Книга: Мертвые не плачут
Назад: 5
Дальше: Эпилог

6

Зато видимость все же оставляла желать лучшего.
Из окна комнаты, в которой они с Мальчиком устроили наблюдательный пункт, целиком просматривалась одна внешняя стена коттеджа Королевы. В ней – в красивых резных наличниках – светились два окна. На первом этаже. А в стене точно такого же коттеджа, где с биноклем сидел Пастух, имелось только одно окно, но – посередине. Тоже на первом этаже. Коттеджи были абсолютными архитектурными близнецами, и те, кто планировал поселок, явно любили симметрию и строевой лад. В одной стене дома на первом этаже – два окна, потому что там спланирована гостиная, так. Если Пастух не ошибался, ее окна ориентированы на восток. То есть на восход. А на противоположной стене дома – одно нормальное окно и еще одно – маленькое, потому что там расположены кухня и ванная комната. Ориентация – на запад. То есть на закат. И все коттеджи торчат на своих участках, как солдаты в строю по команде «Равняйсь – смирно», и ориентация у них одинаковая.
Как сказали бы в армии, нормальная. Или – штатная.
Недостроенный дом, где торчал Пастух с биноклем, был братом-близнецом дома Королевы. Гостиная с двумя окнами здесь тоже имела законное место. И тоже – на восход.
А из окна будущей кухни, которое смотрело аккурат на два окна в гостиной Королевы, Пастух мог видеть происходящее в ее доме малость наискосок. То есть хреновато. Но другого не дано, увы. В армейской практике Пастуха подобный вариант тактично назывался «наблюдать вполглаза». Дело вообще-то привычное. Так ведь и наблюдали вполглаза, и видели, что положено было видеть. Несмотря на. И Пастуху не след было обижаться на скверный обзор: что построено, то построено. Пожалуйте наблюдать…
Пастух уселся у окна, через которое проглядывались двор дома Королевы, крыльцо справа, вышеупомянутая стена, в ней – два вышеупомянутых окна, а в них – гостиная, и стал смотреть плюс слушать. Без бинокля видно было совсем плохо. С биноклем – хорошо, но обзор все ж говенный. Через левое видна была левая часть стола и открытая дверь в кухоньку. А через правое – правая часть стола и стена. Самая серединка стола в поле зрения почти не попадала. А слушать пока было нечего.
Мальчик быстро дотопал с не легкой корзиной в руке до калитки, ту забыли закрыть, и он пошел по дорожке между двумя рядами каких-то цветов, Пастух в цветах не разбирался.
Мальчик поставил корзину на крыльцо и позвонил в звонок.
Со стороны Мальчик выглядел сносно: этакий приличный школьник, зарабатывающий себе… на что?.. ну, допустим, на школьные учебники. Или на велосипед. К примеру. Пастух не знал цен на велосипеды и учебники, не довелось прицениваться к таким товарам, но внешне Мальчик ничем не отличался от тех его ровесников, которых время от времени показывали по телевизору. Не отличник, но твердый хорошист. Или эти термины вымерли с тех былинных пор, когда Пастух в школу ходил?..
Дверь открыли быстро.
И пошел текст в наушниках.
– Добрый вечер, здравствуйте, – сказал Мальчик, – я к вам из администрации поселка с небольшим подарком от администрации поселка… – Явно намеренно повторил слова, демонстрировал легкое волнение, сучонок, но и сам подсказывал встречный вопрос.
Пастух не видел, кто ему открыл дверь.
Но вопрос был ожидаемым:
– Какой подарок? С какого такого перепугу? Ты не ошибся, мальчик?
По голосу – Королева.
– Не ошибся. – Умный сучонок вынудил ее задать вопрос, не важно какой, а важно то, что она заговорила с пришельцем, вошла в контакт, что Мальчику и требовалось. Теперь он должен был удержать контакт. – Сегодня ровно год, как ваш поселок был официально открыт. Тогда был большой праздник. Губернатор пожаловал. Космонавт знаменитый из Столицы приехал. Телевидение, журналисты… Я там тоже был. Мы с пацанами дождь устраивали… – И смолк.
Все верно делает! Сейчас она спросит: какой дождь…
– Какой дождь? – спросила Королева.
– Праздничный, – сказал Мальчик. – Из шлангов с сеточкой. Аж десять шлангов! Все намокли. Но это ж летом было, жарко…
Не надо паузы, буквально возопил Пастух. Молча.
И Мальчик как услыхал. Или сам знал, что не надо.
– Тогда первые десять жильцов ключи получили. Губернатор им всем подарки подарил, вот такие корзины как раз. И сказал, что это станет традицией. А сегодня – ровно год. Так что я и есть носитель традиции. И губернатор – тоже. Подарки – от него. Ничего, да?
Королева, услышал Пастух, засмеялась. Громко, весело.
Что и ожидалось.
– Спасибо за подарок, – сказала она, – но этим ты не отделаешься. У меня сегодня праздник, мама с сестрой приехали, да еще, оказывается, и традиция есть… Короче, ты должен быть мои гостем.
– Я не знаю… – правильно залепетал Мальчик, – я просто подрабатываю…
– То есть ты – работник. А работник должен быть сыт и доволен. Заходи, не расстраивай меня. Как тебя зовут?
– Мальчик, – сказал Мальчик правду.
Или все-таки неправду? Да к черту сомнения! Особенно тогда, когда паровоз помчался на полных парах и вагоны отцеплены…
Как покатилось, так и покатилось. Пока вроде правильно…
А в наушниках стало тише. Голоса ушли, а фон остался. В окне дома Королевы Пастух в бинокль следил за ней, усаживающей Мальчика как раз напротив Пастуха, он хорошо видел лицо Мальчика, тот улыбался, умащивался на стуле, кто-то уже накладывал ему на тарелку нечто вроде салата – не опознал Пастух, кто и что именно: далековато все-таки и мелко. И оконное стекло – как фильтр: через него, как в песне, и лица стерты, и краски тусклы…
Прямо хоть подкрадывайся к окнам и подглядывай, таясь, безо всякого бинокля…
Но это – пустое!
Пастух, железный дровосек, чувствовал, как завелся моторчик где-то не то под сердцем, не то в желудке, и это, знал Пастух, было сигналом: что-то идет нештатно…
Дровосеком да еще железным назвал его проверяющий армейский полковник, когда всю группу Пастуха арестовали, заперли в каком-то сарае, допрашивали. Вот и полкаш этот из штаба бригады прискакал. Село Пастух и его люди вычистили слишком чисто, никого не пожалели. А чего жалеть, когда там даже дети с пушками ходили и на боевиков Хана пахали…
Полковник дважды назвал так Пастуха – железный дровосек. В начале допроса – как оскорбил, а в конце – с явным одобрением. Все сошло, проехали…
А почему – дровосек, да еще и железный, не объяснил.
Может, потому что машинка какая-то внутри есть? Которая включается, когда пора пришла?..
Вот и сейчас включилась…
А самому вмешаться в происходящее нельзя. Сам так и определил.
В наушнике бился шумовой фон. Кричали что-то кому-то, смеялись, что-то роняли на пол… Мальчик воспитанно и тихо сидел за столом, не пил, не ел, потому что никто пока, видел Пастух, к трапезе не приступал.
Еще кто-то что-то нес на праздничный стол, умещал это «что-то» на тесном столе, и в бинокль Пастух видел не слишком четкую картинку, на которой появлялись то руки, то головы, то – крупным планом – жопы. И опять же невнятно, но громко шел фон – общий разговор. Буквально общий, когда все говорят сразу и о разном.
Гостя, которого дамы ждали и которого Пастух промельком увидел – идущим от машины к дому, в рамках окон заметно не было. Он где-то в доме затерялся. А сестра и мама – вот они. Мама сидит как раз рядом с Мальчиком, а справа от нее в «кадре окна» поместилось ровно полсестры. Слева от Мальчика был пустой стул, вернее – половина стула, а вторая в окно не влезла. За стулом видна была почему-то не прикрытая дверь в прихожую…
А в наушник лилась – на фоне общего гуда – светская и необязательная беседа мамы с Мальчиком. Мама спрашивала про родителей, про школу, про планы на будущее, шаблонно спрашивала, но с чувством, и Мальчик красиво и честно врал ей про свою мечту стать театральным актером и когда-нибудь сыграть Северного Принца. Мама верила и умилялась.
Пастух никогда не понимал, почему взрослые разговаривают с детьми с высоты своих лет и почему дети в таких случаях вежливо отвечают, неся какую-нибудь чушь голимую, а не посылают их туда-то и туда-то тоже вежливо и иносказательно. Пастух был далек от театра и никогда никого не мечтал играть на сцене. Его вполне устраивала своя роль по жизни – героя кровавого боевика, какие он, если честно, любил смотреть, когда скупое время выпадало. И сейчас он не то чтобы завидовал Мальчику, который легко вошел в заданную роль «праздничного сиротки», но злиться начинал. И остановить себя не мог. И ведь понимал, что все идет по его, Пастуха, плану. Нормально идет. И Мальчик сейчас делал то, что Пастух не умел. А делать надо было и – быстро.
Тоже ведь война, если здраво рассудить. И смерть в конце…
– А вот и пирог! – услышал Пастух в наушнике и увидел, как Королева возникла в оконном «экране» с блюдом, на котором что-то круглое было. – Разбирайте!..
Руки потянулись, мама Королевы положила кусок пирога Мальчику на тарелку, а на столе по тарелкам – Пастух заметил и оценил – разложена была всякая снедь, купленная либо по дороге домой, либо и до того в холодильнике имевшая место. Но не оценить умение Королевы нарядно принять неожиданных гостей было невозможно. Пастух оценил.
И гости оценили.
Только Мальчик спросил:
– А с чем пирог?
– С ягодами, – ответила Королева. – Не видишь разве?
– Они такие красивые получились, – сказал Мальчик. – Как на картинке…
Переигрывает, машинально отметил Пастух.
Но в натуре все прокатило.
А Королева села спиной к окну и закрыла собою полстола. Мальчика уж точно стало не видно.
– Тост! – сказала мама Королевы. – Кто начнет?
– Наверно, я, – послышался мужской голос и в оконный «кадр» вошел молодой и довольно крупный парень. Или мужик. Пастух не видел лица. Парень как-то сразу не уместился в «кадре»: голова и ноги – за «кадром», а в нем – обтянутый черной футболкой торс. Не очень-то и накачанный, но внешне пристойный. Мужской вполне. И еще рука – с бокалом красного вина. Тоже нормальная мужская рука.
Как и голос. Но его малость искажала акустика, хрип какой-то шел фоном…
– Наверно, я, – повторил он и продолжил: – Я сегодня очень счастливый…
В оконном «кадре» возникло тоже счастливое лицо младшей сестры Королевы. Хороша она была! Картинка просто. Объективно – куда ярче старшей сестры. Хотя старшая Пастуху больше нравилась. Теоретически, ясный пень.
– Я счастлив, – проникновенно, как роль играл, повторил мужик, а свободную руку положил на плечо подруги. – Я счастлив быть в доме сестры девушки… моей любимой девушки, которая позавчера согласилась стать моей женой. Я счастлив наконец-то познакомиться с мамой моей любимой, которую я тоже сегодня вижу впервые. Мы совсем недавно познакомились, совсем случайно, но любовь… – паузу сделал, Актер Актерыч, – она же неуправляема… Все так быстро, так сильно… Я давно один, родных практически нет. И просто близких – нет… Есть работа, есть спорт… А тут – как взрыв… И вдруг!.. Мы хотели сначала глубже понять самих себя, а уж потом посвящать родных в нашу прекрасную тайну. Плохо это или хорошо, вам судить, но мы решили, что время пришло. И вот все мы – здесь, в вашем теплом доме, и этот вечер должен стать главным в моей жизни и в жизни моей любимой. Мы просим вашего благословения…
Он театрально умолк, а сестра Королевы, красивая и счастливая, встала рядом, взяла его под руку…
Странно, но его голос Пастух когда-то уже слышал. Или не его, но очень похожий. Он не мог вспомнить, когда, где и при каких обстоятельствах он слышал этот похожий голос, и раздражался, что не мог…
И висело, как и положено, молчание, чтоб каким-нибудь неуместным словом не нарушить волшебство и торжество сказанного…
Пастуху слышать все это было тошно. Он легко чуял в мужиках фальшь, а тут она прямо рекой лилась – сладкой и густой, как патока.
Все это было, считал Пастух, скверным, излишне сладким и пафосным фарсом, который почему-то был нужен этому мужику. Да он наверняка – красавец, считал себя героем – этаким провинциальным жиголо из провинциального, но упоенного гордостью города, где мужики спокон веку знали себе цену. Высокой цена была – так они себя понимали…
Пришел бы такой к Пастуху в старую команду – убил бы.
Ну, уж точно – прогнал бы.
Но голос-то, голос…
В лицо бы взглянуть…
А пауза, которую обозначил герой-любовник, все еще висела, висела, затягиваясь безмерно – как и положено в дурной провинциальной драме…
И в этой паузе возник Мальчик, который тихонько встал со стула, отодвинул его ногой. Он стоял прямо на оптической оси бинокля, очень близко к Пастуху, и Пастух видел его жесткое лицо, сжатые губы и остановившиеся глаза.
Что-то екнуло то ли в груди, то ли в животе, Пастух даже не успел понять – что и почему… Мальчик поднял перед собой вытянутые руки, в которых был пистолет.
Откуда?.. Чей?.. Кто под прицелом?..
Пастух не успел додумать.
– Простите меня, Королева, – сказал Мальчик. – Вы мне очень нравитесь, и ваши гости мне нравятся, но иначе я не могу. Зло должно быть наказано… – Посмотрел в окно и сказал Пастуху: – Извини. Это ты убил его. Ты лично! Как и всех остальных. Как и моего отца. Я тебе все написал, прочти…
И выстрелил.
И настала пауза.
И Пастух увидел, как в мертвой тишине дернулось тело мужика или парня – прямо перед глазами Пастуха, ну, в полуметре разве, а потом стул, перед которым он стоял, почему-то опрокинулся назад, мелькнула голова, лицо, залитое красным…
И все исчезло из зоны видимости.
И звук падения.
И опять тишина…
То ли там, в гостиной, все онемели, то ли Пастух на секунду оглох.
Но не ослеп.
И видел, как Мальчик аккуратно положил пистолет на стол – рядом с чьей-то тарелкой и неторопливо пошел к выходу.
Как ничего не было.
И никто за ним не рванулся.
Но зачем, зачем Мальчик убил его?
И какого отца убил он, Пастух?..
Некогда было вспоминать!
Пастух вылетел из своего схрона, рванул по улице – к дому Королевы, на миг притормозил у ее калитки, осмотрелся. Не было никого вокруг. Ни души. Даже ненормально громкий в нагретом вечернем воздухе звук выстрела никто вроде бы не услыхал, не зажглись окна, не взлетели испуганно птицы, не повалили толпой любопытные жители, особенно – мелочня подростковая.
Как уснул поселок.
Хотя время-то даже не детское еще…
Или оно остановилось?
Казалось, что так.
А из дома Королевы вырвался длинный, на одной ноте, надрывный крик.
Пастух впрыгнул на крыльцо, в дверь, в комнату…
Сначала он не увидел никого, а потом увидел сразу всех. Все столпились между столом и окном, склонились над телом убитого гостя, что-то пытались там сделать, помочь что ли… Да кому там было помогать!.. Пастух видел выстрел. Слышал – тоже, но главное – видел.
То, что задумал, Мальчик сделал безукоризненно. Смерть наверняка была мгновенной.
Но две неувязки: она была откровенно и очевидно насильственной, и еще она была абсолютно лишней. Не акцептованной. И свидетелей тому – трое. Королева, ее мать, ее сестра. Пока трое. Пока. А будут еще врачи, менты, медэксперты, журналюги, соседи, которые рано или поздно добегут из своих гнезд до места убийства.
Будет еще Наставник, который не умеет прощать тех, кто ошибается.
А ошибся не Мальчик, которого, в принципе, в сюжете Пастуха быть не должно. Ошибся Пастух. Так это!
И Бог не простит Пастуха. По определению…
Девушка-сестра кричала истошно и на одной ноте. Она сидела на корточках перед трупом жениха, держала его руку в своих ладонях и кричала, кричала, а мать и Королева даже не пытались ее утешить. Просто стояли над ней и над трупом. И молчали. Даже не плакали.
Это состояние называется ступором, Пастух знал. Потому что не раз в своей жизни видел людей в таком состоянии…
Он, никем в этой смертной суматохе не замеченный, перешагнул через упавший стул, сел на корточки перед трупом парня рядом с кричащей и уже охрипшей от непрерывного крика сестрой Королевы, всмотрелся в лицо убитого…
Он много раз видел лица убитых друзей. Он многим из них закрывал глаза, которые просто не успели закрыться: смерть, являвшаяся сразу и вдруг, не блюла ритуалы. Люди уходили из жизни так, как она их подкараулила.
Пастух пальцами закрыл глаза убитому.
В какой раз?
В сотый? В двухсотый?..
Есть ли смысл – считать?..
Никакого!
Эта смерть – вне счета…
Он закрыл глаза собственному брату, которого не видел смертельно давно!..
Ключевое слово: смертельно.
Тогда, в тот проклятый день, брат, еще и не выросший в мужика, еще остававшийся юношей, пацаном по сути, кричал Пастуху: «Я тебя ненавижу, Пастух! Ты меня постоянно убиваешь! Ты не даешь мне жить так, как хочу я! Ты живешь за меня! Я убью тебя, убью, убью!..»
А вышло наоборот.
Его исчезнувший брат, оборвавший тонкую нитку, хоть как-то, хоть мнимо связывающую давно по судьбе раздвоившихся, разделившихся братьев, вдруг снова возник в его, Пастуха, жизни.
Нет, не возник. Явился ему!
Чтоб Пастух его убил. Пусть и рукой Мальчика…
Если бы он мог вернуть все назад!
Если бы…
В старых книгах писано: круг замкнулся…
Время шло быстро, торопило, гнало.
А пистолет был его, Пастуха. Он хранился в кобуре в дорожной сумке, которую Пастух таскал из машины в очередную съемную квартиру, а потом обратно в машину. То есть вроде бы не оставлял ее и ее содержимое без пригляда.
И опять ошибся. Не досмотрел.
Он, пистолет, ни разу не выстрелил за все долгое путешествие Пастуха от Столицы до Наукограда. Он и прежде-то не часто стрелял. Разве что в тире. Работка у Пастуха в последнее время была… как бы сказать… не только и не просто огнестрельная, вот как. Головой думать требовалось.
Отказала голова. Прямо на финише. Не исключено – снесут…
Или самому это сделать?
Не выход…
А Королева осталась жить.
Придуманная Пастухом случайная смерть Королевы уже не состоится. Поезд ушел. Пастух не выполнил задание Наставника.
Он вышел из дома Королевы и неторопливо пошел по дороге к лесу. Мимо недостроенного коттеджа, где у них с Мальчиком был наблюдательный пункт. Где они рядком на фанерке спали.
Похоже, что Мальчика он больше не увидит. Тот сделал свое дело. Какое только? Отомстил за отца? Кто из казненных его отец? И какой, к черту, отец, если парень детдомовский? Он же рассказывал… Или врал?.. Или это звоночек из каких-то прошлых дел Пастуха?..
Он сказал, что написал.
Где?
Да скорей всего на съемной квартире, куда хочешь не хочешь, а вернуться придется. Вещи забрать. Записку прочесть…
А сзади, откуда-то издалека, выли милицейские сирены, целых три, как слышал Пастух, а еще доносились крики какие-то, вроде даже как с места происшествия…
Проснулись.
Крепкий, однако, сон у людей!
Машина стояла там, где оставили. Мальчика не было. Пастух его и не ждал. Мальчик – очень умный. Его теперь хрен найдешь в Большой Стране. Пастух один в Столицу поедет. Отвык? Не без того. Привыкнуть просто. Если дальше в его жизни ничего не изменится.
А может…
Доехал до квартиры, поднялся на этаж, вошел. Все было, как оставили. Даже посуда, не помытая после завтрака, в раковине сложена. Хозяйка помоет. Ей вперед заплачено.
На сумке и впрямь лежал двойной, вырванный из тетрадки листок и исписанный беглым, быстрым, не очень детским почерком.
Пастух прочел.
«Вот и все, Пастух, – так начиналось письмо. – Если ты читаешь это письмо, значит нам дальше не по пути. Ты – хороший мужик, Пастух, только судьба у тебя говенная. А ты, взрослый дурачок, лелеешь ее. К чему? Сейчас ты убиваешь. Завтра ты станешь лишним, и тебя убьют. Другой Пастух. Он уже наверняка где-то пристреливается. Как ты говоришь: работа такая…
Я привык к тебе, Пастух. Ты вообще-то хороший и добрый. С тобой надежно. Если, конечно, завтра тебе меня не закажут. А ведь могут, а, Пастух?..
Поэтому я исчезаю. Как умел – отомстил тебе за моего отца, которого ты убил. Помнишь Мэра из Города-на-Реке? Ты его убил и сжег. Аккуратно, точно, без следов. Как ты умеешь. А я тебя видел в тот вечер. Как ты из нашего дома уходил. Я еще не знал, что ты убил отца. Еще и пожар не разгорелся…
Но я тебя все-таки нашел. Высчитал. Как? Не скажу. Вот высчитал – и точка. Думай. Ты же стратег плюс тактик, ты же умный. А не сумеешь, так и оставайся в неведении. И знай, что есть кто-то, кто тебя однажды обыграл.
Я вообще-то сначала хотел убить тебя. Но потом понял, что это глупо. Ты умрешь – и все. А так ты жив. И я жив.
Будем живы – может, и встретимся. Один на один.
Поэтому не прощаюсь.
Да и песенка – за мной: ведь обещал…
Да, кстати: письмо ты сожги. Зачем следы оставлять? Для этого память есть».
Подписи не было. Да и зачем она?
Сделал, как посоветовали. Пошел в кухню, чиркнул спичкой, смотрел, как горит бумага. Собрал в ладонь пепел, открыл окно, выпустил его наружу – в ночь.
Ночью – самая езда. Один за рулем, один на дороге…
А наемная квартирка в любимой Столице ждет себе Пастуха. Для того и снял – надолго. Любопытно: сколько ему в ней жить придется? Пока не решат, что с ним дальше будет.
Что-то будет.
Песенка вот обещана…
Славно было бы послушать.
А зачем? Послушать – значит встретиться. Значит – выбор. Значит – действия. А у Пастуха нет никакого желания выбирать и действовать. Это как в детстве в кино: фильм закончился, а пленка еще движется, что-то черно-белое мелькает на экране, сшитом из пары простыней, что-то щелкает, трещит. И сразу – темнота.
Жизнь продолжается, как ни смешно.
А брата больше нет…
Назад: 5
Дальше: Эпилог