились слезами, и он, припав к груди матери, зарыдал.
«Эк его торкнуло… — подумал Никита. — А может, он и впрямь отца любил, может, Лизхен выдает желаемое за действительное — что Георг лишь играл роль любящего сына? Ей очень этого хотелось бы…»
— Уходи, уходи! — замахала руками Лизхен. — Разве не видишь — мальчику плохо!
— Понял, понял, ухожу… — кивнул Никита. — Бывайте здоровы…
С этими словами он едва не на цыпочках покинул квартиру Елизаветы. Георг по-прежнему лил слезы, только теперь уже на диване, зарывшись лицом в подушку.
Уже усаживаясь в машину, Никита вдруг застыл на некоторое время, словно в трансе, и наморщил лоб. Ему показалось, что во время разговора с Георгом он упустил некую очень важную и весьма существенную деталь. Но, как Никита ни напрягал свой мозг, выяснить, что она собой представляет, он так и не смог.
