Фермер

Стор Джиндибел бежал трусцой по сельской дороге по другую сторону Университета. Люди Второго Основания обычно не практиковали путешествия в фермерский мир Трантора Случалось, конечно, но если уж они ездили, то недалеко и ненадолго Джиндибел представлял собой исключение, и в свое время сам удивлялся этому.

Удивление вызвало исследование собственного мозга, что поощрялось, в особенности для Оратора. Их мозг был одновременно и оружием, и мишенью, и они держали защиту и нападение в хорошо отточенном состоянии.

Джиндибел решил, к своему собственному удовлетворению, что одна из причин его отличия от других была в его происхождении с планеты более холодной и обладающей большей массой, чем многие другие планеты. Когда мальчиком он был взят на Трантор (сетью, что была раскинута агентами Второго Основания по всей Галактике в поисках талантов), он очутился в поле меньшей гравитации и в восхитительно мягком климате. Вполне естественно, что ему было гораздо приятнее бывать на воздухе, чем многим другим.

В ранние годы на Транторе он сознательно развивал свой хилый мелкий костяк и боялся, что жизнь в мягком климате сделает его еще более слабым. Он предпринял серию упражнений для саморазвития, которые, хотя и не изменили его телосложения, но дали выносливость и хорошие дыхание. В эти упражнения входили долгие прогулки и пробежки, по поводу чего кое-кто из Совета Ораторов злословил, но Джиндибел не обращал внимания на их перешептывания.

Он действовал по-своему, несмотря на то, что был из первого поколения. Все прочие в Совете Ораторов были из второго или третьего, их отцы и деды были членами Второго Основания. И все они были старше его. Стоило ли удивляться перешептываниям?

По заведенному давно обычаю, мозг всех ораторов был открыт (предположительно полностью, хотя редкий Оратор не оставлял какой-то личный уголок – разумеется, надолго это не удавалось), и Джиндибел знал, что они были завистливы. И они это знали. Точно так же Джиндибел знал, что его позиция была оборонительной, и в тоже время сверхскомпенсированной честолюбием. И они это знали.

Мысли Джиндибела вернулись к причинам его путешествия в глубинные районы, он провел детство в родном мире, обширном и развивающемся, с многообразием пейзажей, на плодородной равнине, окруженной самыми прекрасными, как ему казалось, горными грядами. Те были невероятно эффектны суровой зимой. Он вспомнил свое прошлое и радости далекого теперь детства. Они часто снились ему. Как же он мог теперь ограничивать себя несколькими десятками миль древней архитектуры?

Он с пренебрежением осматривался, пока бежал. Трантор был мягким и приятным миром, но он не был ни сильным, ни прекрасным. Он был фермерским миром, но плодородным он тоже не был. Возможно, это было одним из многих факторов, сделавших Трантор административным центром сначала союза планет, а потом Галактической Империи. Не было сильного толчка, чтобы он стал чем-нибудь другим.

После великого Разграбления только одно дало Трантору возможность развиваться – его огромные запасы металла. Планета была громадным рудником, снабжавшим добрую полусотню планет дешевыми сплавами стали, алюминия, титана, меди, магния, возвращая таким образом все, что он скопил за тысячелетия, транжиря свои запасы в сотни раз быстрее, чем они в свое время накапливались.

Здесь все еще оставались громадные запасы руд, но они находились под землей, и их трудно было добывать. Фермеру-хэмиш (которые никогда не называли себя транторианцами и рассматривали это слово как зловещее, и поэтому члены Второго Основания сохраняли его для себя) все более и более неохотно имели дело с металлом. Суеверие, не иначе.

Дурачье! Тот металл, что оставался под грунтом, мог отравить почву и еще более понизить ее плодородность. Но, с другой стороны, плотность населения была мала, и земля поддерживала людей. И какая-то торговля металлом все-таки еще продолжалась.

Взгляд Джиндибела обежал горизонт. Трантор был геологически живой, как почти все обитаемые миры, но прошло по меньшей мере сто миллионов лет после главного геологически образующего периода Возвышенности съелись до мелких холмов, да и те, в основном, были выравнены во время великих периодов металлопокрытия Трантора.

На юге тянулся берег Столичной Бухты, за ним – Восточный океан. То и другое было восстановлено после разрушения подземных цистерн.

На севере расположились башни Галактического университета, скрывавшие относительно приземистую, но обширную библиотеку (большая часть которой находилась под землей), а еще дальше на север – остатки императорского дворца.

По другую сторону раскинулись фермы, построенные как попало. Он бежал мимо коров, коз, цыплят – на всех фермах было множество самых разнообразных домашних животных. Они не обращали на Джиндибела ни малейшего внимания.

Джиндибел подумал, что нигде в Галактике он не увидел бы таких животных и что нет двух миров, где они были бы одинаковыми. Он вспомнил коз у себя на родине и собственную ручную козу, на чьем молоке он вырос. Они были гораздо крупнее и решительнее, чем мелкие и задумчивые образцы, завезенные на Трантор после Великого Разграбления. В противоположность другим обитаемым планетам, здесь один и тот же вид животных разделялся на бесчисленные породы – по мясу, молоку, шерсти и тому, что там они еще давали.

Как обычно, ни одного хэмиш не было видно. Джиндибел чувствовал, что фермеры избегают попадаться на глаза тем, кого они называют «скаулерами» – видимо, искаженное «сэлер» – ученый, «грамотей».

Джиндибел взглянул на солнце Трантора. Оно спокойно висело в небе, но жар его не был изнуряющим. В этом месте, на этой широте, всегда было тепло.

Джиндибел даже скучал иногда по укусам мороза – или ему это просто казалось. Он никогда больше не бывал на своей родной планете. Возможно, сам не хотел, боясь утратить иллюзии детства.

Возникло приятное ощущение напряженных мышц, он решил, что бежал достаточно долго, и, глубоко дыша, перешел на шаг Необходимо быть готовым к предстоящему заседанию Совета и решающим переменам в политике, к новой позиции понимания растущей опасности от Первого Основания и чего-то еще, что положит конец роковой уверенности в «безукоризненной работе» плана. Когда же они поймут, что эта безукоризненность – верный признак опасности?

Если бы это предложил не он, а кто-нибудь другой, то дело наверняка прошло без затруднении. Но в данном случае затруднения будут, хотя дело все равно должно пройти, потому что старый Шандисс поддержал его и, без сомнения, будет поддерживать. Он не захочет войти в историю как Первый Оратор, при котором Второе Основание захирело.

Хэмиш!

Джиндибел вздрогнул. Он уловил далекий усик мысли задолго до того, как увидел самого человека. Это был мозг хэмиш-фермера, грубый и негибкий.

Джиндибел осторожно отступил от этого мозга, оставив лишь самое легкое, неопределимое прикосновение.

Политика Второго Основания была очень тверда в этом отношении. Фермеры были невольным щитом для Второго Основания. Их нужно было оставлять в неприкосновенности, насколько это возможно.

Но те, кто приезжал на Трантор для торговли или как туристы, никогда не видели никого, кроме фермеров, да, иной раз, редких ученых, живущих мыслями о прошлом.

Удалить фермеров или оказать давление на их простодушие – означало стать более заметным, что привело бы к катастрофическим последствиям. (Это была одна из классических демонстраций для новичков в университете.

Первоисточник показал ужасающее Отклонение, когда мозг фермеров даже очень слабо искажался удивлением).

Джиндибел увидел. Да, конечно, это был фермер, самый настоящий хэмиш. Он был почти карикатурой на транторианского фермера – высокий, широкоплечий, темноглазый и темноволосый, в грубой одежде, с голыми руками, он шел неуклюжими большими шагами. Джиндибел почувствовал как от фермера исходит запах хлева. Не следует выражать презрение, решил он. Прим Палвер не гнушался играть роль фермера, когда это было необходимо для его планов.

Какой уж фермер был из него – маленького, толстенького, мягкого? Юную Аркадию одурачил его мозг, а не тело.

Фермер подходил к Джиндибелу, спотыкаясь и явно нацеливаясь на него. Что-то заставило Джиндибела нахмуриться: ни один хэмиш, ни мужчина, ни женщина, никогда не смотрели на него так. Даже дети отбегали и поглядывали издалека.

Джиндибел не сбавил шага. Здесь хватит места, чтобы пройти мимо фермера, не глядя, и это было самое разумное.

Джиндибел взял в сторону, но фермер не собирался пропускать его Он остановился, расставив ноги, и раскинул длинные руки, как бы перегораживая дорогу.

– Нет! – сказал фермер. – Ты быть грамотей?

Джиндибел при всем старании не мог избавиться от ощущения волны драчливости в приближающемся мозгу. Он остановился. Нечего было думать, чтобы пройти мимо без разговора, что, вероятно, будет само по себе нелегкой задачей.

Обычный быстрый и легкий обмен звуками, впечатлением и мыслью, что включалось в общение между людьми Второго Основания, здесь должно было замениться утомительным обращением к одной комбинации слов, все равно, что поднимать камень плечом, а лом отложить в сторону.

Джиндибел сказал спокойно, стараясь не выражать эмоций:

– Да. Я ученый.

– Ха! Ты грамотей. Мы что, говорить по-иностранному? Разве я не видеть, что ты грамотей? – Он наклонил голову в насмешливом поклоне. – Такой как ты быть – маленький, высохший, курносый.

– Чего ты хочешь от меня, хэмиш-мужчина? – спросил Джиндибел, не двигаясь.

– Я быть назван Референт. А Кэрол – мое предшествующее имя – Его акцент был заметно хэмишским. «Р» звучало раскатисто.

– Чего ты от меня хочешь, Кэрол-Референт? – спросил Джиндибел.

– А как быть твое название, грамотей?

– Какая разница? Можешь продолжать называть меня грамотеем.

– Если я спрашиваю, значит, я получать ответ, маленький, курносый грамотей.

– Ну, ладно, меня зовут Стор Джиндибел. А теперь я пойду по своим делам.

– Что быть твои дела?

У Джиндибела ощетинился затылок. Тут были другие мозги. Ему не нужно было оглядываться, он знал, что позади него еще трое хэмиш. А на некотором расстоянии были еще. От фермера распространялся резкий запах.

– Мое дело, Кэрол-Референт, явно не твое.

– Ты так говорить? – Референт возвысил голос. – Парни, он говорить, что его дело быть не наша.

Позади Джиндибела раздался смех, и чей-то голос произнес.

– Правильно он быть, потому что его дело лезть в книги и ползать по ним зря, и это тошнит настоящего мужчину.

– Однако это моя работа, – твердо ответил Джиндибел. – А теперь я пойду заниматься ею.

– Как ты сделаешь это, крошка-грамотей?

– Пройду мимо тебя.

– Ты попробовать? Ты не боишься останавливающей руки?

– Рук всех ваших парней? Или только твоей? – Джиндибел внезапно перешел на грубый диалект Хэмиш. – Ты не испугаешься одного?

Строго говоря, ничто не побуждало его к такой манере, но это могло остановить массовую атаку, а остановить ее было необходимо, чтобы не вызывать еще большей невежливости по отношению к нему.

Это сработало. Референт понизил тон.

– Если быть испуган книжником – это быть дураком. Эй, парни, дать место.

Стать назад и пустить его пройти, чтобы он видеть, как я бояться одного.

Референт поднял свои громадные руки и развел их. Джиндибел не боялся, что фермер может быть знаком с кулачным боем, но случайный удар пропустить не хотел.

Джиндибел осторожно подошел, быстро и деликатно обработал мозг Референта.

Не сильно, легко прикасаясь, нечувствительно, но достаточно, чтобы замедлить рефлексы в решающий момент. Затем – умы остальных, собравшихся теперь целой толпой. Мозг Оратора Джиндибела виртуозно метался взад и вперед, не задерживаясь нигде, чтобы его работа не была замечена, но достаточно долго для того, чтобы обнаружить что-то полезное.

Он двинулся к фермеру по-кошачьи осторожно, зная наверняка, что никто не вмешается.

Референт ударил внезапно, но Джиндибел увидел двигательный сигнал в мозгу фермера раньше, чем напряглись мускулы фермера, и шагнул в сторону. Кулак пронесся со свистом, но мимо. Джиндибел остался невредим. Все остальные одновременно выдохнули.

Джиндибел не старался парировать или нанести ответный удар – парировать ему было бы трудно, а возвращать «должок» – бесполезно, потому что фермер перенес бы его, не моргнув.

Он мог только маневрировать, заставляя фермера промахиваться. Может, это сломает фермера морально, чего не даст прямое сопротивление.

Референт с рычанием ударил. Джиндибел был готов и отскочил в сторону равно настолько, чтобы фермер промахнулся. Снова удар, и снова промах.

Джиндибел чувствовал, что его собственное дыхание начинает усиливаться до свиста, физические усилия были малы, но ментальные, направленные на контроль фермерского мозга, были чудовищно велики и трудны. Долго ему не продержаться.

Он сказал как можно спокойнее, одновременно стараясь возбудить в минимальной степени тот суеверный страх, который фермеры питали к ученым:

– А теперь я пойду по своим делам.

Лицо Референта исказилось от ярости, но он не двинулся. Джиндибел чувствовал его мысли. Маленький грамотей исчезал, словно по волшебству.

Джиндибел чувствовал страх фермера. Сейчас этот страх станет сильнее, и…

Но ярость хэмиша перехлестнула осторожность.

– Парни! – закричал Референт. – Грамотей танцевать. Он нырять на цыпочках и презирать правила честных хэмиш – удар за удар. Хватать его. Держать его.

Держать его. Пусть он будет первобьющим, я быть последнебьющим.

Джиндибел обнаружил брешь среди тех, кто теперь окружал его. Единственным выходом для него было расширить брешь, чтобы пробиться сквозь нее и бежать, веря в свои силы и способность притормозить всех фермеров. Он увертывался в стороны, мозг его трещал от усилий.

Но это не сработало. Их было слишком много, а необходимость придерживаться правил транториан обязывала.

Он почувствовал на своих руках чужие пальцы. Его держали.

Он мог бы вмешаться в несколько мозгов. Но это было недопустимо, его карьера была бы погублена. Но его жизнь – его собственная жизнь висела сейчас на волоске.

Как же все это произошло?

Собрание Совета было неполным.

Если Оратор опаздывал, ждать было непринято. Сегодня, думал Шандисс, Совет во всяком случае не настроен ждать. Стор Джиндибел был самым младшим и недостаточно осознавал этот факт. Он действовал так, словно юность сама по себе была добродетелью, и пренебрегал возрастом тех, кто знал больше.

Джиндибел не был популярен среди других Ораторов. Строго говоря, он не пользовался любовью даже у самого Шандисса. Но популярность была здесь ни при чем.

Делора Деларме нарушила задумчивость Шандисса. Она смотрела на него большими голубыми глазами, ее круглое лицо с привычным невинным и дружелюбным выражением маскировало – от всех, кроме членов Второго Основания ее ранга – острый ум и дьявольскую сосредоточенность. Она спросила с улыбкой:

– Первый Оратор, долго мы будем ждать?

Официально собрание еще не началось, поэтому она могла начать разговор, хотя другие ждали, чтобы Первый Оратор заговорил первым, в соответствии с его званием.

Шандисс посмотрел на нее обезоруживающе.

– Обычно мы не ждем, Оратор Деларме, но поскольку Совет собрался послушать именно Оратора Джиндибела, можно не столь строго следовать правилам.

– Где же он, Первый Оратор?

– Этого я, Оратор Деларме, не знаю.

Деларме оглядела всех. Здесь присутствовал Первый Оратор и, видимо, одиннадцать других. Всего должно было быть двенадцать. В течении пяти столетий Второе Основание расширяло свою мощь и свои обязанности, но все попытки расширить Совет за пределы двенадцати провалились.

Спикеров было двенадцать после смерти Селдона, когда второй Первый Оратор (Селдон всегда считался первым в списке установил это, и теперь все еще оставалось двенадцать.

Почему двенадцать? Это число легко делилось на две группы. Число было достаточно мало для совещания в целом и достаточно велико, чтобы работать в подгруппах. Большее число было бы слишком громоздким, меньшее – слишком негибким.

Таковы были объяснения. В сущности, никто не знал, почему было выбрано именно это число или почему его нельзя было изменить. Второе Основание могло считать себя рабом традиций.

Все это промелькнуло в голове Деларме, когда она переходила взглядом от лица к лицу, от мозга к мозгу, а затем ядовито посмотрела на пустое сиденье – младшего.

Она была удовлетворена тем, что ни у кого не было симпатий к Джиндибелу.

Молодой человек – она всегда это чувствовала – обладал очарованием сороканожки, а иметь дело с ним было столь же приятно, как с сороканожкой.

Только его бесспорные способности и талант удерживали остальных от открытого предложения созвать суд и исключить его (за всю пятисотлетнюю историю Второго Основания только два Оратора были обвинены – но не осуждены).

Однако столь явное пренебрежение к собранию Совета было хуже, чем преступление, и Деларме с удовольствием ощущала, что настроение Ораторов склоняется скорее к суду, чем к замечанию.

– Первый Оратор, – сказала она, – если вы не знаете, где Оратор Джиндибел, я буду рада сообщить вам это.

– Да, Оратор.

– Кто из вас не знает, что этот молодой человек – она говорила о нем без всякой почтительности, и это, конечно, было замечено всеми, – постоянно ищет работу среди хэмиш? Что это за работа, я не спрашивала, но сейчас он у них, и его отношения с ними явно более важны, чем присутствие на этом Совете.

– Я уверен, – сказал другой Оратор, – что он просто гуляет или бегает.

Деларме снова улыбнулась. Это ей ничего не стоило – радостно улыбнуться.

– Университет, библиотека, дворец и весь окружающий их район – наши. Это немного по сравнению со всей остальной планетой, но для физических упражнений места тут достаточно, я думаю. Первый Оратор, может быть, начнем?

Первый Оратор вздохнул про себя. Он имел достаточно власти для того, чтобы заставить Совет ждать, или даже отложить заседание до появления Джиндибела.

Но Первый Оратор не мог уверенно руководить хотя бы без пассивной поддержки других Ораторов, и раздражать их было неразумно. Даже Прим Палвер был вынужден время от времени прибегать к лести. К тому же, отсутствие Джиндибела было неприятно и самому Первому Оратору. Молодому Оратору пора понять, что он не сам себе закон.

И теперь, поскольку Первый Оратор говорит первым, он сказал:

– Начнем. Оратор Джиндибел представил поразительные выводы из информации первоисточника. Он уверен, что существует некая организация, поддерживающая план Селдона более эффективно, чем мы, и делающая это для своих собственных целей. Следовательно, мы, по его мнению, должны узнать о ней побольше – в целях самозащиты. Вы все были информированы об этом, и это заседание должно было дать нам возможность задать вопросы Оратору Джиндибелу, чтобы привести нас к какому-то решению относительно политики Второго Основания на будущее.

В сущности, он мог и не говорить так много, поскольку держал свой мозг открытым, так что все и так знали. Он говорил просто из вежливости.

Деларме быстро оглянулась вокруг. Остальные десять ораторов решили позволить ей играть роль особы, высказывающейся против Джиндибела.

Она заявила:

– Однако, Джиндибел, – она снова опустила почетный титул, – не знает и не может сказать, что это за организация.

Она высказала это как утверждение, граничащее почти с грубостью. Это было все равно что сказать – «Я могу анализировать твой мозг, так что не трудись объяснять» Первый Оратор понял грубость и быстро решил игнорировать ее.

– Да, Оратор Джиндибел, – он тщательно избегал опускания титула и даже не делал ударения на нем, – не знает и не может сказать, что это за организация, но это не означает, что она не существует. Люди Первого Основания большую часть своей истории фактически ничего не знали о нас, да и теперь не знают. Но разве вы сомневаетесь в нашем существовании?

– Но отсюда не следует, – возразила Деларме, – что если о нас не знают, а мы существуем, то и что-то другое должно существовать, если только о нем не знают.

Она засмеялась.

– Справедливо. Вот поэтому утверждение Оратора Джиндибела должно быть проверено самым тщательным образом. Утверждение это основано на точном математическом выводе, который я посмотрел сам и требую, чтобы рассмотрели вы все. Если это, – он задержал бросок мысли, чтобы лучше выразить свою точку зрения, – и неубедительно.

– А что за член Первого Основания Голан Тревиз, который прыгает в вашем мозгу и о котором вы не упомянули? – Опять грубость, и на этот раз Первый Оратор слегка вспыхнул.

– Оратор Джиндибел предполагает, – сказал он, – что этот человек, Тревиз, является орудием – возможно, невольным – этой организации, и мы не должны игнорировать его.

– Если, – сказала Деларме, снова садясь в кресло и откидывая с глаз прядь седеющих волос, – эта организация, какова бы она ни была, существует и если ее ментальные способности опасно сильны и так тщательно скрываются, вряд ли она будет открыто маневрировать таким заметным лицом, как советник Первого Основания.

Первый Оратор серьезно заметил:

– Не все думают одинаково. Однако я заметил кое-что, наиболее тревожащее. Я не понял этого. – Он почти невольно похоронил мысль в глубине мозга, стыдясь того, что другие могли прочесть ее.

Каждый Оратор заметил мысленное действие и, как строго требовалось, отнесся уважительно к чувству стыда Деларме тоже отнеслась так, но очень нетерпеливо. Она сказала в соответствии с принятой формулировкой.

– Не можем ли мы попросить, чтобы вы показали нам вашу мысль, поскольку мы понимаем и прощаем любое чувство стыда, которое вы можете испытывать.

Первый Оратор сказал:

– Как и вы, я не знал, на чем основано предположение, что советник Тревиз является орудием другой организации, и если так, то какой цели он служит.

Но Оратор Деларме, похоже, уверена в этом, и нельзя игнорировать возможную ценность информирования любого, кто квалифицирован как Оратор. Поэтому я попробовал приложить к Тревизу план.

– К одной личности? – тихо и удивленно спросил кто-то из Ораторов и сразу же высказал раскаяние, потому что вопрос сопровождался мыслью, совершенно эквивалентной выражению: «Вот дурак!».

– К одной личности, – согласился Первый Оратор, – и вы правы, ну и дурак же я! Я прекрасно знаю, что план не может быть приложен не только к индивидууму, но и даже к небольшой группе индивидуумов. И все-таки мне было любопытно. Я экстраполировал межличностные пересечения далеко за разумные пределы, но сделал это шестнадцатью различными способами и выбирал скорее область, чем точку. Затем я использовал все, что знаю о Тревизе – советник Первого Основания не приходит полностью незамеченным – и о мэре Основания.

Затем бросил все это вместе, как попало, и испугался, – он сделал паузу.

– Ну, и?.. – спросила Деларме. – Были поразительные результаты?

– Не было никаких результатов, как вы все можете предположить, – ответил Первый Оратор. – С одним индивидуумом ничего нельзя сделать. Однако же…

– Однако?

– Я сорок лет анализировал результаты, и у меня образовалась привычка ясно чувствовать их еще до того, как они проанализированы. И я очень редко ошибался. В этом случае пусть результатов и не было, я отчетливо почувствовал, что Джиндибел прав, и что Тревиза нельзя предоставить самому себе.

– Почему нельзя, Первый Оратор? – спросила Деларме, ошеломленная сильным ощущением в мозгу Первого Оратора.

– Мне было стыдно, – сказал Первый Оратор, – что я сделал попытку использовать его для цели, к которой он непригоден. И стыдно теперь, что я позволил себе поддаться влиянию чего-то чисто интуитивного. Но я должен был позволить себе это, потому что ощущение слишком сильно. Если Оратор Джиндибел прав, если нам грозит опасность неведомо откуда, я чувствую – когда придет время кризиса нашего дела, на решающей струне будет играть Тревиз.

– На каком основании вы это почувствовали? – спросила потрясенная Деларме.

Первый Оратор Шандисс жалобно посмотрел на Ораторов Совета.

– У меня нет обоснования. Психологическая математика не дала ничего, но когда я следил за взаимодействием отношений, мне казалось, что Тревиз – ключ ко всему. На этого человека следует обратить особое внимание.

Джиндибел понимал, что не вернется вовремя к заседанию Совета. Может быть, и вообще не вернется.

Его крепко держали, и он отчаянно прощупывал окружение, соображая, как заставить их ослабить хватку.

Референт торжествующе стоял перед ним.

– Ты готов теперь, грамотей? Удар за удар, тычок за тычок, по обычаю хэмиш.

Давай, малыш, ты быть первым.

– А будет кто-нибудь держать тебя, как держат меня? – спросил Джиндибел.

Референт сказал:

– Дать ему свободы. Чуток. Руки освободить, ноги держать. Мне не хотеть танцующего.

Джиндибел почувствовал себя приклеенным к земле. Руки его были свободны.

– Бей, грамотей, – сказал Референт. – Показать нам удар.

И тут ищущий мозг Джиндибела обнаружил что-то ответное: негодование, чувство несправедливости и жалости. У него не было выбора: он должен был пойти на риск прямого усиления, а затем импровизировать на основе…

Оказывается, не нужно! Он коснулся этого нового мозга, и тот реагировал именно так, как он ожидал. Точно так.

Он внезапно увидел невысокую фигуру, коренастую, с длинными спутанными волосами, размахивающую руками. Она сердито толкала фермера.

Это была женщина. Джиндибел угрюмо подумал, что его напряжение и озабоченность помешали ему заметить ее раньше.

– Кэрол-Референт! – кричала она. – Задира и трус! Удар за удар, по обычаю хэмиш? У тебя два раза размер твоего грамотея. Ты быть в большей опасности, если ты нападешь на меня. Ты быть прославившимся, что побьешь этого беднягу? Это позор, я думаю. На тебя всякий показывать пальцем и всякий дурак сказать: «Вот наш Референт, знаменитый убийца младенцев!». Все смеяться, я думаю, и ни один порядочный хэмиш-мужчина не пить с тобой, ни одна порядочная хэмиш-женщина ничего не иметь с тобой.

Референт пытался сопротивляться грозе, отводя удары и делая слабые попытки отвечать умиротворяюще:

– Хватит, Сара. Ну… хватит, Сара.

Джиндибел осознал, что руки больше не держат его. Референт уже не пялился на него, ничего больше о нем не думая.

Сара тоже ничего не думала о нем: ее ярость была полностью сосредоточена на Референте. Джиндибел, придя в себя, решил принять меры, чтобы сохранить эту ярость и усилить неприятное чувство стыда, заполняющего мозг Референта, но сделать это так легко и ловко, чтобы не дать заметить. Но и этого тоже не понадобилось.

Женщина сказала.

– Ну-ка, все шаг назад! Не хватать того, что этот дурак Кэрол быть гигант против этого доходяги, так тут еще вас пять-шесть дружков, все разделить с ним позор и идти обратно на ферму со славным рассказом, как убивать детей.

«Я держать доходягу за руки, – сказать им, – а гигант Референт бить его в лицо, когда он не возвращать удар». А ты сказать: «Я держать его за ноги, мне тоже дать славу». А громадина Референт сказать. «Я не мог иметь его на пути, мои дружки прижать его, и я с помощью всех шестерых победить его».

– Ну, Сара, – жалобно сказал Референт, – я же сказать грамотею, чтобы он бить первый.

– И ты не бояться мощного удара его тощих рук, тупоголовый Референт? Иди.

Оставь его идти, куда он хотеть, и вы, остальные, ползти по домам, если в этих домах еще хорошо встретить вас. Вам лучше надеяться, чтобы этот день был забыт. А он может не быть забыт, потому что я громко и далеко говорить об этом, если заставите меня еще сердиться, чем я сердиться сейчас.

Они молча пошли обратно, опустив головы и не оглядываясь. Джиндибел посмотрел им вслед, потом взглянул на женщину Она была в брюках и блузе, на ногах грубая обувь. Лицо ее было мокрым от пота, она тяжело дышала. У нее был широкий нос, тяжелые груди (насколько Джиндибел мог разглядеть под свободной блузой) и мускулистые голые руки. Ясно, что хэмиш-женщины работали в поле вместе с мужьями Она сурово посмотрела на него, подбоченившись.

– Ну, грамотей, зачем тут бегать? Иди в место грамотеев. Ты бояться? Я проводить тебя.

Джиндибел ощущал запах пота от давно не стиранной одежды, но в данных обстоятельствах было крайне невежливо показать какое-либо отвращение.

– Спасибо, мисс Сара…

– Имя – Нови, – сказала она сердито. – Сара Нови. Ты можешь говорить Нови.

Больше ничего не надо.

– Я благодарю тебя, Нови. Ты мне очень помогла. Рад буду, если ты проводишь меня, но не из-за моего страха, а ради приятной компании с тобой. – И он изящно поклонился, как кланялся молодым женщинам университета.

Нови покраснела, неуверенно глядя на него, и попыталась имитировать его поклон.

– Удовольствие быть мне, – сказала она, как бы подбирая слова для точного выражения и придавая ему оттенок вежливой изысканности.

Они пошли вместе. Джиндибел знал, что каждый медленный шаг заставляет его все более непростительно опаздывать на собрание Совета, но теперь он имел возможность подумать о значении того, что произошло, и он почувствовал холодное удовлетворение от того, что позволяет себе опоздать еще больше.

Впереди показались университетские здания. Сара Нови остановилась и недоуменно сказала:

– Мастер грамотей!

Джиндибел отметил, что приближаясь к месту, которое она называла «местом грамотеев», она стала более вежливой. Ему хотелось сказать: «Ты обращаешься к доходяге», но он не хотел смущать ее.

– Да, Нови?

– В месте грамотеев быть очень красиво и богато?

– Так… мило, – сдержанно ответил Оратор.

– Я однажды видеть во сне, что я в месте… и я быть грамотеем.

– Когда-нибудь, – вежливо сказал Джиндибел, – я покажу тебе его.

Ее взгляд явно свидетельствовал о том, что она не приняла эти слова за простую вежливость.

– Я могу писать, – сказала она – Я учиться у учителя. Если я написать тебе письмо, – она пыталась сказать это небрежно, – как надписать его, чтобы оно дойти до тебя?

– Напиши. «Спикер-Хауз, квартира 27» и оно придет ко мне. А теперь я должен идти, Нови.

Он еще раз поклонился, и она опять имитировала это действие. Они направились в разные стороны, и Джиндибел быстро выкинул ее из головы. Он стал думать о заседании Совета и, особенно, об Ораторе Деларме. И мысли его не были нежными.