Глава четырнадцатая Уволен по собственному желанию

Назад: Глава одиннадцатая Шагающая стена

Глава четырнадцатая
Уволен по собственному желанию

Птицы сегодня превзошли самих себя.

Особенно иволги.

Наверняка, где-то поблизости было их гнездо, и эти чёрно-жёлтые с красными клювами птички резвились на ветках, оглашая предвечерний лес своими громкими упругими трелями.

Остальной певучий народ создавал фон. Птичьи голоса вплетали в музыку леса недостающие звуки, словно оркестр, где каждый, не обращая внимания на соседа, играет по своим нотам. И если ноты написаны правильно — вместо шума получается музыка.

Сегодня музыка получалась. Оркестр не фальшивил. Каждый из музыкантов был неплох.

И всё же — солистами были иволги…

Не хватало лишь благодарных слушателей.

Слушатели-то были. Вот только — неблагодарные.

Двое мужчин непринуждённо расположились на поваленных еловых стволах; смотрели они вдоль просеки, проложенной в этом смешанном лесу невесть кем. Судя по их поведению — нервничали. Оба. И если первый, высокий и худощавый, ещё старался обуздать разгулявшиеся нервы (кстати, у него это получалось), то второй… Он был заметно ниже напарника, плотнее, и волос на голове у него имелось побольше. И ещё — может быть, и не так уж намного, но был он всё-таки моложе. Наверное, потому и вёл себя более импульсивно.

Первый звался Фэсх Оэн. Причём двойным и неизменным это имя оставалось, невзирая на любые обстоятельства и ситуации. Он, похоже, даже не догадывался, что существуют уменьшительные, дружеские и ещё уйма всяких вариантов, производных от собственного имени. У второго имя также было двойное: Тэфт Оллу. И его тоже полагалось называть исключительно в этой форме, не экспериментируя и не склоняя. Так у них принято…

Они не слушали птиц.

Более того, похоже, птицы этих людей раздражали.

Судя по их напряжённому ожиданию — они надеялись, что когда-нибудь птицы замолчат.

Но длинной паузы у этого птичьего оркестра мог добиться только невидимый дирижёр, которому пока это было не нужно… Ну, разве что ещё чужак, идущий по лесу, если сюда вообще кто-то из чужих мог забрести.

А птицы заливались без умолку.

По лесу никто не шёл…

— Ну, что скажешь, Фэсх Оэн?.. Куда он пропал?.. — спросил после долгого молчания Тэфт Оллу. — Ты уверен, что он… сумеет не умереть раньше времени?..

Фэсх Оэн промолчал.

Полоска неба, нависавшая над просекой, прямо на глазах меняла свой цвет. Буквально за несколько минут она из голубой стала стальной и потом продолжала быстро накапливать в себе свинцовый оттенок, из-за чего всё больше и больше снижалась, тяжелея. Вскоре уже казалось, что эта частица неба оторвалась и медленно оседает вниз, и только многочисленные кроны деревьев, приняв её на свои ветви, удерживают густеющий воздух в надлежащем положении.

Где-то на западе гремело, словно в небесах неспешно прокатывали огромные стальные листы, заодно рихтуя, выправляя неровности.

Фэсх Оэн наконец-то вынырнул из потока своих мыслей.

— Знаешь, Тэфт Оллу, иногда я думаю… что он намного умнее, чем кажется… и чем необходимо для безопасности.

— Чьей безопасности?.. Твоей? Моей?.. Нашей?

— Безопасности проекта…

— А я полностью уверен… что он просто опасен для нас самих.

— Брось, Фэсх Оэн… Это у тебя от перегрузок. И от врождённой подозрительности… Давно ты в координаторах?

— Два сезона…

— Да уж… Раньше этого было маловато, чтобы всерьёз мечтать о кресле стратега… Сейчас иначе… Как раз последние два года можно засчитывать за пять… Мы породили лавину… и она нарастает… Это какое-то пекло… Хотя и приносит ни с чем не сравнимое наслаждение…

— Возможно, и маловато… Но вполне достаточно, чтобы понять… что Вечный Поход абсолютно реален.

— Ты прав, Тэфт Оллу… похоже, что… это уже не военные игрища, о которых в рекламных целях ещё вчера… кричала каждая сетевая инфоматрица… включая семь мультиканалов сферы и главный мнемоэкран… Локоса… С каждым месяцем это всё больше и больше… напоминает настоящую войну. Я только за последнюю кампанию потерял двух напарников… а ведь когда-то слыл везунчиком.

— Мрачная у тебя статистика, Фэсх Оэн… Хотя у многих это желанная цель… когда-нибудь наконец-то… крепко обняться со смертью.

— Нет… Ты не волнуйся. Я не лишён благословения Хранящей Сферы… Просто те двое были в чём-то виновны сами… Да и комбат-потенциал у них был никакой… Ближе к нулю… Можно даже сказать, импотенциал… А что ты хочешь — перешли к нам из отдела зачистки… Везёт же некоторым. Минуя сразу две ступени иерархии… Раньше такого практически не случалось… А вот сезон назад расширяли временной диапазон… Тогда много полных… дилетантов появилось… с невысоким уровнем воинственности… Даже среди координаторов… Вот и началось… нестыковки одна за одной…

Фэсх Оэн прервался, заслышав непонятный шум в глубине леса… Встал. Прошёлся мягким шагом, терявшим звук в густом слое опавшей старой хвои.

Осмотрелся и, не услышав повторения шума, уселся на своё место.

Нагнулся, зачерпнув пригоршню хвои.

Поднёс к лицу.

Вдохнул терпкую смесь хвойного и смолистого запахов…

— Совершенно потрясающая композитная добавка к атмосферному газу… Очень возбуждает. Даже меня… Но, увы, этим желательно не злоупотреблять… Контакт со стихией в чистом виде иногда чреват необратимыми процессами… И тела, и духа.

Неизвестно было, как обстоят дела с духом, а вот тела обоих собеседников от контакта со стихией были вполне защищены — облачены в непривычного вида униформу.

Тёмно-зелёные комбинезоны, снабжённые множеством карманов. Высокие, но, судя по всему, лёгкие ботинки на тонкой рельефной подошве с непонятно как работающими застёжками. На груди у каждого, на тонком сером шнурке, висело по небольшой чёрной вещице. Прямоугольной и плоской. Не то металлической, не то из пластика… На поверхностях обоих поблёскивал занятный символ: серебристая змейка, скрученная в правильную спираль. Её хвост на последнем внешнем витке внизу прямолинейно изгибался к земле. И это придавало спирали ещё и мимолётное сходство со знаком вопроса.

Никакого видимого оружия при них не имелось. Во всяком случае — не было заметно. Однако вели они себя уверенно и непринуждённо; так себя ведут хозяева.

Так же ведут себя, если оружие всё-таки есть.

Или когда в нём не нуждаются…

— Ну где же он?.. — Тэфт Оллу, чтобы хоть чем-то занять свои руки, поднял с земли сухую ветку и принялся ею помахивать. Словно дирижировал в такт звенящей птичьей музыке.

Фэсх Оэн снова промолчал. Потом, продолжая размышлять вслух, сказал:

— Знаешь, пока мы были по ту сторону… на вербовке… я успел познакомиться с их пословицами… И даже выучил многие… Вот только жаль, что смысл… не уловить почти… Я мало что понял… И дословный перевод мало что даёт.

— Пословицы?.. Это что — высказывания послов?

— Нет. Просто ёмкие фразы… Ключевые. Они что-то отпирают глубоко внутри… — Фэсх Оэн бросил взгляд на продолговатую коробочку, которую не спеша вытащил из нагрудного кармана. (По виду она была похожа на мобильный компьютерный терминал.) Покачал головой.

— Может, всё же… что-то случилось? Сигнала нет по-прежнему… Знаешь, Тэфт Оллу… есть у них интересная пословица… «Ты слишком долго ходил за смертью».

— Ты это обо мне, Фэсх Оэн?..

— Нет. О нём… Хотя я не уверен, что она подходит. Не могу до конца понять… зачем им нужно побыстрее найти смерть?.. Зачем эта спешка?

— Однако… ты же не отрицаешь, что поиски её… норма… Самая бесстрашная и элитная мечта.

— Об этом я и не говорю… Искать смерть — это же высший смысл жизни. Но… может это себе позволить, и право на это имеет лишь тот, кто уже всё узнал о жизни. И при чём тут какие-то временные рамки?.. Ещё одна их пословица гласит… «Спешка нужна только при ловле блох». А про смерть там ничего не было… Было, правда, ещё какое-то продолжение про чужую жену. Однако смысл этой пословицы… могут правильно понять… опять-таки, только они сами. А мне хватило и блох… Я даже пытался во всём этом разобраться… Да, признаюсь, в конце концов запутался… Одно несомненно — речь идёт об одном из вариантов охоты… где необходима сноровка. Причём — охоте на очень мелкие объекты…

— А как потом… используются эти наловленные блохи? В пищу?..

— Ох, не знаю, Тэфт Оллу… Не знаю… Если хочешь, я зачитаю тебе… то, что мне выдал смысловой коммуникатор… когда я ввёл в него кодовое слово «блохи». Слушай… Блохи — это одно из упрощённых имён… группы неразумных существ Микрокосма… с удалением в минус ноль один… обладающих идеально развитой мускульной системой… мощность которой в десятки раз превышают единичную для данного веса… и постоянно находящиеся в опасном контакте с оболочкой Косма ноль-ноль. — Фэсх Оэн задумался, а потом вдруг оживлённо продолжил: — Кстати, Тэфт Оллу, у них в языковом пространстве… среди вербальных построений можно наткнуться… на всевозможные параллели… и даже пересечения с нашим лексическим объёмом. Например, я слышал упоминание второй лексемы твоего имени — Оллу… Причём в расширенной модификации. Оллу царя небесного… Но… опять-таки странно… это выражение окрашивалось в крайне пренебрежительный эмоциональный фон.

— Оллу царя небесного. — Повторил, как завороженный, Тэфт Оллу. — Обязательно запомню… Тем более, в этом совпадении есть верная ассоциация… Я слышал семейную легенду о… непростом происхождении нашего рода.

Он принялся постукивать веткой по стволу ели, как будто это помогало ему размышлять.

— Срок вышел. — Напомнил о себе через пару минут Фэсх Оэн. — Дальше ждать нет смысла… опять попадём в час накладок. Терминалы в последнее время стали барахлить более чем… Того и гляди — зависнешь на одном из переходов… Довольно неприятные ощущения… если ты не попадал в накладки с перебросом материи. Особенно здесь, на Эксе… Нет ничего худшего, чем насиловать изношенное оборудование.

— Но, может быть, есть смысл остаться здесь на ночь… Попытаться просканировать лесные пределы на запретном здесь… ментальном уровне… Если с ним произошло нечто непредвиденное… это просто брак в нашей работе… пятно в послужном списке и штрафные вычеты. Но если это наш просчёт… и он ведёт двойную игру?.. Тут уже не до «часа накладок»… И завтра уже может быть просто поздно.

— Тэфт Оллу, ты думаешь… я не понимаю серьёзности ситуации?.. Есть одно «но»… Мне до вечерней сверки нужно… предстать пред ясны очи самого… Инч Шуфс Инч Второго…

— О Воух! Не может быть…

— Увы… Я и сам опешил, когда получил… на кожу вибропослание.

— Да, Фэсх Оэн… Это, конечно, не моё дело, но… хотелось бы потом узнать результат.

— Узнаешь… Если не будет никаких неожиданностей.

— Знаешь… может, я и ошибаюсь, но… персональный вызов на аудиенцию… к одному из Высшей Семерки… не то, что должно радовать.

— Ладно. Не старайся изобразить сочувствие… Лишние эмоции чужды Локосу… Знаешь, Тэфт Оллу, я даже скажу больше… Как это в их пословице… «Никогда хорошо не жили — нехрен и начинать…» Может, и её я тоже неправильно понял, но звучит сочно.

Фэсх Оэн в сердцах выругался. Затем сверился с часами.

— Осталось… пятьдесят семь минут до невидимости… Времени в обрез.

Тэфт Оллу поднял голову. Запрокинул её в небо.

Сломал сухую ветку, которую вертел в руках, и отбросил половинки в сторону. Этот негромкий треск подействовал на них, как сигнал. Оба, спешно отряхнувшись, ещё раз огляделись по сторонам и двинулись прямёхонько по оси просеки.

Никакой поклажи.

Шли они налегке. Шагали по открытому пространству, не таясь. И походка их была расслабленной.

Даже слишком.

Я, наверное, родился в «камуфляжке».

Не иначе.

Удачливый спецназовец не может родиться в простой рубашке. А то, что удача мне улыбалась, было видно, как говорится, даже невооружённым людям. Она не просто улыбалась. Она, как пить дать, всерьёз меня полюбила, эта капризная девка с жеманно изогнутой бровью. Ладно, хватит потакать мыслям. Так недолго и зачислить удачу в свои постоянные любовницы. Вот только дело в том, что акценты не в мою пользу — не она была моей содержанкой, скорее наоборот.

«Хм-м-м… Альфонс удачи. Живущий за счёт везения, а вообще-то, — живой труп. Ну, зна-аете, Лексей Лексеич, этот пафосный сарказм… Как выразился бы ваш первый боевой наставник, старший сержант Стульник, дрючивший вас в учебке аэромобильной бригады: „Лёха, не гони лажу!“ И был бы, прочем между, совершенно прав незабвенный ветеран пятой чеченской и третьей таджикской! Уж он-то красивыми словечками не злоупотреблял, выражался исключительно ёмко и по существу… Непревзойдённый мастер изящной армейской словесности! Самородок!»

Я промолчал, из принципа не ответил Антилу, но бросил копаться в гигантских отвалах памяти своего «Я» и медленно поднялся, не отводя взгляда от объектов наблюдения.

Нет, что ни говори, а ладить с удачей — это здорово. Стимулирует весьма, думать о том, как жить дальше, а не как подороже отдать свою жизнь мохнорылым кредиторам. Я опять оказался в нужном месте в нужное время, и можете до пены на губах кричать мне: «Альфонс!»

Мой взгляд прикипел к двум темно-зелёным силуэтам.

К их спинам…

Они удалялись.

Мои бледнолицые «резиденты».

Фэсх Оэн и Тэфт Оллу…

Я чертовски устал изображать фрагмент бурелома. Ещё бы! Ведь прибыл-то я в контактную точку загодя, минимум за час с небольшим. И это после такой активной «общественной нагрузки», как разборка с целым племенем кроманьонских неандертальцев! Вдобавок, ещё не менее полутора часов занял марш-бросок по пересечённой местности… И всё же, несмотря на утомительное двухчасовое лежание в виде «лесного хлама» под самым носом у объектов моего острого интереса, — результат превзошёл все ожидания. Ради этого стоило теперь выслушивать горестные жалобы ноющих мышц и тяжкие стенания костей.

Я прибыл на встречу, лелея отчаянную надежду, что наконец-то меня НЕ ЖДУТ. Что меня «потеряли»… Так оно и вышло! А всё потому, что после схватки с дикарями — не поленился и ощупал себя с ног до головы, вдоль и впоперёк.

В поисках «искусственных насекомых».

Истинное чудо, что я распознал его, этого «стукача»! Долго и дотошно изучал себя, понимая, что у «резидентов» была уйма времени в процессе тестирования меня при вербовке (в том числе и в бессознательном состоянии). При этом исходил из главного момента — «незаконное вложение» могло таиться только на (или в) моём теле. Всё остальное — одежду, оружие, сувениры, — можно было снять или где-нибудь забыть-потерять. Я педантично ползал по себе кончиками пальцев и взглядом… и зацепился за двоящуюся каёмку грязи под расслоившимся ногтём левого мизинца. Потом отметил цвет этого ногтя, чуточку, почти неуловимо, отличающийся от остальных… Потом толщину… Когда отковырнул эту ногтевидную пластину, восхитился: ну до чего же мастерски сработано! Ещё бы, делалось под заказ… Остальное было несложно: пара ударов рукояткой ножа, и исковерканный «маячок» разучился слать куда-либо свои сигналы.

Конечно, всегда оставался шанс, что «жучками» во множестве напичкан мой организм ВНУТРИ, но… понадеюсь на русский «авось»?

Бледнолицые меня, «остригшего коготь» — не заметили.

Авось, и вправду миновала участь сия…

Объекты некоторое время топали по просеке, переговариваясь между собой. В упор не замеченный я следовал тенью справа, лишь иногда замирая за очередным сосновым стволом. Неспешный темп позволял мне попутно обдумывать подслушанное. Мусолить новые осколки рассыпанной мозаики и мучительно подыскивать им место в общей картине. Жаль, не было со мною моего Наставника, а значит, снова и снова приходилось советоваться лишь с самим собой.

«Так-так-так… Ну и что б ты, спец, делал на их месте? Выкладывай».

Антил, тот, который внутри меня, который весь из себя и постоянно вмешивается — оживился и начал загибать невидимые пальцы.

«Значи-ца та-ак. Они, как водится, ждали меня в условленном месте — факт. Стало быть, пока мои метания по-прежнему вписываются в их план. Та-а-ак-с… герр Оберст… думай о главном: какие цели может преследовать этот самый План? ИХ план…

Предположим три варианта: им требуется не что иное, как смерть моя; не нужно им это, ни в коем случае; и смерть нежелательна, но допускается.

Первый вариант… м-м-м… Нет. Категорически вычёркиваем! Он нелогичен, исходя из уже пережитого мной. Для чего подсылать целое стадо «эволюционеров», если можно пристрелить самолично при очередной договоренной встрече? Да и мысль о том, что им я милее всего в бездыханном состоянии, категорически не нравилась мне. Нет, вычёркиваем однозначно.

Дальше… Вариант второй — я прям-таки обязан быть живым. Тоже мимо… Иначе бы не подсылали о-очень серьёзных ребят — а ну-ка, вдруг кому из них повезёт… к тому же: «а ля гер ком а ля гер…», то есть на войне как на войне. А стало быть, вариант номер три. Так то, герр Оберст… Смерть допускается, но… не она главная фишка. Гораздо важнее что-то другое… Что?»

«Я-внутренний» завис. Пришлось немного изменить тематику вопросов.

«Кто они?.. „Резиденты“? А почему не психиатры? Или хуже того — их подопечные?.. Вот если вообще всё поставить с ног на голову… Допустим, это психи… Целая разветвлённая разведывательная структура, состоящая из одних сумасшедших! Свихнувшиеся от перегрузок ветераны спецслужб и армии, на пенсионные сбережения создавшие суперсекретный суперполигон для игри…»

«М-да… Алексей Алексеевич. У вас что ни версия, то и хреном на улицу. Если обсуждается такая версия, значит вы — именно ТАМ, и не случайно, а по прямому назначению. К чёрту психов! Ведут себя эти двое достаточно сдержанно и убедительно. Придётся вернуться к объяснимому… они — чьи-то вербовщики, заполучившие агента с конкретной целью, ведомой только им самим. Тогда непонятно — почему два на одного?»

«Чёрт! Стоп, Антил, хватит ворчать внутрь меня». Я чуть не прозевал — объекты наблюдения неожиданно нырнули в лесную чащу на противоположной стороне просеки. И дальше направились не вдоль кромки, а вглубь леса.

Пришлось выждать, пока они скроются в зарослях. Преодолев по-пластунски опасный открытый участок, я замер, опасаясь какого-нибудь хитрого манёвра с их стороны. Однако, судя по удаляющемуся шуму, «ребята» по-прежнему топали не таясь. Наверное, действительно спешили.

Осталось лишь выяснить — куда?

Если кто-то думает, что следить за кем-то, передвигаясь по густому лесу, не составляет особого труда — то он не просто дилетант; он — чистый лист, на котором нет даже черновых пометок.

После десяти минут подобного скрадывания я взмок, как после приличного марш-броска. Непросто это — скользить чуткой тенью на максимально разумном приближении к объектам. Но в качестве награды была обещана целая горсть смальты для моей мозаики…

И я её заработал.

Наслышан, древние говаривали: все пути ведут в Рим. Сегодняшним «Римом» оказалось довольно странное место. Неестественная пустошь прямо посередине леса, никоим образом не напоминавшая опушку. В первую очередь — размерами. Занимала она, приблизительно, метров пятьдесят в диаметре! И производила впечатление абсолютно безжизненной.

Но самое главное — была она явно рукотворной.

Плотные низкие кусты, как ни крути, располагались уж больно правильно — их скопления образовывали пунктирную окружность. Она заключала внутрь себя необычное нагромождение камней и зелени, которое скорее смахивало на гигантский плоский ДОТ, чем на деталь ландшафта.

Мои «отцы-командиры» остановились как раз перед этими «правильными» кустами, словно перед забором. Судя по жестикуляции, они опять нашли общую тему для обсуждения. Вот только моим ушам (на таком-то расстоянии!) не перепало ни полслова. Увы.

Пришлось смириться. Сейчас и визуальной информации хватало с головой!

Уже заметно смеркалось. Краски поблёкли и готовились слиться воедино, образовав то ли два цвета, то ли две категории: светлое и тёмное. Вечер наползал неотвратимо, как осознание — «того, что было, уже не вернуть»…

Между тем, мои странные «заказчики» перестали совещаться. Фэсх Оэн махнул рукой, видимо, на какую-то неприемлемую для него реплику Тэфту Оллу и вытащил из нагрудного кармана что-то вроде пульта. Принялся производить с ним неведомые мне манипуляции. После чего оба, как по команде, шагнули в проход между кустов и…

ИСЧЕЗЛИ!

В буквальном смысле этого слова. Вот они были, и вот их — нет.

«Ни хрена себе!..»

Больше каких-либо внятно формулируемых мыслей у меня не возникло. Лишь смутные вопросы, больше смахивающие на недоумённые восклицания. Но…

Мне показалось, что в последний момент, за миг до начала их движения, воздух над кустами уколол мой взгляд чуть заметными искорками. А может, это просто заплясали звёздочки в глазах, высекаемые взбесившимся пульсом…

Впечатление было такое, что они преодолели невидимую пленку, исчезнув быстро, но всё-таки, не мгновенно. По мере поступательного движения. Словно бы вошли в гигантский мыльный пузырь, впитавший их до прозрачности.

На пустоши по-прежнему ничего не происходило. И даже не навевало мыслей о том, что здесь вообще может что-либо происходить. И если бы я не видел произошедшее собственными глазами…

«КАК это возможно?! Ну, что скажешь, Антил?»

Тот откликнулся незамедлительно.

«А что я?.. Я сам офигел».

«Ну-у… а как тебе такая версия. Вокруг, сплошь да рядом, творится что-то несуразное — надеюсь хоть этого ты отрицать не будешь? — и творится в основном с тем, что условно зовётся „течением времени“. Будто стёрты все рамки между былым и настоящим. Типические представители прошлого разгуливают в привычном мне нынешнем, как у себя дома… То ли космические законы обветшали, то ли кто-то их попросту нарушает, не заботясь об ответственности перед матерью-природой. Так вот. Как тебе мысль: перед тобой не „резиденты“ непонятной могущественной конторы, не психи, и даже не инопланетяне, коварные чужаки… а… люди из будущего Земли. Потомки! Что-что?! Еле сдержался, чтобы не нахамить? А ты вспомни подслушанный разговор… Все эти „каналы сферы“… „главный мнемоэкран Локоса“… что за хрень такая? Или же „Инч Шуфс Инч Второй“. Имечко ещё то!.. А трюки с непонятными объектами и исчезновениями? Если бы смотрел фантастический фильм, не задумываясь сказал бы, что это — ПРОХОД. И успокоился бы, словно это словечко всё ставит на свои положенные места. Этакий терминал времени… А вот в реальной жизни — хочется конкретности и объяснимости».

«Хочется — получи! Терминал — он и есть терминал. Настоящий. Реальней не бывает!»

«Да погоди ты! Они убрались, так меня и не дождавшись. Что из этого следует? Что на мне поставлен крест, со всеми вытекающими отсюда последствиями? Отработанный материал, мол, маршрут не преодолел, экзамен на выживаемость провалил, из списков вычеркнут… Фэсх Оэн, так кажется, его… помнится, сказал: „Что-то случилось. Сигнала нет по-прежнему“. Сигнала! Это объясняет их осведомлённость на мой счёт — „маячок-стукачок“. Мужичок с ноготок! Вернее, мужичок в ноготке».

«Ну и?.. Гордишься своей находкой?! Ну, обезвредил ты следящее устройство. Что хотел — узнал. Сорвался с крючка, молодец. Завалил проверку, к серьёзной службе не годен… А дальше-то что? А дальше — вариантов пруд пруди. И что прикажешь делать? Неужто ты всерьёз веришь, что единственный поводок, на котором тебя держат, это демонстративный стукач на ногте?»

Ответ родился тут же. Кровь прихлынула, норовя выйти из «берегов-вен».

«Увольняюсь по собственному желанию!

Всё! Баста. Не нужно благодарностей за службу, а тем паче — сожалений. Ну что вы, господа — какое выходное пособие?! Ради бога… Наверняка ведь в уставе вашего предприятия, одним из главных условий сотрудничества, значится: «Вход — рубль, выход — два». Вот и простите мне эти два рубля. Всё равно ведь на мне не разбогатеешь. Да и проблем будет меньше».

Я остался удовлетворён внутренним монологом. Представил их бледнокожие вытянувшиеся физиономии. Улыбнулся и смачно сплюнул. Всё! У-ВОЛЬ-НЯ-ЮСЬ… Извините, что без скандала.

Антил довольно потянулся внутри меня.

«Вот и лады. Для себя ты всё решил. Но это внутреннее действие. А что делать вовне? Как передвигаться и чем заниматься в этой непонятно кем наваленной куче дерьма? Кто оплатит моральные убытки от неудавшейся экскурсии? Ну конечно же, гиды! Вернее, ГАДЫ».

Я бесцеремонно согнал его с уютного лежбища.

«Какие моральные убытки?! Сначала нужно элементарно выжить! Сказано ведь: „Зная, кто твой враг — ты уже наполовину победил“… Вот, теперь знаем. Осталось выведать его истинные планы относительно тебя. А этого можно добиться либо принуждением, либо наблюдением. Однако, не время ещё брать „языка“. Не время, дружище… и оставь свои чувства… Пока что будем делать вид, что…»

Используемая моими «резидентами» система контроля основывалась на неукоснительном следовании заданному курсу. Если излагать без эмоций, то главным заданием был поход сквозь пространство, наложенное на время.

Материальные точки, указанные заранее, были неотделимы от точно так же указанных временных координат. В этом-то и заключалась главная сложность маршрута: не просто пройти враждебную местность, а суметь пересечь её в указанный срок! Несмотря ни на что.

Они проверяли меня. Проверяли, смогу ли я увязать в единый узел три фактора: Пространство, Время и Обстоятельства. И поставить на этот «узел» свою ногу победителя. И подтверждать это было необходимо раз за разом, в каждой контрольной точке! Невыход в любую из «точек» в чётко обозначенный временной коридор — означал не только срыв одного из заданий, но и смывание буковок в слове «профессионал». И всё-таки…

«И всё-таки! — возбудился Антил. — Для чего-то же были заданы последовательно три контрольные точки? Не одна, а три… Наверняка для подстраховки, на тот случай, когда Обстоятельства окажутся сильнее жажды увязать воедино Пространство и Время. Иначе, в каждой контрольной точке просто называлась бы точка следующая… Это значит, что они тебя, герр Оберст, будут ждать в очередном узле Пространство-Время-Обстоятельства. Не поставили они на тебе крест. Ты ещё не списан. Несмотря даже на то, что сигнал исчез — ещё не списали… А не явишься на вторую вовремя — последовательно будут ждать в третьей. Хотя бы, чтобы убедиться окончательно, что ты провалил „миссию“. Вот и готовься к новому свиданию. И не забудь „маячок“ повесить на место. Тогда при встрече просто сойдёшь за „чайника“. То бишь — пользователя, не умеющего ничем пользоваться. В том числе и анонимным оборудованием. Прищемило, дескать, пальчики по дороге случайно, извиняюсь, не знал, не ведал…»

Очередным местом встречи с моими кураторами загодя была назначена точка 231–720. И если припомнить все пройденные контрольные отметки — там меня, наверняка, ждала очередная «подлянка» в виде нехороших парней, знать бы из какого века… Ну что ж. «Нас не нужно жалеть, ведь и мы никого не жалели. Мы пред нашим комбатом, как пред Господом Богом, чисты…» Чёрт, прицепилась эта древняя песенка! Хорошо хоть, я давно научился напевать мысленно. Не хватало ещё изображать бравого вояку. «С места! С песней! Шаго-о-ом!..»

Подождал я ещё минут двадцать, чтобы сумеречный воздух сгустился в нечто непроглядное, и осторожно пополз в направлении «правильных» кустов. И даже облюбовал самый узкий проход между двумя соседними «живыми кучами листьев». Оставалось только шмыгнуть в него ящеркой. Что я и сде…

«ЧТО ТАКОЕ?!»

Я в буквальном смысле — со всего размашистого движения! — «ударил лицом в грязь». Пусть в незримую, вертикально расположенную, но… «ГРЯЗЬ»! Словно все пауки этого леса сползлись и расстарались — изготовили сверхпрочную паутину. Только не для охоты — для обороны. Нет, даже не так. Никакой зримой либо сколько-нибудь ощутимо материальной преграды не было — имелся только непонятно ведущий себя воздух! Он мгновенно густел, препятствуя любому движению внутрь поляны. И всё же этого мгновения хватало, чтобы остановить живое существо, не поранив его.

«Силовое поле»?! То самое, пресловутое, которое ничтоже сумняшеся, этак небрежно вводят в повествование сценаристы космических сериалов и прочие фантасты…

На самом деле — это ж уму непредставимо, сколько потребно энергии, чтобы вот так, прямо в воздухе, сотворить…

Ясное дело, я никогда не сталкивался с таким фантастическим способом защиты. Иногда, конечно, читал о подобном, видел в фильмах… Да, иной ассоциации у меня не возникло. «Силовое поле»!

«А может, всё-таки пресловутые „инопланетники“?! ЧУЖИЕ. Самые что ни на есть…»

Я осторожно отполз на пару метров назад. Попробовал осмыслить невероятную ситуацию и не смог придумать ничего лучшего, как двинуться по окружности, периодически пытаясь нащупать брешь в незримой защите.

Увы! «Паучье гнездо» было оплетено на совесть — плотный взбунтовавшийся воздух пресекал любое движение. Дождавшись темноты, я встал в полный рост, но — прыгай не прыгай! — защита была сделана не в виде забора. Скорее — колпак. И там, под ним, хранились ответы на все мои вопросы. Но, кроме ответов, там могло находиться сколько угодно хранителей тайн. Хм, наверняка, все как один — бледнокожие… А значит, нечего пороть горячку. Пока есть немного времени, отпущенного до моего «невыхода» в точку «Энд», — срочно назад, в Забродье.

Без полной экипировки нечего и думать о выполнимости замысла. К тому же, и союзничков поискать не мешало бы. Хотя бы Крома с его недоделанными сапиенсами! Почему нет? Отвлекающую возню с уханьем мохнатые парни могут запросто обеспечить. А там уж и мы, познавшие прелесть процесса бритья…

«Что скажешь, Антил?»

«С недоделанными поведёшься…»

«Так. Пожалуйста, отключите второй микрофон!»

Обойдёмся без советчиков. Вернее, анти-советчиков.

«Нет, интересно всё же, ДЛЯ ЧЕГО, с какой целью они проверяют способность эффективно бороться со Временем, Пространством и Обстоятельствами? — успел вставить мой внутренний голос. — Какое же истинное задание у них припасено для тех, кто окажется способен?..»

Я предпочёл не продолжать дискуссию. С проблемами лучше всего расправляться по мере их поступления, не то можно запросто впасть в отчаяние, исполниться необоримым ощущением тщетности всех усилий и… утратить пресловутую способность бороться. Сойти с Пути Воина.

«Уж чего-чего, а этого я себе не позволю.

Не дождутся!»

Глава пятнадцатая
Украденная победа

Хасанбек лежал на спине, разметав в стороны руки.

Неспешный ветер бродил вокруг да около него, как верный стреноженный конь. Аккуратно шевелил незримыми губами траву. Перебирал её, приглаживал и вновь лохматил. Жужжали свои непонятные нудные песни насекомые. Изредка доносилась прерывистая песнь жаворонка.

Плыли над темником облака.

Сползали по течению неба.

Он лежал неподвижно, не в силах пошевелить ни рукой, ни ногой. Тело не ощущалось. Не было даже возможности приподнять голову или скосить глаза, чтобы хоть краешком увидеть страшную рану, уложившую его среди прочих на поле битвы.

Битва!.. Он вспомнил.

Безумная сеча, которая оборвалась за несколько мгновений до победы.

ИХ победы!

…Оставался последний натиск, и уже не было никаких сомнений, что халанкха развалится на бесформенные кусочки, объятые паникой, как всепожирающим пламенем. И в это время там, на Небесах, кто-то принялся гасить один за другим гигантские факелы. Выпустил на свободу всепожирающую тьму. Словно умышленно прервал жестокую игру неразумных детишек.

Великий Хан сказал вчера: «Ничего, завтра утром мы нанесём этот последний удар, и речка изменит своё русло из-за груды порубленных тел. Завтра…»

Когда встало солнце — его первые робкие лучи ощупали окровавленное поле. Пугающие в своей неподвижности, вповалку лежали вчерашние враги. Изрубленные, исколотые, измождённые смертельными забавами. Ложбина и русло речки были завалены трупами воинов и тушами лошадей. Набирающие силу солнечные лучи скользили по доспехам и шлемам, которым уже некого было защищать, высекали на них тусклые блики.

А когда лучи ощупали всю округу и вспыхнули увереннее, до монголов дошло: враг исчез! Построившиеся ещё до рассвета в ударные колонны, гвардейцы пожирали взглядами многострадальное поле и… не находили пищи для своей боевой ярости.

Нападать им было просто не на кого!

На поле боя не осталось ни одного живого врага! Только трупы.

УКРАЛИ ПОБЕДУ!!!

Внутри Хасанбека всё кричало. Кто?! Кто смог укрыть такое огромное количество измотанных, почти побеждённых вражеских воинов? Бесшумно! Незаметно для ночных монгольских постов. Словно разверзлась земля, и скрылись в неё остатки недобитого войска… Нет, не могли воины противника так организованно отступить с поля боя. О том же говорили и пущенные по следу разведывательные чамбулы. Никаких следов отступления не было обнаружено!

Неприятель не сбежал.

Просто-напросто растворился…

Небо! Только Небо могло ТАК украсть у них заслуженную победу! Не иначе — коварные чужие боги, не сумев одолеть Сульдэ в честном бою, тайком, под покровом ночи, спасли вражеских воинов.

Хасанбек в который раз зашептал заветные слова. Призывая Сульдэ в свидетели, он, военачальник монголов, сделал всё что мог, и не в его власти было заставить солнце светить хоть немножко дольше. О себе темник не просил — уже ничего нельзя было изменить… Поздно!

Он не боялся боли и нескончаемых мучений. Тем более, что онемевшее тело уже не чувствовало никакой боли. Его страшила лишь будущая неподвижность под неотвратимым взглядом небес. Лежать, терзаясь мыслями: «Заберут ли с собой? Позовут ли в Небесное воинство? И как долго будут наблюдать за его мучениями?»

Он смотрел вверх остановившимся взглядом и почти ничего уже не различал. Только серо-голубую дымку. И облака. Облака. Облака…

Белоснежные всадники не держали строй. Напротив, наступали на окоём сплошной лавой.

Сливались в единое Белое. И только крупная точка выделялась на белом фоне — величавый орёл не спеша парил кругами над ним. Опять над ним! Разве орлы подались в стервятники?!

…Как часто он представлял, что лежит на поле боя смертельно израненный и смотрит в небо. Было что-то зловещее в этом повторяющемся навязчивом видении! Кто быстрее спустится с заоблачных высот — белый трубач Облачной Орды или чёрный стервятник с измазанным падалью клювом? Кого первым выхватит его угасающий взор?

Вот и опять — зрелище было до того ярким, что, казалось, ещё немного, и он услышит шелест приближающихся крыльев. Вот только какого цвета?! Белого или чёрного…

Сиюминутное состояние! Сбылось?

Только дай волю чувствам. Только прислушайся к жалобам истомлённого тела! Хватит!

Долой эти бредни! Не может военная неудача вышибить из седла лучшего полководца Орды. Он ещё настигнет этих беглецов, и кони копытами разнесут их кишки по бескрайней степи…

Хасанбек свистнул, и верный конь, пасшийся неподалёку, заржал и зарысил к нему. Подбежав к лежавшему хозяину, принялся толкать его мордой, норовя облизнуть.

Как же он уста-ал! Смертельно. Но напрасно Смерть крутит над своей головою аркан, намереваясь захлестнуть Хасанбеку шею. Не время, костлявая, отдохни! Не дождёшься! Стоило только упасть в дурманящую траву — навалилась, сковала железом ноги-руки… будто и не жилец уже.

Земля притягивала к себе, словно и не собиралась отпускать. Хасанбек сделал усилие над собой и с трудом приподнял сначала голову, потом спину. В висках кольнуло. Несмотря на боль, всё-таки сумел встать… Размял затекшие ноги. Встряхнул руками. Поймал поводья взнузданного коня.

И… ухитрился молодецки взлететь в седло.

Конь только и ждал этого — тут же затрусил к расположению первой тысячи.

…Хасанбек обмер. К ним размашистой рысью приближался огромный отряд всадников — все сплошь на серых конях. Каждый в поводу вёл ещё по одной подвершной лошади, и тоже серого цвета. Если бы это было ДО Облачных Врат, темник с уверенностью сказал бы, что к ним приближается одна из тысяч Серого тумена. Та, что осталась где-то там, за лиловыми горами под стенами Чжунсиня, или же покинула уже непокорную страну Си Ся, возвращаясь домой.

То, что это были монголы, он понял с первого взгляда. Но откуда они здесь взялись?!

Когда всадники преодолели половину пути и спустились с косогора в низину, Хасанбек узнал одного из троицы воинов, скакавших далеко впереди. Гулда! Нукер из первой тысячи Серого тумена, один из лучших следопытов Орды. Значит, действительно, вслед за Чёрным сюда пожаловал Серый тумен?!

Это было настолько же радостно, насколько необъяснимо!

Когда всем стало ясно, КТО к ним пожаловал — гвардейцы радостно зашумели, приветствуя нежданное подкрепление. А пуще всех радовался следопыт Хутуг-анда, земляк Гулды. Ещё бы! Разве чаяли свидеться боевые побратимы?! Радость Гулды была не меньшей. Он ведь счёл земляка погибшим, найдя наполовину затоптанный копытами амулет, когда разыскивал следы ушедшего Чёрного тумена.

Спасибо, о благосклонный и щедрый Сульдэ! За покровительство, за помощь!

Тысячник Торокбей, предводитель подоспевшего подкрепления, рассказывал Повелителю и нойону Чёрного тумена, как явились к сыну Чингисхана посланники Неба и запросили войска для отца. И с радостью отправил наследник подмогу.

А кроме того, вместе с отборными воинами, направил он большой обоз со всем необходимым. Было здесь и походное снаряжение, и запасное оружие, и разнообразный лагерный скарб. Причём всё самое лучшее — привезли они даже, наряду с обычными войлочными юртами и полотняными шатрами, большой шёлковый шатёр жёлтого цвета, некогда отбитый Великим Ханом у самого китайского императора.

Новоприбывшие поведали кэкэритэн Чёрного тумена, что земные монголы продолжают победоносное завоевание мира — в точности повторяя подвиги ушедшей в Небо ханской гвардии.

…А в необозримой вышине над ними, соскальзывая с нисходящих воздушных потоков и вновь воспаряя ввысь, описывала большие круги крупная птица. Умелое лавирование среди разнонаправленных и разномастных потоков позволяло ей снова и снова возвращаться к исходной точке. Словно она упорно старалась находиться именно в данной точке. Цепко выхватывая своим орлиным взором всё, что творилось внизу, на поле битвы.

Хасанбек, в свою очередь, также, запрокинув голову, смотрел на этого странного орла. И вдруг, с досадой подумал: «Да что, этот кусочек неба — вкусным пропитали? Повадился крылатый висеть над головами…»

Жаль, не было у темника орлиного зрения! Иначе ещё больше замыслился бы Хасанбек, доведись ему рассмотреть навязчивую птицу. В оба глаза цепко следил орёл вовсе не за возможной добычей, а за передвижениями монголов. Вот только были эти глаза неподвижными. И что уже совсем насторожило бы темника — были эти глаза блестящими, словно драгоценные камни.

НЕ ЖИВЫМИ.

Хотя двигались шустро, совсем как настоящие.

Глава шестнадцатая
Космополиты без родины

— Смотреть в глаза! Отвечать!

Не лампа, а целый прожектор, как в фильмах о плохих гестаповских следователях, буравил мои зрачки. Я чувствовал тугой сноп света, плавящий лицо. До одури хотелось, но не было никакой возможности смахнуть пот.

Руки и ноги были зафиксированы. К телу в нескольких местах прикреплены датчики.

— Отвечать! Не думать!

Голос был лающим и неприятным. И ещё один — бесцветный, безакцентный. Словно выхолощенная фонограмма. Лица сквозь прокуренные облака почти не просматривались. Эти двое были незримы, но, тем не менее, вели себя так, что их легко было домыслить. Я представлял их, как карикатурных богов.

И что-то отвечал.

Их это не удовлетворяло. Им не нужно было «что-то». Они жаждали конкретики.

Ну что ж… Разомнёмся. Это не было психологическим тренингом и не было занятием по допросу пленных. Всё было намного реальней.

— Фамилия, имя, отчество?

— Дымов Алексей Алексеевич.

— Национальность?

— Славянин… восточный.

Секундная заминка.

— Национальность!

— Русский.

— Возраст?

— Тридцать девять лет.

— Точная дата рождения?

— Двадцать девятое февраля двухтысячного года.

— Сегодняшняя дата?

— Двадцать четвёртое августа две тысячи сорок второго года.

— Возраст!!!

— Хрен с вами… Сорок два года.

— Звание, должность?

— Подполковник российской армии, командир подразделения специального назначения «Эпсилон».

— Круг решаемых вами задач?

— Сложение… Вычитание… Деление… Умножение… А из дополнительного списка…

— Хватит!!!

Из накуренного марева возникло напряжённое, бледное до голубизны лицо. Приблизилось.

— Повторяю. Круг решаемых вами задач?

— Повторяю. Сложение… чужих присвоенных полномочий. Вычитание… из списка зажившихся на этом свете. Деление… на наших и ваших. Умножение… проблем противникам режима. А из дополнительного списка — Отмена всех законов, кроме законов физики… Пересмотр чужой анатомии… Извлечение квадратного…

— Молчать!!!

Я усмехнулся.

— Так вы определитесь… молчать или отвечать. И выключите своё долбаное солнце.

…Это было уже давно.

Правда, не настолько, чтобы попасть в учебники истории.

Они мусолили меня долго. Даже слишком долго для профессионалов. Возились, как два неполноценных кота с обнаглевшей мышью. Младой, ещё не усвоивший — с какой стороны следует начинать кусать эту самую мышь. И старый, обожравшийся на всю оставшуюся жизнь, проевший всё, даже зубы.

Откуда они взялись? Ну-у-у…

Слишком банально. Не было ни летающих тарелок, ни сияющих порталов времени, ни белой горячки… Хотя, последняя, подозреваю, вполне могла со временем меня и посетить, но не в связи с ними.

Откуда взялись, откуда взялись… Кому скажи, никто ж не поверит! Из-за соседнего столика.

Я тогда как раз ещё два пива заказал. Себе и… себе. Вернее — своему второму «я», которое ни в чём не хотело отставать от первого. Зря вы морщитесь. Между прочим — отработанная технология, когда единственный собеседник столько дней кряду — ты сам. Когда зациклился на том, чтобы разобраться в себе. А также — ответить на два самых главных и самых русских вопроса: «Кто виноват?» и «Что делать?».

Кто виноват, что боевой и всячески заслуженный командир суперкоманды «Эпсилон» остался без дела и без команды? И что, чёрт возьми, делать, если этого самого «дела» нет?!

Ну, с грехом пополам, а с первым вопросом я сладил быстро. Кто виноват? Да конечно же, эти суки… Далее у меня следовал обширный список. Причём — большинство «сук», как ни странно, были почему-то мужского рода. А вот со вторым вопросом я увяз, как любопытный нос в чужой заднице. Потому и не удивился, когда два типа из-за столика напротив подошли и спросили именно в тему:

— Ну, ЧТО будешь ДЕЛАТЬ?

— Щас… Так сразу и рассказал… — я неспешно отхлебнул пенный напиток и глазами поманил их к себе поближе.

Поставил на стол пивную кружку. Размял мокрые пальцы. Аккуратно сложил из них внушительную фигу. Пошевелил большим пальцем, устраивая его поудобнее. Наконец, решив, что конструкция приобрела товарный вид, решительно протянул её поближе к участливым физиономиям:

— Во-о-о!

— Хорошо. — Покладисто согласились они. — Расскажи постепенно…

Ох, знатоки людских душ… Что я им потом только ни рассказывал! Плёл и в лыко, и мелким бисером. Чего только ни пел. Как говорится — «песня исполняется под гитарочку да под бутылочку»… И дело вовсе не в длинном языке. И не в слое пива на нём. В тот момент мне было абсолютно всё равно, кому изливать душу.

На-пле-вать! А что касательно государственной, военной, семейной и всех иных видов тайн…

Не говорите мне об этом государстве! Оно перестало для меня существовать, когда вытерло ноги о ещё не остывшие тела моих ребят, боевых побратимов, когда плюнуло мне в лицо, когда вычеркнуло из всех списков и повесило клеймо «изгоя», когда…

Семьи как дела всей жизни и друзей у меня на тот момент уже тоже не было.

Да и относительно военной тайны — мимо. Война была основной формой моей жизнедеятельности, и тут уж никаких тайн для меня просто не существовало. А делать тайну из своих знаний — просто надоело.

Я безошибочно чувствовал, что эти двое возникли передо мной не случайно. И уж коль пошли на открытый контакт в людном месте — устранять меня пока никто не собирался. Значит, будут вербовать. Как ни странно, но меня это полностью устраивало. Причём без разницы, на кого они работали — на небеса или на преисподнюю. Мне позарез требовалось Дело! Чтобы забыть, вытрясти, выбить из головы прошлое. Чтобы чем-то забить трубный глас настоящего. И чтобы не думать о будущем.

Алкоголь не был моим настоящим кайфом. Ныне и присно — только адреналин!

«Сладкая парочка» старательно внимала моим россказням о стерве-жене, о неблагодарных детях, о дерьмовом разбавленном пиве. Тот, что моложе, время от времени что-то помечал в блокноте, изображая из себя журналиста. Был он невысок, нормально сложён; если и тяготел к полноте, то самую малость. Лицо его относилось к категории «никаких». О подобных говорят: «получил на службе… на постоянное ношение… вместе с табельным оружием». Типичный «человек толпы». Блёклые глаза. Редкие брови. Рот похож на прорезь с запёкшимися краями в виде губ. Всё это дополняли тёмные волосы, составившие причёску «а-ля миллионный посетитель».

Его напарник был старше лет на десять, чуть выше меня ростом и заметно худее. Большая плешь на голове, тёмные с проседью волосы вокруг неё. И внимательные цепкие глаза профессионала.

Одеты они были в одинаковые чёрные костюмы. Классчиеские. В помещении второсортного пивбара эти костюмы выделялись, как рыцарские доспехи. Оставалось только напялить тёмные очки и… Даже завсегдатаю Семёнычу, по традиции уснувшему в салате, наверное, приснился бы сон о шпионах. Мне же они почему-то напомнили парочку юмористов, которые блистали на эстраде давным-давно, лет сто назад. Звались они, помнится, довольно странно: Штепсель и Тарапунька. Мои же собеседники до этого светлого образа не дотягивали. Пришлось упростить их имидж и имена.

Штобсель и Тара из-под Пуньки.

Это было давно…

Все эти куски я мучительно вытаскивал из цепких лап сопротивляющейся памяти. А что мне оставалось? Ну не любоваться же пейзажами по сторонам. Или восхищаться непреклонностью линии горизонта и её врожденной способностью соблюдать дистанцию… Я шёл, вернее пробирался назад — к незабвенной деревне Забродье. И это была не блажь русофила — ещё разок увидеть родной пейзаж «а ля рюс». Всё было гораздо прозаичнее.

Мне нужен был сарай Митрича. Причём не весь, а тот маленький закуток, где я тщательно упрятал свой переносной арсенал. Оставил до поры до времени. Всё то, без чего бессмысленно даже пытаться захватить не знамо куда уводящий терминал, в котором исчезли мои «резиденты». А захватывать придётся, куда денешься. Там, похоже, единственный настоящий ВЫХОД из всего этого паскудства.

Рейд в обратную сторону. По тылам при отсутствии фронта.

Не скажу, что это намного проще, чем идти по азимуту. Единственное утешение — теперь я уже практически никуда не спешил. Я был готов потратить сколько угодно драгоценного времени, лишь бы незаметно добраться до тайника. По моим подсчетам — от того места, где я обнаружил терминал, до Забродья было не менее тридцати-тридцати пяти километров. Не так уж и много, если не принимать в расчёт способ передвижения и степень маскировки. Моя степень и мой способ определялись словами: «крадущаяся тень».

Впрочем, я шёл-таки по азимуту, но с точностью до наоборот. Разве что, на всякий случай, обошёл стороной неприветливый склон начинающихся гор, где мне довелось не так давно общаться со своими натуральными предками. Конечно, мне хотелось верить, что я расстался с Кромом-вождём по-дружески и что могу надеяться на его помощь, но… проверять это предположение без нужды вовсе не хотелось. Бережёного бог бережёт.

Ещё некоторое время я двигался по инерции.

Органы чувств по-прежнему оставались на боевом посту и, как вышколенные служаки, не отвлекали меня по пустякам, не мешали заниматься главным. А главным, безусловно, было — ДУМАТЬ. Ох, и много же всякого разного свалилось на меня за последние дни! Хоть фасовщика нанимай — мысли сортировать и раскладывать.

Самую опасную часть пути — участок открытой степи — я преодолел, как и положено, ночью. И, воистину, не напрасно!

Сначала, в самый плотный отрезок темноты, когда ночь сплошь состоит из непроглядного чёрного цвета, я чуть было не наскочил на конный разъезд. Меня спасла реакция. Выяснять принадлежность верховых разведчиков мне даже не пришло в голову. После первых же свистнувших стрел я рухнул, где стоял, и тут же неслышно пополз в сторону. Мне было всё равно, кто это был — монголы, половцы, будённовцы или озверевшие цыгане. Угнетало одно — они не колеблясь стреляли на звук! Едва уловили чуть слышимое приближение шагов — и без предупреждения влупили…

Выждав, пока гортанные голоса и мягкие шлепки копыт удалились в сторону, а потом и вовсе рассеялись по степи, я медленно поднялся и продолжил свой путь. Разве что — уменьшив скорость и удвоив бдительность.

Во второй раз я их увидел первым. Благо, ночь уже выдохлась. Стала мазать небеса серым цветом. Чёрные фигурки на фоне светлеющего неба кольнули мои напряжённые глаза, как иголочки.

Всадники! Очень много всадников!

Я опять рухнул в траву, вдыхая её терпкий аромат. Впитывая всем телом росу и гулкие пульсирующие удары сотен копыт. Впитывая расходящиеся во все стороны волны незримой энергии, несущие агрессию и смерть.

Должно быть, я притаился надёжно. До того основательно, что вскоре забылся недолгим чутким сном, из которого вывел меня резкий свист и заливистый хохот, последовавший за ним. Сердце заполошно рвануло прочь, как жаворонок из-под самых ног бредущей напролом беды. Рвануло, да не смогло взлететь… Ударилось в грудную клетку. Дёрнулось, разливая боль и тревогу по всему телу.

Ночная птица?! Плач лисы?!

Мой затравленный взгляд метался поверх трав, серебрившихся от капелек росы. Степь была безжизненна и недвижима. Метрах в пятистах, прямо по курсу, темнела прерывистая линия деревьев. Кочевники, м-мать их за ногу, должно быть, давно растворились, как и не было их.

Я поднялся и осмотрелся по сторонам. Потянулся. Хрустнул суставами.

Светало.

Опять кто-то неловкий разлил из гигантского ковша серо-белёсое варево, напоминающее молоко, перемешанное с пылью. Именно в этом молочном сюрреализме я задумчиво брёл в никуда, как плохо выписанный персонаж. Беззвучно. И бездумно.

Наконец негостеприимная степь закончилась. Стали попадаться редкие кустарники. Их становилось всё больше. Потом пошли отдельно стоявшие деревья. Группы деревьев. Бесплотной тенью я вошёл в первую цепь невесть куда наступавших стволов. Их силуэты и в самом деле чертовски напоминали передовую линию солдат; особенно — бросавшимися в глаза пробелами, на месте которых топорщились огрызки пней, да поваленными там и сям стволами, словно сражёнными на бегу вражеским огнём.

Я брёл натуральной сомнамбулой, пока…

Пока не наткнулся на кряжистый ствол разлапистой сосны. За нею и ей подобными начинался смешанный лес.

Стоп!

Память всполошилась, заскреблась пульсом в висках. Я уже видел это дерево! Более того — показалось, я даже сидел на его ветвях. Если не ошибаюсь, то именно с этой сосны я рассматривал окрестности деревни, подвернувшейся как нельзя кстати. Но… Прежде чем уткнуться в знакомый ствол, я должен был, по логике, проследовать сквозь невзрачную деревеньку Забродье — предмет моих поисков. И где же она?! Где вожделенный сарай с тайником?

«Бред! — осадил я распоясавшуюся память. — Так начнёшь на каждое дерево кидаться, как дятел-маньяк… Хотя…»

Сосна действительно была очень знакома. Та самая, чёрт побери, сосна!

Однако вокруг неё всё выглядело совершенно не так. Чего-то не хватало! Чего-то главного…

Смешанный лес, у которого большой кусок отвоевала степь. Вогнутый дуговидный участок, усеянный пнями срубленных деревьев.

Пни!

Именно здесь огороды наступали на окраину леса. Именно здесь я впервые увидел Митрича!

И это был именно тот нужный штрих, заставивший ожить всю картину, да ещё и давший ей название.

Я отчётливо понял — это была именно ТА местность. Именно здесь располагалась вожделенная деревня Забродье! Всё сходилось!

И в то же время — ничего не получалось. Полная фигня! Деревня на этом, единственно отведённом для неё месте — ОТСУТСТВОВАЛА! Ушла под землю, в самоволку, в тираж, с молотка — нужное подчеркнуть… Похоже, у меня вот-вот должна была начаться истерика. Я не стал себя щипать, чтобы поверить в реальность этой чертовщины. Я просто шарахнул кулаком в грудь… Бо-ольно! Как ни странно, это меня немного успокоило.

Я бестолково водил взглядом из стороны в сторону, чтобы ещё и ещё раз убедиться: ДЕРЕВНЯ ИСЧЕЗЛА.

Однако, долго находиться в ступоре мне не дали.

Хруст сломанной ветки!

Я ожидал увидеть кого угодно… Метнувшись пятнистой молнией за кряжистый сосновый ствол, замер. Рука бесшумно поползла по комбинезону, нащупала рукоятку метательного ножа.

По перелеску, осторожно ступая, кто-то приближался ко мне. Я прикинул по звуку, в каком месте неизвестный выйдет на открытое пространство, и отвёл для броска руку. Зачем оттягивать… СВОИ ЗДЕСЬ НЕ ХОДЯТ! Их здесь попросту не может быть, по определению.

Фигура появилась в ожидаемом месте через ожидаемое время. Ну, с богом! Целясь в белое пятно лица, я начал смертоносное движение кисти. И вдруг! Всполошённое подсознание дало мгновенный импульс: ОТБОЙ!

Я не верил своим глазам. Передо мною стоял… Щуплый мужичок с кривой сучковатой палкой в руке.

Митрич?! Не может быть! Второе пришествие мессии, блин…

Я продублировал свои мысли вслух. Громко. Чтобы скрыть растерянность.

— Митрич!!! Сколько лет, сколько зим!

Подавленный, перепуганный человечек, в котором я вовремя опознал знакомого крестьянина — вздрогнул всем телом и обмяк. Палка с шелестом упала в траву.

Я вышел из-за ствола. Ожившее грязно-зелёное пятно.

— Ну что, дядя? Опять приличного человека за лешего принял?

Вместо ответа Митрич затравленно уставился на меня. Перекрестился слабеющей рукой. И осел, глядя снизу вверх, как на икону. С его глазах страх отчаянно боролся с радостью.

— Эге-гей, дядя! Как слышишь меня? Приём! — потряс я его за плечо.

Радость победила страх, растянула губы в осторожной улыбке.

— На-аши… — скорее выдохнул, чем сказал Митрич. — Партиза-аны…

— Ваши-ваши, — невесело усмехнулся я. — Признал… Ты мне лучше вот что скажи, куда ты родимую деревню дел? Растащил, как муравей по брёвнышку? Или оптом французам продал?

— Да ты чё?! — округлил глаза Митрич. — Нешто такое возможно? Я тут малёхо рассудком не тронулся! До сих пор в толк не возьму… как это… понимашь… Хрень какая-то… я ж как увидал…

Его лицо задёргалось. Скривилось. Глаза предательски увлажнились — вот-вот задождит.

— Стоп, славяне! — Я подал ему руку, помог подняться. — Рыдать не будем. Будем рассказывать… Давай, батя, по порядку.

Однако по порядку — не получалось. Митрич то божился, то, забывшись, чертыхался. Нёс совершенную околесицу. И всё же минут через двадцать, прокашлявшись от пары глотков поднесённого мною спирта, подсушив слякоть на лице дымом дарованной сигареты, постепенно пришёл в кондицию рассказчика. И поведал о своих мытарствах. По всему выходило, что были мы в равном положении. Ни он, ни я процесс исчезновения деревни не видели. И он, и я лишились многого. Митрич потерял кров и всё нажитое, не говоря уже про родственников и односельчан. Я же лишился своего арсенала, что в моём положении на весах судьбы весило никак не меньше.

Вот это я прокололся, так прокололся… Но кто ж мог знать, что без вести способны пропадать не только люди, но и местности?!

Постепенно речь Митрича стала более связной, в ней кристалликами проступила информация о случившемся. Но эмоции всё же раз за разом захлёстывали его, и он начинал взывать. В основном — ко мне…

— Лексей, ну ты помнишь свои слова? Помнишь? Ты ж сказал, что воды вокруг деревни вовсе не видел… Я ещё серчал, как это, мол, ежели вся округа — сплошь речка! Ты потом ушёл, а я… Да нет, думаю, чем партизан не шутит… Одним словом, подался я за околицу. Проверить…

Никакой речки, якобы огибавшей ранее деревню с трёх сторон, а тем паче многочисленных потайных бродов, он не отыскал. Это повергло крестьянина в самый настоящий ступор… Некоторое время очумело пошатавшись по окрестностям, оказавшимися разительно отличающимися от привычных с детства, Митрич вернулся назад. И вот тут-то — увиденное смяло его окончательно.

Забродье — его родимая деревня! — исчезло. Вместе с домами, заборами, огородами и тремя улицами. Вместе с родной семьёй, односельчанами, живностью. Наконец, вместе с французами, их лошадьми и обозами. Пропала! Причём, именно за ту пару часов, что он потратил на поиски речки.

Объяснить этот убийственный факт его мозг был не в состоянии, да и предложить хоть одну версию — как сие могло случиться? — не смог. Данное прикосновение к Неведомому леденило кровь и вселило безотчётный панический страх в нутро Митрича, и без того-то не отличавшегося приступами героизма. Правда, сейчас, по мере успокоения и осознания непоправимой утраты, в него вошла пустота. А в глазах поселилась тоска, смешанная со страхом и ожиданием непременной беды.

Слова кончились.

Утешать его не хотелось.

Себя — тем более.

Мы, не сговариваясь, молча сели в пышную траву. Устало привалились спинами друг к другу.

На моих губах блуждала непонятная улыбка. Зубы теребили кончик какой-то травинки. А глаза уныло уставились на всё ту же сосну, словно фотографируя её на память… Хотя бы её.

Что происходило с физиономией Митрича, мне было неведомо. Могу ручаться лишь за то, что самая хлипкая мышца его спины, ниже левой лопатки, противно дёргалась; остальные, напротив, закаменели.

Неспешный ветерок лениво копался в наших волосах, наверняка задавшись целью отыскать хоть какое-то подобие мыслей. Безрезультатно.

Вместо мыслей толпились одни обрывочные воспоминания. О пройденном пути. О невесть куда канувшей деревне Забродье… Правда, потом одна мыслишка всё же прихромала. Такая же неказистая и суетливая, как и мой собеседник.

«А что теперь с Митричем прикажете делать, барин?»

Решение, напротив, было величавым и неспешным. Выплыло белым лебедем.

«Что делать — что делать… Куда ж его девать, бедолагу? Как есть — будет сын полка. Хоть и переросток».

…Прошлое опять напомнило о себе осязаемым рваным куском, с которого так и капал жизненный сок.

— Фамилия, имя, отчество?

— Дымов Алексей Алексеевич, — устало отвечал я.

— Охарактеризуйте себя адекватно самовосприятию.

— Ну-у… Значит так… Довольно упитанный рослый детина… Немножко лучше себе подобных… В прошлой жизни был Ангелом… Разжалован за ненужную инициативу.

— Как оцениваете свой уровень подготовки?

— Самой последней цифрой…

— Сколько человек в вашей спецгруппе?

— Уже нисколько…

— Вы согласны участвовать в проекте «Вечная Война»?

— Да! Согласен…

Лампа наконец-то погасла. Вселенная погрузилась во мрак.

Это уже потом был рискованный и авантюрный поход сквозь незнакомую враждебную территорию. Вечный поход одиночки неизвестно куда сквозь непонятно что. Дело было после.

А вначале, как и водится, было — Слово.

И этим Словом было судьбоносное «Да!».

Интересно, отверг бы я соблазн, зная правду о том, куда ведёт предложенный нанимателями маршрут?

Надеюсь, что… никак НЕТ.

Человеку, вступившему на Путь Воина, с него не сойти. Иначе — какой же он Воин?

Верю, что Я в этом Походе не случайный путник. Боги Войны меня любят.

Глава семнадцатая
Легионы под дождем

Ночь сегодня, похоже, не собиралась сворачивать чёрные покрывала. Наоборот, укрыла и без того редкие мерцающие звёзды, перестелила свою постель и разметала на ней бесформенное тело. Задышала размеренно этой мглой, всякий раз выдыхая знойный липкий воздух. И мысли постовых о рассвете напоминали мольбу. Бесполезную, вязнущую в ночном небе.

А спустя полчаса, перед самым наступлением рассвета, ожидаемым долго и с нетерпением, они подверглись нападению с неожиданной стороны.

На этот раз атаковали сверху.

Резкий порыв ветра, ворвавшись в стройные ряды палаток, почти сразу же сменился шквальным ливнем.

Дождь, казалось, задался целью — взять штурмом военный лагерь римлян. Он с ожесточением забарабанил по бело-жёлтым спинам палаток, сшитых из козлиных шкур. Стенки восьмиместных папилио* и в самом деле трепетали, как крылья бабочек, ударяясь о деревянные рамы, будто старались вырвать из земли колышки, удерживающие канаты.

Тиций, принцип четвёртой центурии* Второго легиона, откинув полог палатки, ворвался внутрь, сопровождаемый струями воды. Выругался. До конца его смены — четвертой вигилии, знаменующей окончание ночи, — оставалось не так и много. А поди ж ты…

— А?! Что?! — вскинулся возле него боевой товарищ Лацио. — Тревога?

— Нет, спи… Везунчик. Всё нормально, если не считать дождь.

Тщательно выделанные и специальным способом пропитанные козлиные шкуры без труда справлялись с обрушившимися с неба потоками воды. Струи, охватив крутые натянутые бока палаток, стекали наземь и уносились мутными ручейками по предусмотрительно выкопанным в почве отводным каналам.*

Тиций сноровисто ухватил кожаную накидку, позабытую им в палатке, и выбежал под ливень. Трое постовых, ненадолго оставленных им, делали вид, что не замечали его отсутствия.

Он занял своё место у внешнего лагерного вала, обнесённого частоколом. Попробовал всматриваться в колышущуюся от дождя темноту сквозь колья — бесполезно. Да и что там высматривать?.. Какой безумец будет передвигаться в такую непогоду? Струи воды полосовали по шлему, стекали на начищенные металлические пластины лорики.* В этом сплошном водяном мареве оставалось полагаться только на слух.

Шум дождя нарастал. Тиций прислушался. Ему показалось, что где-то неподалёку глухо лязгнул доспех…

Ещё один!

И как ни странно — не за частоколом, а внутри лагеря! Судя по звукам, там, в расположении соседнего легиона, творилось что-то непонятное.

Из претентуры, передней части лагеря, уже доносились какие-то негромкие команды. В районе местонахождения претория,* похоже, строились спешно поднятые подразделения Первого легиона, готовясь покинуть расположение лагеря через передние, Преторианские ворота.

Всё это чертовски смахивало на тревогу. Однако трубы молчали!

Прислушиваясь к тому, как выдвигались за пределы лагеря когорты,* Тиций пытался объяснить для себя происходящее. Первой и самой правдоподобной была мысль, что это просто блажь легата* Первого легиона* — вывести воинов под дождь. Не иначе, чтобы остудить чьи-то буйные головы, чтобы не копошились в них крамольные мысли о бунте. А надо сказать — подобные мысли в последнее время появлялись всё чаще, со времени того памятного заговора знати в Египте…

Да и сам Тиций тогда — грешен! — не раз ворчал об этом, когда выпадало остаться наедине с Лацио. Уж больно долго загостился Цезарь у местной царицы Клеопатры, запамятовав и о делах, и о войске, и о Великом Риме. Невыносимо долго — почти год. Много вод унёс мутный Нил за то время… Но, хвала богам, а пуще всего, грозному Марсу — отвратил он очи великого Цезаря от колдовского взора смазливой египетской царицы и обратил их, как и прежде, на врагов Рима.

Пуще прежнего принялся тогда Цезарь за дела государственные и уже в начале лета двинул легионы на Восток, в Малую Азию. «Пришёл, увидел, победил!» Именно так, в свойственной ему манере, расправился он с непокорным Фарнаком, сыном Митридата Великого, в битве при Зеле.

В той памятной бойне азиаты в самоубийственном натиске смяли гастатов,* разметали боевые порядки принципов,* и только линия ветеранов Второго легиона остановила отчаянный порыв врага. В таких случаях говорили: «дело дошло до ветеранов». Подобное, на памяти Тиция, случалось трижды. В тот раз его глаза чуть не закрылись навеки — благо, скутум* спас… Огромный воин, голый по пояс, возник из людской каши, расшвыривая тела, и нанёс сокрушительный удар топором. Только-то и успел Тиций — приподнять щит. Удар пришёлся в верхний край скутума, наклонил его и соскользнул, потеряв силу, и уже потом угодил в шлем, отключая сознание его хозяина. Пришёл в себя римлянин только после битвы и насилу выкарабкался из-под завала бездыханных тел. Лишь два месяца спустя Тиций смог вновь приступить к дальнейшей службе…

Но все надежды Тиция на то, что нынче ночью всё обойдётся воспитанием боевого духа Первого легиона, рухнули. От одного только взгляда на приближающиеся к их постам фигуры.

«Цезарь!!!»

Уж он-то не будет ночью по лагерю бродить от нечего делать, по пустякам.

Тицию доводилось прежде видеть Цезаря. Десяток раз издали и пару раз вблизи. Поэтому воин сразу же узнал фигуру Предводителя и его напористую гордую поступь, несмотря на серость окраса солдатского плаща, едва различимую сквозь серую же пелену ливня. Постовой мгновенно подобрался и предпочёл незаметно отступить за линию палаток, растворившись в дожде. Консул, сопровождаемый обоими легатами, размашисто проследовал в направлении авгуратория,* что располагался по правую руку от претория. Тиций проводил их взглядом…

Ему ли, рядовому воину, знать было, что получасом ранее…

Именно в то время, когда центурионы перед рассветом отправляются с докладом к палаткам трибунов и оттуда вместе с ними идут за приказами к военачальнику…

Цезарь сидел нахмурившись. Напряжённо размышляя, стоит ли ему как обычно призвать толкователя снов и поведать тому измучивший тревожный сон. А потом внимать разъяснениям.

Нет, не стоит!

Этот сон — странный, очень даже невесёлый, но до мелочей понятный — снился ему во второй раз. Впервые — неделю назад, и вот сегодня… Он помнил каждое слово, произнесённое в том первом сне, будто было это наяву.

И помнил он лица говоривших. Худощавые, с очень бледной нездоровой кожей и пронзительными внимательными глазами. Похожие на затворников, годами не видевших солнца… Не разобрал консул только одного — где это всё происходило.

Несомненно было лишь то, что шёл сильный ливень; испарина, поднявшаяся от земли, укутала и без того незнакомую местность.

Он стоял перед линией выстроившихся в боевом порядке подразделений легионов. Но воины почему-то смотрели назад, себе за спины, и не слушали его команд. А спереди, из дождливой пелены, вместо ожидаемых врагов — вышли эти двое. В серых плащах, в которых дождь вяз, не пробивая. И стали говорить невероятные вещи! Они предлагали ему, великому триумфатору, слушаться их приказов, иначе…

Слова и сейчас, казалось, бились внутри его: «Ты волен поступать как знаешь, Великий Цезарь… У тебя ещё много дел, событий и побед впереди, вот только одна весть омрачает ожидаемое… Жить тебе, о августейший, осталось всего-то навсего неполных три года…»

Он помнил, как вспыхнул гневом в ответ на эти дерзкие речи. Но, увы, не брал незнакомцев меч! Даже пронзённые наверняка, они не падали, а исчезали, как и не бывало их… Но тут же возникали поодаль, медленно подходили вновь и продолжали монотонно говорить, говорить, говорить, улыбаясь одними губами.

Выбившись из сил, взбешённый Цезарь оглянулся назад и не обнаружил ни единого римлянина. Легионы исчезли, словно провалились сквозь землю. Лишь косые струи дождя хлестали по голому полю. И тогда, внезапно присмирев, он склонил гордую голову и дослушал людей с бледными безжизненными лицами.

Из всего, сказанного ими, выходило, что по возвращении в Италию великого полководца вместо триумфа ждал мятеж легионов. Причём в числе мятежников будет даже наиболее преданный ему Десятый легион… А сразу же после жестокого подавления мятежа судьба уготовила римскому диктатору изнурительный поход в Африку. Туда, где Сципион соберёт огромную армию республиканцев, состоящую из четырнадцати легионов. Цезарь, конечно же, наголову разобьёт это войско в битве при Таспе. Большинство республиканских лидеров, при этом, будет убито, а ненавистный Катон покончит жизнь самоубийством. И только по возвращении из Африки, в течение четырех дней подряд, сможет он наконец-то отпраздновать четыре триумфа разом, в честь всех побед, одержанных в Галлии, Египте, Малой Азии и Африке. И сразу после этого — получит полномочия диктатора сразу на десять лет. Однако покоя это ему не принесёт: через пару месяцев будет он вынужден отплыть со своими победоносными легионами в Испанию, где по-прежнему правили сыновья Помпея. И воспоследует кровопролитная военная кампания… И только весной наголову разобьёт он врагов в битве при Мунде. Через полгода вернётся он в родной Рим… чтобы ещё через полгода, в середине марта — погибнуть в здании сената… и среди убийц будут многие знакомые и сподвижники, даже его ближайший друг Брут.

И молвили ему неуязвимые чужаки: «Разве для этого ты, августейший, когда-то обнажил свой грозный меч?.. Разве для этого твой штандарт с Золотым Орлом победно шествовал по всем окрестным странам?.. Разве ради лживого и коварного Сената положил ты горы трупов? Что тебе до бездушного зажиревшего Рима?..»

Напоследок добавили: «О великий Цезарь, если не хочешь ты погибнуть от мечей заговорщиков… и рухнуть бездыханно в сенате у подножия статуи ненавистного тебе Помпея… будь с нами… мы обещаем тебе нескончаемый Поход… от триумфа к триумфу… и ради Марса — не сомневайся в наших словах… Скажи, августейший, что значат три даже самых удачных года пред ликом вечности?.. Жди знака небес… и если когда-то на рассвете услышишь и узреешь невероятный, доселе невиданный ливень… Строй свои легионы!.. И без лишних раздумий и шума выступай… Твой Поход начнётся с первого шага в дождь… Мы будем ждать тебя там… на равнине, укутанной дождём… когда-то, однажды на рассвете…»

Это неопределённое «когда-то, однажды» наступило слишком быстро.

…Сегодня они приснились вновь!

И всё, всё повторилось, с тою лишь разницей, что в конце речи прозвучало: «ПОРА! Вечная Война началась! Выводи войска… Веди сквозь дождь… Мы встретим тебя за лагерем…»

И величайший римский полководец, непобедимый Гай Юлий Цезарь, доверившись гласу неба, — решился. Тем более, что за подтверждением не нужно было далеко ходить — только выгляни из палатки! Такого потопа, действительно, ещё не случалось на его памяти. Казалось — во всей Малой Азии начался невероятный дождь и пуще всего, злее всего, этот небесный водопад обрушился на римлян, как на возмутителей спокойствия.

Цезарь слушал свой голос как бы со стороны, когда, отгоняя последние сомнения, отдавал приказ ожидающим легатам: «Вывести легионы в поле! Как можно быстрее, и… как можно тише».

Консул всегда доверял своим вещим снам. Впрочем, не он один. Знатные римляне по традиции серьёзно относились к сновидениям — как известно, именно так боги и духи общаются с земными душами.

…Подразделения Первого легиона уже почти покинули расположение лагеря. Уходящее войско даже не оставило нужного числа легионеров, чтобы спешно свернуть палатки. Лишь небольшое количество, да и то больше для охраны, чем для демонтажа.

Теперь пришёл черёд Второго легиона. Приказ передавали из уст в уста. Трубы не вынимали из чехлов. И эта скрытность уже будоражила бывалых воинов лучше всяких объяснений. Случилось нечто весьма серьёзное, что-то из ряда вон…

Тиций занервничал. Не хватало ещё из-за этой сумятицы остаться в лагере, ведь дежурную смену могли и забыть на постах. Или же перепоручить ей возглавить команду по демонтажу палаток. Он, кусая губу, наблюдал, как слаженно выбегали из его палатки соратники и, не мешкая, строились в привычный боевой порядок.

Между тем ливень всё крепчал! Отводные каналы уже не везде справлялись с постоянно прибывающей водой. И она начала растекаться по дорожкам между палатками. К шуму дождя добавились чавкающие шаги-всплески сотен ног, марширующих по лужам.

Но, слава богам! — наконец-то появился центурион Аврелий и подал запоздалую команду снимать посты. Тиций тут же метнулся в свою палатку за снаряжением, недостающим для выхода за пределы лагеря. Однако оказалось — бросил ему на ходу побратим Лацио, — что был приказ взять только вооружение, причём обязательно — двойной комплект пилумов.* Снаряжение же, как личное, так и имущество легиона — с собою не брать, оставить в лагере!

Он прихватил требуемые четыре дротика и успел в строй. Как раз к «третьим трубам», к обычному сигналу, по которому опаздывающие торопились занять свои места в рядах. Правда, сегодня никаких труб не звучало, но за годы службы отведённое на сборы время стало привычкой, и пульсом билось внутри бывалого воина — он успел…

Второй легион выходил в поле через ближние порта принципалис синистра, левые главные ворота, чтобы уже в поле, обогнув угол лагеря, присоединиться к ранее вышедшему легиону.

Лагерь пустел. Казалось, римляне спешно отступают, оставляя его захватчику-ливню. А тот, неотступно заполоняя собой всю территорию, определённо задался целью залить лагерь по уровню внешнего вала.

Глава восемнадцатая
Сын полка Митрич

Я рассказал Митричу всё!

Хотя подозрительный циничный Антил и сопротивлялся до последнего, приводя множество убедительных доводов, которые я отмёл, как беспочвенные сомнения.

Я больше не мог морочить невольному сотоварищу голову россказнями о партизанах. Русский мужик способен вынести многое, в числе прочего — известие о том, что помощи ждать неоткуда.

…Первые пару часов Митрич покорно топал за мной, стараясь не отставать. Молча сопел сзади. Можно было бы решить, что ему всё равно, что станется с ним, после такой-то пропажи. Однако несколько быстрых взглядов убедили меня — безучастность крестьянина была мнимой. Красноречивые нюансы… Периодическое вздрагивание от громких непонятных звуков. Кисть правой руки на обухе топора, заткнутого за пояс…

На первом же привале я рассказал ему всё, что он должен был знать, всё, что он способен был понять. Правда, сначала выспросил у него обо всём, что творилось до меня.

— Значит-ца так, — подвёл я жирную черту под прежними взаимоотношениями. — Вляпались мы с тобой, Митрич, в такую хреновину, что, видать, придётся этим пожить да ещё и мыслишек нажить — как по домам-то возвернуться. Какие у тебя соображения имеются?

Митрич открыл было рот, но, видимо, не найдя слов, так и остался с отвисшей покамест челюстью.

— Ладно, расслабься. Лучше отвечай на вопросы. Ты хоть понимаешь, что происходит?

— Ну дык… война… — челюсть ожила.

— Ха, это сейчас и ежу понятно. Война! Только ему в любом случае война — и когда пинка дадут, и когда голой задницей сядут. Только эффект разный. В первом случае — с ушибами в кусты катиться. Во втором же — ползать полураздавленным да ещё и вонять до свежих времён.

Митрич явно ошалел от подобных аналогий. Потому предпочёл пока отмолчаться.

— Понятно, война… Только кого и с кем? И за кого мы? — я грустно усмехнулся, притомившись изображать перед крестьянином бравого вояку. — Куда ж теперь подадимся, батя?

— Как это? — растерялся Митрич. — Знамо куда, в партизаны. Сам же говорил… К твоему полковнику Давыдову. Скопом и Бонопартия бить сподручней.

— Би-и-ить… — передразнил я. — Ты, батя, хоть понимаешь, как это — воевать? Это же не просто топор за пазухой по лесам таскать. Надо им ещё и махать, да головы портить!

— Ты это… Не сумлевайся, Алексей… Я сгожусь! Даром что ли двадцать пять годков государю отдал, в рекрутах оттрубил?

Такого поворота разговора я не ожидал! Вот тебе и Митрич! Но мне, определённо, этот нежданный вираж понравился.

— Ба! Да ты, выходит, Аника-воин!

— Не Аника, а Никола… Николаем меня нарекли. Это потом уж в старики списали — Митрич, Митрич…

— Вот и лады — Никола так Никола. Выходит, не от сохи ты, а напротив — недавно к сохе возвернулся?

— Да в аккурат на Илью шесть годков будет… Как пришёл. Сразу почти свадьбу справил с моей Агрипинушкой. Дом поставил. Хозяйство выправил. С жиру не бесимся, но и шти пустые не хлебаем. После свадьбы, чин по чину, следующим годом первенец Мишутка появился. А через год — Дашенька…

В уголках глаз заблестела влага. Начала набухать. Голос задрожал.

— Стоп! — прикрикнул я. — Осадков на сегодня не обещали, только пасмурно. Стало быть, старина, ты и с ружьишком управляться обучен?

— Обижаешь… И ружейный бой освоил. И штыковой. Да у меня, ежели хошь знать…

— Хочу! — я дружески похлопал его по плечу. — Всё хочу знать, Митрич. Говори, что там у тебя?

— Два ранения у меня имеются. От пули и от осколка. Господь хранил, ни разу кость не задета. А вот в лазарете повалялся.

Я по-новому взглянул на Митрича. Представил… Это ведь — забрали в рекруты несмышлёным юнцом и, считай, полжизни пылил по всем дорогам в качестве «пушечного мяса». Надо понимать — все эти бесконечные двадцать пять лет он мечтал о своём доме и о семье. Мечтал и даже сам не верил до конца, что сбудется. Как не верил и в то, что просто выживет, что пуля — дура… А когда неожиданно, в одночасье, всё получилось — зажил торопливо и суеверно. Пуще всего — отгоняя прочь все былые воспоминания и умения. За ненадобностью в мирной жизни…

Слово за слово — Митрич разговорился, и мои мысли подтвердились почти полностью. Он рассказал мне, что, вернувшись в своё родное Забродье, старался больше ни с кем не воевать — ни словесно, ни на кулаках. Терпел. Молчал в бороду. А если Агрипина ворчала на его «терпимость» — виновато глядел в глаза суженой, скрежетал зубами и уходил с головой в работу по хозяйству. Благо, работы было — невпроворот!

Навоевался! И суеверно полагал: только начни, только оживи в себе былого рекрута и солдата — и накренится бережно созданный мир, даст течь. Потому и стал Митрич всего опасаться, пугаясь не обстоятельств и людей, а пуще всего боясь, как бы не поднялся в полный рост — «в ружьё-ё-о!» — тот прежний, молодой Никола, отчество которого тогда мало кто и знал.

Когда началась война с французами — ёкнуло сердчишко Митрича. Почуяло: ой, не получится на сей раз в сторонке отсидеться! И, по-первах, ещё более старательно не принимал он участия в общих разговорах о том, что же их всех ждёт. Молчал да хмыкал в бороду. А коль уж сильно кто цеплял — ответ был один: «Да что вы раскудахтались равно несушки?! Нешто государь позволит супостату русску землю топтать? Не дойдут они до Смоленска — раньше ноги протянут!»

Не протянули. ДОШЛИ! Такое началось! И пуще прежнего стал бояться Митрич. Ох, не сегодня-завтра воскреснет добрый молодец Никола. Как есть — удалец сказочный, — сбросит свою лягушачью (то бишь — «митричеву») кожу и ринется воевать за родимую сторонку. И чёрт тогда уже с ним, с этим уютом! А как же семья-то?! Порешат же супостаты домашних! Как пить дать — порешат, едва прознают, что подался мужик в партизаны! Не-е-ет… Не для того семьёй обзаводился. Решил сидеть до последнего, язык за зубами прятать, а там, бог даст, во что-нибудь, глядишь, и сложится.

Потому и рвал уже три дня напролёт, с момента вторжения, шапку перед оккупантами. Кланялся в три погибели, всё больше и больше понимая, — не выдержит. Уже знал, что вот-вот грядёт настоящая погибель… Что уже ворочается в нём Никола-воин. Осталось лишь ему команду какую услыхать да гаркнуть в ответ: «Есть!»

Я пристально всмотрелся в лицо Митрича, вводя его этим в совершенное беспокойство.

— А теперь, Митрич, внимательно слушай кажное слово да вникай. Сейчас у тебя, дядя, волосья на голове подымутся, а на мудях распрямятся…

Митрич ссутулился, постепенно втягивая голову в плечи. Глаза стали напряжённо округляться. Ни дать, ни взять — душа на Страшном Суде! Вся в ожидании пугающих вестей.

— Так вот, — я, не подыскав щадящих слов, оставил эту пустую затею; говорить, так без обиняков. — Нету никаких партизан, Митрич.

— Как это?.. — почти прошептал он.

— Как-как… каком кверху… мать их за ногу два дня лесом! Нет их, понимаешь? Некуда нам идти. Не-ку-да!

— Да как же… Свояченник Прохор сказывал… Самочинно видал…

— Прохор может и видел. Только где он сам теперича? Ты мне лучше попробуй растолковать — куда твоё Забродье подевалось? Кто его умыкнул? Понятное дело — на Руси издавна воровали, но не до такой же степени.

Услыхав о родной деревне, Митрич осунулся.

— Шут его знает, Алексей… Всё равно что в сказке.

— В сказке… Вышел ты из сказочного возраста, Митрич. Скажи, могли такое люди сделать? То-то… не могли. А может, перед боженькой твоя деревня провинилась? Как Содом с Гоморрой… Ну-ка, батя, кайся, какие такие смертные грехи вы там за долгие годы накопили, что даже Господь не выдержал? Хотя всем прочим цельную жизнь только сулит расправу. Вас же взял да и стёр с лица земли всем скопом… И тебе бы тоже досталось, если бы в то время по окрестностям не шарился.

— Про какие грехи ты говоришь? Испокон веку в деревне по заповедям жили. А мы с Агрипинушкой так и вовсе — душа в душу… Да может это, напротив, — супостата Буонапартия за грехи смертные Господь покарал?!

— Ага… покарал… вместе с невиновными крестьянами. Ладно, Митрич. Может, и не в грехах вовсе суть. Но вот мир — вверх дном перевернулся. Это уж точно! Деревни просто так не исчезают. Я теперь думаю, что и возникла она здесь тоже недавно.

— Как же ж недавно? Сколь себя помню… Ещё мальцом каждый пригорок здесь избегал…

— Избегал, говоришь? А чего ж тогда знакомых бродов не нашёл? Как и самой речки… Или, скажешь, что сначала кто-то речку стибрил, а потом и деревню прихватил? Второй ходкой…

— Ой, не знаю я, Алексей…

— Не знаешь, так хоть вспомни — ничего странного не замечал в тот день, когда французы заявились?

— В тот — ничего. Как есть — ничего. Только и слыхать было, что самолично Буонапартий в деревне нашей… А вот на следующий, ни с того, ни с сего — буря затеялась. Несусветная, чисто светопреставленье! Мы даже мальцов боялись на двор выпускать, так в избе и просидели.

— Та-ак… Поня-атно, — глубокомысленно протянул я.

На самом деле ни хрена я НЕ ПОНИМАЛ!

— Такие-то дела, батя.

— Да какой я тебе «батя»! — не выдержал Митрич. — Я ж шестьдесят второго году… а ты, поди, годков на несколько меня помладше… Угадал?

— Угу, почти угадал. — Я быстренько вычел числа: 1812 минус 1762 — полсотни. — А на двести тридцать восемь годков — не хочешь?

В его глазах, вместо зрачков, застыли два испуганных вопросительных знака.

— Не бойся, Митрич, я не блаженный. Просто, по вашим меркам, я ещё даже не родился. Я ведь двухтысячного года рождения. Ты понимаешь, что такое две тыщи… от Рождества Христова?

Он был не дурак. Он счёт знал, и он понимал… Тем не менее, глядел крестьянин на меня именно как на юродивого. Вещавшего, по меньшей мере, что он наследный царевич.

— Как же это… Сейчас у нас на дворе какой год?

— Тысяча восемьсот двенадцатый…

— Во-о! А ты говоришь…

— То и говорю. Из будущего я, батя. Представь, что минуло добрых две сотни лет, и я родился. Люди ж до тебя жили? Жили. Знаешь. Стало быть, и после — жить будут…

Наверное, так смотрят только на беглых ангелов. Оставалось ему только пасть ниц!

— Не веришь? Вот смотри! — пришлось для убедительности перекреститься. — Истинный крест! Я ведь, Митрич, про войну с Наполеоном только из книжек знаю. Сначала в школе учил, потом в… воинском училище. Я тебя сразу успокою — побили русские француза! Драпал он так, что кони не успевали отдыхать. И обозы бросал, и пушки…

Как ни странно, для данной ситуации, однако именно это известие явно успокоило крестьянина. Лицо мужика смягчилось. Заморгал.

— Но, только перед тем… как отступить, они Москву захватили.

Глаза собеседника опять замерли. В них, как слезинка на кончике ресницы, повисла робкая надежда, что я безбожно вру.

— Честное благородное слово. Захватили, супостаты. Только не было никакого штурма города. Михайло Илларионыч Кутузов её намеренно врагу оставил. Хитрость такая военная, понимаешь?.. Заманил в ловушку.

Митрич потрясённо кивнул головой, наверняка ничего не понимая.

— А когда враги смекнули, что их за нос водят… Посуди сам — и столицу вроде бы захватили, а война не заканчивается… и армию русские сохранили… и зима на носу… Ох, и лютовал Бонапарт! Приказал сжечь Москву. Полгорода выгорело.

Митрич боялся пошевелиться. Каждое слово, как тяжёлый кирпич, ложилось на его плечи. Это для меня рассказываемое было Историей. Для него же — самое настоящее Настоящее! И даже частично — Будущее. Но я его не жалел. Он должен был всё это узнать. Иначе, как бы я мог на него положиться?

— Ладно. С войной всё понятно. Расслабься, сказал же, что русские победят. А вот с прочим — полный бардак! Слушай, дружище, самое невероятное. У меня такое впечатление сложилось, что кто-то взял да и к Времени свои ручонки грязные протянул. Всё равно, что с гвоздём к розетке… А, чёрт! Ты ж и розетки-то не видал. Есть такая штуковина, вернее — будет скоро… Вот гвоздём этот «кто-то» и ткнул — ох, заискрило! Может, того поганца и убило сразу, поди знай, а вот по миру — враз неразбериха началась! Времена разные слились, спутались… — Я отхлебнул из фляги, промочил горло. Протянул ему. — Я тебе, Митрич, по секрету скажу. Поплутал я по окрестным лесам, чего только не насмотрелся. Кто там только не бродит! Так что не дивись, ежели наткнёмся на какое чудо в перьях… или в доспехах. Надеюсь, ты былины помнишь? Как наши богатыри с половцами да печенегами воевали. Помнишь, поди. Представляешь, второго дня, перед тем, как тебя на пустыре встретил, наткнулся я ночью на какую-то кочевую орду. Кабы не темнота — истыкали б меня стрелами басурманы, лежал бы ака дохлый ёжик. Да если б только одни они тут блудили… Эх, Митрич, Митрич, как же тяжело тебе обстановку разъяснять! Ты ж и половины слов не знаешь. К тому же — ни прошлого, ни будущего… Для тебя ведь, что «ниндзя», что «матьегозаногу!» — матюк, да и только! Если я тебе сообщу, что ниндзя также где-то по этим окрестностям бродят — разве ты оценишь всю нелепицу сего факта? Или взять первобытных людей… Слыхал про дикарей? Тоже нет?.. Ну да, ты же ещё ни про дедушку Дарвина, ни про дедушку Ленина не слыхал. Короче, в двух словах, — первый доказал, что мы от обезьян произошли; а второй это на деле подтвердил, да назад в стадо согнал.

— Как от обезьян?! — не выдержал Митрич. — Что за срамоту такую говоришь?!

— Опаньки! Задело? От обезьян, дружище, от них, родимых. Дедушка Дарвин столько бумаги извёл, покуда свою теорию накропал. И даже черепушку к черепушке старательно выкладывал… из тех, что учёные-археологи откапывали. Для наглядности, чтобы до каждого Фомы Неверующего дошло. А ты что же, дядя, до сих пор веришь, что от Адама произошёл? Что искра божья в тебе? Чего ж тогда не искришь божественно, а смердишь да со мною по перелескам прыгаешь? Нет, Митрич, искрить мы пока рылом не вышли. Пока только — чесаться да руками размахивать. К чему это, думаешь, я тебе лекцию закатил? Да к тому, что где-то с недельку назад довелось мне сразиться с нашими предками. С этими резко поумневшими обезьянами. С целым стадом. Не доведи господь, я тебе скажу! Вот только до сих пор не знаю как выразиться — убил двух человек… или двух зверей? Да с вождём ихним в поединке сошёлся. Победил… А потом — может пригодится в будущем, — пощадил я его. Ну и скажи — откуда они тут взялись, недалеко от твоего Забродья? Они ж хрен его знает сколько лет тому назад жили. Тыщи и тыщи!

Митрич взирал на меня уже как на полубога. Не иначе, так слушали жители Эллады Геракла, ведущего рассказ об очередном подвиге.

— Ты покуда ничего не говори. Просто слушай и знай — готовиться нам надо к самому худшему. А там уж — как повезёт. Ежели имеется у тебя ангел-хранитель, то сложит крылья над твоей головой и отведёт напасть. А нету — самим попотеть придётся. Может, даже и кровавым потом.

…Вечер застал нас километров за пятнадцать от пустыря, который я по-прежнему называл Забродье.

Пока я говорил — солнце практически зашло, размазывая остатки себя по остывающему небу. Тени уже вовсю хозяйничали на земле, готовясь слиться в сумерки. Мы сидели в большой яме, образовавшейся после бури, от вывернутого с корнями ствола сосны. Эти корни, причудливо извиваясь, тянулись над нашими головами вверх. Словно отчаянно пытались воплотить давнишнюю мечту — стать ветками. А может, просто старались подальше уползти от ямы, которая незаметно всё больше наполнялась темнотой. Наши лица точно так же — всё больше — приобретали землистый оттенок…

И всё сильнее поблёскивали удивлённые глаза Митрича.

— А теперь немного о себе скажу. Вижу — тебя так и подмывает спросить. Звать меня Алексей Алексеевич Дымов. Сорока двух лет от роду. Звание у меня… полковник. Да-да, полковник. Только не партизанских войск, а войск специального назначения. Спецназ по-нашему. По-вашему — особая гвардия, тайная. Так что, дядя Коля, полковника Давыдова лично знать не довелось, и встречу с ним я тебе обеспечить не обещаюсь, но… с полковником Дымовым — запросто! К вашим услугам. — Я картинно склонил голову.

«Шут гороховый! — тут же отреагировал Антил. — Хватит местных мужиков очаровывать — о деле лучше думай!»

«Ничего ты не понимаешь, нытик! Воина сначала в вождя влюбить нужно, а потом уже из огня да в полымя посылать, — отмахнулся я от него. — Надо было в своё время труды великих полководцев изучать…»

«Ага, или вспомнить, что об этом ещё и Геббельс писал…»

— Так что ты, Митрич, ничего не потерял. Полковник есть. Осталось полк набрать. По сусекам поскрести. По окрестным лесам поискать. Чем тебе не партизаны? И… ты это, Митрич… меня вашблагородием не кличь. Не терплю. Зови… товарищ командир.

«Хорош, гусь! У мужичка сейчас от этаких новостей крышу сорвёт, а он его всё грузит и грузит!» — не унимался Антил.

«Ладно, уболтал».

— Митрич, да ты не напрягайся пока. Полка-то ещё нет. И штатного расписания нет. А стало быть и взять тебя пока могу только в качестве «сына полка». Не переживай, у сына полка обязанностей немного. Из подразделения никуда не отлучаться. Да учиться всему, что видишь. Вроде как подмастерье будешь. Как ты? Вижу, согласен. Вот и лады… А теперь, самое главное. Всем этим вертепом, что вокруг творится, кто-то хороводит. Видал, небось, представления кукольные потешные с шельмецом Петрушкой? Так вот, какой-то гад решил, что мы с тобой рождены Петрушками быть, а он — чтобы пальцами водить и за ниточки дёргать! А ещё, кроме кукловода, где-то и режиссёр должен быть. А взять выше — и директор театра. Какой-нибудь там Чехов-Чехардовский. Устроил тут чеховский театр, блин! Из тех, что показывают, какая всё-таки человек… рабская сволочь! Короче, Митрич, наша задача — выявить всю театральную труппу да наделать из неё трупы.

Я подмигнул своему непрошеному подмастерью. Ну и загнул я речугу, однако. Дай бог, чтоб мужик хоть половину слов понял, да в главный смысл въехал…

— Ферштейн? Э-э, вижу-вижу, что нихт хрена ни ферштейна… Ладно, извиняй, Никола Митрич. Давай, наверное, спать. Ты мне боеспособный нужен, а не в виде полуфабриката. Из полуфабрикатов только Смерть обожает блюда готовить. А я, с тобой отдохнувшим, попробую курсы повышения солдатской квалификации основать.

Он так ничего и не сказал в ответ на мои пропагандистские речи. Послушно улёгся, но…

Вряд ли он спал в эту ночь!

Разве что вполглаза, вскидываясь от каждого шороха. Но мышцам даже от такого беспокойного ночлега — польза. А мне и подавно — с таким встревоженным напарником и постового не нужно.

Выспался я как никогда.

Двое русских солдат — уже полк… Когда спину в бою прикрывает товарищ — можно выходить на бой с каким угодно супостатом.

Глава девятнадцатая
Божья воля

Римляне покидали лагерь. Зато вода заметно прибывала. К тому времени, когда половина когорт легиона прошла ворота, две из трёх основных дорог — виа преториа* и виа принципалис* — уже напоминали собой широкие ручьи с оживлённым течением.

Пришлось оставшимся когортам выдвигаться по третьей — виа квинтана,* — которая ещё похожа была на подобие дороги. Дальше воины двигались вдоль лагерного вала с частоколом.

Отряд за отрядом покидали лагерь, прикрываясь скутумами от ожесточившегося ливня. Тем, кто двигался внутри строя, на этот раз было легче — они ориентировались по спинам товарищей. Передние же линии шагали в неизвестность практически вслепую.

Выйдя за территорию лагеря, когорты разделились на манипулы* и в шахматном порядке поползли по склону, как гигантские влажно поблёскивающие черепахи. Именно поползли. Необходимость держать чёткое равнение в рядах и шеренгах — при определённом фиксированном положении щитов: спереди, с боков и сверху — не позволяла хоть насколько-нибудь ускорить шаг.

Легионеры, что находились во внутренних рядах, держали свои щиты над головами. С тем лишь отличием от боевого порядка, что удерживали их кистями рук, просто положив на шлемы. Дождь никоим образом, при всей его шквальности, не мог сравниться с ударами мечей, а значит, и нечего напрягать предплечья.

Знаменитый римский строй «черепаха» — когда прямоугольный строй легионеров закрывался с боков и сверху щитами, образуя своеобразный панцирь над единым военным организмом — на сей раз наилучшим образом подошёл для сражения с жесточайшим ливнем.

Скутумы накрывали когорты, как черепица на прохудившейся крыше. Напор небесной влаги был таковым, что она без труда стекала ручьями в зазоры между щитами. Текла в зазоры между пластин лорик, напитывала собою туники.

И били по щитам не стрелы, а водяные струи.

И ползли под ливнем ничего не понимающие «черепахи», вереницей, одна за одной…

А может, это было начало всемирного потопа?!

Того самого, о котором нет-нет, да и заводили разговоры пришлые иноверцы, называвшие себя «христианами» и проклинавшие римских богов. Во всяком случае, больше ничего на ум Тицию не приходило, а всматриваясь вверх сквозь щель между щитами, он видел только хлеставшие струи воды и рыхлое влажное марево.

Божественных дланей, что держали опрокинутый горловиной вниз сосуд и огульно карали всех людей за совокупные грехи, не наблюдалось.

А может, их просто не разглядеть было за плотнейшим покрывалом, сотканным из водных струй?

…Цезарь, с силой нахлёстывая растерявшегося коня, направлял его за авангардным отрядом. Чуть сзади, всего в нескольких шагах, чтобы не потерять Предводителя из виду, полуподковой передвигался отряд телохранителей. Ливень хлестал настолько плотно, что не мудрено было и упустить, не заметить, куда через миг понесёт полководца взбрыкнувшая лошадь. Распознать его можно было лишь по длинному алому плащу, который в этом мареве выглядел как чёрный, и по высокому плюмажу, уже достаточно слипшемуся от небесной влаги.

Великий ехал, мучительно пытаясь сквозь пелену дождя разглядеть хотя бы то место, которое снилось ему в тех посланных богами снах. Но, похоже, было это воистину безнадёжным занятием: и спереди, и сзади, и с боков, и сверху было одно и то же — стена косых струй.

И тогда, чтобы не искать свою судьбу в нескончаемых потоках воды… а быть может, что-то почувствовав… он остановил коня и поднял вверх руку.

ЗДЕСЬ!

Во все концы от него поползли команды, передаваемые голосами от отряда к отряду.

Легионам понадобилось около получаса, чтобы отыскать друг друга в этой взбесившейся стихии, найти свои места в общем штатном построении и занять их.

Они стояли, выстроившись боевым порядком, абсолютно ничего не понимая. Такого за весь срок их службы, за всё время боевых действий — ещё не бывало! Выйти скрытно до рассвета в поле, да ещё в такую неслыханную непогоду, и здесь стоять, ожидая неизвестно чего!

Им уже не было особой нужды прикрываться сверху щитами — каждый легионер успел промокнуть до нитки. Доспехи противно и даже болезненно ёрзали по мокрому телу, туники прилипли к коже и мешали свободным движениям. Но черепичная крыша из щитов по-прежнему не разбиралась. Хотя бы затем, чтобы не стекали по лицам струи, не мешали рассматривать и без того непроглядную даль.

Между тем рассвет уже спешил навстречу римлянам. Пытался пробиться сквозь эти небесные хляби, но покуда тщетно. Правда, заметно посерел воздух, и струи ливня начали слегка поблескивать. В ответ на это ливень усилился ещё, хотя уже и без того представлял из себя сплошную гору воды, вздымавшуюся в воздухе. Казалось, струи не падают, потому как просто уже некуда, а висят, ожидая своей очереди.

О, боги! Тиций, не единожды перебравший имена всех известных ему богов, в том числе даже совсем непричастных к стихиям, принялся обращаться к ним по новому кругу. Увы, все его взывания к небу — с просьбой унять этот потоп! — должно быть, смывались ливнем мгновенно, с самых губ, и уносились по земле вместе с пенящимися грязными потоками.

…Сколько бесконечных мгновений утонуло в холодной мутной воде?

Тицию показалось, что ливень незаметно стал стихать. Он всмотрелся. Действительно! Неужели возымела действие его мольба?! Не все слова, стало быть, смыло ливнем…

В первую очередь это ощущалось подспудно; словно теперь легионы стояли внутри гигантского помещения с колышущимися водяными стенами, и вот эти стены принялись незаметно, шаг за шагом, отступать. Струи, хлеставшие по доспехам, не умерили свою прыть, однако утончились. Из-за этого вокруг немного посветлело, а может, просто рассвет сумел пробиться сквозь почти неприступные водные заслоны.

Тицию, стоявшему в боевом расположении принципов — во второй линии шеренг, — поверх крыши из скутумов уже была видна фигура Цезаря на коне. Далеко впереди. Заметно ниже по склону. Оба легата — чуть поодаль. Отряд телохранителей, вытянувшийся в линию.

Стена дождя действительно мало-помалу отступала, неотступно светлея. В мир возвращались краски… Сначала в самых грязных сочетаниях с серым и чёрным. Плащ полководца уже сделал заявку на свой алый цвет, но покуда ещё различался, как грязное пятно, напоминавшее засохшую кровь, где красное только угадывается.

Редеющая пелена дождя тончала, распадалась на хлёсткие поблёскивающие нити. И тут — Тиций не поверил своим глазам! — прямо напротив Цезаря, из водной хляби, шагов за пятьдесят от полководца…

Медленно ступая, появились две безоружные фигуры, укутанные в какие-то грязно-серые плащи, а может, просто накидки.

Вот они, при полном молчании огромного количества легионеров, преодолели расстояние, отделявшее их от Цезаря. Сутулые согбенные «серые фигуры». Возможно, намеренно принявшие эти подобострастные позы, а может, попросту немощные, не способные передвигаться иначе.

Телохранители дёрнулись было навстречу дерзким чужакам. Ещё бы! Вдвоём выйти навстречу одиннадцатитысячному войску! Тут что-то не то, можно ожидать чего угодно. Ясно только одно — нормальные люди себя так не ведут, да и люди ли это?!

Невероятно, но Цезарь тут же осадил жестом и окриком своих рьяных гвардейцев! Не иначе, как именно эту парочку он и поджидал, почти утопая в пронизывающей до костей водяной преисподней?!

Консул, отделившись от сопровождавшей его свиты, о чём-то долго говорил с пришлыми «серыми фигурами», а потом подал знак телохранителям, и серым чужакам подвели резервных лошадей. Из тех, что на всякий случай неотступно вели в поводу за Цезарем. «Серые фигуры», как окрестил их с первого раза Тиций, неуклюже, с посторонней помощью взгромоздились в седла.

…Приказ «Двигаться вперёд в полной боевой готовности!» — звуковой волной прошёлся влево и вправо по напряженным шеренгам.

И легионы сдвинулись с места.

Сначала, стараясь идти привычной мерной поступью, чтобы, войдя в боевой размеренный ритм, вселять этим уверенность в соратников и паническое беспокойство во врага. Но…

Врага по-прежнему не было ни видно, ни слышно, а вновь усилившийся ливень заставил манипулы опять построиться «черепахами» и заметно сбавить темп.

Тиций не мог поручиться, сколько прошло времени в этом тревожном напряжённом марше навстречу неизвестности. К тому же водяная напасть по-прежнему висела в воздухе, мешая осмотреть окрестности, несмотря на то, что небо уже посветлело настолько, что окончательно осознавалось — ночь позади! Легионер иногда переглядывался с Лацио, идущим через двух воинов от него, перекидывался с побратимом несколькими подбадривающими словами и опять уходил в свои думы.

…Вновь хлестанули струи! Другие — плотные, но бесконечно короткие… К тому же летящие не сверху, а спереди — над землёй.

Навстречу!

Бесконечные проблески. Сотнями. Тысячами! И это — при непрекратившемся ливне сверху?! Озарение, что это не струи, а СТРЕЛЫ, пришло к некоторым вместе с последней вспышкой тут же угасшего навеки сознания.

Стрелы! Мириады смертоносных чёрточек в дождливом мареве…

«Враг!!!» — мгновенно разнеслось по рядам. Запрыгало по манипулам.

«Сомкнуть ряды!!!»

ВРАГ!!!

Кто-то из легионеров успел ранее, ещё до первого залпа, разглядеть выдвигающиеся из стены дождя целые полчища всадников. Кто-то рассмотрел, что каждый всадник и даже их лошади, защищены тяжёлыми доспехами. Кто-то выхватил взором, что их окружают, охватывают по флангам стремительные эти конники… А многие просто ничего не успели увидеть — стрелы находили бреши между скутумами и жалили в лица. Пробивали глазницы, вырывая затылочные кости. Пронзали развёрстые в крике рты.

Кинжаловидный наконечник, пронзив насквозь левую руку чуть повыше запястья, вылез на всю свою длину прямо перед глазами Тиция. На хищном остром клюве стрелы набухала капелька крови — его, Тиция, крови! — собираясь рухнуть вниз. Тело стрелы, окрашенное в чёрный цвет с белым оперением, на время стало единым целым с рукой и подрагивало от её мелких нервных конвульсий. Тупая боль тотчас захлестнула кисть, сжимавшую рукоятку скутума, потом поползла вниз к локтю. Щит, как люк, опустился на шлем впереди идущего легионера, закрывая обзор раненному Тицию.

Редкое ржание лошадей… там, впереди. Тысячекопытный топот. И стрелы. Стрелы. Стрелы.

СТРЕЛЫ.

Похоже, их просто хладнокровно расстреливали.

Неизвестные враги, охватив плотными полукольцами каждую «черепаху», одного за другим нанизывали римлян на жала своих беспощадным стрел.

По всему выходило, это войско давно поджидало римские легионы. Именно здесь?!

Глава двадцатая
Полк на марше

Утро облизало нас шершавыми солнечными лучами, как корова-мать сонного телёнка. Защекотало лица. Расплело ресницы и вынудило раскрыть веки. С первого взгляда не верилось во вчерашнее. Такая благодать царила вокруг!

«Подъём! Ты что, забыл? Рай — не для нас. Там нас не ждут!»

Молодчина Антил, для разнообразия одобрил я, но для приличия — поворчал.

«И в аду — не дождутся. А ты что, дружище, будильником подрабатываешь?»

Я осмотрелся вокруг, прислушался. Достал из заплечного вещмешка «игрушки для взрослых». Осмотрел оставшийся в моём распоряжении арсенал.

Мда-а. Не густо!

С таким вооружением не то что ВЫХОД не захватишь, — разбойничать и то накладно. Из тактического оружия: пара пистолетов-пулемётов, складной арбалет, пяток дивергранат «виртуал», остальное — боеприпасы. Я взял в руки самый надёжный «ствол» — 5,56-мм «Зомби» с лазерным целеуказателем. Взвесил на ладони. И протянул Митричу, как от сердца оторвал.

— Ну, Никола-воин, принимай новую технику.

Судя по виду Митрича, он боялся даже прикоснуться к воронёной штуковине. Мой невольный напарник почти всё время отмалчивался, и меня пока что это устраивало. То ли онемел он от присутствия «высокоблагородия» (вдобавок ко всем прочим напастям), то ли процесс ломки мировосприятия возымел такой побочный эффект.

— Давай-давай. Покажи, как вас ружейному делу научали. Да не бойся ты. Вот смотри. Значит, так… Это ствол. Это спусковой крючок. Вот эта хреновина — прицел. Смотри сюда — видишь красную точку? Вся премудрость — навести точку туда, куда хочешь попасть, и пла-авненько пальцем крючок потянуть. Это самое главное, что ты должен уяснить. Навёл… и плавный спуск… Навёл и…

Я минут двадцать терпеливо объяснял Митричу азы стрелковой подготовки. С «энного» раза стало получаться. Рискнул в учебных целях даже немного пошуметь, насколько это мог сделать практически бесшумный «Зомби» — заставил Митрича пару раз стрельнуть по конкретной цели.

Результаты превзошли все мои ожидания! Вторая же пуля сковырнула кору на указанной мною ветке.

— Да-а, могёшь! Вижу — будет с тебя толк… Только не зазнайся. Теперь давай изучим меры безопасности. Вот это предохранитель…

После того, как Митрич повторил несколько раз, что нужно делать, чтобы, в первую очередь, не застрелить себя — я объяснил, как рекомендуется носить эту штуковину. Подмастерье мне, определённо, нравился больше и больше. У него не просто получалось — он схватывал всё на лету! Вот что значит старый солдат.

— Ладно, Никола Митрич, звонок на перемену. Отдыхай. Хотя, уже пора. Сиди — не сиди… Войну не выиграешь — супостата не порешишь.

Идти я решил по редколесью. Уж больно туманна была перспектива выжить, если, испытывая судьбу, в третий раз двинуть через участок степи. А идти, кровь из носу, нужно было именно туда, откуда пришёл — к терминалу, на выход. Лесом получалось немного длиннее, к тому же с непредсказуемыми последствиями. Однако, выбора не было.

После выслушанных вчера моих несусветных сказок Митрич топал с таким видом, будто у него одновременно — запор, детский испуг и несварение желудка. Видать, за ночь не улеглось, напротив — забродило. Наверное, не лучше бы он выглядел, если бы ему сообщили, что жить осталось один день всего, но обязан он уплатить все налоги на год вперёд. Это был настоящий ступор! По-моему, держало его на ногах только неожиданное обладание таким сверхоружием, как «Зомби». Хотя, если честно — это словечко сейчас больше всего подходило к нему самому…

Шаги!

Звук хлестнул по ушам. Наперерез нам по лесу кто-то двигался. Вернее — проламывался сквозь кусты. Многочисленные тонкие ветки шелестели, хлестали, сопротивлялись.

Я знаком остановил Митрича, приложил палец к губам. Шепнул на ухо:

— Ну, вот, батя, назвался партизаном, теперича отдувайся. Видишь поваленный ствол? Затаись за ним. Пропусти… А там по обстановке. Но хоть одного вражину на себя возьми. Как я учил — наводишь и плавно жмёшь… Давай!

Сам я принял левее.

Краем глаза отметил — Митрич шустро выполнил моё указание. Пяток секунд покачались увядшие ветки, и — тишина… В боевой обстановке, даст бог, не подкачает старый царский солдат.

Теперь моя очередь затихнуть, исчезнуть, раствориться среди листвы в пропорции «ноль к ста».

Они пёрли не таясь. Судя по шуму — трое. Я вспомнил ниндзя — опять трое! Но с таким «саундтреком» по фронтовому лесу можно было идти только на собственные похороны. А ниндзя, насколько я понял из недавнего опыта, обожают ходить только на чужие… Кто же на этот раз?

Эти хоть не томили долго и не заставляли выявлять себя при помощи сверхчувств. Неожиданный лай взбудоражил мой слух не хуже стрельбы.

«Собаки! Откуда?»

Через несколько секунд всё чётко встало на свои места. На редколесье, метров за двадцать-двадцать пять от нас, возникли тёмные фигурки. Они шли быстрым шагом. Средний с трудом удерживал на поводке рвущуюся вперёд крупную собаку.

Зверь уверенно рвался к нам! Должно быть, лёгкий ветерок обрисовал ему и меня, и Митрича. И, подозреваю, в самых неблагоприятных тонах. С таким напором и хриплым лаем тянутся к вражьей глотке.

Силуэты умело перебегали зигзагом — от дерева к дереву. При этом они неотступно двигались вперёд, каждый своим маршрутом. Средний с собакой шёл на меня. Крайние, заслышав «рабочий» лай собаки, стали заметно забирать по сторонам, охватывая нас с флангов.

Когда троица приблизилась на десяток шагов, я обмер. Я уже видел эту сцену! Причём, не единожды… С тою лишь разницей, что до сегодняшнего дня — только со стороны и только на экране. И надо признать — в реальности это шествие выглядело угнетающе. ЭТИ шли по наши души.

Чёрные, тускло отблёскивающие каски. Чёрная униформа с серебристыми петлицами. Закатанные по локоть рукава. «П»-образные автоматы с короткими стволами, ошибочно именуемые в простонародии «шмайсерами».

«Ох, ё-моё, немцы…

Самые что ни на есть ФРИЦЫ!»

Причём не какие попало, а отборные, судя по их слаженным действиям. Зондеркоманда СС. Каратели. Вот и накаркал! Я вспомнил свои давние слова: «А что, отец, немцы в деревне есть?» Есть! Вот теперь ещё и этого добра в винегрет времени подкинули.

Собака уже рвалась с поводка, роняя крупные капли слюны, похожей на пену. Мне казалось, что она уже видела меня сквозь листву.

Указательный палец коснулся спускового крючка. Обвил его короткой зажиревшей змейкой.

На самом-то деле я больше волновался за Митрича. Быстрый взгляд в его сторону меня встревожил ещё больше. Нет, он по-прежнему лежал без движения, но…

Правый каратель двигался прямо на него. И пройти до поваленного ствола оставалось эсэсовцу от силы шагов пять. Нужно было срочно отвлечь внимание фашиста, а дальше — только надеяться, что Митрич не оплошает.

Мой выстрел прозвучал странно, как невинный хлопок в ладоши. Тем более странно, что сильный поджарый зверь от этого хлопка рухнул на полудвижении. Захлёбываясь, а может задыхаясь, стал судорожно дёргать лапами, сгребая слой прелой листвы. Но движения сразу затихли, жалобная скулящая нота зависла и…

— Аларм! — гортанный возглас и сразу же за ним — хлёсткая автоматная очередь. Собаководу мешал стрелять поводок, намотанный на руку. Пули, направленные по неверным адресам, мгновенно попрятались в окрестных стволам, сбив по пути пару мелких веток.

Очереди справа и слева также были неприцельными, проредили кое-какую поросль — не больше.

Ещё один хлопок в странные ладоши и — собаковод, резко откинув голову назад, мгновенно скрутился всем телом и рухнул в траву.

Теперь уже меня заметили. Две очереди взрыли землю в опасной близости от тела. Зелёное крошево листьев осыпалось неподалёку. Вот и чудненько!

«Давай, Митрич!»

«Что, Антил, нервишки ни к чёрту?»

Я от земли сквозь кусты послал влево длинную веерную очередь. Наступавший с того фланга спрятался за кряжистым стволом и ненадолго утих. Должно быть менял магазин…

Глухой удар! Хрюкающий короткий звук. Мои глаза метнулись вправо. Выхватили падающее тело карателя, за ним — Митрич в напряжённой позе, и в его руках топор, взлетающий для нового удара.

«Ну, бляха-муха, ликвидатор! А „Зомби“ тебе на кой выдаден?! Викинг нашёлся!»

«Да ладно тебе, Антил, лесорубу видней, чего в лесу лишнего выросло!»

Не кривя душой, я был рад, что «сын полка» не сплоховал. Должно быть, топор ему пока казался оружием понадёжней, чем странная стреляющая игрушка.

Теперь очередь за последним. Жить третьему гитлеровцу оставалось ровно столько, на сколько хватит терпения не выглядывать из-за ствола. Моё «красное пятнышко» подрагивало, ползало по коре. Если бы оно одушевлённым было — наверняка бы парочку раз зевнуло.

Я опять видел это каким-то надсознательным зрением. В очень медленном темпе. Вот из-за ствола показалась рука, удерживающая магазин автомата — «пятнышко» тут же перепрыгнуло с коры на неё. Поползло вверх по руке. Когда оно доползло до локтя — эсэсовец уже выдвинулся из-за укрытия на половину туловища. И, должно быть, узрел непонятное ползущее пятно… замер! Сочувствую. Сложно распознать в непонятной светящейся точке смертельную угрозу. Может, он что-то и заподозрил, будучи опытным воякой, но так и не успел сделать действенные выводы — застыл, наблюдая, как точка перебралась с руки на грудь. Доползла до левого нагрудного кармана…

И мгновенно продырявила тело заодно с сердцем.

Хлопок он, скорее всего, уже не услышал — мешком повалился наземь, царапая кору.

А я рывком поднялся и метнулся к Митричу.

Мой невольный товарищ потом ещё долго мне рассказывал о своём боевом крещении. Как лежал, потея от волнения, помногу раз прилаживая руку к топорищу. Как вжимался в землю, пропуская супостата в двух шагах от себя. Как поднимался вослед неслышимой тенью. Как вложил в удар всю свою злость и отчаяние от пропажи жены и детей. И как, не в силах унять злобу, ударил второй раз лежащее дёргающееся тело…

А тогда он стоял над собственноручно убитым. Молчал, глядя в одну точку — на свой топор, с которого капала свежая кровь.

— Что ж ты, дядя, стрельнуть-то забыл? Всё бы тебе рубить! — я постарался шутливым тоном вывести его из ступора.

Он стоял всё в той же позе и молчал.

— Алё, приём! Как слышно?

Никакой реакции.

Пришлось взять его за плечи и встряхнуть. Он, наконец, поднял глаза… и я заткнулся.

На меня смотрел совершенно другой человек. Смотрел взглядом, в котором не было ни капли страха. Этот взгляд можно было сравнить со стальным стержнем, на который налипли боль и ненависть. Глаза Воина! То, чему было суждено — произошло. Никола-воин проснулся в нём и вспомнил своё самое страшное умение — убивать! И не просто «лишать жизни», а делать это «во имя».

— Ты не серчай, Лексеич… Забыл я про твою штуковину. А топор… он же будто из руки растёт.

Он ещё и оправдывался?!

— Всё нормально, Никола. Пошли отсюда. Не терзайся, пускай валяются. Нелюди это, Митрич, нелюди. Каратели лютые, из будущего твоей и моей страны. С такими как ты, мирными крестьянами, воевали да сёла жгли… Детей малых в огонь кидали. Девочек насильничали. Баб на сносях — в полыньях топили. Стариков и старух вешали.

Мы не стали их хоронить.

Во мне проснулись какие-то древние, не испытанные мною чувства. Наверное, ожила глубинная генная память. Это были не просто враги. Это были КАРАТЕЛИ! И это были каратели из истории именно моего народа. Может быть, даже какая-то веточка из моего родового генеалогического древа Дымовых была именно кем-то из этих нелюдей обрублена у самого ствола. Вот если бы мы сразились с обычными солдатами Вермахта, тогда конечно — достойный противник должен быть упокоен. А тут — извиняйте, господа бледнолицые боги; ежели что — объясняйте моим плохим воспитанием в частности и загадочностью русской души вообще.

…Дальше мы двигались молча. Я спереди, Митрич за десяток шагов позади. След в след. Само внимание и настороженность. Миновало около получаса, когда возглас напарника отвлёк меня от размышлений.

— Алексей, глянь! — палец Митрича указывал на какое-то тёмное пятно слева от нашего маршрута.

Вот те на! Это был настоящий сюрприз судьбы.

На пригорке, почти не выделяясь на фоне густой поросли, стояла самая настоящая избушка. Вид у неё был до того классический, сказочный, что я помимо воли пробежался взглядом по нижней части, утопающей в траве.

«Что, дожился? Ищешь курьи ножки?» — Антил был начеку.

«Ладно-ладно… Один — ноль».

Избушку мы обследовали со всеми предосторожностями — глаза навыкате, уши на ширине плеч, палец на спусковом крючке… Обошлось. В такую удачу ещё долго не верилось. Избушка была пуста и, судя по всем признакам, довольно давно. Хотя в ней было практически всё, что необходимо для соответствующей лесной жизни. А главное — там наличествовал немалый запас провианта. Такой себе домик лесника.

— Ну что, Митрич, будем твою деревню восстанавливать по домикам? Начало есть! Бери пользуйся… а я у тебя на постой остановлюсь. Пустишь?

— Чего ж не пустить…

Через часок Митрич уже освоился и хлопотал, как заправский хозяин. А я занервничал. Мне позарез нужно было успеть в последнюю контрольную точку!

Две предыдущие встречи со своими «резидентами» я проигнорировал по очень уважительной причине — обнаружил на себе «маячок». И, как любой уважающий себя «спец», снял его, выйдя из-под контроля. Я, конечно же, побывал на этих встречах, но — инкогнито. Наблюдал из кустов, со стороны. И ни разу не пожалел — когда и от кого я узнал бы столько очень странной и очень важной информации. А узнав её, принял решение: окончательно выйти из этой «мутной игры». Но им пока знать об этом не следовало. А значит, у меня оставался шанс: прибыть в последнюю точку в заранее заданной цепи. А там уже по ситуации. Упомянуть о травме пальца, именно того, где был «маячок», и насочинять всякой всячины. Чем не шутит чёрт — вдруг поверят?

Вот только Митрича я никак не мог взять на эту встречу. Потому решил его временно оставить в этой лесной избушке. Вынуждено. «На хозяйстве».

…Мы с ним уже простились. Я — закидал его целой кучей указаний. Он — пообещал всё это не забыть. Ну что ж, пообещал — теперь попробуй выполнить.

Тенькнула синица. Лес промокнул эту звуковую кляксу степенным размеренным шелестом, как промокашкой. И отмотанная нить прощания натянулась ещё сильнее. Вот-вот лопнет. Я сделал несколько шагов, но, чувствуя на спине его пронзительный взгляд, остановился. Обернулся. И ободряюще поднял над головой сжатый кулак. Держись, мужик! Прорвёмся!

Он неожиданно улыбнулся и расправил плечи. Мне полегчало. Я оставлял за своей спиной не испуганного крестьянина. Там оставался Никола-воин, готовый защищать свою родную землю. А получится ли — не стоит загадывать.

Война, как вокзальная девка — лживая да подлая.

Нам ли, русским солдатам, испытавшим все её страхи и радости, этого не знать…

Сколько кровавых троп войны протоптано нами, нашими отцами и дедами — не сосчитать! Но если всё-таки попытаться сложить вместе пройденные пути всех воинов Земли, то наверняка получится Дорога протяжённости космической.

Вполне хватит, чтобы до Небес добраться. Такая наша судьба, воинственная — не иначе, суровые Боги Войны нас когда-то полюбили, вот и выпала нам честь героически подтверждать, поколение за поколением, что мы достойны этой жестокой любви…

Конец первой книги

Назад: Глава одиннадцатая Шагающая стена

Дальше: Книга вторая Гвардия Земли

Глава пятнадцатая Украденная победа

Глава шестнадцатая Космополиты без родины

Глава семнадцатая Легионы под дождем

Глава восемнадцатая Сын полка Митрич

Глава девятнадцатая Божья воля

Глава двадцатая Полк на марше

Конец первой книги