Земля

Тревизу было жарко и он злился. Он и Пилорат сидели в маленьком обеденном помещении, только что покончив с ленчем.

Пилорат сказал:

– Мы в космосе всего два дня, а я чувствую себя превосходно, хотя лишен свежего воздуха, природы и всего такого. Удивительно! Никогда вроде бы не замечал такие вещи, когда они окружали меня. Кроме вашего замечательного компьютера, у меня здесь вся моя библиотека, или, по крайней мере, все важное, и я теперь не ощущаю никакого страха, находясь в космосе.

Поразительно!

Тревиз издал непонятный звук. Его глаза сфокусировались внутрь. Пилорат вежливо сказал:

– Я не имел намерения навязываться, Голан, да, по правде сказать, и не думал, что вы слушаете. Не то чтобы я был особо интересной личностью – всегда был скучноват, знаете. Но вы, кажется, чем-то озабоченны. Мы в затруднении? Не бойтесь сказать мне. Я полагаю, что мало что могу сделать, но в панику не впаду, дорогой мой собрат.

– В затруднении? – Тревиз, видимо, очнулся и слегка нахмурился.

– Я имею ввиду корабль. Это новая модель, вот я и предположил, что в ней может быть неладно, – Пилорат позволил себе легкую, неуверенную улыбку.

Тревиз решительно покачал головой.

– С моей стороны было бы глупо оставить вас в такой неуверенности. В корабле нет решительно никаких неисправностей. Он работает безупречно.

Просто я задумался о гипертрансляторе.

– Ага, понятно, только не мне. Что такое гипертранслятор?

– Сейчас объясню, Янов. Я поддерживаю связь с Терминусом – во всяком случае, могу в любое время снестись с ним, и Терминус в свою очередь тоже может общаться с нами. Там знают местонахождение корабля, наблюдая за его траекторией. Даже если они этого не делают, они могут определить, где мы с помощью сканирующего устройства для массы, которое предупреждает их о присутствии корабля или, скажем, метеорита. И они, могут определить энергетическую систему, которая различна не только у корабля и метеорита, но даже у двух кораблей, потому что они используют энергию не одинаково. В любом случае, наша структура остается характерной только для нас, независимо от того, какими приборами или инструментами мы пользуемся.

Корабль может быть незнакомым, конечно, но если его энергетическая система записана на Терминусе – как наша – корабль будет опознан, как только его обнаружат.

– Мне кажется, Голан, – сказал Пилорат, – что развитие цивилизации идет исключительно по линии ограничения обособленности.

– Вы, вероятно, правы. Однако, рано или поздно, мы должны пройти через гиперпространство, иначе мы будем осуждены до конца дней оставаться в одном-двух парсеках от Терминуса. Мы не сможем совершить межзвездного путешествия. С другой стороны, проходя через гиперпространство, мы подвергаемся разрыву с обычным пространством. Мы проходим отсюда туда – я имел ввиду через интервал в сотни парсеков – за секунду известного нам времени. Мы внезапно оказываемся безмерно далеко в том направлении, которое предсказать трудно, и нас практически нельзя будет определить.

– Я понял. Да.

– Если только нам не встроили гипертранслятор. Он посылает сигнал через гиперпространство – сигнал, характерный именно для этого корабля – и власти Терминуса будут знать, где мы, во всякое время. Это ответ на ваш вопрос.

Возможно, что мы не сможем скрыться нигде в Галактике, и нет такой комбинации прыжков через гиперпространство, которая дала бы нам возможность ускользнуть от их контроля.

– Но, Голан, разве мы не нуждаемся в защите Основания?

– Нуждаемся, Янов, но только в том случае, если мы попросим ее. Вы сами сказали, что развитие цивилизации означает продолжающееся ограничение изолированности. Ну а я не хочу этого развития. Я хочу быть свободным и идти, куда пожелаю – до тех пор, пока не прошу защиты. Поэтому я чувствовал бы себя куда лучше, безмерно лучше, если бы на борту не было гипертранслятора.

– Вы обнаружили его, Голан?

– Нет. Если бы обнаружил, я, может быть, сумел бы его испортить.

– Вы его узнаете, если увидите?

– В этом одна из трудностей. Могу и не узнать. Я знаю, как обычно выглядит гипертранслятор, и знаю способы проверки подозрительных предметов. Но этот корабль последней модели, имеющей специальное назначение. Гипертранслятор может быть встроен таким образом, что никаких признаков не будет видно.

– Но с другой стороны, возможно, что его на корабле нет, поэтому вы и не нашли его.

– Я не смею предположить это, и мне не хотелось бы делать прыжок, пока я не узнаю.

Пилорат просиял.

– Так вот почему мы, можно сказать тащимся через космос. А я удивлялся, почему мы не сделали прыжка. Я слышал о нем, видите ли, и чуточку нервничал, и все думал, когда же вы прикажете мне привязаться, или принять пилюлю, или еще что-нибудь такое.

Тревиз улыбнулся.

– Не опасайтесь. Сейчас не старое время. На таком корабле, как этот, все осуществляется компьютером. Ему дается команда, а он уже делает все остальное. Мы не знаем, как все это происходит, видим только, что космос неожиданно изменился. Если вы когда-нибудь видели показ слайдов, то вы знаете, что происходит, когда слайд вдруг заменяется другим. Так вот, прыжок похож на это.

– Подумать только! Ничего не чувствуешь? Поразительно! Мне кажется, это даже слегка разочаровывает.

– Лично я никогда ничего не чувствовал, а корабли, на которых я был, не были такими усовершенствованными, как этот наш новорожденный. Но мы не совершили прыжка не из-за гипертранслятора. Нам нужно отойти чуть подальше от Терминуса – и от солнца, конечно. Чем дальше мы будем от любого массивного объекта, тем легче будет управлять прыжком – снова возникнуть в пространстве в точно желаемых координатах. В крайней необходимости можно рискнуть на прыжок, находясь всего в двухстах километрах от поверхности планеты и надеяться, что вам повезет и вы вынырните и можете в разумных пределах рассчитывать на безопасность. Однако, всегда существует вероятность, что случайные факторы приведут к появлению нашего корабля в нескольких миллионах километров от большой звезды или центра Галактики – и вы сгорите раньше, чем успеете мигнуть. Чем дальше от массы, тем меньше факторов такого рода и меньше вероятности, что случится что-либо неприятное.

– В таком случае, я хвалю вашу осторожность. Никто вас не торопит.

– Точно. Тем более, что я умираю от желания сначала отыскать гипертранслятор или убедиться, что его здесь нет.

Тревиз, похоже, снова погрузился в задумчивость, и Пилорат сказал, слегка возвысив голос, чтобы преодолеть барьер озабоченности Тревиза:

– А это будет много позже?

– Что?

– Я хочу сказать – когда мы сделали бы прыжок, если бы вы не занимались гипертранслятором, мой дорогой?

– При нашей теперешней скорости и траектории – я бы сказал, дня через четыре. Точное время я установлю на компьютере.

– Ну, тогда вам остается на поиски еще два дня. Не могу ли я внести предложение?

– Валяйте.

– Я всегда знал о своей работе – совсем отличной от вашей, разумеется, но мы, может быть, можем обобщить – что погружение в частную проблему самоубийственно. Почему бы не расслабиться и не поговорить о чем-нибудь другом, тогда ваше подсознание, освобожденное от груза сосредоточенной мысли, может решить для вас вашу проблему.

Тревиз сначала посмотрел на него с раздражением, но тут же улыбнулся. – Не что же, почему бы и нет? Расскажите, профессор, почему вы интересуетесь Землей? Что вызвало эту странную идею об особой планете, с которой мы все вышли?

– Ах! – Пилорат закивал, вспоминая. – Это случилось давно. Больше тридцати лет назад. Когда я поступил в колледж, я собирался стать биологом. Меня в особенности интересовали вариации видов на различных планетах. Вариации, как вы знаете – а может и не знаете – только не обижайтесь на мои слова – очень малы. Все формы жизни в Галактике по крайней мере, все, с которыми мы сталкивались, имеют химию протеино-нуклеиновой кислоты на водной основе.

– Я учился в военном колледже с уклоном в нуклонику и гравитацию, сказал Тревиз, – но я не узкий специалист. Я мало знаю насчет химической основы жизни. Нас учили, что вода, протеины и нуклеиновые кислоты единственная форма жизни.

– Это, я думаю, неопределенное заключение. Лучше сказать, что мы не обнаружили другую форму жизни – но пока оставим это. Самое удивительное в местных видах – что видов, имеющихся только на одной планете, очень незначительное число. Большинство, включая гомо сапиенса в частности, расположены по всем мирам Галактики и тесно связаны биологически, физиологически и морфологически. С другой стороны, местные виды очень отличаются по характеристикам как от широко распространенных форм, так и друг от друга.

– Ну и что же?

– Отсюда вывод, что один мир в Галактике – единственный мир – отличен от всех остальных. На десятках миллионах миров Галактики – никто точно не знает, сколько их – развилась жизнь. Простая жизнь, разбросанная, слабая, но очень разнообразная, нелегко сохраняющаяся и нелегко распространяющаяся.

Один мир, один, единственный, развил жизнь в миллионах видов – некоторые очень специализированные, высокоразвитые, очень склонные множиться и распространяться – сюда относимся и мы. Мы были достаточно умны, чтобы основать цивилизацию, развить гиперпространственные полеты и колонизировать Галактику. Распространяясь по Галактике, мы взяли с собой много других форм жизни – форм связанных друг с другом и с нами.

– Если вы не перестали думать об этом, – почти безразлично сказал Тревиз, – то, я полагаю, не без причин. Я хочу сказать, что мы здесь в человеческой Галактике. Если предположить, что все началось на какой-то одной планете, то значит, эта одна планета должна быть совсем другой. Почему бы и нет?

Шансы, что жизнь разовьется так пышно, должны быть чрезвычайно малы – может, один на сто миллионов, так что это подтверждает, что возникновение жизни произошло в одном мире на сотни миллионов. Такое могло быть.

– Но что именно сделало этот особый мир таким отличным от других? – возбужденно спросил Пилорат. – Какие условия сделали его таким уникальным?

– Просто случайность, возможно. В конце концов, человеческие существа и те формы жизни, которые они привезли с собой существуют теперь на десятках миллионов планет, на всех, которые могут поддерживать жизнь; так что эти миры должны быть достаточно хороши.

– Нет! Поскольку человеческий род эволюционировал, развивал технологию, сплотился в тяжелой борьбе за выживание, он смог адаптироваться на любой планете, которая оказалась хоть сколько-нибудь гостеприимной – на Терминусе, скажем. Но можете ли вы представить разумную жизнь, возникшую и расцветшую на Терминусе. Когда Терминус был впервые заселен людьми во времена энциклопедистов, самой высшей формой растительной жизни там был лишайник на скалах; высшей формой животной жизни – маленькие кораллообразные скопления в океанах и насекомоподобные летающие организмы на суше. Мы уничтожили их и населили моря и сушу рыбой, кроликами, козами, травой, зерновыми, деревьями и тому подобным. Мы не оставили ничего из местной жизни, разве что в зоопарках и аквариумах.

– Хм, – произнес Тревиз.

Пилорат долгую минуту смотрел на него, потом сказал:

– Вам плевать на это, не так ли? Замечательно! Я не знаю никого, кто бы думал иначе. Я думаю, это моя вина: не сумел никого заинтересовать, хотя самого меня это очень интересует.

– Это интересно, – сказал Тревиз, – но… но… И что же?

– Вам не приходит в голову, что с научной точки зрения интересно изучать мир, давший подъем единственному, по настоящему расцветшему, подлинному экологическому балансу Галактики?

– Возможно, если бы я был биологом. А я, знаете, не биолог. Вы уж простите меня.

– Конечно же, мой дорогой! Кстати, я не нашел ни одного биолога, который заинтересовался бы этим. Я говорил вам, что специализировался по биологии в колледже. Я обратился с этим к своему профессору, но он не заинтересовался и велел мне вернуться к какой-то практической задаче. Мне это было так противно, что я переключился на историю, которая в юности была моим хобби, и вытащил из угла «Вопрос происхождения».

– Если это дало вам работу на всю жизнь, – сказал Тревиз, – то вы должны быть благодарны своему профессору за то, что он оказался таким непросвещенным.

– Да, полагал, что на вопрос можно взглянуть и так. Моя работа интересна и никогда меня не утомляет. Но я хотел бы заинтересовать этим вас. Терпеть не могу ощущения вечного разговора с самим собой.

Тревиз наклонил голову и весело рассмеялся. На спокойном лице Пилората обозначились следы огорчения.

– Почему вы смеетесь надо мной?

– Не над вами, Янов. Я смеялся над собственной глупостью. Что касается вас, то я очень признателен вам. Вы были совершенно правы.

– Что я придаю такое значение происхождению человека?

– Нет, нет. То есть, да, и в этом тоже. Но я хотел сказать, что вы были правы, когда сказали, что надо перестать сознательно думать о моей проблеме и занять мозг чем-нибудь другим. Когда вы мне рассказали о способе развития жизни, это привело меня к мысли, что я знаю теперь, где найти этот гипертранслятор, если он существует.

– Вот как?

– Да! В настоящее время это моя мономания. Я представлял этот гипертранслятор, как будто я был на своем старом учебном судне и изучал все части корабля – итоговый путь тысячелетней технологической деятельности.

Дошло до вас?

– Нет, Голан.

– У нас на борту компьютер. Как я мог забыть о нем? – Он бросился в свою комнату, махнув рукой Пилорату, чтобы тот шел за ним.

– Мне нужна только попытка связи, – сказал он, вводя руки в контакт с компьютером.

Это была попытка связаться с Терминусом, который находился теперь далеко от корабля.

Дошло! Отклик! Словно нервные окончания тянулись и вытягивались со смущающей дух скоростью – со скоростью света, конечно – чтобы добиться контакта.

Тревиз был тронут – ну, не совсем тронут, но чувствовал – нет, не то чтобы чувствовал, но… в общем, неважно, у него просто не было для этого подходящего слова.

Он узнал Терминус, и хотя расстояние между ними увеличивалось с каждой секундой на двадцать километров, контакт существовал, как будто планета и корабль были неподвижны и разделялись несколькими метрами. Он ничего не сказал и отключил связь. Он просто хотел проверить принцип связи; общаться он не собирался.

По ту сторону Терминус в восьми парсеках был Анакреон, ближайшая большая планета – в их дворе, по галактическим стандартам. Послать сообщение с той же световой скоростью, какая только что сработала для Терминуса, и получить ответ – займет пятьдесят два года. Достичь Анакреона! Думать об Анакреоне!

Думать насколько возможно отчетливее. Ты знаешь его положение относительно Терминуса и ядра Галактики, изучал его планетографию и историю, решал военные проблемы, когда нужно было захватить Анакреон (в невозможном в то время случае, что он будет взят врагом). Ты был на Анакреоне. Рисуй его! Ты почувствуешь его через гипертранслятор.

Ничего! Нервные окончания дрожали и оставались на месте. Тревиз убрал руки.

– На борту «Далекой Звезды» нет гипертранслятора, Янов. Я убедился. И, если бы я не последовал вашему совету, Я, наверное, не скоро узнал бы об этом.

Пилорат положительно расцвел, хотя не шевельнул ни одним лицевым мускулом.

– Я так рад, что помог вам. Значит, мы сделаем прыжок?

– Нет, мы еще подождем два дня для гарантии. Мы должны отойти подальше от массы планеты, понимаете. Учитывая, что я на новом не испытанном корабле, с которым совершенно не знаком, мне, вероятно, понадобилось бы два дня для расчета точной процедуры – гипертолчка для первого Прыжка. Однако; у меня впечатление, что все это сделает компьютер.

– Дорогой мой, мне кажется, что время будет тянуться длинно и скучно. – Скучно? – Тревиз широко улыбнулся. – Нисколько! Мы с вами будем разговаривать о Земле.

– В самом деле? Вы хотите доставить удовольствие старику? Это очень великодушно. Очень!

– Бросьте! Я хочу доставить удовольствие самому себе. Янов, вы получили новообращенного. В результате ваших рассказов я понял, что Земля – самый важный и самый что ни на есть интересный объект в Галактике.

Тревизу явно что-то пришло в голову в тот момент, когда Пилорат высказывал свои соображения о Земле. Именно поэтому его мозг зафиксировал что-то связанное с проблемой гипертранслятора, и Тревиз не сразу отреагировал. Но как только проблема была решена, он вернулся к мелькнувшей мысли.

В одном из отчетов Хари Селдона, повторявшегося чаще всего, было замечание, что Второе Основание существует на «другом конце Галактики» по отношению к Терминусу. Селдон даже назвал место: «Там, где кончаются звезды».

Это было включено в отчет Гела Дорндайка в день суда перед императорским двором. «Другой конец Галактики». Эти слова Селдона были употреблены Дорндайком и с тех пор их значение не переставало дебатироваться.

Что связывало одних коней Галактики с другим? Была это прямая линия, спираль, окружность или еще что-нибудь? И теперь Тревизу стало ясно, что это было ни прямой линией, ни кривой, которую можно было нанести на карту Галактики. Это было куда тоньше.

Было совершенно ясно, что один конец Галактики – это Терминус. Он был краем Галактики, да, кроме нашего Основания, что давало слову «конец» буквальное значение. Однако это был самый новый мир Галактики во времена Селдона, мир, только начавший осваиваться, его еще нельзя было назвать существующим.

В свете этого, что могло быть другим концом Галактики? Согласно аргументам, представленным Пилоратом – он и сам не знал, что представил это могла быть только Земля.

Но ведь Селдон сказал, что другой конец Галактики, «там где кончаются звезды»? Кто может сказать, не выражался ли он метафорически? След истории человечества идет далеко назад, как говорил Пилорат, и эта линия должна тянуться от кладовой планетной системы, от каждой звезды, освещающей населенную планету, к какой-то другой планете, к звезде, откуда пришли первые мигранты, затем дальше к предыдущей звезде – до тех пор, пока все линии не сойдутся на планете, породившей человечество. Звезда сиявшая над Землей и была «Звездным концом».

Тревиз улыбнулся и сказал почти любовно:

– Янов, расскажите мне побольше о Земле.

Пилорат покачал головой.

– Я рассказал вам все. Побольше мы найдем на Транторе.

– Нет, Янов. Мы ничего не найдем там. Поэтому мы и не полетим на Трантор.

Кораблем управляю я, и я вас уверяю, что мы не отправимся туда.

У Пилората отвисла челюсть. Он задохнулся. Затем удрученно сказал:

– О, мой дорогой друг!

– Полно, Янов. Не смотрите на меня так. Мы пойдем искать Землю.

– Но ведь на Транторе…

– Нет. Трантор – это место, где вы можете изучать ломкие от старости пленки и пыльные документы, и сами станете ломким и пыльным.

– Десятки лет я мечтал…

– Вы мечтали найти Землю.

– Но она только…

Тревиз встал, наклонился, захватил Пилората за просторную тунику и сказал:

– Не повторяйте этого, профессор. Не повторяйте. Когда вы впервые сказали, что мы пойдем искать Землю – еще до того, как мы поднялись на корабль, – вы сказали, что уверены, что найдете ее, и я процитирую ваши собственные слова: «У меня в мозгу есть великолепные возможности». И я не хочу слышать от вас о Транторе. Я хочу, чтобы вы рассказали мне об этих великолепных возможностях.

– Но их надо еще подтвердить. Это не только мысль, надежда, смутная возможность.

– Хорошо. Вот и расскажите мне об этом.

– Вы не поняли. Вы просто не поняли. Это не поле, где любой, кроме меня, может вести исследования. Здесь нет ничего исторического, ничего твердого, ничего реального. Люди говорят о Земле то как о факте, то как о мифе.

Миллион противоречивых рассказов…

– Тогда в чем состояли ваши исследования?

Я был вынужден собрать все рассказы, все обрывки предполагаемой истории, все легенды, все туманные мифы. Даже фантастику. Все, что включало в себя название Земли или идеи о первоначальной планете. За тридцать с лишним лет я собрал все. Я собрал со всех планет Галактики. И если бы я мог получить что-то более надежное в Галактической библиотеке на… но вы запретили говорить мне эти слова.

– Правильно. Не говорите. Лучше скажите, что из всего этого привлекло ваше внимание, и по каким причинам вы подумали, что именно это должно быть правильным.

Пилорат покачал головой.

– Голан, простите меня, но вы говорите, как солдат или политик. С историей так не работают.

Тревиз глубоко вздохнул, сдерживая темперамент.

– Скажите мне, как с ней работают? У нас есть еще два дня. Просветите меня.

– Вы не можете положиться ни на один миф, даже на какую-то группу их. Я собрал их все, анализировал их, сгруппировал, установил символы для различных спектров их содержания – рассказы о невыносимых погодных условиях, астрономические детали планетных систем, противоречащие тому, что существует в действительности, происхождение мифических героев, особо отмеченных, что они не местные – буквально сотни всякого такого.

Перечислять все это – двух дней не хватит. Я истратил на это тридцать лет.

Затем я работал над программой компьютера, чтобы выбрать из всех этих мифов общие компоненты, и найти трансформацию, которая бы нарисовала наиболее реальную картину. Постепенно я разработал модель Земли. В конце концов, если все человеческие существа произошли на одной планете, то к ней должны относиться все мифы, все рассказы о героях, вообще все. Вы хотите чтобы я вошел в математические детали?

– В данный момент – нет, спасибо. Но откуда вы знаете, что вас не сбила с толку ваша математика? Мы знаем как факт, что Терминус основан всего пять столетий назад, и что первые люди прибыли на него как колонисты с Трантора, где были собранны из десятков, если не сотен других миров. Однако те, кто этого не знает, могли бы предположить, что Хари Селдон, Силвер Хардин и все, родившиеся не на Терминусе, пришли с Земли, и что Трантор и есть название Земли. Конечно, если бы Трантор, каким он описывался во времена Селдона был исследован, то мир, вся поверхность которого покрыта металлом, можно было бы рассматривать, как невероятный, и там ничего нельзя было найти.

Пилорат посмотрел на него с нескрываемым удовлетворением.

– Мой дорогой друг, я беру назад свое замечание насчет солдата и политика.

У вас исключительное интуитивное чутье. Конечно, я поставил контрольные опыты. Я придумал сотню фальсификаций, основанных на искажении действительной истории и имитировал мифы по типу собранных мною. Я попытался вставить эти свои выдумки в модель. Одна из таких выдумок была основана на ранней истории Терминуса. Компьютер все отбросил. Все до одной.

Конечно, это могло означать, что у меня просто не хватило беллетристического таланта, но я старался как мог.

– Я уверен, что вы старались, Янов. И что же ваша модель сказала вам насчет Земли?

– Множество вещей разной степени вероятности. Нечто вроде профиля.

Например, около 70% обитаемых планет Галактики имеют период вращения между 22 и 36 Стандартными Галактическими Часами. Ну…

– Надеюсь, вы не обратили на это, – прервал его Тревиз, – никакого внимания, Янов. Тут нет тайны. Вы же не хотите, чтобы обычная планета вертелась с такой скоростью, что циркуляция воздуха стала бы вызывать невообразимые штормы, или так медленно, чтобы вариация температур была экстремальной. Это достояние выбора. Люди предпочитают жить на планетах с подходящими характеристиками, и, когда все обитаемые планеты похожи друг на друга, кто-то скажет: «Поразительное совпадение», хотя тут нет ничего поразительного и даже нет совпадения.

– Собственно говоря, – спокойно сказал Пилорат, – это известный феномен в социальной науке. И физике, кажется, тоже, но я не физик и поэтому не уверен насчет этого. Во всяком случае это называется «принцип энтропии».

Наблюдатель влияет на события самим актом наблюдения или своим присутствием. Но вот вопрос: «Какая планета обращается точно за один Стандартный Галактический День в 24 Стандартных Галактических Часа»?

Тревиз смотрел задумчиво, выпятив нижнюю губу.

– Вы думаете, что это Земля? Галактический Стандартный мог быть основан на характеристиках любого мира. Ведь мог?

– Вряд ли. Это не в человеческом духе. Трантор был столичной планетой Галактики в течении двенадцати тысяч лет, самой густонаселенной планетой, однако, он не распространил свой период обращения в 1.08 Стандартного Галактического Дня на всю Галактику. Период обращения Терминуса – 0.91 СГД, но мы не оказываем давление в этом смысле на подчиненные нам планеты. Все планеты ведут собственный счет по своему Шестому Планетному Дню, и для межпланетных отношений делают перерасчет с помощью компьютера МПД на СГД.

Так что СГД должен идти с Земли!

– Почему обязательно с Земли?

– Во-первых, Земля когда-то была единственной обитаемой планетой, и естественно, что ее день и год стали стандартом и, похоже, должны были остаться стандартом по социальной инерции, когда были заселены другие миры.

Во-вторых, модель, которую я создал, оборачивалась как и Земля, вокруг своей оси точно за 24 СГЧ и обходила вокруг своего солнца точно за один Стандартный Год.

– Это не могло быть совпадением?

Пилорат засмеялся.

– Теперь вы заговорили о совпадении. Стали бы вы держать пари, что такие вещи могут произойти случайно, по совпадению?

– Ладно, ладно, – пробормотал Тревиз.

– В сущности есть еще кое-что: есть архаическая мера времени, называемая месяцем…

– Я слышал об этом.

– Эта мера, по-видимому, охватывает период обращения земного спутника вокруг Земли. Однако…

– Да?

– Ну, один поражающий фактор модели: спутник, о котором я упомянул, огромный, больше четверти диаметра самой Земли.

– Никогда не слышал о подобном. Ни у одной населенной планеты Галактики нет такого спутника.

– Вот и хорошо, – с воодушевлением сказал Пилорат. – Если Земля единственный мир, породивший самые разнообразные формы жизни и эволюцию разума, мы ждем от нее какой-то физической уникальности.

– Но что общего между большим спутником и разнообразием форм, разумом и прочим?

– Вот теперь мы натолкнулись на трудность. Я и сам не знаю. Но это ценный вопрос, вы не думаете?

Тревиз встал и сложил руки на груди.

– Но в чем же тогда проблема. Просмотрите статистические данные об обитаемых планетах и найдите ту, у которой период обращения вокруг оси и вокруг солнца равны СГД и СГГ. И если у вас есть такой гигантский спутник, то вы нашли, что искали. Я предполагаю по вашему заявлению относительно «великолепной возможности», что вы это сделали и нашли свою планету.

– Ну… случилось совсем не так. Я просмотрел статистические данные вернее сказать это сделал астрономический департамент – и… зашел в тупик: такой планеты там нет.

– Но это означает, что все ваши аргументы рассыпались.

– Мне кажется, не все.

– Что значит – не все? Вы сделали модель с детальным описанием, но не нашли ничего подходящего к этой модели. Выходит, модель бесполезна. Вам нужно начать все с самого начала.

– Нет. Это означает, что данные о населенных планетах не полные. В конце концов их десятки миллионов, и некоторые из них – совершенно безызвестны.

Например, не имеется точных данных о населении почти половины планет. А о 640 тысячах населенных миров нет никакой информации, кроме названий, а иногда местонахождения. Некоторые галактографы считают, что миры рады этому. В императорскую эру это помогло им избежать налогов.

– А в следующие столетия, – цинично заметил Тревиз, – это помогло им служить базой для пиратов, что, при случае, могло обогатить их куда больше, чем обычная торговля.

– Об этом я не знал, с сомнением сказал Пилорат.

– Точно так же, мне кажется, Земля могла быть в списках обитаемых планет, будь на то ее желание. Она старейшая из всех, и ее не могли проглядеть в первые столетия галактической цивилизации. А попав в список, она бы там осталась. Тут мы можем рассчитывать на социальную инерцию.

Пилорат колебался и выглядел скорбно.

– На самом деле… в списке обитаемых планет есть планета, называемая Геей.

Тревиз уставился на него.

– Мне кажется, вы только что сказали, что Земли в списке нет.

– Земли, как таковой нет. Есть планета Гея.

– При чем тут Гея?

– Гея означает «Земля».

– А почему именно «Земля», Янов, а не что-нибудь другое? Название «Гея» мне ничего не говорит.

Обычно спокойное лицо Пилората готово было исказиться.

– Я не уверен, что вы мне поверите… Если исходить из моих анализов мифов, в языках Земли были некоторые различия, взаимно непонятные.

– Что?!

– Да, да. В конце концов, у нас тоже тысяча различных способов объясняться по всей Галактике.

– По Галактике, есть, конечно, диалектические вариации, но отнюдь не взаимно непонятные. Но даже, если некоторые из них трудно понять, у нас есть Стандартный Галактический.

– Конечно, но у нас постоянные путешествия. А что, если бы какой-нибудь мир был долгое время в изоляции?

– Но ведь вы говорите о Земле, об одной планете. Где же изоляция?

– Земля – прародина, не забудьте. Вероятно, человечество там какое-то время было невообразимо примитивным. Никаких межзвездных полетов, никаких компьютеров, никаких технологий вообще; оно едва отпочковалось от нечеловеческих предков.

– Это же нелепо!

Пилорат смущенно опустил голову.

– Может быть и так, об этом не стоит спорить дружище. Я никогда не собирался убеждать в этом кого-либо. Я виноват.

Тревиз тут же раскаялся.

– Янов, я прошу прощения. Я сказал, не подумав. Я ведь не привык к таким точкам зрения. Вы развивали свои теории свыше тридцати лет, а я был введен в них сразу и во все. Примите это во внимание. Ну, я представляю примитивный народ на Земле, говорящий на двух совершенно различных языках.

– Возможно, не на двух, а на полдюжины, – застенчиво сказал Пилорат.

– Земля могла разделяться на несколько больших земельных массивов, и между ними не могло быть сообщения. Жители каждого такого массива должны были развивать свой язык.

Тревиз сказал с серьезной осторожностью:

– И на каждом таком массиве, как только узнавали о другом, вероятно, спорили о «Вопросе происхождения» и о том, кто первый вышел из состояния животного.

– Наверное, так, Голан. И это было бы вполне естественным поведением. – И на одном из этих языков Земля называлась «Гея». А само слово «Земля» произошло из другого языка?

– Да, да.

– И в то время как Стандартный Галактический произошел от того языка, в котором Земля зовется Землей, народ Земли имеет некоторое основание называть свою планету «Геей» из другого языка.

– Точно! Вы очень быстро схватываете, Голан.

– Но, мне кажется, из этого не следует делать тайны. Если Гея то же самое, что и Земля, несмотря на разницу в названиях, тогда Гея, согласно вашим предыдущим аргументам, должна иметь период обращения точно в Галактический День, период обращения точно в один Галактический Год, а гигантский спутник обращаться вокруг нее точно за один месяц.

– Да, должно быть именно так.

– Ну, так как же соблюдены эти условия, или нет?

– Не могу вам сказать. Таблицы не дают этой информации.

– Да? Ну, тогда, Янов, отправляемся на Гею, просчитаем ее периоды и поглазеем на ее спутник?

– Я бы хотел, Голан, – Пилорат замялся, – Беда в том, что ее местонахождение точно не указано.

– Вы хотите сказать, что нашли название и больше ничего, и это и есть ваша великолепная возможность?

– Но как раз поэтому я и хотел побывать в Галактической библиотеке!

– Постойте. Вы сказали, что таблица не дает точного местоположения. Но вообще какую-то информацию она дает?

– Ее списки в Сейшл-Секторе – и там же исследовательские заметки.

– Ну, тогда, Янов, не горюйте. Отправимся в Сейшл-Сектор и разыщем Землю!