Оратор

Трантор!

В течении восьми тысяч лет он был столицей громадного и политически мощного единства, связывающий все растущий союз планетных систем. В течении последних двенадцати тысяч лет он был столицей политического единства, связывающего всю Галактику. Он был центром, ядром, олицетворением Галактической Империи.

Нельзя было подумать об Империи, не вспомнив Трантор.

Трантор достиг своего физического пика, когда Империя уже стала клониться к упадку. В сущности, никто не замечал, что Империя теряла свою напористость, свое стремление вперед, потому что Трантор светился в сияющем металле.

Его развитие достигло высшей точки, когда он стал городом-планетой. Его население стабилизировалось (законом) на сорока пяти миллиардах.

Единственная растительность была у императорского дворца и у комплекса Галактического университета и библиотеки.

Вся поверхность Трантора была одета в метал. Его пустыни и плодородные равнины также были поглощены и превратились в переполненные жилые кварталы, в административные джунгли, компьютеризированные предприятия, в склады пищевых продуктов и запасных частей. Горы были срыты, пропасти засыпаны. Бесконечные коридоры, прорытые под континентальным шельфом и под океанами, стали громадными подземными цистернами аквакультур – единственным источником местной пищи и минералов.

Связь с внешними мирами, откуда Трантор черпал необходимые ему ресурсы, осуществлялась через тысячу его космопортов, с десятью тысячами военных кораблей, сотней тысяч его торговых судов и с миллионом космических фрахтовщиков.

Не было ни одного такого большого города, который рециркулировал бы так крепко. Не было в Галактике планеты, которая в такой же мере использовала бы солнечную энергию и энергию ветра, предельно избавляя себя от расходования тепла. Сверкающие радиаторы поднимались в верхние слои атмосферы на ночной стороне и возвращались в город на дневной. Когда планета поворачивалась синхронно с нею они поднимались и опускались. Таким образом Трантор всегда имел искусственную асимметрию, и это было почти его символом.

И на пике Трантор правил Империей!

Он правил ей плохо, но ничего не могло править ею лучше. Империя была слишком велика, чтобы ею управляла одна планета. Как мог Трантор управлять Империей, когда в период упадка императорская корона кочевала то к скользким политикам, то к некомпетентным глупцам, а бюрократия стала субкультурой коррупции?

Но даже в самом худшем была какая-то самопроизвольная целостность структуры. Галактическая Империя не могла существовать без Трантора.

Империя неуклонно разрушалась, но, пока оставался Трантор, оставалось ядро Империи, оно поддерживало атмосферу гордости, золотого века, традиций, власти и экзальтации.

Только, когда произошло немыслимое – когда Трантор окончательно пал и был разграблен, когда миллионы его горожан были убиты, а миллиарды умирали с голоду, когда его мощное металлическое прикрытие было содрано, пробито и прострелено атаками варварского флота – только тогда Империя признала свое поражение. Уцелевшие остатки некогда великого мира уничтожили все остальное, и через поколение Трантор трансформировался из величайшей планеты человеческой расы в невообразимый клубок развалин.

Это было почти два с половиной столетия назад. В остальной Галактике еще не забыли, каким был Трантор. Он навеки остался, как излюбленная сцена для исторических романов, символ и память прошлого, любимое слово в поговорках вроде: «Все звездные корабли приземляются на Транторе», «Выглядит, как важная особа с Трантора».

Во всей остальной Галактике… Но отнюдь не на самом Транторе!

Так старый Трантор был забыт. Металлическое покрытие поверхности исчезло почти везде. Теперь Трантор был скудно заселенным миром полуобеспеченных фермеров, куда торговые корабли заходили редко и встречались не слишком приветливо. Само слово «Трантор» выпало из народной речи, хотя и употреблялось в официальных случаях. Жители Трантора теперь называли его на своем диалекте «Дам», что на Галактическом стандартном означает «Дом».

Квинтор Вандисс думая обо всем этом и о многом другом, когда спокойно сидел в спокойном состоянии полудремы и позволил своему мозгу следовать за самодвижущимся и неорганизованным потоком мысли.

Он был Первым Оратором Второго Основания в течении восемнадцати лет и вполне мог продержаться еще десять или двенадцать лет, если его мозг останется разумно энергичным и если он сможет продолжать сражаться в политических битвах.

Он был аналогом, зеркальным отражением мэра Терминуса, которая правила Первым Основанием, но они были разными во всех отношениях.

Мэр Терминуса была известна по всей Галактике, и Первое Основание было по этому просто «Основанием» для всех миров. Первый Оратор Второго Основания был известен только своим партнерам.

Однако, именно Второе Основание, под управлением его и его предшественников, обладало реальной властью. Первое Основание было величайшим в области физической власти, технологии, оружия; Второе Основание было величайшим в сфере мысленной власти, в области мозга, в способности управлять им. При любом конфликте между двумя Основаниями может ли иметь значение количество кораблей и оружия у Первого Основания, если Второе сможет контролировать мозг тех, кто управляет кораблями и оружием?

Но как долго сможет оно наслаждаться своей тайной власти?

Вандисс был двадцать пятым Первым Оратором, и его обязанности были более чем средним щитом. Может быть, ему следовало не так энергично держаться за них и допустить более молодых претендентов? Был Оратор Джиндибел, самый энергичный и первый в списке. Сегодня вечером они должны встретиться, и Вандисс посмотрит насчет этого. Не стоит ли подумать так же и о том, что в один прекрасный день Джиндибел заменит его?

Ответ на этот вопрос гласил: Вандисс всерьез не думал оставлять свой пост.

Он слишком радовался этому посту.

Несмотря на свой пожилой возраст, он все еще отлично справлялся со своими обязанностями. Волосы его поседели, но он всегда подкрашивал их и коротко стриг, чтобы окраска не была заметна. Глаза у него были блекло-голубые, одевался он в тускло-коричневую одежду в стиле фермеров Трантора.

Первый Оратор мог при желании сойти за одного из народа Хэмни, но его скрытая власть, тем не менее, существовала. Он мог сфокусировать глаза и мозг в любое время, и тогда они могли действовать согласно с его волей, а потом ничего не помнить об этом.

Это случалось редко. Почти никогда. Золотое правило Второго Основания гласило: «Не делай ничего, пока не должен, а когда должен действовать подумай и взвесь».

Первый Оратор вздохнул. Жизнь в старом университете. Подавляющая величина развалин императорского дворца неподалеку заставляла иной раз задумываться, каким образом появилось Золотое Правило.

Во времена Великого Грабежа Золотое Правило натянулось до точки разрыва. Не было возможности спасти Трантор, не пожертвовав Планом Селдона для установления Второй Империи. Спасти сорок пять миллиардов было бы гуманным делом, но спасти их было нельзя без сохранения ядра Первой Империи, и это только отсрочило бы расплату. Это привело бы к еще большему разорению через несколько столетий, и, возможно, Вторая Империя никогда…

Раньше Первые Ораторы работали над отчетливо предвиденным за десятилетия Разграблением, но не нашли решения – невозможно обеспечить и спасение Трантора и возможность установления Второй Империи. Избрали меньшее зло и Трантор погиб!

Людям Второго Основания этого времени удалось – с величайшим трудом спасти комплекс университет-библиотека, и это легло на них виной. Хотя никто никогда не доказал, что спасение комплекса привело к ментальному подъему Мула, но всегда существовало впечатление связи между этими событиями.

Как близко было разрушение всего!

Тем не менее, через десятилетия после Разграбления и Мула настал Золотой Век Второго Основания.

До этого люди Второго Основания после смерти Селдона на два с половиной столетия зарылись, как кроты, в библиотеку, намереваясь установить только имперский путь.

Они служили библиотекарями в разлагающемся обществе, которое все меньше и меньше заботилось о все более неверно называемой Галактической библиотеке, и она перестала кого-либо интересовать, что лучше всего служило цели Второго Основания.

Это была постыдная жизнь. Они просто хранили План, в то время как на конце Галактики Первое Основание сражалось за свою жизнь против все увеличивающихся врагов без всякой помощи со стороны Второго Основания и, в сущности, даже не зная о нем.

Великое Разграбление освободило Второе Основание – еще одна причина (молодой Джиндибел имел мужество сказать недавно, что это была главная причина) того, что Разграблению было позволено произойти.

После Великого Разграбления Империя погибла, и все последующее время выжившие жители Трантора никогда не вторгались без приглашения на территорию Второго Основания. Из этого Второе Основание заключило, что комплекс университет-библиотека, переживший Разграбление, переживет и Великое Возобновление. Руины дворца тоже сохранились. Металл исчез почти из всего остального мира. Бесконечные громадные коридоры были засыпаны, изуродованы, разрушены, забыты; все покрыто камнем и землей, все и везде только не здесь; здесь металл еще покрывал древние открытые места.

Это можно было рассматривать как мемориал величия, гробницу Империи, но для транториан – народ Хэмиш – это были места, населенные призраками, которых нельзя тревожить. Только люди Второго Основания входили в древние коридоры, касались титанового покрытия.

Но несмотря на это, все почти сошло на нет из-за Мула.

Мул был на Транторе. Что, если бы он обнаружил природу мира, на котором он был? Его физическое оружие было неизмеримо мощнее, чем то, которым располагало Второе Основание, а его ментооружие было почти так же могуче.

Второе Основание всегда было скованно необходимостью не делать ничего, пока это возможно, и знало, что почти всякая надежда на победу в немедленном сражении принесет еще больший урон.

Для Байты Дарелл, видимо, это было не так, и ее быстрые действия были совершены тоже без помощи Второго Основания.

И затем – Золотой Век, когда Первый Оратор каким-то образом нашел пути для начала активности, остановил Мула в его завоевательском устремлении, овладел, наконец, его мозгом, а затем остановил само Первое Основание, когда оно усилило осторожное любопытство насчет сущности Второго Основания и его опознавания. Прим Палвер, девяностолетний Первый Оратор и величайший изо всех них, сумел положить конец всякой опасности правда, не без тяжелой жертвы – и спас План Селдона.

Второе Основание на сто двадцать лет снова стало таким, каким было когда-то – оно скрылось в посещаемые призраками места Трантора. Оно скрывалось теперь не от имперцев, но, как и раньше, от Первого Основания, почти такого же обширного, как бывшая Галактическая Империя, а в технологическом отношении превосходившего ее.

Глаза Первого Оратора закрылись в приятном тепле, и он погрузился в мечтательное состояние галлюцинационной расслабленности, которая не могла быть ни полным сном, ни полным мысленным бодрствованием.

Хватит уныния. Все будет хорошо. Трантор все еще столица Галактики, потому что Второе Основание здесь, и оно мощнее, власть его более сильная, чем когда-то у императора.

Первое Основание должно быть сдерживаемым, ведомым и должно идти в правильном направлении. Как бы ни были грозны его корабли и оружие, они ничего не могут сделать, так как ключевые лидеры Первого Основания могут быть при необходимости взяты под ментоконтроль.

Вторая Империя восторжествует, но она не будет похожа на первую. Она должна быть Федеративной Империей, с самоуправляющимися районами, так что тут не будет кажущейся силы и действительной слабости единого централизованного правительства. Новая Империя будет более способной противостоять натиску, и ее всегда – всегда будут вести мужчины и женщины Второго Основания. Трантор останется столицей, но будет более мощный с сорока тысячами психоисториков, чем был некогда с сорока пятью миллиардами…

Первый Оратор резко очнулся. Солнце спустилось ниже. Не бормотал ли он? Не сказал ли что-то вслух?

Если Второе Основание знает много и говорит мало, правящие ораторы знают больше и говорят меньше, то Первый Оратор знал больше всех и говорил меньше всех.

Он хмуро улыбнулся. Вечное искушение – стать патриотом Трантора видеть всю цель Второго Основания в осуществлении транторианской гегемонии. Селдон предупреждал об этом; он предвидел это даже за пять столетий до того, как оно могло произойти.

Однако же, Первый Оратор спал недолго: время аудиенции Джиндибелу еще не настало.

Вандисс думал об этой частной встрече. Джиндибел был достаточно молод, чтобы взглянуть на план новыми глазами, и достаточно проницателен, чтобы видеть то, чего не видят другие. И не исключена возможность, что он чему-то научится от младшего.

Никто, никогда не знал точно, много ли пользы принес самому Приму Палверу – великому Палверу – тот день, когда молодой Кол Бондхем, которому еще не было тридцати, пришел сказать о возможных путях управления Первым Основанием. Бондхем, которого в последствии считали величайшим после Селдона теоретиком, никогда не рассказывал об этой аудиенции, но, в конце концов, стал двадцать первым Первым Оратором. Некоторые приписывали великие достоинства администрации Палвера не столько Палверу, как Бенджему.

Вандиссу было интересно знать, что скажет ему Джиндибел. Было принято, чтобы энергичные юноши, впервые встречающиеся с Первым Оратором наедине, выкладывали все свои тезисы в первой же фразе. Они не могли просить об этой драгоценной первой аудиенции ради чего-то тривиального: это могло убедить Первого Оратора в их легковерности и погубить всю их дальнейшую карьеру.

Через четыре часа перед ним предстал Джиндибел. Молодой человек не проявлял признаков нервозности. Он спокойно ждал, когда заговорит Вандисс.

Вандисс сказал:

– Вы просили личной аудиенции, оратор, по поводу важного дела. Не будите ли вы столь любезны резюмировать это дело?

Джиндибел сказал спокойно, как если бы сообщал, что ел за обедом.

– Первый Оратор, План Селдона бессмысленен!

Стор Джиндибел не требовал, чтобы другие осознавали его исключительность.

Он не помнил времени, когда не осознавал своей незаурядности. Ему было десять лет, когда его привлекли для Второго Основания, открыв потенциальные возможности мозга мальчика.

Потом он блестяще учился и увлекался психоисторией. Она притягивала его к себе, и он рвался к ней, овладевая основами Селдона, в то время как другие его возраста еле справлялись с дифференциальными уравнениями.

Когда ему было пятнадцать лет, он поступил в Транторианский Галактический Университет (так официально назывался университет на Транторе) после собеседования, на котором его спросили, к чему он стремится, и он ответил:

«Быть Первым Оратором до того, как стукнет сорок».

Он не пытался домогаться кресла Первого Оратора без достаточной компетентности. Он был убежден, что тем или иным путем добьется этого поста. Его целью было сделать это в юности. Даже Прим Палвер вступил в эту должность в сорок два года.

Спрашивающий, заколебался, услышав этот ответ, но юноша уже имел чувство психоязыка и смог объяснить себе это колебание. Он знал так же твердо, как если бы его собеседник объяснил об этом, что в его записи будет маленькое примечание: этим юношей трудно управлять.

– Да, конечно!

Джиндибел и намеревался быть трудным для управления.

Сейчас ему тридцать. Через два месяца будет тридцать один, а он уже член Совета Ораторов. Ему осталось самое большее десять лет, чтобы стать Первым Оратором, и он знает, что будет им. Эта аудиенция с нынешним Первым Оратором будет решающей для его планов. Стараясь теперь ясно передавать свои выводы, он не тратил усилий на полировку своего психоязыка.

Когда два Оратора Второго Основания общаются друг с другом, их язык не похож ни на что в Галактике. Он скорее язык стремительных жестов, чем слов, главное тут – определить рисунок ментообмена.

Посторонний услышит мало или вообще ничего, но за короткое время можно обменяться множеством мыслей, и их не узнает никто, кроме другого оратора.

Язык ораторов выигрывал в скорости и утонченности, но проигрывал в том смысле, что, пользуясь им, почти невозможно замаскировать свои истинные мысли.

Джиндибел знал свое мнение о Первом Ораторе. Он чувствовал, что Первый Оратор переживает свой умственный рассвет. Первый Оратор – по оценке Джиндибела – не рассчитывал на кризис, не был подготовлен к встрече с кризисом, и у него не хватает проницательности, чтобы решить этот кризис, если он начнется. Несмотря на свои способности, Вандисс мог стать причиной бедствий.

Все это Джиндибел изгонял не только из слов, жестов или выражения лица, но и из своих мыслей. Он не знал достаточно эффективного способа не дать Первому Оратору возможности услышать хотя бы запах этого его мнения.

Джиндибел так же не мог избежать кое-какого осознания чувств, какие Первый Оратор испытывал к нему. Сквозь добродушие и доброжелательность – совершенно явно и разумно искренне – Джиндибел чувствовал далекий край снисходительности и развлечения, и сжимал собственный мысленный захват, чтобы не дать заметить какое-либо недовольствие в ответ, или хотя бы уменьшить его, насколько возможно.

Первый Оратор улыбнулся и откинулся в кресле. Конечно, он не задирал ноги на стол, но вытянул их во всю длину, как для выражения самоуверенного довольствия и неофициального дружелюбия, так и для того, чтобы оставить Джиндибела в неуверенности относительно эффекта его заявления.

Поскольку Джиндибела не пригласили сесть, допустимые ему действия и поведение, могущие уменьшить неуверенность, были ограничены. Не может быть, чтобы Первый Оратор не понимал этого.

– План Селдона бессмысленен? – сказал Вандисс. – Замечательное утверждение!

Заглядывали ли вы в последнее время в Первоисточник, оратор Джиндибел?

– Я постоянно изучаю его, Первый Оратор. Это мой долг и удовлетворение тоже.

– А вы, случаем, не изучаете только те его части, которые входят в сферу ваших обязанностей? Наблюдали ли вы его в микростиле: систему уравнений в одном месте, регулировку потока – в другом? Я всегда считал великолепным упражнением – наблюдать за всем курсом. Изучать Первоисточник акр за акром для пользования им, но наблюдать его как континент для вдохновения.

Джиндибел не рискнул сделать долгую паузу. Это будет и должно быть сделано легко и приятно, или вовсе не сделано.

– Польщен и счастлив, Первый Оратор.

Первый Оратор нажал рычаг на краю стола. Такие столы были в офисе каждого оратора, и стол в офисе Джиндибел был ничуть не хуже, чем у Первого Оратора. Второе Основание было уравненным обществом во всех своих внешних проявлениях. Они, кстати, не имели значения. В сущности, у Первого Оратора была единственная официальная прерогатива, которая указывалась в его титуле: он всегда говорил первым.

Когда он нажал рычаг, в комнате потемнело, но почти сразу же тьма рассеялась в жемчужной дымке. Обе длинные стены стали слегка кремовыми, затем более белые и яркие, и в конце концов на них появились почти напечатанные уравнения, такие мелкие, что их трудно было читать.

– Если вы не возражаете, – сказал Первый Оратор, хотя было совершенно ясно, что никаких возражений здесь быть не может, – мы понизим увеличение, чтобы увидеть одновременно как можно больше.

Ближайший отпечаток съежился до волосяной линии, слабо-черной паутины на перламутровом фоне.

Первый Оратор дотронулся до кнопок маленького аппарата, встроенного в подлокотник его кресла.

– Мы вернемся к началу – ко времени Хари Селдона – и поставим на медленное движение. Мы прикроем его так, чтобы видеть за раз только десятилетие развития. Это дает удивительное ощущение потока истории без отвлечения на детали. Интересно, делали ли вы когда-нибудь так?

– Точно так – никогда, Первый Оратор.

– А должны бы. Это чудесное ощущение. Наблюдать разбросанность черного узора с самого начала. Мало было шансов для альтернативы в первые несколько десятилетий. Точечные ответвления, однако, невероятные экспоненты во времени. Разве не факт, что, как только образуется специфическое отклонение, наблюдается затухание широкого слоя других в его будущем, все скоро становится трудноуправляемым. Конечно, в деле с будущим мы должны стремиться быть уверенными в затухании.

– Я знаю, Первый Оратор. – В ответе Джиндибела были суховатые нотки, которые он не смог подавить.

Первый Оратор не отреагировал на это.

– Обратите внимание на извилистые линии красных стволов. Здесь есть их рисунок. По всей вероятности они будут существовать беспорядочно, так как каждый Оратор зарабатывает свое место, добавляя усовершенствования к первоначальному Плану Селдона. Казалось бы, нет возможности предсказать, где можно легко добавить усовершенствование, или определенный оратор найдет признание своим интересам или своим способностям. Однако же, я давно подозреваю, что смесь черной Селдона и красной оратора следует точно закону и зависит сильно от времени и очень мало от чего-нибудь другого.

Джиндибел следил, как проходят годы и как черная и красная линии составляют почти гипнотический переплетающийся узор. Сам по себе узор, конечно, ничего не означал. Учитывались символы, из которых он состоял.

То тут, то там появлялся голубой ручей, надувался, ветвился, начинал выдаваться над другими, а затем опадал и исчезал в черном или красном.

– Голубое Отклонение, – сказал Первый Оратор, и чувство глубокого отвращения, возникшее у обоих, наполнило пространство между ними. – Мы захватываем его снова и снова и в конечном счете придем к Веку Отклонения.

Так и было. Можно было сказать точно, когда разрушительный феномен Мула на короткий срок наполнит Галактику, когда Первоисточник внезапно разбух от ветвящихся ручьев голубого – слишком продвинувшегося, чтобы быть подавленным – пока сама комната не стала голубой, потому что линия утолщалась и отмечала стену все более ярким истечением.

Отклонение достигло пика, а затем потускнело, утончилось, и прошло долгое столетие, прежде чем тонкая струйка подошла к своему концу. Когда она исчезла и План снова вернулся к черному и красному, стало ясно, что тут действовала рука Прима Палвера.

Вперед, вперед…

– Это настоящее время, с удовлетворением сказал Первый Оратор.

Вперед, вперед…

Затем сужение и подлинный узел плотно скрученного черного с еле заметным красным.

– Это установление Второй Империи, – сказал Первый Оратор.

Он выключил Первоисточник, и комната окунулась в обычный свет.

– Эмоциональный опыт, – сказал Джиндибел.

– Да, – улыбнулся Первый Оратор, – и вы осторожно не указываете эмоции, поскольку можете промахнуться в определении ее. Но это не важно. Разрешите мне расставить точки, которые я хотел бы расставить.

Обратите внимание, прежде всего, на почти полное отсутствие Голубого Отклонения после Прима Палвера – иными словами, на последние сто двадцать лет. Обратите внимание, что и следующие пять столетий нет приемлемых вероятностей Отклонений выше пятого класса. Заметьте также, что мы начали распространять усовершенствования психоистории дальше установления Второй Империи. Как, вы, конечно, знаете Хари Селдон при всей своей необыкновенной гениальности, не был и не мог быть всеведущим. Мы более подкованы. Мы больше знаем о психоистории, чем, вероятно, знал он.

Селдон закончил свои расчеты на Второй Империи, а мы продолжаем дальше. Не хвалясь, скажу, что новый Гиперплан, который идет дальше установления Второй Империи, в основном моя работа, и ей я обязан теперешним моим постом.

Я говорю вам все это для того, чтобы вы избавили меня от лишних слов.

Можете ли вы, зная все это, вывести заключение, что План Селдона бессмысленен? Он беспорочен. Простой факт, что он пережил Столетие Отклонения – при всем должном почтении к гению Палвера – лучшая очевидность, что в нем нет изъяна. Где в нем слабость, молодой человек, из-за которой вы заклеймили План, как бессмысленный?

Джиндибел стоял прямо и твердо.

– Вы правы, Первый Оратор. План Селдона беспорочен.

– Значит, вы отказываетесь от своего утверждения?

– Нет, Первый Оратор. Недостаток порока и есть его порок. Его роковая беспорочность.

Первый Оратор невозмутимо смотрел на Джиндибела. Он умел управлять своим лицом, и ему было интересно следить за неспособностью Джиндибела держаться.

В каждом ментообмене молодой человек из всех сил старался скрыть свои чувства, но каждый раз полностью выдавал их.

Вандисс беспристрастно изучал его. Это был тощий молодой человек, роста чуть выше среднего, узконосый, тонкогубый, с беспокойными руками. Темные глаза имели склонность вспыхивать.

Первый Оратор понимал, что этого человека трудно отговорить от его убеждений.

– Вы говорите парадоксами, оратор.

– Это звучит парадоксом, Первый Оратор, потому что мы навертели вокруг Плана Селдона очень многое, считаем это доказанным и принимаем его в такой бесспорной манере.

– А о чем вы хотели бы спорить?

– Насчет истиной базы Плана. Все мы знаем, что План не сработает, если его природа – или даже его существование – известна слишком многим из тех, чье поведение соответствует предсказанию.

Я уверен, что Хари Селдон понимал это. И даже уверен, что он сделал это одной из своих фундаментальных аксиом психоистории.

Он не предвидел Мула, Первый Оратор, и, следовательно, не мог предвидеть и степень навязчивой идеи, какой стало Второе Основание для людей Первого Основания, как только Мул показал им важность Второго Основания.

– Хари Селдон… – начал Первый Оратор, но пожал плечами и замолчал.

Появляющееся изображение Хари Селдона было известно всем членам Второго Основания. Его репродукции в двух или трех измерениях, фотографические или голографические, в барельефе или кругу, сидящего или стоящего, были вездесущими. Все они представляли его в последние несколько лет его жизни. Все изображали старого доброго человека с мудрым и добрым лицом, символизирующим квинтэссенцию полностью созревшей гениальности. Но Первый Оратор теперь вспомнил одну фотографию, считавшуюся изображением Селдона в молодости. Фотографию забыли, поскольку она была в явном противоречии с представлениями о молодом Селдоне. Но Вандисс видел ее, и ему внезапно пришло на ум, что Стор Джиндибел удивительно похож на молодого Селдона.

Смешно! Время от времени, каждого беспокоит нечто вроде суеверия, каким рационалистом он бы не был. Вандисса обмануло случайное сходство. Если бы он имел перед глазами ту фотографию, он сразу увидел бы, что сходство иллюзорно. Но почему эта дурацкая мысль пришла ему в голову именно сейчас?

Он снова овладел собой. На мгновение он вздрогнул мимолетное крушение мысли, слишком короткое, чтобы его заметил кто-либо, кроме оратора. Ладно, пусть Джиндибел истолкует это, как хочет.

– Хари Селдон, – твердо повторил он, – отлично знал, что существует бесконечное число вероятностей, которых он не мог предвидеть, поэтому он и установил Второе Основание. Мы же не предвидели Мула, но осознали его, как только он пошел на нас, и остановили его. Мы не предвидели последующей навязчивой идеи Первого Основания насчет нас, но увидели, когда это произошло, и остановили его. Какую ошибку вы можете найти в этом?

– Только одну, – ответил Джиндибел, – одержимость Первого Основания нами еще не преодолена.

В тоне Джиндибела слышался заметный упадок уважения. Он заметил дрожь в голосе Первого Оратора (так подумал Вандисс) и перевел это как неуверенность. И учел ее.

Первый Оратор поспешно сказал:

– Попробую предугадать. Здесь должны быть люди Первого Основания, которые, сравнивая лихорадочные затруднения первых четырех столетий с мирной жизнью последних двенадцати десятилетий, пришли к заключению, что этим они обязаны заботам Второго Основания о Плане. В этом они, конечно, правы! Вообще-то мы получили сведения, что здесь есть молодой человек с главной планеты Первого Основания – Терминуса, член их правительства. Я забыл его имя…

– Голан Тревиз, – мягко сказал Джиндибел. – Я первый заметил суть в его рапортах и именно я направил его к вам в офис.

– Да? – сказал Первый Оратор с преувеличенной любезностью. – А каким образом ваше внимание сосредоточилось на этом человеке?

– Один из наших агентов на Терминусе прислал нудный рапорт о новоизбранных членах Совета – самый обычный рапорт, какие всегда посылаются и всегда игнорируются всеми ораторами. Мне бросилось в глаза описание одного из советников, Голана Тревиза. Судя по описанию, он необычно самоуверен и воинственен.

– И вы признали родственную душу?

– Вовсе нет, – сдержанно сказал Джиндибел. – Он, может, личность безрассудная, радуется, делая нелепости – такие описания ко мне не подходят. Не составило труда решить, что он может оказаться хорошим материалом для нас, если его завербовать, пока он молод.

– Возможно, сказал Первый Оратор, – но вы знаете, что с Терминуса мы не вербуем.

– Прекрасно знаю. Во всяком случае, даже без нашей тренировки у него необычная интуиция. Конечно, совершенно недисциплинированная. Поэтому я не особо удивился тому, что он уверен в существовании Второго Основания. Я почувствовал, что это очень важно, и послал в ваш офис докладную.

– И я должен понять так, что это новое развитие.

– Осознав, благодаря своим высокоразвитым и интуитивным способностям, тот факт, что мы существуем, он употребил этот факт характерно недисциплинированным образом и, в результате, был выслан с Терминуса.

Первый Оратор поднял брови.

– Вы вдруг остановились. Вы хотите, чтобы я истолковал значение этого.

Позвольте мне применить, не пользуясь компьютером, глубокое приближение уравнений Селдона и угадать, что проницательная мэр, способная подозревать о существовании Второго Основания, предпочла не иметь недисциплинированного индивидуума, выкрикивающего это на всю Галактику и могущего насторожить Второе Основание. Я полагаю бронзовая Брэнно решила, что для Терминуса безопаснее, если удалить Тревиза с планеты.

– Она могла посадить Тревиза в тюрьму, а то и просто убить.

– Уравнения ненадежны, когда прилагаются к индивидууму, как вам хорошо известно. Они имеют дело только с человеческой массой. Поэтому поведение индивидуума непредсказуемо, а можно предположить, что мэр индивидуальный человек, считающий, что заключение в тюрьму, не говоря уже об убийстве, негуманно.

Джиндибел некоторое время молчал. Это было красноречивое молчание, и он сохранял его достаточно долго, чтобы Первый Оратор почувствовал неуверенность в себе, но не настолько долго, чтобы вызвать защитную злобу.

Он рассчитал время до мгновения и потом сказал:

– У меня иное толкование. Я уверен, что Тревиз в настоящее время представляет режущий край величайшей угрозы Второму Основанию за всю его историю – большую опасность, чем даже Мул.

Джиндибел был удовлетворен. Сила утверждения сработала хорошо. Первый Оратор не ожидал такого и потерял равновесие. С этой минуты контроль принадлежал Джиндибелу. Если у него были какие-то сомнения на этот счет, они исчезли после следующего вопроса Вандисса:

– Это имеет какую-то связь с вашим утверждением, что План Селдона бессмысленен?

Джиндибел рискнул на полную уверенность, вдаваясь в дидактизм, чтобы не дать Первому Оратору оправиться.

– Первый Оратор, сказал он, – это параграф норм, что Прим Палвер выправил курс Плана после дикой аберрации Века Отклонений. Загляните в Первоисточник, и вы увидите, что отклонения исчезли только через два десятилетия после смерти Палвера, и с тех пор ни единого отклонения не появлялось. Первые Ораторы после Палвера могли этому верить, но это невероятно.

– Невероятно? Согласен, никто из нас не был Палвером, но почему невероятно?

– Вы позволите мне продемонстрировать, Первый Оратор. С помощью математики психоистории я могу ясно показать, что шансы на полное исчезновение отклонений микроскопически малы, что бы не делало Второе Основание. Не разрешайте, если у вас нет времени или желания для этой демонстрации, которая потребует полчаса непрерывного внимания. В качестве альтернативы я могу организовать полную встречу Стола Ораторов и продемонстрировать это там. Но это будет означать потерю моего времени и ненужную полемику.

– Да, и, возможно, потерю лица для меня. Демонстрируйте сейчас. Но предупреждаю: – Первый Оратор сделал героическое усилие, чтобы прийти в себя, – если вы покажете мне чепуху, я этого не забуду.

– Если это окажется чепухой, – сказал Джиндибел с легкой гордостью, которая поправила Первого Оратора, – вы немедленно получите мое прошение об отставке.

На самом деле это заняло куда больше полчаса, потому что Первый Оратор исследовал математические расчеты почти с дикой неистовостью.

Джиндибел потратил некоторое время, налаживая свой микроисточник. Аппарат, который мог показывать любую часть обширного Плана голографически и не требовал ни стены, ни рычага на столе, вошел в употребление всего десять лет назад, и Первый Оратор так и не научился обращаться с ним. Джиндибел знал об этом, и Первый Оратор знал, что тот знает.

Джиндибел прикрыл аппарат сверху большим пальцем, а четырьмя остальными манипулировал кнопками, как будто это был музыкальный аппарат (Джиндибел и в самом деле написал небольшую статью об этой аналогии).

Уравнения, воспроизведенные и умело обоснованные Джиндибелом, по-змеиному двигались взад и вперед в сопровождении его объяснений. Он мог бы получить решения, если понадобиться, установить аксиомы, продемонстрировать графики в двух или трех измерениях, не говоря уже о проекции многомерных отношений.

Комментарии Джиндибела были ясны и точны, и Первый Оратор сдался. Он был побежден и сказал:

– Я не помню, чтобы видел анализ такого рода. Кто его разработал?

– Это моя работа, Первый Оратор. Я опубликовал основы этого математического аппарата.

– Очень умно, оратор Джиндибел. Что-нибудь вроде этого включит вас в список Первого Ораторства, когда я умру или уйду в отставку.

– Я не склонен думать об этом деле, Первый Оратор, но, поскольку вы вряд ли мне поверите, я отвожу ваш отзыв. Я склонен думать и надеюсь, что буду Первым Оратором, потому что, кто бы не занял этот пост, он должен будет следовать курсом, который вижу ясно только я.

– Да, – сказал Первый Оратор, – неумеренная скромность может быть весьма опасной. Что за курс? Может быть теперешний Первый Оратор тоже может следовать им? Если я слишком стар для творческого прыжка, какой делаете вы, то я еще не тек стар, чтобы не быть в силах следовать вашим указаниям.

Это была сдача на милость победителя, и сердце Джиндибела неожиданно потеплело по отношению к старику, даже когда он осознал, что именно на это рассчитывал Первый Оратор.

– Спасибо, Первый Оратор; мне чертовски нужна ваша помощь. У меня нет надежды повлиять на Стол без вашего просвещенного лидерства – (милость за милость) – я предлагаю, однако, что вы уже видите из того, что я вам продемонстрировал, что с нашей политикой невозможно выправить Столетия Отклонений, так чтобы намека Отклонения больше не было.

– Это мне ясно, – сказал Первый Оратор. – Если ваш математический аппарат верен, то, чтобы привести План в порядок и заставить его работать так же отлично, как он, видимо, работал, мы должны научиться предсказывать реакции малого числа людей – даже индивидуумов – с некоторой степенью уверенности.

– Именно так. Поскольку Математика психоистории не позволяет этого.

Отклонения не могли исчезнуть и, более того, не могли оставаться рассеянными. Теперь вы понимаете, что я имел ввиду, говоря, что порок Плана Селдона в его беспорочности.

– Значит, либо План Селдона заключал в себе отклонения, либо в его математике что-то неправильно. И с пор как я должен был признать, что План Селдона не показывал Отклонений столетие и больше, ясно, что что-то неладно с нашей математикой, хотя я не заметил ошибок и промахов.

– Вы ошибаетесь, – сказал Джиндибел, – исключив третью альтернативу. Вполне возможно, что План Селдона не обладает Отклонениями, однако, в моем математическом аппарате нет ничего неправильного, он только говорит, чего не может быть.

– Я не вижу третьей альтернативы.

– Допустим, План Селдона управляется такими передовыми средствами психоисторического метода, что реакции малой группы людей – может быть, даже индивидуумов – могли быть предсказаны; тогда, и только тогда мой математический аппарат показал бы, что План Селдона действительно не испытал Отклонений.

Некоторое время Первый Оратор молчал. Затем сказал:

– Такого передового психоисторического метода нет, это я знаю, и вы тоже, судя по вашим словам. Если мы с вами знаем, что его нет, то шанс, что какой-нибудь другой оратор или группа ораторов разработали такую микроисторию – если я могу так ее назвать – и держат ее в тайне от остальных бесконечно мал. Вы не согласны?

– Согласен.

– Тогда, значит, либо ваши анализы неверны, либо микроистория существует у какой-то группы вне Основания.

– Точно, Первый Оратор, последняя альтернатива должна быть верна.

– Вы можете продемонстрировать истину такого утверждения?

– Никаким официальным путем я не могу. Но подумайте: не было ли здесь уже личности, которая могла воздействовать на План Селдона, имея дело с отдельными индивидуумами?

– Вы, я полагаю, имеете в виду Мула?

– Да, конечно.

– Мул мог только разрушать. Проблема в том, что План Селдона работает слишком хорошо, много ближе к идеалу, чем может позволить наша математика.

Вам нужен Анти-Мул – тот, кто способен взять верх над Планом, как это сделал Мул, но действовать в противоположном направлении – не разрушать, а улучшать.

– Точно, Первый Оратор. Я не додумался до этого выражения. Кто был Мул?

Мутант. Но откуда он взялся? Как он стал таким? Никто этого, в сущности, не знает. Но могут ли быть еще такие?

– По-видимому, нет. Единственное, что я хорошо знаю о Муле – то, что он был стерильным. Отсюда его имя. Может быть, вы думали, что это миф?

– Я не имел в виду потомков Мула. Но разве не могло быть, что Мул был отклонившимся членом бывшей тогда или ставшей теперь большой группы людей со способностями Мула, и что это группа людей по каким-то своим причинам не разрушает, а поддерживает План Селдона.

– А зачем кому-то в Галактике поддерживать его?

– А зачем поддерживаем его мы? Мы планируем Вторую Империю, в которой мы, вернее сказать, наши интеллектуальные потомки будут иметь решающий голос.

Если какая-то группа поддерживает План даже более эффективно, чем мы, она не планирует оставить решающий голос нам. Править будет она – но в какую сторону? Не попытаться ли нам найти этот род Второй Империи, куда они нас затягивают?

– Как вы предлагаете их искать?

– Ну, почему мэр Терминуса выгнала Голана Тревиза? Сделав так, она позволила возможно опасной личности свободно двигаться по Галактике. Не могу поверить, чтобы она сделала это из гуманных побуждений. Во все времена правители Первого Основания были реалистами, что обычно означало «без оглядки на мораль». Один из их героев, Силвер Хардин, в сущности, выступил против морали. Нет, я думаю, что мэр действовала под внушением агентов Анти-Мула, выражаясь вашими словами. Я думаю, что Тревиз был завербован ими, и считаю его острием опасности для нас. Смертельной опасности!

– По Селдону, вы, наверное, правы, – сказал Первый Оратор. – Но как мы убедим в этом Стол?

– Первый Оратор, вы недооцениваете мою известность.