Книга: Меченые злом
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13

Глава 12

Слежку за собой Саюшкин вычислил уже на следующий день после посещения бара "Волна". Это произошло совершенно случайно – как для него, так и для тех, кто за ним следил. Случайность нередко может разрушить самый замечательный план, который должен приводится в действие весьма квалифицированными исполнителями.
Но двое топтунов, выпущенных на след Лехи верным наперсником содержателя "малины", не были большими профессионалами наружного наблюдения, а потому вполне естественно, что они столь скоро дали маху.
Утром голова Лехи, вследствие угощения Микиты и швейцара Шулики, напоминала потревоженный пчелиный улей. Ясность мыслей не появилась даже тогда, когда он выпил холодной минералки. Симптомы были тревожными и даже болезненными – к голове Саюшкин боялся дотронуться – а потому, глядя затуманенным взглядом на лохматого, заросшего щетиной хмыря, пялившегося на него из глубины старого облезлого зеркала, он показал ему язык и послал куда подальше. От такой пикировки с безмолвным собеседником ему даже полегчало.
Проснулся Саюшкин поздно. В квартире он был один (Верка завеялась куда-то с утра пораньше), а потому первой мыслью вора стало желание не только потушить похмельный огонь, сжигающий его изнутри, но и перекинуться с кем-нибудь словом. Вода, пусть и минеральная, и зеркало в ванной для таких целей, конечно же, не годились, и Леха, не долго думая, направился в одно весьма примечательное место, которое местные пролетарии облюбовали еще в пятидесятые годы.
Это была агитплощадка, выполненная по указанию какого-то шибко грамотного в исторических науках партийного бонзы в виде миниатюрного римского амфитеатра. Она находилась в крохотном, но густом и очень удачно расположенном скверике – от него было рукой подать до двух винных магазинов и пивного ларька.
Затарившись горячительной продукцией, пролетарии и примкнувшие к ним деградированные элементы, тунеядцы и пьяницы чинно, словно римские патриции, рассаживались на скамьях, поднимающихся уступами, и начинался гудеж, длившийся практически круглые сутки. По счастливой случайности даже общественный туалет, весьма необходимый в застолье, располагался рядом, в том же скверике.
Теперь агитплощадка представляла собой развалины былой благопристойности.
Деревянные бруски, исполнявшие роль сидений, умыкнули – скорее всего, шашлычники на дрова, от металлических поручней остались одни гнезда в бетоне – это уже постарались вездесущие сборщики металлолома, а раковина сцены носила следы многочисленных поджогов и напоминала обугленное решето, заплетенное вьющимися растениями.
Тем не менее, внутри амфитеатра царила просто-таки невероятная чистота. Другой бы удивился – это при нашем всеобщем свинстве! – но Саюшкин знал, что агитплощадку по утрам убирают бомжи. И вовсе не ради высоких идеалов, о которых им когда-то вещали здесь же, со сцены, записные коммунистические агитаторы, или вследствие проснувшегося самосознания, а по причине совершенно прозаической.
Дело в том, что посетители этой "общественной" распивочной считали неприличным сдавать пустую посуду. Чем и занималась небольшая, крепко сбитая группа бомжей.
Чтобы не потерять "клиентов", – кому понравится сидеть среди мусора и дерьма? – а значит и довольно приличный заработок, деклассированные личности создали строго лимитированное по численному составу сообщество и составили график уборок, соблюдающийся с невероятной пунктуальностью и строгостью.
В общем, "Черная кошка" (так прозвали агитплощадку еще отцы современных выпивох) функционировала с завидной стабильность и в любое время года, исключая совсем уж ненастные дни.
Говорили, что свое название этот мини-театр социалистического фарисейства под открытым небом получил буквально на следующий день после открытия. В те далекие послевоенные времена в городе существовало много различных банд, одна из которых называлась "Черная кошка". Какой-то шутник за день до торжественного открытия агитплощадки в ночное время нарисовал углем на свежевыкрашенной белилами ракушке сцены огромного черного кота с усами метровой длины.
С той поры к ней название и приклеилось. Намертво. А черный котище, как его ни уничтожали, регулярно появлялся на ее стенах при всех коммунистических правителях.
День выдался сухим и солнечным, потому "Черная кошка" не пустовала. Высокие трибуны защищали посетителей злачного заведения под открытым небом от ветра, и в амфитеатре было уютно и тепло. Саюшкина встретили приветственными возгласами. Он считался здесь своим человеком.
– Пришоединяйшя, – пригласил его старый шаромыжник Муха, худой и облезлый, как мартовский кот, широко улыбаясь большим беззубым ртом; он шепелявил. – Мы тут азовшкую кильку доштали – пальчики оближешь. Швежего прошола.
– Ты принес пиво!? – обрадовался компаньон Мухи, круглолицый Пятак; у него была абсолютно лысая голова с блестящей кожей шафранового цвета. – Ну, лафа, чтоб я так жил!
– И водку… – Леха поставил на бетонную ступеньку полиэтиленовый пакет с бутылкой водки и немудреной закуской, а также двухлитровый пластиковый баллон с пивом – Этого добра у нас завались. Мы тут самогонкой разжились клевой. Полная трехлитровая бутыль, – вступил в разговор Фигарь, нескладный мосластый тип с неподвижным ледяным взглядом, достающим до печенки. – А вот пиво в самый раз. После тюльки жажда мучит.
Саюшкин немного побаивался этого бомжа, не похожего на других. Впрочем, Фигарь был скорее бич – бывший интеллигентный человек, нежели бездомный бродяга. У него имелась даже однокомнатная квартира – голые стены, колченогие табуреты, стол-инвалид и кровать с панцирной сеткой, застеленная вместо покрывала переходящим красным знаменем победителей соцсоревнований, от времени и грязи ставшим коричневым и лоснящимся.
В свое время Фигарь окончил юридический институт и работал в милиции, но его оттуда с треском выперли за какие-то крупные прегрешения; хорошо, что не посадили. Через некоторое время бывший мент, превратившийся в безработного, спился, от него ушла жена, забрав все ценные вещи и мебель, а соседи перестали подавать руку. Леха не доверял Фигарю и старался встречаться с ним пореже.
Саюшкину полегчало только после второй порции. Пили из хлипких бумажных стаканчиков – дань новому времени. Тюлька и впрямь оказалась выше всяких похвал: довольно крупная, жирная, малосольная, с неповторимым запахом морской свежести.
Леха расслабился и кейфовал, развалившись на подстилке из остатков большого картонного ящика. Собутыльники о чем-то неторопливо болтали, натужно жужжали вялые осенние мухи, которых едва не летняя теплынь выгнала из щелей и дупел, куда они прятались от ненастья и ночных холодов, а в небе порхали какие-то птички, собираясь в стайки для отлета в заморские края. Голова стала восхитительно пуста и легка словно пушинка, а жизнь казалась не только сносной, но даже радостной.
– У тебя проблемы? – с нарочитой небрежностью спросил Фигарь, облизывая жирные от тюльки пальцы.
– С чего ты взял? – насторожился Саюшкин.
От сонного, расслабленного состояния не осталось и следа. Он поднял глаза на Фигаря.
Тот осклабился, но его пустой, ничего не выражающий, взгляд невольно вызывал душевный трепет. Казалось, что бывший мент вставил в глазницы непрозрачные линзы.
И тем не менее, Леха по прежним встречам знал, что опустившийся дальше некуда Фигарь подмечает малейшие детали в окружающей обстановке. Даже в таком состоянии он до конца не растерял навыки сыщика, за годы работы в угрозыске въевшиеся в кровь и плоть.
– Да так… Наверное, показалось… – Бывший мент потянулся до хруста в костях. – Плеснуть? – Он взял в руки бутыль с самогоном.
– Не надо. Что тебе показалось? – не отставал Саюшкин.
– Значит, в этот раз не желаешь составить компанию. – Фигарь будто и не слышал вопроса.
– Придется в гордом одиночестве… – Он налил себе полстаканчика. – Фирменный продукт.
– Бывший мент выпил врастяжку и крякнул. – Забористый… блин! Муха, подай огурец!
Мерси, – поблагодарил он не без галантности.
Фигарь с хрустом разгрыз большой соленый огурец, порыжевший еще в поле.
– Что характерно, времена давно изменились, а социалистический принцип засолки овощей сохранился, – продолжил он, с философским видом рассматривая огрызок огурца.
– Кто бы мне сказал, где такие лапти произрастают? Почему их не отдают свиньям на корм, а складывают в бочки? Ведь огурцы внутри пустые.
– Это называется переходный период, – объяснил Саюшкин. – Чтобы народ, случаем, не объелся маленькими и вкусными капиталистическими корнишонами.
Он больше не стал просить бывшего мента растолковать его загадочный и тревожный намек. Неужели по мне видно, что я волнуюсь? – подумал Леха с раздражением. Нужно прекращать этот мандраж. Иначе можно из-за нервов здорово и совсем некстати влипнуть.
– В самое яблочко, – с удовлетворением прищурился Фигарь. – Я бы никогда не додумался.
А ты парень не промах. Котелок у тебя варит.
– Ага, это Балабаниха варит, зараза! – возбужденно и радостно вмешался в разговор Пятак.
– У нее такая ханка… во! – Он показал большой грязный палец. – Бля буду!
Он был глуховат и из-за этого физического недостатка часто попадал впросак.
– Глухая тетеря… – Фигарь потрепал Пятака по плечу. – Лакай, братан, пока жив! На наш век пойла хватит. А после нас хоть потоп.
– Пашпорт надо получить, – сказал, что называется, ни к селу, ни к городу, Муха, до этого сидевший в задумчивости. – Ходил в ателье, чтобы фотки шделали, так они меня выгнали.
Я что, не человек!?
– Зачем тебе паспорт, орясина? – удивился Фигарь. – Когда сдохнешь и без документов зароют.
– Ты умный мужик, а говоришь глупошти. Мне пеншию обещали дать. А без документов там никак.
– На кой ляд тебе пенсия? Ты пропьешь ее за один день.
– А я, может, хочу! И никто мне не запретит. У меня и медали были… за труд. Не веришь?
– Эка невидаль – медали! – саркастически ухмыльнулся бывший мент. – Их сейчас на рынке продают. На вес. Бери, сколько душа твоя желает.
– Замолчи! – крикнул Муха, стиснув кулаки. – Не шмей! Я работал! Был передовиком! У меня шемья была… дети… – Пьяная слеза покатилась по закаменевшим морщинам его лица. – Я был как вше…
– Ты чего это, друган!? – встревожился Пятак. – Болит что?
– Болит… – глухо сказал Фигарь. – Душа у него болит. Или что там еще осталось… Пропади оно все пропадом!
Саюшкин тоже пригорюнился. За компанию. Чтобы спрятать от всех где-то внутри торжествующий живчик, который, пританцовывая, орал: "А я не такой! А у меня скоро бабок будет валом! И уеду я отсюда… далеко! И-эх! Пропадай моя телега, я куплю себе авто!" – Леха, а ты не хочешь в туалет сходить? – спросил Фигарь спустя некоторое время.
За этот час они успели с горя пропустить по паре стаканчиков, и теперь весь мир казался Саюшкину сплошным праздником – нет, скорее карнавалом, как в Рио-де-Жанейро – на котором он был главной фигурой. Даже злость на Верку поутихла, растаяла, и Леха начал всерьез подумывать, как наладить с нею прежние отношения.
– Нет, – беззаботно ответил собачий вор. – Я ведь пиво почти не пил.
– А ты сходи, парнишка. Очень советую.
– С какой стати? – Леха с удивлением воззрился на бывшего мента.
– Ты умеешь держать себя в руках? – вопросом на вопрос ответил Фигарь.
Он был таким серьезным, что Саюшкину вдруг стало не по себе.
– Ну… наверное…
– Тогда соберись и выслушай, что я тебе скажу. И ни в коем случае не дергайся! Сиди смирно, не верти головой, смотри на меня и улыбайся. Понял?
Фигарь сказал это негромко – так, чтобы услышал только Леха.
– Да, – кивнул Саюшкин. – Понял.
На самом деле он ничего не соображал. Но мрачный взгляд бывшего мента не сулил вору ничего хорошего, а потому Леха сразу отрезвел.
– За тобой следят, парнишка, – просто и буднично сказал Фигарь.
Саюшкин как будто и не удивился. И даже не дернулся. Он сидел, глядя на собеседника каким-то отмороженным взглядом. Нет, Леха не был твердокаменным и уравновешенным как советский разведчик Штирлиц. Он просто закаменел. И не столько от неожиданности, сколько оттого, что его самые худшие предположения начали сбываться.
– Ты чего молчишь? – спросил бывший мент.
– Кто-о-о? – наконец длинно выдохнул вор.
– Двое деловых. Так, ничего особенного. Мелюзга. Однако "перо" вставить в бок могут запросто. Я их не знаю, говорю из собственно опыта. Судя по внешнему виду, это мелкие, но очень опасные пакостники. Они глаз с тебя не сводят. Это меня и насторожило.
– Где… они?
– Не торопись. Покажу чуть позже. Только не вертись, ради Бога! Видишь ли, я еще сам до конца не уверен. – Фигарь выглядел озабоченным. – Потому и прошу тебя сходить в туалет.
– Зачем?
– Ну и вопрос… За тем самым. Только чтобы все было натурально! Теперь ты понял?
Саюшкин кивнул. До него, наконец, дошел замысел бывшего мента. Он поднялся и, как механическая кукла, с трудом переставляя негнущиеся ноги, потопал к выходу…
Возвратился он быстро. Его трясло, хотя Леха старался держаться бодро и независимо. В туалете, напоминающем выгребную яму, он и впрямь помочился – от страха, хотя ему совсем недавно вовсе этого не хотелось. Но рядом справляли нужду мирные, к тому же знакомые бомжи, до того грязные и вонючие, что даже туалетные миазмы не могли заглушить исходящее от них амбре.
– Ну, как? – спросил он шепотом, косясь на Муху и Пятака, которые из-за чего-то затеяли свару и спорили, воинственно размахивая руками.
– А вот теперь я уверен, – так же тихо ответил Фигарь. – Едва ты вышел, как они бросились за тобой, сломя голову. Дилетанты… – Презрительная ухмылка перекосила его длинное угловатое лицо. – Сейчас они снова здесь. Явились, не запылились.
– Где?
– Сзади, слева от тебя. Один коренастый, в синей куртке. Второй рыжий, повыше. Пиво пьют. Во что ты вляпался, Леха?
– Не твое дело! – огрызнулся Саюшкин.
– Как скажешь, – спокойно согласился бывший мент. – Меньше знаешь – крепче спишь. Я лучше выпью. Этот поганый мир не для меня. Выпью – и отрублюсь. Чтобы его не видеть.
А завтра снова… и снова… и снова… Пока не сдохну. Вы, голодранцы, золотая рота, закройтесь! – прикрикнул он на раздухарившихся Муху и Пятака. – Наливай да пей – вот мой девиз. Как он тебе? – спросил у Лехи.
Но вор не слышал его слов. Он успел рассмотреть своих преследователей, и пребывал в полном ступоре.
В мыслях Саюшкин уже простился с жизнью.
Назад: Глава 11
Дальше: Глава 13