Александр Селиний, принц Моро, Эвксина, лето года 864-го
К вечеру ветер начал помалу закисать. Чапа сперва распорядился добавить парусов, потом долго глядел на дымку, застлавшую горизонт. А после обернулся к Зимородку, который отдыхал под флоком.
Многозначительно так обернулся.
Ральф и сам видел, что к закату ветер окончательно скиснет. Барашки с волн давно пропали, да и волны стали ниже, ленивее и беспорядочнее.
Надвигался штиль.
Это заметили все — и Фример, и Исмаэль, и вышедшие покурить солдаты.
— Тысяча чертей, — пробурчал толстяк-капитан, приставив ко лбу ладонь и изучая небо. — Штилеет. Торчи тут…
— По-моему, это лучше шторма, — легкомысленно заметил Александр, явно намереваясь присоединиться к Ральфу на прове. — Сухо, не болтает…
Чего еще?
— Не скажите, Ва…
— Дядя!
— Ах, да! Не скажите, Александр. Даже не особо бывалый моряк вам подтвердит: любая буря лучше штиля. С бурей можно бороться и если капитан умел, а корабль хорош — много ли беды в буре? Зарифились и пошли помалу… А в штиль люди с ума сходят.
— Вероятно, потому что им занять себя нечем, — предположил Александр.
— Именно, любезный мой племянник! Именно поэтому — в штиль нечем заняться, от безделья с ума и сходят!
— Пытливому уму всегда есть, чем заняться, — довольно безапелляционно заявил Александр. — Пойду-ка я к Ральфу. Что-то он там со своей кисой затевает…
Тут вмешался Чапа:
— Прошу прощения, господа, но штарха сейчас лучше не трогать. Он занят.
— В смысле? — не понял Александр. — Почему вдруг занят?
— Ну, штиль же, — проникновенно пояснил Чапа, всплеснув руками.
Никто из альбионцев ничего не сообразил. Александр недоуменно переглянулся сначала с Фримером, потом с Исмаэлем. Но в словах каморного было столько убеждения, что потревожить Ральфа никто так и не рискнул, все наблюдали издали, от средней мачты — Александр даже запомнил, что на «Гаджибее» она зовется майстро-шеглой.
Кассат взобрался на банберс, словно обычный домашний кот на балконные перила, прошел немного вперед и улегся на бастуне.
— Че это он на утлегарь полез? — отчего-то шепотом спросил Фример, обращаясь к Чапе.
— Куда?
— Ну… вон то дерево, по-нашему зовется бушприт, а накладка — утлегарь.
— А… По-нашему — банберс и бастуня. Ветер творят, господин Фример.
Глядеть — глядите, а вот близко лучше не подходить.
— Что творят? — Фримеру показалось, будто он ослышался.
— Ветер.
— А… — протянул Фример и осекся.
Ральф встал позади кассата, затем медленно воздел к небу руки. Воздух меж его ладоней словно бы загустел, стал текучим и зыбким — так в жаркий полдень над песками шевелится горячее марево. По шерсти кассата вдруг побежали, сухо потрескивая, яркие даже при дневном свете искры. Ральф все стоял; меж его ладоней, похоже, рождался миниатюрный вихрь. А несколькими секундами спустя Ральф отпустил этот вихрь; движение его было совершенно однозначным — так отправляют в небо ручных голубей.
Сантона ощутимо вздрогнула. Затрепетали, будто живые, паруса. Фример с удивлением обернулся, торопливо приблизился к борту и глянул назад, за корму.
Их догонял порыв, четко видимый по ряби на поверхности моря. Порыв ветра, немыслимый в установившемся спокойствии. Безмерно одинокий — а ведь порывы никогда не гуляют в одиночку.
— Айя стеньг-стралет! Айя майстро-контра-ранда! Айя бизань-ранда, бизань-контра-ранда! Живо, охламоны! — зычно и азартно проорал каморный.
Матросы кинулись еще добавлять парусов. И когда паруса встали порыв как раз нагнал «Гаджибея». Сантона устремилась вперед, словно морские боги приняли ее в могучие ладони и увлекли по волнам. «Гаджибей» прочно сел в порыве и заскользил к Боспору, точно по курсу, настолько быстро, что капитан Фример, моряк, четырежды ходивший за океан, сначала не поверил своим глазам. А когда в этот же порыв пристроился и «Дельфин» и уже две сантоны рванулись к горизонту, буквально прилипнув к овальному пятну ряби, у капитана Фримера по спине прогулялся ощутимый холодок — и это невзирая на так и не спавшую к вечеру жару.
Зрелище было настолько нереальное и непривычное для альбионцев, что все остолбенели, только кто-то из солдат тихо прошептал: «Дева Лусия, это ж чистое колдовство!»
На него тут же зашикали с нескольких сторон.
А вот керкинитские матросы и каморный Чапа восприняли случившееся как нечто обыденное. Поставив паруса и закрепив снасти, матросы деловито разбежались кто куда, а Чапа подмигнул Фримеру и довольно осведомился:
— Ну, что, господа хорошие? Поняли, зачем нужны штархи?
— Три… нет, тридцать три тысячи чертей! — вполголоса выругался Фример. — Ты хочешь сказать, что этот порыв вызвал наш штур… штарх?
— А откуда еще взяться порыву? — недоуменно пожал плечами Чапа. — Зимородок хороший штарх, думаю, на этом ветре до рассвета тянуть будем.
И обернулся к рулевому:
— Тимоня, в ветре держать!
— Добро, камо! — донеслось в ответ.
Фример снова взглянул на Ральфа — тот уже сидел у основания бушприта/банберса, а кот его продолжал неподвижно лежать на узкой деревяшке, словно и не было под ним волн, а над ним парусов.
— И долго его… нельзя трогать? — поинтересовался Александр, обернувшись к Чапе.
— Да сейчас очнется, — уверенно предсказал тот. — Можете покурить пока, как раз на одну люльку.
«Вот вам и местная магия, — подумал Александр в смешанных чувствах. — До чего же интересно!»
Он не мог поверить себе. Да, действительно болтали, дескать, варвары с берегов Эвксины используют магию. Но одно дело слышать это и совсем другое — увидеть воочию. Вот так вот, р-раз! И вместо штиля приходит равномерный ветерок нужного направления. Причем приходит только туда, где болтаются на волнах две сантоны…
Чудеса!
Через несколько минут Ральф действительно шевельнулся, завертел головой, поглядел на невольных зрителей своей работы. Шевельнулся и кассат, ловко перепрыгнул с бастуни на фашту, зевнул во весь рот и канул в пров-тамбучу. Видимо, отдыхать. К Ральфу тотчас подбежал один из матросов с ковшом разбавленного вина. Тот жадно выпил — залпом, не отрываясь. И устало растянулся на досках фашты.
Солдаты Исмаэля вскоре потеряли к происходящему интерес и уселись под мачтой в кружок. Затарахтели в стакане игральные кости.
Солдат трудно было удивить, потому что капрал не врал: все они минимум один раз хаживали через Атлантику и назад. Пусть они не особо разбирались в снастях, рангоуте и такелаже, но повидали всякого, и мОря и океана. Коль моряки считают, что все в порядке — значит все действительно в порядке. И нечего разевать рты.
Александр нерешительно заозирался: Чапа удалился вниз, дядя Фример, оглядев горизонт в подзорную трубу, теперь о чем-то тихо беседовал с Исмаэлем. Зимородок отлеживался на самом носу, рядом с люком в кубрик, который здесь, кажется, принято было называть тамбучей.
«Подойду», — решил принц.
— Ральф! — тихо позвал он, приблизившись. — Вы в порядке?
— Садитесь, Алекс, — тише, чем можно было ожидать, отозвался штарх, причем глаз при этом не открыл. — Простите, я не стану вставать, сил нет. Но скоро я оживу, подождите только.
Александр пробормотал: «Конечно-конечно!» и уселся на свернутый в бухту канат, каким-то образом закрепленный на палубе (или на местном жаргоне — фаште).
К местному жаргону волей-неволей приходилось приноравливаться.
— Подобная работа выедает душу, — сообщил Ральф спустя недолгое время.
Глаз он так и не открыл. — А уж тело — так просто выматывает. Словно черти тебя жевали…
— Вы имеете в виду общение со стихиями? — поинтересовался Александр.
— Со стихиями общается кассат, — Ральф наконец открыл глаза. — Я только формулирую… как бы это сказать… запрос.
— Кассат? Хм… Так вот для чего вам нужен этот зверь — общаться со стихиями?
Зимородок вяло приподнялся на локте и кое-как сел.
— Эх-х-х… опять пить охота.
— Вина сюда! — немедленно крикнул Александр. Словно бы и в никуда крикнул, но было что-то такое в его тоне, в его голосе и интонациях — мигом примчался матрос с новым ковшом.
На этот раз Зимородок осилил только пол-ковша, поэтому принц тоже позволил себе отхлебнуть.
— Довольно… — сказал он, собираясь отдать заметно полегчавший ковш матросу. Но передумал: — Хотя, нет. Пусть тут постоит. Ступай.
Матрос послушно удалился.
— Я уже говорил вам, Алекс. Кассат — не зверь, — задумчиво проговорил Зимородок.
— Не зверь, — проворчал принц. — Не зверь, не человек, не божество…
Кто же он тогда?
— Не знаю, — неожиданно серьезно ответил Ральф. — Полагаю, он спутник стихий. Или воплощение стихий. Не знаю… Но с помощью кассатов штархи всегда могут донести просьбу до стихий и она, как правило, бывает услышана и удовлетворена.
— Ценой чего? Только вашей усталости?
— А разве это малая цена? Можете поверить, я чувствую себя так, словно из меня действительно выпили душу. Это со временем пройдет, конечно… Всегда проходило. Но после особо тяжелой и масштабной работы иной раз хочется просто шагнуть за борт и прекратить это все.
Развеять опустошение. Простите, если нагоняю на вас тоску.
— Нет-нет, мне безумно интересно! — горячо сказал Александр. — У меня, как легко догадаться, уйма вопросов! Не возражаете?
Ральф обессиленно махнул рукой, допил вино и выдохнул:
— Спрашивайте…
— Мне что-то подсказывает: с кассатами способны общаться далеко не все люди. Только некоторые; и именно они становятся штархами. Я прав?
— Правы. Более того, с каждым конкретным кассатом способен общаться только один вполне конкретный штарх. Других кассат ни за что не послушает.
— Даже так?
— Именно так.
— Хм… — Александр наморщил лоб. — А как происходит встреча конкретного кассата с конкретным штархом? Как они друг друга находят?
Как узнаЮт? Вот вы со своим как встретились?
— Столкнулись у вод. Я еще мальчишкой был. Мне лет пять стукнуло, что ли. Ходили мы купаться, целая ватага портовой ребятни, одежку в маслиновых кустах побросали. Вернулись — сидит. Я сперва решил — собака. Подошли ближе — нет, не собака. Приятели мои, хоть и старше были, струхнули и разбежались, а я, до сих пор помню, ничуть не испугался. Подошел к нему… А он мне в глаза заглянул… И все. С тех пор мы расставались только один раз, когда я в Саутхэмптон учиться поехал.
— А кассат где все это время был?
— Откровенно говоря — не имею ни малейшего представления, — признался Ральф. — Но, уезжая, я твердо знал: кассат понимает куда и зачем я еду. Более того, по-моему, он заранее не менее твердо знал когда я вернусь. Он провел меня до асигута при отбытии и встретил у асигута, когда, спустя четыре года, я вновь ступил на тот же керкинитский причал.
— Чудеса, — Александр улыбался, словно мальчишка, которому перед сном рассказали волшебную историю. — А у других как это происходит? Я имею в виду других штархов с их кассатами.
— Да примерно так же. Как правило, ребенок встречает кассата и больше с ним не расстается, если только не уезжает куда-нибудь далеко от Эвксины.
— Со взрослым кассатом встречается?
— Да. Хотя… тут есть нюанс. Кассаты все взрослые. По крайней мере никто и никогда не видел их детенышей. Да что там, если присмотреться повнимательнее… вы не присматривались?
— Нет. А что? — не понял Александр.
— Кассаты бесполы.
— Как это? — Александр форменным образом опешил. В глубине души он все равно считал кассатов экзотической разновидностью кошек.
— А вот так. Яиц у них не бывает, петли тоже. Во всяком случае я не видел ни у одного. У них не бывает течек и гона, между собой они всегда общаются тихо и стороннему глазу незаметно. Они не приносят детенышей. И они не умирают, Алекс, вот что страшит и бесит обывателей пуще всего. Не стареют и не умирают. Штархи старятся, отходят от дел, дряхлеют — их друзья-кассаты остаются рядом с ними до последнего дня. Но когда последний день наступает — кассат уходит.
Меня почему-то всегда больше всего огорчал тот факт, что кассат уходит сразу же после смерти штарха, не дожидаясь похорон. Пока штарх жив — кассат находится рядом и разделяет его страдания, если штарх страдает перед смертью. Но как только жизнь и душа покидают штарха — кассат просто встает и уходит прочь… опять таки не знаю куда.
Возможно, искать нового приятеля среди детей. Не знаю.
Принц слушал, жадно распахнув глаза. Новое знание завораживало, скорее всего оттого, что в него трудно было с ходу поверить. Разум отказывался верить, естество вопило: «Сказки! Не бывает!» Но совсем недавно Ральф с кассатом вызвали самый настоящий ветер и этот факт игнорировать было невозможно. Кроме того… зачем Ральфу врать?
Александр чувствовал: этот человек не станет набивать себе цену мистическими и жутковатыми выдумками как это делают шарлатаны, именующие себя магами, в Альбионе. Ему это просто незачем.
— Я… Я поражен вашим рассказом, Ральф! Честное слово. Не то чтобы я вам не верил, но… такие истории нужно сначала осмыслить, свыкнуться с ними. Воспринять. А сейчас мне будто ушат ледяной воды на голову опрокинули. Святой Аврелий, я чего-то такого и ожидал, но, видит небо, все равно оказался не готов к услышанному!
— Ничего, — понимающе усмехнулся Зимородок. — Не вы первый.
— Кажется я начинаю догадываться за что… точнее, почему вас ненавидят горожане, далекие от моря и мореплавания.
Зимородок снова усмехнулся, шире, но на этот раз не сказал ничего. А вызванный им и кассатом порыв все влек и влек «Гаджибея» и «Дельфина» сирокко, в самое сердце Эвксины, и там где две сантоны проходили, ненадолго волнуя воды, вскоре вновь воцарялся штиль. Штиль был везде: впереди, позади, справа, слева… Но паруса сантон все же полнились ветром, а порыв гнал их вперед и вперед, неутомимый, как воля стихий.
Собственно, он и был волей стихий.
— Вы как-то упоминали, Ральф, что кассат нуждается в людской неприязни, к себе и штарху.
— Это действительно так, — кивнул Ральф. — Худа без добра обыкновенно не бывает: в людской неприязни кассат черпает силу, которая помогает в общении со стихиями. Своеобразная энергетическая подпитка. А вы позволите встречный вопрос, Алекс?
— Разумеется!
«Надеюсь, он не станет выведывать запретные подробности нашего похода,» — подумал принц.
Уроки Узкоглазого Друида Тольба не прошли даром: Александр практически никогда не терял концентрации и самообладания. Выболтать семейные и государственные тайны — что может быть отвратительнее?
— Скажите, Алекс… Когда я учился в Саутхэмптоне, мы, естественно, судачили с сокурсниками о многом, в том числе и о королевской семье.
Обсуждали и принцев Моро — Эрика, Финнея и Георга. А вот что касается принца Александра — не припомню разговоров о нем. Простите, если мой вопрос покажется бестактным…
— Ничуть, — хладнокровно отозвался Александр. — Если вы хотите узнать не бастард ли я — то нет, не бастард. Мой отец — ныне здравствующий король Альбиона Теренс Моро, а мать — ныне покойная королева Свенира де Агостини. Я младший ребенок от их брака и — увы! — королева умерла спустя несколько минут после того, как произвела на свет меня. Жаль, но именно этот факт стал причиной мягко говоря прохладного отношения ко мне, как в королевском дворце, так и за его пределами — королеву очень любили в Альбионе. Я… вам интересно, Ральф?
— Да, да, продолжайте!
— Признаться, непривычно столь часто произносить слово «я», — усмехнулся Александр. — Вот брат Финней это прям-таки обожает… В общем, я рос эдаким волчонком, предоставленный сам себе. Братьям со мной было неинтересно, они старше и игры у них были свои. А больше играть было не с кем, так уж сложилось, что сверстников в ближайшем окружении не нашлось. Вот я и подружился с книгами… и еще одним удивительным человеком, выходцем с дальнего-дальнего востока. Как это по-вашему? Сейчас вспомню… Мистрале-трамонтане-грекале, поненте-леванте… Леванте! Верно?
— Верно! — Ральф улыбнулся. — У вас завидная память, Алекс!
— Спасибо. Так вот, у этого человека совершенно непроизносимое имя, поэтому у нас его прозвали Тольбом, а еще — Узкоглазым Друидом. Он и поныне служит садовником при дворце и, честно говоря, когда глядишь на плоды его работы — форменная оторопь берет. Какие деревья он вырастил, какие кусты! А цветы! Такое впечатление, что растения тянутся к нему и черпают его жизненные силы. Помимо библиотеки я пропадал еще и в саду; там мы с ним постепенно и начали общаться, невзирая что он простой садовник, а я принц крови. Собственно, именно общение с Тольбом впервые натолкнуло меня на мысль, что титулы и происхождение — всего лишь условности, жребий рождения. Конечно же, куда приятнее родиться принцем, нежели садовником, не буду спорить, но сам факт рождения в знатной семье еще не делает тебя дельным человеком, не так ли?
Ральф, не переставая улыбаться, кивнул.
— В общем, как-то незаметно Тольб затронул меня философией совершенно отличной от той, с которой я сталкивался за пределами сада.
Разумеется, осознал я это позже, уже повзрослев… Я вдруг увидел насколько мелочна и отвратительна борьба братьев за будущую корону, как они, распихивая друг друга локтями, сражаются за отцовскую благосклонность…
Александр на некоторое время замолчал.
Штарх глядел на собеседника с неподдельным интересом; наверняка история младшего принца Моро его занимала. Александр это чувствовал и именно поэтому рискнул приоткрыть душу незнакомому, в сущности, человеку.
— Я гляжу, вы не слишком-то жалуете братьев…
— Не слишком, — со вздохом согласился Александр. — Впрочем, как и они меня… Георг еще туда-сюда, а вот старшие… Вот ведь, судьба-затейница! На мой взгляд, лучшим наследником трона стал бы именно Георг, но по иронии судьбы он моложе Эрика и Финнея, а в Альбионе, Аллемании или Галлии трон чаще всего наследует старший из братьев, вы наверняка это знаете. Однако я слишком уклонился от сути вопроса! Так вот, вы ничего не слышали о принце Александре по той простой причине, что я заявил отцу и братьям, что никоим образом не претендую на трон Альбиона ни при каких обстоятельствах, даже если останусь единственным Моро под небесами, а взамен потребовал покой.
Чтобы меня никто не тревожил. Фигурально выражаясь, я заперся в башне и отказался быть нормальным принцем как это понимают во дворце — дуболомом, усердно учащимся махать шпагой, скакать на коне и примеривать чужую корону. Я не напивался до полусмерти на пирушках и не волочился за дочками заезжих аристократов. Я просто читал книги и познавал мир таким, каким его видит, например, учитель Тольб. Перед отплытием из Альбиона сюда я не встречался с братьями почти год. С Эриком, по-моему, даже больше. Вот… такой я неправильный принц…
— Вы необыкновенный принц, — убежденно сказал Ральф. — Знаете, меня часто гложет крамольная мысль, что многим знатным вельможам голова дана только для того, чтобы носить шляпу — или корону, если угодно — и еще туда есть. О том, что голова предназначена еще и для того, чтобы думать, многие из них даже не подозревают. Надеюсь, вы не велите выбросить меня за борт за столь невежливые речи!
— Не велю, — фыркнул Александр. — Придумаете тоже… На самом деле мы с вами в данный момент находимся практически на одной ступеньке. Ну и что с того, что я принц? С точки зрения моих братьев я отверженный.
Король Теренс… даже не подозреваю, что он обо мне думает. Да, он послал меня в этот поход и — видит небо! — я совершу все, что в моих силах и даже больше дабы выполнить его волю. Но стану ли я от этого иным? Вряд ли.
Александр вдруг на несколько секунд умолк, а потом внезапно сменил тему:
— Знаете, Ральф! Беседы с вами — словно глоток свежего воздуха в душной трясине окружающего невежества и самодовольства. Давайте сделаем из них своеобразный ритуал, а? Будем сидеть вечерами тут, на прове, пить вино и беседовать… Мне так не хватало этого там, во дворце — умных и одновременно задушевных бесед, а учитель Тольб часто бывал занят в саду. К тому же, беседы с учителем, который встает и кланяется при твоем появлении и беседы со сверстником, которого считаешь равным себе — это разные вещи. Мне сейчас отчаянно хочется жить, Ральф, понимаете? Жить, что-то доказывать себе и остальным, совершать подвиги, сворачивать горы… Черт побери… Только не смейтесь.
— И не подумаю, Алекс. И не подумаю! Знаете, в такие моменты у меня тоже случается душевный подъем. Возникает ощущение, что именно сейчас, в данную минуту я живу. Не там, на берегу за бокалом пива или в постели с очередной девицей. Именно здесь! В водах, когда над головой поют паруса, а напротив сидит собеседник, которому можно доверить сокровенное, и он не найдет твои слова смешными или глупыми.
Именно это жизнь, а все остальное — лишь тусклое прозябание. И любой человек должен стремиться, чтобы между рождением и смертью было как можно больше моментов, о которых потом можно будет сказать: «Я жил!» и как можно меньше всего остального.
Они довольно долго молчали, слушая как ноют наполненные ветром паруса и шепчут волны. А потом Ральф осторожно предложил:
— Может быть, выпьем еще вина, Алекс? По-моему это будет очень уместно!
— Согласен! Сейчас! У меня припасена интересная бутылочка, думаю вы оцените!
Александр вскочил и умчался в камору, к своим вещам. Он никому не позволял рыться в своих вещах.
— Ну и ну, — проворчал оставшийся на прове Ральф Зимородок. — По-моему, я отправил за вином целого принца крови! Расскажи — не поверит никто.
