Глава 17

Камни под ладонями Иезекии на ощупь были влажными и чуть липкими.

«Возможно, это моя кровь», – безучастно подумал он и пришел в себя. Вокруг было тихо, настолько тихо, что, казалось, будто шум раскалывающейся от боли головы куда сильнее, чем все прочие доносившиеся до его ушей звуки. Впрочем, – хозяин лавки прислушался, – никаких звуков вовсе и не доносилось. Он попытался восстановить в памяти события прошлой ночи. Картинки минувшего пронеслись в его мозгу безумным хороводом, не желая соблюдать ни малейшего порядка. Иезекия попробовал подняться, но тщетно. Спина его уперлась во что-то твердое. Попробовал развести руками – тот же результат. По обе стороны от него были стены. «Неужели меня похоронили? – мелькнула в голове ужасающая мысль. – Но ведь я еще жив! Жив!»

Несчастный попробовал сменить позу, на этот раз успех сопутствовал ему, и он смог перевернуться лицом вверх, но лишь для того, чтобы увидеть у самого носа решетку маленького окошка, прочно вмурованную в каменную плиту.

– Эй! – несмело позвал он. Голос прозвучал, как скрип колодезного ворота, но показался ему необычайно громким и гулким. Боль в голове была настолько сильна, что делала нечувствительной боль и ломоту во всем теле. – Есть кто-нибудь живой?

Над головой послышались неспешные тяжелые шаги, и вскоре по ту сторону склепа возникло хмурое бородатое лицо.

– Ты желаешь говорить?

– Да, – прохрипел торговец.

– Я передам Верховному жрецу.

Шаги удалились. Иезекия вновь погрузился в тишину, тягучую и душную, как ветер из пустыни, несущий мельчайшие частицы раскаленного песка, превращающего синеву небесного купола в грязно-серую крышу шатра. Он лежал в тесной каменной щели, цепенея от сырости и ожидая, когда же хоть что-нибудь изменится. Но ничего не менялось. Иезекия буквально ощущал, как с ударами сердца и толчками крови в висках исчезают в бездне затхлого безвременья проходящие минуты. Он звал стражника еще раз, потом еще. Тот больше не появлялся. Иезекия чувствовал, как надежда на спасение покидает его, уступая место отчаянию и безмерному ужасу.

«За что? – колотилось в голове менялы. – Что я такого сделал? Кому не угодил?»

Словно из тумана в мозгу Иезекии всплыли слова безучастного стража: «Я передам Верховному жрецу». Ну конечно! Вчера ночью он был возле дворца Верховного жреца! А может, не вчера? Он поймал себя на мысли, что время утратило для него осязаемость. Неведомо, день сейчас или ночь; сколько часов минуло с того момента, как он утратил сознание. Иезекии показалось, что он начинает сходить с ума от ужаса и одиночества.

«Господь – моя защита, – шептал эборей, силясь отогнать мрачное предчувствие. – Неужели же все это из-за Сусанны? За что ты покарал меня, боже милосердный?»

Он вновь потерял сознание и очнулся от того, что неведомые люди поливали его холодной, отдающей тиной, речной водой. Решетки перед лицом больше не было. Вокруг стояла непроглядная темень. Чьи-то сильные руки подхватили его легко, словно тряпичную куклу, и в равнодушном молчании поволокли прочь от могилы для живых мертвецов. Иезекия не сопротивлялся, лишь усердно переставлял ноги, радуясь возможности дышать полной грудью. Хотя всякое движение отдавалось болью, все же он вновь чувствовал себя человеком.

Наконец стражники пинком втолкнули его в какую-то комнату и, с силой надавив на плечи, поставили на колени. В комнате ярко горели факелы. Она была полна людей в богатых одеждах с жезлами, чаще всего в высоких жреческих шапках. Иезекия в первые мгновения не мог привыкнуть к свету, но едва глаза его смогли ясно различать лица присутствующих, он с безысходной тоской осознал, что единственное, что он может ждать от этого собрания, – смертного приговора.

Лавка у ворот Иштар была очень бойким местом, и всех, ныне пришедших бросить камень в несчастного Иезекию бен Эзру, прежде он не раз и не два видел проезжающими мимо своего дома.

– Как тебя звать? – громогласно произнес статный бородач с золотым жезлом в руках.

«Верховный жрец Мардука», – глядя на него, догадался эборей.

– Иезекия, высокий господин, – почтительно выдохнул он.

– Знаешь ли ты, в чем тебя обвиняют?

– Ума не приложу. Я – честный торговец. Никогда никого не обокрал, не подсунул фальшивого обола.

– Ты лжец! – отрезал вопрошавший. – Но не похож на глупца. Неужто ты полагаешь, что все мы собрались здесь, дабы узнать, какие делишки обтяпываешь ты в своей лавке?

– Как же я могу знать…

– Ты убийца, Иезекия! И ты убил не просто человека из мести или же не поделив с ним барыш. Ты убил жреца!

– В своей жизни, высокий господин, я даже курице не мог свернуть шею, – вздохнул Иезекия, – не то что навредить человеку. Да и к чему мне, почтенному торговцу, убивать жреца?

– Это я хочу знать, презренный душегуб! За что ты, человек, известный среди эбореев, убил жреца Мардука?!

– Нет на мне его крови, – упрямо склонив голову, промолвил Иезекия, пробуя развести руками.

Он никогда не был воином и с малолетства усвоил правило: везде, где только можно, соглашаться с собеседником, особенно если тот намерен что-то купить. Он никогда не держал в руках оружия, да и попади оно к нему, вряд ли Иезекия смог бы защитить им свое доброе имя. Но было в нем то, что не имело прямого и точного перевода на язык его дальних сородичей вавилонян и кратко именовалось эбореями «хуцпа» – своего рода особая смелость, стремление бороться с непредсказуемой судьбой. Ни страх поражения, ни ужас близкой гибели не страшили его в эти минуты.

– Я не ведаю, о чем ты говоришь, жрец.

Гаумата, а вопрошавшим был именно он, стукнул посохом об пол, дверь отворилась, и в наполненную вавилонской знатью судебную залу ввалилась пара дюжих молодчиков весьма устрашающего вида. После обычного вопроса об именах пришедших, Верховный жрец приказал громилам:

– Честно, пред лицом Мардука, рассказывайте, что знаете об этом деле.

– Я и мой друг Сур были слугами у жреца Магата, состоявшего при сокровищнице храма Мардука, – начал один из мордоворотов.

– Чем вы занимались?

– Охраняли нашего господина.

– Видимо, плохо охраняли, раз нынче он мертв, – нахмурился Гаумата.

– Мы не виновны, о зримый отблеск сияния мудрейшего из богов.

– Все дело в том, – перебил второй, по имени Сур, – что наш господин имел любовницу. Когда он встречался с нею, он велел нам держаться поодаль от его пристанища, дабы мы не видели лица девушки.

– И вы его не видели?

– Не видели, – выпалил первый.

– Я видел, но лишь мельком, – отозвался второй. – В тот миг, когда этот кровожадный убийца ворвался в укромное гнездышко Магата, она выскользнула оттуда.

– Но ты бы смог ее опознать?

– Возможно, – неуверенно произнес телохранитель, – наверное, да.

– Хорошо, – кивнул Гаумата. – Итак, продолжайте рассказывать, что произошло той ночью.

– Мы отошли на условленное число шагов и притаились неподалеку, ожидая, когда хозяин даст нам сигнал приблизиться. Но тут на улице показался этот человек. Вид его был безумен. Он бросился к тайному месту встреч так, будто отлично знал о нем. Мы помчались со всех ног, подозревая худшее. Но, увы, опоздали! Не успели всего лишь на миг! В груди Магата уже торчал кинжал, воткнутый по самую рукоять.

– Да, да, – подтвердил первый охранник. – Я сбил убийцу с ног, оглушив дубинкой, но было уже поздно.

– Ты по-прежнему станешь утверждать, что не убивал жреца? – насмешливо глядя на Иезекию, поинтересовался Гаумата.

– Пальцем его не трогал, – заявил хозяин лавки у ворот Иштар. – Быть может, эти двое сами и прикончили его, а теперь желают свалить вину на меня.

– Понятно. – Верховный жрец кивнул, едва сдерживая ухмылку. – А что ты делал в столь поздний час у моего дворца?

– Шел мимо.

– Угу, – уже не скрываясь, усмехнулся Гаумата, и снова стукнул посохом об пол.

– Я погонщик мулов, – заявил очередной свидетель. – Еще у меня имеются ослы, вот на той неделе у перса еще и верблюда купил…

– К делу! – прервал его Верховный жрец. – Что делал ты в ту ночь, когда был убит Магат, служитель храма Мардука?

– Как обычно, – замялся с ответом погонщик. – Я привез девицу к вашему дворцу, а спустя некоторое время должен был отвезти ее обратно.

– И часто ты это делал прежде?

– Да, много раз. А сколько – и не упомню.

– Откуда ты ее привозил и куда возвращал?

– В дом, что у ворот Иштар. Там еще лавка, – свидетель замялся, – вот этого господина.

– Что скажешь теперь? – Верховный жрец впился глазами в сумрачное лицо эборея.

– Мне нечего сказать, – преодолевая душевную и физическую боль, вымолвил Иезекия. – Этот человек забирал кого-то от моего дома. Эка невидаль! Всякий, кто попадает в город через ворота Иштар, бывал возле моей лавки.

Конечно же, Иезекия прекрасно отдавал себе отчет, о какой девице вели речь свидетели. Душа его истекала кровью, и он едва сдерживал слезы, готовые политься из глаз Гаумата, смотрел на него, не отводя взгляда, надменно усмехаясь. Несчастному эборею казалось, будто он ловко ведет свою защиту, однако он и представить себе не мог, пешкой в какой игре надлежало ему стать. Гаумата смотрел на подсудимого с невольной жалостью, но в его глазах судьба несчастного была предрешена.

– Значит, ты решил упорствовать? – точно сомневаясь, уточнил Верховный жрец. – Что ж, пусть будет так.

«Отблеск Мардука» повернулся к остальным присутствующим, напуская безысходно-печальное выражение на свое величественное лицо.

– Вы сами видели, что этот нечестивый, вопреки очевидному, отрицает свою вину. Как и полагается в таком случае, я должен назначить тщательное дознание по этому делу. Если потребуется, для восстановления правды и справедливости я не уклонюсь от применения силы и устрашения, дабы только восторжествовало правосудие. Последний раз спрашиваю тебя, обличенный убийца Иезекия бен Эзра, скажи, отчего ты пролил кровь жреца? И если Мардуку то будет угодно, я сохраню тебе жизнь.

Услышав имя Мардука, эборей лишь крепче сжал зубы и зашептал про себя слова молитвы, прося небеса даровать ему стойкость и мужество.

– В темницу его! – поворачиваясь к своему помощнику, кратко распорядился Гаумата. – Халаб, распорядись, чтобы несчастный не умер вдруг до того дня, когда будет осужден и казнен.

– Будет исполнено, мой господин, – склонил голову человек, ныне ставший тенью Верховного жреца, точь-в-точь как прежде сам Гаумата.

«Забавно, – думал Первосвященник, разглядывая спину выволакиваемого из судебной залы лавочника. – Что сейчас думает этот злополучный эборей? Видимо, строит догадки, из-за чего попал сюда, или клянет мерзкую распутницу дочь. Интересно было бы послушать, что бы он сказал, когда б узнал, как все обстоит на самом деле?! Бедный, бедный маленький человек, пылинка, червячок, попавшийся на пути колесницы богов!»

С утра у Верховного жреца было прекрасное настроение, настолько прекрасное, что он мог позволить себе жалость, но не милосердие к поверженному врагу. Он не испытывал никаких эмоций по поводу безвременной гибели «жреца Магата». Убитый не был ни жрецом, ни человеком, достойным какого-либо сострадания. Все, на что годился этот выродок, – без лишнего шума грабить дома добропорядочных горожан. Пару лет назад Нидинту-Бел изловил его, но, признавая мастерство наглого вора, не бросил его в каменный мешок, а приказал держать под надзором в собственном дворце. Вот случай и предоставился, и вор прекрасно справился с заданием, подкупив одного из слуг в доме Иезекии, он беспрепятственно проникал в жилище лавочника, чтобы подбросить записку или же, скажем, утащить платье его дочери. Что ж, ему за это была оказана высокая честь: он жил вором, а умер жрецом.

В своем предположении бен Эзра был абсолютно прав. В тот момент, когда первый охранник Магата оглушил измученного подозрением отца Сусанны, второй бестрепетно всадил кинжал в грудь ее мнимому любовнику. Нож тоже принадлежал эборею, но об этом бедолаге еще предстояло узнать. Впрочем, как и о многом другом.

Гаумата покинул судебную залу и неспешной величавой походкой направился в святилище Мардука. «Если Нидинту-Бел не окончательный дурак, ему удастся пробраться к Киру и передать ему или Лайле – лучше, конечно, Лайле – мое послание. Как только царь персов прочтет его, он непременно обрушится всеми силами на Валтасара. Тогда уж царю несдобровать. Но если он вдруг победит, у меня есть время доказать, что венценосный отпрыск Набонида околдован злокозненными эбореями, что он попал в их сети и губит Вавилон. Вот здесь-то лавочник Иезекия, – усмехнулся Верховный жрец, – ты мне и поможешь, и безразлично, желаешь ты того или нет».

Он еще раз вызвал в памяти упрямое лицо эборея, решившего держаться до конца. Вероятно, он и впрямь наивно полагает, что если бы речь шла об убийстве жреца, я стал бы устраивать показательный суд. Бедолагу попросту бы бросили в ров ко львам, как некогда их гнусного царевича. Нет! Это было бы слишком просто. Все должно происходить на глазах у Вавилона, и о каждой новой детали горожане должны шептаться на всем пространстве от Тигра до Евфрата!

При воспоминании о Данииле лицо Гауматы исказила гримаса животной ненависти. «Этот выскочка многого достиг. И за какой краткий срок! Неужто бог эбореев и впрямь так могуществен? – Он попытался прогнать эту крамольную мысль, но она, раз возникнув, точно назойливая муха, кружила поблизости, появляясь вновь и вновь. – Нет, этого не может быть. Разве отдал бы воистину могучий бог свой народ под пяту завоевателя?! А что, если отдал бы? Что, если их бог в своей безмерной хитрости пожелал, чтобы эбореи, придя в эти земли униженными пленниками, стали гордыми повелителями Вавилона? Что, если Даниил и впрямь послан своим богом, чтобы сокрушить храм Мардука и поработить Врата Бога? Тетива натянута, стрела послана в цель, теперь, быть может, только от него, от Гауматы, зависит, попадет ли она в подставленный щит или же в открытую грудь Вавилона. Не бывать этому!» – сам себе проговорил Верховный жрец и с силой толкнул вызолоченные двери святилища.

Из курильниц, размещенных по кругу близ золотой статуи Мардука, поднимался ароматный дым сжигаемых благовоний. Гаумата прошел между ними и привычным движением припал к стопам могущественнейшего из богов. «Прими мою верность и мою службу, о властелин судеб!» Изваяние молча внимало словам жреца. В груди того невольно шевельнулось глухое раздражение. Сейчас, когда он мог принести благоприятные вести в дар Повелителю богов, тот притворялся золотым истуканом, не желая разделить его радость!

Нидинту-Бел, на что уж не был наделен изощренным разумом, не ошибся. Пропавшие из Вавилона «ангелы» неожиданно сыскались близ Кархана среди гвардии Валтасара. Впрочем, почему неожиданно? Если на самом деле они всего лишь демоны, отчего же им не следовать за этим загадочным скифом? Тот и сам, ох как не прост! Несколько месяцев назад он появился в Вавилоне и невесть как очутился перед царем. Сколько ни пытался Гаумата выяснить, откуда взялся этот человек и кто провел его во дворец Валтасара, никто не мог сказать об этом ничего внятного.

Кархан появился ниоткуда, точно грозовая туча, назвался скифом и легко, будто играючи, одолел в поединке лучших бойцов вавилонского царства, с оружием и без оружия, верхом и пешим. Кир не зря назвал этого косматого дикаря Энкиду, он и впрямь казался порождением какого-то грозного зверя, неведомого и опасного. Долгое время Гаумата не слишком заботился об этом. Скифы всегда славились воинственностью и сноровкой, но с той поры, когда случайно ему удалось подслушать беседу командира царских телохранителей с Даниилом, он понял, насколько ошибался, не проявляя к звероподобному дикарю пристального внимания. Это порождение ночного кошмара изъяснялось таким языком, что приезжие из далекой Эллады, славящиеся искусством риторики, вполне могли признать его своим лучшим учеником.

По всему выходит, что он заодно с Даниилом и его демонами. Сейчас в руках Кархана немалая сила. Его люди окружают царя плотным кольцом и повинуются лишь приказам своего командира. А тот, вероятнее всего, послушен слову Даниила, точно собака хозяину. «Наверняка они в сговоре! – Гаумата нахмурил чело и покрепче сжал золоченый посох. – И этот сговор очень похож на заговор!»

Жрецы, приславшие весточку из армии, марширующей к границам Лидии, сообщали, что пока нет ни малейшей возможности приблизиться к светлоглазым чужакам. Всем этим скифам, киммерийцам, массагетам и прочим дикарям нет ни малейшего дела до воли Мардука. Жрецы, пытающиеся во время ночевок пройти в их лагерь, попросту выталкиваются прочь древками копий, словно докучливые попрошайки!

Прочитав впервые эти строки, Гаумата пришел в негодование. Окажись он на месте своих подчиненных, он бы взбунтовал армию и одним махом покончил и с Валтасаром, и с заговорщиками, и с этими бледноглазыми демонами.

«Хотя нет, – Верховный жрец поморщился, точно от изжоги, – эти-то как раз Мардуку нужны живыми и невредимыми. Что ж, – Гаумата поднял глаза на грозный лик Победителя чудовищ, – главное, что летуны обнаружены, а дальше остается уповать на превратности военной судьбы и помощь Мардука».

– Я нашел их, о повелитель! – глядя на Хранителя скрижалей, прошептал Гаумата.

– Мне это ведомо, – чуть заметно шевельнулись золотые губы Мардука.

Лагерь Валтасара был окружен каменной насыпью. В непосредственной близости противника царь, по совету своих телохранителей, велел принять меры безопасности. Перекрытая лидийцами Царская дорога не слишком пугала правителя Вавилона. Можно было предположить, что лидийцы пожелают встретить противника именно здесь – на границах своих земель, и, пользуясь теснотой горного прохода, измотать его силы упорным сопротивлением.

Скорее всего это была лишь начальная часть плана мятежников. Среди отвесных скал и ущелий при желании можно было спрятать неисчислимое количество солдат, и, как было известно Валтасару от лазутчиков, мятежники сполна воспользовались отсутствием Кира, дабы подготовиться к встрече. Их армия была многочисленна и хорошо вооружена. Поэтому стоило Валтасару или Киру втянуться в горное ущелье, прежде исхоженное вдоль и поперек торговыми караванами, и неисчислимое воинство грозило камнепадом обрушиться на фланги и тыл незваных гостей.

Как показали следопыты, Кир вовремя разгадал замысел лидийцев и двинул войско в обход труднопроходимыми, но безопасными тропами. Уразумев смысл ловкого маневра союзника, Валтасар остановился перед входом в роковое ущелье, постоянно угрожая мятежникам и не давая им повернуться спиной. Осталось только найти способ сообщить об этом Киру. Пока же царь стоял в лагере, обнесенном каменной изгородью, и, как советовал пророк Даниил, выжидал, не ступая «на горные тропы».

Его шатер, окруженный палатками телохранителей, был полон. Командиры отрядов, совершавших вылазки в горы, докладывали о результатах поисков. Царь слушал, кивая, время от времени уточняя что-то у доверенного советника, а сидящий поодаль старец Амердат быстро писал на восковых табличках. Грозные воины скифской стражи пристально следили за движениями находящихся в шатре, и никому в этот момент не было дела до троих воинов, охранявших вход.

– Все складывается более чем удачно, – тихо говорил один из них с ясными, необычными для жгучего брюнета синими глазами. – Поход, конечно, случился вовремя. Отсюда до камеры перехода не более пятнадцати миль.

– По прямой, – поправил командира экипажа, штурман. – А так и все двадцать пять будет.

– Не важно, – отмахнулся Ральф Карлсон. – Главное, что мы сегодня же сможем добраться до камеры и отбыть на Базу.

– Только осторожно, – чуть слышно напоминал командир скифской стражи. – В горах полно лидийцев. Дли них вы – не экипаж катера, да и я – не агент Института. А камни и стрелы в этом мире действуют так же, как и в нашем.

– К черту! – хмурился пилот. – Мы не можем стоять здесь вечно. А каждый шаг по этой вашей Царской дороге будет лишь отдалять нас от цели.

– Я помню об этом, – качал головой Руслан Караханов. Я постараюсь отправиться с вами на разведку сегодня же, а дальше…

– Понятно, – штурман улыбнулся, точно ему пообещали большой кусок пирога, – спишем на боевые потери.

– Что-то вроде того, – подтвердил скиф.

Покидая Вавилон, Намму тешил себя робкой надеждой, что явившийся ему в ночи призрак останется дожидаться его в апартаментах царского дворца. Действительно, разве не мог он с пьяных глаз обознаться, разве не мог это быть какой-нибудь царедворец времен Навуходоносора, удавленный в этих же покоях?

Но его робким надеждам было суждено растаять в первую же походную ночевку. Призрак, видимо, не нуждался в свойственном его собратьям постоянном месте обитания. Он явился вновь, все еще довольно туманный, однако уже более четкий, чем в первый раз. На следующую ночь все повторилось, однако теперь черты лица пришельца из загробного мира были вполне различимы. Он смотрел на Даниила, будто хотел ему что-то сказать, но не мог разомкнуть губ. Каждый раз облик белесого гостя становился все явственнее, и Намму терзало грозное предчувствие, что очень скоро призрак заговорит с ним, и речь его прозвучит неумолимым приговором святотатцу и лжецу.

Последние дни измученный бессонницей Даниил старался вздремнуть днем где-нибудь в обозной арбе или конных носилках. Он то и дело испуганно просыпался, оглядываясь, не появится ли над его импровизированным ложем бледный силуэт мертвого незнакомца.

«Чего он хочет от меня? – стонал Намму, вцепляясь себе в волосы. – Я пальцем его не тронул. Я завалил тело его камнями, дабы не досталось оно ухеелям. Да, я взял его проклятую суму, будь она неладна! Но ведь мертвецу она все равно была ни к чему! Ведь я же не ограбил захоронение!»

Но все заклинания недоброй судьбы были напрасны.

Очень скоро Валтасар подметил усталый вид и глубокие черные тени, залегшие под глазами советника, и велел тому больше отдыхать, не утруждать себя попусту. Если бы только Даниил мог! С какой бы радостью он спал по ночам, а днем наслаждался созерцанием величественных предгорий. Но армия продвигалась все дальше, и призрак становился все явственнее и холоднее.

«Надо уходить», – подумал Намму, разглядывая появившиеся на горизонте очертания снежных вершин. Выросший в местах, где каменные громады возвышаются со всех сторон, Намму интуитивно воспринимал горы, как лучшее убежище от невзгод и опасностей, какое только можно придумать. Находясь в вавилонском лагере, он с тоскою всматривался в поросшие лесом склоны, повторяя себе раз за разом: «Надо уходить».

И впрямь, ну какой из него пророк? Так, пара совпадений да бойкость ума – вот и все, чем он может похвастать. Разве можно всерьез считать это божьим даром? А что, если призрак истинного пророка послан ему в знак кары за непомерную гордыню? Быть может, он оставит его, если, бросив здесь все нажитые обманом богатства, презрев звания и почести, уйдет Намму, куда глаза глядят?! Уйдет, как и пришел, в жалком рубище, без обола за душой. Он хотел посоветоваться о своем решении с Карханом, но с сожалением узнал, что командир царских телохранителей отправился на разведку вместе со светлоглазыми гиперборейцами.

«Не судьба, – вздохнул Намму. – Видно, уж предначертано так!»

Он не стал заходить в царский шатер. Наверняка бы Валтасар счел доводы ближайшего советника блажью. Да и что, собственно говоря, мог сказать он сейчас вавилонскому царю?

Наступает время принимать решение. Если поросль его обмана должна быть вырвана с корнем, то она должна быть вырвана сейчас! Намму оставил в своем шатре златотканое одеяние царского советника и, взяв копейное ратовище вместо дорожного посоха, устремился прочь из лагеря.

Телохранители привычно было двинулись за ним, но он остановил их решительным жестом, пафосно закатив глаза и объявив:

– Я должен побыть один. Мне нужно говорить с богом. Он сам защитит меня лучше всех вас и всех армий Валтасара и Кира!

Недремлющие стражи, караулившие въезды в лагерь, конечно, немало удивились, увидев пророка, бредущего, точно последний нищий, в простых сандалиях и с посохом в руке. Но ведь на то он и пророк, чтоб смысл деяний его для обычного ума был темен и неизъясним.

В первые минуты, когда ограда лагеря оказалась за спиной, Намму почувствовал прилив сил, который бывает почти всегда, когда выполняешь замысел, давно созревший. Он шел, наслаждаясь вновь обретенной свободой, не жалея ни об оставленных сокровищах, ни об утраченной царской милости. Пожалуй, лишь мысль о Сусанне тревожила его в этот миг. Но полно, обман рано или поздно должен был вскрыться, и не пристало ей, девушке из хорошей эборейской семьи, связывать жизнь с пройдохой и мошенником. Намму поймал себя на мысли, что никогда прежде не именовал себя так, и печально вздохнул.

«Когда Господь создавал умных людей, вроде нас с тобой, – говаривал когда-то старый Абодар, – он заодно сотворил и остолопов, чтобы нам было с кого жить». Как же давно это было! «О Сусанне придется забыть, – подытожил раздумья Даниил. – Правильно тогда ее отец ответил мне отказом. Ох как правильно!»

Узкая козья тропка, по которой Намму поднимался в горы, петляла, то огибая нависающие скалы, то блуждая по зажатым между утесами узким плато. Даниил уходил все дальше, оставляя прошлое за спиной. В прежние времена он бы, пожалуй, мог идти так всю ночь, не разбирая куда, ловко карабкаясь по кручам и спускаясь по откосам. Однако сейчас усталость последних дней давала о себе знать. Заметив впереди глубокую расщелину, быть может, вход в пещеру, он с радостью направил туда свои стопы, надеясь, что уж сюда-то призрак за ним точно не последует.

Едва нашел он себе место, где прилечь, едва постелил темный походный плащ за массивным валуном у самого входа, как рядом явственно послышалась человеческая речь.

– Ты слышал? Вроде какой-то шум, – произнес негромкий голос по-гречески.

– Наверно, зверь прошел, – предположил второй.

– Ночью?

– Мало ли, какие крысы здесь бегают? – проговорил еще кто-то. – Во всяком случае, людей не видно.

Намму прислушался. Судя по произношению, говорившие были эллинами, причем не с Ионического побережья. На рынке в Ниневии Намму частенько встречал приезжавших оттуда купцов. Впрочем, как и из многих других мест. Мудрый, знающий все о своем деле Абодар, учил его понимать чужестранные наречия, не подавая при этом виду, что разумеешь смысл иноплеменных слов. Сейчас его уроки пригодились в деле весьма неожиданном.

– Послушай, – не унимался тот, кого потревожили звуки шагов Даниила. – Точно, кто-то идет.

– Пожалуй, даже бежит, – уточнил второй.

– Да, верно, – подтвердил третий. – Но это с нашей стороны. – Эй, кто идет?! Отзовись!

– Агамемнон! – донеслось из темноты слово пароля.

– Менелай! – чуть слышно бросил в ночь один из караульных.

Видимо, бегущего эллина отзыв вполне устроил, поскольку спустя считанные мгновения до ушей Намму донеслись новые речи.

– Что стряслось, Гереон?

– Кир разбил лидийцев, – с трудом переводя дыхание после стремительного бега, произнес гонец.

– Вот это новость! – отозвался кто-то из стражей тропы. – А как же мы?

– Царь персов передал, что готов пропустить нас в Элладу или принять под свою руку.

– Вот и прекрасно, – прозвучал голос одного из воинов. – Значит, теперь мы будем получать деньги от персов.

– Сразу видно, что ты аргосец, – насмешливо перебил его другой. – Не забывай, что Архелай из Спарты. Ни одно, ни другое предложение не покроют его имя славой. Он не станет убегать, по-шакальи поджав хвост, и уж подавно не станет прислужником у тех, кто разорил его дом.

– И что же? – спросил гонца тот, кого назвали аргосцем.

– Архелай велел снимать посты и возвращаться. С первыми лучами солнца мы атакуем!