Глава 25

Кочка, на первый взгляд надежная, чавкнув, провалилась под весом ступни, и нога до середины голени ушла в мутную воду, подернутую ржавой пленкой. Дирт с большим трудом сохранил равновесие, сделал поспешно-неуклюжий шаг, почувствовал, что под ступней уже не податливое омерзительно-склизкое дно, а твердый камень. Еще шаг, еще, уровень жижи упал до щиколоток. Все — они почти на месте.

Лэрд Далсер хорошо описал это место, хотя наблюдать за ним ему пришлось издали. Не сказать, что выглядело оно впечатляюще. Когда-то, возможно, здесь стояло нечто более величественное, но сейчас все намного скромнее. Просто над ровной гладью мелкого болота чуть возвышалась проплешина из черного камня. Внешне она чем-то походила на медузу, выброшенную на берег, что-то бесформенное, плоское, омерзительно растекающееся. Вот только цвет не такой, да и о прозрачности говорить не приходится.

Если как следует напрячь воображение, можно мысленно представить некогда величественные стены из неподъемных гранитных блоков. Там и сям можно даже разглядеть остатки швов между ними, камень в этих местах чуть темнее, и подозрительно ровные линии хорошо заметны на общем бесформенном фоне. Похоже на какое-то круглое строение диаметром шагов тридцать и неизвестно какой высоты.

Насчет неизвестно — это в древности. Сейчас лепешка оплавленного камня возвышалась над уровнем болотистой равнины на высоту чуть менее роста Дирта. Можно лишь догадываться, что здесь было в давние времена, когда на это место обрушился жесточайший магический удар. Судя по тому, что все вокруг в тот момент расплавилось до состояния текучей ртути, это сооружение кто-то защищал скорее всего все той же магией. И хоть вечно сдерживать натиск разрушителей не удалось, здесь сохранился хоть какой-то след от былого.

Дирт предположил, что это была башня. Лэрд Далсер немало рассказывал о крепостных сооружениях, подкрепляя рассказы рисунками. Возможно, когда-то здесь стояла крепость. Но пришли сильные враги, и она пала. Маги-защитники собрались вместе, пытаясь отстоять от врага последний ее уголок, но не очень-то в этом преуспели.

Маги давно превратились в пепел, башня растеклась выброшенной на пляж медузой, лишь в паре мест сохранив блеклые следы былых швов.

Мексарош выбрался на сухое, суетливо обернулся, продемонстрировав неприятно перекошенное, возбужденное лицо.

— Магия! Патавилетти, жаль, что ты ее не ощущаешь! Ты просто слепец! Здесь просто океан магии!

Воин ответил мрачновато:

— Вы видите магию, а как по мне, так это место попахивает смертью, — и указал на кучку мелких костей. — Видите? Похоже, это была птица. И не одна. Что-то их здесь убивает. И падальщики почему-то не растаскивают добычу.

Несмотря на напряженность момента, Дирт едва удержался от улыбки. Хитроумный маг и кучка воинов до сих пор не догадываются, что их обвели вокруг пальца. Черный небось сейчас заведет свою обычную песню насчет амулетов.

Дирт не ошибся. Маг, добравшись до самой высокой точки «медузы», торопливо огляделся по сторонам, нетерпеливо спросил:

— Ну и где здесь тайник?

— Что?

— Где тайник Далсера?!

— Так вы опять об амулетах?

— А о чем же еще! Я чувствую их магию, но не пойму, где они. Здесь такая плотность магических потоков, что расскажи мне до этого кто-нибудь о подобном, не поверил бы. Они струятся отовсюду, это просто невероятно. Никто ничего подобного нигде не описывал. Теперь понятно, почему Далсер прятал свои амулеты так далеко от берега, здесь их точно никто не заметит.

— Дело вовсе не в амулетах, — уже не скрывая злорадных ноток, заявил Дирт.

Маг все еще не догадывался о сути происходящего и потому отреагировал глупым вопросом:

— А от чего же тогда?

Дирт, оглядевшись, попытался развести руки в стороны, позабыв, что они связаны. Недовольно поморщился и ответил:

— Я не знаю. Вы же сами видите, что древние здесь устроили. Даже лэрд Далсер не понимал, что именно, но и так очевидно, когда-то в этом месте было очень горячо. И оно до сих пор не остыло. Сила, которая защищала или погубила это место, все еще не исчезла. Она лишь уснула. Но просыпается, как только кто-то пересекает невидимую границу. Вы ведь маг, вы должны чувствовать, как магии вокруг нас становится все больше и больше.

Черный, слушая Дирта, быстро менялся в лице. На последних словах Мексарош поднял руку:

— Замолчи! Не морочь мне голову! Где амулеты?! Где тайник?! Где?!!

— Да не было никакого тайника, вы глупец, если до сих пор это не поняли. — Дирт кивнул в сторону холма. — Лэрд Далсер был там, но не рискнул спуститься. Даже он не смог определить, где границы прорвы, и легко догадался, что случится, если их пересечь. А вот вы не догадались.

Маг побледнел и, едва не срываясь на крик, заявил:

— Ты же говорил, что тайник здесь! Ты не врал! Я знаю это! Что ты несешь?!

Дирт покачал головой:

— Насчет тайника говорили вы. А я ни слова неправды не произнес, ведь врать вам — глупое занятие.

Главный воин, похоже, отличался звериным чутьем на неприятности, и Дирт не удивился, когда тот напряженно спросил:

— Что происходит? Что опять начудил этот мальчишка?

Маг, опустив плечи, ответил:

— Он обманул меня… Меня! Я ошибся, здесь нет никаких амулетов. Это просто магия древних.

Дирт вновь покачал головой:

— Вообще-то амулеты здесь есть. Но это уже не имеет значения. Вам они не помогут. Вам уже ничего не поможет. Если вы во что-то верите, начинайте молиться, времени осталось немного, прорва просыпается. Сегодня она как следует набьет брюхо.

— Ты что несешь, гаденыш?! — чуть не взорвался Патавилетти.

Дирт, не обращая на него ни малейшего внимания, подмигнул Даскотелли:

— Помнишь Бруни? Он был дурачком. Совершенно безобидным дурачком. Даже мышку не мог убить, до слез жалел все живое. А ты его убил. И Фроди тоже убил. А еще ты кричал Керите, чтобы она бежала. Керита побежала, и твой приятель ее застрелил. Она тяжело умирала, ей было очень больно, а я ничем не мог ей помочь. Ты этого не видел, но уж поверь, так все и было. А когда она умерла, я дал слово, что никто из вас не уйдет за море. Вы все останетесь здесь. Так все и получилось.

Даскотелли, глядя в глаза Дирта, узрел там что-то, отчего его лицо стало белее самой чистой бересты. Вскинув секиру, он рявкнул:

— Надо уходить! Ловушка!

Патавилетти, ни на миг не усомнившись в словах воина, ухватил мага за руку и поспешно потащил вниз, к болоту:

— Бежим! Это западня!

Мексарош, несмотря на потрясение, вызванное осознанием того, что его дар отличать правду от вымысла сыграл против него, заявил почти нормальным голосом:

— Пленных не бросать. Уходим к лесу.

Патавилетти с сомнением покосился на неблизкую опушку сосняка и уточнил:

— Точно к лесу? До холма ближе.

— Да. К лесу. Что бы здесь ни таилось, оно не убивает деревья. Они живые, значит, там безопасно.

Дирт, слушая переговоры врагов, хотел было ответить, что это не факт. Ведь если лэрд Далсер не ошибался, сила, оставшаяся в этом месте, смертельно опасна для животных и птиц, но напрочь игнорирует растения. Однако едва он открыл рот, как сильнейшая оплеуха разозленного Даскотелли его прикрыла.

— Заткнись! — рявкнул убийца Фроди и Бруни.

Маг, до сих пор тщательно следивший, чтобы высокопоставленному пленнику не причиняли даже намека на вред, никак не отреагировал. Он торопливо перепрыгивал с кочки на кочку, то и дело проваливаясь в ржавую жижу, смешно придерживая края широко развевающегося одеяния.

Дирт, глядя ему в спину, облизал соленую кровь с губы и злорадно прошептал:

— Не успеете.

Мексарош никогда не жаловался на отсутствие выносливости, но и похвастаться ее избытком не мог. В небыстром темпе по нормальной дороге он мог шагать почти без устали от рассвета до заката, если не был обременен тяжелым грузом. Но магов не принято использовать в качестве носильщиков, потому он не мог припомнить ни единого случая, когда ему приходилось таскать серьезную поклажу. Да и пешком ходил не так уж часто, передвигаясь в основном верхом или даже на удобной повозке.

Лошади не очень-то любили путешествовать по морю, да и долгие передвижения по суше не планировались, и потому стойла в трюме «Татавии» остались пустыми. Однако все планы были разрушены из-за дерзкого мальчишки, который, несмотря на свое в высшей степени благородное происхождение, жил жизнью простого браконьера. И мало того что пришлось забраться пешком столь далеко от берега, теперь он был вынужден бежать сломя голову, спасая самое ценное — жизнь. И бежать не по ровной дороге, а по залитым дурной водой кочкам, по виду которых ни за что не угадать, выдержит вес тела или нет.

Вот и эта не выдержала. Мексарош с коротким криком завалился вперед, лицо при этом глубоко погрузилось в холодную, омерзительно выглядевшую жижу. Поднимаясь, он расслышал, как по равнине пронесся странный, ни на что прежде слышанное не похожий звук. Будто сказочный исполин испустил горестный громоподобный выдох.

Просыпающийся великан.

А еще Мексарош понял, что из всего отряда расслышал это он один. Ведь уши здесь ни при чем, всплеск невидимой силы может ощутить только тот, у кого имеется особый дар.

Древняя магия. Что бы ни излучало ту силу, которую он почуял еще на другой стороне холма, оно пробуждалось. Высвобождалось, преодолевая сопротивление инерции мира, туго раскручивалось подобно на совесть затянутой пружине в механических часах, начавших входить в моду при императорском дворе.

Мальчишка, будь он трижды проклят, сделал именно то, что обещал жрец дмартов и чего так боялся Патавилетти. Он завел отряд в гиблое место, не пожалев при этом никого, в том числе и самого себя. Вон, несмотря на стреноженность, скачет впереди от кочки к кочке и весело скалится, то и дело оглядываясь. Доволен, словно кот, запертый в кладовке, где хранят свежую сметану. Думает, что убил всех. Что он там кричит? Что-то про розу, море и ветер. Свихнулся, что ли?

Мексарош понял, хоть лес близок, но они не успеют. Слишком сильна неведомая магия, и слишком быстро растет ее поток. Он вспомнил останки птиц на черном камне, всех воинов ждет такая же судьба. И пленники тоже умрут, включая бесценного Дирта. Упрямый мальчишка покинет мир живых, унеся с собой тайну великих амулетов, созданных гением лэрда Далсера.

Уцелеет лишь один — Мексарош. Он не для того выбрался из грязи, чтобы закончить свои дни здесь, в ржавой воде, где даже вездесущие лягушки опасаются селиться.

Мексарош выживет. За эти дни он как следует отдохнул от того напряжения сил, которое едва не убило его дар. В тот раз он спасся от сюрприза, устроенного Далсером, спасется и сейчас, из западни, в которую угодил из-за коварства его хитрого выкормыша.

Новый вздох. Скорее даже стон, от которого похолодела кровь в жилах. Мексарош задрожал, ощутив, как рвутся невидимые тончайшие нити, что связывают воедино все элементы привычного мира. Проклятые древние придумали что-то, чему здесь не место. Но они решили иначе, выпустив это из неуемного желания убивать других, себе подобных. Они ничем не брезговали. Доходили до того, что открывали пути в мир демонов, привлекая их на службу.

Даже гению лэрда Далсера не совладать с этим. Это не жалкие амулеты, какого бы уровня они ни были. Это брешь в ткани мира, это то, чего не должно быть. Но оно существует, и оно не терпит чужого присутствия. Все, кто оказывался рядом, обречены. Мексарош похолодел, увидев лишь край бездны, которая вот-вот разверзнется под улепетывающим к лесу отрядом. Если бы увидел чуть больше, потерял бы рассудок, разум человеческий не в силах постичь глубину изнанки привычной вселенной.

Это не камни Далсера, от этого нет никакого спасения, хоть сжигай свой дар без остатка. Сил человеческих не хватит. Сейчас оно ударит, сожрет, растерзает тела тех, кто отважился подойти к месту, где спало то, что будить не следовало. Маг, который сотворил это, давно превратился в прах, но дело его рук продолжает убивать все, до чего дотягивается.

Голова взорвалась болью настолько нестерпимой, что Мексарош вскрикнул. Третий стон пробуждающейся смерти. И похоже, последний. Потому что ощутил это не только он, а и все остальные, лишенные даже капли магического таланта. Слишком сильный удар, раз даже быдло проняло. Некоторые упали, кто-то взвыл волком. А Дирт, обернувшись, бросился назад, вцепился в толстяка Мади, отчаянно заорал:

— Преподобный! Ко мне! Быстрее!

Жрец еретиков, остановившись, медленно покачал головой, сложил руки перед грудью:

— Прощай, Дирт.

Мальчишка кивнул:

— Прощайте. И простите. Сапфир.

В следующий миг его тело исчезло. Вместо него над гладью болота застыл смолисто-черный шар, диаметром чуть больше роста высокого человека. При этом Мади откинуло далеко в сторону. Оглушенный неожиданным ударом толстяк без крика пролетел не меньше десятка шагов, после чего плюхнулся в жижу и остался в ней лежать без движения.

Мексарош остановился, выдернул руку из складок одеяния, на раскрытой ладони блеснула ажурная хрустальная звездочка. За эту безобидную с виду безделушку можно было купить баронское звание и замок с парой-тройкой деревень, получив на сдачу не один сундук серебра. Или оказаться поутру в сточной канаве, подставив помойным крысам на совесть перерезанное горло, если ты не в силах защитить бесценное сокровище от толпы желающих им завладеть.

«Звезда Тритоса». Во всем мире не насчитать и десяти находок этого древнейшего амулета. Даже самому себе Мексарош не хотел напоминать, каким образом ему досталась эта ценнейшая вещь и как он сумел сохранить факт обладания ею от всего мира. Пришлось тогда пойти на многое, очень многое, переступив через свои же пусть и гибкие, но принципы.

Самое странное, что Мексарош сам не понимал, ради чего пошел на это. Просто выпала уникальная возможность, и он ее использовал.

Неудержимо захотел завладеть редким предметом.

И завладел.

Силы человеческой не хватит, чтобы оградить его от того, что вот-вот случится. Но кто ему запрещает использовать чужую силу? Древнюю, законсервированную в несерьезной на вид хрустальной звездочке.

«Звезда Тритоса» — независимый контур, который можно приспособить к чему угодно, даже к тому, что неподвластно твоему таланту. Если знаешь как. Мексарош знал. И сейчас, не колеблясь, сжал ладонь, сминая стремительно опустошающийся хрустальный резервуар. Острые осколки пронзили кожу, но боли он не ощутил. Все свои силы, весь свой магический дар и всю мощь погибающего амулета древних он посвятил лишь одному: спасению себя. Одного себя. Удар магии, что вот-вот обрушится на болото, несопоставимо страшнее того, который устроил покойный Далсер. Собственно, там и особой магии не было, простой камнепад, опасный лишь из-за своей массы. Тогда он сумел прикрыть не только себя, но и круг приличного радиуса. Все, кто в нем оказался, не пострадали. Но сейчас на голову обрушится нечто более опасное, чем булыжники. Рисковать ради прикрытия других — глупо. И себя не спасешь, и другим не поможешь. Остаться в одиночестве вдали от побережья Такалиды — это, конечно, очень неприятно. Но умереть — еще неприятнее.

Невероятное напряжение сил, сжатые веки, скрежет зубов, крошка эмали во рту, соленый привкус на языке. Что-то рвется, тонкое, невидимое, Мексарош сильно напрягся, он теряет то, чем отличается от других. Он захотел слишком многого. У него не получится. Все зря.

И внезапная горячая волна прилива новых, более значительных сил. «Звезда Тритоса», погибнув, отдала все, что заключала в себе долгими тысячелетиями. Маг заорал, когда перед зажмуренными глазами вспыхнуло ослепительно белое пламя.

И тут же погасло, сменившись непроглядной тьмой. Тьмой удушающей.

Патавилетти, обернувшись на отставшего мага, пораженно выругался, обнаружив вместо черной фигуры невесть откуда взявшийся огромный шар такого же цвета. Чуть меньшего размера, чем тот, который скрыл Дирта, но ничем другим от него не отличающийся.

Так, с грязным ругательством на устах, он и встретил последний, четвертый вздох невидимого великана.

И умер.

Мексарош плохо представлял, что именно происходит в мгновения, когда человека вырывают из ткани обычного мира. Говоря точнее, не знал ничего.

Никто из ныне живущих этого не знал. Самые талантливые из магических конструкторов сумели лишь повторить структуру, но создать под нее энергетический контур не удалось ни одному из них. Получались нерабочие безделушки, бесполезные и никому не нужные.

Впрочем, лэрд Далсер покорил и эту вершину. Из пересказов очень древних источников известно, что человек, исключенный из мира, со стороны выглядит сферой непроницаемой тьмы. В нее можно пускать стрелы, метать горшки с зажигательной смесью, по ней можно стучать секирами из самой лучшей стали, все бессмысленно, ведь достать до спрятавшегося не удастся, пока структура продолжает работать.

Человек в эти мгновения принадлежит другому миру, и любое оружие нашей вселенной неспособно повредить даже волос с его головы.

Именно в такой шар превратился Дирт. Откуда он взял амулет, Мексарош не знал, просто принял как факт, что мальчишка каким-то образом получил и активировал его. В немыслимо плотном море магии, бушевавшем над болотом, излучение даже самых сильных предметов будет выглядеть жалким треском ломаемой соломинки на фоне сильнейшей грозы, с корнями выкорчевывающей вековые деревья.

Возможно, лэрд знал, чем обернется для владельца амулета отключение от мира. В таком случае Дирт, наверное, подготовлен. А вот Мексарош нет. Пожертвовав «Звездой Тритоса», он совершил то, что за последние тысячелетия проделывали считаные разы, после чего благоразумно помалкивали о том, что узнали.

Такое знание само по себе — ценнейший козырь. Нехорошо, если врагам станут известны детали. Все, что касается древней магии, — тайна и набор самых фантастических слухов. Лишь глупец распространяется всем о том, что знает лишь он один.

Но в руки глупца «Звезда Тритоса» вряд ли попадет.

Мексарош оглох и ослеп, с каждой секундой становилось все жарче и жарче, тепло от тела не отводилось. Но самое скверное — как он ни пытался дышать, в легкие не поступало ни глотка воздуха. Или его здесь вовсе не было, или он не годился для поддержания человеческой жизни.

Отключить структуру до полной выработки энергии невозможно. Маг сейчас неуязвим для всех опасностей мира, но при этом беспомощнее новорожденного младенца. И, как неожиданно выяснилось, может попросту задохнуться, не дождавшись, когда его выбросит в привычную среду.

И выбросит ли вообще…

Знать бы раньше, можно было бы как следует продышаться, наполнить легкие до отказа, как это делают ныряльщики за жемчугом. Мексарош не знал, и теперь ему оставалось лишь беззвучно шевелить губами, словно рыбе, вытащенной из воды.

Сознание начало меркнуть, когда по глазам резануло ярким светом. Тело обрело чувствительность, разгоряченное лицо облизнул порыв прохладного ветерка. Не удержавшись на ногах, Мексарош завалился на колени, с хрипом глотая самую лучшую пищу подлунного мира — чистый воздух.

Когда зрение вернулось в состояние, близкое к норме, а в голове начали проскакивать относительно связные мысли, первое, что Мексарош разглядел, — Дирт. Мальчишка, зажав кинжал между коленками, деловито перерезал путы, стягивающие запястья. И что самое скверное, никто не пытался ему помешать. Освободив руки, он занялся ногами, справившись с веревками гораздо быстрее. После чего встал и, разминая запястья, наклонился над грудой кожи, железа и серых костей, перемешанной с какими-то белесыми пластинками, напоминавшими чешую крупной рыбы. Покачал головой, устало произнес:

— Все вещи целы. А от людей только скелеты и пепел остались. И крови нет.

Мексарош хотел было сказать, что никогда не видел столь странного пепла, но, прислушавшись ко внутренним ощущениям, с ужасом в голосе выдал страшную мысль:

— Перегорел… Я перегорел… Слишком тяжело для меня… Великие силы…

Дирт, не обращая внимания на его слова, продолжал о своем:

— Мади нет, он тоже превратился в пепел, только одежда осталась. Я обещал преподобному Дэгфинну о нем позаботиться, но не удалось. Магия амулета спасла только меня. Он работает лишь на хозяина. Я не знал… А знал бы, все равно Мади не спасти. Он должен был умереть. Так же, как преподобный. Не будь вас, ничего бы этого не было. Зря вы пришли к нам…

Мексарош никогда не стал бы тем, кем стал, если бы не умел быстро принимать правильные решения. Вот и сейчас он отбросил панику, вызванную осознанием того, что сам теперь ничем не отличается от бесталанного быдла, которое презирал всю сознательную жизнь. Сейчас надо думать о другом: как выжить. Дирт — убийца, и никакой защиты от него нет. Маг силен, пока не растеряет талант, пока у него есть заряженные амулеты и навыки, позволяющие работать с самыми капризными из них. Отбери у него это, и получишь слабака. Это что-то вроде традиции тех, кто наделен силой, не утруждать себя укреплением тела и не тратить время на изучение фехтования и прочих дисциплин, с помощью которых бестолочи гробят друг друга.

Мескарош теперь беспомощнее тех самых бестолочей. И он полностью во власти мальчишки, который уже привык убивать и при этом, мягко говоря, не питает к нему теплых чувств.

Придется приложить все силы, чтобы доказать Дирту свою полезность.

— Дирт, подобные амулеты не спасают других. Только владельца. Уж поверь мне, про амулеты я знаю очень многое, практически все. А ты, как я вижу, знаком с ними гораздо хуже. А ведь Далсер говорил, что их у него больше полутора сотен. У каждого свои особенности, тебе понадобится тот, кто в них разбирается. Лучше меня на эту роль никого не найти. Я знаю, ты сейчас очень хочешь меня убить, как прикончил уже всех остальных, но это крайне нерационально. Я ценный ресурс, который можно использовать. Лишь быдло не способно подняться выше глупой мстительности, а ты к нему не относишься, не так ли? Будучи претендентом на трон империи, ты не имеешь права ошибаться с приоритетами. Сейчас тебе намного важнее знания, а не банальная месть. Месть — удел слабых. Тайник Далсера мало тебе поможет без знаний, а знания — это я.

Дирт покачал головой:

— Даже Бруни по сравнению с тобой был величайшим мудрецом.

— Прости, я не понимаю…

— Ты понимаешь, почему я перешел на фамильярное обращение? Вижу, что нет. Думаешь, наверное, что я осмелел, поскольку тебя некому защитить? Ошибаешься, просто к дуракам не принято обращаться на «вы». Черный, ты глуп. Глуп беспросветно. И ты прав, я претендент на трон. Если буду учиться у недоумков вроде тебя, так и останусь претендентом. Поэтому не тебе меня учить.

— Легко оскорблять того, кто слабее.

— Это не оскорбление, это правда. Я намного умнее тебя. И гораздо хитрее.

— Не преувеличивай. Ты обхитрил меня лишь раз, но такое может случиться с каждым. Это не повод считать меня глупцом.

— Маг, ты ошибаешься на каждом шагу и в мелочах, и в главном. И дело даже не в том, что я тебя обхитрил. Ты сам себя обманывал с самого начала. Нет никакого тайника с амулетами. И никогда не было.

— Я больше не умею отличать правду от лжи, но это не может быть правдой. Об амулетах говорил Далсер. И ты подтвердил его слова. Признаю, хитрил и увиливал, ускользая от правды, но подтверждал. Что ж, теперь тебе никто не помешает завладеть наследством лэрда Далсера. Амулеты твои, можешь ими пользоваться, с моей помощью или нет. Я больше не опасен, не надо меня бояться, не надо и дальше скрывать очевидное.

Дирт поднял лук, согнул, цепляя петельку тетивы, нехорошо усмехнулся:

— Черный, мои амулеты всегда были со мной.

— Ложь.

— Ты потерял свой дар, тебя даже несмышленый ребенок сможет обмануть.

— Тебя обыскивали, амулетов при тебе не нашли. Будь они хотя бы рядом с тобой, я бы это почувствовал. У нас, магов, что-то вроде чутья на вещи, наделенные силой.

Дирт кивнул:

— Знаю. Только магическое чутье не всегда работает. Как, например, со мной.

— Поясни?

— Если проглотить амулет, его скорее всего ни один маг не заметит.

— Спорное утверждение. Не у всех получается полностью заглушить магический фон, даже если амулет спрятан в желудке. Старики, как правило, этого не могут вообще. Да и сотню с лишним амулетов даже очень толстый человек не проглотит. Тем более если структуры высоких порядков, им ведь требуется немалое вместилище. А ты, Дирт, не толстяк.

— А я ничего и не глотал.

— Тогда к чему весь этот разговор?

— Лэрд Далсер не тратил время на создание тайников, потому что я сам по себе тайник. Ты глуп, если так ничего и не понял. Поясню, потому что ты до сих пор изображаешь из себя тупого барана, в человеческом теле много костей, и большинство из них могут заключать в себе магическую структуру и контур к ней. Удобное вместилище, и не так уж требовательно к размерам, но его не используют. Уж очень трудно активировать и еще труднее сделать так, чтобы носитель амулета не умер из-за воздействия магических сил. Точнее, это считалось невозможным. Мы ведь не приспособлены жить с потоками магии в своем теле. Но есть исключения. Немного, очень немного людей, могут стать вместилищами. Теоретически, конечно, никто никогда не добивался подобного… до лэрда Далсера.

— Истинная кровь… — завороженно произнес маг.

— Да, — кивнул Дирт. — Во мне она почти чистая, и лэрду Далсеру удалось не просто создать работоспособные амулеты, а сделать так, чтобы они меня не убили при конструировании структур и контуров к ним. Он ведь давно хотел создать работающие структуры высоких уровней, но не было подходящего материала для его замыслов. На обычных людях его идея не срабатывала, даже пробовать не стоило. Со мной он получил то, чего ему не хватало. Вы там, наверное, удивились, когда он спас мою мать? Мою будущую мать. Променял жизнь лэрда империи на судьбу изгнанника.

— Он бы и не тем пожертвовал ради своего увлечения… — пробормотал маг. — Далсеру всегда было наплевать на все, кроме схем на пергаменте. За то, чтобы перенести их на подходящий материал, он бы ничего не пожалел. Ему плевать на твою мать и на тебя, ему нужны были лишь ваши кости.

— Не совсем так, кости сами по себе бесполезны. Структура работает, только если заключена в живой организм. Вне меня они бесполезны. В мертвом теле тоже. Так что вытаскивать кости нет смысла. И не только кости, лэрд Далсер смог и другие части тела привлечь. Например, мою печень. Этот амулет еще не созрел, но когда он заработает, выйдет нечто, до чего, наверное, даже древние не додумывались. Когда лэрд начал работу, меня два месяца тошнило, а глаза налились желтизной. Но это стоило того.

— Далсер — сумасшедший садист…

— Разве не понятно, что добротой в этом мире не прожить? Он все правильно сделал. Жаль только, что вы пришли слишком рано. Структуры должны вырасти вместе с организмом, налиться силой с возрастом владельца. Они не должны были включаться до этого. Созрели лишь некоторые, и одна из них спасла меня от выстрела в спину. А потом, когда лэрд Далсер больше не показывал мне на ночь серебряный шарик, сработало то, что он записал в моей памяти. Его голос предупредил, что из-за вас, из-за того, что он погиб раньше времени, мне придется нелегко. Так и получилось. У меня теперь болит все, и особенно голова. Глаза снова становятся желтыми. Я устал от этой боли и бегать от вас устал. Хорошо, что вы все сдохли, теперь мне будет чуть полегче. Боль не может длиться вечность, скоро структуры станут стабильными. Так говорит голос лэрда Далсера. По ночам он разговаривает со мной. Каждую ночь… Даже после смерти он остался хорошим учителем. Вам таким не быть…

— Да ты спятил… — Мексарош покачал головой. — Разве ты сам не понимаешь, что спятил от боли, которая вызывается растущими структурами? Только сумасшедший будет разговаривать с мертвыми. Позволь мне помочь тебе, может быть, мне удастся убрать боль. Я умел это. Тут дело даже не в магии, а в особых словах, в порядке их произнесения, в ритме. Этот дар у меня не пропал.

Дирт указал в сторону леса:

— Черный, посмотри туда.

Маг обернулся и окаменел от невероятного зрелища. На опушке леса стояло чудовище столь жуткого вида, что человек со слабым сердцем мог умереть от одного взгляда на него. Тварь была неописуемо страшна обликом и размерами. Поднявшись на задних лапах, передними она облокотилась о кривую сосну и не моргая уставилась на то, что осталось от отряда, огромными глазами цвета рубина.

— Куджум, — охнул Мексарош.

Он не раз видел череп этого существа и даже пытался вообразить, насколько странно и страшно должно было выглядеть живое чудовище.

А теперь увидел и сразу понял — это оно и есть.

— Да, — подтвердил Дирт. — Куджум. Древний зверь. Он такой страшный на вид, что отец преподобного Дэгфинна объявил его хранителем леса. Из-за куджума никто не мог на лишний шаг отойти от Хеннигвиля. Люди глупы, они любят бояться. Я могу подойти к куджуму и погладить шипы на его хвосте. И он не тронет меня, поскольку привык, что я хожу по его лесу, и он помнит, что никогда не видел от меня ничего плохого. Он не выдумывает лишние страхи. Он безобиден. Его любимая еда — орехи. Я, бывало, его ими подкармливал. А еще он очень любит мед и муравьев. Его броня — это защита от насекомых, а рога и шипы — от хищников. Кривые когти на лапах — чтобы карабкаться по старым деревьям, где в дуплах живут пчелы. В лесу давно уже нет хищников, которые могут быть опасны для него, но броня никуда не делась. Вы все так глупы и глухи, что не замечали, как за вами крадется такой огромный зверь. И ничего не поняли, даже когда он попался на глаза вашим дозорным. Я думаю, он просто хотел увидеть, как я одного за другим убью всех, кто погубил Хеннигвиль. Он ведь привык к нам за столько лет. Люди его подкармливали в холодное время. Преподобный Дэгфинн называл это данью. Смешно, но Зверь стал ручным, при том что почти все его боялись до смерти. Просто люди жили отдельно от него, не пересекались, им нужны поля и море, а ему лес. Он привык к нам. А теперь дани не будет, и куджуму трудно придется зимой. Ни муравьев, ни пчел, ни орехов, а он большой, ему нужно много еды.

— Он не тронет нас? — мало что уловив из сказанного, пролепетал до заикания перепуганный страшным зрелищем маг.

Дирт покачал головой:

— Наш Зверь никогда не выходит на открытое место. Я такое ни разу не видел. А если бы и вышел, мы ему неинтересны, он не ест людей. Правда, на глаза он не любил показываться, как делает сейчас. Но это, наверное, из-за нервного потрясения. Он ведь никогда не видел столько смертей, вот и ведет себя странно. Но тебе, черный, не зверя надо бояться.

— Ты о чем?

Дирт крутанул между пальцев длинную стрелу с серым оперением:

— Я надел на нее медный наконечник. Он годится для охоты, но плох для убийства тех, кто защищается железными доспехами. Я хотел убить тебя таким. Выпустить стрелу в живот, смерть от подобной раны мучительная и долгая. Зря ты не носишь броню.

Мексарош, с тоской покосившись на латы, набитые костями и прахом Патавилетти, кивнул:

— Зря, — и, хватаясь за последнюю соломинку, чуть ли не взмолился: — Дирт, я ведь был добр к тебе. Не позволял спайдерам ничего лишнего. Без меня они бы тебе уши отрезали. И это не самое страшное, на что они были способны.

— Выпрашиваешь жизнь?

— Выпрашиваю. — Маг признал очевидное.

— Помнишь Кериту?

— Кого?

— Девушку, с которой я хотел уйти из Хеннигвиля, звали Керита. Она не выпрашивала жизнь. Она просто побежала. И у нее тоже не было доспехов. — Дирт указал рукой на юг, туда, где нездорово-пестрая поверхность болота соединялась с синевой небес: — Где-то там, на другом конце равнины, стоит город. Развалины города. Говорят, в его окрестностях до сих пор водятся демоны. Но их тебе тоже не надо бояться, ведь глупо пугаться того, чего ты никогда не увидишь. Я не буду спорить, в какую почку прилетит стрела. Просто беги.

Маг, посмотрев в указанном направлении, увидел то же, что и везде: неровные кочки, по виду которых невозможно судить, выдержат они вес тела или нет, и лужицы подернутой ржавой пленкой воды между ними. Ни птичьего пения, ни жужжания насекомых, высвободившаяся сила древнего оружия, запущенного давно погибшими магами, уничтожила всю мелочь, на которую в обычное время не срабатывала.

С тоской покосился на Дирта, увидев, как тот деловито пристраивает стрелу на тетиву. Бросил наливающийся предсмертным ужасом взгляд на опушку леса, где все в той же позе стоял куджум, уже ничуть не страшный.

Мексарош и впрямь не ошибся тогда, когда пауки были еще живы и дружно мчались прочь от вздохов пробуждающейся древней магии, ему на самом деле не удалось добраться до этого леса.

— Ну беги же. Беги! Беги давай! — Дирт сорвался на злобный крик.

Маг опять обернулся лицом к югу, обреченно вздохнул, подобрал полы длинного одеяния.

И побежал…