6
Приехав домой, я проверил свой арсенал, выложил н стол карабин, пистолет, пистолет-пулемет, заполнил сумки магазинами и гранатами. Потом собрал необходимы вещи и технику. Подготовил все к тому, чтобы быстро погрузить в машину. Отдельно сложил местные документы деньги, ордер на квартиру.
Это на тот случай, если каганат все же прорвется к городу и начнет штурм. Было такое предположение, не лишенное оснований. Закончив сборы, глянул на часы — десять ровно. Поднял телефонную трубку и набрал номер Милены. Трубка выдала пять длинных гудков, затем щелкнула показывая, что связь установлена, и… запищала коротким сигналами.
На том конце кто-то оборвал еще не начавшийся разговор. Милена! Чего это с ней?
Не став тратить время на перезвон, быстро собрался выскочил из квартиры. Раньше в поведении девчонки таких фокусов не наблюдалось. Значит, что-то произошло, лучше выяснить лично, чем по телефону.
На улицах стало пустынно. Кто сидит дома, кто на работе, кто-то строит баррикады и готовится к обороне. Патрулей в центре города не видно, они сейчас все на окраинах. Ведут наблюдение за подступами к Самаку. Иногда проскакивают армейские машины и грузовики различных служб.
Интересно, что сейчас происходит на линии обороны? Начал каганат или все тянет? Можно, конечно, включить радиоприемник и настроить его на армейские частоты, но мне было не до этого. Надо сперва узнать, чтс с девчонкой. Война потом…
Она действительно была дома. И была очень зла. Лицо, от которого я не мог отвести взгляд, буквально пылало краской, глаза выражали только затаенную боль и ничего другого.
Милена нервно вышагивала по квартире, не обращая внимания на разбросанную по дивану одежду и раскрытый чемодан, стоявший в центре комнаты. Самой обычной комнаты, обставленной и убранной женщиной. Вышитые салфетки, цветные занавески, небольшие игрушки на полках, цветы…
Из общего стиля выбивалась только кобура с пистолетом, брошенная поверх одежды. Такие игрушки не для женщин. Молодых и красивых.
Встретила она меня прохладно. Буркнула «привет», мимоходом чмокнула в щеку и пошла собирать раскиданные вещи. Говорить явно не хотела. Зато я хотел.
— Почему задержалась? Почему не позвонила?
— Не могла, — не отвлекаясь от дела, сказала она.
— Что произошло? С отцом поругалась?
Молчание. Только голова склонилась ниже и руки заработали шустрее.
— На работу хоть сообщила?
Неопределенный кивок без единого слова.
Я, конечно, эту крошку люблю, зато не люблю, когда меня самым откровенным образом игнорируют. В конце концов, могла сказать «извини, не сейчас» и хлопнуть дверью перед носом.
— Ладно. Понял: приехал не вовремя. Не буду мешать. Захочешь увидеть — знаешь, где меня найти.
Я вышел в коридор и стал натягивать кроссовки, гася растущее раздражение. Но уйти мне не дали. За спиной простучали босоножки, горячие руки обхватили мои плечи. Когда я развернулся, ее голова упала мне на грудь.
Сдавленный плач, трясущиеся плечи, слезы. И покаянное «прости». Сказанное мне в футболку.
С отцом она действительно поругалась. Причем крупно. До криков, хлопанья дверьми, демонстрационного бойкота.
Отец, знавший о событиях на южной границе лучше многих в республике, захотел оставить дочь при себе. Видимо, до сих пор была свежа в памяти гибель жены, и он не хотел повторения истории.
Но отношения между представителями двух поколений и без того оставляли желать лучшего. Поэтому объяснение прошло бурно, на эмоциях.
Остановить взрослую дочь, не применяя давление, трудно. Практически невозможно. А такую упрямицу — и подавно. Когда Милена отвергла предложение, отец хотел попросту не пустить ее. Что из этого вышло, Милена говорить не захотела. Но я так понял, что кое-что в интерьере отцовской квартиры пришло в непригодность.
Сообразив, что ничего из его затеи не выйдет, отец сгоряча пообещал, что Милену уволят из редакции и нигде в Самаке не примут на работу.
На что получил ответ:
— На улице жить буду и голодать, но сюда не вернусь! Ты и мать так же затравил, и меня хочешь!
Вот тут девочка слегка перегнула. Говорить в лицо отцу о его жене такое не позволено никому. Министр не сдержался и залепил пощечину дочке. На этом семейное общение закончилось. Милена тут же собрала вещи и выехала в Самак.
Каково ее состояние, понять легко. На работу она не звонила, опасаясь, что отец исполнил угрозу и надавил на главного редактора. Мне тоже не звонила. Почему — сама не знает. Просто не могла.
Мое появление сперва вывело ее из строя. И только когда я пошел к выходу, она опомнилась. И буквально упала в мои объятия.
* * *
Все это Милена выкладывала уже после того, как прошла внезапная истерика. Сначала она просто плакала, уткнувшись мне в грудь. Я не мешал (в такой ситуации успокаивать нельзя), только гладил по голове и прижимал к себе. Потом, когда поток слез иссяк, она начала сбивчиво говорить, перескакивая с одного на другое.
С некоторым трудом уяснив суть дела, остальное я домыслил сам. Уловив момент, когда Милена немного успокоилась, отодвинул ее чуть в сторону, подал стакан воды и спросил:
— И каковы твои дальнейшие планы?
— Не знаю. Надо съездить в редакцию. Выяснить, что там. А уж потом…
— Логично. Я тебя даже отвезу.
— А ты не на работе?
Милена приходила в себя на глазах и уже могла рассуждать здраво.
Я невесело усмехнулся, покачал головой.
— Видишь ли, милая, я тоже решил сменить обстановку. И ушел с работы.
— Ты? — Ее глаза округлились. — Но как? Зачем?
— Не сошелся характером с непосредственным начальником. И попросил расчет.
— И как же ты теперь?
Милена подсела ближе, погладила меня по плечу. В ее глазах были сочувствие и нежность.
— Артурчик. Милый мой. Ничего страшного. Люди везде требуются, найдешь другую работу.
Наивность и доброта подружки тронули меня. Я обнял ее, поймал губами ее губы, прижал сильнее. Милена ответила с небольшим запозданием.
Обсуждение мы прервали. И занялись другим, более важным делом. Важным для нас обоих…
Где-то через час Милена исчезла в ванной. А еще через полтора была почти готова к выезду. Поистине рекордный срок для девушки, обычно она тратила на приведение себя в порядок в два раза больше времени.
Пока она сушила волосы, расчесывала их, возилась с косметикой, я тоже принял ванну и успел посмотреть выпуск теленовостей. Но ничего интересного не увидел и не услышал. О событиях на южной границе не говорили вовсе.
— Я готова! — сообщила Милена, встав передо мной.
Я взглянул на подружку и одобрительно кивнул. Последние три часа явно пошли ей на пользу. С лица исчезли следы недавних проблем, глаза вновь блестели задором, а на губах играла легкая улыбка.
— Прелесть ты моя. — Я не удержался от поцелуя. Потом еще одного. Потом сказал: — Если мы сейчас не выйдем, то сегодня точно никуда не попадем.
Милена улыбнулась, провела рукой по моей щеке и ответила:
— Я тоже соскучилась. Идем?
— Едем.
До здания редакции оставалось метров пятьсот, когда радиостанция, вставленная в гнездо на передней панели, зашипела. Потом донесся немного искаженный голос Голыбина:
— Двадцатый, ответь Второму.
Я вытащил радиостанцию и нажал танкетку.
— На связи Двадцатый.
— Через сколько сможешь быть у меня?
— Через десять минут.
— Понял, жду.
Машина подкатила к редакции. Милена повернула ко мне голову, бросила встревоженный взгляд.
— Что-то произошло?
— Да нет. Обычный вызов.
— Ты же сказал, что ушел с работы.
— Ушел. Возможно, мне предложат другую. Съезжу посмотрю. Ты давай здесь без шума, — сменил я тему разговора. — Если твой папаша действительно позвонил редактору, сцен не устраивай. Действуй по закону. Причины расторжения контракта, письменное объяснение, юрист… Это остановит не в меру ретивых исполнителей. Кому охота связываться с законом, да еще в такое время.
— Хорошо. — Милена чмокнула меня в щеку. — Обещаю не шуметь. А ты береги себя. Пожалуйста.
Она выпорхнула из джипа, пошла к дверям. На пороге обернулась, послала воздушный поцелуй и махнула рукой.
— Я заеду скоро! — пообещал я. — Как поговорю, сразу заскочу.
Голыбин ждал в своем кабинете. Выглядел взволнованным, глаза сужены, пальцы сплетены в цепком захвате. Взгляд скользит по карте.
Увидев меня, кивнул и встал.
— Началось! Сорок минут назад противник нанес удар в двух километрах южнее Уштобера. Там оборона слабая, небольшой заслон в составе трех десятков человек. Их смели за десять минут. Каганат развивает наступление на Уштобер. Сводный отряд пытается перестроить оборону. Их сейчас обстреливают из реактивных установок и минометов.
— А резерв?
Голыбин взглянул на меня.
— Твое предложение прошло. Только комендант разделил отряд Щедрова на три части.
— Перебор. Слишком мелкое деление. Меньше роты солдат, по паре пушек… Если, конечно, он равномерно разделил…
— Не знаю. Одна маневренная группа уже выступила на помощь. Остальные готовы закрыть другие направления. Штаб подозревает, что каганат нанесет несколько ударов.
— Логично. И что теперь? От Уштобера до города по прямой почти пятнадцать километров. Если противник хочет побыстрее напасть на Самак, он направит часть сил сюда. Я так понимаю, Ступицино не обороняется?
— Не знаю. Если только штаб не отправит туда вторую маневренную группу.
— Значит, проскочат моментально. Таким образом, через полчаса, от силы через час передовые части противника будут здесь.
Начальник управления слегка побледнел. Видимо, сам о такой возможности не думал, и мои слова были как ушат холодной воды.
— Надеюсь, ты не прав.
— И я надеюсь.
— Гарнизон и отряд добровольцев в полной боевой готовности, оборонительные позиции заняты. Если противник и подойдет, его есть кому встретить. Да. В распоряжение гарнизона прибыл вертолет. Возможно, его используют для обороны.
Я недоуменно посмотрел на Голыбина, переспросил:
— Для обороны? Транспортник? Что у него из вооружения? Пулеметная спарка и НУРсы. А у противника — ПЗРК. Может, и зенитные установки. Как только «вертушка» взлетит над полем боя или даже в глубине обороны, ее тут же снимут.
Голыбин пожал плечами:
— Это дело военных. Пусть сами решают.
— Да, конечно…
Начальник прав, нечего забивать голову чужими проблемами. Своих хватает. Кстати о проблемах…
— Зачем меня вызвали?
— Тут такое дело. Помнишь инженера, Бориса?
— Да.
— Он сидит у Капителова. По нашим сведениям, к ним прорвались остатки гарнизона Краменеца. Всего несколько человек, половина раненные. Теперь они вместе держат оборону поселка.
— Оборону? Их атакуют?
— Пока нет. Но как докладывает Капителов, по дороге, что проходит рядом с поселком, идут колонны противника. Три уже прошло. Машины с пехотой, техника, грузовики. Доруча — удобное место для обустройства перевалочной базы. Так что штурм не за горами.
Я кивнул. Место действительно отличное.
— Что вы хотите от меня?
— Пришел приказ вывезти инженера в город.
— От кого?
— Что от кого? — не понял начальник управления.
— От кого приказ?
— Тебе не все равно? — отмахнулся тот. — От военного командования. Из штаба южного направления. И от моего начальства из министерства строительства.
— Значит, он не простой инженер! — сделал я очевидный вывод. — За простым посылать не станут.
— Не станут. Как мне сказали, он родственник одного из чиновников центрального руководства. И представитель разведки. Что уж такое выяснял в поселках, не знаю. Но проверка телефонных линий — только предлог.
Я тоже не представлял, что такое он мог искать в пригороде Самака. Не клад же. С другой стороны, у него был целый чемодан аппаратуры. Для проверки линий это слишком много.
— Со статусом инженера ясно. От меня вы что хотите? Чтобы показал дорогу группе спасения?
— Да.
— И как вы себе это представляете? Город вот-вот атакуют, противник обкладывает со всех сторон, а какая-то группа прорывается сквозь ряды противника?!
Голыбин развел руками: мол, передаю, что приказано.
— Я говорил, что найду для тебя подработку. Вот и нашел. Отдельный контракт на конкретное задание. Оплата по факту, половинный аванс. Плюс премия за риск, скорость и результат. Выйдет больше, чем получал за месяц.
— Неплохо. Но шанс получить деньги меньше, чем шанс сложить голову. Группа не проедет и десяти километров, как влетит в засаду. Все дороги наверняка перекрыты.
Начальник управления поморщился. Умом он понимал мою правоту, но поделать ничего не мог.
— Комендант хотел выделить для этой операции вертолет. Он быстро доставит вас на место.
— Ну нет! — воскликнул я. — Его снимут на полпути! Лучше уж пешком, чем на «вертушке»!
— Я так и подумал, что ты откажешься от него. Тогда только один вариант — на машине. Обходными путями, по лесам, рощам…
— И заедем черт знает куда! По лесу можно проехать километра два, от силы — три. А потом все равно на трассу выезжать.
Я замолчал, обдумывая внезапно пришедшую идею. Это была авантюра, причем сопряженная с огромным риском. Риском не погибнуть, а засветить себя как пришельца. Но, честно говоря, другого способа выполнить задание я не видел. Машину тоже перехватят. Даже если мы дадим изрядный крюк. Каганат обкладывает город со всех сторон. Пусть не сплошняком, но заслонами точно. А уж дороги перекроет в первую очередь. Так что выбирать не из чего.
— Хорошо! — сказал я Голыбину. — За дело берусь. Но! С двумя условиями.
— Какими?
— Первое — еду один. — Я вскинул руку, останавливая открывшего было рот начальника управления. — Второе. Вы выдаете мне премию за прежнюю работу. Процент определите сами. Это по факту выполнения.
Голыбин несколько секунд молча рассматривал меня, как экспонат музея, потом согласился:
— Идет. Но один! Как ты прорвешься сквозь войска противника?
— Это моя проблема. Ваша — обеспечить финансирование. Если предложение принято, я приступаю.
Взгляд Голыбина сверлил меня, как бурав. Он понимал, что здесь скрыт какой-то подвох, но обнаружить его не мог. И причин отвергнуть предложение не было. Остается одно — дать добро.
— Добро! Начинай! О премиях и бонусах не беспокойся, я займусь этим лично. Ты мне веришь?
— Вам — да. Только вам.
Голыбин принял похвалу молча, чуть склонил голову и проводил меня пристальным взглядом.
Перед тем как приступить к работе, надо было заскочить домой. Я сделал крюк и сперва заехал в редакцию — узнать, как там Милена, и сказать ей, что уеду. А то будет еще искать.
Девчонку нашел в небольшом кабинетике на первом этаже. Она стояла у стола, на котором лежал штурмовой карабин, и набивала магазин патронами. Столь странное для девицы занятие заставило меня удивленно присвистнуть.
От неожиданности Милена вздрогнула и обернулась. Я увидел сведенные судорогой лицевые мышцы, плотно сжатые губы и полные слез глаза.
Вместо шутки по поводу оружия я выпалил:
— Что случилось? Что с тобой?
— Ничего, — ровным до невозможности голосом ответила она. — Ничего…
Последний патрон пошел в магазин. Милена подхватила левой рукой карабин и вставила в него магазин. Сняла оружие с предохранителя, резким рывком передернула затвор и снова щелкнула переключателем.
— Что это значит? Куда ты собралась?
Я решительно не узнавал ту девчонку, которую только недавно высаживал у редакции. Уволили ее, что ли? Или отец достал и здесь?
— Необходимо доставить почту и газеты на передовую. Надо навестить солдат, поддержать их морально, выяснить состояние. Нужен материал для газеты.
— И ты решила поехать сама?
Я сделал шаг вперед, вырвал карабин из ее рук и положил его на стол. Взял Милену за плечи, легонько встряхнул.
— Только не говори мне, что тебя посылает редактор.
— Нет, не он. Я сама так решила.
— Зачем?
— Затем, что я сотрудник газеты и сотрудник министерства печати и пропаганды. Это моя обязанность — работать с людьми.
— А редактор об этом знает?
Эти слова вывели девчонку из себя. Она рванулась из моих рук, отступила назад и надрывно выкрикнула:
— А редактор во всем слушает моего дорогого папочку! Тот велел держать меня в городе, редактор и держит! Велел охранять, тот и охраняет! Но оба забыли спросить — хочу ли такой опеки! Я — взрослый человек! Самостоятельный! Не папина дочка, а сама по себе!
Слезы потекли по щекам двумя струйками. Быстро достигли подбородка и закапали на куртку. Милена не вытирала их, вообще не обращала внимания.
— Редактор, если ему угодно, может опекать своих детей. А меня опекать не надо.
— И ты решила назло всем доказать свою самостоятель ность?
— Да!
— И ради этого готова сунуть голову под пули?
— Да!
— Даже если погибнешь?
— Да! — в запале крикнула она.
А вот это перебор. Девчонка явно не в себе, слишком много эмоций и мало рассудка. В таком состоянии она действительно может рвануть на передовую, доказывая свою состоятельность, совершить какую-нибудь глупость и погибнуть.
Доведя до инфаркта не только редактора и отца, но и ударив по мне. По мне! Вот этого я допустить никак не мог! Побоку родители и начальство. Задеты мои интересы. Там что пардон, крошка, свершиться глупости я не дам.
— Вот что, моя милая. Отец или редактор могут делать все что захотят. На передовую тебя не пущу я!
— Ты? — звонко воскликнула она, пятясь от меня. — А ты кто такой?
Точно — шок. В противном случае она бы такое никогда не сказала.
— Я тот, кто тебя любит. И кого, судя по твоим словам, любишь ты. Или это для тебя ничего не значит?
Немного опомнившись, Милена сдала назад.
— Я этого не говорила!
— Только что!
— Нет!
Шаг вперед, виноватый взгляд и… упрямые слова.
— Я люблю тебя. Но это ничего не меняет. Я должна, понимаешь, должна!
— Кому?
— Что кому?
— Кому должна?
— Вообще. Доказать, что не ребенок и слабая девочка.
— А могучий воин… — закончил я за нее. Подошел ближе и опять обнял. — Терминатор в юбке.
— Кто?
Черт, опять прокол, в этом мире супербоевик со Шварцем не выходил. И самого Шварца не было.
— Супермен, — внес я поправку.
— Нет. Я обычный человек. Способный любить родину и защищать ее.
— И всегда выполнять законы пионеров Советского Союза!.. — процитировал я фразу из пионерской клятвы.
Она опять не поняла, вскинула брови, посмотрела на меня вопросительно и удивленно.
— Как?
— Не важно. — Я слегка сбил с нее накал и теперь захватывал инициативу в разговоре. — Послушай, милая! Я понимаю, что ты хочешь доказать всему миру, что способна на все. Но не думаю, что тебе надо что-то доказывать. Я знаю, кто ты и что можешь. Твои друзья знают. И как ни странно — отец. Рискнув жизнью, ты не станешь в их глазах умнее и сильнее. Но нервы попортишь точно.
— И пусть! — азартно выкрикнула она. — Пусть нервничает! Пусть переживает! Он заслужил!
— Уверена?
— А зачем он удерживал меня у себя?
— Из страха.
— Какого?
— Страха потерять тебя. Потерять единственного родного человека. Последнего. Не знаю, что произошло тогда в вашей семье, но уверен, что отец не был пусть и невольной причиной гибели твоей матери. Он не хочет опять испытать эту боль.
Милена взъярилась, попробовала разорвать мои объятия, но я держал крепко.
— Ты зла на него. Зла на редактора. Даже на меня. И из-за этой злости готова натворить глупостей.
— Да пусти!
Я ослабил захват, и она едва не упала на стол. Поправила челку на лбу, вытерла ладонью слезы.
— Ты говоришь так, потому что хочешь, чтобы я сидела дома! Тебе нужна раба, а не женщина! Хочешь командовать и поучать! А я тоже хочу многого! И добьюсь!
— Вряд ли.
— Почему?
— Мертвые добиваются только одного — вечного покоя.
— А с чего ты взял, что я погибну?
— Да потому что ты!.. — Взяв слишком высокий тон, я, сам себя осадил и заговорил спокойнее: — Потому что ты ни разу не была в бою. Не знаешь, что это такое — бой. Не знаешь, что делать под обстрелом. Не умеешь воевать! А такие гибнут в первую очередь. Особенно те, кто хочет доказать всему миру, что он крутой.
— А сам-то ты много воевал?
Удар, что называется, ниже пояса. Ляпнуть «много» — и подставить себя, начать мямлить, что не в этом дело, — загубить тему на корню. Вилять — еще хуже. Надо выкручиваться…
— Мне хватило, чтобы понять: бой не для восторженных новичков и не для трусов. А для работяг. Которые все делают добросовестно, тщательно и по правилам. По уставу. И еще — которым везет.
Милена на миг запнулась. Смотрела на меня, тяжело дыша и прожигая взглядом насквозь. Влажные дорожки еще не высохли, придавая ей несколько комичное выражение. Но мне было не до смеха.
— Пойми, малышка, я не переживу, если ты поедешь на передовую. Не мучай меня. Не трави душу.
Что-то дрогнуло в ее лице. Дало слабину. Может, услышала мольбу, может, осознала?
— Нет, Артур, — опровергла мои надежды Милена. — Я тебя люблю, это правда. И ты прав — я еще не была в бою ни разу. Да и не полезу я в пекло. Но побывать там — мой долг. И гражданина, и сотрудника министерства и газеты. Это работа, которую сейчас никто не сделает. Все либо заняты, либо… уже воюют. Из редакции в добровольцы записались четыре человека. Остальные работают за двоих.
Кажется, время увещеваний и уговоров прошло. Это уже слова не взбешенной девчонки, а действительно сотрудника. Меня она не послушает, сделает по-своему. Но от этого легче не станет. Так или иначе поедет на передовую. А передовая у нас сейчас — район Уштобера. Где в окружении бьются бойцы гарнизона и волонтерского отряда. И куда ушла резервная группа Щедрова. В лучшем случае Милена застрянет на полпути. В худшем — влетит в объятия противника. И тогда… Об этом лучше не думать.
— Милена, я тебя прошу, — предпринял я последнюю попытку. — Подумай еще раз. Не надо делать глупостей. Не надо рисковать.
— Глупостей? — Глаза Милены потемнели. — Глупостей. Прости, Артур, но ты сам сказал глупость. Не надо так. Я поеду.
Все. Мирный вариант отпал. Остался другой. И он может привести к серьезной ссоре между нами. Как бы не к разрыву.
— Ты! Никуда! Не поедешь! — сказал не столько я, сколько разбуженный внутренним раздражением двойник. Тем голосом, который когда-то прорезался неподалеку от Храма бога ночи. — Никуда!
Милена побледнела. Глаза округлились. Впервые видела меня таким. Но ответила смело:
— И как ты меня остановишь? Запрешь здесь? Или редактору скажешь, чтобы не пускал?
— Скажу. Только не редактору.
Телефон на подставке я заметил давно. Шагнул к нему, снял трубку. Набрал номер Голыбина, надеясь, что тот на месте.
Повезло, после двух гудков тот ответил.
— Степан Андреевич, это Томилин.
— Да, слушаю. Ты еще не выехал?
— Уже выезжаю. У меня одна просьба. Очень важная.
— Говори, — несколько напряженно произнес тот. Наверное, подумал, что я буду просить еще денег.
— Милену Саврину помните?
— Д-да, конечно.
— Она слегка не в себе. Рвется на передовую выполнить некое задание министерства и редакции.
— Как на передовую? Там что, некого послать? И вообще… — Голыбин опомнился. — Ты откуда знаешь?
— Это не важно. Важно другое. Нельзя допустить ее туда. Ни под каким видом. Редактор сделать ничего не может. Или не хочет. А она уже готова совершать подвиги.
— Что-о? Я ей покажу подвиги! Отец с ума сходит, названивает каждый день, а она в героев играет? Я ей покажу!..
— Не надо ничего показывать. Просто дайте приказ не выпускать ее из города. Ни в какую сторону.
Я держал Милену в поле зрения и видел, как темнеет ее лицо. Как дрожат губы. И ждал взрыва. Ничего. Пусть бушует. Лишь бы была жива. Даже если и пошлет меня куда подальше…
— Я передам распоряжение немедленно. Никуда ее не пустят.
— Отлично. А я уже выезжаю.
Я положил трубку и повернулся к Милене. Она отошла к стене, чуть опустила голову и глухим голосом проговорила:
— Этого я тебе не прощу! Предатель! Скотина! Нашел игрушку! Уходи вон! Видеть тебя не хочу!!
Что ж, этого следовало ожидать. Возможно, это и есть конец любви. Впервые при расставании с девчонкой я чувствовал такую боль. Впервые мне было плохо. Хреново.
Ни слова, ни объятия не помогут. Надо просто уйти. И радоваться, что она жива и здорова.
— Пока. Прости, у меня не было другого выхода.
Ответом было ледяное молчание.
