Глава 12
Леха стартовал с места, как ракета из шахты, будто этот прыжок через ползала мог бы ускорить погоню.
– Где?
Твердая, как стальной брус, рука Сохатого преградила ему путь.
– Стой. Ты что же, – он внимательно поглядел на опешившего Марата, – был в наблюдательном пункте?
– Да, я захватил его.
Отец Настоятель покачал головой и усмехнулся невесть чему.
– Ты видел прорв?
Чешуйчатый вопросительно поглядел на Лешагу, интересуясь, с чего бы это вдруг Красный так вольготно задает вопросы и стоит ли ему на них отвечать. Ученик Старого Бирюка молча кивнул.
– Да, вот, как вас сейчас. Их там немного. И совсем близко. Рукой подать! Они вели караван, там был твой побратим, Лешага! Привязанный к телеге.
– Все ясно. Он видел караван в перископ. Это примерно в половине дня пути отсюда. Твоего или моего. Они же будут тянуться до вечера. Караваны ходят медленно, сам, небось, знаешь.
– А что ты-то сам знаешь?! Перископ какой-то придумал! Я в трубу все ясно рассмотрел, – возмутился Марат. – Забрался в нору и поучаешь тут!
Леха сделал останавливающий жест.
– Мне надо идти, Сохатый. Ты ведь понимаешь. Был бы на его месте Бирюк…
– Понимаю. Тебе надо идти, а мне оставаться. Это и без слов ясно. Но есть закон. Надеюсь, ты не тешишь себя иллюзиями, что вы и впрямь захватили бунк или что твой говорящий зверек сможет причинить мне какой-либо вред.
– Он не зверек. Он человек драконьего рода, – насупился бывший страж.
– Пусть так, если тебя это утешит. Хотя большей ерунды мне уже давно слышать не доводилось. Речь не о том. – Он поглядел на Лилию, стоявшую в дверях. – Я тебя понимаю. За такую можно начать убивать направо и налево.
– Я отстаивал свое право, – напомнил воин. – Караван уходит!
– Далеко не уйдет. Я эти расстояния хорошо знаю. Не перебивай меня. Как говорил нам с Бирюком учитель: «Не спеши, а то успеешь». Мои слова не займут много времени, зато, глядишь, пророют в твоих стальных мозгах пару-другую полезных извилин.
Постарайся осмыслить то, что слышишь, не отбрасывай все с порога. Я не могу тебя просто так отпустить. Понимаешь, не-мо-гу! Несмотря на то, что я отец Настоятель монастыря, и слово мое здесь непререкаемо. Власть не тем сильна, что я силен, – над моим словом Закон. Это тебе ясно? И никто не смеет его нарушить. Ни последний из монастырской братии, ни даже я сам. Иначе все развалится. Все, чем живут эти люди на протяжении уже более двух десятков лет. Закон и повиновение ему – основа основ!
Когда мы с Бирюком пришли в эти края, здесь был заброшенный командный пункт. Тысячи полторы солдат и офицеров, утративших смысл жизни. Даже не солдат – бессильных стариков в военной форме, клянущих судьбу за то, что она не позволила им с честью сложить головы до Того Дня. И представь, эти впавшие в ничтожество обломки прежнего мира, огрызки некогда великой империи, продолжали бороться за власть. А еще за то, чтобы к ним не проникли «всякие штатские». Так они называли всех чужаков.
Они были настоящими богачами. У них было вдоволь еды, оружия, боеприпасов и даже медикаментов. Казалось, чего еще им было желать от жизни?! Но едва ли не все эти живые развалины, словно обезумев, рвались занять место сверху. Они дрались за погоны бессменного Майора, как голодные псы за кость!
А потом сюда заявились прорвы. Но это полбеды. Защитить бункер от этих свирепых, но безмозглых тварей было бы несложно. Он был прекрасно для этого оборудован. Но перед волкоголовыми двигался Ужас. Невероятный, подавляющий волю, ни с чем не сравнимый. – Сохатый передернул плечами, вспоминая давно прошедшие дни. – Тогда вокруг было довольно много уцелевших селений. Сюда вода не дошла. Хотя бомбили как раз этот квадрат. Тут, как я потом узнал, находились ракетные пусковые установки…
– Ты много говоришь, – страдальчески поморщился Лешага.
– Потому что мне есть, что сказать. А твое дело сидеть и молча слушать. И, главное, понимать. Если надеешься уйти отсюда живым, не заставляй меня жалеть, что я вообще решил с тобой разговаривать. И если хочешь освободить побратима, не перебивай. Прорвы идут к барьеру Ужаса, того самого Ужаса, о котором я тебе только что рассказал. Что за ним – не знает никто.
– Тем более мне нужно спешить! – упорствовал Леха.
– Спешка порождает много бед. Я прикажу вывести тебя отсюда тоннелем. Срежешь путь.
– Будь краток, – точно не услышав собеседника, попросил Лешага.
– Ты совсем как Бирюк, – хмыкнул отец Настоятель. – Так вот, когда пришли эти гнусные твари, население со всей округи бросилось к бунку. Старичье готово было открыть по ним огонь, и нам с напарником пришлось взять власть в свои руки. Мне удалось заключить договор с тем, кто привел свирепую ораву волкоголовых в наши земли. Это было непросто, совсем непросто! – словно оправдываясь, перебил сам себя Красный. – Сердце мое переворачивалось от одной мысли, что приходится, как я тогда надеялся, на время признать собственное поражение. Мы получили столь необходимую передышку и возможность превратить поражение в победу. Оборонять камни во главе обезумевшей от страха толпы в любом случае было невозможно. Твой учитель не хотел этого понимать. Он не хотел признавать, что есть зло, с которым приходится мириться. Ты-то хоть понимаешь это?
– Нет.
– Такой же непроходимый болван, – резко выдохнул Сохатый. – Послушай меня, вздорный упрямец, здесь находились тысячи людей, которых требовалось как-то спасти! Их ждала неминуемая гибель. Невозможно было противостоять ужасу, шедшему впереди прорв. Это я тебе говорю – невозможно! Мое соглашение подарило людям жизнь, спокойную, размеренную, с Законом, с Идеей служения и самосовершенствования, которая занимает их сознание и наполняет жизнь смыслом. Ты понимаешь, что такое смысл жизни?
– Нет, – мотнул головой Лешага.
– По этому соглашению вы платите дань зверолюдам? – вмешалась дочь старосты. – Дань тем, кто дает вам жизнь?!
– Женщина, не встревай в мужской разговор, – возмутился Сохатый.
– Это моя женщина, – напомнил Лешага. – И только я буду решать, что ей делать, а что – нет.
Лилия фыркнула.
– Я говорю правду, вы отдаете нас волкоглавым.
– Женщины рожают здесь детей. Потом уходят за Рубеж. Уехать за Рубеж всегда было пределом мечтаний женщин в этих краях, – не глядя на Лилию, подтвердил отец Настоятель.
– К прорвам! – с нажимом повторила дочь старосты.
– К тому, кому подвластен Неодолимый ужас. Зверолюды лишь псы его. Согласно договору, женщин, если они не попытаются бежать, не станут убивать или калечить, а также подвергать каким-либо пыткам.
– А вы будете отлавливать все новых, чтобы угодить Хозяину прорв.
Марат удивленно поглядел на Лилию, затем на хмуро молчащего Лешагу.
– Наши предки зачастую облагали города подобной данью, но даже в те дикие времена они требовали лишь одну красавицу с города в год. А вы… – он явно вспомнил длинный зал, полный вопящих женщин.
– У мужчин и у женщин разная форма служения! – огрызнулся Сохатый. – И служение женщин не менее важно.
– Я не давала согласия ни на какое служение!
– Ты не была вразумлена.
Лешага крепко сжал плечо Сохатого.
– Мне надо идти. Я вернусь, и мы продолжим бой.
– Да пойми ты! Я не могу тебя отпустить просто так. Это нарушение Закона, монастырского устава.
– Быть может, сказать, что Лешага отправился в паломничество к Барьеру Ужаса, – предложил Марат. – Он этот… пилигрим, отмаливающий грехи!
– Что?! – глаза Лехи удивленно расширились.
– Я когда-то читал, эти пилигримы ходили в святые места! Если служение женщин – уходить за Рубеж, то добровольно отправиться к Барьеру…
– Хитрый зверек! – Сохатый улыбнулся одним лишь уголком губ. – То, что он предлагает, не лишено смысла.
– Он не зверек, – вновь отчеканил Лешага. – Я пойду. Где тоннель?
– Постой! – не скрывая удивления и разочарования, напомнил чешуйчатый. – А как же мы? Я, Лилия…
Воин почувствовал, что у него сдавило прежде бесперебойно работавшее сердце. Это новое, совершенно неведомое ранее чувство ошеломило его. Спешить, догонять караван, чтобы отбить побратима, казалось ему столь нормальным и естественным, что вопрос потомка драконов застал его врасплох. Сегодня Марат в самом деле доказал, что может быть, как он говорил… союзником. Но брать его сейчас на последний рывок…
– Нет, – с натугой выдавил он. – Ты плохо ходишь и мало что умеешь.
– Но я тебя освободил, и я же нашел Бурого!
– Я хочу, чтобы ты жил дальше, – пытаясь хоть как-то объяснить свою мысль, выдохнул несчастный Леха.
– Это нечестно! – возмутился Марат. – Как же так! Мы с тобой вместе и с прорвами дрались, и с живоглотом, и… – он помедлил, – тут…
– Слишком опасно, – резко перебил ученик Старого Бирюка.
– А оставаться здесь менее опасно?! – вскинулась Лилия. – Я же твоя женщина, не забыл об этом?! Ты сам заявил.
Лехе казалось, будто он стоит, привязанный, между двумя яростными скакунами, и погонщики настегивают их бичами.
– Я должен идти… – усилием воли выталкивая слова из горла, ответил воин. – Если бы там был любой из вас, а Бурый здесь, мы бы пошли вместе с ним. – Он чувствовал, что у него в груди при каждом выдохе сам собой лепится комок из невысказанных слов, мешающий говорить и ясно соображать. От этого дыхание воина стало частым и тяжелым. – Я должен…
– Вы останетесь здесь, – вставил Сохатый. – Моими гостями, пока он не вернется. Я даю слово, что вам ничего не будет угрожать. Твой учитель, Лешага, был мне как брат, даже больше, чем брат. И то, что он упрямый тупица, ничего не меняет.
Верхняя губа Лехи приподнялась, обнажая клыки. На большинство людей эта гримаса оказывала чуть ли не парализующее действие. Но Сохатый лишь трижды хлопнул в ладоши.
– Ну, да, он тоже так делал. Расклад такой. Если ты все же не вернешься, я отправлю их по домам.
Это будет мое приношение на твою безвестную могилу. Но когда возвратишься, мы продолжим бой. Потому что закон есть закон. А теперь идем.
* * *
Они шли довольно медленно. В обход поросших лесом холмов с их обрывистыми склонами, провалами и глухими буреломами. В обход болот, притаившихся в глубоких оврагах. В обход гиблых пустошей и кишащих змеями осыпей. Прорвы не торопились. Им куда важнее было в целости довести бесценный живой груз.
Леха видел это, наблюдая за караваном верхним зрением. Он ясно различал побратима, накрепко привязанного к телеге кожаными ремнями. Лешага знал: будь сейчас Бурый в сознании, такая предосторожность показалась бы ему просто смехотворной. Сложить кузов телеги, подобно книге, было бы для него делом единого мига. Но побратим не двигался, лежал, бессмысленно глядел в небо, лишь изредка моргая. Воин старательно высматривал того неизвестного, которого видел со спины, перед тем, как непроницаемый туман заволок округу. Тогда незнакомец явно почувствовал наблюдение и тут же принял меры, будто задернул плотную серую занавеску. Нынче в караване его не было, только волкоголовые и их пленницы, бредущие в неизвестность растянувшейся понурой толпой.
Лешага двигался вперед быстро и легко, не стесняемый больше ни грузом, ни живым балластом. При воспоминании о Марате у Лехи невольно заныло в груди. Этот юнец оказался, сверх ожидания, хорош, и считать его балластом попросту нечестно. Но брать с собой…
…Собачья голова, черная, покрытая недлинной, но густой шерстью, высунулась из-за куста, оценивая взглядом мчащегося, не разбирая пути, человека. Пес выглянул и отпрянул, продолжая сквозь листву наблюдать, не спуская изучающего взгляда с будущей добычи, на свою беду забредшей в охотничьи угодья Стаи. В желудке радостно заурчало. Добыча ожидалась крупная, мясистая, хватит на всех. Он представил всю Стаю, каждого из своих клыкастых братьев и сестер, представил и будто бы созвал на предстоящую охоту. Пес знал, что его зов услышан, и вскоре собратья окружат будущую жертву, заняв раз и навсегда отведенные места. Что и говорить, этот человек был не чета многим другим, он двигался быстро, но все же не быстрее его самого. И сила в нем чувствовалась, немалая сила. Но уж, конечно, не больше, чем у того дикого быка, которого Стая завалила неделю назад. Пес чуть приотстал. Ему незачем было следить за жертвой, запах вел не хуже протоптанной тропы. Вот сейчас он выскочит на поляну и попадет в ловушку.
Стая, он знал это точно, уже ждет его там. Вожак чуть прибавил шагу, еще немного, еще совсем чуть-чуть, и он закроет последнюю лазейку в круге смерти…
«Вперед, вперед!» – погонял себя воин, словно и без того не мчал, что есть сил. Лесок сменялся пригорком, пригорок новым лесом. Он бежал, перескакивая через поваленные деревья, раздвигая кусты, перебираясь через ручьи и овраги. Не сбавляя хода, Леха выскочил на прогалину. Должно быть, не так давно молния выжгла здесь кусок леса. Черные обугленные пеньки виднелись среди побегов молодой зелени. Он выскочил и замер. Несколько десятков глаз смотрели на него в упор, будто сверлили, вдавливая в голову тупые гвозди.
«Стоеросовый чурбан! – с интонацией Старого Бирюка констатировал бывший страж. – Как можно было не почуять засаду?! Даже гнилое полено, и то почуяло бы!»
В том, что это засада, воин не сомневался ни мгновения. Черные, черные с подпалинами, серые… Псы глядели на него со всех сторон внимательно, не спуская глаз, вытянувшись стрункой, одинаково готовые броситься вперед и отскочить назад. Лешага чувствовал эти взгляды, он слышал от учителя о таких Стаях. Теперь промашка не казалась ему удивительной. Старый Бирюк говорил, что Стаи хитры и жестоки, у них один общий разум и невозможно ни застать врасплох, ни испугать кого-то одного. Теперь понятно, откуда он это знал. В его родных предгорьях псы встречались редко. А если и встречались, то куда мельче.
Леха попытался было поднять руку к автомату, висевшему на груди. Псы оскалились, зарычали и сделали короткий шаг вперед, усиливая нажим. «Еще шаг – и бросятся все вместе. А даже если не бросятся, прорвы совсем близко, стрельбу услышат, и тогда – прощай, Бурый, – воин прикрыл глаза, вспоминая урок наставника. – Где вожак? Где-то здесь есть вожак». Разум Лешаги наполнился опьяняющей радостью поединка, охватывая разом всю приготовившуюся к броску Стаю.
«Ага, точно, вожак. За спиной. Готовится прыгнуть на загривок, сбить с ног, сомкнуть челюсти, вгоняя клыки в сонную артерию».
Леха резко повернулся, собаки на миг отпрянули. Этого времени ему вполне хватило. Он, словно щенка за шкирку, поймал сознание большущего черного пса и хорошенько встряхнул, требуя беспрекословного повиновения. Сейчас он был для этого безмозглого комка шерсти всеми ужасами мира. Черный понял это, почувствовал каждой малюсенькой клеточкой и жалобно заскулил, умоляя простить за то, что не распознал хозяина.
Но хозяин был добр, ужасен, но добр. Он погладил верного пса по холке, потрепал за ухом. Он был добр! Добр, но ужасен…
* * *
Дорога огибала холм. Высокий, точно срезанный, отвесный склон. Лишь в одном месте дожди уже начали промывать овраг, и проточина тянулась с самой вершины вниз, по дуге обходя торчавшую обломками зубов каменистую гряду. Даже не слишком внимательный глаз мог разобрать, что это не камень, а бетон, густо поросший мхом. Но Лешаге не было до этого дела. Как и до того, что было здесь много лет назад, до Того Дня, когда квадрат подвергся бомбардировке сверхмощными боеприпасами объемного взрыва. След одной из бомб – глубокая воронка, ставшая за прошедшие годы небольшим заплесневелым озерцом, заставила караван в этом месте еще сильнее растянуться, чтобы не лезть на еще один бетонный холм, утыканный скрученными ошметками железной арматуры. Лешага сидел за валуном, покрытым бурым мхом, стараясь полностью слиться с местностью. Конечно, бетон – не живой камень, и сливаться с ним куда труднее, но другого укрытия поблизости не было.
Еще чуть-чуть, и телега, обогнув холм, втянется в высотку. Вот тогда-то и наступит его черед. Он смотрел, будто ощупывая взглядом четырех прорв, сидящих по обе стороны от Бурого и возчика. Этот был не из волкоглавых. Леха глядел на его ссутуленную спину и понимал, что бедолага и сам до жути боится седоков. Телега приближалась. Бывший страж уже слышал скрип ее колес. Он поманил Черного и чуть заметно кивнул. Пес оскалился, показав клыки прирожденного охотника. Вожак прекрасно знал, что сейчас надлежит делать. Лай и рычание всхлестнули, точно перечеркнув, дотоле спокойный, размеренный ход унылого каравана. Псы будто выросли из травы и, оскалившись, бросились в атаку. Гомон и визг сотрясли округу, толпа пленниц и немногочисленные пленники бросились вперед. Не знающие страха прорвы силились оказать сопротивление, но стоило им выцелить одну собаку, как две другие уже рвали стрелка. Через мгновение месиво испуганных людей и чешуйчатых хлынуло в распадок, в панике стараясь пролезть как можно дальше и быстрее.
Именно это и нужно было Лешаге. Огрызающиеся зверолюды не оставляли своего поста и лишь отталкивали прикладами напиравших пленников. Все их внимание было поглощено этим незамысловатым занятием. Никем не замеченный, Лешага возник около телеги, два ножа блеснули в его руках.
«Честный бой – недопустимая роскошь, – утверждал Старый Бирюк. – Вы можете вести его лишь с теми, кого безмерно уважаете. Но таких людей не стоит убивать. Все же прочие, проявив враждебность, уже обманули ваши ожидания, а потому действуйте, как выгодно вам, не считаясь с тем, что скажут другие».
Два зверолюда упали возле телеги, даже не успев обернуться. Два выстрела – и еще два трупа. Леха бросился к Бурому и с максимально возможной скоростью начал перерезать кожаные ремни. Перепуганный возница хлестнул лошадей…
– А ну, стой! – рыкнул Лешага.
Беднягу, как ветром, сдуло с козел. Бывший страж рванулся вперед, натягивая вожжи, пытаясь остановить упряжку. И в этот миг двое прорв, взявшихся невесть откуда, повисли у него на плечах, едва не сбив с ног. Схватка была короткой, но испуганные кони понесли, словно оглашенные, радуясь, что бич не хлещет больше их спины, и удила не калечат рты. Они мчались, как никогда раньше, и не будь за их хвостами груза, вообще едва касались бы земли копытами.
Леха бросился вслед. Сейчас бы, вероятно, стоило подстрелить одну из скачущих очертя голову лошадей. Но для этого тоже необходимо оторваться от мечущейся в ужасе толпы, заполняющей все пространство вокруг.
Воин бежал, ловя миг, чтобы остановиться и выстрелить. Конские головы мелькали, их то и дело загораживали свисающие ветви деревьев, – отвратительная мишень. Еще десяток шагов. Лешага вдохнул полной грудью, переводя дыхание, и… Волна разрывающего душу ужаса обрушилась на него, словно камнепад, сметая все на своем пути, не щадя ни правого, ни виноватого, давя, размалывая, сокрушая волю с презрительным безразличием стихии. Воин согнулся, будто в живот ему только что двинули по меньшей мере бревном. Взвыл, скорчился, попытался сделать еще один шаг, а затем неимоверным усилием воли еще один. Затем упал на вытоптанную тропинку, стараясь одолеть сковавший мышцы спазм и теряя последние силы. Его трясло от дикой, разламывающей тело боли. Желание в ужасе отпрянуть, бросить оружие и бежать, бежать, куда глаза глядят, не думая ни о чем, застилало разум. Он полз вперед, скуля от ужаса, цепляясь ногтями, словно крючьями, в землю, не давая себе шанса отступить. Руки сводило и дергало, словно конвульсией, а он все полз вперед, пока свет вдруг не погас у него в глазах, будто обрубленный ударом топора.