Глава 13. Фенечка и Сашка
Май, 2622 г.
Остров Среда, архипелаг Буровского
Планета Грозный, система Секунда
– Костры это хорошо. Но ты уверен, что их будет видно из космоса? – Спросила Афина.
Говорить ей было тяжело – она вдруг почувствовала, что в своей усталости дошла до опасной черты.
Григорию тоже было нелегко поддерживать беседу после всего, что выпало на их долю в эти сутки. Но он был уверен: разговаривать нужно. Разговоры спасают их двоих от апатии. А апатия – это самое худшее, что может случиться с осиротевшими робинзонами.
– Я уверен, что из космоса отлично виден пожар «Эйлера»… Он, я надеюсь, уже привлек внимание наших. Но чтобы показать им, что мы остались живы и просим их прислать за нами транспорт, мы и разведем костры…
– А какую фигуру мы выложим?
– Ну, можно стрелу… Или гигантскую букву «Т». У этого варианта есть тот плюс, что пилоты привыкли к такой навигационной разметке. А можно просто крест. Что тебе больше нравится?
– Мне нравится крест. Опять же, символ спасения души…
– Тогда айда вон к той роще. Я буду рубить, а ты – разносить сучья по отмеченным мною точкам, – с этими словами Григорий взял в руки пожарный топор, обагренный кирпичной кровью джипса, и с мыслями о том, что этот топор – едва ли не единственная вещь, уцелевшая от их шикарного «Эйлера» – побрел трудиться дровосеком.
– Сейчас, только гляну, не завалялись ли там, на помойке лагеря, какие–нибудь грязные перчатки после наших саперов… История с Белошапко меня многому научила… К тому же у кустарника ложной бокассии, который ты собираешься рубить, ветви уж больно колючие, руки жалко. Если я поцарапаю их, как я буду производить на людей впечатление чокнутой белоручки?
Перчатки Афине удалось найти. Притом и для себя, и для Григория.
В лагере она также обнаружила пресную чистую воду, на дне сорокалитровой пластиковой бутыли плескалось кое–что. Немного, но все же…
Афина жадно выпила стакан. А следом еще два.
Если бы только утром этих суматошных суток она знала, что ночевать ей придется в этом же самом лагере! Уж она бы убедила старшего сержанта Липина и этого невротика Засядько оставить им с Гришей побольше медикаментов, консервов и фруктов… И ягод… Особенно голубики.
Когда костры, из которых был выложен крест, наконец запылали – а это случилось через два часа – Афина с Григорием обнялись. Запыхавшиеся, потные, счастливые…
И за ту минуту, что Афина стояла, тесно прижавшись к мужу, события этого безумного вечера вновь пронеслись у нее перед глазами.
Первым делом ей вспомнилось как пришлый товарищ их друга, синего инопланетянина – она не знала, что это был комтур ягну по имени Кадмий Сульфур – привез пострадавшему от «грифа» Гексахлорану Второму новый летательный экзоскелет.
Афина и Григорий с почтительного расстояния наблюдали за тем, как ягну бережно упаковывают аквариумы с аридотевтидами в транспортные отсеки комтура. При этом они обливали каждый аквариум быстротвердеющей смолой, которая превращалась в амортизирующую пену.
Затем супруги были свидетелями странного ритуала – прилетевший комтур не то хвалил, не то распекал своего синего многорукого коллегу за содеянное.
Делал он это совершенно безмолвно – Афина предполагала, что ягну переговаривались на частотах, неслышимых человеку – зато со множеством ритуализированных поз и жестов, напоминающих японский классический театр Но.
А затем, не сказав даже «прощайте», оба ягну умчались.
– Интересно, что эти молодчики планируют делать со своими «отцами» в аквариумах? – Спросил Григорий, заворожено глядя в стремительно сереющий горизонт, где таяли две точки – комтур Кадмий Сульфур и его подчиненный паладин Гексахлоран Второй.
– Понятия не имею! Что бы мы с тобой делали с мартышками, если бы нашли их в системе Сириуса, например?
– Ну… Я бы, может, угостил их бананами. Это в лучшем случае. И, я тебя уверяю, я бы их с собой на землю не потащил…
– Но ты человек образованный и, как неоднократно отмечали твои недоброжелатели, – Афина издала сдавленный смешок, – достаточно пресыщенный… Я допускаю, что у многих наших соотечественников, особенно из числа прилежных слушателей радиоканала «Мужские песни» и потребителей пива «Потеха», возникла бы сентиментальная мысль прихватить домой пару–тройку мартышечек… Они же наши предки… Умора–то какая! Развести их, всюду расселить, от Сахалина до Карпат…
– Чтобы в России было не две, а три беды – дураки, дороги и мартышки… Ты ведь, наверное, знаешь, как тяжело содержать этих бестий в неволе? Когда мне было шесть, мне дядя живого гиббона подарил…
– Конечно, знаю. Я в школе ходила в кружок «Юный натуралист», мы в зоопарке нашем клетки убирали на общественных началах, морковку и свеклу резали. Однажды обезьяна–носач украла у меня мой портфель и как следует сходила в него!
– Я думаю, всё дело в том, что на родной планете этих многоруких монстров не осталось никаких «мартышек»… Отсюда и весь ажиотаж.
– Знали бы аридотевтиды, когда выходили полакомиться планктоном, для кого мы их ловили!
– Будут жить теперь в почете. На серебре, на золоте едать! Как положено отцам!
На отдых Григорий с Афиной устроились под сенью уже знакомой им палатки.
Афине достался роскошный спальный мешок Засядько. А несуеверный Григорий взял себе мешок покойника Розалинова.
Беглый обыск армейской кладовой принес им даже сносный ужин – консервированную гречневую лапшу и сладкий паштет из фейхоа и ягод личи. Конечно, не пятизвездочная кухня «Эйлера», но всё же…
Больше съестного в лагере, по–видимому, не осталось – если не считать трех просроченных банок португальских каперсов.
– Ты любишь каперсы, Гриша? – Промурчала Афина, прижимаясь к спине мужа.
– Ненавижу, милая… – сказал Григорий, засыпая.
Перед тем, как провалиться в сон, Григорий еще раз мысленно оплакал погибший «Эйлер». И не в деньгах дело – «Эйлер» был, конечно, застрахован на изрядную сумму. Но сколько душевных сил было потрачено на то, чтобы сделать из «Эйлера» их с Афиной передвижное гнездо, их с Афиной мобильный штаб!
Не говоря уже о том, сколько антиквариата и редких книг сгорело!
И главное: после гибели «Эйлера» они с Афиной остались один на один с необитаемым островом. Притом, с необитаемым островом, расположившемся на планете, неумолимо летящей в тартарары…
«Конечно, нас скорее всего спасут. Но вычистить из памяти эти невыносимые часы будет не под силу ни одному, даже самому могучему, психотерапевту…»
* * *
Через час Афина вдруг проснулась – она всегда спала очень чутко.
Ей снился ее отец, их с Александрой общий отец Дмитрий Железнов, несколько лет как покойный. Во сне она с ним о чем–то важном говорила…
С отца мысли Афины неожиданно перебросились на Александру. А с нее – на их совместное с Александрой детство, увы, нисколько не исполненное небесной гармонии…
В отличие от Александры, дочери любимой и, так сказать, «официальной», рожденной в счастливом браке, Афина была дочерью почти внебрачной, нажитой шустрым молодым учителем, вчерашним «ботаником» Дмитрием Железновым от не слишком привлекательной и не слишком фигуристой завбухгалтерией детской поликлиники Химкинского района города Москвы Евдокии Чубчик.
Свою мать Афина запомнила как нечто смутное, яркое и теплое, как размытое временем белое лунообразное лицо с грудным голосом и мягкими бесцветными усиками над верхней губой.
В то же время в памяти у нее накрепко отложилось как мама Евдокия, с красивой черной косой, художественно устроенной на голове, рассказывает ей, уже час сидящей на горшке, что они с ее отцом («Димулечкой») честно пытались пожениться, но поскольку ссорились каждый день, и по всякому вопросу имели разные мнения, до органов официальной регистрации брака так и не дошли, не сумевши договориться об устраивающей обоих дате…
Когда крошке Фенечке было два года, отец Афины встретил любовь всей своей жизни, тренера по легкой атлетике Наталью Евгеньевну Браун, красотку и бывшую чемпионку всякого разного. Он хладнокровно бросил немедленно уплывшую в лиловую страну Депрессию Евдокию, и через неделю после разрыва женился на Наталье, словно боялся, что та передумает (что было вероятно, ведь налицо был социальный мезальянс). В общем, Дмитрий Железнов повел себя как записной подлец из популярного сериала «Любовь спасет мир».
Всё это было бы не так печально, да и не было бы печально вовсе, если бы тридцатипятилетняя Евдокия не стала жертвой авиакатастрофы – флуггер, на котором она направлялась на слет бухгалтеров–новаторов в Столицу, угодил в самую пасть урагана «Морской лев»…
Маленькую Фенечку, которой как раз исполнилось четыре года, воспитательница (ей только что позвонил офицер службы спасения, грубиян и злюка!) привела к директору, усадила в кресло и внепланово угостила фисташковым мороженым.
И, пока малютка робко работала язычком, сообщила ей, что сегодня Фенечка будет ночевать у папы, потому что ее мама надолго задерживается в городе посреди Тихого океана.
«Она угощает там дельфинов вкусной малиной?» – предположила умница Афина, вытирая испачканный в мороженом нос ладонью. «Малиной, да… И мороженым тоже…» – тяжело вздохнула воспитательница и отвела печальные глаза.
И в самом деле, никаких других родственников, кроме папы и его новой чемпионской семьи, у маленький Афины на белом свете не было…
В тот же вечер она впервые увидела годовалую Александру в нимбе платиновых кудряшек. Та, сидя на пушистом белом ковре, строила из кубиков Спасскую башню, а когда надоедало – с истошным визгом возила по желтому резиновому полигону гламурным голубым танком.
«А у нее есть кукла?» – Поинтересовалась Афина у папы.
Отец отрицательно покачал головой.
«А звери?»
Дмитрий Железнов развел руками и объяснил: маленькая Саша всего этого не хочет.
И Афине, за неимением привычных ей зверей и кукол, пришлось отправиться глядеть мультики по визору.
С того вечера началось соперничество двух сестер, не похожих друг на друга ни внешне, ни внутренне. Разве что первая буква имени их объединяла.
Александра любила получать, контролировать, помогать, всюду присутствовать. Афина предпочитала отдавать, помалкивать, быть независимой, обожала познавать и разузнавать, а вместо всякой компании выбирала одиночество. Александра, бессменная староста класса, преуспевала по гуманитарным дисциплинам и была лучшей на физкультуре, а также уроках труда. Афина, норовившая отвертеться от любых общественных поручений, дневала и ночевала в химической лаборатории, и прогуливала всё, что только казалось ей необязательным.
Афина впервые поцеловалась с одногруппником в восемнадцать лет, да и то на спор с другим одногруппником… Александра же была яркой розовощекой девицей, вослед которой оборачивались и юноши, и мужчины, и даже существа среднего пола.
Афина рано оформилась в мрачноватую лохматую брюнетку без особенных признаков стати и красивой груди, таких называют «на любителя».
В таких мужчина может влюбиться до беспамятства, но на студенческих дискотеках таких редко приглашают танцевать медленные танцы…
Редкий день девочки, делившие одну комнату на двоих, обходились без ссор.
Когда начался «трудный возраст», эти ссоры, перераставшие в перебранки и даже драки, стали особенно досаждать домашним.
Отец, Дмитрий Железнов, даже начал попивать – от бессилия.
А Наталья Евгеньевна, которая исполняла роль мягкой понимающей мачехи насколько могла усердно, лишь вздыхала и считала дни до выпускного вечера. Идя навстречу ее невысказанным пожеланиям, в возрасте пятнадцати лет Афина экстерном сдала экзамены на биологический факультет Московского Государственного университета и, не дожидаясь шестнадцатилетия, на год раньше положенного ушла из школы, чтобы сразу же стать студенткой…
Грянул выпускной – всю церемонию Афина, одетая в джинсы и футболку, невидимкой простояла в самом дальнем ряду, за спинами незнакомого, старшего ее на год, класса, тайком изучая учебник по анатомии хордовых для второго курса…
В тот день Афина получила школьный аттестат с отличием. А затем, через год, получила и паспорт.
Поразмыслив, она все же взяла фамилию отца и осталась, как и в школе, Железновой. Во–первых, она привыкла к этой фамилии. А во–вторых, материнская фамилия, Чубчик, казалась ей какой–то уж очень неблагозвучной и несерьезной. Теперь Афина жила в общежитии, и хотела быть серьезней арбитражного суда…
Через два года окончила школу и Александра.
Чтобы чем–то отличаться от успешной задаваки Афины, она взяла фамилию «Браун–Железнова», присовокупив к отцовской фамилию матери. «Так весомее звучит», – объясняла она.
Несколько лет после окончания Афиной школы, Афина с Александрой не виделись вовсе.
Они не перезванивались.
Не переписывались и не перебрасывались поздравлениями.
И, казалось, вообще забыли о существовании друг друга (а родители, у которых свежа была память о распрях и побоищах за каждый пакет прокладок, не спешили напоминать).
Ситуация резко изменилась, когда у Дмитрия Железнова диагностировали рак мозга.
Афина стала наезжать домой при каждой возможности.
Привозить лекарства. Книги. Проспекты экспериментальных целительских методик и клиник «для людей, готовых рискнуть».
Что только не предпринимала энергичная и уверенная в бесконечности ресурсов и целительском потенциале человеческого организма Афина! Чего она только не советовала! Каких только невозможных консультаций медицинских светил не добивалась!
Но все ее инновационные предложения касаемо лечения и поддержания в тонусе «папусика» наталкивались на глухую стену консервативного непонимания со стороны близких.
«Давай оставим его в покое… Умоляю тебя… Врачи говорят, так будет лучше… В конце концов, они знают, что делают!» – Просила деликатная и бесконечно пассивная Наталья Евгеньевна Браун, вытирая слезы.
«Папа не хочет ничего из того, что ты предлагаешь!» – Злобно шипела Александра, рослая, наглая, с прямым резким взглядом голубых глаз, а в соседней комнате громко трезвонил ее неутомимый телефон, его с утра и до ночи обрывали настырные кавалеры.
Тем временем отец уволился из школы.
Отец похудел на двадцать кило.
Отец потерял интерес к жизни. Его глаза погасли.
А еще через год, сумеречным январским утром, Дмитрий Железнов умер в санатории на озере Селигер.
На поездке в этот санаторий настояла Александра, хотя Афина и предупреждала ее, что климат на Селигере для раковых больных совсем неподходящий, тем паче зимой.
В общем, Афина как–то незаметно начала винить в ранней смерти отца мачеху и сестру. Ведь это они пренебрегали его здоровьем! Портили ему нервы! Потакали его слабостям! Кормили его всякой вредной для здоровья дрянью!
А мачеха и сестра в свою очередь обвиняли Афину в настырности, прожектёрстве, склонности скандалить и бесконечно всё драматизировать, в желании быть святее самого Папы Римского…
Теперь, когда Афина думала о семье, ей вспоминалось лишь самое неблаговидное.
«Ну и что, что папе нельзя беф строганов? Но он же хочет беф строганов! Он просит именно беф строганов с жареной картошечкой! И я ему готовлю то, что он просит!» – Оправдывала Наталья Евгеньевна свои каждодневные отступления от прописанной врачами диеты.
«Да, это я подарила ему наручный визор! – Признавала Александра, сверкая глазами. – Чтобы он мог смотреть свою любимую передачу даже в сквере возле фонтана! Что значит «он и так пялится в визор по десять часов ежедневно?» Сколько хочет, столько и пялится! Не наше с тобой дело! Он взрослый человек и может сам решать за себя!»
И так далее и тому подобное…
«Два мира – два мозга!» – мрачно язвила по этому поводу Афина.
Нет, после смерти отца они с Александрой больше не ссорились. И, разумеется, больше не дрались.
Они просто не общались.
И каждый нес в душе ледяного ежа обиды…
