Глава 24
Холм лишь издали казался ничем не отличающимся от обычных, хотя отсутствие на нем леса казалось странным. Но когда отряд начал подъем, выяснилось, что и травы на нем практически нет. Лишь местами росла, мастерски прячась среди черных ноздреватых камней, подернутых зеленоватым налетом. Именно из-за него издали было непросто догадаться, что растительность здесь, мягко говоря, не впечатляет.
Подъем был крутым, и, хоть воины держались неплохо, Патавилетти испытывал сомнения по поводу выносливости мага и потому приказал сделать первую остановку, не пройдя и четверти пути к вершине.
Сомнения были обоснованными, маг с заметным облегчением уселся на пятнышко суховатой жесткой травы. Воин указал на относительно плоский камень:
— Присядьте лучше на него, так будет удобнее. Хоть солнце только-только сюда заглянуло, он уже не холодный. Черное быстро нагревается.
— На этот камень я садиться не стану. И тебе не советую. И людям своим прикажи такие не трогать. Пусть держатся от них подальше.
— Но почему?
— На что, по-твоему, они похожи?
— На здоровенные куски шлака, местами обросшие чахлым мхом.
— Тебе доводилось видеть шлак?
— Конечно. Одно время сопровождал невольников на каторгу, где было много плавилен. Там этого шлака целые горы.
— Скажи, Патавилетти, здесь, по-твоему, когда-то располагалось плавильное производство? Это все, что от него сохранилось?
— Сомневаюсь. Ни развалин, никаких остатков строений, даже куска разбитого кувшина или миски под ногами не встретил, а ведь их всегда полно в местах, где люди обитали. Да и зачем шлак раскидывать таким ровным слоем? Его принято складывать кучами.
— Что такое шлак?
— Ну… Я вообще-то не плавильщик. Печь загружают углем и рудой, жгут, плавят, получают металл, а все остальное выбрасывают — это и есть шлак.
— Это то, что остается после огня. А теперь оглянись и попробуй догадаться, что здесь произошло.
Патавилетти послушно оглянулся и покачал головой:
— Я вас понял. Здесь, похоже, тот еще пожар случился.
— Никогда не видел пожаров, после которых остаются лишь обгорелые камни. Зато слышал, что в Такалиде такие места далеко не редкость. И, если верить экспедиционным отчетам, опытные люди не советуют задерживаться среди черных камней. Говорят, виной всему то, что здесь когда-то случилось. Это был вовсе не огонь. Точнее — не простой огонь. Давно забытая магия, которая не только сжигает, а делает местность непригодной для жизни. А мы ведь живые, значит, нам здесь если уж и останавливаться, то лучше придерживаться островков травы. Раз она растет, следовательно, и нам возле нее безопаснее, чем на камнях.
— Травы не очень-то много.
— Но она есть, и это утешает.
— На всем склоне всего лишь одно дерево встретили, и выглядело оно так хреново, что на нем даже вешаться страшновато.
— Думаю, яд черных камней не вечен. Это первое дерево, за ним со временем появятся другие. Через века или тысячелетия здесь будет заросший лесом холм, ничем не отличающийся от других.
— Я уже второй день приличного леса не видел.
— Значит, именно в этих краях некогда случилось одно из тех сражений, о которых до сих пор поют песни и рассказывают легенды.
— Вы много знаете о старине.
— Люблю читать. В том числе и отчеты давних экспедиций. Записи тех лет, когда империя всерьез интересовалась Такалидой. Тогда шла речь о колонизации. Даже первую колонию основали. Только потом ее забросили, а там теперь логово тех еще мерзавцев. Далсер тоже интересовался древностью. Что он, что я не очень-то любили обзаводиться друзьями, но на этой почве сошлись на удивление близко. Кто бы мог подумать, что все завершится таким образом? Лучший амулетчик империи, единственный наследник древнего рода, закончил свои дни на диком берегу, прихватив с собой в мир мертвых несколько десятков воинов Конклава. В прежние годы он не отличался такой кровожадностью, даже при побеге принцессы Дайри никого не убил. Император, правда, это исправил, наказав всех, кто имел к этому отношение. Шутка ли, так опростоволоситься.
— А вы когда-нибудь видели принцессу Дайри? — спросил внимательно прислушивавшийся к беседе Дирт.
Мексарош опасался отпускать его далеко от себя, и мальчишка плелся шагах в пяти позади него, чем и пользовался.
— Кто тебе позволил рот раскрыть?! — рявкнул Патавилетти, но до подзатыльника не снизошел.
Даже себе он боялся признаться, что отношение к Дирту в отряде резко изменилось, когда все узнали, что мальчишка не просто аристократ, а аристократ с чистой кровью. Мало того, настолько чистой, что никто из ныне живущих не сможет похвастать и четвертью столь богатого наследия. Смешно, но он, выросший на диком берегу среди грязных дмартов, скрытым величием может затмить даже нынешнего императора.
Хотя это нисколько не помешает последнему его казнить. И очень может быть, что мучительно, с максимально возможным унижением, превратив перед смертью в завывающее животное, потерявшее всякое сходство с человеком.
Император умеет награждать за верность, но в том, что касается наказаний, его невероятно трудно превзойти. Он даже выписал себе мастеров пыточных дел из пользующихся дурной славой южных оазисов, считая, что имперские специалисты и близко с ними не стоят.
Правильно, кстати, считал.
Маг поднял руку:
— Патавилетти, пусть наш уважаемый пленник поговорит. Мне как раз надо задать ему пару вопросов. Да, Дирт, я видел принцессу Дайри. Причем неоднократно. Она, знаешь ли, просто обожала выходы в свет, чтобы в очередной раз покрасоваться перед самым разным народом. Почти все, кто в те годы заглядывал в Тетраполь, ее видели. Ты знаешь, что такое Тетраполь?
— Да, столица империи. Говорят, это самый большой город в мире.
— Спорное утверждение, но что-то в этом есть.
— Ничего спорного, — не выдержал Патавилетти. — Если вы про клоповники южан, то они да, большие, но застроены лачугами. Два-три дворца в центре — вот и все великолепие. А Тетраполь совсем не такой. Там, где у южан дюжина лачуг, населенных мелочными ворами и вшивыми нищими, у нас стоит пара зданий в два-три этажа, и народа там не меньше, а то и больше. Не говоря уже о том, что он куда честнее. Признаю, не везде, но в целом картина такая.
— Хорошо, не буду спорить, в величии с Тетраполем действительно невозможно сравниться. Дирт, ты что-то хочешь спросить?
— Какая она была, моя мама?
Маг пожал плечами:
— Я могу тебе рассказать многое и одновременно ничего. Мне доводилось лишь видеть ее издали и слушать, как рассказывают о ней другие, беззастенчиво перевирающие чужие сплетни. Единственный, чьим словам можно было доверять, — лэрд Далсер. Но он вообще ничего о ней не говорил. Его вообще мало что интересовало, лишь несколько тем, среди которых не значились принцессы. Хотя он был побратимом ее мужа. Спас ему жизнь во время мятежа. Империю тогда лихорадило, требовались перемены, но император отказывался это понимать, занимаясь излюбленным делом — бездарным опустошением казны.
— Она была красивая?
— Не в моем вкусе, но должен признать, да.
— А почему не в вашем вкусе?
— Слишком высокая и при этом болезненно-хрупкая. Настолько хрупкая, что с таким телосложением, должно быть, страшно ходить по улице при сильном ветре, поломает, как сухую травинку. В этом ты похож на нее. Хоть и пошире в кости, но сверстники, должно быть, дразнили тебя за худобу.
— Лэрд Далсер мне ничего не рассказывал о ней. Вообще ничего. Ни намека…
— Ничуть не удивлен. Он был странным человеком. Любил загадки. Любил настолько, что готов был жизнь даже самых близких людей превратить в нескончаемый поиск ответов. Кстати, я ведь многое тебе рассказал. Пусть ничего толком не сообщил, но отвечал. Наш разговор какой-то однобокий, это неправильно. Думаю, пришла твоя очередь отвечать.
— Что вы хотите узнать?
— В идеале, конечно, хотелось бы все. Но ты ведь не зря воспитан Далсером, ответы из тебя надо вытаскивать постепенно, по одному зараз, а не переполненными корзинами. Скажи, Дирт, что стало с тем амулетом, при помощи которого ты укрывался от магической слежки?
— Он в порядке.
— Ты помнишь, где его оставил?
— Конечно.
— Надо будет его забрать на обратном пути.
— Как прикажете.
— А тот, что помешал Бартолло тебя убить? Ты тоже его оставил?
— Да я даже не понимал ничего тогда. Не знал, как он включается. Сам сработал. Вы тоже хотите его забрать на обратном пути?
— Разумеется. Нельзя оставлять столь ценные вещи без присмотра.
Маг нахмурился, ухватив за кончик тонкого хвоста какую-то стремительно ускользавшую мысль. Слова мальчишки, что-то в них…
Подумать как следует ему не дали. Дирт, будто прочитав его мысли, не дал додумать, перевел разговор на другое:
— С вершины холма мы увидим долину. И там вы, наверное, почувствуете магию. В тех местах ее должно быть очень много.
— Я и здесь ее чувствую.
— Магию амулетов лэрда Далсера?!
— Нет, скорее магию этого места. Всей местности.
— Как это?
— Лэрд Далсер, без всякого сомнения, талантливый мастер, но до такого ему далеко. Даже амулеты шестого уровня и тени подобного потока не создадут, тем более на значительном расстоянии. Не знаю, что здесь устроили древние, но огонь, сделавший камни черными, оставил и другой след — магический. Хоть он и ослабел со временем, но не исчез. Ощущения намного сильнее того, что я чувствовал в селении на берегу, а ведь там все было усеяно булыжниками Далсера, он весь берег превратил в громадный амулет. Смертельно опасный одноразовый амулет. До сих пор поражаюсь его коварству, никого не пожалел — ни нас, ни дмартов. И себя тоже. В былые годы он не был столь кровожадным. Дирт, что вообще замышлял Далсер? Чего добивался? Каковы были его планы?
— Не знаю, что ответить. Какой-то непонятный вопрос.
— Не надо со мной лукавить, это бессмысленно.
— Я не лукавлю. Просто не понимаю.
— Да, я вижу в тебе колебания истины. Ну хорошо, поясню. Он создавал амулеты. Сильнейшие амулеты этого мира, во многом не уступающие тем, которые остались от древних. И он воспитывал тебя, человека с особой кровью. Воспитывал, как я слышал, строго и разнообразно: грамота, математика, география, воинское дело. Наверное, и другому учил. Да?
— Да.
— И зачем? Чтобы похоронить себя вместе с тобой в затерянном на берегу Такалиды селении?
— Ну, до того, как погибнуть, он не очень-то распространялся о своих планах. Даже о том, что собирается делать назавтра, нечасто говорил. Точнее, почти никогда.
— Узнаю старого доброго Далсера — в привычке скрывать, что утром встает солнце, а зимой холоднее, чем летом, ему не было равных. Но все же мне кажется, что твой ответ не совсем искренен. Нет, я вовсе не считаю, что ты банально соврал, просто у тебя, как, впрочем, и у всякого молодого человека, должна быть бездна грандиозных планов. И, обдумывая их, ты волей-неволей применяешь то, чему тебя учил Далсер. Подстраиваешься к его идеям. Пусть неосознанно, но всегда помнишь то, что он год за годом вбивал в твою голову. Ты — его тень, а тень повторяет все движения хозяина. Ну так что? Поделишься?
— Мне нечем делиться.
— Ложь.
— Я не вру.
— А я вижу, что лжешь. К тому же и без моего дара это очевидно, мальчишки твоего возраста не могут не мечтать о великом будущем.
— Ни о каком великом будущем я никогда не мечтал.
— Так не бывает. Ты хочешь сказать, что намеревался всю жизнь прожить в грязной деревне на забытом всеми берегу? Самому не смешно нести такую чушь?
Вопрос, сформулированный таким образом, заставил Дирта призадуматься, он замешкался с ответом. Маг понимающе улыбнулся:
— Вижу, что это не так. И? Могу я узнать, каковы были твои планы?
— Перед тем, как… До того, как вы появились, я решил покинуть селение.
— Просто так бросить всех и куда-то уйти?
— Нет. Не совсем. Я не собирался уходить один. Мою девушку могли отдать за другого, я уговаривал ее уйти со мной.
— И куда же ты хотел отправиться?
— К Серебряным островам.
— Почему именно к ним?
— Это единственное обитаемое место, до которого можно добраться без корабля. Надо просто идти по берегу, заблудиться невозможно.
— Острова на то и острова, что не связаны с материком.
— Но они рядом с побережьем, в хорошую погоду даже вплавь добраться до ближайших нетрудно.
— Да, Патавилетти мне рассказал. То есть у тебя не было особого выбора, только острова.
— Ну да.
— Но, насколько мне известно, в свое время лэрд Далсер добрался до Такалиды на обычной лодке. Ты разве не подумывал повторить это?
— Нет. В селении не осталось больших лодок. На тех, что были, переплывать море очень опасно. Даже невозможно. Да и как я мог оставить Хеннигвиль без них? Рыбаки не смогут выходить на промысел. Чтобы сделать новые, придется потратить много времени. Море у нас злое, лодка должна быть крепкой, устойчивой, с высокими бортами. Быстро такую не собрать.
— Эти дмарты тебе очень дороги…
— Я ведь вырос среди них. Как же иначе?
— Не всем повезло любить тех, с кем живешь. Далеко не всем… Значит, ты хотел бежать с девчонкой, и не куда глаза глядят, а к островам, где собралась отъявленная мразь со всего мира. Так?
Дирт покосился диким волчонком и ответил неприязненно:
— Вы ошибаетесь. Не вся мразь. Ведь там нет спайдеров.
— Позвольте мне ему врезать как следует! — не выдержал Патавилетти.
Маг, улыбаясь чуть ли не до ушей, покачал головой:
— Не надо. У мальчишки просто свое представление о том, кого следует называть мразью, и он не виноват в том, что оно не совпадает с нашим. Издержки неправильного воспитания — не более того.
— Дайте мне его на недельку, перевоспитаю как полагается.
— Я обдумаю ваше предложение. Пожалуй, продолжим нашу беседу в другой раз. Возможно, вечером. У нас нет времени рассиживаться часами, до амулетов Далсера рукой подать.
* * *
Северный склон холма был усеян глыбами спекшегося шлака, между которыми местами пробивалась чахлая трава. На южном травы не было вообще. И глыб не было. В незапамятные времена здесь расплавилось все, до последнего камня. Раскаленные реки текучей лавы заструились вниз, постепенно остывая, отчего местность стала выглядеть весьма причудливо.
И превратилась в кошмар для пеших путников.
Впрочем, конным тут вообще делать нечего.
Огонь, бушевавший здесь, затих быстро, и лава, струящаяся вниз, начала застывать, покрываясь коркой. Уровень расплава под ней постепенно падал, в итоге получилось что-то вроде серии труб, по которым текли жалкие ручейки. Иногда сверху напирали новые порции жидкого жара, видимо, из-за продолжающихся магических ударов. Раскаленным рекам было тесно в узких канавах, стиснутых каменной скорлупой, они прорывали стенки «труб», образовывая новые потоки, которые повторяли судьбу старых.
Когда все это безобразие прекратилось и склон остыл, стены грандиозного переплетения гигантских «труб» остались стоять, а вот тонкие своды во многих местах обрушились. Из-за этого путь то и дело преграждали провалы многометровой глубины. Приходилось подолгу искать обходы, иной раз рискуя пробираться по опасным тропам.
Несмотря на то что приходилось следить за каждым шагом, тщательно выбирая место, куда можно без опаски опустить ногу, Дирт постоянно отвлекался, оглядывался по сторонам, но куда чаще посматривал вниз.
Все, как рассказывал лэрд Далсер, за ровной площадкой давно застывшего лавового озера, образовавшегося у подножия холма, начиналась та самая равнина. Такую Дирт еще ни разу не видел. И дело вовсе не в том, что хорошо знакомые окрестности Хеннигвиля покрывал густой лес, небогатый на открытые пространства. Просто то, что виднелось внизу, ничем не напоминало поляны или лишенную растительности прибрежную полосу. Да и на болота, где он собирал руду, тоже не походило.
Прежде всего рельеф, местность была ровная, как доска. Ни приличного бугорка, ни валуна, вообще ничего. Одно это казалось странным. И деревьев — ни одного. Хотя это касалось лишь равнины, холмы и пригорки, ее окружающие, местами заросли весьма прилично. Даже лес нормального облика виднелся слева и внизу.
Но самое странное — цвет. Буро-зеленые пятна перемежались с пятачками, окрашенными ржавчиной и красновато-сизыми язвами. Сочетание цветов дикое, неестественное, такого Дирт ни разу не встречал.
Главный воин спайдеров, в очередной раз оступившись, скверно выругался, обернулся, нехорошо уставившись на ценного пленника:
— Зачем ты повел нас этой дорогой? Слева, за холмом, тянется отличный сосняк. Мы могли бы пройти по нему спокойно, а не ломать здесь ноги.
— Я как раз и хотел, чтобы все вы здесь ноги переломали.
— Щенок!
— Патавилетти, спокойнее. — Тон мага был приказным.
— Да этот гаденыш над нами издевается.
— Возможно, у него были причины идти именно здесь. Не так ли, Дирт?
— Вообще-то я здесь впервые, так же, как вы. Знаю только, что нам надо за холм, но как лучше пройти к равнине, не знаю.
— Но тем не менее по поводу поломанных ног ты сказал правду, — усмехнулся маг.
— Буду рад, если вы еще и шеи переломаете, — буркнул Дирт.
— Вряд ли, мы уже прошли большую часть пути, и обошлось без травм. Далеко еще до амулетов?
— Нет. До них рукой подать.
— А конкретнее? Куда ты нас ведешь? Это место отсюда видно?
Дирт повернулся, указал вниз, наискосок склона:
— Там, в сторону сосняка посмотрите. Видите черное пятно?
— На болоте?
— Это не болото. Просто равнина.
— Но там местами блестит вода.
— Лужи мелкие, трясины нет. Здесь в давние времена все расплавилось, поэтому долина такая ровная. Где ни копни, сразу увидишь застывший камень. Трясине неоткуда взяться.
— Понятно. Так, значит, нам надо к этому черному пятну?
— Да, туда.
— Спускаться не меньше часа придется, хорошо бы передохнуть, а то на болоте не присядешь, — предложил Патавилетти, косясь на мага.
— Я не устал. Если до цели час пути, думаю, обойдемся без привала.
— Понимаю, — кивнул воин. — Когда чего-то очень хочешь и до него всего чуть-чуть пути остается, за спиной будто крылья раскрываются. Эй! Язычник! Ты чего это устроил?!
Преподобный Дэгфинн, неистово молясь, упал на колени с такой силой, что осколок камня пропорол ему кожу, и по серой штанине начало расплываться кровавое пятно. Но жрец не обращал на это внимания, всецело отдав себя общению с высшими силами.
Лишь Дирт понимал, что преподобный таким естественным для дмарта способом готовится к смерти, остальных лишь удивило необычное поведение еретика, ранее он ни разу не выказывал столь впечатляющего религиозного рвения.
— Этот дмарт решил помолиться, — буркнул Даскотелли.
— Я прекрасно вижу, что он делает. И вижу, что он чуть не разбил колено. Если и дальше будет такое устраивать, охромеет, и придется с ним что-то делать.
— Не сможет идти, прикончим.
— Что с вами? — заинтересовался маг и, не дождавшись ответа преподобного, попросил: — Патавилетти, я не люблю, когда пленники игнорируют мои вопросы.
Воин отвесил Дэгфинну звонкую оплеуху и прорычал:
— Поднимите его!
Преподобный, даже вздернутый двумя парами рук, продолжал бормотать скороговорки-молитвы, и Патавилетти врезал ему еще дважды, по левой и правой щекам.
— Отвечай, когда тебя спрашивают!
— Что вам от меня надо?.. — отрешенным голосом произнес Дэгфинн.
— Вы слишком уж горячо молились, — ответил маг. — Знаете, у нас не очень принято вникать в еретические учения, но я вникал во многие. Всякое знание может пригодиться, даже на первый взгляд бесполезное. Ваша религия не едина, в каждой общине дмартов свои представления о божественном. Но в одном все вы солидарны: в том, что момент перехода в мир мертвых слишком ответственный, чтобы надеяться лишь на собственные силы. И потому в этом случае принято обращаться за помощью к высшим силам. Вы начинаете молиться. И молитвы эти особые, применяемые лишь при прощании с жизнью. Их можно услышать разве что на похоронах или у ложа смертельно больного. Не сказать, что я хорошо разбираюсь в подобных вопросах, но мне неоднократно приходилось наблюдать последние мгновения жизни адептов вашей религии и слышать, как молятся они в этот момент. Несмотря на то что общины были разные, много общего. Так вот, как бы тихо вы ни обращались к своему божеству, я подметил схожие фразы. Преподобный Дзгфинн, неужели вы готовитесь умереть?
— Нет. Я уже мертв…
Жизни в этом ответе было не более, чем в могильном камне.
— Вы знаете об этих местах что-то, что неизвестно нам?
— Да… Знаю…
— И?
— Вы обладаете способностью видеть суть слов, отличая правду от обмана, но здесь вам это не поможет. Такалида — проклятая земля. Нельзя удаляться от нашего берега. Берег защищает Зверь, живущий в лесу. Мы не ходим в лес, а он не пускает в него демонов и прочее, что может оказаться даже страшнее демонов. Лес — территория Зверя, лесные границы священны и запретны. Никому не позволено их переступать. Мы переступили. Мы слишком далеко ушли от берега. Мы пришли в землю сгоревших камней. В край демонов. Место, где сохранилось древнее зло. Я чувствую, как следит оно за нами, выжидая момент. Зверь не сможет ему помешать, у него нет власти там, где не могут расти деревья. А если бы и была, не стал бы, мы нарушили священную границу. Тот шум, что мы часто слышим неподалеку, создается его поступью. Он идет за нами и ждет. Ждет, когда Такалида нас накажет. Увидев это, Зверь вернется на берег и станет защищать его, как защищал все минувшие годы. Вот только нас там уже не будет…
— Опять эти сказки про Зверя… — не выдержал Патавилетти.
Маг поднял руку:
— Помолчи. Преподобный, я считал, что вы более критически относитесь к спорному наследию своего не в меру осторожного отца. Вам ведь прекрасно известно, что он попросту выдумал все эти сказки про зверей и демонов, наивно полагая, что если отгородиться барьером страхов от окружающего мира, то мир оставит тебя в покое. И что я вижу? Я вижу стремительное изменение взглядов на жизнь.
Преподобный, твердо встав на ноги, кивнул:
— Да, вы правы. Хеннигвиль умер, вместе с ним умерла моя душа. Такое не может пройти бесследно. Скоро я увижу своего отца. И чем ближе наша встреча, тем больше я его понимаю.
— То есть за душой подходит очередь тела? Телесной смерти?
— Да. Я готов к ней.
— Забавно. Надеюсь, вы не сломаете ногу, ведь в этом случае мои воины вас прикончат, и ваши ожидания оправдаются. А мне бы очень хотелось посмотреть, что станет с вами дальше. До чего вы в итоге дойдете в своих рассуждениях.
— Недолго вам осталось смотреть… очень недолго…
Мексарош знал, что преподобный не обманывает. Он и в самом деле убежден, что жизнь его подходит к концу. Но дмарты глупы, они искренне верят в то, что вкладывают в их уши религиозные лидеры. И пусть Дэгфинн сам жрец, он так же уязвим для авторитета старших, как рядовые еретики. Находясь на грани помешательства от всего произошедшего в последние дни, он цепляется за последнюю соломинку — глупые слова своего отца. Он начал верить в то, что раньше высмеивал, хоть и никогда не показывал это рядовым членам общины.
Редкий случай того, как человек врет, однако при этом искренне считает все сказанное чистой правдой.
Но Мексароша фокусами человеческого сознания не обмануть. Его никто не обманет. Он видит всю правду, как бы она ни маскировалась.
