Глава 13. Мальчик в Технограде
Август, 2622 г.
Лиловая Башня
Планета Глагол, система Шиватир
Когда Кеше исполнилось четырнадцать, родители, по совету учителей, первыми учуявших талант, перевели его из обычной московской спецшколы с углубленным изучением иностранных языков и сильной шахматной секцией, в физматшколу с традициями. В коридорах висели портреты великих. В классах стояли «именные» парты.
В новой школе Кеше понравилось. Он вообще любил всё новое.
И хотя однокашники в физкультурной раздевалке без устали сетовали на то, что в классе на двадцать мальчиков приходится только четыре девочки, Кеше такой порядок представлялся нормальным. Девочки, за одним–единственным исключением, не интересовали его ни в школе, ни в институте, ни на работе – по крайней мере, если судить по дотошным отчетам техноградских особистов.
Да–да, забегая вперед скажу, что после блестящего окончания Московского Политехнического Института Кеша Растов, молодой двигателестроитель, получил распределение в Техноград.
Еще одна открытка: «Сердечно поздравляю с назначением! Техноград – наша гордость. Папа».
За открыткой – записка, скан с бумаги, бумага изрядно помята: «Ты хороший парень, Кеша. Но я не люблю тебя и никогда не полюблю. Твой друг Нина».
К открытке приложена фотография, сделанная пятью годами ранее на школьном выпускном вечере – изнуряюще красивая, рослая, с четко очерченными скулами и алыми губами девушка в длинном бальном платье. На поясе платья – голубая роза из органзы.
Рядом с этой сказочной принцессой – немного сутулый Кеша, робкая поросль над губой, очки, вихры до плеч. На Кеше смокинг. Белый. Галстук–бабочка. В петлице – алая гвоздика.
«Как видно, у родителей Кеши водились какие–то несредние деньги», – вскользь подумал я, не без смутной зависти глядя на все это.
Мне, на мой собственный школьный выпускной, достался куда менее импозантный образец праздничного мужского костюма (это при папе–режиссере!). Не говоря уже о том, что такой обморочно красивой Нины рядом со мной на этом событии не было и подавно…
В Технограде Кеша Растов попал на завод №31.
Хотя это и было одно из самых глубоко засекреченных производств Российской Директории (характерно, например, что в материалах дела ни разу в явном виде не упомянута конечная продукция «тридцать первого»), я знал, что именно они строят. А строили на тридцать первом заводе в те годы, когда Кеша Растов там трудился, первые экспериментальные прототипы Х–крейсеров – так называемые изделия «Восход» и «Звезда».
Кеша получил неплохую для вчерашнего студента должность – помощника технолога–нормировщика в цеху микрорельефного фрезерования.
В подчинении у Кеши Растова было сто семьдесят четыре промышленных робота, шесть работниц–котролеров и двое ремонтников. (О них можно было бы и не упоминать, но после некоторых событий все они находились «под подозрением».)
Кеша получил комнату в общежитии для молодых специалистов (улучшенная, сто два квадратных метра, сауна, тренажерный зал, система фильтрации воздуха, воды, камин).
И зачем–то – не иначе как на радостях – начал вести дневник.
Первой и единственной записью в нем было: «Никогда не забуду эту их радугу.»
Чью «их»? Почему «не забуду»? На эту тему один из ведущих психологов по Делу №24 написал докладную записку о трех страницах.
Полтора года Иннокентий Растов образцово–показательно созидал Главный Ударный Флот (который позднее спасет всех нас в битве на Восемьсот Первом парсеке) и вскоре был повышен.
Его назначили технологом–нормировщиком и перевели в цех №2 – собственно, двигателестроительный.
К делу прилагается фотография: Кеша и его коллеги – бородатые, в халатах, глядящие как–то торопливо и в тот же час самоуглубленно. Кеша самый младший среди них.
В двигателестроительном цеху стояли, помимо прочих, три самых дорогих станка в истории российской промышленности – комбайны полнообъемной склейки металлоизделий, получившие собственные имена: «Аглая», «Ника» и «Маруся».
За ничего не значащим для стороннего уха названием станков крылась совершенно небывалая функциональность.
Если любой современный промышленный комбайн позволяет, приняв от парсера детализированный трехмерный чертеж детали, получить ее на выходе – тепленькую, пахучую, уже в металле – то именные станки Второго цеха умели также и выплавлять самостоятельно заготовки методом порошковой металлургии, и обрабатывать их самым замысловатым образом, и скреплять кварковым клеем…
Так что на выходе вы получали не одну деталь, а узел, агрегат… в общем, готовое изделие практически неограниченной сложности! Скажем, топливный насос. Оставалось только испытать его – и можно на Х–крейсер ставить…
Всё это я не стал бы тут приводить – подумаешь, чудеса индустрии, кого ими, окромя сирхов, сейчас удивишь? Но для рассказа про Кешу это важно. Потому что на одном из таких станков, конкретнее на станке «Ника», Кеша взял да и сделал… неведому зверушку.
Нечто.
В Деле №24 – полный чертеж, фотографии и экспертное заключение.
Точное назначение устройства эксперты установить тогда так и не смогли. Заключение отмечало, что устройство определенно питается электрическим током высокого напряжения. После чего под воздействием силы Лоренца часть изделия приходит в высокочастотное вращение. Однако далее заключение разочарованно констатировало, что устройство при этом быстро разрушается.
«Соответственно, – говорилось в заключении, – в устройстве явно не хватает какой–то существенной детали или расходного материала, которые бы предотвращали разрушение и в то же время, вероятнее всего, служили бы функциональному предназначению изделия».
Проще говоря: эксперты увидели перед собой пистолет без патронов. Или мобиль без гидролеума. Но только не мобиль и не пистолет. А черт знает что.
Сам Кеша Растов комментировать назначение своего изделия наотрез отказался.
Хотя на него давили.
В цеху разразился большой скандал.
На товарищеском собрании Кешу костерили все кому не лень, включая уборщицу (Эстер считала, что распихивать использованные заварочные пакетики чая по кадкам с цветами аморально). Ведь это было очень против правил – использовать драгоценную государственную собственность, каждый час работы которой стоил миллионы терро, в личных целях!
Особенно против правил было не говорить, ради какой такой личной цели была использована ценная техника. Какой породы «неведома зверушка»? Неужели трудно сказать?
Под эту дудку недоброжелатели и недруги припомнили Кеше всё что могли припомнить. Включая неотданные копеечные долги («Занимал в столовой и забыл отдать») и просачкованные сверхурочные («А товарищи, между прочим, по четыре часа в ту неделю спали!»).
Кеша был так деморализован этим неожиданно жестким разбирательством, что даже взял отпуск за свой счет.
Далее – сведения, полученные службой наблюдения городка молодых специалистов. Такой–то день: Кеша Растов с утра в пивной, днем гуляет со спаниелем по лесу, вечером смотрит визор. Следующий день: пивная, прогулки, визор.
Еще один отчет: друзей в общежитии у Кеши нет, хотя в соседнем блоке, в квартире со скромным метражом и без всякой сауны, живут две совершенно незамужние девушки повышенной симпатичности.
Кеша даже поленился узнать, как их зовут. Не говоря уже о том, чтобы пригласить в свой тренажерный зал или сауну…
Я зажмурился и поднял одеревеневшее от множественных интеллектуальных усилий лицо к потолку.
Вспомнил Колю Самохвальского, который тоже был знатным нелюдимом. И, вероятно, даже женоненавистником. Интересно, он бы нашел время узнать фамилии девушек–соседок? Тоже, конечно, не факт…
В деле: фотография спаниеля. Красивый серо–черный пес с глазами престарелого каббалиста, нефритовым носом и ушами плюшевой игрушки. Это в его обществе Кеша Растов проводил все свои дни.
Согласно заключению врачей, Кеша находился в глубочайшей депрессии. И Кешу, конечно, было жалко.
Но я тут же подумал о том, что у нас – и на флоте, и на секретном производстве – людей выгоняют с ответственных должностей и за куда меньшие проступки, чем тот, который допустил молодой инженер Растов.
А Кешу, видите ли, просто пожурили на собрании трудового коллектива. Да и оставили на прежней должности, с прежним окладом – если, конечно, верить материалам дела…
Через месяц Кеша вернулся к работе.
Заключение психиатра: депрессия прошла, но прописана медикаментозная поддержка.
Заключение ревматолога: болезнь Киссона–Ялинцева прогрессирует, Кеше прописаны новые, более забористые болеутоляющие препараты.
«Пичкают молодого здорового парня пилюлями, как какого–то пенсионера…»
Я раздраженно пролистал вперед – бесконечные заключения, фотографии, справки, протоколы, выписки из протоколов… Подрагивающая нежным маревом жизнь живого человека, спроецированная на мертвые буквы…
Проходит еще полтора года и вот на дворе 2617.
Иннокентий Растов отправляется в плановый отпуск – он решает воспользоваться приглашением бывшего одноклассника Влада Ножкина (на школьных фотках – толстый близорукий мальчик в свитере с финскими оленями), который теперь – заместитель директора Крымской Астрономической Обсерватории.
В общем, Кеша снова улетает в Крым, где не был со времен своего «похищения».
Пассажирский флуггер доставляет Кешу на Массандровский космодром, тесный и многолюдный, набитый горластыми туристами.
Там он берет вертолет–такси до Ай–Петринской яйлы.
На яйле он отсылает такси и идет прямиком к воротам обсерватории.
Согласно показаниям таксиста с необычной фамилией Феллах, при нем – портфель, который не слишком спортивный Кеша несет с явным усилием, как если бы он был набит кирпичами (метафора принадлежит таксисту).
В обсерватории Кеша и Ножкин празднуют теплую встречу, тем более что ожидается прибытие еще двух приятелей (портфель, согласно показаниям Ножкина – при Кеше).
Пока трое аспиранток нарезают ветчину и вообще – раскладывают вечерний сабантуй – Ножкин с гордостью показывает Кеше свои владения.
Тут тебе и двенадцатиметровый телескоп–рефлектор, и радиотелескоп, и новомодный цеппелин, с волшебной плавностью поднимающий оптические средства в стратосферу.
А тут, как заведено на наших обсерваториях уже лет четыреста – мощный радиопередатчик, способный в принципе добивать далеко за орбиту Плутона, в Облако Оорта. (Такие передатчики нужны на случай войны, чтобы военно–космические силы могли разворачивать на базе обсерваторий дополнительные командные пункты.)
Кеша, отмечает его школьный друг, радостно встречал все новинки – задавал вопросы, трогал руками маховики, фотографировал встроенной в планшет камерой.
Особенный интерес Кеши вызвал передатчик. Что мимоходом удивило Ножкина, ведь это всего лишь обычный передатчик, пусть и мощный…
Затем Ножкин показал Кеше его комнату.
– В тесноте да не в обиде, – вздохнул Ножкин, как бы извиняясь перед дорогим гостем за крохотный метраж. – Сам в такой же живу…
– Да это ничего… Я же ненадолго, – со своей всегдашней извиняющейся улыбкой сказал дорогой гость.
В тот день Кешу долго ждали к ужину. Некоторые из присутствующих за столом даже успели нахлестаться пивом до полного бесчувствия. Наконец встревоженный Ножкин поднялся в комнату Кеши и робко постучал в дверь (он был уверен: гость задремал после муторного перелета со сменой часовых поясов).
Но дверь оказалась незаперта.
Ножкин вошел.
Ни вещей, ни портфеля, ни самого Кеши.
Только на столе пустая упаковка от обезболивающего и стаканчик с яркой зеленой линзой внизу – любимый Кешин напиток «Тархун».
Итак, Иннокентий Растов исчез вновь.
И на этот раз – бесповоротно.
В те дни в Крымскую Астрономическую Обсерваторию понаехало еще больше служилых людей, нежели когда–то на гору Учан–Кая.
Да оно и понятно, ведь Кеша был уже не ясноглазым отроком, а одним из специалистов стратегически важного производства. То есть – секретоносителем.
Как и в прошлый раз, ждали, что через сутки Кеша вернется.
Ждали и через неделю. И через месяц.
Но он не вернулся.
После Кеши Растова осталось лишь загадочное устройство, которое в первые же сутки поисков обнаружил вездесущий (по крайней мере, в координатах Дела №24) майор госбезопасности Жиль Патру.
Устройство находилось в тракте второго усилителя того самого передатчика, который, по уверениям Ножкина, так заинтересовал Кешу.
Устройство представляло собой почти точную копию той «неведомой зверушки», что обнаружили особисты Технограда полтора года назад, той самой, из–за которой разразился скандал.
С той лишь разницей, что на этот раз устройство было «заряжено». Осью вращения подвижных частей служил не стальной прут, а отрезок спин–резонансного стержня Х–двигателя Д–2. Ну а четыре полости с фрактальным узором на стенках заполнял кварковый клей в инертном состоянии.
На этот раз органы не слазили с шеи технических экспертов, пока те не добились от устройства правды: оно служило для передачи особым образом модулированных тахионных волн. (В деле заключение, подписанное шестнадцатью (!) профессорами и ведущими специалистами отечественных КБ.)
К слову сказать, ничего подобного земная наука делать не умела и, что особенно угнетало специалистов, даже необходимости в таких устройствах не видела…
Однако теперь, поскольку память станка «Аглая», как оказалась, сохранила введенное Кешей техзадание, наши спецы смогли изготовить пару десятков этих тахионных свистулек «на всякий случай»…
Тут бы и конец истории, кабы мы не взяли в июне 2622 года планету Глагол.
На Глаголе, в числе прочего, наши разведорганы, жадно шелестя трофейными клонскими документами, нашли показания одного манихея из Гнезда Камбиза. Его взяла в плен какая–то противопартизанская клонская часть, не важно какая, но для определенности скажем «Атуран».
Показания были в основном стандартными байками полусумасшедшего инсургента, живущего жизнью, мало похожей на нашу. Но одно привлекало внимание: инсургент носил в бумажнике фотографию себя любимого… в обществе Кеши Растова! Ну или персоны, неотличимо на того похожей.
Само собой, клонская разведка не знала «повести о мальчике, похищенном серебряным каноэ», поэтому, хотя и была удивлена дружбе экзальтированного перса с белокурым друджвантом, никаких телодвижений вокруг этой зацепки не предприняла.
Но кто–то из наших разведчиков имел к Делу №24 касательство, он узнал Кешу и доложил наверх.
И… та–да–да–дам!.. в деле приказ со свежей датой: «По настоятельной просьбе матери, Марии Ивановны Растовой, и отца, Александра Павловича Растова, расследование возобновлено. Главой оперативной группы назначен майор В.Р. Дидимов–Затонский.»
Тут у меня в голове взорвалась ядерная бомба.
Я был взволнован практически до истерики.
Притом сразу по нескольким причинам.
Первая причина: недоумение.
Как мог я, третий час знакомясь с материалами дела, не понять, что речь идет не просто о каком–то обычном мальчике, а о сыне самого Председателя Растова? Ведь не может же такого быть, чтобы Иннокентия ни разу не назвали по отчеству, Александровичем? Как я мог вообще всерьез думать, что ради обычного мальчика будут поднимать по тревоге целый разведбат? Ведь взрослый же, вроде, человек!
Тогда выходит, что Дидимов–Затонский и трое его коллег из Генштаба оказались здесь потому, что пытались по несвежим следам отыскать всё того же Кешу?
А значит, в конечном итоге именно из–за сына Председателя здесь оказался и я? И Цапко? И мы все?
Эмоции и мысли, которые возникли у меня на сей счет, были, скажем так, противоречивыми.
С одной стороны, меня радовало, что у нашего анабазиса была некая цель. И притом достаточно гуманная – найти талантливого инженера и любимого сына бесконечно ценного для страны человека, Председателя Растова.
С другой стороны, меня печалило, что цель, которая обозначилась в конце нашего анабазиса, оказалась такой… узкогуманной. Почти частной.
Потому что за хорошим инженером Иннокентием Растовым едва ли будут бегать по линии огня лучшие люди нашей армии.
А вот за сыном Председателя Растова – да, будут.
И ничего ты с этим, черт возьми, не поделаешь. Это – в человеческой природе…
Я насыпал уже сонным ввечеру астронотусам корма из жестяной банки – он был похож на разноцветный бисер, но рыбы, энергично бурля у поверхности, ели его охотно – и решил добить–таки материалы Дела №24.
Мне оставалась последняя страница.
Докладывал Дидимов–Затонский.
«Вверенная мне группа между 19.07.2622 и 12.08.2622 провела оперативно–разыскные мероприятия в районах населенных пунктов Гургсар, Ботвах, Ауш, в местностях Стикс–Косинус и Стикс–Синус. Опрошены девяносто семь бывших военнослужащих Конкордии, двадцать пять гражданских лиц, девять членов НВФ из так называемых «гнезд». По результатам выявлены три субъекта, предположительно контактировавшие с И.А. Растовым.»
«Наконец–то первое И.А.!» – зачем–то обрадовался я.
Далее Дидимов–Затонский официальным языком сообщал, что первые два субъекта не сказали ничего ценного. Зато третий, некто Амет по прозвищу Акульи Жабры из Гнезда Камбиза, сообщил, что познакомился с лицом, похожим на И.А. Растова, когда тот устраивался на ночлег вместе со своей собакой в одной из пещер у северной излучины Стикса–Косинуса. И.А. Растов, по уверениям Амета, просил звать его «Человек из тайги», а свою собаку называл Джеком (кличка собаки совпадала). И.А. Растов был уверен, что рано или поздно другим людям станет известно об их встрече с Аметом. Поэтому он попросил Амета, в случае такого развития событий, «Передать привет родителям и сказать, чтобы они не волновались.»
…Я сидел на диванчике и думал вот о чем.
Может быть, Растов–младший еще вернется к нам?
Может быть, он вернется за Ниной, той красивой девушкой с розой из органзы на поясе?
А еще я думал о том, как получилось, что теперь с Кешей его собака?
Заново ворошить материалы дела было лень… Выкрал он ее, что ли? Или прямо с ней тогда в Крымскую Обсерваторию и прилетел? В таком случае, как я умудрился проворонить собаку в отчетах?..
Эх, не быть мне особистом! Невнимательный я совсем.
