Альмара – город большой, чистый, богатый. Город великого триумфа – ее властитель покорил земли главного и величайшего своего врага. Построена для парада гвардия перед княжеским дворцом, валят толпы народа на Площадь Правосудия перед княжеской тюрьмой, где на каменном эшафоте устанавливают огромную жаровню, а рядом с ней, пока прислоненная к столбу, стоит ржавая решетка с цепями. Именно на ней должен закончить свой путь бывший валашский князь Орбель – убийца моей семьи и моего народа. Работают помощники главного палача, сам же он – высокий, тощий и сутулый, в красной маске, – приглядывает за ними, стоя в стороне.

Вокруг эшафота цепь городских стражников, во всех проулках, ведущих на площадь, отряды конных и пехотинцев. И даже в толпе, которая стекается на площадь в ожидании зрелища, крутятся агенты «верных» и «Усадьбы». Никто не хочет неожиданностей.

А я уже не на службе. Полк Аххе после завершения боев отправился в Бакен, а мне в Бакене делать нечего. Я попрощался со всеми и снял с себя форму, направившись в столицу нового великого государства – Альмару. Барат – последний уцелевший вольный – последовал за мной. Ниган погиб в Рюгеле, Мерви пал во время боя с гвардией Орбеля.

Войско честно и щедро расплатилось с нами, на ближайшие несколько лет я мог бы вообще забыть о любых делах. В Альмаре Барат ушел в загул, а я… а я просто жил. Существовал, остановившись в скромном пансионе на Речной стороне – тихой окраине города, прижавшейся к набережной. И все это время, что я прожил в Альмаре, я ждал. Ждал суда над пленным Орбелем, ждал приговора, а потом ждал казни.

И вот сегодня, когда моя месть должна свершиться окончательно – я не чувствую ничего. Мертво, стыло в душе, и все. Нет у меня желания смотреть на муки пленного князя, нет желания видеть казнь. Есть лишь ощущение того, что все закончилось. Именно что все закончилось. Вообще все. Совсем. Я прошел свой путь, я достиг его конца – а в конце нет никаких знаков, никаких стрелок, никаких указателей, куда идти дальше. А я почему-то жив, почему-то перетаптываюсь в конце этой тропы, не способный решиться ни на что.

Шум толпы, свист, крики – из ворот тюрьмы показалась позорная повозка. На ней к деревянной раме привязан человек в длинной грязной рубахе – Орбель Второй. Князь. Убийца моей семьи. С обеих сторон от телеги мерно шагают стражники. Засуетились помощники палача на эшафоте, они подгребают на жаровню угли от уже перегоревших дров, разравнивая их так, как разравнивают повара, собираясь жарить мясо на решетке. Именно так Орбель свой путь и закончит – его изжарят на решетке, как мясо.

Как всегда, напротив эшафота помост для важных персон. На высоком красном кресле, похожем на трон, сидит сам Вайм. Я впервые увидел его – малорослого, тощего, совсем молодого, похожего скорее на подростка хромающего – я разглядел хромоту тогда, когда он шел от кареты к лестнице на помост. Светлые волосы, забранные сзади в хвост – новая мода детей владетелей, светло-серый мундир сотника княжеской гвардии. Вот он, тот, кто сумел пройтись огнем и мечом по Валашу, подчинить его своей воле, а теперь собирается казнить позорной казнью, предназначенной лишь предателям, бывшего властителя покоренной земли.

А кто рядом с ним? Генералы. «Верный» Бирр, я его тоже вижу. Трое каких-то сановников, которых я не знаю и никогда не видел. И высокосвященный Берг, куда же без него, который уже перебрался в новую столицу мира. Все. Ни дам, как на экзекуции зингар в Рюгеле, ни светских бесед.

Вайм смотрит на своего врага не отрываясь, с легкой и злобной усмешкой на тонких губах. Орбель избегает встречаться с ним глазами, и ему страшно. Он пытается держаться, не показывать страх толпе, но получается это плохо. Впрочем… как бы я держался, ожидая подобной казни? Не знаю. В долгих муках умирают казнимые таким образом.

Вот кандалы Орбеля отстегнули от рамы. Четверо помощников палача, огромных, массивных, сложением похожих на каменные тумбы, повели бывшего князя к лестнице, придерживая со всех сторон так, чтобы тот даже дернуться не мог. Медленно, шаг за шагом, останавливаясь, они подняли его по ступеням на эшафот.

Судейский чиновник развернул лист бумаги и начал громко читать приговор, но толпа уже свистела, ей было все равно, за что приговорили казнимого, они ждали начала зрелища. Сам же Орбель начал кричать тогда, когда его пристегивали к решетке. Он кричал дико, без слов, просто вой на одной ноте, словно убивают не человека, а животное.

– А ты для меня и есть животное, – сказал я, поворачиваясь и направляясь к проулку, перекрытому рейтарами. – Гори здесь и гори в аду, тварь.

Рейтары расступились, пропуская меня – форма сотника, хоть и с красным шнуром вышедшего в отставку, помогла. Через другие переулки, напрочь забитые толпой зевак, я бы просто не прошел. Как Орбеля разместили над огнем, я услышал, когда дошел до конца переулка – толпа взвыла в восторге, а крик казнимого перекрыл ее вой.

А я шел и шел по улице, пустой настолько, словно по городу мор прошел – все побежали смотреть казнь. Люди любят казни, их радует то, что казнят не их.

Я даже не знал толком, куда шел, просто ноги несли. Остановился, лишь наткнувшись взглядом на открытую дверь таверны. Над ней висела вывеска, изображавшая винную бочку, по толстому боку которой было написано «Бочка счастья». Усмехнувшись, я зашел в дверь. Вот куда я шел, оказывается.

Пусто. Пахнет мытым полом, похоже, что тут только что убрались. Пустые столы, придвинутые к ним лавки, чистая стойка, за ней штабель винных бочек, все как обычно. За стойкой человек – немолодой, скорее даже старый, с короткой бородой, волосы белой шапочкой закрыты.

– Чем могу служить? – спросил он, увидев, как я застыл на пороге.

– Если это таверна, то вы сами должны знать, чем. – Я подошел к стойке, облокотился на нее локтями.

– Я на всякий случай спросил, сотник, – усмехнулся буфетчик.

Впрочем, нет, наверное, это сам хозяин. Почему-то мне так кажется.

– Чего вам налить?

– Начните с чего-нибудь крепкого.

Посмотрев на меня вроде как в некотором сомнении, он кивнул, достал из-под стойки бутылку и выставив два маленьких стаканчика из полированной бронзы, налил оба под край. В воздухе запахло анисом.

– Я с вами, – сказал он, поднимая один из стаканчиков. – Вы же из вольных, я правильно разобрал говор?

– Из вольных, – кивнул я.

– Странно, что вы не там. – Он кивнул в сторону двери, подразумевая Площадь Правосудия. – Это было бы справедливо.

– Для того чтобы справедливость восторжествовала, мне необязательно это видеть. – Я поднял свой стаканчик и чокнулся с хозяином. – Я знаю, что Орбеля никто не помилует.

Настойка оставила во рту сильный привкус аптеки, а хозяин, повернувшись к бочкам, быстро наполнил красным вином два бокала.

– Не думаю, что вы захотите разбавлять его водой, – сказал он, поставив один из бокалов передо мной. – Не сейчас, я уверен.

– Верно, я хочу напиться, – не стал я скрывать своего замысла.

– Я составлю вам компанию, пожалуй.

– А… как же заведение? – удивился я.

– Скоро все вернутся с казни, и буфетчик, и подавальщицы, и повар. А я могу себе позволить выпить. У меня тоже есть причина. За свершившееся правосудие… для вас. – Он поднял бокал и чокнулся с моим.

Я подтащил ближе высокий табурет и сел напротив.

– А что для вас эта казнь? – спросил я его. – Что за причина, если не секрет?

Хозяин задумчиво посмотрел мне в глаза, на мой мундир, затем, не ответив на мой вопрос, задал свой:

– И что теперь, сотник? Вы же в отставке?

– Я не знаю, – ответил я ему.

– Вы надели этот мундир ради… вот этого? – Он снова показал на дверь.

– Считаете, не стоило?

– Считаю, что стоило. Я знаю, что случилось с вашим народом. Семья?

– Все погибли.

Хозяин вздохнул, кивнул каким-то своим мыслям, потом наклонился вперед, опираясь на локти:

– Вы ведь не наведете на старика «верных», если я скажу вам правду?

– Я даже не слышал про этих «верных» до недавнего времени.

– Правильно, раньше и я не слышал. – Хозяин покосился на входную дверь, словно ожидая увидеть там кого-то подслушивающего. – Но они взяли много силы в последнее время. Когда вы были на войне, пожалуй. Теперь лучше говорить осторожней, месяц назад на той же площади вырвали языки пятерым разговорчивым, а потом продали страдальцев на угольные копи.

– Я не побегу доносить, если вы именно об этом спрашивали, – посмотрел я ему в глаза. – Но если сомневаетесь, то лучше не рассказывайте ничего. Мы никогда не виделись прежде и, может, никогда не увидимся впредь. Есть ли смысл в откровенности?

– Есть, – сказал хозяин, отпив большой глоток вина. – Иногда легче рассказать что-то абсолютному незнакомцу, чем кому-то, кого ты хорошо знаешь. Если тебе уже заранее известен его ответ, так какой смысл в рассказе?

– Может, и никакого, – согласился я.

– Вы не были здесь, когда ныне правящий князь пришел к власти?

– Был. Недолго.

Собеседник посмотрел мне в глаза, словно пытаясь прочитать в них продолжение моего ответа, но продолжать я не хотел. Он кивнул, снова выпил вина, вытер губы уголком передника.

– Тогда вы должны помнить аресты. Многих людей обвинили в заговоре. Потом их казнили, опять же на той самой площади, где сейчас жарится Орбель. Вы помните?

– Да, я это помню.

– У меня был сын. Он служил в Первом Конном полку. Носил шнур взводного. Когда пришли арестовывать командира, полковника Ирли, сын пытался его защитить. Как мне рассказали позже. Пришедшие пригрозили предать казни семью полковника, а у того было шестеро детей, – хозяин таверны вздохнул судорожно, я заметил, как задрожали его руки. – Поэтому полковник Ирли приказал сыну сдаться. И сдался сам. Их увезли в усадьбу генерала Майра, там всех пытали. Сын пришелся просто кстати, его не было в списках на арест. К утру, стараясь получить с него показания на полковника Ирли, его запытали до смерти.

Звон в голове, не чувствую руки, которая держит бокал. Прикрыл глаза – перед глазами картина серого утра, каменные стены, огораживающие усадьбу арестованного генерала, крики пытаемых, едва доносящиеся из подвала через крошечные окна. Запах паленого. Костры. И ощущение победившего зла. Великого зла, которое перемалывало своих жертв.

– Сейчас у него, того, кто убил моего сына, триумф. – Хозяин выпрямился, допил залпом вино и сразу налил следующий бокал. – Он забрал себе всю власть в видимых землях. Что дальше? Кого надо будет еще арестовывать по ночам и пытками убеждать в том, что они враги? Какая следующая ступень? Я сейчас пью, потому что мне страшно. Я одинок, я никому не нужен, казалось бы, чего мне страшиться? А мне страшно за всю эту страну, этот наивный и тупой народ, который радуется казни чужого владыки, не понимая, какая петля сейчас затягивается на шее каждого. Допивайте, я налью вам следующий. И потом идите, не надо платить. Я ведь знаю, что аресты совершали наемники, которых привезли в Альмару ненадолго. И среди них были вольные, мне рассказал слуга из дома полковника. Допивайте и идите. Мне нечего больше вам сказать.