Глава 11
Посланец склонился пред халифом на дистанции, где его голову не должна была достать отточенная сталь сабельного клинка. Это была высокая честь. Большинство тех, кто приближался для доклада к наместнику Пророка, должны были останавливаться на шаг дальше, а то и на два. Конечно, чем выше честь, тем выше ответственность, но даже сообщи он недобрую весть, Эргез сам покарал бы его, а не велел расправиться своим Несокрушимым.
Те убивали долго и мучительно, будто соревнуясь между собой в свирепости. Впрочем, резон в их действиях был: жители, наблюдавшие за казнью врага истинной веры, опасались не то что случайно рукавами соприкоснуться с воинами личной гвардии, но даже приблизиться к ним.
Сегодня посланец чувствовал ликование, ибо доставленное известие должно было порадовать Эргеза.
— Хвала тебе, носитель мудрости и даритель света истины, — разглядывая тисненую кожу мягких сапог наместника, промолвил он. — Я привез добрую весть: Тимуру удалось все, что было приказано. Ты будто в воду глядел. Эти несчастные в Трактире недостойны носить головы на плечах, ибо смотрят, и не видят, слушают, и не слышат.
— Что ж, — губы халифа сложились в жесткую, напоминающую сабельный клинок, улыбку, — торговец Исмаил порадовал меня. Когда мы придем в Трактир, я оставлю ему жизнь. Это никчемная роскошь, но я обещал, а я держу слово.
— Уверен, о вершитель славных дел, это произойдет так скоро, что несчастный толком не успеет даже выздороветь.
— Так и будет. Иначе для чего было оставлять с ним верных рабов, — избранник Аттилы продолжал улыбаться, вспоминая неподдельный ужас, с которым слушали приказ о будущей «рабской» роли трое из его телохранителей. Но дело превыше всего! Сейчас они преданно ухаживают за чуть живым господином, а в нужный миг расчистят дорогу армии правоверных.
Он не сомневался, что так и будет, Эргез будто воочию видел, как эти храбрецы в единый миг превращаются из согбенных двуногих мулов в свирепых горных барсов, для которых нет пьянее напитка, чем кровь врага. Халиф подумал, что дорого бы дал за то, чтобы видеть, как его воины станут расправляться со стражей у ворот.
Увы, он был лишен такой радости. Но зато все прочее будет ему подвластно, едва прозвучит приказ и сгрудившиеся на мосту пред воротами Трактира возы караванщиков выплеснут десятки верных Пророку воинов. Они, как вышедшая из берегов река, затопят жалкое вместилище греха, язвенный нарыв на теле обновленной планеты. Ибо сказал Властитель Правоверных: «Твердь, омытая слезами праведников, да не станет вновь пристанищем развратителей и поругателей истинной веры».
Наместник помнил, как, собрав детей в круг, Аттила рассказывал им о гнусных ересях и греховных вожделениях миллиардов двуногих тварей, населявших планету.
В те давние времена они с братом и представить себе не могли, что существовали такие огромные селения, что людей в каждом из них жило не меньше, чем ныне на всей планете. Конечно, они не могли впустить в душу ядовитого червя неверия, но были счастливы, когда Пророк воочию показал им живые картины из этих городов.
«Они умерли, ибо не знали, для чего живут, — говорил всемудрейший посланник Творца. — А не знали потому, что каждый веровал в ложных богов. И вместо живого дыхания истины, приходящей в этот мир с искренней верой, они всякий день вдыхали отраву бессмысленных, ненужных знаний. Похоть ума развратила их, и жажда наслаждений иссушила тела. Века и века Господь справедливый и всеблагой собирал воедино слезы праведников, терзаемых за вины этого мира. Лишь когда последняя капля переполнила чашу терпения Господнего, тот обернул слезы бессилия и отчаяния в потоки Божьего гнева. И не укрыться от него было тем, кто рядился в прежние ризы скверны и желал короной суетности украсить никчемное чело».
— Они все умрут, — приходя в трепетное возбуждение от возникшего в голове образа предстоящей резни, прошептал халиф. — Умрут, ибо упустили дарованный им шанс принять истинную веру, подняли оружие на посланцев светлой вести, и нет им пощады ни в этом мире, ни в грядущем!
— Между тем, — продолжал гонец, — Тимур успешно преследует Лешагу.
— Твой человек оставил ему знак? — уточнил Эргез.
— Да, он выцарапал на плошке гору с ястребиными крыльями и выбросил ее на обочину дороги.
Наместник покачал головой:
— Его могли заметить.
— Однако не заметили. Он по-прежнему ловок и сообразителен.
* * *
Они шли, не останавливаясь, уже несколько часов кряду.
— Куда мы идем? — ближе к полудню, взмолилась обессилевшая девушка.
— Вперед, — удивился Лешага.
— Куда? Зачем? — голос Лил звучал требовательно.
— Отсюда четыре дневных перехода до Монастыря, там сделаем базовый лагерь, осмотримся.
— А как же все остальные?! — воскликнула дочь старосты, взбудораженная происходящим. — Ведь у тебя же был другой план?!
Лехе вспомнилась фраза наставника: «Если бы подушка знала, что творится у меня в голове, я бы изрубил ее на куски». Наверное, и сам Бирюк перенял эту мудрость у кого-то, ибо никогда не спал на подушке.
«А может, действительно изрубил?» — мелькнуло в голове.
— Остальные пойдут другим путем, — не вдаваясь в объяснения, буркнул он.
Бывшему стражу очень нравилось слушать голос своей женщины, но вот отвечать не хотелось совершенно. Более того, всякий личный вопрос отдавался в нем странной болью, будто, пускаясь в объяснения, он медленно выдергивал из горла зазубренное острие, вроде тех, какими бьют рыбу и ластоногих свиней охотники Полночного Предела.
В любом другом случае Лешага просто поглядел бы на любопытного болтуна недобрым взглядом, и тот бы примолк, будто язык проглотил. С Лилией это не проходило. Он вообще не мог глядеть на нее сурово, даже когда сердился. Ведь стоило увидеть, как девушка улыбается, как сияют ее глаза, и самое мрачное настроение странным образом отступало. В свободное время это его тревожило, но сколько его было, того свободного времени?! Да и то всякую минуту его неотступно тянуло к ней.
— Чудесно! — хмыкнула Лилия. — Вот мы пришли к Монастырю, разбили лагерь. Что дальше?
— Я пойду к Барьеру, — без тени колебания заявил ученик Старого Бирюка.
Кто бы сомневался, что мастерить соху из старого пня, запрягать в нее Стаю и возделывать лесную поляну не входило в его планы.
— Замечательно! — восхитилась Лил. — А что буду делать я?
— Ждать меня, — пояснил Светлый Рыцарь, искренне удивляясь, как можно не понимать таких простых вещей.
— Одна, в лесу, — как-то странно хмыкнула девушка. — Помнишь, чем в прошлый раз это все закончилось?
— Ну, почему одна? С тобой будет Стая. Я возьму с собой только Черного. — Воин нахмурился. Лил была сама на себя не похожа.
— Прекрасно. А я буду сидеть в шалаше и ждать у костра, когда ненаглядный решит осчастливить меня посещением?!
Лешага остановился и задумчиво поглядел на любимую.
— А что не так?
— Все не так! — взорвалась она. — Я не хочу жить в лесу, как дикий зверь! — Лил сжала кулачки и осеклась под недоумевающим взглядом бывшего стража. — Прости, я не то имела в виду. Я понимаю, что ты всю жизнь в пути. Для тебя, как, вон, и для Черного, жизнь внутри ограды — тяжкая неволя, какую с трудом можно терпеть лишь короткое время. Но мне тяжело. Ты мчишься через лес, подобно волку, я за тобой не поспеваю. Я уже ног под собой не чую. — Она всхлипнула от жалости к себе и гложущей досады.
— Зря я Марата послушал, — меж бровей Лешаги пролегла глубокая складка. — Надо было тебе к Декану идти.
— Ах, вот как! — вспыхнула дочь старосты. — Может, надо было меня и вовсе Заурбеку продать? Я для тебя кто? Добыча?! Самому не нужна — уступлю приятелю, чего добру пропадать?!
Она хотела добавить: «Спасибо, что не Марату», но, даже сгоряча, не стала приплетать драконида. Тот, пожалуй, был единственным верным другом. И если кто тут и понимал ее, то этот покрытый чешуей юнец, куда более человечный, чем многие из тех, с кем столкнула ее жизнь. На глаза девушки навернулись злые слезы. Она зажмурилась и задержала дыхание, стараясь не разреветься.
Леха обескураженно вздохнул и опустил руки.
— Ты чего? Не собираюсь я тебя никому отдавать. Ты — моя женщина!
— Твоя женщина, твоя стая, твои галеты, твои патроны, — передразнила любимая. — Много твоего, а я-то здесь где?! Я — живая. Если ты и впрямь не считаешь меня своей добычей, то признай, как это тебе ни тяжело, что у меня тоже есть мысли, чувства и желания! Ты говоришь, я — твоя женщина. Прекрасно! Замечательно! Но это значит, что ты — мой мужчина! Мы все это время шли туда, куда хотел мой мужчина, быть может, для разнообразия теперь попробуешь выслушать меня?!
Воин смотрел, не скрывая удивления.
— Разве я не слушаю тебя?
— Хуже, — буркнула, стремительно теряя запал, девушка, — ты меня не слышишь. Я говорю — ты молчишь. Кричу, пытаясь, наконец, привлечь твое внимание, — ты мрачнеешь и становишься нелюдим, как скала. Вот скажи, почему ты решаешь, куда идти?
— Это понятно. Я — мужчина. К тому же я шел сам по себе, это вы с Маратом увязались за мной.
— Пусть так, — нехотя кивнула Лил. — Но это было прежде. А сейчас больше нет отдельно мужчины и женщины. Мы с тобой — семья. А это значит…
Она хотела еще что-то добавить, но Лешага резко поднял руку.
— Постой.
Чувство, внезапно зацепившее сознание, было острым, точно шип колючего кустарника. Он включил верхнее зрение. Сквозь непроглядный туман в стороне Барьера, точно первый лучик солнца, прорывающийся сквозь зеленовато-бурую кромку утреннего неба, шел слабый, угасающе-слабый, едва различимый сигнал.
— Что с тобой?! — всполошилась Лил.
— Я чувствую побратима, — еще не веря ощущениям, прошептал ученик Старого Бирюка, — он жив! И, кажется, приходит в себя. Там, за Барьером! — бывший страж подхватил ее, собираясь закинуть на плечи, как тогда, в день знакомства. — Я понесу тебя, и ты сможешь отдохнуть. Нужно спешить!
— Поставь на землю! Немедленно! — воскликнула девушка прямо ему в ухо. Она гневно раздувала ноздри и смотрела непривычно зло. — Вот скажи, куда, куда нам сейчас нужно спешить? Ты снова намерен биться головой о Барьер?!
— А может, где-то есть лазейка! — упорствовал любимый. — Тогда я найду ее!
— А если нет? — уже спокойней возразила она. — Без Марата и его навеса ты можешь ходить там до старости. А я до скончания дней — ждать тебя в шалаше с собаками в обнимку.
Леха нахмурился. Слова Лилии были неприятны, но резонны.
— Можно подумать, — буркнул он, — у тебя есть идея получше!
— Да! — гордо воскликнула дочь старосты. — И я тебе пытаюсь сказать об этом уже битый час!
* * *
«Джеймс Хоукинс» совершил еще один облет мертвой космической станции. В ушах Сикорского звучали нарочито лишенные эмоций слова недотроги Кэйтлин. На всем их курсе лишь киборгам-уборщикам не было известно, о ком грезит эта миниатюрная прелестная блондинка. Но первый ловелас потока относился к ней с непонятной даже ему самому снисходительной, почти братской симпатией, не более того. Попросту не хотел «разбивать ей сердце», как писали в земных романах, на которых выросла эта милая девчушка. Но она так забавно краснела, стоило ему начать подтрунивать, что Тадеуш просто не мог удержаться.
— Кэйт, с какой стороны ни гляну на эту железяку, ты выглядишь лучше!
— При чем тут я?! — возмутилась диспетчер.
— Ну, ты же у нас железная леди! — хохотнул штурман.
— Прекрати острить и слушай, — оборвала поток гвардейского остроумия коллега. — Это действительно станция проекта «Сунь Цзы». Данная модель оснащена двумя стратосферными ракетоносцами, каждый из которых может нести по две крылатые ракеты с разделяющимися ядерными боеголовками. Проще говоря, одного такого носителя хватит, чтобы превратить в выжженную безлюдную воронку всю обитаемую часть Луны.
— Интересно-интересно. А сейчас эти стратосферные ракетометалки еще на борту? Или астрокурица успела снести золотые яички?
— Сикорский, если хочешь, чтоб тебя понимали, говори нормально! — зашипела кошкой второй лейтенант Кин.
— Ах, ты никогда меня не понимала. Это изысканный поток сознания. Я могу найти дорогу к самым далеким звездам, у меня и диплом есть, но так и не сумел протоптать даже тропку к единственной, ставшей для меня путеводной, но недосягаемой.
— Кривляка и ничтожный паяц! — возмутилась девушка.
— О, да! Смейся, паяц, над разбитой любовью: а-ха-ха-ха! — фальшиво спел Джуниор.
— Замолчи и слушай внимательно! — оборвала веселье Кэйт. — Сигналы на модульную платформу в прежние времена подавались с Земли, так же, как список целей, который мог корректироваться по необходимости. Но вместе с тем там есть автономное управление — искусственный интеллект второго поколения, и, что важно, довольно совершенная и хорошо защищенная система наблюдения. То есть в течение многих лет, согласно данным спецификации, не менее двадцати, без смены батарей, — голос Кэйтлин звучал предельно отстраненно. — Судя по имеющимся данным, обнаруженное вами, как ты выражаешься, «корыто», было выведено на орбиту не более, чем за полтора года до Исхода.
— Новье, стало быть! — хмыкнул потомок гордых шляхтичей.
— Можно сказать и так, — сухо отрезала диспетчер. — Теперь слушай внимательно. Система наблюдения этой модульной платформы предусматривала работу без вмешательства человека, рассчитанную на срок, как я уже говорила, около двух десятков лет. То есть после начала активных боевых действий, если нам повезло, она продолжала вести наблюдение, час за часом записывая все, что происходило в секторе ее ответственности.
— Понятно. Стало быть, остров Сокровищ мы уже обнаружили. Теперь необходимо умыкнуть сундук мертвеца, он же блок памяти.
— Именно так, — подтвердила второй лейтенант Кин. — При удачном стечении обстоятельств эта информация может быть очень полезна.
— Хорошо. Будем надеяться, что здесь водится какой-нибудь Бен Ганн в шкуре из болтов, и он согласится безвозмездно отдать нам содержимое тайника. Йо-хо-хо, и бутылка рома! — заорал Джуниор «пиратским» голосом.
— Ты можешь говорить серьезно? — страдальчески вздохнула девушка.
— Никак нет, радость дней и страсть ночей моих, — откликнулся Тэд. — Я могу иногда действовать серьезно. А ты у нас девушка суровая и деловая. Скажи, как там, на острове, по части скелетов, поджидающих с заряженными мушкетами, и прочих сюрпризов?
— Если ты перестанешь нести околесицу, я сейчас перешлю тебе программу электронного ключа от «Сунь Цзы».
— О, в наших закромах и такое есть?!
— Там есть все разработки «Эд Ноллан Электроникс Инкорпорейтед», в частности, ее Гонконгского филиала, — с гордостью произнесла Кэйт. — Так что засыпь порошок в атомарный дубликатор, сейчас пришлю универсальную отмычку.
— Ты чудо, Кэйтлин!
— А ты, — она засмеялась, — чудозвон!
* * *
Мальчишка ворвался в класс и завопил что есть мочи:
— Старый Бирюк идет!
Учитель с недоверием поглядел на сорванца. Тот порою любил отчебучить что-нибудь такое, но говорить о мертвецах вообще не следовало без особой нужды, а уж шутить такими вещами и вовсе значило накликать на себя беду. Кто знает, упокоился ли человек по должному обряду, или блуждает, застряв между живым миром и сонным наваждением.
Сказывают, в Тот День все перемешалось, а и до того бывали случаи. Люди таких именовали «призраками», но могли различать: вот живой человек, а это — Ноллан, спаси, — мертвец неупокоенный.
А сейчас? В Диком Поле, говорят, не всегда можно понять, кто есть кто, а про Бирюка и так ничего толком не известно. А тут еще, нате — девять ночей его не было, и вдруг идет.
— Точно-точно, идет! — догадываясь, о чем думает взрослый, затараторил парнишка. — И не один! Еще кого-то тащит!
«А ведь точно, девять ночей, — еще раз пересчитал учитель. — Ох, недоброе число!»
— Дети, — голос наставника срывался, — внимание! Сохраняйте полное спокойствие. Запритесь в классе, вам ничего не угрожает. Я скоро вернусь.
Он и сам знал, насколько абсурдно и противоречиво звучат его слова. Похоже, даже малышей они неспособны обмануть. Для Старого Бирюка такая дверь — что паутина для ураганного ветра. Пожелает войти — она ему не преграда. А если тот, кого он тащит, тот самый верзила, что задал не так давно перепугу односельчанам, тогда дело совсем плохо может кончиться. Преподаватель стремглав выскочил из класса.
«Куда бежать? К депутату? Нет, сперва глянуть самому. Может, все-таки дурацкая шутка? — учитель открыл дверь в подсобку, схватил колун, затем, поморщившись, отбросил. — Кого я обманываю? Даже если я обвешаюсь топорами, в случае беды это не поможет. А вдруг все же глупая шутка? Он же ушел девять ночей назад, разве может человек столько времени без ничего, в Диком Поле, пусть даже и с автоматом?»
Шум снаружи означал, что новость о прибытии Наставника Боя уже взбудоражила селение. Откуда-то в голове всплыла поговорка, слышанная еще в детстве: «На миру и смерть красна» — слабое утешение.
Он вздохнул, перекрестился, как делал когда-то его отец, невесть зачем. Он и сам отмалчивался, когда дети спрашивали, для чего он так делает, но сейчас никакая предосторожность не была лишней.
У ворот толпился местный люд, со страхом глядящий, как по натоптанному тракту, совершенно не скрываясь, к селению движется Старый Бирюк. В прежние времена тот редко пользовался воротами, пожалуй, лишь когда водил детей на уроки ориентирования в лесу. А теперь вот шел и тащил на себе какого-то человека, даже крупнее, чем он сам. Хоть тот едва перебирал ногами, было видно, что он огромен и силен.
Депутат, возглавлявший местную общину, увидел приближающегося учителя, и, казалось, вздохнул с облегчением.
— Как думаешь, живые, или мертвяки?
— Не знаю, — не сводя глаз с гостей, пробормотал наставник. — Так и не разобрать. Вроде живые.
— А как разобрать? — ухватил главное народный депутат.
— У них пятна должны быть по телу, а сами они холодные.
Глава селения поморщился.
— Что же, за руки их хватать или попросить, чтобы одежу с себя скинули?
Учитель живо представил себе реакцию живого Наставника Боя на такую просьбу, а мертвяки, те, по слухам, и подавно отличались скверным нравом. Хотя, казалось бы, куда уж сквернее?
Между тем Старый Бирюк молча подошел к воротам и свободной рукой толкнул створку. Та не поддалась.
— Открывать или нет? — скороговоркой выпалил депутат.
Учитель перехватил взгляд Бирюка. Тот оглядывал стены и скопившийся возле них люд.
— Лучше открыть, — с отчаянной решимостью выдохнул учитель. — Давай так я открою и выйду к нему приветствовать, а вы держитесь поодаль, спрячьтесь за домами и, если что, открывайте огонь.
Глава селения с благодарностью произнес:
— Ты очень смелый человек. Я буду гордиться, что знал тебя!
