Фермерша

Ораторы сидели за столом, застывшие под своими ментальными щитами. Словно все они сговорились спрятать свои мысли, чтобы избежать непоправимого оскорбления Первого Оратора после его заявления относительно Тревиза. Они исподтишка поглядывали на Деларме, и это выдавало многое. Она была больше всех известна своей непочтительностью – даже Джиндибел, и тот больше обращал внимание на обычаи.

Деларме чувствовала эти взгляды и знала, что у нее нет другого выбора, кроме как выступить против. В сущности, она не хотела искать выхода. За всю историю Второго Основания ни одного Первого Оратора не обвиняли в неправильном анализе (за этим выражением, которое она употребила как прикрытие, скрывалось невысказанное «некомпетентность»). Теперь такое обвинение стало возможным, и она его обязательно выскажет.

– Первый Оратор, – сказала она мягко, ее тонкие бесцветные губы стали еще более незаметными на бледном лице, – Вы сами сказали, что не имеете обоснования вашего мнения, что психоисторическая математика ничего не показала. И вы просите нас основывать ключевое решение на мистических ощущениях?

Первый Оратор поднял глаза. Его лоб сморщился. Он ощущал всеобщий щит Совета. Он знал, что это значит и холодно заявил:

– Я не скрываю нехватку очевидности. Я не представляю вам никакой фальши. Я лишь предложил вам сильное интуитивное ощущение Первого Оратора, человека с многолетним опытом, потратившего всю свою сознательную жизнь на тщательный анализ Плана Селдона. – Он огляделся вокруг с суровой горделивостью, которую редко показывал, и ментальные щиты стали один за другим смягчаться и падать. Щит Деларме, когда Шандисс повернулся и взглянул на нее, упал последним.

Она сказала с обезоруживающей искренностью, заполнившей ее мозг.

– Конечно, я принимаю ваше утверждение, Первый Оратор. Тем не менее, я думаю, вы, возможно, захотите пересмотреть его. Что вы думаете о нем теперь, уже устыдившись того, что опирались на интуицию? Не захотите ли вы, чтобы ваши замечания были вычеркнуты из записи – если, по вашему суждению, они должны быть.

– Какие замечания должны быть вычеркнуты из записи?

Все глаза одновременно повернулись на звук голоса Джиндибела. Если бы их щиты не были подняты перед решающим моментом, они знали бы о его приближении раньше, чем он оказался в дверях.

– Все щиты были подняты минуту назад. Никто не знал, что я вхожу? – ядовито спросил Джиндибел. – Какое же банальное заседание Совета у нас здесь! И никто не опасался моего появления? Или все были абсолютно уверены, что я приду позже?

Эта вспышка была вопиющим насилием над всеми традициями. Опоздание Джиндибела было уже само по себе достаточно вызывающим, он вошел без разрешения – это было еще хуже, и заговорил раньше, чем Первый Оратор признал его присутствие – а эго было уже из ряда вон выходящим.

Первый Оратор повернулся к нему. Все остальное было отложено: вопрос о достойном поведении стал главным.

– Оратор Джиндибел, – спокойно сказал он, – вы опоздали. Вы вошли без разрешения. Вы заговорили первым. У вас есть уважительные причины, иначе вы будете отстранены от своего места на тридцать дней?

– Конечно, есть. Дело о временном отстранении не должно рассматриваться до тех пор, пока не рассмотрим, кто заставил меня опоздать и почему. – Джиндибел говорил холодно и размеренно, но мысли его были окутаны яростью, и он плевал на то, что все это чувствуют.

Конечно, Деларме не удержалась. Она убежденно заявила:

– Этот человек – безумен.

– Безумен? Безумна женщина, которая сказала это. Или же она чувствует свою вину. Первый Оратор, я сам обращаюсь к вам и выдвигаю пункт личной привилегии, – сказал Джиндибел.

– Какого рода личной привилегии, Оратор?

– Первый Оратор, я обвиняю кое-кого в попытке убийства. Все Ораторы вскочили с мест, и комната взорвалась одновременным бормотанием слов, экспрессией мыслей. Первый Оратор поднял руку и крикнул:

– Оратор должен иметь возможность выразить свой пункт личной привилегии! – Он сам заметил, что мысленно усиливает свой авторитет в самой что ни на есть неподходящей к обстоятельствам манере, но выбора у него не было.

Бормотание стихло.

Джиндибел неподвижно стоял и ждал, когда наступит полная тишина, затем он заговорил:

– Направляясь сюда, я шел по дороге хэмиш с такой скоростью, которая бы обеспечила мое прибытие на Совет вовремя. Меня остановили несколько хэмиш, и я был близок к тому, чтобы меня избили, а то и попросту убили. Из-за этого я и опоздал, и прибыл только сейчас. Я должен указать с самого начала: я не помню примера, чтобы после Великого Разграбления кто-то из народа хэмиш разговаривал бы непочтительно – не говоря уж о прямом насилии – с членом Второго Основания.

– И я не помню, – подтвердил Первый Оратор. Деларме закричала:

– Люди Второго Основания обычно не ходят в одиночку по территории хэмиш! Вы сами спровоцировали нападение своими действиями.

– Правильно, – сказал Джиндибел, – я обычно хожу по территории хэмиш. Я сотни раз проходил там в разных направлениях, однако ко мне никто никогда не приставал. Другие ходят свободно, как я, но никто не изгоняет себя из мира и не запирается в университете, и ни к кому не пристают. Я вспоминаю случаи, когда Деларме, – тут он, как бы запоздало вспомнив о вежливости, сознательно превратил ее в страшное оскорбление, – я хотел сказать, я вспомнил, когда ораторша Деларме бывала на территории хэмиш, однако к ней не приставали.

– Возможно, потому, – сказала Деларме, – что я не заговаривала с ними первой и держалась на расстоянии. Я вела себя как заслуживающая уважения, и мне его оказывали.

– Интересно, – сказал Джиндибел, – а я хотел сказать, причина в том, что вы представляли куда более грозное зрелище, чем я. В конце концов, даже здесь очень немногие рискуют подойти к вам. Но скажите, почему хэмиш выбрали для вмешательства именно тот день, когда меня ждало важное собрание в Совете?

– Если тому причиной не ваше поведение, – сказала Деларме, – тогда это произошло случайно. Я не слышала, чтобы математика Селдона исключала роль случая – конечно, не в индивидуальных событиях. Или вы тоже говорите по внушению интуиции? – Тут один из Ораторов издал слабый мысленный вздох.

– Это произошло не из-за моего поведения и не случайно. Это было намеренное вмешательство, – возразил Джиндибел.

– Откуда вы это знаете? – мягко спросил Первый Оратор. Он не мог помочь, но смягчил для Джиндибела последний выпад Деларме.

– Мой мозг открыт вам, Первый Оратор. Я передаю вам – и всему Совету – мои воспоминания о событиях.

Передача заняла несколько минут. Первый Оратор сказал:

– Ужасно! Вы вели себя очень хорошо, Оратор, в обстоятельствах большого давления. Я согласен, что поведение хэмиш аномально и требует расследования. А пока, пожалуйста, присоединитесь к нашему заседанию…

– Минуточку! – прервала Деларме. – Какая у нас гарантия, что объяснение Оратора правдиво?

Ноздри Джиндибела раздулись от нанесенного оскорбления, но он сохранил хладнокровие.

– Мой мозг открыт.

– Я знавала открытый мозг, который не был таковым.

– Не сомневаюсь в этом, Оратор, – сказал Джиндибел, – поскольку вы, как впрочем, и все мы, держите свой мозг под постоянным контролем. Мой мозг если открыт, то открыт.

– Давайте не будем… – начал Первый Оратор.

– Пункт личной привилегии, Первый Оратор, извините, что прерываю вас, – заявила Деларме.

– Какого рода личная привилегия, Оратор?

– Оратор Джиндибел обвинил одного из нас в подстрекательстве к убийству, предположительно при помощи фермеров, совершивших нападение на него.

Поскольку обвинение не отведено, я должна считать себя потенциальной убийцей, как и все в этой комнате, включая и вас, Первый Оратор.

– Вы отведете обвинение, Оратор Джиндибел? – спросил Первый Оратор.

Джиндибел сел в кресло, крепко вцепился в подлокотники и сказал:

– Я сделаю это, как только кто-нибудь объяснит мне, почему фермер-хэмиш намеренно вынудил меня опоздать на это заседание.

– Ну, тут может быть тысяча причин, – сказал Первый Оратор – Я повторяю, что это происшествие будет расследовано. А теперь Оратор Джиндибел, в интересах продолжения дискуссии возьмите обратно ваше обвинение?

– Не могу, Первый Оратор. Я потратил долгие минуты на попытки самым деликатным образом обыскать мозг хэмиш, чтобы, не нанося ущерба, заставить фермера изменить поведение, но не смог. Его мозгу не хватало эластичности, какую он должен был иметь. Эмоции были как бы навязаны извне.

Деларме сказала с неожиданной легкой улыбкой:

– И вы думаете, их навязал кто-то из нас? Может, это сделала ваша таинственная организация, состязающаяся с нами и более мощная, чем мы?

– Возможно, – согласился Джиндибел.

– В таком случае, мы не члены этой организации, о которой знаете только вы, и не виноваты, поэтому вы должны забрать свое обвинение. А может, вы обвиняете кого-то из нас в том, что он находится под контролем этой странной организации? Может, один из нас не тот, кем кажется?

– Возможно, – флегматично согласился Джиндибел, отлично понимая, что Деларме накидывает на него веревку с петлей.

– Похоже, – сказала Деларме, готовая затянуть петлю, – что ваш сон о тайной, скрытой организации есть кошмар паранойи. И это вполне соответствует вашим параноидальным фантазиям, что фермеры-хэмиш под влиянием и что Ораторы под тайным контролем. Я хотела бы, тем не менее, проследить дальше эту вашу своеобразную мысль. Кто же из нас, Оратор, по вашему мнению, под контролем?

Не я ли?

– Не думаю, Оратор, – сказал Джиндибел. – Если бы вы хотели взять надо мной верх таким сложным способом, вы бы не извещали открыто о своей неприязни ко мне.

– Двойная хитрость, может быть? – спросила Деларме, прямо-таки мурлыкая.

– Это, вероятно, обычный полет параноидальной фантазии.

– Вполне может быть. Вы более опытны в таких делах, нежели я.

Оратор Лестим Джайни горячо вмешался:

– Послушайте, Оратор Джиндибел, если вы реабилитируете Оратора Деларме, то направите свое обвинение против всех остальных. Какие основания могли быть у любого из нас желать вашего опоздания на это заседание, не говоря уже о вашей смерти?

Джиндибел словно бы ожидал этого вопроса.

– Когда я вошел, речь шла о том, чтобы вычеркнуть из записи замечания Первого Оратора. Я – единственный Оратор, не слышавший этих замечаний, ознакомьте меня с ними, и я, по всей вероятности, объясню присутствующим, по каким мотивам меня не хотели здесь видеть!

– Я утверждал, – сказал Первый Оратор, и Оратор Деларме и другие приняли это с серьезными поправками, – основываясь на интуиции и используя методы психоисторической математики, что все будущее плана, возможно, зависит от высылки из Первого Основания Голана Тревиза.

– Другие Ораторы могут думать, как хотят, а что касается меня, то я согласен с этой гипотезой. Тревиз – ключ. Я нахожу, что его внезапное изгнание из Первого Основания слишком любопытно, чтобы быть невинным.

– Не хотите ли вы этим сказать, Оратор Джиндибел, – проговорила Деларме, – что Тревиз в когтях этой таинственной организации, или в ней те люди, что изгнали его? Может, все и вся под контролем, кроме вас, Первого Оратора и меня – раз уж вы объявили, что я неподконтрольна?

Джиндибел ответил:

– Этот бред не требует даже ответа. Лучше позвольте мне спросить, есть ли какой-нибудь Оратор, кто выразил бы согласие с Первым Оратором и со мной в этом деле? Вы читали, я полагаю, математические выкладки, которые я, с разрешения Первого Оратора, передал вам?

Молчание.

– Я повторяю свой вопрос есть ли кто-нибудь?

Молчание.

– Первый Оратор, – сказал Джиндибел, – вот вам и мотив, чтобы заставить меня опоздать.

– Объясните.

– Вы выразили необходимость иметь дело с Тревизом. Это важнейшая инициатива в политике, и если бы Ораторы прочитали мои выкладки, они бы знали, в основном, что носится в воздухе. Однако, если бы они единогласно не согласились с вами – тогда, по традиционному самоограничению, вы не смогли бы идти дальше. При поддержке хотя бы одного Оратора, вы имеете возможность осуществить эту новую политику. Я – единственный Оратор, который поддержал вас, как всем известно, кто читал мои расчеты, поэтому было необходимо любой ценой удалить меня из Совета. Этот трюк почти удался, но я все-таки здесь, и я поддерживаю Первого Оратора. Я согласен с ним, и он может, в соответствии с традициями, не обращать внимания на несогласие остальных одиннадцати Ораторов.

Деларме ударила кулаком по столу.

– Предполагается, что кто-то заранее знал о поддержке Оратора Джиндибела, а остальные – нет. Этот кто-то знал то, чего не мог знать. В таком случае, остается допустить, что эта инициатива не нравилась некой созданной болезненным воображением Оратора Джиндибела группе, и она постаралась предотвратить такой поворот событий, и, следовательно, кто-то из нас находится под ее контролем.

– Предположение существует, – согласился Джиндибел. – Ваш анализ сделан мастерски.

– Кого вы обвиняете? – выкрикнула Деларме.

– Никого. Я призываю Первого Оратора заняться этим делом. Совершенно ясно, что в нашей организации есть кто-то, работающий против нас. Я предлагаю, чтобы все работающие на Второе Основание прошли ментальный анализ. Все, включая Ораторов, даже меня и Первого Оратора.

Совет взорвался в беспорядке и возбуждении сильнее, чем когда-либо. И когда Первый Оратор, наконец, объявил перерыв, Джиндибел, никому не говоря, отправился к себе домой. Он хорошо знал, что у него нет ни одного друга среди ораторов, и даже поддержка Первого Оратора может дать ему неохотное согласие, не больше.

Он даже не мог сказать, боится ли он за себя лично или за все Второе Основание, но чувствовал во рту привкус беды.

Джиндибел спал плохо, его мысли, как его сны, были одинаковы заняты ссорой с Долорей Деларме. В одном сне была даже смесь Деларме и фермера Референта, так что Джиндибел встретился с непропорционально огромной Деларме, которая наступала на него с гигантскими кулаками и сладкой улыбкой, обнажавшей, острые, как иголки зубы.

Наконец он проснулся, позднее, чем обычно, с ощущением, что нисколько не отдохнул. Его разбудил приглушенный зуммер на ночном столике. Он протянул руку и включил контакт.

– Да?

– Оратор! – прозвучал голос этажного проктора, менее почтительный, чем полагалось бы, – К вам посетитель.

– Посетитель? – Джиндибел включил свой график встреч, но экран не показал никого раньше полудня. Он нажал кнопку часов: 8.32 и раздраженно спросил:

– Кто это в такое время?

– Не говорит имени, Оратор, – сказал проктор и с явным неодобрением добавил:

– Из этих хэмиш, Оратор. По вашему приглашению. – Последняя фраза была произнесена с еще большим неодобрением.

– Пусть подождет в приемной, пока я спущусь. Это займет некоторое время.

Джиндибел не спешил. Во время утреннего омовения он терялся в догадках.

Кто-то воспользовался фермером, чтобы помешать ему, Джиндибелу, двигаться – это имело смысл, и Джиндибел очень хотел бы знать, кто это сделал. Но к чему это вторжение хэмиш в его квартиру? Какая-нибудь ловушка?

Но как, черт побери, фермер-хэмиш попал в университет? Какой предлог он высказал? И какова его истинная цель?

На мгновение Джиндибел подумал, не взять ли ему оружие, но тут же решил, что не нужно, поскольку он был уверен, что способен контролировать любого фермера на территории университета без всякой опасности для себя и без каких-либо неизгладимых меток в мозгу хэмиш.

Джиндибел решил, что он был чересчур взволнован инциндентом с Кэролом-Референтом. Кстати, настоящий ли он фермер? Не находясь более под влиянием кого-бы то ни было, он, возможно, пришел извиниться за то, что хотел сделать, опасаясь возмездия. Но откуда Референту знать, куда идти? И к кому?

Джиндибел решительно прошел по коридору, вошел в приемную и ошеломленно повернулся к проктору, который делал вид, что работает за своей стеклянной перегородкой.

– Проктор, вы не сказали, что посетитель – женщина.

– Оратор, я сказал – хэмиш. А вы больше ничего не спрашивали, – спокойно ответил проктор.

– Минимальная информация, проктор? Я забыл, что это одна из ваших характеристик. – (Ему следовало проверить, не был ли проктор ставленником Деларме, и следовало отныне помнить, что надо замечать окружающих его служащих, а не игнорировать с высоты его еще совсем недавнего «ораторства».) – Есть какая-нибудь подходящая комната для беседы?

– Только одна, Оратор, – ответил проктор, – № 4. Она будет свободна в течение трех часов. – Он быстро взглянул на женщину-хэмиш, а затем на Джиндибела с полнейшим простодушием.

– Мы воспользуемся ею, проктор, и я бы советовал вам следить за своими мыслями.

Джиндибел невежливо ударил, и щит проктора запоздало закрылся. Джиндибел хорошо знал, что управлять низшим мозгом было ниже его достоинства, но личность, не умеющая скрывать неуместные предположения от высшего, должна знать, что снисхождения не будет. У проктора будет несколько часов побаливать голова. Он это заслужил.

Джиндибел не сразу вспомнил ее имя и не был в настроении вспоминать. Во всяком случае, она вряд ли могла надеяться, что он вспомнит.

– Я быть Нови, мистер Грамотей, – сказала она на одном дыхании – Мое имя быть Сара, но меня называть просто Нови.

– Да, Нови. Мы встретились вчера, я помню. Я не забыл, что ты защищала меня. Как ты попала сюда?

– Мастер, вы сказать, что я могу написать письмо. Вы сказать, что на нем написать «Спикер-Хауз, квартира 27». Я сама принесла его и показать письмо, мое собственное писание, Мастер – Она сказала это с застенчивой гордостью.

– Они спросить «Для кого это писание?» Я слышала ваше имя, вы его говорить этому дураку Референту, и я сказать, письмо для Мастера Стора Джиндибела.

– И они пропустили тебя, Нови? Они не просили показать письмо?

– Я была очень напугана. Я думаю, они пожалели. Я сказала: «Грамотей Джиндибел обещал показать мне Место Грамотеев», и они улыбнулись. Один у ворот сказал другому: «Он покажет ей не только это». И они сказали мне, куда идти, и сказать – никуда в другое место не идти, иначе меня тут же вытолкать вон.

Джиндибел слегка покраснел. Черт побери, если бы он хотел поразвлечься с хэмиш, он не делал бы это столь открыто и выбирал бы более тщательно. Он смотрел на транторианку, мысленно покачивая головой.

Она была совсем молода, несмотря на то, что тяжелая работа наложила свой отпечаток. Ей было никак не больше двадцати пяти, а в этом возрасте женщины-хэмиш обычно уже замужем. Темные волосы были заплетены в косы, и это означало, что она незамужняя – фактически девственница. Он не удивился.

Ее вчерашние действия доказывали, наличие громадных задатков сварливой бабы, и Джиндибел сомневался, что легко найти хэмиш-мужчину, который стал бы терпеть ее язык и всегда готовые к действию когти. Да и внешность у нее была не слишком привлекательная. Хотя она и постаралась выглядеть более респектабельной, лицо ее было угловатым и плоским, руки и ноги узловаты.

Насколько он мог судить, ее тело было создано скорее для выносливости, чем для грации.

Она смутилась под внимательным взором Оратора, нижняя губа бедняжки задрожала. Он отчетливо почувствовал ее смущение и страх, и ему стало жаль девушку. Ведь она в самом деле помогла ему вчера, и это следовало учесть.

Он сказал, стараясь говорить добрым и мягким тоном:

– Значит, ты хочешь посмотреть… э… Место Ученых?

Она широко раскрыла темные глаза (они, пожалуй, были красивые) и сказала:

– Мастер, не сердитесь, но я пришла быть грамотеем сама.

– Ты хочешь быть ученой? – Джиндибела как громом ударило. – Дорогая моя женщина…

Он замолчал. Как можно объяснить бесхитростной фермерше уровень интеллигентности, обучения и ментальной силы, требуемой для того, чтобы стать, как говорят на Транторе, «грамотеем»?

Но Сара Нови горячо продолжала говорить.

– Я быть писатель и читатель. Я читать кучу книг до конца и сначала тоже. И я хотеть быть грамотеем. Я не желаю быть женой фермера, я не быть особа для фермы. Я не выйти за фермера или иметь детей от фермера. – Она подняла голову и гордо добавила: – Меня просить. Много раз. Я всегда говорить – нет. Вежливо, но – нет.

Джиндибел ясно видел, что она лжет. Ей никто не делал предложения. Но он не подал виду и спросил:

– Как же ты будешь жить, если не выйдешь замуж?

Нови положила ладони на стол:

– Я хочу быть грамотеем. Я не быть фермершей.

– А если я не смогу сделать тебя ученой?

– Тогда я быть никто и ждать смерти. Я быть никто в жизни, если не быть грамотеем.

У него был импульс обыскать ее мозг и найти мотивацию. Но поступить так было неправильно. Оратор не должен развлекаться просмотром беспомощного мозга. Наука и техника ментального контроля, как и всякая другая профессия, имела свой кодекс. Или должна была иметь. Он вдруг пожалел, что ударил мозг проктора.

– А почему тебе не быть фермершей, Нови?

Небольшими манипуляциями, вероятно, можно было добиться ее согласия, а потом внушить какому-нибудь вшивому хэмиш желание жениться на ней. Может быть, это было бы даже и доброе дело. Но это было противопоказано и совершенно немыслимо.

– Нет, – сказала она. – Фермер – ком земли. Он работать с глыбами земли и сам стать глыбой. Если бы я быть фермершей, я тоже стать глыбой земли. У меня не быть времени читать и писать, и я все забыть. Моя голова, – она прижала руки к вискам, – прокиснуть, протухнуть. Нет. Грамотей быть другим.

Думающим! Грамотей жить с книгами и с… я забыть, как называть, – она сделала жест, которого Джиндибел не понял бы, если бы ему не подсказало излучение ее мозга.

– Микрофильмы, – сказал он. – Откуда ты знаешь о микрофильмах?

– В книгах я читать про многие вещи, – гордо сказала она. Джиндибел больше не мог бороться с желанием узнать больше. Она не была обычной хэмиш; но он и подумать не мог о том, что такие бывают. Хэмиш никогда не вербовали, но будь Нови моложе – скажем, лет десяти…

Ерунда! Он не встревожит ее. Он ни в коем случае не должен беспокоить ее, но что толку быть Оратором, если не можешь понаблюдать необычный мозг и увидеть, что в нем. И он сказал:

– Нови, я хочу, чтобы ты посидела минуту спокойно. Ничего не говори и не думай о каком-нибудь разговоре. Просто думай, что хочешь спать. Ты поняла?

Ее страх вернулся.

– Зачем я должна так делать, Мастер?

– Потому что я должен подумать, как ты можешь стать ученой.

В конце концов, что бы она там ни читала, она все равно не может знать, что в действительности означает слово «ученый». Следовательно, нужно узнать, что она думает об ученом.

Очень осторожно и бесконечно деликатно он зондировал ее мозг. Он по-настоящему и не прикасался к нему – так человек кладет руку на полированный металл, не оставляя отпечатков пальцев.

Для нее ученый был человеком, всегда читающим книги. Она не имела ни малейшего представления, для чего человек их читает, для нее самой быть ученым – это делать знакомую ей работу: прислуживать, стряпать, выполнять приказания, но на почве университета, где книги доступны, можно иметь время для их чтения и – очень неопределенно – стать «ученой». Иначе говоря, она хотела быть служанкой – его служанкой.

Джиндибел нахмурился. Служанка-хэмиш, некрасивая, неграциозная, невоспитанная, едва грамотная – немыслимо!

Он должен отвлечь ее. Каким-то способом удалить желания, заставить ее согласиться стать фермершей, способом, не оставляющим следов, способом, с которым согласилась бы даже Деларме.

А не подослала ли ее Деларме? Может, это сложный план соблазнить его на вмешательство, чтобы поймать его на этом и потом обвинить?

Нет, вздор! Ему и в самом деле угрожает паранойя. Где-то в одном усике ее мозга струйка ментального потока нуждалась в отклонении. Нужен лишь крошечный толчок.

Правда, это против буквы закона, но вреда не принесет, и никто не заметит. Он сделал паузу. Дальше. Дальше. Дальше… Черт возьми, он почти упустил это! Неужели он, Джиндибел, жертва иллюзии? Нет! Когда он сосредоточил свое внимание, он ясно увидел. Тончайший усик был в беспорядке – аномальное состояние. Но он был такой слабый, такой свободно разветвляющийся…

Джиндибел вышел из ее мозга и сказал:

– Нови.

Ее глаза сфокусировались.

– Да, Мастер?

– Ты можешь работать со мной. Я сделаю тебя ученой.

Ее глаза радостно заблестели.

– Мастер…

Он определил сразу: она собиралась упасть ему в ноги. Он положил руку ей на плечо и удержал.

– Не двигайся, Нови. Сиди. Сиди!

Он говорил с ней, как с плохо выдрессированным животным. Увидев, что приказ дошел до нее, он разжал руки и почувствовал твердые мускулы ее плеч.

– Если ты хочешь стать ученой, ты должна вести себя соответственно. Это значит – ты всегда будешь спокойной, всегда будешь говорить мягко, всегда будешь делать то, что я скажу, и ты должна учиться говорить так, как я. Ты встретишься также с другими учеными. Будешь бояться?

– Я не бояться, Мастер, если вы быть со мной.

– Я буду с тобой. Но первым делом я должен найти тебе комнату, устроить, чтобы тебя обеспечили ванной, местом в столовой и одеждой. Ты будешь носить одежду, более подходящую ученому, Нови.

– Но это единственное, что у меня есть… – начала она жалобно.

– Мы достанем другое.

Ясно, что ему придется обратиться к женщине, чтобы достать Нови другую одежду. И нужно, чтобы кто-нибудь научил хэмиш зачаткам личной гигиены. В конце концов, она, хоть вероятно, и надела лучшее свое платье и явно прихорашивалась, от нее все равно шел ощутимый и довольно неприятный запах.

И он должен постараться, чтобы отношения между ними были понятны всем. Ни для кого не было секретом, что мужчины Второго Основания (да и женщины тоже) иной раз делали набеги на хэмиш в поисках развлечения. Если при этом отсутствовало вмешательство в мозг хэмиш, то на такие развлечения никто не обращал внимания. Сам Джиндибел никогда не позволял себе подобных вольностей, и всегда считал, что не чувствует склонности к сексу, более грубому и прямому, чем принято в университете. Женщины Второго Основания, может быть, и уступали в этом отношении по сравнению с хэмиш, но они, по крайней мере, были чистыми и с гладкой кожей.

Но даже если дело будет понято привратно и пойдут смешки насчет Оратора, который не просто побаловался с хэмиш, но и привел ее в свою квартиру, ему придется терпеть. Дело стоит того: эта фермерша, Сара Нови – его ключ к победе в предстоящей неизбежной дуэли с Оратором Деларме и остальными.

Джиндибел снова увидел Нови только после обеда, когда ее привела к нему женщина, которой он долго объяснял ситуацию. Та поняла или, во всяком случае, не показала недостатка понимания, что немного утешало.

Нови стояла перед ним робкая, гордая, смущенная, торжествующая – и все это вместе в невообразимой смеси.

– Ты выглядишь очень мило, Нови, – заметил он ей.

Одежда, которую ей подобрали, удивительно шла ей, и она ничуть не выглядела в ней смешной. Ее сузили в талии? Подняли груди? Или просто все это было незаметно в ее прежней грубой одежде? Зад заметно выдавался, но вовсе не неприятно. Лицо, конечно, оставалось плоским, но когда загар жизни на задворках сойдет, и она научится соответственным образом ухаживать за ним, оно уже не будет казаться откровенно безобразным.

В старой Империи женщина вроде Нови была бы его любовницей. Она и пыталась сделать себя красивой для него.

Впрочем, почему бы и нет, подумал он. Нови должна предстать перед Советом Ораторов, и чем привлекательнее она будет казаться, тем больше преимуществ будет на его стороне.

Он был занят этими мыслями, когда его достигло послание Первого Оратора.

Этот способ был обычен и уместен в ментальном обществе. Его более или менее неофициально называли «Эффект Совпадения». Если человек смутно думает о ком-то и этот кто-то смутно думает о нем, то появляется взаимно усиливающаяся стимуляция, которая делает обе мысли резкими и, по всей вероятности, одновременными.

Это могло испугать даже тех, кто понимал лишь рассудком, особенно если предварительные смутные мысли были настолько тусклыми – с одной или обеих сторон – что проходили совершенно незамеченными для сознания.

– Я не могу быть с тобой сегодня вечером, Нови, – сказал Джиндибел. – Мне нужно делать ученую работу. Я отведу тебя в твою комнату. Там должно быть несколько книг, можешь попрактиковаться в чтении. Я покажу тебе, как пользоваться сигналами, если тебе понадобится какая-то помощь, а завтра мы увидимся.

– Здравствуйте, Первый Оратор, – вежливо поздоровался Джиндибел.

Первый Оратор ограничился легким кивком. Он выглядел суровым и старым.

После долгой паузы, он, наконец, сказал:

– Я «позвал» вас.

– Без посланца. По непосредственному «зову» и я предположил, что это очень важно.

– Так и есть. Ваша добыча – член Первого Основания Тревиз…

– Да?

– Не прибыл на Трантор.

Джиндибел не выглядел удивленным:

– Почему? Информация, которую мы получили, говорила, что он уехал с профессором древней истории, который ищет Землю.

– Да, легендарную Первоначальную Планету. Поэтому он и должен был прибыть на Трантор. В конце концов, разве профессор знает, где находится Земля? Вы знаете? А я? Можем мы с уверенностью сказать, что она вообще существует или когда-нибудь существовала? Конечно, они должны были прилететь сюда, в Библиотеку, и получить необходимую информацию – если ее можно получить. До этого часа я чувствовал, что ситуация не на уровне кризиса, что член Первого Основания прибудет сюда, и через него мы узнаем, что нам нужно.

– Может быть это стало причиной, из-за которой он решил не лететь к нам.

– Но куда же он тогда собирается?

– Похоже, мы этого еще не знаем.

– Вас, кажется, это не слишком тревожит? – с раздражением заметил Первый Оратор.

– Я подумал, не лучше ли это. Вы хотели привести его на Трантор, беречь его, использовать как источник информации. А не станет ли он источником более важной информации, включая сведения о других, еще более важных, чем он сам, если он поедет, куда хочет, и будет делать, что хочет – при условии, что мы не выпустим его из поля зрения.

– Пожалуй, – согласился Первый Оратор – Вы убедили меня в существовании этого нашего нового врага, и я уже не смогу отступить. Более того, я сам убежден, что мы должны оберегать Тревиза, иначе потеряем все. Я не могу отделаться от ощущения, что ключ – он, и никто другой.

Джиндибел возбужденно откликнулся:

– Чтобы ни произошло, мы не пропадем, Первый Оратор. Это могло бы произойти лишь в том случае, если бы Анти-Мул продолжал бы незаметно подкапываться под нас. Но теперь мы знаем о их существовании. Мы больше не действуем вслепую. Если мы, Ораторы, сможем работать сообща, то на следующем заседании Совета начнем контратаку.

– Но я звал отнюдь не из-за Тревиза, – сказал Первый Оратор. – Я начал с него потому, что это дело казалось мне личным поражением. Я плохо проанализировал ситуацию. Я ошибся, поставив личное над общей политикой и прошу извинить меня за это. Есть еще кое-что.

– Более серьезное, Первый Оратор?

– Более серьезное, Оратор Джиндибел. – Первый Оратор вздохнул и забарабанил пальцами по столу, в то время как Джиндибел терпеливо стоял перед ним и ждал.

Наконец, Первый Оратор сказал очень мягко, как если бы ожидал взрыва.

– На чрезвычайном заседании Совета, созванном Оратором Деларме…

– Без вашего согласия, Первый Оратор?

– Для того, что она хотела, достаточно было согласия трех Ораторов, не включая меня. Так вот, на этом заседании, вы были обвинены, Оратор Джиндибел, в неспособности занимать пост Оратора, и вы должны предстать перед судом. Впервые за три столетия закон об импичменте коснулся Оратора.

Джиндибел поинтересовался, стараясь скрыть волнение:

– Надеюсь, вы не голосовали за обвинение?

– Нет, но я оказался в одиночестве. Все остальные проголосовали единогласно – десять против одного – за обвинение. Вы знаете, что для импичмента требуется восемь голосов, включая Первого Оратора, или десять – без него.

– Но я не присутствовал.

– Вы и не могли присутствовать.

– Я мог бы защищаться.

– Не на этой стадии. Прецедентов было мало, но они ясны. Ваша защита будет на суде, который состоится, естественно, как можно скорее.

Джиндибел опустил голову и задумался. Затем он сказал.

– Это не очень огорчает меня, Первый Оратор. Я думаю, ваш первоначальный инстинкт был верным. Дело Тревиза превыше всего. Я не могу просить об отсрочке суда на основании этого?

Первый Оратор поднял руку.

– Я не осуждаю вас за то, что вы не поняли ситуацию, Оратор. Импичмент – явление столь редкое, что я сам был вынужден просмотреть законные процедуры. Ничто не предшествует суду. Мы вынуждены идти прямо в суд, отложив все остальные дела.

Джиндибел уперся кулаками в стол и наклонился к Первому Оратору.

– Вы это всерьез?

– Таков закон.

– Закон не может быть поставлен на пути явной, существующей опасности.

– Для Совета, Оратор Джиндибел, явная и существующая опасность – вы. Нет, послушайте меня. Закон, обосновывающий это, опирается на убеждение, что нет ничего более важного, чем возможность коррупции или злоупотребления властью со стороны Оратора.

– Но я не виновен ни в том, ни в другом, Первый Оратор, и вы это знаете.

Это дело – личная месть со стороны Оратора Деларме. Если и есть злоупотребления властью, то только с ее стороны. Мое преступление в том, что я никогда не искал популярности – это я признаю – и мало обращал внимания на дураков, которые достаточно стары, чтобы выжить из ума, но достаточно молоды, чтобы иметь власть.

– Вроде меня, Оратор?

Джиндибел вздохнул.

– Ну вот, опять я сказал не то. Я не имел в виду вас, Первый Оратор. Ладно, пусть будет немедленно. Хоть завтра. Даже лучше – сегодня вечером.

Освободимся от него и перейдем к делу Тревиза. Мы не имеем права ждать.

– Оратор Джиндибел, мне кажется, что вы не до конца поняли ситуацию. Перед нами обвинение, а нас только двое. Убедить никого не удастся. В любом случае вы будите осуждены! И тогда вы уже не будете членом Совета и ничего более не скажете в общественной политике. Вы, в сущности, даже не сможете голосовать на ежегодном собрании Ассамблеи.

– И вы ничего не сделаете, чтобы предотвратить это?

– Я не могу. Я буду провален единогласно, и тогда мне останется только уйти в отставку, что, я думаю, порадует Ораторов.

– И Первым Оратором станет Деларме?

– Это более чем вероятно.

– Но этого нельзя допустить!

– Поэтому я буду голосовать за ваше осуждение.

Джиндибел глубоко вздохнул.

– Все равно, я требую немедленного суда!

– Вам нужно время, чтобы подготовить свою защиту.

– Какую защиту? Они ведь не станут ничего слушать. Немедленный суд!

– Совету нужно время, чтобы подготовить свою защиту и свое дело.

– Дела у них нет, да они его и не хотят. Они уже осудили меня в своих мыслях, больше ничего не требуется. В сущности, они скорее осудят меня завтра, чем послезавтра, и сегодня вечером скорее, чем завтра. Предложите им это.

Первый Оратор встал. Они смотрели друг на друга через стол Шандисс спросил:

– Почему вы так торопитесь?

– Дело Тревиза не может ждать.

– Когда вы будете осуждены, я останусь беспомощным против объединившегося Совета, что мы можем сделать? Джиндибел громко прошептал:

– Не бойтесь! Несмотря ни на что, я не буду осужден!