Август, 2622 г.

Лиловая Башня

Планета Глагол, система Шиватир

Я сидел на диване и разглядывал потолок, на который декоратор не пожалел позолоты, лазури и барельефов.

Теперь я и трое моих орлов из эскадрильи И–02 находились в Лиловой Башне. Дофинова и Пака я попросил пока оставаться в воздухе. На всякий случай.

Не знаю, чем угощали Цапко, Лобановского и Княжина (вафлями? ничем?), но меня потчевали сладковатым травяным чаем, в котором плавали лепестки неведомых цветов. А еще… российскими конфетами «Трюфель»! Старыми, подсохшими, но сохранившими некую ностальгическую прелесть.

На разговоре тет–а–тет настояла принимающая сторона. То есть Сержант.

Раскусывая третий по счету трюфель, я искоса глядел в широкую спину Сержанта, обтянутую черной армейской курткой с вместительными карманами на груди. Я ожидал, пока тот окончит отдавать указания через терминал, и вернется к нашей беседе.

Сержант оказался на удивление открытым человеком и уже успел поведать мне основные вехи своей биографии.

Да, он был самым настоящим сержантом, хотя и не простым – а госбезопасности.

И в далеком 2619 году он… попал на Глагол.

Вы можете себе представить, а? Все мы, не исключая даже академика Двинского и покойного спецуполномоченного Индрика (вроде как допущенного к самым жгучим тайнам государства), были уверены, что никто во всей России до 2622 года про Глагол не знал!

Но вот, оказывается, за три года до этого на Глаголе побывал Сержант! В миру – Борис Борисович Шеницын.

* * *

2619 год.

Между Конкордией и Объединенными Нациями – мир и дружба. Период особенно плодотворного и легкомысленного сосуществования двух систем, злые языки называли его грубоватым «сосу–сосу».

Конкордия и Объединенные Нации вместе осваивают дальнее Внеземелье. Репортажи про трудности, неизбежные потери и жертвенную взаимовыручку по каждому каналу визора.

Конкордия и Объединенные Нации объявили десятилетия борьбы с вирусными заболеваниями. Тысяча биотехнологов из Конкордии едут в Объединенные Нации. Тысяча наших – к ним.

Болезни, косившие колонии целыми планетами, уходят в небытие одна за другой. Помолвки. Салюты. Слезы счастья. На Красной Площади школьники хором поют персидскую народную песню «А у девушки из Шираза косы как реки…»

И вот, оказывается, в деятельной эйфории совместного звездостроительства две системы решили неприметно обменяться секретными сведениями в области аномальной астрофизики.

Мы им показали Раулисферу.

Они охренели (там есть от чего охренеть). А в ответ показали нам Глагол.

Ну то есть как «показали»…

Координат и названия системы – не раскрыли. Сказали, в общих словах, что есть одна удивительная планета. И пообещали, что провезут одну нашу маленькую экспедицию без собственных измерительных приборов по пятидневному маршруту, проложенному, по уверениям конкордианской стороны, «по безопасным местам».

Состав предполагаемой экспедиции тоже был четко обозначен Конкордией: двое ученых, двое офицеров ГАБ и двое кого угодно.

Насчет того, кем должны быть эти «кто угодно», в ГАБ спорили почти месяц.

То есть всем было понятно, что эти двое тоже будут офицерами ГАБ. Но какой именно породы?

В итоге победил здоровый прагматизм.

Взяли одного водителя с хорошей стрелковой и общефизической подготовкой (им оказался Борис Борисович Шеницын, то есть Сержант). И одного опасно близкого к гениальности астронома, чуть ли не со школы числящегося в штате ГАБ. (Естественно, наши не оставляли надежд, что гений определит местоположение Глагола по рисунку созвездий и туманностей на ночном небе планеты.)

Конкордианская сторона очень гордилась Глаголом, исследования которого только набирали размах. И в то же время страшно переживала за безопасность нашей делегации. Мало ли какие напасти!

Но наши повели себя спесиво.

От охраны отказались, от проводников – и подавно. Попросили только карту местности и обучающие материалы. Надо ли говорить, что полученное от клонов досье изобиловало неуместной поэзией и, как это частенько случалось у наших братьев по Великорасе, было преступно хаотическими?

В общем, когда Шеницын вез пятерых умников во вверенном ему вездеходе, его важные пассажиры смотрели на чудеса Глагола во все глаза и разве что не повизгивали от экстаза – это как если бы зоолог, никогда не видевший льва или жирафа, вдруг попал на сафари в Кению.

Гениальный астроном, по словам Сержанта, в первую же ночь определил галактические координаты Глагола и записал их в свой блокнот.

(Меня лично это страшно впечатлило, ведь мы в лагере имени Бэджада Саванэ пробавлялись этой головоломкой неделями, и никто, даже опытные командиры звездных кораблей, решить ее не смогли! Правда, допускаю, что условия наблюдений по каким–то причинам различались – сезонная прозрачность атмосферы, углы восхождения светил, воздействие аномалий Глагола, в конце концов…)

Кто знает, может быть именно эта, непозволительная с точки зрения конкордианской контрразведки проницательность гениального астронома и погубила экспедицию?

Как бы там ни было, на третий день наши заехали в особенно густую Муть.

У всех пощипывало носы, покалывало в суставах, наблюдались и другие феномены различной степени гнусности. Несмотря на это ученый–физик настоял, что следует выйти из вездехода и собрать образцы флюоресцирующих минералов, которые появились в Мути на пределе видимости, а заодно набрать в термос из–под кофе аномальной воды из Стикса–Косинуса.

За физиком увязались все – и физиолог, и астроном, и оба «официальных» ГАБовца со своими автоматами.

Ну а Сержант, само собой, остался при вездеходе.

Стоило группе дойти до злосчастных минералов, как Муть сгустилась, видимость упала ниже ста метров.

Сержант посигналил товарищам и сказал в рацию, чтоб далеко не уходили.

Но ни одна из раций не отозвалась ему в ответ.

Сержант зажег пару фальшфейеров.

Включил на полную мощность противотуманные фары и поисковый прожектор.

Четверть часа не происходило ничего.

А когда Сержант уже собрался отправиться на поиски, в белесой мгле прожектор нащупал силуэты людей.

И хотя в первую секунду Сержанту показалось, что он видит своих родных офицеров ГАБ с их автоматами, уже в следующую секунду стало ясно, что это –незнакомцы.

Быстрым шагом надменных хозяев положения они приближались к вездеходу.

На их головах были непроницаемые для стороннего взгляда черные шлемы. В руках – конкордианские автоматы «Куадж».

«Спецназ», – отметил Сержант.

Вдруг им овладела паника. Он почувствовал или, как говорили в ГАБ, «проинтуичил», что эти люди несут смерть.

Что его просто сразу убьют. И всё.

И только в самом лучшем случае он проведет остаток дней в каком–нибудь каменном мешке – сильно удаленном от всех столиц, солнц и скоплений порядочных людей.

Проведет, «отвечая на вопросы» и жуя кашу из наотарского сорго.

Осознав это, Сержант немедленно сбросил ручной тормоз и утопил педаль в пол. Вездеход сорвался с места.

Учитывая полное бездорожье и отвратительную видимость, Сержант еще умудрился далеко отъехать, на целых три километра!

Конечно, Сержант разбил машину. Более того, вездеход ухнул в неглубокую расселину, где и остался. Но водитель сумел выбраться из него и, захватив рюкзак с припасами, побрел в никуда, лишь бы подальше от тех спецназовцев с «Куаджами».

Это место рассказа вызвало в моей душе особенно живой отклик. Мне ли не знать, каково это – скитаться обездоленным по пустынному Глаголу! И я не удержался от нескольких комментариев, которые, как мне показалось, сблизили нас…

Но вернемся к Сержанту.

В самом начале своего побега он планировал вернуться на космодром, куда сел привезший их звездолет.

«А вдруг у меня паранойя? – Думал Борис Борисович. – А если те спецназовцы – друзья? Если они ничего плохого не хотели, просто связь пропала? А вдруг ученые наши просто задержались, замешкались с этими самыми флюоресцирующими камешками?»

Однако день шел за днем и Сержантом овладевала уверенность, что на космодром ему не надо. Что перспектива провести остаток жизни в каменном мешке реальна, даже если ему повезет сейчас вернуться в Россию!

Ведь его поведение, если поглядеть на ситуацию злыми глазами ГАБовского дознавателя, выглядит не просто сомнительно, а прескверно!

Бросил товарищей, сбежал, якобы запаниковал…

Куда сбежал? Действительно ли запаниковал? Что делал все эти долгие дни? А что если был перевербован? А что если подвергся глубокому внушению, ведь всем известно, какие в Конкордии умелые мозгоправы!

А Глагол, тем временем, был прекрасен, свеж и непостижим.

У Сержанта была конкордианская карта и карта та, в отличие от досье, оказалась в целом точной. По карте ему удалось набрести на оазис в пустыне, лежащей к югу от Котла.

Там он жил в пальмовой роще. Мое удивление по поводу этой невероятной, с моей точки зрения, детали, Сержант прокомментировал довольно резко: «Не верите? Ваше дело.»

Роща успокоительно скрежетала над Сержантом своей жесткой листвой. Питался он финиками, которые просто так падали на землю (а иногда до земли не долетали, зависая в полуметре над ней). И водой, которая была не аномальной, а обычной.

Затем он отправился еще дальше на юг – пустыня была девственно–желтой, бесконечно прекрасной и совершенно неопасной.

Через пять дней он добрел до другого оазиса, где встретил… оборванных, но счастливых манихеев!

Сам Сержант признался мне, что от голода и необычайных обстоятельств был не в себе. Поэтому даже неумелые неофитские проповеди – про двойного Бога, про даймонов–помощников, про обитель зла – принял неожиданно близко к сердцу (неожиданно для православного, разумеется).

Манихеи – они были простыми мужчинами и женщинами из сословия демов – отвели его к учителю Вохуру.

Тот в два счета вылечил Сержанта от дизентерии и приступов астмы, которая началась у него в пустыне, при помощи приспособления, похожего на флейту с двумя дырочками. А заодно залепил его душевные раны пластырем всепонимания и всесочувствия…

В общем, Сержанту у манихеев понравилось.

При всей неустроенности быта у них было то, чего у самого Сержанта не водилось с дошкольного возраста: свобода поступать по–своему. И радость от осознания этой свободы.

Они предстояли Вселенной, полной чудес и загадок.

Они познавали ослепительные тайны Природы.

Они любили жизнь, и пили ее жадными глотками, потому что знали: в полях, густо засеянных аномалиями, смерть не спускает с них глаз.

В общем, Сержант решил остаться.

– Учитель Вохур… – я покачал головой. – А знаете ли вы, Борис Борисыч, что мне тоже посчастливилось водить с ним знакомство? Я находился в составе той экспедиции, которая посетила Большое Гнездо, а затем вернулась назад через Водопад.

Сержант поглядел на меня с уважением.

– И даже так? – Улыбнулся он.

– Учитель Вохур произвел на меня гораздо большее впечатление, чем я был склонен признать. Пожалуй, я бы с удовольствием пообщался с ним еще раз. У меня к учителю немало вопросов… И все исключительно философского свойства!

Сержант вновь улыбнулся – понимающе и чуть снисходительно. Словно хотел сказать: «Кто же не хочет выиграть в лотерею? Все хотят, ясное дело…»

– В общем, при случае передайте уважаемому учителю, что я много раз вспоминал ту нашу встречу…

– Сами передадите, когда умрете, – с манихейской простотой заметил Сержант. – Учитель стал Светом сорок четыре дня тому назад.

Я вздрогнул. «Неужели?!»

– Царствие небесное, вечный покой, – ошарашенно пробормотал я.

– Он знал о своей судьбе. И умер в радости, – Сержант кивнул каким–то своим мыслям.

– А как же его последователи? Я имею в виду, жители Большого Гнезда? Они, наверное, очень переживали?

Сержант опустил глаза. Как видно, подбирал самую нейтральную формулу.

– После смерти учителя жители Большого Гнезда разделились. Одна часть, под управлением учителя Калиша, поднялась на поверхность при помощи уже знакомого вам Водопада. Меньшая часть осталась в Большом Гнезде…

– То есть раскол? – Удивился я.

– «Раскол» сказано, пожалуй, слишком громко. Здесь всегда было два десятка разных фракций, групп, течений… Недаром в Конкордии шутят «Два манихея – три падишаха», – Сержант лукаво усмехнулся. – Я бы сказал, манихей всегда осуществляет свою свободу так, как ее понимает…

Я согласно кивнул.

Чай был допит, коробка с печеньем опустела, а стол покрыли скомканные бумажные юбочки из–под трюфелей. Мое доверие к Сержанту окрепло и напиталось симпатией. Я с неохотой признался себе, что самое время вспомнить о потерянных генштабистах.

– Я уверен, уважаемый Борис Борисович, что вы достаточно проницательны, чтобы догадаться, что именно я ищу здесь.

Сержант горделиво осклабился.

– Полагаю, вы ищете своих коллег, русских офицеров.

– Верно! Они ведь у вас?

– Да. И, уж поверьте мне на слово, если бы не я с моими безупречными воинами, вы бы этих двоих больше никогда не увидели…

– Двоих? – Как я ни уговаривал себя не таращить на Сержанта глаза, у меня ничего не получилось.

– Да. У нас тут двое ваших. А двое других – погибли.

Мое лицо окаменело и я ничего не мог с этим поделать.

– При каких обстоятельствах, хотел бы я знать?

– Они влетели на своем бронеавтомобиле в аномалию, которую у вас называют гравимагнитным осциллятором, – рассказал Сержант. – Машину подбросило, разломало пополам. Двое погибли сразу же. И если бы мы не гнались за этой машиной, погибли бы и двое раненых…

– Так, выходит, вы за ними «гнались»?! – Воскликнул я, стараясь скрыть свое возмущение.

– Было… Но они об этом не подозревали! Они вообще убегали не от нас… А от этих малоприятных инопланетян…

– Чоругов?

– Нет… Других… Как выглядят чоруги, я прекрасно знаю!

– От ягну? От синих таких, которые летают?

– Да–да, от синих, – подтвердил Сержант. – Ягну, значит… Хм…

– Ну, с ягну мы потом разберемся, – сказал я грустно. – Давайте сначала про вас… Объясните мне, очень вас прошу, зачем вы – такие свободные и высокодуховные! – гнались за офицерами российского Генштаба, не сделавшими вам ровным счетом ничего плохого?

– Откуда данные про «ничего плохого»? – Сержант подмигнул мне, получилось по–ГАБовски нагловато. – Вы, возможно, не в курсе, что российские оккупационные власти на Глаголе в отношении манихеев продолжили политику, начатую Конкордией… Тут я замечу без ложной скромности, что мой партизанский отряд был самым эффективным на всем Глаголе! Ну да что я вам рассказываю?! Вы же сами видели тогда, в каньоне. Мы давали прикурить и «Атурану», и «Скорпиону», и даже «Асмароту»… А ведь у нас ни техники, ни оружейных заводов, ни тыла…

– Помню–помню, – сказал я, деликатно промолчав о том, что назвать эти воспоминания приятными никак нельзя.

– Короче, ваши охотились персонально за мной. Это, конечно, большая честь… Но и страшно утомительно! Долгое время осназ не мог сесть нам на хвост. Тогда прислали целую опергруппу интеллектуалов из Генштаба. Как ни странно, они за неделю нас вычислили. Подняли в ружье едва ли не весь гарнизон Глагола. Выехали в поле, как это в ГАБ говорится… Начали нас, как зайцев, загонять. Загнали. После чего предложили мне сдачу на весьма соблазнительных для обычного человека условиях. Напирали на то, что я, де, герой войны с Конкордией, по принципу «враг моего врага мой друг».

– А вы?

– Я, может, и согласился бы. Потому что ситуация вообще–то была безвыходная, а со мной ребята молодые… Но тут прямо на головы вашему осназу посыпались эти… синие… ягну. Это был цирк с конями, я вам скажу!

– Видел я этот цирк, – сдавленным голосом откликнулся я. – Считай, на премьере даже отметился… Что дальше–то было?

– Ваши бонапарты из Генштаба как увидели такое дело, вскочили в бронеавтомобиль и начали рассредоточиваться на скорости сто километров в час… А по Глаголу лучше даже на шестидесяти не ездить. Это я вам говорю как ездун со стажем. Вот мы за ними и погнались…

– Но зачем? Зачем погнались? Вам же больше ничего не угрожало? Уходили бы в свои схроны! В Большое Гнездо, например. Или денежное довольствие героя войны с Конкордией покоя не давало? – Я попробовал пошутить.

– О чем вы говорите, Александр? Какое пособие? – Сержант поглядел на меня как на тяжелобольного. – Мы тут годами без денег живем. Без еды неделями можем… Иные из нас вообще излучениями питаться выучились… Даже самые общительные из нас потихоньку утратили способность жить полноценной социальной жизнью! «Вернуться» для нас – это всё равно что в ад вернуться, к чертям. Я никогда не забуду, как для того, чтобы быть на работе в восемь, я в своей родной Чите в шесть тридцать с постели вставал… На улице темно, минус тридцать, метель воет… Звезды как гвозди… Голова ватная… А ты вставай, пей свой чай, жри свой бутер с колбасой «Особая», сделанной из замороженной два века назад польской свиньи, чья жизнь была неприглядна и безрадостна… тащись на службу, где всем на тебя наплевать… Нет. Ни–ког–да. Никогда больше.

Сержант тяжело замолчал.

– И?

– И мы погнались, как любые нормальные партизаны, за симпатичным броневичком. Не надо нас идеализировать. У нас тоже есть потребности… Патроны, аккумуляторы, экипировка.

– Вы хотели их убить?

– Что вы?! Зачем! Они гнали так, что и ежу было ясно: сейчас они сами убьются… Так и случилось. Попали они в грос… Броневик вдребезги, два трупа… А на тех двух, что уцелели, напали местные оводы… Так называемые «оводы», точнее. Может, вы знаете?

Я перекрестился.

– Как не знать! Странно еще, как раненые после оводов выжили!

– Я же говорю, что они не выжили бы! Если бы у меня в аптечке не сыскался антидот… Хороший! Лаборатория Вохура два года его разрабатывала… В общем, я вколол антидот обоим. И через полчаса они начали уже качать права и угрожать. По этим признакам я понял, что щенок здоров, так сказать, – Сержант странновато хохотнул. – Я, конечно, им сочувствовал – остаться без казенного броневика, шутка ли! Предложил подкинуть их, куда им надо. Но они были такие гордецы – отказались, да еще и нахамили мне… Теперь, наверное, стыдно им. Сказали, что обойдутся без наших услуг и сами дойдут. Впрочем, им надо было в лагерь имени Бэджада Саванэ, который, по счастью, находился в четырех километрах от места аварии. И я подумал: наверное и впрямь дойдут, чего там…

В общем, Сержант их отпустил и я вздохнул с облегчением. Всё боялся, что всплывут какие–то нелицеприятные подробности, но – нет, не всплыли.

– Погодите… Но в итоге эти офицеры… Снова при вас?! Здесь?! Почему?

– Всё дело в человеке из моего отряда по имени Сиаман Шалал… Он у нас парень необычной судьбы! – Глаза Сержанта, обычно бесстрастные, засияли неподдельным восхищением. – Настоящий пехлеван. Красивый, как бог! Умный! Воспитанный! В общем, когда с такими общаешься, начинаешь невольно верить в кастовую систему, хоть я вообще–то по убеждениям социалист и эгалитарист…

«Многовато он лишних слов знает для сержанта госбезопасности», – механически отметил я.

– Так вот Сиаман. В начале войны он служил во флоте, участвовал в захвате Грозного. Сошел он как–то со своего корабля. Пошел прогуляться по Новогеоргиевску. Видит – здание с вывеской: «НИИ Экологии Глубокого Космоса»… Зашел туда. Долго ли коротко ли, познакомился с одной симпатичной пехлеваншей. Любовь у них внезапно вот так нахлынула. А она ему и говорит: «Вот ты думаешь, тут какой–то научный институт. А на самом деле здесь русские гегемонисты сделали секретный отдел Генштаба. Назывался он нечистым греческим словом «Периэксон». И, представь себе, контактировали эти русские из секретного отдела с разными инопланетными цивилизациями! Вот, например, погляди…» И показывает она своему черноглазому красавцу бронзовый значок, на котором змея с руками! «Офицеры с таким значком, говорит, занимались инопланетянами, про которых ты, в невежестве своем, даже понятия не имеешь! А ведь ты пехлеван, а не дремучий дем, всё вроде бы должен знать! Инопланетяне эти имеют в нашей Галактике разветвленную сеть особых станций, которые русские друджванты называют «точками Казимира». Эти станции нужны для того, чтобы летать между ними в самом обычном нашем пространстве без Х–матрицы, но со скоростями в тысячи раз выше скорости света…» «А ты, милая, откуда всё это знаешь?» Вот что спросил Сиаман, и это было резонно. «А я, отвечает она, служу в разведке флота и еще до войны состояла с русским полковником в нечестивой связи, да простит Ахура–Мазда мои прегрешения…» Тут у Сиамана взыграло пехлеванское чванство. Как это так?! Под носом имеются неизвестные цивилизации, а ему о них ни в школе, ни в академии не рассказали!

В какой–то момент я почти потерял нить повествования. И на несколько секунд даже усомнился в душевном здоровье Сержанта, которое раньше, в общем, я сомнению не подвергал.

Что за чушь? Что за «нечестивые связи»? Какая «змея с руками»? Какие «точки Казимира»? Я скривился. Но решил не перебивать еще хотя бы минуту.

– С той красоткой у Сиамана ничего больше не было. Прошла любовь, завяли помидоры, как говорили в моей родной Чите… Он пошел воевать дальше, получил ранение, и был отправлен на Глагол – в диспетчерскую службу Гургсара, а заодно долечиваться. Тут его как следует и прихватило. Он услышал Зов… По ночам ему стали являться погибшие боевые товарищи…

– Это знакомо, – одними губами промолвил я и вспомнил Иссу, мою Иссу, смуглую и совершенно неодетую.

– В общем, всё как у большинства дозревших кандидатов в манихеи… Сиаман понял, что пора делать из армии ноги. И через месяц – голодный, оборванный, с горящим взором – прибился он к одному из удаленных гнезд…

– Всё это очень интересно! Но к чему вся эта история?! – Я уже не мог сдержаться, мне казалось, что Сержант решил водить меня за нос до утра!

– К тому, Саша, что Сиаман, когда мы после твоих генштабистов ехали домой, мне и говорит: «А, кстати, вот факт примечательный. У двух русских офицеров – у старшего выжившего и у одного погибшего – на груди был значок: змея с руками. Такой точно как я видел на Грозном, мне любимая показывала.» «То есть ты хочешь сказать, Сиаман, – спрашиваю я его, – что эти русские генштабисты не только за нами охотиться сюда приехали, но еще и с инопланетянами контактировать, у которых эта сетка из «точек Казимира»?». А он кивает, кивает…

– Как всё сложно… – только и сказал я, растирая пальцами виски.

Впрочем, мне достало и минуты, чтобы наконец–то врубиться, к чему клонит Сержант.

– Кажется, я начинаю понимать! Вы решили, что наш офицер может помочь манихеям вступить в контакт с инопланетянами, владеющими сетью «точек Казимира»?!

– Примерно так, – не стал отпираться Сержант. – Только «манихеи» – это очень громко сказано. Я и несколько моих товарищей, конечно, манихеи… Но остальным манихеям на «точки Казимира», уж извините за грубость, с прибором положить.

– А можно еще вопрос? Вы так мало похожи на ученого… Зачем вам какие–то точки? Какие–то инопланетяне?

Сержант поглядел на меня в упор, и его высокий лоб расчертили морщины удивления. «Как можно этого не понимать?» – будто бы спрашивал он.

– Да, мы не ученые. Мы не собираемся что–либо исследовать. Мы хотим войти в мир этих инопланетян. Кстати, ваши исследователи называют их ЦАД – «Цивилизация Алькубьерре–двигателей»… Мы хотим быть полноправными жителями их мира. Мы хотим быть одними из них.

– Но зачем? – Ошарашенно спросил я. Ничего более дикого от разумного человеческого существа мне, наверное, и слышать–то не приходилось!

– Вам, социальным людям, этого не понять… Вохур говорил, что судьба человека – знать. Мы хотим знать. Мы хотим свидетельствовать. Мы хотим абсолютной божественной свободы знания и действия, перемещения и мышления.

– Но разве не для того вы покинули человеческое общество и стали манихеями?!

– Для того!

– Получается, то, что предлагает вам Глагол, вас уже не устраивает?

– Всё в жизни приедается, – пожал плечами Сержант. – Трезво взвесив будущее этой планеты, я сделал для себя вывод: спецслужбы никогда не оставят меня в покое. Всем спецслужбам – будь они хоть наши, российские, хоть Объединенных Наций, хоть Конкордии, всем без исключения хочется знать, каково это – вчетвером противостоять роте спецназа. Все хотят знать «секреты»… Все хотят знать «технологии»… Меня и моих товарищей никогда не оставят в покое. А мы хотим, чтобы люди как боги. Это вам понятно?

– Более–менее.

* * *

Я бы с удовольствием проговорил с Сержантом еще часок–другой. Но долг звал меня к действию. Я попросил Борис Борисыча провести меня к нашим офицером.

Когда мы шагали по устланным ровным слоем розово–рыжей пыли коридорам к госпиталю, я не удержался и задал Сержанту праздный, как мне тогда казалось, вопрос.

– Но эти наши офицеры… Они, конечно, ничем вам помочь не смогли, так? С цивилизацией Алькубьерре–двигателей, я имею в виду?

Не останавливаясь и даже на сбавляя темп, Сержант ответил:

– Почему же? Помогли! У них с собой был специальный тахионный излучатель, который сопрягается с любой хорошей станцией космической связи. В частности и с той, которая установлена здесь, на Лиловой Башне. Так что очень даже помогли… Сиаман и его давняя возлюбленная оказались правы – у ваших, с рукастыми змеями на эмблемах, действительно «были средства»…

Я не смог скрыть свое удивление.

Я остановился.

Вот это да! Как же могуч и умел наш родной Генштаб, что два отдельно взятых офицера могут… связываться!.. с цивилизациями, названия которых мне, человеку в космосе далеко не постороннему, ничегошеньки не говорят!

На мгновение мне даже показалось, что Сержант попросту врет. Чтобы, ну допустим, заманить меня куда–нибудь… Как–нибудь обмануть, что–нибудь выдурить…

Но что? Что с меня возьмешь? Что даст «заманывание»? Если бы Сержант хотел убить меня, то какие вопросы? Он имел такую возможность уже раз пятьдесят!

– Саша… Я бы даже сказал Шура… Можно я дам вам… один совет? – Сержант внимательно поглядел на меня.

– Можно.

– Не думайте о цивилизации Алькубьерре–двигателей. Для вашей психики это слишком новый и слишком необъятный материал. Или лучше так: скажите себе, что будете думать о ней, обо всем этом, о том, что я вам рассказал, как–нибудь потом… Когда ваши дела на Глаголе завершатся… В противном случае у вас может наступить «несварение мозга», по аналогии с тем, как наступает «несварение желудка»…

Я еще раз отметил, что для простого водителя ГАБ, которым Сержант представился, он чрезмерно проницателен и начитан.

То ли это всемогущий Глагол сделал его таким (ведь рассказывал же как–то Вохур, как прирастают на Глаголе все способности – и к сверхчувственному познанию, и к обычному)? То ли он таким был со школы, а про «водителя» просто присочинил из странной привычки к скромности, распространенной в среде профессиональных военных? И никакой он не «бывший сержант госбезопасности», а вполне действующий майор разведки?

Но сейчас было, конечно, не до этих выяснений. Тем более, что мы стояли у входа в медицинское отделение, освещенное ярким светом.

– Вы дали мне хороший совет, Борис Борисович, – промолвил я.

– Вот именно! – Просиял Шеницын. – И главное, вы это… соберитесь с духом! Ваши товарищи находятся в достаточно тяжелом состоянии… И хотя нам удалось его кое–как стабилизировать, до полного выздоровления там как до столицы чоругов на роликовых коньках… Тот, который Артем, он, конечно, помоложе, и потому держится получше, даже на заносчивость силы находит… А вот тот, что постарше, его зовут, если мне не изменяет память, Виктором, он… В общем… Здорово, что вы сюда прилетели! Вы очень нам подсобили тем, что оказались здесь… Но обо всем этом я еще скажу… потом.