Глава 11. Сержант дарит подарки
Август, 2622 г.
Лиловая Башня
Планета Глагол, система Шиватир
Палата на двоих была оборудована – нет, не по последнему слову медицинской науки, а где–то по предпоследнему.
Я знаю в этом толк – ведь бывал и ранен, и тяжело ранен, а в госпиталях всегда есть время поупражняться в приметливости…
Обе кровати стояли изножьями к двери. (Кожемякин как–то говорил, в Большом Муроме такое расположение называют «покойницким», по понятной, в общем–то, причине, но в Конкордии, по–видимому, такого суеверия не было.) А между кроватями громоздились медицинские комбайны, разной степени запыленности мониторы, столы с неряшливыми остатками недоеденных завтраков и какие–то подозрительные коробки с запретительными надписями на фарси.
Там же, посреди этого бедлама, восседал, так сказать, медбрат.
Мое «так сказать» не просто так. Меньше всего ладный, плечистый и породистый манихей с внешностью отлично питавшегося пехлевана (не тот ли это Сиаман, о любовных похождениях которого поведал Сержант?) походил на труженика медицинского конвейера.
Борода по грудь.
Густые немытые кудри.
Одежда в стиле «одинокий ковбой», не то чтобы совсем уж грязная, просто далекая от всякого намека на стерильность.
Измазанные грязью вибрамы на зеленой подошве – в таких удобно ходить по осыпям.
А на шее – красный шарф из набивного ситца, такие я видел на многих учениках Вохура, они незаменимы в условиях сильной пыльной бури…
Сержант поприветствовал медбрата на фарси и представил ему меня.
Я не включал переводчик – ведь в этом вроде не было пока необходимости. Моих приватных запасов фарси хватило, чтобы понять: меня назвали «искренним человеком», «желающим больным добра».
Медбрат просиял – как видно заждался, пока его кто–то сменит. Он уступил мне свое кресло и энергично засеменил к двери.
Я наконец–то смог не торопясь рассмотреть людей, которые–то, по сути, и привели меня сюда, в эту обитель прикладного свободомыслия..
Тот, что лежал слева от меня, был вызывающе молод, у него было некрасивое худое лицо хронического хорошиста и тощее длинное тело несостоявшегося легкоатлета.
Он глядел на меня немигающим полумертвым взглядом. Вся его фигура выражала болезненную безучастность.
«Это Засядько… Артем», – догадался я.
А второй, тот, что лежал справа, ему было на вид лет пятьдесят пять, мирно спал, густо облепленный датчиками. Пожалуй, он годился мне в отцы.
Лицо папаши было бледным, припухшим и осунувшимся. Я бы даже сказал, у этого лица не было выражения – даже выражения сонной безмятежности. Его руки, мускулистые и густо оволошенные, как у гориллы, бессильно лежали на белом одеяле. «Это наверняка Дидимов–Затонский», – догадался я, припоминая данные из своего планшета.
– Вы тут располагайтесь, Саша… Поговорите пока с Артемом, – Сержант жестом указал на молодого. – Характер у него плохой, но в душе парень добрый и совестливый… Через пару минут он должен прийти в себя, ему только что вкололи пробуждающее лекарство… А я к вам через двадцать минут вернусь. У меня будет к вам, Шура, еще один важный, но, к счастью для вас, совсем короткий разговор.
С этими словами Сержант загадочно улыбнулся. В ту минуту он, согнувшийся как будто в поклоне, походил на хитрована–визиря из исторического романа о простодушном древнем правителе Мириде, его обожала моя возлюбленная Исса…
– Если что, вон та кофемашина исправна. Опытным путем установлено, она делает отличный кофе–глясе… Особенно если сахар выставить на половинный.
Не успел я сделать глоток из бумажного стаканчика, как молодой генштабист по имени Артем Засядько пришел в себя.
Это выглядело странновато. Он не то чтобы «открыл глаза» – глаза у него были открыты всё это время. Просто в них вдруг появилось выражение нарождающейся осмысленности.
– Доброе утро, – сказал я.
– Доброе, – просипел он.
Затем потянулся. Приподнялся. Обеими руками взъерошил серый ежик у себя на голове.
Повернулся ко мне. Спустил с кровати на мохнатый коврик, к слову, далекий от всякой белоснежности, свои длинные ноги (на Засядько была больничная пижама с липучками на спине и аккуратными дырками для датчиков и катетеров, я в такой, конечно, леживал во дни иные).
– Так вы офицер! Боже мой, утро действительно доброе! Будем знакомы! – Он протянул мне прохладную руку.
Я охотно ответил на его полумертвое рукопожатие.
– Александр Пушкин. Гвардии старший лейтенант, истребитель, комэск второго гвардейского авиакрыла. Нахожусь здесь по заданию, связанному непосредственно с вами, товарищ капитан.
– Господи… Как же это здорово! Как здорово! В мой день рожденья! – Артем поглядел в потолок, словно надеялся увидеть прямо там свою натальную звезду.
– Что ж… Поздравляю! – сказал я.
Однако тема дня рожденья – неожиданно для меня – развития не получила.
– Как это здорово! Что старший лейтенант! Что комэск! Что родные ВКС… –бормотал Засядько, экстатически зажмурившись. Но потом, словно бы что–то вспомнив, стал вдруг серьезным и поглядел на меня очень требовательно. – Постойте, Александр Пушкин… А есть ли у вас жена?
– Жена? Пока нет! Но есть невеста.
– А сестра?
– Сестра есть. Зовут Полиной, – сказал я недоуменно. – А при чем здесь… это?
– Это важно! Очень важно!
– Что именно важно? – Спросил я, призывая к себе на помощь всё свое терпение. Ведь общаться с больными, даже когда это не психически больные, задача – требующая стойкости.
– История была! В мае! Вообще–то секретная, но теперь… – Засядько махнул рукой. – Но теперь уже не важно… Ягну… Вы ведь знаете ягну?
Я кивнул. Кто же не знает старика Ягнского?
– Ягну собрались взорвать систему Секунда и сжечь планету Грозный… А начальство решило, что пока есть время, надо с Грозного снять какую–то ценную фауну. Для акселерации, что ли… Я тут не эксперт… Нужен был квалифицированный биолог, и срочно, счет там шел на дни… Было несколько кандидатур. Среди них – Полина Пушкина.
– Это точно моя сестра… Она действительно биолог… Высококлассный! – Меня буквально затопило гордостью.
– Кандидатура Полины была тем более подходящая, что она, по удивительному стечению обстоятельств, в это время как раз находилась на Грозном. Но ГАБ ее персону не утвердило… Решили, что у нее хроническое переутомление, потому что тесты по здоровью у нее были не очень… Вместо вашей сестры штатным биологом экспедиции назначили доктора Афину Железнову…
Я задумался. Не было ли среди подруг и коллег Полины такой вот Железновой? Впрочем, я так мало знал «подруг и коллег Полины»…
– Впервые о такой слышу, – признался я.
Засядько торопливо продолжал, как будто меня и не было рядом.
– Ну а я с коллегой Глебом Розалиновым был обязан ее охранять… Розалинов жизнь отдал, когда на товарища Железнову какой–то там… плезиозавр, что ли… посягнул, – Засядько помрачнел, как видно залип в тенетах неприятных воспоминаний. – Так вот Афина… Мы уже улетали, а она настояла, что они с мужем могут на несколько часов остаться – бабочек там, видите ли, ловить… Ну мы не против были… Они ведь лица гражданские, задачу выполнили, звездолет у них, «Эйлер», был такой шикарный, совершенно исправный… Улетели мы. А потом оказалось, что Афина… В общем, погибла…
Я как мог осмыслил его рассказ. И не смог удержаться от вопроса.
– Ну… Ну и?
– Так вот я узнать хочу, – в глазах Засядько заплясали искорки. – Полина–то ваша как?
– Ну… Мнэ–э, – я замялся. Это был, наверное, самый неожиданный вопрос, что мне задавали за последний месяц. – Полина ничего… Жива… Недавно ее слышал… Недолго, пару минут.
– Жива? Камень с плеч! Хоть Полина жива… Ей повезло… А вдруг вместе с Афиной и Полина бы?.. Со всем Грозным… Как бы я смог теперь вам в глаза смотреть? Каково бы это было?
Я согласно закивал. Мол, понимаю. И слава Богу. И жаль, что та самая Афина с такой вот редкой фамилией погибла…
Не знаю, до чего бы мы с этим экзальтированным Засядько договорились, как вдруг на соседней кровати в сознание пришел, а точнее было бы сказать «забрел», Дидимов–Затонский.
Он заворочался на матрасе. Застонал. Когда я подъехал к нему на своем медбратском кресле, он воззрился на меня осмысленным взглядом много пережившего человека и сказал, обращаясь, впрочем, не ко мне, а к Засядько.
– Тёма, мать твою…
– Да, Виктор Ростиславович? – Засядько встал, подскочил к кровати Дидимова–Затонского и воззрился на того с нежностью и надеждой.
– Я вижу, – речь давалась майору с трудом, припоминаю, я сам говорил так же в разгар сильной ангины, – Вижу… Наши… Про нас… Не забыли…
– Да–да, это пилот–истребитель, Пушкин его фамилия… У него сестра талантливая, Полина, – затарахтел Засядько.
Майор Дидимов–Затонский выставил вперед исчерченную глубокими линиями ладонь, словно эта ладонь должна была не только заткнуть Засядько рот, но и вообще – закрыть всё пространство от акустических колебаний.
– Потом… А пока… Отдай… Ему… Пилоту… Дело №24… Пусть скопирует… И позаботится… А то знаешь, как оно бывает… Мария Ивановна, голубка наша, должна знать…
Засядько застыл. Как будто услышал что–то непотребное.
– Но я не могу! Это же секретное дело… Сверхсекретное! – Убежденно возразил он.
– Отставить «не могу»… Я приказываю… Отдать… Ему… Пусть скопирует… – повторил Затонский, указывая в мою сторону скрюченным пальцем, будто я был не человеком из плоти и крови, а картонным манекеном–зазывалой с крыльца книжного магазина.
Засядько помрачнел лицом. Умолк – как видно в тишине ему было легче смириться с волей старшего по званию.
Он заковылял к встроенному в стену стеклянному шкафчику. Достал оттуда свои форменные брюки, местами изорванные, местами в пятнах засохшей крови. Произвел какую–то неразличимую манипуляцию с пряжкой ремня и извлек из нее твердотельный накопитель величиной с монету.
– Держите, – сказал он мрачно. – Дело номер двадцать четыре. Совершенно секретное.
– Благодарю, – сказал я.
Больше всего на свете я ненавижу всё совершенно секретное. Может быть, поэтому я и пошел в пилоты?
Не успел я возвратить Засядько его твердотельную прелесть, как дверь палаты распахнулась и в полосе белого света показалось гладковыбритое лицо Сержанта.
Глаза его жизнерадостно сияли.
«Неужели коньячку тяпнул?» – С тоской подумал я.
Но дело было не в коньячке.
– Вы мне нужны, Шура… Срочно… А потом, буквально через десять минут, вы сможете вернуться к своим товарищами. Да и вообще, имейте в виду, что с этой минуты за их здоровье и судьбу отвечаете вы… Похоже, вы еще не привыкли к этой мысли.
Я обернулся и поглядел на Засядько – дескать, вы слышали? Отвечаю я. Значит, слушайтесь меня теперь, как дети отца.
Походкой страшно авторитетного перца я проследовал за Сержантом. Мы оказались в той же комнате с лазурью на потолке, где я уничтожал несвежие конфеты. Только теперь всё в ней несло следы сверхбыстрых сборов.
А на письменном столе важной персоной стоял синий походный рюкзачок, судя по взгорбленному рельефу его стенок набитый до отказа.
– Я, собственно, хотел попрощаться, – бодро произнес Сержант.
– Попрощаться? А куда… вы?..
– В таких случаях моя бабушка Матрена Афанасьевна говорила «не закудыкивай дорогу».
– А если серьезно?
– А если серьезно, за нами выслан транспорт.
– Выслан наследниками Вохура? – Попробовал угадать я. – Учителем Калишем?
Сержант поглядел на меня, как глядели иные кадеты пятого курса, когда я вдруг в разговоре упоминал их пассий из времен, когда они были курсе на первом. «Ты б еще маму вспомнил», – вот что значил этот взгляд.
– Нет. Мир манихеев ни меня, ни моих товарищей больше не интересует. Как и Глагол в целом. Ведь нас ждет новый мир, значительно более волнующий, справедливый и добрый…
– Вы нашли пресловутый «другой глобус»?.. А, погодите! Речь, что ли, идет об окрестностях какой–то из «точек Казимира»?! – Проявил памятливость я.
– Именно! Поглядим, так ли у них здорово, как о том сказывают немногие доверенные источники, – с этими словами Сержант надел лямку рюкзака на левое плечо и, особым туристическим движением, вкрутился в правую. – Собственно, наш транспорт уже сел на крыше.
– Могу ли я вас проводить? – Спросил я, неожиданно сильно волнуясь.
– Нет.
– Зачем же вы меня тогда позвали?
– Хотел подарить вам, Шура, одну вещь. Никогда не забуду ваши глаза во время нашей первой встречи… В них было что–то ветхозаветное. В общем, этим подарком я хотел бы выразить вам благодарность, – и Сержант протянул мне невзрачные, но тяжелые перчатки из неизвестного мне материала.
– Благодарность? Но за что? – Искренне не понимал я, хотя подарок, конечно, взял.
– За то, что у вас покладистый характер, Шура. Это раз. Вот сегодня там, на космодроме возле дамбы, вы могли бы полезть в бутылку, размахивать табельным оружием, качать права… Пришлось бы применять силу, урезонивать вас… А так вы увидели, что мы – нормальные люди, и повели себя как нормальный человек… Я благодарю вас за то, что вы и ваши подчиненные не стали проецировать на нас свое социальное сумасшествие и свою агрессивность… Это дорогого стоит, поверьте!
Я кивнул. Не так уж часто меня благодарили за то, что я – «нормальный человек» с «покладистым характером».
– А еще я благодарю вас, Шура, за то, что вы и ваши товарищи так кстати прибыли…
– В смысле?
– Теперь, когда вы все здесь, я со спокойной совестью могу оставить раненых на ваше попечение. Не будь вас, пришлось бы их просто бросить. А это непорядочно…
– С каких это пор манихея беспокоит такая эфемерная и социально обусловленная субстанция, как порядочность? – Не удержался от иронии я.
– Вы нас плохо знаете, Александр. Впрочем, я вам это уже сообщал, – Сержант махнул рукой, словно хотел добавить «что с вас взять, с дураков!», но из вежливости сдержался. – Перчатки неужто не попробуете?
– А?
– Попробуйте перчатки и я наконец уйду. Иначе мои друзья меня искать начнут.
– А как их «пробовать»?
– Левую перчатку зовут Хварэна, то есть Сила, а правую перчатку зовут Аша, то есть Правда, – голосом усталого экскурсовода, которому не терпится поскорее покончить с экскурсией для школьников, сказал Сержант. – Если надеть перчатки и свести тыльные стороны запястий вместе, пластины из гольмия, которые вшиты в них, образуют единый энергетический контур с магнитным полем планеты. Контур спустя очень недолгое время насыщается и порождает своего рода огненный бич. Если вам интересны научные подробности – поток инверсных монополей Дирака.
«Поток монополей Дирака… Я не сплю?»
Но если в монополях я не понимал вообще ничего (знал только, что их как–то используют в магнитных лазерах – магназерах), то по поводу гольмия мне было что сказать! Все–таки фундаментальное военно–космическое образование – серьезная вещь.
– Погодите, вы сказали пластины из гольмия? Это ведь очень сильные магниты, да?
– Совершенно справедливо. Но это на обычной планете. На Глаголе гольмий имеет довольно умеренные магнитные свойства, зато входит в состав ряда артефактов естественного происхождения. Артефакты эти ведут себя крайне странно с точки зрения наших бытовых ожиданий. И не спрашивайте меня – почему.
– Хорошо, не буду. Так вы что–то говорили про поток монополей Дирака…
– Да. Практически же это означает, что перчатки передают на сотню метров достаточно энергии, чтобы мгновенно испарить центнер воды. Я пользовался этими перчатками двадцать один раз и никогда не жалел, хотя голова после них, конечно, побаливает, как после бессонной ночи… Это – настоящие перчатки крутого мужика. Дают врагам почувствовать бремя вашей личной правды… Так вы будете пробовать или нет?
– Да.
– Надевайте.
Во мне боролись два чувства – любопытство и осторожность. Но любопытство, конечно, победило.
Моя левая рука проскользнула в тугую перчатку первой. Правая – за ней.
Тут же между моими ладонями словно бы поселилась и заерзала махонькая шаровая молния.
– Только на меня заряд не направляйте, я вас умоляю, – Сержант обаятельно скривился. – Вон фикус в кадке возле дверей – он все равно засох! Можете его пощекотать.
В те мгновения, когда Сержант произносил эту фразу про фикус, я еще не понимал, чем именно я должен «щекотать» засохшее растение. Но спустя мгновение понял.
Шаровая молния в моих руках как будто бы проклюнулась и… дала росток.
Сначала маленький, прямо на глазах он делался всё больше!
– Да, да, вот этот хвостик постарайтесь туда направить, – и Сержант жестом показал мне, какое именно хлещущее движение я должен сделать. Все это чем–то походило на забрасывание удочки в воды большой и зеленой русской реки.
– Хшшшшшшш!
Несчастный фикус вспыхнул точно факел и опал на пол серым пеплом.
Все произошло за доли мгновения. Ускоренная съемка, но только в реальности!
Ничего себе перчаточки!
– Надеюсь, они вам не пригодятся, – усмехнулся Сержант. – Хотя и не верю в это…
Мы пожали друг другу руки. А потом, повинуясь непонятному порыву – я заметил, Глагол и впрямь сближает людей – обнялись как старые друзья.
– Повторю–ка еще раз, на всякий случай. За мной идти не следует. Вы еще молодой, вам еще жизнь жить… Зачем вам левитирующие серебряные каноэ видеть? Захотите еще с нами. Говорят, все хотят… А ведь у вас невеста…
– Да с ваших слов вроде бы там ничего такого, – усмехнулся я с деланной беспечностью.
Сержант в последний раз внимательно поглядел на меня своими незабудковыми глазами и сказал:
– Как вы думаете, Шура, почему их аппараты невидимы для радаров? Дело в том, что благодаря использованию тахионных технологий они смещаются во времени на несколько секунд. Таким образом их никогда невозможно увидеть, потому что они все время перемещаются в самом недавнем прошлом наблюдателя… Однако, чтобы забрать пассажиров, их аппарат всплывает из прошлого времени в наше с вами настоящее. И во время всплытия образуются такие как бы волны… Они короткие совсем. Но под такую волну вам лучше не попадать…
– Но при всплытии Х–крейсера тоже образуются волны! Я всплывал множество раз, и до сих пор психически здоров! – Воскликнул я.
– «Тоже волны» или не «тоже волны» – проверять не советую.
Больше мы с Сержантом не виделись.
