Глава одиннадцатая
Шагающая стена
— Опасный народ движется на тебя, о Великий Хан… решительный и безрассудный… Их копья, поставленные вверх остриями — царапают облака… Направленные на врага — убивают на дальних подступах… — Кусмэ Есуг говорил, против обыкновения прищурив глаза. — Их царь молод… храбр до исступления… необычайно удачлив… Вот уже столько лет он неизменно одерживает победу за победой… И если есть у него слабое место — то это беда и вина всего народа… Суть в том, что они… почитают неправильных богов!.. — Советник поперхнулся и закашлялся. Чингисхан, впитывавший каждое слово, нетерпеливо ждал. — …а значит… Сульдэ будет на твоей стороне… и никакие пришлые боги не спасут иноземцев…
Он хотел добавить что-то ещё, но хан перебил его.
— Как зовут этого храбреца? — глаза Повелителя цепко следили за мимикой собеседника.
— Ис Кандер… сын Фил Липпа…
— Что ему нужно? Богатства? Пастбища? Моя голова?..
— О нет!.. — губы Кусмэ Есуга противно дрогнули, напоминая скрытую усмешку. — Он даже не знает о твоём существовании, Повелитель…
— Не заговаривайся, Кусмэ! — бровь хана поползла вверх, напрягая лицо. — Разве ещё есть в подлунном мире хоть один правитель, не слыхавший обо мне?!
— Кто сказал, о Великий Хан… что ты в подлунном мире… Ты… прошедший сквозь Облачные Врата?.. — теперь уже взгляд посланника впился в лицо хана, всё больше и больше тяжелея. — Верь мне. Ис Кандер не слыхал твоего имени… Много лет назад он покинул родину… чтобы уже никогда не вернуться назад… Раздал всё своё имущество и земли наследникам и родственникам… чтобы не возникало даже самой мысли о возвращении… Он ещё юным двинулся в свой Военный Поход… заручившись поддержкой неведомых нам богов… и не его вина, что дороги ваших Походов пересеклись…
— Сколько их было… безумцев, что пытались пересечь мой Путь. Но ни один не перешёл на другую сторону. Любая дорога, наткнувшаяся на мою, — обрывается. — Великий Хан устало махнул рукой, давая понять, что решение принято. — Вперёд!
На этот раз не было привычных приготовлений. Не было военного совета и ночи перед сражением. Просто солнце повисело ещё немного и неспешно двинулось на восток. А вслед за ним сдвинулась с места и многоводная людская река.
Туда — навстречу неведомому врагу! Все объяснения и россказни, все ответы на загадки о невероятном воскрешении Повелителя — потом. После битвы. Если, конечно, будет кому слушать, если будет кому рассказать.
…После долгого форсированного марша тремя постоянно готовыми к бою колоннами тумен наконец достиг огромного поля, где поджидал высланный навстречу врагу разъезд. Сотник разведчиков Асланчи лично доложил Великому Хану, что дальше местность сильно изрезана оврагами, огибающими многочисленные холмы. И что вражеское войско спешно движется именно сюда, словно их ведёт местный проводник. Правда, движение неприятеля сильно замедлено этими оврагами, к тому же подавляющее большинство неприятельской армии составляет пехота.
Из рассказа разведчика об окрестностях получалось, что лучшего места для предстоящей битвы не найти. Да и выигрыш во времени позволял построить своих воинов согласно задуманной тактике. Хасанбек лишь уточнил: когда, по разумению сотника, враг достигнет этого поля? Тот ответил:
— Не раньше, чем можно приготовить на вертеле молодого барашка, который ещё только пасётся в стаде.
Темник вопросительно посмотрел на хана: «Здесь?»
Тот молча кивнул: «Здесь… Готовься».
Опасения, сомнения и смутные вчерашние предчувствия — всё это отступило прочь. Долой интриги и козни пришлых людей! Наконец-то Хасанбек свободно вздохнул полной грудью. На них надвигалась неведомая армия, вот-вот передовые отряды её покажутся из-за холмов, а темник хищно улыбался, оглядывая гвардейцев. Негоже воинам прятать улыбки перед схваткой! Это — их стихия. Для этого они и рождены.
Хасанбек, получив команду хана готовиться к битве, не жалел коня. Непростое это дело — учесть все мелочи перед сражением! Да ещё и расставить войска должным образом.
Кликнув с собою всех тысячников, он устремился вниз по склону. В первую очередь выискивая такие мелочи, которые могли бы не только осложнить ход предстоящей битвы, но и лишить монголов шанса на победу.
Поле представляло собой обширную пологую ложбину, далеко впереди окаймлённую цепью низких холмов. Сам центр ложбины был сильно смещен вперёд, в сторону приближающегося врага. В этой низине, извиваясь, поблескивала небольшая речушка, в десяток шагов шириной.
Темник тут же отметил для себя — не стоит спешить, начав атаку. Пускай неприятель преодолеет эту линию первым и начнёт активные боевые действия на подъёме… пусть даже и на очень пологом, не изматывающем.
На правом фланге поле терялось в перелесках, за которыми, несколько раз изогнувшись, текла полноводная река. Дальше, за рекою, растительность становилась гуще и у самого горизонта сливалась в сплошную стену леса.
Конечно, можно было попытать удачи, послав одну из тысяч в обход ближайших перелесков. Но кто мог бы поручиться, что река, неожиданно повернув, не станет серьезной преградой, надолго задержав отряд?
Нет, удача удачей… Но не стоит испытывать судьбу. А вот раствориться сразу же в этих перелесках!..
Подозвав к себе командира восьмой тысячи, темник кратко объяснил ему задачу. И вскоре, разбившись на сотни, засадная тысяча поспешала к указанному месту, оставив своего трубача в ставке.
Наконец картина предстоящей битвы полностью сложилась в голове Хасанбека. И зазвучали приказы.
— Мунтэй! Возглавишь кэль!*
— Мурад! Тебе командовать джун-гаром!*
— Шанибек! Твой барун-гар!*
Указания сыпались одно за другим. Иногда следовали пояснения. Постепенно возле Хасанбека никого не осталось. Все тысячники умчались к своим воинам, выстраивая их на указанных позициях.
Назад, в ставку, он возвращался вдоль левого края поля, ещё и ещё раз цепко оглядывая раскинувшуюся перед его взором местность.
Степь здесь резко заканчивалась, переходя в буераки. А на одном участке, что предшествовал ручью, даже круто обрывалась. Протяжённость обрыва превышала длину полёта стрелы, высота же достигала примерно трёх всадников, поставленных друг на друга. При взгляде вниз — сразу отпадали все мысли о каком-либо обходном манёвре. Этот участок можно было использовать только для одного: если придёт удача в бою, то, перегруппировавшись и проломив вражескую «стену», теснить левую отколотую часть к обрыву, чтобы столкнуть её вниз на зубы камней…
И совсем не хотелось думать об обратном — о какой-нибудь части тумена, прижатой врагами к этому краю поля.
…Как ни ждали — у многих тенькнуло в висках, когда из-за прерывистой линии дальних закатных холмов, что приковали к себе взгляды тысяч нукеров, на пологий склон высыпало около полусотни дрожащих точек.
Разведчики!
Судя по неясно долетавшему шуму, они уже не хоронились. Напротив, с улюлюканьем неслись во весь опор к своему войску, давая понять — враг идёт по пятам!
Скачущие точки на глазах росли, превращались в крохотных всадников.
Хасанбек последним взором окинул поле грядущей битвы и заспешил в ставку — то самое место, где Чёрный тумен встретил разъезд разведчиков. Подъём был пологим, однако не настолько, чтобы пускать коня в галоп. Да и время покуда позволяло — уходящие от врага разведчики находились на половине расстояния к ручью.
Он внимательно осматривал ряды своих войск, уже выстроившиеся на указанных местах. По старому монгольскому обычаю тумен был разделен Хасанбеком на три части. И не было никакой нужды отказываться от боевого опыта предков.
Кэль, во главе которого был поставлен командир второй тысячи Мунтэй, разместился в начале склона, немного левее и ниже ставки Великого Хана. Эта основная часть войска включала в себя четыре тысячи — вторую, третью, седьмую и десятую — и была выстроена соответственно в четыре колонны, причём третья тысяча заметно выдавалась вперёд из общего строя.
Джун-гар, под началом самого опытного тысячника — командира пятой тысячи Мурада, состоял из четвёртой, пятой и девятой тысяч, которые были смещены влево и вперёд, расположившись ближе к середине склона.
Практически примыкая к центру войска, правее его, располагался корпус барун-гар, которым командовал тысячник Шанибек, державший свою шестую тысячу скорее в походном, нежели в боевом построении.
Хасанбек, приближаясь с вражеской стороны к своим воинам, пытался смотреть на них глазами неприятеля. И натыкался на слабые места… Корпус Шанибека был кричаще малочисленным, к тому же именно за ним располагалась ставка хана. Белое знамя, развевающееся над полотняным шатром, так и притягивало к себе взгляды. Именно сюда врагу надлежало наносить главный удар!
Достигнув расположения ставки, Хасанбек спешился. Бросил поводья оруженосцу, распорядился поменять коня на испытанного боевого. Доложил хану о готовности к битве. Тот одобрительно кивнул и заметил:
— Подвинь третью тысячу вперёд и выстрой шеренгами. Путь к врагу будет короче. Им сегодня и без того достанется больше всех.
Темник взглянул на посыльного, повёл бровями; тот рванул поводья, заспешил в кэль.
Первая ударная тысяча, под началом Бурхула, находилась при ставке Великого Хана, выстроившись полуподковой позади его шатра, расположенного на небольшой возвышенности. Тут же, водружённое на высоком шесте, уверенно развевалось Белое Девятиножное Знамя, чтобы гений-хранитель Сульдэ, вселившийся в святыню, мог лучше видеть ход сражения. Знамя неспешно колыхалось в ленивых потоках горячего ветра и оттого казалось, что изображённый на полотнище кречет застыл в воздухе, завис над ставкой, перебирая подрагивающими крыльями.
— Чует славную битву, — после долгого давящего молчания сказал Чингисхан. Он стоял в своём синем халате, расшитом золотом; халат был накинут поверх лёгкой, но очень прочной кольчуги работы старого дамасского мастера. — Командуй, Хасан. Да хранит тебя Небо! Вперёд! Начнёшь по своему сигналу… А я буду молить Сульдэ о нашей победе.
Хасанбек почтительно поклонился Повелителю. Удивившись про себя, каким молодым задором пылает ещё недавно угасший взгляд хана. Надел шлем, поправил доспехи и снаряжение, пришпорил верного скакуна, правя в кэль. Там уже, выполнив последнее указание, центральную часть поля перегородили всадники третьей тысячи — выстроились несколькими шеренгами, закрывая собой готовые к удару три колонны панцирных конников. Появление Хасанбека было встречено сдержанным одобрительным гулом, прокатившимся по всему корпусу.
Нойон выехал перед строем всадников, готовящихся к атаке в самом первом порыве, впился взглядом в горизонт. И словно окаменел, не в силах отвести взор.
Сколько вечностей кануло в этом ожидании? Всё в этом подлунном мире для него умерло. В подлунном…
«…кто сказал, о Великий Хан… что ты в подлунном мире?»
Хасанбек вспомнил эти недавние слова Кусмэ Есуга. И не смог ответить себе: когда же, действительно, он в последний раз видел луну? По всему выходило, после Облачных Врат ни разу не пялилось на него с небес её жёлтое око!
«Гнать, гнать мучительные думы, не время и не место…»
Глаза его слезились от напряжения.
Сначала Хасанбеку померещилось, что далёкая линия холмов расплылась. Он прищурил глаза, потом протёр их. Не помогло. Напротив — окоём зашевелился, задвигался. Казалось, там, на противоположном краю поля, — земля начала оживать! Да ещё и заворачиваться, скручиваться навстречу монголам, как огромная войлочная подстилка.
Линия потолстела. Холмы уже шевелились вовсю.
«Враг!!!»
Из-за невидимого предела, сначала густеющей прослойкой между небом и землёй, а потом шевелящимся ковром на склоны стали сползать первые отряды неведомых воинов.
Темник подал знак и все дунгчи тумена извлекли из труб тревожные пронзительные звуки: «Вижу врага!.. Вижу врага!.. Полная готовность!.. Ждать!.. Вижу врага!..»
Трубам отозвались лошади. Заржали коротко, заплясали под седоками. Почувствовали надвигающуюся угрозу.
И промолчали в ответ трубам люди. Заёрзали, врастая в сёдла, устраиваясь поудобнее. Сжали крепче поводья, принялись поправлять и без того ладно сидящие доспехи.
А холмы уже полностью залила людская лава. И этому потоку пехоты, казалось, не будет конца.
Павсаний вполголоса выругался.
Всё это поразительно смахивало на Граник. На самую первую большую битву Александра в Малой Азии. Неужели история повторяется? Ежели так, то ничего хорошего Павсаний от этого не ждал, будучи убеждён — любое повторение даётся богами только в том случае, если кто-то не усвоил, а может быть, даже и не заметил урока, преподанного небом. Да-да, именно на Граник… На ту неизвестную до поры строптивую реку, на правом берегу которой и случилась памятная бойня. Сейчас роль реки играл широкий ручей в пологой низине, во всяком случае издалека эта полоска воды выглядела именно так.
Павсаний закрыл глаза и вызвал из памяти давнюю, но врезавшуюся навсегда картину, когда они с марша упёрлись в водную преграду. На противоположном берегу, крутом и обрывистом, выстроилась персидская конница.
Рельеф местности не позволял видеть глубину конной армады, и казалось, что вся равнина на том берегу была покрыта бесчисленными всадниками. Правда, по левую сторону от илы, которой тогда командовал Павсаний, за персами просматривались плотные ряды гоплитов. Изменники! Греческие пехотинцы-наёмники… Македонские воины тогда совершили невозможное — атаковали, практически с ходу, огромнейшее войско! И не только атаковали, но — победили. Преодолели бурную реку под градом вражеских стрел, взобрались по крутому склону, рассеяли правый фланг персов…
На противоположном краю поля огромными тёмными пятнами шевелился неприятель, о появлении которого ещё вчера предупредили Александра его новые советники. Воины неведомого роду-племени располагались небольшими уступами, заполонив собою линию горизонта, и лишь в центральной части — спустились вниз по склону. Должно быть, оттуда и начнётся первый наступательный порыв.
Осмотрев поле предстоящей битвы, Павсаний снова поморщился. Хотя ни одна складка местности не укрылась от его цепкого взора. Хотя сразу же в голове возник чёткий план боевых действий… Что толку?! Никто не испрашивал на этот раз его мнения.
И опять, как тогда на Гранике, как на всех прочих полях сражений — главный удар, наверняка, нанесёт сам великий Александр, во главе своей царской илы. Храни его Арес! А вместе с ним и всех нас. Вот только… Стоит ли теперь так цепляться за собственную жизнь?
Конница на этот раз рванёт в атаку без него, Павсания… И всё дальнейшее, наверняка, произойдёт без его непосредственного участия. Возможно, ему даже не доведётся взмахнуть мечом. Главное оружие урага — язык и зоркий глаз… Вот и ори, хоть охрипни, на своих подчинённых!
Павсаний до боли в пальцах сжал медный амулет. Не мог простить царю незаслуженной обиды. Месяц назад, после пьяной перепалки на царском пиру, он — Павсаний, сын Никанора — был разжалован из илиарха до урага! Множество смутных недовольств, копившихся все эти годы внутри, как гной, рано или поздно должны были прорваться наружу. Так и вышло… Командир царской конницы, гиппиарх Клит Чёрный, сын Дропида и брат царской кормилицы Ланики — не иначе, как подзадоренный самим Вакхом! — не утерпел и упрекнул царя в том, что позабыты все былые заслуги тех македонян, с коими Александр однажды переправился на азиатский берег, чтобы начать эту бесконечную войну и завоевать всю Ойкумену. А потом напомнил Александру ту битву на Гранике, когда именно он, Клит, командовавший тогда царской илой, спас царя от верной смерти — отсёк вместе с кинжалом руку Спифридату, замахнувшемуся сзади…
И Павсаний тоже не стерпел. Он поддержал своего командира и сотоварища-ветерана…
Тому теперь, как ни крути, а всё-таки легче — мёртвых уже нечем обидеть! Словесная перепалка закончилась страшно… Обидные слова и хмель — опасная смесь. Взбешённый Александр, не помня себя, вырвал у кого-то из приближённых копьё и метнул его в ближайшего сподвижника, говорившего горькую правду. И пал Клит, пронзённый насквозь…
Хотя, как потом перешептывались между собой ветераны, дело было вовсе не в царском гневе. Судя по всему, истинными виновниками случившегося являлись два жреца неведомой религии. Странные люди в широких полотняных одеждах тёмно-зелёного цвета, чьи лбы венчали широкие чёрные повязки из шерсти. Хотш Блоум и Баэс Шинн. Так их звали…
Впервые они возникли возле Александра после захвата древней резиденции мидийских царей — Экбатаны. Здесь оказался полуразрушенный храм, который эти двое выдавали за оплот своей веры, преследуемой персидским тираном Дарием. Что наговорили они царю — разве теперь узнать? Ясно только одно — всерьез уверовал Александр в их небесное происхождение. Клит Чёрный за месяц до смерти даже передал Павсанию историю, однажды рассказанную ему лично царём… Но разве же можно было в подобное верить?! Отнёс он эти росказни к пьяному лепету на исходе буйного пира. Будто бы случилось так, что Баэс Шинн специально вывел Александра из себя, потом раззадорил и сам же предложил царю ударить его мечом, что тот не задумываясь и сделал. И вот тут-то случилось невероятное! Как только царский клинок начал входить в тело жреца, тот попросту исчез! А через два дня — живой и невредимый! — как ни в чём не бывало, явился в царские покои в сопровождении неизменного Хотша Блоума…
Нет, давно не терял Павсаний голову от воздействия вина, был умерен в возлияних и терпеть не мог пьяного бахвальства. Потому и от слов Клита попросту отмахнулся…
А вот в том, что в гибели Клита повинны именно Хотш Блоум и Баэс Шинн, — был уверен. Не обошлось без их змеиных голосов. Видать, мешал им старый товарищ и соратник царя. Кто будет следующим?..
Наутро, протрезвев, Александр вместе со всеми оплакивал смерть одного из лучших македонских полководцев. Но, невзирая на это, не забыл никого, кто поддержал Клита в той роковой перебранке. Каждому нашёл место среди обычных воинов…
Павсаний впитывал увиденное, перебирал варианты. Далась ему эта река Граник! Пусть совпадения имелись, но скорее условные, с большой натяжкой. Неприятель, как и тогда, стоял на возвышении, но не вдоль берега ручья, а на значительном удалении. Хотя точно так же выжидал, что предпримут македоняне… А они, не мудрствуя, привычно построились фалангой в шестнадцать шеренг. Прикрыли более слабый правый фланг усиленным отрядом конницы, в том числе и царской илой во главе с Александром. Левый фланг прикрыли двумя илами конницы да поставили в арьергарде единственный резерв — двухтысячный отряд аргираспидов. Авось, пригодится! Хотя, до сих пор, вражеские мечи не добирались до «серебряных щитов»…
Кулак побелел. Павсаний оставил в покое амулет, разжал пальцы и размял затёкшую руку.
Ураг… Тот, кто стоит за спинами сражающихся воинов. Хотя, если поразмыслить, быть урагом сейчас даже предпочтительней. Не лезть на рожон во главе ряда, показывая пример подчинённым и принимая на свои щит и сариссу* первый, самый страшный, порыв-удар врага. Не выбираться из-под кровавого завала, мешанины из конских туш и человеческих тел, удивляясь, что снова уцелел в жестокой мясорубке.
Ураг… Задний. Замыкающий командир ряда. Подающий команды и ответственный за перемещения и сохранение строя при любых условиях. Была у него и ещё одна незавидная обязанность — не допустить бегства. Любой ценой. Даже если для этого пришлось бы перебить поочерёдно всех шестнадцатерых фалангитов своего ряда! Да только не доходило пока до этого, ни разу. Куда бежать-то?! Вокруг — сплошь и рядом земля ЧУЖАЯ. Переловят, как мышей, днём раньше — днём позже…
Последний отряд измождённых разведчиков — полусотня легковооружённых всадников — наконец достиг расположения выстроившихся кэкэритэн. Вернувшиеся проскакали на взмылённых лошадях по коридору между кэлем и барун-гаром. Туда, где развевалось Белое Девятиножное Знамя. Войско встретило смельчаков подбадривающими криками. Проводив их взглядом, темник опять обратил свой взор на врага.
Он уже разобрал, что чужеземцы движутся не сплошной линией, а близко расположенными отрядами. Издалека эти подразделения сливались в единое целое, напоминая вооруженную линию горизонта. Ширина вражеского строя поражала всякое воображение — никогда ещё Хасанбеку не доводилось видать ничего подобного!
Покуда ещё не была видна глубина этого чудовищного построения, как и не было понятно, что прячется за ним в тылу, но размах его внушал подспудный трепет, который не имел ничего общего с трусостью, а больше напоминал зловещий шёпот Судьбы.
До его чуткого уха уже начали долетать звуки чужих команд. Заунывно взвыли незнакомые трубы, приостанавливая вооружённую лаву. Хасанбек неотрывно наблюдал, как за считанные минуты чужие мелкие подразделения чётко и слаженно выстроили настоящую монолитную стену. Поистине грандиозное сооружение из человеческих тел, доспехов и оружия, двигающееся как единый живой организм.
Темник вспомнил мудрёное слово, которым Кусмэ Есуг обозвал этот боевой строй пришельцев, когда что-то там пояснял Великому Хану.
Халанкха!*
Что это означало на чужеземном языке — темник не расслышал, а может, «посланник Неба» и не разъяснял, но наилучшим переводом могло быть только одно: «смертоносная стена».
Увиденная картина напомнила темнику древние легенды о великих битвах прошлого. В некоторых из них враг тоже наступал поистине сплошной стеной!
Блистая на солнце начищенными медными шлемами, закрывшись стеною массивных круглых щитов, халанкха, повинуясь многократному пересказу исходной атакующей команды линейными командирами, сдвинулась с места.
И случилось невозможное: огромная махина, состоящая из крохотных частиц — человечков, сжимавших оружие, — пришла в движение. Она не побежала. Можно было ожидать, что воины бросятся вперёд, лишь на первых порах пытаясь сохранять подобие строя, чтобы вскоре, смешавшись в единую вооружённую толпу, подбадривать себя непрекращающимся боевым кличем, сливающимся в яростный рев…
Но — она не побежала!
Хасанбек, как заворожённый, наблюдал эту по-своему красивую и смертельно опасную процессию. Халанкха мерно и упруго двинулась на монголов шагом, который, несмотря на его неспешность, никому не пришло бы в голову назвать «походным». Должно быть, именно такой размеренной походкой настоящие воины, проламываясь сквозь врага, уходят в Вечность.
Она напоминала ощетинившуюся копьями крепостную стену, которой вдруг вздумалось, презрев все законы мироздания, самой двинуться на врага, не дожидаясь, пока это с большими потерями сделают её защитники. Монолитная стена, соблюдая равнение в шеренгах, шла вперёд неспешным, тяжёлым шагом. И ещё — она шагала молча! Если не считать звуками короткие выкрики линейных, требующих держать равнение, да специальные команды, плывущие над строем хриплым пульсом этого страшного организма, задающие темп движения.
«Ха-ук-кх-ххх! Ха-ук-кх-ххх!»
Лошади передовых чамбулов Чёрного тумена тревожно заржали, прядая ушами.
«Хаук-кх! Хаук-кх! Хаук-кх! Хаук-кх!»
Халанкха перешла на полубег.
Из-под шлема по виску Хасанбека противно и медленно поползла капля пота.
Темник помимо воли отметил, что солнце на этот раз благосклонно согласилось подсобить монголам, оно наступало по всему мыслимому фронту, падая по косой линии атаки, из-за левого плеча — направо. И это было первое выигрышное преимущество — помощь извне при полном отсутствии союзников. Солнце слепило неприятелю глаза, скользя по начищенным медным шлемам и доспехам и, казалось, весь горизонт блистал, зайдясь красновато-жёлтым тлеющим свечением.
Вторым союзником был ветер — он также стремился на запад. И это обязательно нужно было использовать, но чуть позже.
«Хаук-кх! Хаук-кх!» — шеренга за шеренгой спускались по пологому склону пехотинцы.
Вся халанкха уже давно выползла из-за холмов и теперь можно было рассмотреть глубину строя. Хасанбек насчитал целых шестнадцать шеренг отборной тренированной пехоты! Воинский навык наверняка приобретавшей далеко не в одном жарком сражении…
Все как один в куполовидных жёлтых шлемах, в накидках из красной ткани, под которыми угадывались доспехи. У каждого неприятельского воина были одинаковые круглые щиты, прикрывавшие тело от подбородка до середины бедра. К низу многих щитов крепились привесы, должно быть, из кожи либо войлока, для защиты ног. Но наибольшее удивление вызывали чудовищно длинные копья.
Тут же вспомнилось…
Прищуренные глаза ненавистного Кусмэ Есуга. И слова: «…их копья, поставленные вверх остриями — царапают облака… а направленные на врага — убивают на дальних подступах…»
Над халанкхой вздымался лес копий неимоверной длины, направленных своими наконечниками верх.
«Царапают облака…»
И это почему-то неприятней всего поразило Хасанбека. Ему ещё не доводилось сражаться с воинами, что ожидали нападения даже с Небес, но тем не менее от этого совсем не казавшихся испуганными. Нойон некстати вспомнил, вернее даже — память сама подсунула ему картину, на которой испуганный тумен отбивался от небесных всадников, стремясь прорваться в Облачные Врата.
Рука непроизвольно судорожно стиснула рукоять меча и… он вдруг, казалось, шевельнулся, напомнив о себе, вдребезги разбив этим движением ненужное сейчас видение. Боевой конь, уловив напряжённой кожей этот крохотный импульс, мгновенно напрягся и запрокинул голову назад и вверх, кося на хозяина вопрошающим глазом. Хасанбек успокоительно сжал коленями бока жеребца, отпустил меч и провёл рукой по мощной красивой шее. Скакун, переступив с ноги на ногу, вновь замер, ловя ноздрями воздух, как бы выискивая дурманящие запахи надвигающейся битвы.
Враг уже подошёл к речке и несколько замешкался на том берегу.
Но, как выяснилось несколькими минутами позже, — лишь затем, чтобы сократить дистанцию между растянувшимися шеренгами. Как только строй уплотнился, опять зазвучало противное въедливое: «Хаук-кх! Хаук-кх!»
Речка выплеснулась из берегов от тысяч ног, вошедших в извилистое русло.
Это был именно тот рубеж, который для себя обозначил Хасанбек. Дальше тянуть не следовало — можно было отдать врагу все ключевые позиции.
Выстроившиеся тысячи панцирной конницы терпеливо ждали сигнала своего темника, которому Великий Хан вверил судьбу битвы. А нойон — ждал наступления какого-то неведомого, одному ему известного, мгновения. Он не знал, когда оно наступит, но был уверен, что обязательно учует: пора!
Ветер беззаботно играл гривами и хвостами напряжённо застывших лошадей.
Подрагивали в такт размеренным шагам угрожающие рисунки на щитах вражеской пехоты.
Чего там только не было!
Орлы, хищно раскинувшие когтистые лапы. Чёрные солнца на багровом фоне. Белые змеи. Глаз с гневно выпученным зрачком. Оскаленные пасти неведомых чудовищ…
Перед халанкхой врассыпную передвигались легковооружённые воины; они не держали никакого строя, возможно даже, совсем не были приучены к нему. У них не имелось щитов, только луки и дротики. Но зато по обоим бокам наступающей халанкхи — покуда неспешно, шагом, передвигались большие отряды конницы. Причём на левом крае — всадников было чуть ли не втрое больше. Среди вражеских всадников выделялся предводитель на рослом сильном коне. Голова командира была почти полностью закрыта роскошным золотым двурогим шлемом, оборудованным спереди пластиной-забралом с прорезями для глаз.
«Вот… ПОРА!!!»
Хасанбек уверенными движениями достал из саадака свой верный номо. Закрепил на тетиве хвостовик стрелы с костяным свистунком. И, с силой растянув плечи лука, на несколько мгновений замер, молитвенно прикрыл глаза. Его губы непрерывно шевелились, посылая в Небеса мольбу о покровительстве и помощи. Но вот губы замерли. Сжались в тонкую суровую линию. Окаменели.
И вырвалась тетива из отпустивших её на свободу пальцев. С низким жужжанием ушла ввысь по большой дуге стрела, чей окрас был известен каждому нукеру Чёрного тумена. Три кроваво-красных кольца шириною в ладонь. Словно искры высеченного кресалом огня.
И степь полыхнула.
«Хур-р… — Звериный будоражащий рёв из глоток тысяч ордынцев. — …раг-г-х-ххх!»
Уже истомившаяся, давно готовая к атаке третья тысяча под началом Хэргулая, рванула с места в карьер, быстро набирая скорость. Застоявшиеся скакуны, выбивая клубы пыли из пересохших степных трав, помчали вперёд. Туда — всё ближе и ближе к страшной шагающей стене. Вперёд…
«Хур-раг-гкх-ххх!»
Вперёд! Только вперёд!!
«Хур-раг-гкх-ххх!!!»
Закованные в железо всадники упругими шеренгами рвались навстречу врагу. И всё ближе и ближе к всесокрушающей монгольской лаве громыхало ненавистное: «Хаук-кх! Хаук-кх! Хаук-кх! Хаук-кх!»
Глава двенадцатая
Жертвы эволюционных войн
Сон отпрыгнул от меня, как перепуганная кошка на пружинистых лапах. Вот только что лежала, накрыв лицо тёплой мглистой пеленой, грела пушистым тельцем и давала отдохнуть. И вдруг — этот прыжок. Как экстренное всплытие водолаза со всеми прелестями перегрузок и кессонной болезни.
Куда лучше — осторожно открыть глаза уже после того, как проснулся. Именно так и надлежит просыпаться профессионалу в неизвестной враждебной местности. Хотя вездесущие наставники настоятельно советовали миновать подобную местность, не отвлекаясь на такие вредные глупости, как сон. В идеале — только так… Кстати, советовали, предварительно выспавшись. А что делать, если вся бесконечная местность — сплошь неизвестная и всячески враждебная?
Как ни стыдно это осознавать — я до сих пор не представляю, куда загнало меня моё согласие, последнее моё слово «да»… В каком медвежьем углу планеты расположен этот… гм, суперполигон? Пространственно-временная флюктуация какая-то, чтоб ей ни дна ни покрышки… причём ругательные слова в этом предложении — первые три.
Хотя, признаюсь, уж кого-кого, а медведей я тут пока не видал, но всё больше и больше склоняюсь к мысли, что вся геометрия здесь — состоит из одних углов. И что единственная фигура для изучения — я. А значит, всем хочется меня изучить, разобрать и заглянуть внутрь. И — само собой — загнать в эти самые углы. Преимущественно «пятые»…
Ну ладно, хватит бурчать! Следует признать, что профессионального пробуждения не получилось. Позор на весь «Эпсилон»! Однако и сны ведь не отпрыгивают обычно, как перепуганные кошки.
Где-то поблизости — «собаки».
Через мгновение я был готов. И моментально услышал ниже по склону слабый глухой шум. Кто-то, мягко ступая, но всё же не будучи совершенно невесомым, двигался сквозь густой кустарник. Этих «кого-то» было много. И ещё — они приближались ко мне.
Внизу. Прямо по склону. Шагах в сорока…
Пять секунд на сборы.
Нападения справа-слева-сзади я не боялся — его просто не могло быть. И вовсе не потому, что был я простодушно уверен в миролюбивости этих сторон. Всё объяснялось гораздо проще — я находился в пещере. Небольшой, случайно подвернувшейся вчера ближе к сумеркам. Вход в неё не зиял, будучи поросшим густым цепким колючим кустарником. Я сам заметил его в последний момент, лишь оказавшись впритык, и это определило мой выбор. Может быть, в этой гористой местности были и получше места для ночлега, но я не собирался провести полночи в поисках.
«Ну что ж, спасибочки за гостеприимство, товарищ Домовой. Или как там тебя… Пещерный? Извиняй, если что не так. Может быть, храпел? Ну, это с устатку…» — беззвучно шевелил я губами, быстро маскируя свою увесистую поклажу в расщелине у стены. Завалил её несколькими массивными камнями, приблизился к выходу и краешком глаза выглянул из пещеры.
Солнце ещё не встало. Вернее, не преодолело цепь плоских гор, запуталось в лесах, что топорщились на горных склонах. Пока-а-а ещё добредёт. Разлитый вокруг свет щедро разбавил темноту и даже избавился от плотных серых тонов, добившись господства какой-то грязно-молочной дымки. Местами, в низинах, она была настолько плотной, что я подумал о начавшемся сезоне туманов.
«Хрум-м-м!»
Хрустнула, словно ударила плетью, ветка, сломанная чьей-то оступившейся конечностью.
Справа.
Это уже значительно ближе…
Я бесшумно выбрался из пещеры. Полусогнутой подвижной тенью. Осторожно перешагнул через тонкие стальные нити, концы которых крепились к двум запалам от ручных гранат. Эти сигнальные растяжки я поставил вчера перед сном. Просто по привычке. Или — на всякий случай.
Прощай, уютное гнёздышко! Похоже, ты вот-вот станешь смертельной западнёй.
Теперь назад и вверх по склону. Желательно — шустро и без единого звука…
Мне хватило минуты, чтобы переместиться метров на тридцать выше и расположиться за каменной грядой. В моём распоряжении имелся превосходный сектор обзора, а при желании и обстрела. Вот только сверху вход в пещеру был почти не виден — взгляд скользил по веткам кустарника и тонул в зарослях, буйствовавших значительно ниже. Справа от входа склон просматривался прекрасно, представляя собой небольшую площадку, нетронутую растительностью.
Площадка была сплошь усеяна мелкими колотыми камнями, присущими подножиям старых гор. Усталая горная порода. Враг любого разведчика. Того и гляди, осыплется под ногами в самый критический момент. Однако сейчас я рассматривал эти камни уже как своих кратковременных союзников.
Распластавшись за валуном, я принялся анализировать ситуацию: «Так. Некто наступает. На кого? А может, просто прочёсывают редколесье? А может быть, просто толпа туристов?»
Усмехнулся. В туристов я не верил. В этой пересечённой, мягко выражаясь, местности — можно встретить кого угодно, только не туристов. Исходя из моего горького опыта. Скорее уж, охотников на мамонтов с самим мамонтом в придачу — для пущей убедительности. Да и когда лес прочёсывают — не крадутся.
Термин «пересечённая», кстати, можно употребить и в буквальном смысле. Кто тут только ни пересекается… и с кем!
С левой стороны склона, где начиналась уходящая в сторону гряда ещё не развалившихся на части валунов, мелькнула чья-то неясная тень.
Глухо стукнулся о землю камень. Запрыгал вниз, гася удары в траве.
«Та-а-ак! Похоже, снова начинается „кино“… Конец первой серии. Вторая серия».
Мой взгляд, усиленный оптикой, буквально ворвался в зелёную пелену зарослей, зашарил по листве. Я направил бинокль на место возможной остановки неведомого врага. И даже успел уловить еле различимое покачивание веток.
И больше ничего.
Странно.
«Уже горячей — идут неспроста. По делу. Неужто за мной?.. И кому ж я опять понадобился?»
Ещё с минуту понаблюдав за хитросплетениями веток, усеянных листьями в высшей степени гениально просто и беспорядочно, я убедился в тщетности этого занятия. И тут же снова напомнил о себе противник справа. Но, как назло, он проявился именно на том небольшом фрагментике площадки, что примыкал ко входу, и оставался прикрыт от моего взгляда несколькими одиночными и пышными кустами.
Посыпались с громким шелестом мелкие камешки. Ну, чем не союзники? Осыпь сразу же затихла, но продолжения не последовало. Выжидательная тишина.
Где-то выше меня по склону тревожно прокричала какая-то крупная, судя по солидному голосу, птица. Ей ответили еще несколько.
Шелест листьев. Равнодушие усталых гор, неспешно покидающих этот бренный мир. Оседающих назад — в недра. Молчание трав и безмолвие небес. Дыхание Вечности. И вдруг…
Взрыв!
Это сработали растяжки. Как они смогли незаметно подобраться к самому входу в пещеру?! Правда, этот участок и не просматривался. Но всё-таки…
И сразу же вой… Жуткий, отчаянный вой!
Я не считаю, что силён в глубинных эмоциях, но, сдаётся мне, — это не было воем тяжело раненого или же смертельно перепуганного. Скорее, протяжный крик обманутого в своих ожиданиях злобного и сильного существа.
Лёгкий дымок от взрыва инициирующего заряда гранатного запала. Громкая возня в кустарнике перед входом в пещеру. И спустя десяток секунд — второй взрыв. Наверняка существо запуталось в паутине стальных нитей.
Отчаянный рёв… Воем это уже назвать нельзя — слишком скромный эпитет.
Признаться, что мне стало не по себе, — не сказать ничего. На шее противно запульсировала сдрейфившая жилка.
«Кому ж это я соли на хвост насыпал? Какому кошмарному чуду-юду?..»
Но это не шло ни в какое сравнение с тем чувством, что я испытал, нежданно-негаданно наткнувшись взглядом на… физиогномию одного из «чуд». Он вырвался из зарослей чуть правее дымки от взрывов. Как раз в тот момент, когда я повёл биноклем в ту сторону и в аккурат выхватил морду, искажённую нешутейной злобой. Одновременно с его прыжком из кустов. И это была-таки — именно! — МОРДА.
Усеянный короткой коричневато-серой шерстью мордоворот резко поумневшей большущей обезьяны, двигавшейся нелепыми полупрыжками. Эти движения чередовались с раскачивающимися, вихляющими широкими шагами. И ещё — с постоянными наклонами и касаниями непомерно длинными руками земли… Хотя это могло быть вызвано и крутизной склона. Существо было настолько близко от меня, что после одного из прыгающих шагов я не выдержал столь устрашающего зрелища.
Блестящие и даже будто горящие глаза жгли меня сквозь линзы. Из полуоткрытого рта текла струйка слюны. А может пены? Блестели донельзя убедительные клыки.
Прыжок прямо на меня!
Я непроизвольно дёрнулся назад, инстинктивно закрываясь блокирующей левой рукой. Эффект близости и реальной опасности был настолько силён, что я забыл о творце этого эффекта — моём бинокле. И чуть было его не выпустил… Но всё же, опомнившись, успел перехватить жизненно важный прибор, так и не начавший толком своё падение.
Чтоб вы так жили, как я вспотел!!!
Может быть, если выживу и вернусь куда-нибудь в мало-мальски знакомые, по-человечески понятные места, когда-нибудь я ЭТО опишу. С животрепещущими подробностями. С фонтанирующими эмоциями. А сейчас — какие на хрен брызги эмоций… Одни вариации на тему «итить его». И эти вариации безудержно множились. Особенно, когда я принялся детально рассматривать существо в бинокль. Бармалей по сравнению с ним был распрекрасным милым дедушкой, только-то и того, что выжившим из ума и бродившим по Африке, запугивая и без него запуганное местное население. «Страшный и ужасный» Бармалей мог бы отдыхать не реже семи дней в неделю, если бы где-то рядом бродили этакие, отродясь ни разу не бритые, угрюмые и отвратительные парни.
От него пахло зверем!
Это пронзало на расстоянии, сквозь линзы бинокля, входило в нутро исподволь, каким-то невнятным первобытным трепетом.
Тяжёлые надбровные дуги, массивная нижняя челюсть, покатый лоб — живой памятник незабвенной теории Ломброзо. Может, это и были перезвери, но уж во всяком случае точно — недолюди…
«И что же дальше?»
Дальше они явили себя неблагодарному зрителю — мне. Ещё парочка грубых и невоспитанных существ выломилась из высокого кустарника. Одно сжимало внушительную и, надо понимать, увесистую дубину. Другое — типа копьё, «скомустряченное» из каменного наконечника и достаточно прямой сучковатой палки.
Наконец-то они решили, что обнаружены, и открыто ринулись к манящей их пещере.
Теперь у меня уже не осталось сомнений, что они рвались к месту моего ночлега. «То-оже мне, блин, опергруппа… Ё-моё, что за ментовские замашки — брать за малость до рассвета… И само собой — тёпленьким. Ну ничего, сейчас я с вас погоны-то посрываю… Вместе с шерстистостью и повышенной лохматостью».
Пока, насколько я мог оценить показания всех моих органов чувств, этих реликтов передвигалось не менее пяти. А если точнее — четверо. Был ещё и пятый, но он не передвигался, а до сих пор скрывался в зарослях с левой стороны.
«Нет, всё ж таки ЗВЕРИ!»
И от этого звериного нутра, не торопившегося отмирать, и даже, наверное, в чём-то очень даже помогавшего им выжить, нельзя было ни отмахнуться, ни прикрыться. Ни шкурами убитых животных, обмотанных вокруг тела. Ни примитивным оружием, коим являлись дубины и копья.
Определённо в упор непонятно, какого хрена я здесь делаю?! Каменный век на улице, а я ещё не завтракал! Нужно утридцатитроить бдительность. А то, если эдакая хренотень пойдёт и дальше, как бы случайно в кустах на динозавра не наступить. Геологическую эпоху напролёт потом извиняться придётся. Да ещё извинят ли? Надо будет пожаловаться Великому Бледнолицему Богу на своих «резидентов» — не того взяли.
Для этого дела персонально Дарвина нужно было вербовать. Вот бы старикашка порадовался, что не зря несколько лет на нарах парился в английской тюрьме. Да, да, за идею пострадал, за свою-то дерзкую теорию… Вот бы и пообщался. В первый и, наверняка, сразу же в последний раз. А я-то при чём? Мне ж их теперь не изучать. Мне теперь их убивать придётся. Да ещё и как они-то посмотрят на такую альтернативную историю… Наверняка у них другие планы. А если допустить совершенно шальную мысль: может быть, один из них — ни много, ни мало! — мой неандертальский прадедушка?! Тогда и вовсе себя чувствуешь мерзавцем, душегубом и праотцеубийцей.
Только одно и утирает сопли совести — всё-таки, вроде бы, хомо дважды сапиенсы от другой породы вывелись…»
Они уже поняли, что пещера пуста. И после невнятных хрюкающих звуков начали подниматься вверх по склону. Причём, большинство медленно двинулось между входом в пещеру и валунами, а если открытым текстом — по той тропе, уступами которой несколько раньше отступил я.
Они шли по следу.
По моему следу!
Я сам в трудную минуту пользовался навыками, которыми щедро делился с нами настоящий таёжный следопыт, сделавший это не только ремеслом, но и образом своей жизни. И, в общем-то, был я первым учеником в нашей непростой учебной группе. И в лучшие свои минуты озарений и взаимопроникновения в рассеивающуюся на глазах энергетику оставленных следов контакта преследуемого с окружающим миром несказанно радовал Акима Данилыча. Так звали нашего неподдельного следопыта, наставника в безболезненной пытке следов.
Но здесь было абсолютно ИНОЕ!
Эта мысль пронзила меня, как булавка жука, ещё не понявшего, куда он попал. Она возникла синхронно действу, увиденному мною в окуляры бинокля.
Я мгновенно выхватил целый комплекс информации из двигающейся картинки, в которую до конца просто ещё не верил. И автоматически вычленил то, что не накладывалось на шаблон человеческого поведения. На мой собственный шаблон. Эти непривычные движения сами бросались в глаза.
Опускающаяся вниз и одновременно вытягивающаяся вперёд шея, подающая голову по ходу движения.
Морда, внимательно рассматривающая почву перед собою и как бы шарящая из стороны в сторону.
Гримасы, морщащие нос в такт этим раскачиваниям головы.
Дико поблескивающие тёмные глаза, резко выхватывающие сегменты враждебного мира.
И самое главное, собравшее в единое целое эти моменты, — трепетавшие крылышки носа, которые то расширяли, то сужали крупные ноздри.
Они шли по запаху!
Они меня вынюхивали. По-звериному. Беспощадно. Наверняка.
Что там холодок?! По моей спине процарапал своей леденящей лапой настоящий арктический мороз. И пусть кто-то ставит мне в укор робость и даже малодушие пред неизвестностью, но это всё «понты для приезжих». Хладнокровие — понятие относительное. Как, если не пиком хладнокровия, можно назвать миг, когда кровь леденеет в жилах? Но главное, собственно, не это… Главное — не потерять голову. Не «потерять» самому, а потом уже не позволить, чтобы её оторвали другие.
Жуткая изморозь по коже!
Полусогнутые упругие фигуры.
Всё ближе. Ближе…
Стоп! Куда девался самый левый? «Пошёл налево?» К чёрту каламбуры, похоже, начинается третье отделение спектакля. Начинается время для неожиданностей. Вот-вот выстрелит ружье, извисевшееся на стене. Одна проблема — в кого выстрелить первым? Обычно хочется попасть в самого некрасивого, чтобы не раздражал. А тут, будто назло, — все красавцы, как на подбор…
Ну что ж, чисто одесский вариант. Из арсенала излюбленных идиом моего незабвенного зампотеха Штейнбаха Аркаши: «Сёма, включите бомбу — мне здесь скучно!» Майор никогда в Жемчужине-У-Моря не жил, но его уважаемые родители, некогда отдрейфовав северо-восточным курсом в белокаменную из незалэжной, колорит по дороге не растеряли.
Я уже понял, что план мой — потихоньку раствориться среди каменных россыпей и кустарников — трещит по всем швам. Меня учили, как ладить с разгневанными домохозяйками, как правильно перетирать с уголовниками, как выводить из строя армейских собак, даже суперпсов породы «дивовская боевая», а также их специально натасканных хозяев, как противостоять прочим себе подобным различной степени выучки, но увы… Даже если бы мне сейчас дали в руки мой собственный секретный учебный конспект и позволили как следует подготовиться к этому надвигающемуся экзамену — я бы только беспомощно развёл руками. ТАМ я не нашёл бы ни одной полезной (в данном контексте) строчки. Не бывает курсов обучения без серьёзных пробелов. Ну не учили нас инструктора единоборству с целым полуотделением взбесившихся троюродных братишек далёких «прадедушек». Даже саму возможность встречи не рассматривали… Даже чисто теоретически не допускали.
Отступать по-тихому было уже поздно.
Реликтов снова стало четверо. Но не потому, что опять объявился «самый левый». Из зарослей наконец выбрался отставший пятый, начал подъём и теперь спешил по тропе за остальными.
«Что ж…»
Я положил палец на спусковой крючок. Если отступать можно, только обнаружив себя, то, быть может, уже и нет смысла этого делать? Уж больно сократилась между нами дистанция… Оставалось лишь прикипеть взглядом к прицелу, и дать пальцу исполнительный импульс. Но я, по привычке, в последний раз окинул предприцельным взглядом весь потенциальный сектор обстрела.
И замер.
А потом… осторо-ожненько так отнял палец от металла, тихонько перевёл вверх рычажок предохранителя и положил «вампир» на густую жёсткую траву, выбивающуюся между камней.
Когда мой взгляд дошёл до правой границы сектора, то машинально скользнул вниз по крутому склону и упёрся в перелесок, занимавший всё подножие горы. И я тут же передумал стрелять… Это спонтанное решение было хотя и не смертельным, но определённо — безумным.
Взгляд выхватил плотную кучку тёмных двигающихся точек. Они выползали из перелеска. Двигались неспешно. Пока что не обнаруживая никакой агрессивности или хотя бы намерения совершить какой-нибудь хитрый манёвр.
Их было десятка два.
Бинокль помог мне проверить неприятную догадку. Но на этот раз проницательность не радовала. Справа внизу двигались главные силы.
Целое племя дальних родственников моих «прадедушек», почему-то крайне возненавидевших их ушлого «правнучка». Я мог их пересчитать, но на этот раз меня не интересовало точное количество. Тем более, что из перелеска могли и новые вывалиться. А тех, кто уже вышел — было достаточно, чтобы гонять меня несколько суток по горам и долам. Как сытая зондеркоманда — голодный и потрёпанный партизанский отряд.
Но главная закавыка была даже не в этом…
Я просто не мог себе этого позволить.
Иначе бы — стопроцентно сорвал контрольную встречу с резидентами. И в этом случае — уже под угрозой была бы не жизнь, а профессиональная честь «спеца». Что иногда выше жизни. Это только смерть на миру красна, а для чести свидетелей лишних не нужно. Хватит и одного — совести, сверяющей сделанное со словом, данным тобой… А ещё — у меня имелись свои соображения и догадки, которые я хотел проверить или хотя бы попытаться это сделать при сегодняшней контрольной встрече.
«Ладно, хватит лирики!»
Тройка преследователей уже миновала половину пути. Исчезнувший «левый» так и не объявился. Отставший ускоренно догонял своих. Конечно, исчезнувший меня беспокоил, однако не до такой степени, чтобы отмахиваться от реальной угрозы.
Трое взаправдашних реликтовых гоминидов замедлили движение. Может быть, решили подождать отставшего, а может, идущий по следу засомневался. И, тем не менее, двое стали смещаться вправо с тропы. Ещё бы! Впереди у них было одно лишь реальное препятствие — моя валунная гряда. Только там могла быть засада или убежище. К тому же дальше-то — всё-таки был предел.
Сзади меня начиналась невысокая, но достаточно крутая скала. От неё отходило несколько соединявшихся карнизами выступов и козырьков, которые вились по отвесной стене. Пара из них оканчивались, нависая надо мной, на расстоянии четырёх-пяти метров. При желании их, конечно, можно было использовать для нападения на меня. Но, в том-то и дело, отступая от пещеры, я не рассматривал ни единого варианта, что буду вынужден обороняться в тихую, не желая привлекать к схватке внимание.
Неандертальцы вытянулись в цепь, если можно было так назвать три мохнатые напряжённые фигуры, упруго и неотступно приближавшиеся к моему укрытию. Я уже давно выделил наиболее потенциально опасного, который наверняка мог оказаться вожаком, и которого из всех соображений нужно было успокоить первым.
Это был тот дикарь, что шёл по моему запаху. Я успел рассмотреть крупную грудь, широкие плечи. Особенно живописно смотрелось в бинокль его лицо, если сделать над собою усилие, назвав подобную морду именно этим словом. Сплошные шрамы, на фоне которых блистали вселенской ненавистью два тёмных гляделища. Половину его тела покрывала большая волчья шкура, вот и весь туалет царственной особы. Ну, разве ещё что — копьё в правой руке, которое он пока использовал больше как посох, опираясь при подъёме. Но красноречивее всего догадку о его лидерстве в стае подтверждал такой факт: его никто ни разу не оттолкнул, не ослушался да и просто не обогнал на подъёме.
Он шёл первым, во всех смыслах.
Каменная гряда, из-за которой я наблюдал их приближение, дуговидно изгибалась вперёд, и оттого средний преследователь пока находился от меня дальше всех, хотя уже все трое выбрались к началу россыпи. Правый двигался заметно быстрее остальных, выйдя на пологий склон. Этот, пожалуй, раньше всех достигнет гряды. Выйдет во фланг… И всё-таки я сосредоточился на «вожде». Отставшего пока можно было не рассматривать всерьёз.
Ну что ж, молиться не будем, не обучены. А вообще-то, на всякий случай, С БОГОМ…
Я медленно вытащил левой рукой из ножен, закреплённых между лопатками, испытанное средство общения с нехорошими дяденьками — боевой нож «гарпия»… Но больше ничего не успел.
Я даже не успел переложить его в правую руку.
Как я мог так позорно недооценить противника?!
Короткий шаркающий звук.
Горячее прикосновение импульса чужой энергии. Злобной. Жгучей.
Расплывчатая тень. Всё это в одно мгновенье. И уже во второе…
Удар!
Он прыгнул на меня сзади, с одного из выступов скалы, как-то прокравшись по карнизу. Молча. Без атакующего рыка. Его руки уже были расставлены, а пальцы напряжены и растопырены. И готовы душить. И они содрали кожу.
Свою кожу…
Пальцы напавшего с тыла судорожно схватили острые выступы каменного валуна, на котором я лежал, и, вложив в этот мёртвый хват всю свою звериную силу, затихли. Он не промахнулся. Он просто ошибся. В тот самый миг, когда полагал, что прыгает на жертву. Предвкушая, как вонзится клыками в дёргающуюся шею и, сломав шейные позвонки, измажется в пьянящей тёплой крови… Он ошибся — ведь прыгал не на покорную добычу, а на такого же хищника, каковым был сам. Хищника, давно научившегося убивать, не вымазываясь чужой кровью. А посему — ему бы лететь на меня, до последнего контролируя мои движения и любые изменения позы. Увы, не смог…
Он затих, уткнувшись мордой в каменный валун, так и не задушенный им. И это было вполне объяснимо — камни душат и точат только время и текучая вода, стирая в пыль и кроша в песок. А вот то, что я остался с целой шеей и с головой на плечах — объяснимо было с трудом. Как я успел среагировать?! Это уже было выше даже моего понимания.
Наверное, это и были те аутодвижения, которые когда-то через адское сверхнемогу вбивал в меня тренер и просто Великий Учитель. Он чувствовал во мне способного ученика, и вот сегодня я мог бы сказать ему «спасибо». Но он уже не мог мною гордиться, да и благодарность ему также была не нужна. Как не нужны на том свете и ученики.
Я удивлённо глядел на труп реликта.
Вот он — «самый левый». А теперь, к тому же, и самый мертвый. Пока… самый…
Я понимал, что кроме меня его было некому убить. Но я не мог ничего объяснить, лишь молча наблюдал фатальные последствия своих аутодвижений.
Пульсирующая в висках кровь, так и не выпущенная на волю. Она стучалась в моё сознание, заменяя бег секунд. Время наблюдало за мной со стороны, словно не участвовало во всём этом «перформансе», вот, захотело побыть зрителем. Я стоял недвижимо и пытался хоть что-нибудь понять. И не слышал звуков. Я слушал свой пульс.
Он душил глыбу, уже будучи мёртвым. Судорожно. Рефлекторно… Потому как умер мгновенно, так и не пережив этих жалких чувств — не поняв и не почувствовав себя побеждённым.
Конечно, если испробовать трудный хлеб аналитиков и покопаться в ситуации, то можно допустить, что в этот момент моё подсознание резко увело туловище, а особенно голову, влево. И сразу же перекат на спину. А левая рука, в которой был нож, на долю секунды ушла из зоны своего сознательного движения и нанесла смертельный удар в сердце. Уход и Удар, достойные уровня несуществующего одиннадцатого дана абсолютного вида единоборств. Я никак не мог такое совершить. Ни-за-что. Тем не менее ведь смог же…
Но я не хотел ни копаться, ни допускать. К тому же появились дела поважнее.
Время опять ожило.
Время ворвалось в меня звуками, время окружило меня задвигавшимися картинками. Мои враги, добежавшие по тропе до начала каменной россыпи, уже приближались к валунам. Они несомненно видели отчаянную атаку их соплеменника и теперь спешили то ли на помощь, то ли на делёжку добычи. Но, самое существенное…
Они наконец-то увидели меня!
Из глоток вырвался глухой рык; только урод, заходивший справа, продолжал двигаться молча.
Я прикинул дистанцию от меня до вожака: нас разделяло не более десятка метров… и в этот момент наши с ним взгляды пересеклись и встретились.
Он буквально пожрал меня глазами, возможно, уже представляя бездыханным. Вдруг ЭТО уже обладает зачатками абстрактного мышления и способно зрить то, чего ещё нет?.. Верхняя губа неандертальца была поднята, обнажая мощные передние зубы. Из него рвалось наружу утробное негромкое рычание уверенного в себе самца. Копьё опять было копьем, а не посохом — и каменный наконечник смотрел в мою сторону, готовясь к удару.
Тень!
В правом углу сектора взгляда возникла тень. Боковое зрение усердно отрабатывало свою несуществующую вину — за то, что прозевало прыжок сзади.
Как я и думал, этот шустрый молодой «пращур», наступавший справа, первым взбежал на валуны. Ну куда ж ты, поперёд батьки-вождя! Ему оставалось лишь прыгнуть и придавить меня своим телом. Один-единственный прыжок…
Не успел.
Моя рука машинально выхватила из ножен-обоймы на левом боку один из метательных кинжалов «дракула». И тут же, без перехвата рукоятки, без малейшей паузы, связным движением по несложной траектории придала ему смертельное ускорение. Пальцы разжались. Полёт.
Взгляд оставил на долю секунды главного противника, метнулся вслед за кинжалом, успев отследить, как железный зуб графа-вампира впился куда и положено — в шею возле сонной артерии. Руки дикаря судорожно взметнулись к месту неожиданного и непонятного укуса.
На остальных это молниеносное действие не произвело эффекта, скорее всего, они просто не поняли, отчего их соплеменник, царапая и выдирая окровавленную шерсть на шее, хрипит и валится на камни.
Взгляд вернулся на своё прежнее место. И вовремя.
Бросок!
Копьё вождя ударилось в монолитный камень скалы. Кремниевый наконечник высек из него искры и лёгкий дымок. Копьё, пущенное умелой рукой, летело мне в голову. Но что там какое-то копьецо для того, кто без труда крутит «маятник»… Увернулся. И освободил левую руку, вдвинув «гарпию» в ножны.
Они уже оба взобрались на валуны, но второй остановился. Замер, наблюдая, как вожак решительно спрыгнул вниз и упругими шагами, раскачиваясь из стороны в сторону, приближается ко мне. При этом «господин Первый» одновременно немного приседал и снова выпрямлялся, но ни на секунду не спускал с меня запредельно злющих буркал. Второй по-прежнему стоял недвижимо. Вот урод! Да ведь он уступает вожаку право на поединок. У-у, симпатичный ты мой…
Значит, поединок.
Вождь недолго «хавал» меня взглядом. Я даже чуток прозевал первую фазу его атаки. Он кинулся на полудвижении вниз, когда при раскачивании приседал вправо. Его атакующий стиль напоминал нырок к земле, немного в сторону от меня, и тут же изгиб всего тела влево. Целился он в мой коленный сустав, причём сбоку, в сухожилия.
И быть бы мне для начала калекой. Для начала — в первые мгновения перед более тяжкими увечьями. Фаза вторая… Мелькнули цепкие руки, лязгнули челюсти. И ухватили только воздух.
Я прозевал лишь первую фазу.
Я всё-таки успел сделать прыжок вперёд с кувырком. И, пройдясь спиной по неласковым камням, успел вскочить и развернуться раньше, чем противник просёк — где я. Но длилось его замешательство не более мгновения.
Вожак среагировал поразительно быстро. Гораздо быстрее, чем я ожидал. И вот он опять стоял от меня в трех шагах и на полном серьёзе готовился к дублю номер два. Весь этот «обезьяний цирк» становился более чем непредсказуемым и потому чрезвычайно опасным.
Мне никак не удавалось приспособиться к его движениям. За их угловатостью крылась рациональность и стремительность дикой природы. И напористо рвущиеся, ничем не сдерживаемые агрессия и мощь!
Я решил пока что обойтись без оружия — раз уж поединок равных. Но, как ни крути, баланс для меня при данном раскладе — «минус один». Руки-то у нас обоих в комплекте, однако он всё-таки вдобавок вооружён зубами. Ещё какими! И в отличие от меня — он умел ими УБИВАТЬ. Я же, в основном, только тщательно пережёвывать пищу, как меня с детства учили дяденьки доктора.
Посему, в мою задачу входило — избежать клинча, позволявшего ему пустить в ход зубы.
Со стороны это, наверное, напоминало костюмированное представление с дикими прыжками и зверским уханьем. Но мне было не до смеха. Вожак уже пару раз ощутимо достал меня своими когтями. Я же задел его лишь единожды, да и то — рука скользнула по стальным мышцам реликта, попутно зацепив ремешок амулета и разорвав его.
И всё же я дождался!
Маневрируя и укрываясь за блоками, я заставил его увлечься и раскрыться. Дальнейшее заняло секунду. Руки заученными рваными движениями рванулись к оскаленной морде. Сильнее, чем требовалось, нанесли тычковые удары пальцами. Расслабляющий. Шокирующий. И отключающий.
К моему счастью, болевые точки этого натурального троглодита в точности соответствовали их местоположению на телах моих современников. Не такие уж мы и дальние родичи, во как… Неандерталец попятился и с глухим рыком осел наземь. Помутившиеся глаза захлестнуло волной боли с большой примесью пены недоумения.
На некоторое время он стал неопасен.
Я сделал шаг к нему, протягивая открытую ладонь. Вожак бессильно зарычал и дёрнулся, чтобы вскочить на мохнатые ноги. Не получилось. Похоже, ноги его пока не слушались. Да и мысли, если они у него были, я изрядно распугал.
Соплеменники его также замерли в оцепенении. И тот, что уступил ему право на поединок. И тот, что наконец-то подоспел на выручку, но «выручать» почему-то передумал.
Ну что ж, самое время подумать о будущем, которое наступит скоро, как только этим двоим надоест изображать музейные чучела древних человеков.
На всякий случай я совершил целый комплекс неведомых самому себе телодвижений. Там было и воздевание руками к небесам (вообще!), и тыканье пальцем в конкретный участок неба, наверняка ответственный за мою безопасность (в частности!)… Не забыл я и более мелкие отдельные жесты: открытая ладонь и незащищённое сердце, заверяющие вождя мохнорылых в моём сугубом дружелюбии… Одним словом, я выдал на-гора всё, что помнил по фильмам и вычитал в книгах.
Когда же поток фантазии иссяк, я вспомнил об амулете вождя, валявшемся на камнях между нами. Осторожно поднял, не сводя глаз с хозяина. Амулет представлял из себя массивную кость, отшлифованную диковинным образом. В этой костяной штучке просматривалось изображение вполне узнаваемого антропоморфного лика, злого, непропорционально сложённого — надо понимать, могущественного духа-покровителя. Его пасть была искривлена в демонической ухмылочке. Он таращился на меня глазами без зрачков.
Я, издав непонятный даже самому себе вопль, выбросил руку с культовой вещью вверх. Наверное, я показывал амулет небу, испрашивая совета: как мне поступить с поверженным? Неандерталец цепко отслеживал каждый мой жест.
И с чего бы это дяди учёные записали «боковую ветвь» в застойные недоумки, тормозящие в развитии целый миллион лет? Я бы не сказал, что этот — тупой, или что неспособен он шустро шевелить извилинами, сколько б их там у него ни водилось за скошенным лобиком. Среди хомо дважды сапиенсов полным-полно куда больше туго соображающих образчиков.
Гомо минус дважды сапиенсов.
Обиженный наукой реликт подобрался, сжался в комок и, скорее всего, бросился бы на меня, если бы не полный отказ организма от подобных героических усилий. Хотя всё же хотелось бы верить, что его останавливал мой проникновенный диалог с высшими силами.
Завершив доверительное «общение» с надменно безответными небесами, я попытался жестами объясниться с вожаком. Для этого, не мудрствуя лукаво, хлопнул себя несколько раз ладонью по груди, продублировал тычками указательного пальца и в такт движениям указующего перста прохрипел по слогам своё имя:
— А-лек-сей… А-лек-сей…
После каждого раза, вопросительно выжидая, направлял палец на него. Наконец в переполненных страхом глазах забрезжило нечто осмысленное, толстые губы дрогнули и прозвучал утробный низкий голос:
— Крром… Крром… Ман…
Отлично! Вот и поговорили. Теперь надо бы закрепить первый успех повторением пройденного материала:
— А-лек-сей…
— Кром-Ман…
Что-то до боли знакомое мне мерещилось в этих звуках. «Кром… Ман… Где-то я уже слыхал это звукосочетание, причём не однажды. Кром-Ман… Кроман… Кроманьон! Тьфу ты! Да это же название раскопанного древнего стойбища, в котором впервые отыскали черепа… Оттого и назвали культуру „кроманьонской“! Кроманьонцы, блин! Ну, здравствуйте, раздевайтесь… Это ж МЫ. Я, то есть… потомок кроманьонцев, по утверждению современной науки. А он — вылитый неандерталец. Особь вымершей культуры гоминидов. Я с ним НЕ ОДНОЙ крови… Ну почему я не стал археологом! Копался бы себе в глине, отыскивал черепа и моделировал из них головы. Нет же, понесло в другую сторону — из голов черепа делать…
Или я чего-то путаю, или произошло невероятное совпадение. Невероятно, но факт: имя и… э-э, фамилия неандертальца вместе звучат именно ТАК. Если же каким-то чудом я провожу дипломатический саммит с реальным обитателем того самого стойбища, то почему он — морда «неандертальской» национальности, а не… э-э, лицо кроманьонской? И почему он себя названием населённого пункта величает?»
Пришлось повторить вопрос. Он упрямо ответил так же. Кром-Ман. Я махнул рукой, решив, что мания величия возникла практически одновременно с возникновением человека. Любого подвида.
Только потом до меня всё же дошло, и я с прискорбием констатировал, что тупой не он, а Я.
Это же его звали — Кром, а слово «Ман» означало статус. «Вождь».
Кром-вождь!
Ничего себе корни происхождения у индоевропейского слова «ман», так или иначе обозначающего «человек»!
Удивительно, но каким-то невероятным манером мы общались… Я — понимал его! А он — меня!..
Такое впечатление, что мои кроманьонцы (а как мне их ещё звать-то, неандертальцев племени вождя Крома?!), раскачивая колыбель цивилизации, общались исключительно на современном русском языке первой половины двадцать первого века по грегорианскому летоисчислению… А потом деградировали? Как деградирую сейчас я, усиленно размышляя на ту тему…
«Ладно, хватит ёрничать! Лучше вспомни, как ты общался с пленным французским гусаром. Тоже ведь, за пять минут до этого „ни мусье, ни канальи“… напрочь не врубался в лопотание этих „лягушатников“. А поди ж ты! Как славно тогда побеседовали… Ну в самом-то деле, не Митрич же в толмачах подвизался?»
Однако мысль о манёвре, который совершало где-то внизу целое племя «кроманеандертальцев», окатила меня, как последний бокал пива, выплеснутый в лицо. Я опять принялся вколачивать в вождя свои озвученные мысли. В первую очередь меня волновало: за что это они меня заочно невзлюбили? Кто я такой в их понимании? И откуда прознали о месте моего ночлега? Короче — кто навёл?!
Вожд Кром, к чести его будь сказано, даром что неандертальец, в темпе допетрал, что я желаю знать.
— Убить… Мне… сказали… убить… тебя… Али-сей… Сказали… иди… убей… Духи велят.
«Вот как?! Ничего себе оборот сюжета, ё-моё… Это кто же меня „заказал“?..»
— Кто?! Кто сказал убить? — уже кричал я.
— Они… — его вытянутый корявый палец принялся, поясняя, что-то чертить в воздухе.
Я напряжённо всматривался в его потуги сотворить незримую картину, пока до меня не дошло — это же спираль! А кто, на моей памяти, носил такой знак? То-то же… Бледнолицые. Резиденты. А правильнее — заказчики… Заказывают музыку. «Заказывают» людей.
Меня, вот, заказали.
С максимально присущим мне природным артистизмом и навыками пантомимы, я постарался обрисовать в воздухе размеры, форму и внешность двух моих «резидентов». Наверное, получилось адекватно, потому что Кром утвердительно закивал.
«Так! Что дальше? И куда дальше? Здесь я исключительно по договору с НИМИ. Иду только туда, куда ОНИ показывают. Вряд ли после сегодняшнего знакомства с племенем киллеров я смогу убедить даже себя, что мои „бледнолицые братья“ опять заботились исключительно о том, чтобы „карась не дремал“, чтобы мои боевые навыки не утратились, не заржавели от бездействия…»
Вождь говорил с трудом и отрывисто. Словоговорение ещё не сделалась любимым занятием человечества.
— Они… сказали… ты тоже с неба… но ты плохой… ты слабый… что им… тебя нельзя… убивать… Сказали… чтоб я взял… всё племя… ты хоть и слабый… но с неба… Сказали… чтобы… ничего не боялись… даже если ты начнёшь… метать огненные стрелы… Только тогда… они возьмут меня… в небесное племя… если принесу… твою голову… Меня… в небесное племя… вождём… И я никогда не умру… я буду жить всегда… и всегда буду вождём…
Он затих и выжидательно уставился на меня.
Я машинально связал порванный в пылу поединка кожаный ремешок, продетый сквозь отверстие в кости амулета.
Потом задумчиво покрутил его на пальце левой руки. На круговом движении резко поймал, сжав пальцы в кулак.
Сделал шаг к нему.
Обтёр свою грязную ладонь о «камуфляжку», медленно и с нажимом ведя вниз. Когда кисть приблизилась к рукоятке ножа — он опять подался назад.
Я улыбнулся и успокаивающе помахал открытой ладонью:
— Я тебе не враг, Кром-вождь… Тебя обманули… Моя голова не поможет тебе стать небесным вождём… Возьми своего покровителя… Свой амулет… Ты вождь здесь… на земле… Вот и будь им!
Я протянул ему костяную штуковину!
Его глаза неверяще вспыхнули. Он, было потянулся, намереваясь взять. И тут же замер, остановил руку, начавшую движение к амулету.
Отрицательно покачал головой: «Нет!»
Я протянул руку. Ухватил его лохматую лапищу и помог подняться с камней.
— Я — друг! Твой друг, Кром-вождь…
Медленно, двумя руками, надел ремешок на его шею. Костяной «дух-покровитель», он же — символ власти, сполз по коричнево-серой шерсти на груди Крома. Вождь наконец-то выпрямился в полный рост. Несколько секунд буквально поедал меня взглядом, пытаясь поймать в моих глазах малейший намёк на враждебность, и…
И, опять покачав головой, снял с себя амулет и надел его на шею МНЕ.
Ну, что ты скажешь?! Пришлось мне снять своего медного Феникса и в свою очередь наградить недоверчивого неандертальца.
— Ты — вождь! Я — твой друг. Ты — вождь! Я А-лек-сей… Друг.
Он ощупал металлическую птицу на своей груди, сжал в кулаке и твёрдо произнёс:
— Кром-Ман! Вождь!.. Алисей-Друг!
Клянусь подаренным Фениксом, мы вовремя пришли к консенсусу!
Сзади и сверху прилетело отрывистое, всё нарастающее уханье. Я оглянулся. На карнизах, на выступах скалы, к которой припёрла меня пятёрка «кроманьонцев», бесновалось их уже около десятка, более чем воинственно настроенных.
И число их с каждой минутой увеличивалось!
Но всё это угрожающее бормотание перекрыло уханье вождя, потрясавшего подобранным копьём. В этих истошных звуках с трудом угадывалась суть: «Кром-Ман! Алисей-Друг!»
К нему начали присоединяться вторящие голоса, они звучали со всех сторон.
И вот уже вся округа, казалось, гремела.
Скандировала: «Кром-Ман! Алисей-Друг!»
Э-э, что там реликты! Даже я, поддавшись общему ликованию, расставил в стороны руки и кричал нечто приблизительно похожее по смыслу. Надсаживаясь, орал, запрокинув вверх голову…
Небо — а что ему оставалось — внимательно СЛУШАЛО.
Глава тринадцатая
Красная Речка
Удар!
Страшный. Леденящий кровь в жилах.
Хруст! Лязг! И дикий непрерывный крик! Вытягивающийся из глоток, как отрываемый заживо кусок плоти — и оттого всё усиливающийся и множащийся.
Кого-то раздавили между щитами. Кого-то перебросили через головы и тут же затоптали. Кого-то нанизали на страшные вертела длинных копий…
Бронированная лава панцирной конницы на полном скаку врезалась в стену пехоты, пугающую своей монолитностью. И даже не в саму стену, а сначала — в густой лес пик неимоверной длины, начинающийся за пять-шесть шагов от линии пехотинцев.
И первые всадники, поставив коней на дыбы в миг соприкосновения, обрушились на копья! Большинство копий соскользнуло с воронёных железных чешуек, щедро усеявших попоны-каркасы лошадей. Но слишком густо ощетинилась халангкха! Очень густо! Острые бронзовые наконечники находили незащищённые места — животы, глаза, распахнутые в хрипе рты. Они пронзали каждую лошадь в нескольких местах, покуда она обрушивалась на пехоту вместе со всадником. Туши валились на передовую шеренгу, придавливая собой вражеских воинов. Многие копья ломались. Многие, пронзавшие насквозь людей и коней, — становились неудобными и даже ненужными. Пехотинцы отбрасывали их и хватались за мечи.
Пехоте было не видно, что атакующие их всадники, на самом деле, в последний момент попридержали коней. С прежним пылом на халангкху обрушились лишь две первые шеренги. Остальные нукеры третьей тысячи взялись за луки… И тысячи стрел ушли по навесной траектории, вонзаясь в средние и задние шеренги шагающей стены. После нескольких сделанных залпов, собравших щедрый урожай смертей, монголы отхлынули от врага. И принялись, пользуясь тихоходностью вражеского построения, крутиться шагах в десяти, на полном скаку усеивая вражеские щиты стрелами. Но щит не может поспеть за всем телом — многие стрелы находили бреши и вонзались в плоть.
Когда же колчаны всадников третьей тысячи Хэргулая опустели, они слаженно, по команде — рассредоточились на мелкие отряды и уступили место новой атакующей лаве.
На этот раз, выскочив через проходы, образованные отступающими, в пехотинцев во многих местах вонзились конные клинья второй тысячи под началом Мунтэя. Этот неожиданный мощный удар потряс первые шеренги халангкхи, изогнул их волнами…
Длинные копья от натиска конной лавины изгибались и ломались пополам, но из задних рядов, на смену им, успевали передавать новые пики. Кроме этого, пехотинцы, стоявшие в глубине строя, усилили натиск, упираясь в спины передних. Но подоспевшая новая волна — атакующие всадники десятой тысячи — принялась обвально стрелять навесом над головами нукеров второй тысячи.
Эти смертоносные залпы, невесть откуда исходящие, расстроили усилия средних шеренг пехоты… И халангкха, под натиском сотен всадников, попятилась. Прогнулась назад в центральной части.
Дождавшись сигнала к атаке, по правому краю поля, вдоль редколесья, вперёд устремилась ведомая Шанибеком шестая тысяча, намереваясь единым махом смести подразделение вражеской конницы, прикрывавшее фланг халангкхи. Противостояли им всадники вдвое меньше числом, разбитые на два одинаковых клина. Но удар бронированной лавы степняков неожиданно и заметно ослабили несколько залпов лучников и пращников… Эти отряды, общей численностью до полутысячи воинов, после фронтальной атаки монголов сместились на фланги и сейчас здорово помогли своим; они дезорганизовали передние ряды атакующей конницы ордынцев.
Заметив угрозу слева, задние ряды нукеров перенесли стрельбу на легковооружённых пехотинцев, вынудив тех рассредоточиться. А передние кэкэритэн, достигнув врага, врезались во вражеские клинья… Смешались.
И завертелась яростная карусель конной сшибки. Ржание и предсмертные хрипы коней. Ругань и боевой клич. Стоны. И звон — непрерывный, нескончаемый звон боевого железа…
Ещё более яростный звон мечей стоял на левом фланге, где на полном скаку с обеих сторон врезалось друг в друга втрое большее количество всадников.
И если мчавшееся неудержимым клином подразделение конницы, возглавляемое предводителем в золотом двурогом шлеме с пластиной забрала, с трудом продралось по узкому пространству между колоннами четвертой и пятой тысяч и сумело уйти в тыл монголов, то остальных — попросту сбили в единую массу. Пыль, поднятая тысячами копыт, не позволяла разобрать, кто одерживает верх в этой кровавой мясорубке.
Пользуясь тем, что конница неприятеля оказалась оторвана от пехотной халангкхи, нукеры девятой тысячи, по сигналу, полученному от посыльного, устремили своих коней на тысячный отряд щитоносцев, специально прикрывавших более слабый левый фланг. И практически смяли их…
Постепенно поле боя заволокла пыльная пелена, и стало сложно управлять разрознёнными отрядами. Хасанбек сделал знак своим телохранителям, развернул коня и поскакал назад, по направлению к ставке — оттуда виднее, куда склоняются весы удачи. Именно оттуда, с возвышенности, сумел он различить, как превосходящие силы монгольской конницы прижали к обрыву до сотни вражеских всадников и теснили, теснили своей массой, сбрасывая врагов вниз… Большая же часть конницы неприятеля сумела вырваться из кровавой сечи и теперь сумбурно отступала за левый край халангкхи.
Хасанбек понял, что наступил час решительных действий по фронту, и направил свой маленький отряд туда, где Великим был задуман главный манёвр…
Он уже не видел, как шестая тысяча, прорвав сопротивление малочисленной конницы, врезалась в правый фланг халангкхи. И тут же отпрянула, нарвавшись на отряд невиданной пехоты, стоявший в глубоком тылу… Около двух тысяч тяжеловооружённых воинов в серебряных доспехах, укрывшись за большими круглыми серебряными щитами, остановили их натиск. В начищенных до зеркального блеска щитах причудливо отражались наступавшие всадники, искажались и пугали лошадей. Скакуны шарахались, завидев наступавших на них причудливо извивающихся чудовищ, что рвали в беззвучных криках страшные пасти. Испуганные кони старались сбросить мешавших седоков, разворачивались и мчались прочь.
Атака была расстроена полностью. Понадобилось немало времени, чтобы прийти в себя и перегруппироваться для нового удара…
А ещё — темник не разглядел главное событие, чуть было не поставившее жирную точку во всей битве!!!
Та самая, упущенная часть вражеской конницы, возглавляемая ни кем иным, как молодым вражеским царём, не спасала свою шкуру — потому, прорвавшись, не затерялась в степных просторах. Напротив, непостижимым образом — вначале убедительно создав впечатление, что они панически покидают поле боя, а после на некоторое время действительно исчезнув, — всадники возникли перед самой ханской ставкой… Смельчаки застали врасплох даже отряд багатуров, но Бурхул мгновенно среагировал на дерзкий прорыв. Выстроившись вогнутой дугой, «лучшие из лучших» ринулись на безумцев.
Предводитель неприятельской конницы по-прежнему скакал в первом ряду. Облачён он был в льняной панцирь, усиленный металлическими пластинами. Кроме этого, на нём была железная нагрудная пластина, наплечники и золотой двурогий шлем. И копьё «золоторогого», как отточенное продолжение его гнева и удали, целилось точно в сердце каждого, кто осмелился встать на его пути…
Как там ни крути — на волосок от гибели был Чингисхан! И это при том, что прорвавшийся отряд насчитывал вполовину меньше всадников, чем их было в отряде багатуров. Не сразу, далеко не сразу, ринувшийся поток бронированных монгольских воинов остановил натиск смельчаков. Тех словно со страшной силой притягивало к себе Белое Девятихвостое Знамя, развевающееся над ставкой хана.
В неистовой давке многие лошади валились наземь, всадники вылетали из сёдел. В том числе оказался на земле и командир в золотом шлеме, но ему тотчас же, даже в сумятице боя, ухитрились подать другого коня; царь, птицей взлетев в седло, продолжил командовать натиском. Яростно сражались прорвавшиеся конники, но удача отвернулась от них. И вот уже каждая мелочь стала оборачиваться ощутимыми реальными потерями. Валились один за одним воины, пронзённые стрелами. Особенно сказалось отсутствие стремян в конном снаряжении чужаков. Зачастую, во время рубки — потянувшись за ускользающим врагом или же уклоняясь от опасного удара — соскальзывали всадники с лошадиных спин, падали, не в силах удержаться. И уже немногие поднимались в страшном месиве мелькающих копыт и добивающих ударов.
Всадник в золотом шлеме сражался отважно, с невероятной силой. Да и окружавшие его плотным кольцом лучшие воины были ему под стать. Но повторный натиск багатуров опрокинул царский отряд и рассеял по полю…
— Поджигайте степь! — зычный голос Хасанбека долетел до исполнителей и без помощи посыльных.
Самое время призвать на подмогу ветер.
Полусотня всадников седьмой тысячи рванула поводья, направляя коней в разные стороны. В руках у них затрепетали огни заранее приготовленных факелов. Рассеявшись по полю, в основном напротив центральной части наступающей стены пехоты, они принялись умело сеять пламенные ростки в самых скоплениях пересохших трав.
Вспыхнуло!
Захрустели сухие стебли, перемалываемые хищными огненными клыками. Огонь, словно потягиваясь бесформенным высвобожденным телом, стал расползаться во все стороны от очагов возгорания. Вот уже жадные юркие языки, слизывая лакомые куски, доползли до себе подобных.
И слились в одну полыхающую ломаную полосу!
Для второй и десятой тысяч, которые врезались в густой лес чудовищных копий иноземцев и безуспешно пытались прорубиться, путь назад, казалось бы, был отрезан…
Но жутко завыли трубы дунгчи обеих сражающихся тысяч, предупреждая своих воинов о смертельной опасности. И тут же перешли на низкий будоражащий рёв, отзывающий всадников из дымно-огненной ловушки. Этот звук проник в сознание даже тех, кто с безрассудным самозабвением предался безумству схватки. Сигнал «Отступать сквозь огонь!» подхватили сотники, споро отдавая команды своим людям. В течение пары минут ордынцы схлынули назад, оставляя тела павших в смертоносном копейном коридоре.
Пламя, поколебавшись, медленно поползло в обе стороны — и к монголам, и к их противнику. И вот тут-то, наконец, в битву вмешался ветер. Его резкий порыв враз остановил пламя, пытавшееся ползти назад, и погнал его обратно, на выжженные участки. Там огонь безжизненно затих, дожирая нетронутые островки растительности.
Зато вперёд дорога была открыта! И ветер придал сил нараставшему огненному валу. Пламенная шевелящаяся полоса двинулась ещё одной линией наступления на халанкху.
Гвардейцы разворачивали коней и выхватывали из седельных сумок влажные куски ткани, смоченные загодя, ещё перед атакой. Торопливо вязали их на лица, чтобы не задохнуться в клубах дыма. Самые заботливые накидывали подобные маски на морды своим скакунам. Готовились к встрече с огнём — срывали притороченные к сёдлам бурдюки с водой, окатывали содержимым себя и лошадей.
Теперь почти всё зависело от поведения животных…
Навстречу им, набрав грозную силу, с пологого склона в ложбину катился огненный вал. Виден он был ещё только с лошадей, пехотинцам же мешал дым. Клубящиеся серые облака, сначала рванувшие к небу, временно притихли, образовали плотную дымовую завесу.
Вскоре к этой дымовой стене добавилась другая, неизмеримо более опасная, хотя и не такая заметная. Это, сгорая на корню заживо, вскипали соком, лопались, добавляли в дым свою ядовитую горечь и боль участки молодой травяной поросли. Зарождающийся белёсый дым — тяжёлый, отключающий сознание — проворно катился по склону. Расстилался, полз, обгоняя огонь, плотным шевелящимся покрывалом.
Подстёгиваемые приказаниями своих командиров, тренированные гвардейцы сноровисто перестраивались из мнимого хаоса в многочисленные плотные отряды. И, не мешкая, нахлёстывали коней, стремясь силой, окриками и плёткой преодолеть естественный страх животных перед огненной стихией. Это была единственная правильная тактика, выработанная временем. Так делали ещё предки, вначале просто спасаясь от степных пожаров, а потом научившись использовать их в военной тактике.
«Хурр… рагг… ххх!» — хрипы срывающих голос наездников.
«Ххх… ххххх», — хрипы беснующихся лошадей.
Не всякий, даже тренированный, боевой конь ринется в пламя! Стерпит любую плеть и скорее попытается сбросить седока, чем двинет через огонь.
В строю же — иное дело!
Бок о бок с себе подобными. С подбадривающими криками людей. В едином полубезумном порыве. Отряд за отрядом.
На полном скаку. Подстёгиваемые желанием выжить, врывались они в страшную шевелящуюся стену огня. И прорывались. Прорывались! Не успевая вспыхнуть, как огромные факелы. Только дымились заметными шлейфами водяных испарений.
Узрев появление отрядов всадников, прорвавшихся сквозь огненную завесу, Хасанбек облегчённо вздохнул — хвала тебе, о Сульдэ! И подал сигнал дунгчи всё той же, «огненной» седьмой тысячи: труби!
Согласно замыслу темника, им предстояло свершать доселе небывалое.
Не только поджечь степь, но и воевать в этом огне.
Ободрившаяся пехота ринулась вперёд. Но тела павших воинов и лошадей мешали сразу перейти в наступление, не ломая строй.
Пришлось взбираться на окровавленные, ещё дёргающиеся, кучи незатихшей плоти. Не имея ни времени, ни возможности на добивание раненых, смертельно опасных врагов. Рискуя получить вспарывающий удар снизу вверх.
Расстояние между шеренгами увеличилось, равнение нарушилось. И сразу же со всех сторон зазвучали резкие окрики линейных командиров: «Не растягиваться!.. Дистанция!»
Наконец-то первые шеренги увидели шевеление клубов наползавшего на них дыма, сквозь которые прорывались языки пламени. Но покуда всё заслоняла желанная картина — враг отступал! И это мешало им оценить реальную степень угрозы.
«Хаук-кх! Хаук-кх! Хаук-кх! Хаук-кх!» — живая стена опять ускорилась до полубега.
Но вскоре преследовать стало просто некого!
Поражённые пехотинцы не верили своим глазам: враги, нахлёстывая лошадей, мчали в невесть откуда взявшуюся огненную стену. Кони хрипели, сбоили… Но — тем не менее! — мчали своих седоков в самое пламя. И пропадали в нём!
Вскоре перед наступающей пехотой не осталось ни единого вражеского всадника. Только несколько раненых, хромающих навстречу огню, да бьющиеся в предсмертной агонии лошади.
И вот тут до пехотинцев наконец дошло, что это не просто пожар в степи, а самый настоящий союзник грозного конного войска. Огонь наступал на фалангу по всему фронту! Клубы дыма уже добрались до первых рядов, застилая обзор. Из задних шеренг по всем рядам понеслись предостерегающие окрики. Но не так просто было остановить, двигающуюся в атакующем порыве, громадину!
Павсаний поверх голов кричал своему декадарху* Эригию о необходимости срочного манёвра. И не менее срочного отступления! Кричал до хрипоты… Тот также кричал что-то на ближних к нему фалангитов и не слышал предупреждения Павсания.
Первые шеренги сначала интуитивно, потом осознанно принялись обматывать головы своими красными накидками. Попятились. Последующие шеренги последовали их примеру.
Огненный вал неотвратимо накатывался на растерявшуюся пехоту. Уже пахнуло в лица ощутимым жаром. Уже кто-то закашлялся и выронил сариссу… В средних шеренгах, лишённых не только возможности манёвра, но теперь и обзора — начиналось самое ужасное, что только было возможно в данной ситуации.
ПАНИКА!
Ещё немного — и задыхающиеся люди внесут в движение тот гибельный импульс беспокойства, который мгновенно разнесётся по всей фаланге. И бывалые, опытные воины, которые не испугались бы даже длительного боя в полном окружении — превратятся в обычных перепуганных животных, ведомых основным инстинктом: ВЫЖИТЬ!
Затем вся эта беспорядочная масса станет полностью неуправляемой… Люди озвереют, давя друг друга.
Нужно было действовать чётко и безотлагательно. Хотя, в зарождающемся хаосе, добиться выполнения команд было исключительно трудновыполнимо.
Если бы эту роль взял на себя любой из обычных урагов!
Но любая армия чтит настоящих воинов и командиров. Каждый фалангит знал — КЕМ ещё недавно был Павсаний. И потому, когда он, предварительно передав по своему ряду суть готовящегося манёвра, изо всех сил выкрикнул самую необходимую сейчас команду — ЕГО послушались.
— Делать, как мы! Внимание, декас* пятьдесят пять! С третьего по пятнадцатый! Кру-у-го-ом!
Декас, за порядок в построении которого отвечал Павсаний, услышав знакомый командный голос, слаженно развернулся. Только сам декадарх Эригий да стоящий за ним фалангит остались на местах. Так и было задумано — должен же кто-то прикрывать отступление. Вскоре подобные команды стали давать и другие ураги, а чуть позже и декадархи. Некоторые декасы, следуя примеру соседей, разворачивались сами.
— Всем декасам! Дублировать команду!! К воде!!! Бего-о-о-ом!!!!!
Павсаний давно так не рвал лёгкие… В кавалерии было проще. Там в большинстве случаев хватало команды «Делай как я!».
Огромное тело фаланги начало разваливаться на куски. Те декасы, что не успели присоединиться, разворачивались с запаздыванием и догоняли своих соратников. С наибольшим опозданием развернулись первая и вторая шеренга. Теперь уже можно было не пятиться от огня, а отступать более подвижно. Две передовые шеренги принялись спешно догонять основную часть фаланги.
Огонь уже вошёл в силу и настойчиво рвался в эти нестройные ряды, чтобы слизнуть их с лица земли, проползти по обугленным комьям и двинуть дальше.
До отступающих донеслись какие-то команды и громогласные крики тысяч глоток. Там — за стеной огня. Но это было что-то нереальное сейчас… только дым! только огонь!
«Хурр… рагг… ххх!» — придушенно хрипела даль. Ещё громче и страшней, посмертно хрустели обугливающиеся травы.
Злобно трещали языки пламени.
Воины авангарда, держа огонь за своими спинами, уже вполовину сократили расстояние до фалангитов третьей шеренги. И вдруг…
Один за другим начали падать, пронзённые невесть откуда прилетевшими стрелами!
Стрелы летели прямо из клубов серо-чёрного дыма. Сквозь огонь. Разили. Жалили во все незащищённые места, как неисчислимый степной гнус. Вот только укусы, в большинстве своём, были не просто болезненными, но — смертельными…
Павсаний, в отличие от декадарха Эригия, видел, как вниз по склону к ним мчалась очередная волна всадников. Видел поверх дыма и огня. Потом враги опустились ниже и сравнялись с дымно-огненной стеной. Но даже не спешили пытаться преодолеть её. Предоставили воевать огню.
Стрелы разили незащищённые спины. Каждый залп оттуда, из-за огненной завесы, вырывал из шеренг десятки человек, валил лицами в травы… устилал дорогу наползавшему огню. Яростно кричащий на своих подчинённых Эригий отступал полубоком, постоянно оглядываясь назад. Он сумел наконец-то оценить новую угрозу и понял — эффективной защиты от этих залпов не существует. Можно было бы, конечно, всей шеренгой бухнуться на колени и прикрыться с головой щитами.
И стать лакомой добычей наползавшего огня!
Тем не менее, он успел скомандовать: «Кру-у-гом! Отступать лицом к врагу!» Успел увидеть, как начала исполняться его команда. Как разворачивались его воины обратно, лицом к огню, чтобы отступать, пятясь.
Больше он ничего не успел — стрела вошла прямо в правый глаз.
Резкий удар опрокинул декадарха на землю.
Разглядев манёвр врага, Хасанбек скрипнул зубами: «О демоны!»
Ещё немного — и смешавшая свои ряды халанкха преодолеет оставшееся до речки расстояние и войдёт в воду…
В пылу схватки Хасанбек не заметил, как опустились сумерки. Как сгустились они.
Темнеющий воздух впитал в себя сначала цвета, потом очертания. Вскоре на поле битвы началась совершеннейшая неразбериха. Отряды приостанавливали рубку. Лучники выбрасывали стрелы наобум, стреляя не по целям, а по направлениям. Посыльные разносили приказы, с трудом находя нужные отряды. Или — не находя…
Хасанбек выходил из себя.
Он срывал зло на своём скакуне, стараясь поспеть везде и лично подтолкнуть удачу — ну, ну, ещё чуточку! Но, подобно растворяющимся в темнеющем воздухе краскам, победа — ускользала из рук монголов. Ещё бы один мощный порыв — и разломанная пополам халангкха опрокинется, расколется на куски. А конные отряды довершат избиение деморализованной пехоты.
Ещё чуть-чуть!.. Хасанбек скрежетал челюстями. Обратив лицо к Небу, шевелил губами. Он искал ответный взгляд, но Небо сейчас не смотрело на него. Небо вообще исчезло — над головой нависала сплошная тьма. И в этой тьме застревали молитвы, как стрелы во вражеском щите…
— Хасан! — окрик вывёл темника из молитвенного оцепенения. — Хасан! Труби отбой!..
Голос Великого Хана, невесть как очутившегося рядом с ним, привёл Хасанбека в чувство. Он успокоил коня, пустил его рядом с ханским скакуном.
— Ты славный нойон, Хасан. Ты всё сделал отменно. Даже я бы не сделал лучше. Но Вечное Небо даёт знак — остановиться. И я услышал этот голос Неба. Труби отбой, разбитая на куски халангкха завтра станет нашей лёгкой добычей. На рассвете мы вновь рассеем их по ручью. Уже навсегда…
И завыла, как волк по пропавшей луне, труба дунгчи первой тысячи, даруя кому-то жизни, останавливая на яростном взмахе занесённые мечи. Ей отозвались остальные дунгчи, отзывая своих нукеров из огромной мясорубки.
С обеих сторон зазвучали команды, они прекращали бойню, ставшую неуправляемой и бестолковой.
Ураг Павсаний временами отвлекался от кровавого месива шевелящихся тел и улетал тревожными мыслями в даль, укрывшую конников Александра: «Жив ли?!» И тут же вспыхивали досада и недовольство действиями неистового царя — не бережет себя, а значит, не до конца думает об успехе битвы. Разве можно опровергнуть давнюю истину: «Военачальник, который находится во главе своих войск, доступен взору каждого, но сам не видит никого!»
Павсаний стоял по пояс в воде на середине неглубокой речки. Всего-то десятка два шагов по чуть илистому дну. Хотя сейчас речка стала вдвое шире — выплеснулась из берегов от тысяч вошедших в её русло пехотинцев. Люди искали спасение в воде и таки НАХОДИЛИ — огонь, неожиданно наткнувшись на своего злейшего врага, бесновался на берегу и медленно умирал, сжирая сам себя.
Но тут же огненную стихию дополнила ожидавшая своего часа стихия людской ярости. Уже не обращая никакого внимания на чахнущий огонь, с берега на фалангу валилась, давила собой и сминала закованная в железо упругая масса вражеских всадников. Казалось, воды речки начинают закипать — так бурлило под ногами и наносящими удары руками!
В затянувшем низину дыму невозможно было разобрать, что происходит на поле боя. К тому же нежданно сгустились сумерки. Сколько времени прошло с момента начала этой бойни?! Павсанию казалось — вечность…
Когда зазвучали трубы, исторгая непонятные сигналы, ураг даже не сразу понял, что они летят со стороны врага. Какая там ещё смертельная ловушка приготовлена у этих свирепых всадников?! Нет спасенья от их ярости…
* * *
Зажглись факелы. Заметались по полю. Но не для боевых действий — больше для того, чтобы служить указателями для сбора дезориентированных воинов.
По полю, усеянному порубленными телами, шествовала ночь. Перешагивала через туши лошадей. Брела по травам. Спотыкалась о трупы, трупы, трупы…
Со временем угасли почти все звуки. Стихла агония битвы.
Только откуда-то с левого края поля доносился неясный гул, он напоминал одновременно бормотание, причитания и смех. Может быть, где-то там, в месте падения речки с крутого обрыва, сидел бог войны Сульдэ и хищно щерился своими белоснежными клыками. И бормотал, глядя как внизу речка разбивается в брызги. И причитал по самым лучшим воинам, которых в пылу битвы не успел уберечь. И безумно хохотал вполголоса, глядя на воды речки. И было от чего — воды её стали КРАСНЫМИ…
Красная речка. Невидимая никому. Пропитанная кровью. Настоянная на крови. Оттого ещё больше она чернела, поблёскивая на перекатах.
И покачивались лодочками от её движения опустевшие шлемы, прибившиеся к прибрежным травам.
И шевелились тяжёлые щиты, наполовину утопая.
А может, и ночь пришла насквозь окровавленная.
КРАСНАЯ.
Может быть, она только казалась чёрной?
