Глава 18

Жрец походного святилища Мардука, нервно кусая губы, ждал, когда в ночи раздастся крик болотной выпи. Это был знак, которым высланные в дозор следопыты должны были сообщить, что Кархан и его спутники наконец сделали остановку. Задание, порученное ему Гауматой, обещало награды и почести в случае успешного выполнения. Имелась только одна проблема: задание казалось невыполнимым. Взять живьем Кархана и двух его светлоглазых спутников и без лишнего шума доставить в Вавилон!

О силе и ловкости командира скифов царской стражи при дворе ходили легенды. Ему ничего не стоило голыми руками разбросать нескольких воинов. Он будто отряхивался, выходя из воды, а суровые вояки разлетались в разные стороны. Его же таинственные спутники и вовсе были существами необычайными. Жрец помнил, как одним видом своим обратили они в бегство отряд Нидинту-Бела. Конечно, воинам храмовой стражи он говорил совсем иное. Он рассказывал им, что сети, которые они накинут на чужаков, сродни тем, которыми Мардук опутывал чудовищ Тиамат. Что они обладают магической силой, и стоит им коснуться врага, как тот теряет всякую способность к сопротивлению.

Он говорил, что сам Мардук взирает на своих воинов и, конечно же, не допустит их поражения. Но в душе его копошился червь сомнения величиной с ту ужасающую змею, которая обхватывает жертву кольцами и, задавив, проглатывает целиком. Он гнал предательские мысли прочь, ибо не пристало жрецу Владыки богов оставлять лазейку сомнениям в могуществе своего господина. Но сомнения, будто наваждение, возвращались снова и снова. Однако чувство долга было сильнее пустых страхов. Едва проведав, что Кархан и светлоглазые отправляются в разведку, он приказал храмовой страже следовать за возмутителями спокойствия Мардука. Следовать незаметно, в отдалении, чтобы не спугнуть опасную дичь, но при первом же удобном случае атаковать быстро и решительно.

Кархан и его спутники по едва видной тропе двинулись в горы. За ними, стараясь быть незаметнее теней, шли следопыты. И уж совсем в отдалении, ожидая сигнала, сам жрец с отрядом. Спустя два часа скифские разведчики неожиданно решили сделать привал. В тех местах, где они остановились, выведывать было нечего: гранитные стены красовались здесь с трех сторон, оставляя лишь узкий проход между нависающих скал. Следопыты наблюдали, как Кархан и оба его сопровождающих спешились и начали совершать какие-то странные ритуалы.

Вначале преследователи настороженно ждали, что же произойдет. Потом один из них приподнялся на локте и закричал выпью, точь-в-точь как те длинноногие птицы, что разгуливают по болотам в устье Евфрата.

– Пора! – скомандовал жрец, делая знак своим людям. – И помните, их обязательно нужно взять живьем!

Кархан прислушался: «Что за хреновина? Откуда здесь, в горах, выпь?» – эта мысль на время отвлекла его. До этого он с катерщиками тщетно пытался активизировать плиту, блокирующую вход в камеру перехода. Сезам не желал отворяться, словно никогда прежде не делал этого. Потревоженная диспетчерская служба Базы спешно вызывала отдел технического обеспечения, дежурный начальник сектора переброски твердил, что системы функционируют безукоризненно, и скорее всего камера не желает открываться, поскольку где-то поблизости аппаратура слежения зафиксировала посторонних. Кархан вместе с катерщиками в один голос уверяли, что, кроме них и их лошадей, в округе никого нет, в чем на Базе упорно сомневались, но все же обещали прислать техников, чтобы разблокировать систему вручную. «Это займет часа два, не более», – утверждал дежурный начальник, и слова его были приговором надежде на скорое возвращение.

Но сейчас Кархан недовольно оглянулся, прислушиваясь:

– Что за хреновина?! Откуда здесь, в горах, выпь?

Честно говоря, следопыта, который подавал этот сигнал, подобный вопрос тоже беспокоил. Но и вой шакала, и блеянье барана, которым он также мог подражать, здесь, в горах, были отнюдь не редкостью, а потому оставалась выпь, и надежда на то, что удивленные скифы, или уж кем там они были, не успеют что-либо предпринять. Возможно, так бы оно и случилось, когда б не странное поведение камеры перехода и не предположение Базы, что поблизости обретаются непрошеные свидетели.

– Засада! – выдохнул Кархан, изготавливаясь к бою. Его спутники не замедлили отреагировать и также схватились за оружие. Правда, не за мечи, а за припрятанные в колчанах низкочастотные излучатели.

Храмовая стража устремилась вперед, спеша запереть узкий проход между скал, подбадривая друг друга боевыми кличами. Воины готовили магические сети для атаки и окованные щиты для обороны.

– Значит, вот оно в чем дело, – бормотал Кархан. – Выследили, значит? Ну ничего, сыграем так. – Он повернулся к катерщикам: – На счет три начинаем. Раз, два… – толпа храмовой стражи, оглашая сумерки агрессивными воплями, мчалась на них, – тр…

Происшедшего далее Кархан не мог предвидеть. Атакующее воинство с разбегу остановилось, точно наткнулось на стену, и рухнуло наземь, закрывая голову щитами, руками, всем чем ни попадя.

– Это было по-взрослому, – тихо проговорил он и продолжил, не сводя глаз с распластанной на камнях храмовой стражи. – Ребята, нам тут надо продержаться полтора-два часа, у вас заряда-то хватит?

– Так мы еще не начинали, – ошалело созерцая картину падения воинского духа и всего, что к нему прилагалось, пробормотал штурман. – Че это оно?

– И сияние еще… – как-то невпопад добавил Ральф Карлсон.

Только сейчас Кархан отметил, что действительно урочище между скал залито диковинным светом, идущим откуда-то сверху. Он оглянулся и едва нашел в себе силы, чтобы не присоединиться к залегшим вавилонянам. В воздухе, чуть позади сотрудников Института, окруженный золотистым сиянием, висел огромного размера бородач с двулезвийной секирой.

– Это еще кто? – завороженно разглядывая нависающего над скалами золотого верзилу, прошептал Карлсон.

– Это Мардук, – в тон ему чуть слышно ответил Руслан.

– Он за нас? – настороженно поглядывая на внушительных размеров боевой топор, поинтересовался Сермягин.

– Вряд ли.

Между тем Мардук, до того гневно взиравший на лежащее воинство, перевел взор на жавшуюся к скалам троицу. Он не издал ни единого звука, и это молчание отчего-то казалось куда более страшным и угрожающим, чем все воинственные кличи, вместе взятые.

Стоило взгляду Хранителя Скрижалей остановиться на сотрудниках Института, как их точно облило плотным, едва ли не осязаемым, сиянием. Кархан почувствовал странное ощущение, будто что-то очень мягко щекочет каждую клеточку его тела. Судя по конвульсивным телодвижениям, которые совершали его спутники, они испытывали то же самое.

– Вот так хреновина! – во всеуслышанье объявил Мардук на внятном русском языке и исчез. Сияние, колоколом накрывшее каждого из троих «пришельцев», погасло, как и не бывало. Кархан стоял как вкопанный, не зная, что и сказать. Само по себе явление Мардука представлялось ему событием неординарным. Верховный бог Вавилона, говорящий по-русски, и вовсе повергал в шок. Но что окончательно выбило Руслана Караханова из колеи – именно эту фразу он собирался произнести в тот самый миг, когда ее проговорил Мардук.

– Эй! – Штурман коснулся его руки. – Ты цел?

Кархан молча кивнул, все еще не находя слов.

– Валить отсюда надо подобру-поздорову, – тихо проговорил Сермягин. – Пока эти крикуны не очухались.

– А как же камера? – запротестовал Ральф Карлсон.

– С ней ничего не случится, – наконец пришел в себя Кархан. – А вот с нами случится. Поскольку при таком стечении народа разблокировать ее будет невозможно. Уходим. Быстро и без шума.

Даниил мчался, с трудом разбирая дорогу. Бежал сломя голову, вернее, поминутно рискуя ее сломать. Если бы он хоть на миг остановился и задумался над своими действиями, возможно, он бы пришел к выводу, что ему нет дела до Вавилона, царя Валтасара и уж подавно до персов с их Киром-завоевателем. Все это, возможно, имело некий смысл вчера для пророка эбореев и царского советника Даниила, но теперь для Намму… Холодный ночной воздух обжигал ему легкие, лишая сил. Безумно хотелось упасть на землю, чтобы хоть немного перевести дух. Но он все бежал, все двигал ногами, точно зачарованный.

– Стой! Ты куда?

Намму шарахнулся в сторону от резкого окрика, лишь тут замечая, что буквально уперся в конскую морду.

– А?!. – Он испуганно огляделся.

Перед ним, осаживая вздыбившегося скакуна, высился Кархан. Чуть за ним виднелись приотставшие гиперборейцы.

– Кир разбил лидийцев! – что есть мочи выдохнул Даниил, чувствуя, что силы внезапно оставляют его. – Эллины наступают!

Земля и небо вдруг резко поменялись местами перед глазами царского советника, и он обмяк, валясь на камни.

Лагерь Валтасара гудел, как огромный кувшин из-под зерна, когда в нем гуляет холодный зимний ветер. Никогда прежде вавилонянам не приходилось вступать в бой с прославленной эллинской фалангой. О ее сокрушительной мощи ходили легенды. Рассказывали, что никто не мог противостоять ей. Что, неспешно шагая, она сметает все на своем пути, как огромная ладонь хлебные крошки со стола.

– Поспешим! – командовал Валтасар. – Среди горных теснин они не смогут толком развернуться, да и держать строй там не с руки.

– Но ведь Даниил не сказал, кого именно собирается атаковать Архелай, командующий наемниками! – Один из военачальников попробовал возразить царю. – Очень может быть, что эллины желают обрушиться на Кира. Тогда нам стоило бы выждать. Уверен, – продолжал он, – что Даниил, будь он сейчас здоров и в сознании, несомненно, посоветовал бы тебе не торопиться. Не мы, но персы затеяли эту войну. Пусть же теперь их солдаты складывают головы. Ты здесь, а стало быть, договор исполнен. Разве царь персов, командующий этим походом, прислал нам гонцов с требованием атаковать притаившихся в ущелье гоплитов?

– Мы выступаем, – отмахнулся от его речей Валтасар, – ибо я считаю это верным. Если бы богу нужно было, чтобы я поступил по-иному, он бы вмиг нашел способ вернуть Даниилу сознание. Вперед! Мардук и ЙаХаВа да пребудут с нами!

Множество, великое множество ухеелей слетелось в предгорье, туда, где совсем недавно бушевала яростью, звенела оружием кровопролитная битва. Изможденные боем и долгим переходом персы валились с ног, порою даже не успев разбить походные шатры, просто там, где застал их сон. Конечно же, Кир, сведущий в военном искусстве, как никто иной, не преминул выставить стражу в импровизированном лагере, но те и сами едва держались на ногах, а потому лишь в полудреме отгоняли залетных ухеелей, порою не желавших отличать мертвецов от спящих мертвецким сном.

Среди ночи караульных должны были сменить, однако во всем лагере не нашлось никого, кто бы смог разомкнуть намертво склеенные многодневной усталостью глаза и заступить на пост. Командиры и простые воины, колесничие и лучники – все они спали в предрассветный час, когда из теснины горного ущелья, держа равнение, смыкая алую стену щитов, выступила эллинская фаланга Архелая. Кир дал им время для раздумья до первых лучей солнца, однако с западной стороны гор рассветает позже, нежели с восточной. И не успело еще дневное светило подняться над вершинами, эллины, воодушевленные первыми лучами, пошли в атаку. Выставив длинные копья, гоплиты и пельтасты двигались в полном молчании, переступая через объеденные трупы, сгоняя с пиршественной трапезы жирующих ухеелей. Они шли, ускоряя шаг, с каждым мгновением напитываясь яростью для сокрушительного удара. Им предстоял не бой, их ожидала резня, в которой они должны были убивать всех, без разбора звания и рода.

И все же посреди спящего лагеря сыскался единственный человек, которому не спалось в эту ночь. Он не принимал участия в недавнем сражении, да и мысли о собственной участи не давали ему покоя. Услышав вдалеке мерный шаг и звон доспехов, он выскочил из шатра и замер на мгновение, не зная, пуститься ли ему наутек, пока не поздно, или же действовать, как подобает воину. Этим человеком был Нидинту-Бел.

Строй гоплитов приближался, ускоряя движение. Перед ними шли пельтасты с дротиками и пращами, готовые завязать схватку. Бывший начальник городской стражи Вавилона метнулся в шатер, туда, где почивал великий завоеватель, сокрушитель Лидии – Кир.

– Спарта! – задыхаясь, кричал он. – Они идут!

Будучи опытным солдатом, Нидинту-Бел отлично понимал, что за те считанные мгновения, которые необходимы эллинам, чтобы ударить в копья, невозможно организовать правильную оборону. Но оставалась еще надежда на Кира, великого Кира, любимца богов, для которого нет невозможного!

Есть люди, рожденные для мира, и есть – рожденные для войны. Кир был из вторых. Его нельзя было назвать злобным чудовищем. Он не был жестокосердным, но все сознание его было подчинено единственной цели – созданию единой державы, сплотившей все земли Ойкумены. Эта великая цель путеводной звездой светила ему в ночи, наполняла силой, помогая стойко переносить жару и холод, жажду и недостаток пищи.

Утомленный не менее своих воинов, он почивал сном праведника, и мог бы так спать еще много часов кряду. Но едва надсадный вопль Нидинту-Бела проник сквозь завесу сна, он уже был на ногах. Взор его был ясен, тело готово к бою. Никто не мог вспомнить впоследствии, что кричал он, поднимая на ноги спящий лагерь, но через считанные мгновения персы уже хватали оружие и щиты, спеша изготовиться к бою. Многие из них спали, не снимая доспехов. Каждый знал свое место в строю…

И все же сейчас перед Архелаем, наемным стратегом из Спарты, была совсем не та армия, которая сокрушила вчера надежды Лидии. Эллинский полководец отлично понимал это, как, впрочем, и Кир.

Гоплиты перешли с быстрого шага на бег, спеша ударить стеной копий в не успевшие построиться персидские воинские порядки. Случись это, ничто бы уже не остановило горящих жаждой битвы спартанцев, афинян, арагосцев, уроженцев Коринфа и Фессалии – всех тех, кого злая судьба изгнала из родных мест, кто видел единственный смысл жизни в победах и славе, в богатой добыче и гибели в бою, о которых будут слагать длинные, полные героизма поэмы. Однако бойне, казавшейся неминуемой, не суждено было состояться.

Приказав Нидинту-Белу строить пехоту и атаковать без промедления, Кир вместе с горсткой всадников и несколькими колесницами устремился на фалангу, силясь остановить движение эллинов. Нидинту-Бел видел, как расступились единым слитным движением гоплиты, пропуская сквозь оградившийся щитами и копьями строй персидские колесницы, как несутся со всех сторон стрелы в колесничих, как, ломая колеса, втыкаются между спицами заточенные колья. Он видел, как прогибается четкая линия фаланги перед всадниками Кира, но лишь затем, чтобы охватить их, зажать, подобно тугой петле, не оставляя шанса на спасение. Он видел, как мчится на помощь Киру новый отряд всадников во главе с царским племянником Дарием. Скорее всего этих смельчаков ждала не менее печальная участь. Но опомнившаяся пехота Кира была уже готова к схватке. Нидинту-Бел подхватил копье и повел ее в бой, нацелив острие атаки туда, где в окружении немногих преданных еще сражался грозный владыка персов.

Кир был прекрасным воином, одним из лучших, когда-либо рожденных в землях персов. Он был хорош и пеший, и на коне, и на колеснице, и на дромадере. Будь у него иной выбор, он никогда бы не повел своих наездников в столь безрассудную атаку. Но другого способа задержать продвижение эллинов сейчас не было. Сердце его обливалось кровью, когда видел он, как один за другим падают мертвыми первейшие из воинов его гвардии. Как падают они, истыканные копьями, едва-едва успевая нанести в ответ пару ударов. Он и сам уже был несколько раз ранен, правда, легко; надежный панцирь, который он не снял с вечера, хорошо защищал от случайных ударов. Кир дрался с остервенением обреченного. Лишь единственный раз проблеск надежды мелькнул перед ним. В тот миг он увидел всадников Дария, новой волной накатившихся на строй фаланги.

Но в этот самый миг дротик, пущенный чьей-то умелой рукой, вонзился в шею царя чуть выше плеча. Кир почувствовал, как яркие краски солнечного утра мгновенно тускнеют и гаснут. Он почувствовал, как его подхватывают чьи-то сильные руки.

– Он жив! – послышался сквозь надвигающуюся пелену безвременья голос Нидинту-Бела. – Рана пустяковая.

– Вперед! – раздался чуть поодаль ревущий, подобно трубе, голос Дария. – Он жив!

Кир лежал в шатре, чувствуя, как мгновение за мгновением силы оставляют его. Он еще слышал и понимал произносимые над его почти бездыханным телом слова, но в то же мгновение они точно обрывались в темную бездну, и царь не помнил, о чем говорили. Он понимал, что умирает, и, слыша у изголовья рыдания красавицы Лайлы, испытывая невольную радость, сознавал, что она и впрямь любила его.

– Сейчас не время плакать, – раздался над смертным одром возбужденный, но вместе с тем нарочито спокойный окрик Нидинту-Бела.

– Сражение проиграно? – всхлипывая, спросила Лайла.

– Какая разница, сестрица? Кира уже не вернуть. Эллины, даже если победят, со славой уйдут восвояси. Самое время задуматься о себе. Или ты, как верная, любящая жена, намерена взойти на погребальный костер, чтобы в смерти следовать за мужем?

– Нет! – в ужасе выдохнула Лайла. Мысль о смерти великого супруга крайне редко посещала ее, но если она и приходила в голову, любимая жена повелителя мира гнала ее прочь. И вот теперь, когда смерть и огненное погребение встали перед ней неотвратимым кошмаром, знатная вавилонянка не желала идти на поводу традиций диких огнепоклонников.

– Отчего-то я так и думал, – усмехнулся Нидинту-Бел.

Силы покидали Кира, и он не мог увидеть этой усмешки, но если бы мог, непременно потянулся бы за кинжалом; если бы мог – непременно вонзил клинок в грудь Набонидова сына, ибо, увы, понимал, о чем идет речь.

– Сестрица, у тебя есть единственный способ не превратиться завтра в кучку пепла – взойти на трон вместо него.

– Но как? Его старший сын, Камбиз, унаследует державу по закону Персии.

– Ерунда! – перебил ее Нидинту-Бел. – Камбиз далеко. Против него вся армия фараона, помощи ему ждать неоткуда. Объявим ли мы его сегодня мертвецом, или заговорщиком, он, все едино, не сможет этого опровергнуть. Твой же сын, Бардия, еще слишком юн, чтобы царствовать самостоятельно. Призови кого-нибудь из верных тебе евнухов, ты ведь наверняка подкупила их с избытком? Пусть сейчас же запишет последнюю волю царя.

– Но он не может говорить!

– Зато я могу! – насмешливо проговорил заговорщик. – А золото поможет заткнуть чересчур болтливые рты. Надо действовать быстро, пока мы сможем показать толпе еще живого Кира. Если здесь будем только ты, я и писец, кто тогда, кроме нас, сможет утверждать, что царь не мог продиктовать свою последнюю волю? А гласить она будет, что вплоть до того возраста, когда Бардия сможет царствовать сам, ты назначаешься правительницей всех земель, подвластных персам. Я же, как твой ближайший родственник, облеченный к тому же личным доверием Кира, стану твоим оплотом, хранителем твоей жизни и воспитателем сына. Всякий сможет подтвердить, что нынче именно мне Кир велел командовать своим войском. Любой скажет, что я бился с ним плечом к плечу, и некто иной, как я с риском для жизни вынес его, раненого, с поля боя. Ну же! Решайся! Можешь поверить мне, я видел немало ран. Не пройдет и часа, и Кир предстанет пред своим богом.

Лайла молча кивнула, утирая слезы.

– Вот и славно. А потом, когда ты станешь моей женой…

Шум бронзовых труб прорвался сквозь гул и скрежет близкого сражения.

– Это что еще такое? – Нидинту-Бел бросился из шатра, но в этот миг тяжелая пола, закрывавшая вход, отлетела в сторону, и в последнее обиталище грозного царя ворвался запыхавшийся гонец.

– Дарий приказал сообщить государю: «Валтасар не изменил своему долгу. Он пришел вовремя!»

«Когда же спросят у вас, – выводил старец Амердат, примостившись на валуне, – кого почитаете вы отважнейшими из смертных, вспомните о воинах Архелая, гордых сынах Эллады, всех до единого, павших в неравной схватке с войском персидского царя Кира, и Валтасара, царя Вавилонского. Ибо было их числом всего четыре тысячи, врагов же их – и по тридцатеро на одного. Однако же эллины сложили головы свои, не отступив и не сдавшись, и многие из персов и вавилонян в тот день лишились жизни от их оружия. Сам царь Кир, победоноснейший из царей и славнейший из воинов, распрощался на том поле брани с жизнью. Был он ранен копьецом в шею, так, что, отворив кровеносную жилу и пробив позвоночный столб, острие его с другой стороны вышло на волю».

Амердат утер пот с морщинистого лба. Перед его глазами расстилалась широкая равнина, на которой недавно разыгралось сражение. По нему еще ходили воины, даря последнюю милость смертельно раненным, собирая оружие и доспехи и вытаскивая тех, кто нынче удостоится погребального костра. Над полем, расправив кожистые черные крылья, парили ухеели, недовольно крича всякий раз, когда новая жертва исчезала в пламени.

«Сколько ведомо мне, не случалось прежде такого сражения, чтоб столь многие доблестные мужи погибли в столь ничтожном месте. – Он задумался и, покачав головой, вывел новые слова: «Когда же утихли звон оружия и стоны раненых, произошло самое дивное. Любимая жена убиенного Кира, Лайла, вавилонянка знатного рода, огласила последнюю волю царя персов. В ней же Кир, прежде чем испустить последний вздох, объявил первенца своего, царевича Камбиза, мятежником, вступившим в сговор с фараоном Египта, а потому все свои владения оставил он младшему сыну, Бардии. Означенная же Лайла при сыне названа правительницей, покуда тот в истинную силу не войдет. А дабы никто царскую волю нарушить не посмел, защитником к ней Кир назначил своего верного союзника и друга, Валтасара, царя вавилонского, прежде изменником Нидинту-Белом оболганного, но верность свою неуклонно соблюдшего.

Многие из персов той волей были недовольны, особо же племянник убиенного царя, по имени Дарий. Однако же против царской воли выступить он не посмел и лишь громкими речами поносил Лайлу, как изменщицу. Тем все и завершилось».

Амердат еще раз прочел написанное и остался доволен проделанной работой. Только одного он не знал, не видел и потому не упомянул. Не видел он, как вслушивался в крики глашатаев мрачного вида всадник на караковом жеребце, чертами лица удивительно похожий на вавилонского царя Набонида.

– Вот, значит, как, дорогая сестрица, – процедил он сквозь зубы, слушая, как ветер разносит имя Валтасара, последней волей Кира – наместника Персии. – Что ж, это мы еще посмотрим!