Глава двадцать четвёртая

– А я на флоте служил, на Тихоокеанском. Когда параша с имперцами началась, я как раз к дембелю готовился, альбом рисовал. Не я один, конечно, нас с корабля человек двадцать увольнялось… Ну а потом… да чего там, все всё знаете. Один мы только пуск и произвели – в белый свет как в копеечку. И кранты – мёртвое железо кругом, хорошо хоть люки открыть-закрыть можно было… потом уж сообразили и с дизелями, как быть… Но я не о том вообще-то. Тётка у меня смешная, заводная, я же без матери рос, считай что у неё – вернулся, всё это рассказываю в деталях, страху нагоняю, а она слушала-слушала, да и говорит: а что, мол, так и заплыли, что ли, что ни одного берега не видно? Так и плавали, говорю, да не просто берега не видно, а – месяцами никакой земли. И – по глазам вижу – не верит, врёшь, мол, Колька, не бывает такого. Пришельцы-ушельцы, это легко, а чтоб берега не видать – не, не бывает. Вот если выпутаемся, свожу её на море…

Младший сержант Пистухов снова обвис на леере, глядя на далёкую полоску берега. Сам берег был тёмный, но впереди возвышалось что-то вроде низких голубовато-белых туч, и этими тучами были горы. Палуба была забита, на корме хором выводили под гитару: «…сядем у сапёра за спиной, посмотрите, люди, на его руки, ну давай, давай, мой дорогой, ты что ж такой, уже седой…»

– Выпутаемся, думаешь? – спросил Деркач, его однонарник по лагерю военнопленных. Деркач на Земле служил не в армии, а в молдавской полиции, в спецотряде, и отличался каким-то агрессивным и даже заносчивым пессимизмом. – А по-моему, кончились мы. Я, в общем, и не рассчитывал, что вернусь, – в одну сторону билет брал. Добро, что Нонка с пацанами при сильных деньгах остаются… а Нонка, она же, шалава, ещё фаты не сняла, как уже налево косить стала, – так опять же, я-то ведь дома бывал нечасто, что ей, чернодырой – пальцем ковырять? А так, я думаю, найдёт она себе кого-нибудь быстро, дом уже есть трёхэтажный, сад полгектара, самой двадцать шесть – ну? Классно же всё устроится, согласись…

– Не, – сказал Пистухов лениво. – Жопой чую: вытащит нас полкан наш. Ребята, которые с ним раньше были, такое рассказывают, закачаешься, да и до того сам я краем уха слышал… Он же из генерал-полковников разжалованный – именно за то, что ребят задёшево не отдавал.

– Я другое слышал, – буркнул Деркач. – Ладно, замяли. А ты хоть сейчас-то скажешь, на кого аттестат переводишь?

Пистухов усмехнулся. Почему-то отсутствие в природе кого-то конкретного, на кого можно тратить заработанные здесь деньги, беспокоило Деркача страшно. Это было просто-таки нарушение законов природы и справедливости. Следующим предложением просто обязано было стать: «А давай, ты будешь отдавать их мне», – но Деркач каким-то чудом каждый раз успевал прикусить язык.

При этом Деркач был парнем надёжным и осмотрительным. На переправе он дважды спас Пистухова, один раз прикрыв плотным огнём, а второй – выдернув его, оглушённого, из воды. И, вспомнив троекратную ту переправу, Пистухов помрачнел. Многовато переводов разнесут очень скоро по разным домам, многовато… Человек шестьсот было в отряде к началу боёв – и вот живых где-то порядка двухсот восьмидесяти. Нет, больше – в первый день раненых вывозили в далёкий тыл мимо «Сахарной головы». Ну, триста в живых. Половина. Из них две трети раненые, и что с ними будет, если «дьяволы» прорвутся сквозь периметр – можно не сомневаться. Скверно, однако; никогда Легион не нёс таких потерь: за три дня – можно считать, что годовая норма…

– Я тебе всё равно не расскажу, для чего заначиваю деньги, – сказал он Деркачу. – Самая плохая в мире примета, сам знаешь.

– Не так уж и хотелось, – сказал Деркач. – Вот коньячку бы сейчас… домашнего… Нонкиного… как она его делает, это вообще что-то.

Пистухов не ответил. Он мечтал не о коньячке, хотя отказываться бы не стал, а о собственном космическом корабле. За десять лет, удачно размещая под проценты зарплату, надбавки, боевые и премиальные, вполне реально накопить на старенький, но крепкий десантный транспорт – имперский флот время от времени устраивает такие распродажи. Потом ещё немного денег на дооборудование – и можно отправляться покорять Вселенную.

Шесть лет времени уже прошло, осталось четыре. Ладно, пусть пять.

Для верности.

Селиванов очнулся. Не проснулся, а именно очнулся – настолько тяжёл и гнусен был сон. Когда-то, лет двадцать назад, в «весёлые девяностые», его, молодого дурня, прокатили на клофелине. В поезде. Тогда он лишился документов, денег и прекрасных зимних ботинок. Но остался жив – и был почти благодарен за это своим отравителям. Навсегда запомнив с тех пор: не пей с чужими, не верь никому… и вот эту липкую тяжёлую побудку, в сотни раз хуже привычной похмельной…

Сейчас клофелина не было и быть не могло, равно как и похмелья, а вот ощущения изнутри подпирали – в точности те же самые. Ну, справедливости ради – послабее. Немного послабее.

Он поднялся на четвереньки, стараясь не мотать башкой. Потом медленно перетёк на корточки. Огляделся.

Похоже, что странное помещение, в котором он ночевал, готовили к ремонту. Стеклянная стена была вся замазана мелом, а вдоль противоположной ей обычной стоял штабель свежих досок, переложенных тонкими рейками. И ещё – какие-то ящики, вёдра, верстак…

Спал Селиванов на толстом слое старых газет. На них отпечатался его след. Поперёк следа где-то на уровне живота лежал тонкий коричневый свёрток.

Отметив, что руки почти не дрожат, Селиванов развернул его. В хрустящей промасленной бумаге таился медицинский инструмент: большой ампутационный нож.

Нич-чего не помню! – даже с каким-то азартом отметил Селиванов.

Не кололся. Не пил. А всё равно…

Дурнота проходила быстро, оставляя после себя бодрящий холодок – словно испарялся пролитый эфир. В соседней комнатке – прямо посередине – стояли унитаз и умывальник, чем Селиванов с радостью воспользовался. Что беспокоило – он никак не мог найти дверь.

Да вот же она!..

Дверь выходила на решётчатую площадку без ограждения, с которой на землю вела узкая железная лестница, состоящая, похоже, из сплошной ржавчины. Кое-как, весь измазавшись и последнюю ступеньку всё-таки обвалив, Селиванов добрался до твёрдой земли. Отошёл на несколько шагов, оглянулся. Двухэтажный кубик со стеклянной стеной, по крыше – каркас для вывески, криво висят две буквы: «йот» и «у краткое». Что же тут могло быть?..

Ничего не придумав, он куда-то пошёл, правой рукой придерживая за пазухой слишком длинный, чтобы его удобно было постоянно носить при себе, нож.

Справа нашлась дорога, по которой время от времени проезжали машины, а по ту сторону дороги – густой лес с качелями. Слева стоял деревянный забор, а выше забора уходила в небо густая зелёная сеть. С некоторым удивлением Селиванов обнаружил, что тротуар под ногами тоже деревянный. Это было неожиданно и даже приятно.

Всё бы ничего, но он никак не мог вспомнить, кто он такой. Ведь Селиванов – это просто обозначение. А суть?

Определённо, что-то кончалось в его жизни и вот-вот должно было начаться что-то новое…

– Всё, Костя, тормози здесь, – сказала Вита, с трудом после бессонной и, мягко говоря, непростой ночи сдерживаясь. – Говорю же, нет въезда во двор, перегородили.

– Да ну, Эвита Максимовна, я же помню, он был!..

– Торрмози, – прошипела Вита, скрипнув зубами. – Я хочу домой, а не кататься по округе.

– Пожа-алуйста! – с ангельскими интонациями сказал Кеша.

– Ну вот… – расстроился Костя.

Он был прекрасный водитель, возил командующего КБФ, но в силу этого имел профессиональные протечки крыши: твёрдо знал, например, что начальственные жёны ногами не ходят. И что им нужно открывать двери и всё такое.

А Вита уже стояла на тротуаре, и он в принципе не мог успеть. У Кости каждый раз происходила павловская «сшибка», и он падал духом всё ниже и ниже. Все последние три дня он непрерывно падал духом.

– Пока, – махнула Вита рукой, и Кешка тоже замахал лапкой, сунув подмышку неразлучный горн: пока! Единственное, что примиряло Костю с действительностью, был этот пацанёнок.

Костя тронул машину. Проезжая мимо проклятого зелёного забора, он заметил долговязого и очень помятого – будто он спал в этом своём парусиновом костюме – мужика с портфелем. Почему-то на мужика было очень неприятно смотреть, Костя отвёл глаза и через секунду о нём забыл.

Между её домом и дощатым забором, огораживающим аварийный и подготовленный то ли к ремонту, то ли к полной разборке дом, был совсем узкий просвет – двое разойдутся с трудом. Если бы упрямый Костя высадил их у арки, они бы уже были дома. Но он якобы помнил, что был якобы въезд во двор…

Да господи, конечно, был. И есть. За угол и в переулок… Совсем память утратила, несчастная. Обидела парня. Ладно, завтра извинюсь…

– Ма, – Кеша дёрнул её за руку, но она и так почувствовала: что-то не то.

Стало темнее. Не совсем в физическом смысле, но и в физическом тоже.

Она резко обернулась всем телом. За ней – а теперь перед ней – стоял смутно знакомый мужчина, прижимая локтем портфель к боку, а пальцами ловя что-то под полой пиджака.

Портфель был дорогой, а пиджак очень дорогой, такие вещи она понимала, но и то, и другое – и ещё брюки и мокасины – казались вытащенными из контейнера с грязным бельём. И пахло от мужчины так же: затхлым грязным бельём. И ещё: она его узнала, хотя морда за год, что они не виделись, уменьшилась ровно вдвое – по ширине, естественно. Это был тот самый «комитетчик» док Селиванов – который замучил до смерти Кешину сестричку, или «Второго», у эрхшшаа всегда близнецы, и вот в результате Кеша один, он выжил чудом…

И Кеша – Вита это всем нутром ощутила – тоже его узнал. Узнал и оцепенел. Наверное, от этой вселенской наглости…

– Тут эта… – смутно сказал Селиванов и сделал шаг вперёд, выпячивая портфель – то ли предлагая Вите взять его, то ли портфелем прикрываясь. – Госпожа Гофман… Если будете столь любезны… – он произнёс «любэзны», и Виту передёрнуло от омерзения. – Мне ведь всего ничего… слово замолвить…

– Слушайте, Селиванов, – давясь ненавистью, сказала Вита, – если вам что-то надо – извольте…

И тогда он кинулся на неё – а вернее, через неё.

Кто знает, приблизься он до броска хотя бы ещё на полметра – да нет, на четверть, не больше – она не успела бы среагировать. Но он бросился, не утерпел – и она успела. Успела всё, что могла, – несильно, но точно вмазать ему пяткой в правое колено, он как раз опёрся на эту ногу, напружинил её для толчка, чтобы просто массой и скоростью смять мелкую негодную бабу… драться он не умел, но был костист, тяжёл и силён той природной силой, которая не нуждается в тренировках. А Витка… что ж, их учили когда-то рукопашному бою, контактёров, и они смеялись и шутили, но объяснено было здраво: конечно, вам не придётся врукопашную сходиться с пришельцами и брать на абордаж их корабли, но: умение правильно драться даст вам умение мыслить не только словами и образами, а ещё движениями и ситуациями, принимать верные решения практически мгновенно, со скоростью мышечной реакции, и никогда не терять голову, даже перед лицом очевидной смерти.

Вот и выпал шанс проверить…

Она услышала жуткий хруст, когда колено Селиванова прогнулось назад, и по идее он сейчас должен был бы отключиться от всего суетного – но Селиванов как будто бы ничего и не заметил, он смял-таки Виту своей помноженной на скорость тяжестью и уронил, она сумела уберечь голову и даже выставить локоть, направленный ему прямо в кадык, и опять это ничего не дало – как будто он уже был мёртвый и ничего не чувствовал. А потом оказалось, что в руке у него нож.

Первый удар, нацеленный то ли в лицо, то ли в шею, Витка отвела – можно сказать, чудом. И вообще: трудно биться с противником, не понимающим боли. Нож у него не отобрать… и его самого не вырубить… два раза по самым яйцам – сильно! – и хоть бы что…

Без паники.

Второй удар ножом, опять со звоном в асфальт, и Вита вцепилась в предплечье врага обеими руками и притянула, прижала к себе – как самое дорогое, что есть на свете, не отдам! Селиванов попытался её стряхнуть, но он же сам её и придавливал к земле, так что ни черта у него не получилось.

Был миг растерянности. Селиванов попытался перехватить нож левой рукой, но не дотянулся – Витка зубами мёртво вцепилась в рукав. Тогда он чуть приподнял её, мёртво вцепившуюся, и ударил об асфальт затылком. Метнулись звёзды. Он ударил ещё и ещё. Но почему-то слабее. Витка видела сквозь пелену, как глаза его, и прежде странные, становятся совсем никакие. А потом они закатились, обнажив жуткие красные белки.

И Селиванов рухнул на неё ещё раз, но теперь он был мягок, как настоящий мёртвый мертвец.

С трудом, пристанывая, Витка выбралась из-под этой туши. Ногам было горячо и мокро. Ноги самого Селиванова были чёрно-красные от крови, и кровь всё ещё била струйками от колен – там зияли глубокие резаные раны. А рядом сжался в комок Кеша, напряжённый и бешеный, как кот перед собакой, и шипел нечленораздельно. Правая лапа была занесена для удара, когти-ножи на внешних пальцах опасно торчали веером.

– Кешка… – ахнула она, но он не услышал. – Кеша… Кеша!!!

Она звала и голосом, и без голоса.

– Ма… – выдохнул он наконец.

– Помогай… – прохрипела Вита. – Надо перевязать… перетянуть… этого гада… быссстро…

Забавно было смотреть вверх и в полусотне метров над собой видеть Фогмана, стоящего на потолке – головой вниз. Так тут была сконфигурирована гравитация.

Труба в километр длиной и пятидесяти метров в поперечнике. Вся внутренняя поверхность её уставлена контейнерами, ящиками и стеллажами. И, если Серёгин всё правильно понял, это только один из нескольких или многих складов, подтянутых сюда, к Тирону…

Кто-то собирался неплохо заработать на войнушке. А если повезёт, то и раздуть её в большую войну.

Хотя опять же – куда уж больше?..

– Хорошо, – сказал Серёгин. – Со стрелковым вооружением всё достаточно ясно. Но меня сейчас гораздо сильнее интересует, по правде говоря, вооружение тяжёлое. Артиллерия, в частности. Или… что-нибудь сверх того. Найдём?

Толстенький юсиинь с хохолком на затылке – каптенармус, логистик или что-то вроде – кивнул и жестом предложил: пошли.

Выбор артиллерийских систем богатым назвать было нельзя: английского образца гаубицы калибра сто пять миллиметров, русского – сто пятьдесят два. Реактивные снаряды в трубных направляющих, прототип которых Серёгин не опознал. Четыре типа миномётов, из них только один – автоматический…

Серёгин так и сказал:

– Не густо.

Каптенармус-логистик развёл руками.

– А что ещё? Танки?

Танков не было, но были БМП – русские и американские.

– Ага, – сказал Серёгин. – Можно считать, что один заказ мы уже разместили… А что у вас там?

Он совался в каждый контейнер, на каждую открытую площадку.

Через два часа Фогман позвал его.

– Вот, – сказал Фогман своим сопровождающим; их у него было почему-то трое. – Мой шеф. Объясните ему так же, как мне.

Трое юсиинь начали наперебой объяснять.

Ударный катер. Сменное бортовое и навесное вооружение. Берёт на борт десять солдат. Управление может комплектоваться простейшим «компенсатором ошибок» – тогда возможны взлёт-посадка, полёт и не слишком сложные в исполнении удары по наземным целям. А можно укомплектовать машину полноценным «обработчиком данных» – и тогда пилот может выполнять на ней любые манёвры, видеть врага на расстоянии до полумиллиона километров и вести бой на космических скоростях, поскольку скорость реакции пилота возрастает в несколько тысяч раз. Более того, устройство само способно подготовить пилота из любого здорового человека. Но комплект такого оборудования стоит дорого, много дороже самого катера. Кроме того, поставки ограничены, поскольку «обработчик» не поддается копированию обычными методами. Но если господа хотят, то они могут получить за гораздо меньшую плату упрощённый комплект. В сущности, это чуть-чуть подработанное устройство для детских увеселительных аттракционов, оно не имеет многих опций, но с основными задачами справляется; недостаток у него один: взрослые люди могут применять его, только тщательно контролируя сознанием ускорение внутреннего времени, а в реальном полёте это редко получается, да и вообще с возрастом человек практически совсем утрачивает эту способность. То, что дети делают органично и безотчётно, взрослым приходится совершать чудовищным усилием воли – и почти всегда безуспешно. Но если вы наберёте некоторое число пилотов в возрасте двенадцати-четырнадцати лет, то будьте уверены: за очень небольшие деньги и в кратчайшее время вы получите мощный ударный кулак… Приобретал ли кто? Ну, вы же понимаете, это коммерческая тайна, но то, что устройство прошло всесторонние испытания в реальных боевых условиях, – мы ручаемся…

– Понятно, – кивнул Серёгин, изо всех сил стараясь изобразить обычную деловую заинтересованность. Только заинтересованность, ничего кроме. – И какова минимальная партия?

Штурмуем небо, мрачно думал Стриженов, когда за очередным поворотом дороги возникал новый крутой каменистый подъём. Время от времени становился виден мост – всё ещё высоко. Недаром он назывался Таштау-хох – «Заоблачный мост».

Шансы перехватить Дьявола Чихо и его людей теоретически оставались. Если Давид прав во всём и если Чихо не обладает какими-то совсем уж сверхъестественными способностями к перемещению в пространстве…

Если же в расчёты вкралась ошибка, то мы о ней узнаем совсем скоро – или просто не успеем узнать.

Стриженов вынужден был прибегнуть к последней и крайней мере, настрого запрещённой ему доком Урванцевым: он укололся «треем». В распоряжении Легиона было три вида боевых стимуляторов: противосонные таблетки, которыми можно было пользоваться постоянно, они были у каждого и практически не имели побочных эффектов; «бузуг», выдаваемый иногда перед боем, он значительно повышал силу и реакцию, снижал чувство страха и болевой порог, но потом человеку требовался нормальный полноценный отдых; и «трей» – он позволял вычерпывать резервы организма до дна – хорошо хоть, под контролем сознания…

Нужны ещё сутки, подумал Стриженов. За сутки решится всё. А там…

Тело было лёгким и упругим.

Когда после очередного поворота нового подъёма не оказалось, он не поверил. Через двести метров начался спуск. Потом подбежал запыхавшийся разведчик, имени которого Стриженов вспомнить не смог.

– Товарищ полковник! Там… вроде как наш… ноги у него перебитые…

– Боец Васюта, – (язык помнил, оказывается, это голова сбоила), – спокойно и поподробнее: что за наш? Легионер?

– Никак нет, товарищ полковник. С Земли… личный порученец Императора Бэра…

– О господи, – сказал Стриженов. – Этого нам не хватало…

Всё предмостье, широкая каменистая поляна с редкими кустами и цветочками, просто усеяно было какими-то мешками, ящиками и просто тряпьём. Среди хлама лежали несколько тел. Впрочем, на убитых лежащие похожи не были – скорее, просто спящие… на пронизывающем ветерке и под беспощадно-белым солнышком…

Личного порученца императора отволокли в тень. Он полулежал, опершись плечами о камень; под спину ему подсунули пару сложенных накидок, в руки дали фляжку. Поодаль младший сержант Пистухов обстругивал какую-то жердь: то ли делал носилки, то ли готовил лубки.

– Приветствую вас, – лежащий отсалютовал фляжкой. – Если не ошибаюсь, генерал-полковник Стриженов Игорь Николаевич? Ни с кем не спутать… Капитан первого ранга Сергеев. Личный представитель Императора Бэра… надеюсь, слышали о таком? Исполняю спецзадание Императора и прошу срочно доставить меня на Землю.

Стриженов молча смотрел на него сверху вниз. Сергеев… и морда самая что ни есть располагающая, разве что в глазах какая-то опасная сумасшедшинка…

– Где я вас мог видеть? – спросил он наконец.

– Скорее всего, на плёнках из лагеря Чихо, – сказал Сергеев. – Там я в таком балахоне…

– Точно, – сказал Стриженов. – И где теперь наш друг Чихо?

Сергеев что-то сказал, но Стриженов не разобрал сразу и переспросил.

– В отчаянии! – повторил Сергеев. – Наш друг Чихо в отчаянии! Его заклятие больше не действует, его люди разбрелись, а сам он не может ни черта! Хотите – поймайте его и засушите на память, но больше от него никакого толку…

Грузно хромая, подошёл Давид. Он пыхтел и отдувался.

– О, чёрт! – сказал он, увидев Сергеева. – Некрон! Как это понимать?

– Пришлось задержаться, – сквозь зубы процедил Сергеев.

– Вы меня обманули!

– Не только вас… а что прикажете делать, когда абсолютно точно понятно, что есть утечка, и никто не знает, где? Trust no one – так, кажется?

– Ладно, потом объяснимся. Что с ногами?

– Попал под лошадь… Да бросьте вы, Давид. Чихо вашего больше нет и не будет, так что – можно перевести дух. Как ваша-то фигня? Нашли?

– Вроде бы да, – неохотно сказал Давид. – Если всё верно посчитано, то отсюда – километров пять.

– Ну так пойдёмте посмотрим. По сравнению с этим какой-то там Чихо…

– Сколько с ним старой братвы?

– Человек восемь.

– То есть при желании кровей они нам могут пустить… В общем, не расслабляемся, друг полковник.

– Объясните наконец, что за хрень вы несёте? – рассвирепел Стриженов.

Давид посмотрел на Сергеева. Тот молчал, хмурился и кусал губу. Потом кивнул. Потом сказал:

– Нет, я сам.

…Это он, каперанг Сергеев Нестор Кронидович, Некрон, бывший начальник контрразведки Флота, теперь исполняющий подобные же функции при Бэре, создал из малоизвестного партизанского командира (да какой он, на хрен, партизан, простой бандит, крышевавший контрабандистов) Чихо-малахольного – великого и ужасного Дьявола Чихо, гениального стратега и завоевателя, Атиллу, Александра Великого и Аксак-Темира в одном флаконе, духовного лидера многих миров – и прочая, и прочая… Самому Чихо было внушено, что это он самолично обладает сверхъестественным даром завораживать людей, по хитрым каналам запущен был слух вовне, что всё дело в таинственном аппарате, обслуживаемом таинственными же людьми – а на самом деле причина заключалась в специально для этой операции созданном нановирусе, превращающем людей в энтузиастических рабов. Иммунитета, разумеется, не было… За полгода под знамёна Чихо встали около миллиона человек, а ещё около десяти миллионов оказались неактивированными носителями вируса. Те, кто под знамёнами, поспособствовали расшатыванию государственной власти – и, соответственно, тому, что имперцы, воспользовавшись беспределом, по-быстрому нахапали более семидесяти тысяч тех, инфицированных. Теперь, когда возникла прямая угроза проникновения Чихо в туннель и через него на Землю, на Тироне сработала программа дезинтеграции вируса. Через несколько дней здесь не останется и следов от него – в отличие от миров Империи, куда развезли заражённых тиронцев. Из-за большей скученности населения на планетах Империи число заражённых можно оценить на сегодняшний день в пятьдесят-семьдесят миллионов, и число их удваивается каждые два месяца. А там уже есть наши агенты, готовые поднять и развернуть знамёна, выкрикнуть лозунги и раздать оружие…

Потом Некрону стали накладывать шины, шевельнули сломанные кости – он вскрикнул и отключился. Его положили на носилки и понесли.

Стриженов трус`Ил по старой дороге во главе основных сил, метрах в ста за авангардом, которому предписало было как бы ротозейничать, а на самом деле особо бдить. А интересно, думал он, что я на самом деле чувствую – не что должен чувствовать по роли и не что получается чувствовать, поскольку разум затуманен, – а там, в глубине… ведь есть же у меня ещё глубина? Или уже нет? Нас использовали, да, но на войне всегда кого-то используют… в смысле «тратят». Отчитаться в использованных средствах… около пятисот землян и сколько-то туземцев, кто их считает, туземцев… Как странно складывались линии судьбы – не на ладони, а в пространстве, времени… Мы не рабы! Но кто тогда рабы? И кто тавро нам выжигал на темени? Есть рифмы, от которых не уйти: мессия или миссия народа ведут всегда по крестному пути и превращают в кровь святую воду – ни выпить, ни умыться, ни – свернуть. Где пастырь – там и кнут, и чувство стада. И кто-то пал на жёсткую стерню, а кто-то шёл – по трупам, вдоль ограды, под нож, на крест иль на святой костер… Не всё ль равно – как умирать за веру? И в позвонки врезается топор, горячей кровью окропив химеру… Это он сам переводил и страшно гордился этим переводом, но всё равно… написано было на сакральном тиронском, на языке священных книг – там не было, конечно, про крест, крестный путь и мессию, но ведь на то и перевод, чтобы стало понятно другим! – а главное, не подписано. У тиронцев нет великих писателей и поэтов, потому что всё, что запечатлено пером на бумаге, навсегда остаётся анонимным. Это творил народ…

Нас истратили. И их – потратили. Будем надеяться, что те, кто спланировал это и сделал, не продешевили. Потому что если они продешевили…

Он споткнулся и чуть не упал, а потом всё-таки упал, потому что началась пальба.

– …Действительность, милая барышня, – вещь чрезвычайно неприглядная, – подвёл итог старый марцал; звали его Маф, сокращённо от Мафусаил, такое вот абсолютно марцальское имечко. – Она неприглядна, и в ней никто не заботится о том, чтобы вам, или мне, или вот ему – не было обидно. Остались живы, и то хорошо. Обида выветрится, вы уж мне поверьте, я испытывал её столько раз…

– Да, – сказала Юлька. Ей было дурно, но она старалась держаться прямо.

Маф попал на Землю двести тридцать лет назад. Он не сказал, как. Да и вряд ли это было важно. Попал и попал. Со всеми своими дьявольскими умениями обольщать и распоряжаться. И со всякими маленькими приборчиками и инструментиками в жилетных карманах. Первых пятьдесят лет он прожил в Австралии и Новой Зеландии, не проявляя себя особо – изучал планету пребывания, будучи уверен, что времени у него впереди – вечность. Потом оказалось, что вечность эта сжимается, как шагреневая кожа; в чём именно заключалось это сжатие вечности, он не стал объяснять… Тогда Маф, поездив по разным странам, осел в Северной Америке, найдя её самой перспективной для своих целей. Достаточно быстро он овладел нехитрыми механизмами тамошнего тайновластия. По его сценарию произошло подавление мятежной Конфедерации и создание нового, невиданного ещё на Земле образования, которое очень напоминало классическое государство, но работало на других принципах. Скажем, если обычное государство, какую-нибудь там Англию, Бразилию, Россию или Японию, можно было описать как паровые машины различного класса и разных конструкций, но честно работающие на угле и воде, – то Северо-Американские Соединённые Штаты были тоже сверкающей хромом паровой машиной с пылающей топкой, работающей маслянисто-мощно, временами с шумом выпускающей пар – но на самом-то деле всю работу производил маленький спрятанный внутри масс-конвертор, а котлы и шатуны служили маской, декорацией, дабы не вводить в смущение почтенную публику. Этим масс-конвертором и были Маф и его ближайшее окружение, молодые и чертовски талантливые земляне, – а главным физическим законом стало: любая вещь является тем, чем её видит большинство населения. Этакое предельное воплощение платоновых идей. Богатством является самоё представление о богатстве. Свободой – представление о свободе. Целью – представление о цели. И так далее. Когда все говорят «халва», не просто становится сладко во рту, а – появляется халва. Много халвы. Тем или другим путём…

Маф затевал войны и революции, зная, что войны развивают технологию, а революции устраняют опасных конкурентов. Он поощрял врагов и предавал союзников – часто только для того, чтобы избежать паузы, передышки, остановки. Всё летело в конвертор, всё сгорало на благо. Он подозревал, он предвидел, он знал, что открытое вторжение Империи неминуемо, и хотел подготовиться к встрече врага.

Он почти успел. Америка стала непобедимым монстром. Ещё бы лет десять, ещё несколько шажков по пути технологической эволюции, и всё: был бы создан щит, который Империи не пробить. Компьютеры на квазиживых нейронах не боялись бы хроносдвига… Но «почти успел» – это в практическом смысле то же самое, что «и не начинал».

И тут появились другие марцалы. Маф перестал быть потаённым центром мира. Таких центров стало великое множество. И, естественно, мир покатился в тартарары, всё набирая скорость…

Что интересно: новые хозяева планеты в своем нарциссизме в упор не замечали Мафа. Не видели его, понятно? Не понимали, кто он и откуда. И не понимают до сих пор.

Он «прокачал» их примерно за год и понял, что ничего хорошего в будущем ждать не приходится. Как ни трудилась история, из марцалов так и не получилось единого народа, а только сумма индивидуалистов. Когда очень подпирало, они могли зажать себя в тиски и кое-как с грехом пополам народ изображать – но едва внешнее давление падало, все опять оказывались по отдельности, каждый в своём личном космосе. Чему мы были свидетелями, в частности, прошлым летом… и не только.

Что ж. Ещё тогда, в самом начале, ему стало понятно: нужно конструировать принципиально новую машину, используя и старые навыки, и самые последние достижения. Например, теорию децентрализованных информационных сетей. И кое-что ещё, завалявшееся в кармашках.

Нужен был и новый материал для деталей машины. Не сплав землян и марцалов – что неизбежно получалось, пойди события так, как они шли без вмешательства Мафа. Ещё неизвестно, что это был бы за сплав. Нет, скорее – нечто вроде композита, когда плюсы каждого компонента умножаются, а минусы нейтрализуются…

Если бы проект осуществился, Земля через недолгое время влилась бы в состав Империи на хороших условиях, а ещё через несколько лет её просто перестали бы замечать – вернее, как-то выделять из ряда прочих, – как сейчас на Земле никто не замечает Аляску, где на самом-то деле происходят неимоверно любопытные вещи. А лет через сто, не больше, как-то само собой Земля стала бы региональной столицей, центром многих миров.

Подготовительный процесс закончился, полигонные испытания прошли успешно, но…

Но тут, как чёртик из коробочки, выскочил откуда-то из небытия древний император Бэр, и всё пошло Большой Медведице под хвост.

Теперь прямой военный конфликт с Империей стал неизбежен, и в этом конфликте Земле и её союзникам победить не светило. Ни малейшего шанса. Ценой огромных усилий и огромных потерь войну можно было свести вничью. Разве что. В сложившихся условиях Маф решил повторить подвиг гаммельнского крысолова: вывезти с обречённой Земли детей – достаточное количество, чтобы в недоступном для Империи месте основать новую цивилизацию. И когда-нибудь отомстить. Детей подбирали с умыслом: по своим психофизиологическим характеристикам они должны быть как можно ближе к марцалам. Мало кто это знает, но особые качества марцалов не передаются просто по наследству, а прививаются и воспитываются – как прививается и воспитывается, например, сам разум. Это доступно не для всех – нужно что-то вроде абсолютного музыкального слуха; но для многих.

И вот в последнее время – несколько десятков странных и зачастую трагических происшествий с марцалами, агентами Мафа, занятыми как раз отбором подходящих ребятишек. Агентов сбивали грузовики, их убивало током, ядом из баночек с йогуртом; их кусали гремучие змеи. Было несколько прямых покушений, но ещё ни разу не удавалось поговорить с покушавшимся: кого-то застрелили полицейские, кто-то бесследно скрылся. Правда, статистика нам говорит, что вообще уровень немотивированного или неявно мотивированного насилия вдруг возрос почти повсеместно, так что не совсем понятно: за агентами охотились целенаправленно – или они просто случайно попали под раздачу?

Итак, барышня: чем лично вам так досадил бедняга Ургон?

Почему вы хотели убить Ургона?

И снова: чем вам досадил Ургон?

А Юлька и хотела бы сказать всё, но ей было так плохо, что она, пожалуй, не смогла бы сейчас объяснить, как из хлеба и колбасы соорудить простейший бутерброд, а не то что проследить все свои сложные ассоциации… тем более, что сам этот вопрос: а какого чёрта я пыталась убить этого поганца? – вопрос этот чем дальше, тем больше казался ей безответным. Как объяснить ему, такому мудрому, что на самом-то деле она стреляла в Барса, защищая своего ещё не родившегося ребёнка… Но она была как в липком густом тумане. Туман становился всё гуще, плотнее, уже как вода – и она всплыла в нём, всплыла и откинулась на спину…

И всё бы ничего, это было даже приятно, её поднимало и опускало на плавных волнах, но вдруг как-то нехорошо, выворачивающе потянуло в животе. Раз и ещё раз.

Её как будто накрыло, она захлебнулась и стала биться.

Что-то происходило вокруг, но туман не рассеялся, разве чуть-чуть, а главное – ничего не проникало в сознание сквозь протяжный дикий звон. Кто-то большой и сутулый вёл, придерживая за шею, старого марцала, как там его?.. а к марцалу рвался весь белый Санька, его держали толпой, но он продолжал рваться. А саму её куда-то несли на руках, она хотела извиниться, сказать: ну зачем же? – однако ничего не получалось. Были полулюди-полукошки в синих и серых комбинезонах, раньше она их видела только на фотографиях. Был совсем маленький и очень шустрый бородач. Были полицейские с пистолетами. Были пожарные.

И была Варечка. Самая грозная здесь.

Юлька попыталась поправить волосы, но уронила руку. Ладонь вся была в крови.

Потом туман опять сгустился и принял Юльку в себя.

Так вот ты какой, Дьявол Чихо, подумал Стриженов, отходя. Все эти великие и мрачные ублюдки, становясь мёртвыми, как будто сбрасывают все маски и накладные бицепсы – и остаётся что-то жалкое, неполнозубое и кривое.

Чихо убит был двумя пулями в спину. Это о многом говорило.

«Старая братва» – бандиты, начинавшие с Чихо ещё до его возвышения, – пытались отстреливаться по-взрослому, но заняли неудачную позицию: их моментально обошли и забросали гранатами. Трое легионеров были ранены в самом начале перестрелки, но остались в строю.

Итак, приказ генерала Тугхо выполнен. Дьявол Чихо перестал существовать. Равно как и его армия.

Впрочем, в последнем Тугхо наверняка убедился ещё вчера.

И, скорее всего, он приписал это благое деяние нам…

Стриженов посмотрел на снятый с шеи Чихо медальон. Эмалевый портрет красивой светлоглазой женщины с русыми – что редкость для Тирона – волосами. Наверное, он её любил.

Медальон, два револьвера с платиновой чеканкой, кривой кинжал – миниатюрный ятаган – с мерцающим муаровым узором по клинку и шершавой кожаной рукояткой. И – огромный голубоватый кристалл в оправе, наверное, им Чихо и «обращал» адептов. Некрон мог бы сказать точно, но он как-то подозрительно долго без сознания, не случилось ли чего? При переломах больших костей бывает всякое… а здесь даже фельдшера нет…

Сержанты Пистухов и Деркач задержались около трупа, фотографируя и снимая отпечатки ладоней. Пусть будет.

Подошёл Давид. Тоже посмотрел на медальон. Сказал:

– А ведь мы, кажется, пришли.

…Это была когда-то широкая мощёная дорога, сейчас заплывшая землёй, поросшая кустарником и деревьями. Кое-где мшистый дёрн сняли, и там обнажились жёлто-серые каменные блоки, формой напоминавшие буханки хлеба, но побольше размером – так где-то с маленький чемодан. Их начали выворачивать из кладки и сооружать бруствер, но потом бросили это дело.

– Дорога, мощёная жёлтым кирпичом, – с кривой усмешкой сказал Стриженов.

Давид кивнул. Дальше, за бруствером, дорога обозначилась более явно, там не было ни мха, ни кустов.

А здесь шёл, похоже, немаленький бой. Гильз-то…

Метрах в пятидесяти от недоделанного бруствера как-то нехорошо чернело круглое отверстие. Вход в туннель. Что Стриженова напрягло – так это то, что он никак не мог определить на глаз, каков размер этой гнусной дыры. Пройдёт человек, или автомобиль, или вагон? Чернота струилась и завораживала.

– Трое со мной, – сказал он. – Ты, ты и ты. Поручник!

Булаховский подскочил, вытянулся. Он стал чёрен и худ, былое брюшко исчезло, глаза ввалились, но усы гонорливо топорщились.

– Остаётесь за старшего. Займёте круговую оборону. Держаться до нашего возвращения. Если мы не вернёмся… – Стриженов задумался, – через восемь часов, – поступайте по обстановке. В любом случае, постарайтесь сохранить роту. – Стриженов снова задумался. Поручник ждал. – Ежи, я знаю, задача не по силам, но… нельзя допустить, чтобы туда, – он кивнул на вход, – проник неприятель. Ни сейчас, ни потом. У меня нет готовых планов на этот счёт. Думайте.

– Слушаюсь, – Булаховский двумя пальцами коснулся берета. – Разрешите выполнять?

Стриженов кивнул.

– Стоп! – Давид замер, поднял руку. Все остановились и прислушались. Сначала казалось, что царит полная тишина, но потом донёсся слабый звук: будто где-то далеко о стекло бился шмель.

– Там, – уверенно показал Деркач.

Стриженов направил туда луч фонаря.

Решётка в полу. Несколько прутьев отпилены. Ступени вниз.

Там, где кончались ступени, была небольшая площадка, а сразу за ней – створки раздвижной двери. Между створками, как будто мешая им сомкнуться, торчали два французских солдатских ботинка. Носками вниз и такими знакомыми каждому легионеру рубчатыми подошвами в эту сторону.

Потом один ботинок слабо дёрнулся. Будто его обладатель хотел шагнуть или поползти, но сил больше не было.

– Деркач, посмот… – начал было Стриженов, но Давид оборвал его:

– Нет. Стойте здесь, не двигайтесь. Пойду только я.

– Не понял, – сказал Стриженов. – Теперь ты командуешь?

– Ты, ты. К чёрту, Игорь. Я могу туда пойти, это безопасно – для меня. Для вас – не знаю.

– Не понял, – повторил Стриженов.

– Сейчас. Вытащу парня – и объясню. Хорошо? Врагов там нет, а просто… ну, такое место, что… В общем, стойте здесь. И светите получше.

Да, со светом в этом кем-то проклятом подземелье обстояло странно, если не сказать грубее. Сначала все думали, что просто садятся аккумуляторы в фонарях, но нет: стоит подняться на этаж выше, и свет делается ярче. Спуститься – ослабевает. Здесь, в подвале, фонари светили как сквозь пыль: тускло, дохло, красновато.

А звуки – наоборот. Они не становились громче, но – глубже, богаче, обрастали обертонами, оттенками, эхом…

Даже в свете трёх фонарей – и четвёртого, который нёс сам Давид – было плохо видно, что происходит внизу. Вроде бы Давид раздвинул створки дверей, вроде бы выволок за ноги кого-то… и видно плохо не потому, что темно, а потому, что как-то не резко, что ли…

Потом Давид наклонился, подхватил спасённого на руки и пошёл наверх.

– Отойдите, ребята… дайте воздуху…

Человек, которого он вынес, был в хамельонистом камуфляже размера на четыре больше, чем нужно. Незнакомое, очень старое и измождённое лицо. Длинные, в колтунах, седые волосы.

– Денис… – позвал Давид сдавленно. Голос у него был такой, что казалось: он вот-вот расплачется. – Денис, дружище…

Глубоко запавшие глаза медленно приоткрылись. И через секунду закрылись снова: Денису было невмоготу выдерживать такую нагрузку, такую непосильную тяжесть.

– Зачем же ты туда сунулся? – сказал Давид. – Зачем? Я же просил: только найти…

Лежащий медленно повернул голову чуть вправо и чуть влево. Губы его дрогнули, но слов никто не расслышал.

– Ему двадцать шесть лет, – сказал, ни к кому не обращаясь, Давид.

…Давно известно было, что имперцы владеют техникой постройки внепространственных туннелей, соединяющих некоторые их планеты с центром, с Тангу. Это была тщательно засекреченная и контролируемая технология. Но так же давно ходили слухи о разветвлённой нефункционирующей сети туннелей, оставшихся от старой Империи, от Архипелага. Этому, правда, находились только косвенные подтверждения. Живой реликт, древний император Бэр, эмигрировавший на Землю, почти ничего не смог рассказать, поскольку в его время такие разработки ещё только начинались. Очень мало дало изучение музея-библиотеки Архипелага, доставшегося землянам от Свободных – прежде всего потому, что это был фрагмент огромной экспозиции – и без каталога. Огромная коробка с газетными вырезками: попробуйте быстро найти то, что нужно… да и язык тангу – это что-то особенное… Но вот вроде бы повезло: нашли что-то вроде рекламного буклета с упоминанием туннелей, а главное – там была вскользь зацеплена связь между пользованием туннелем и способностью мысленно переговариваться с другими людьми. И ребята-аналитики предположили, что подданные после-Бэровской империи-Архипелага имели в организме встроенный микрочип, заменявший им удостоверение личности, телефон, безналичные платёжки – а также пропуск в туннель. И, вероятно, ещё многое.

Кроме того, известно было, что среди землян распространяется, как вирус, некий наночип, занесённый неизвестно когда и неизвестно кем. В частности, этот чип ответствен за появление такого количества телепатов и эмпатов…

Давид же свои эмпатические способности обнаружил ещё в ранней юности. И то, и другое сильно облегчило жизнь.

В общем, оставалось сложить два, два и два…

– И что? – спросил Стриженов. – Мы можем попасть на Землю?

– Не знаю, – сказал Давид. – Но… В общем, я что-то… чувствую, слышу… это без слов, я не могу объяснить…

Он встал. Взял на руки Дениса – так, будто тот ничего не весил.

– Пойдём, попробуем.

Был закат или восход? Дорога из жёлтого кирпича тянулась вперёд метров на сто, потом её затягивала трава. Слева и сзади высились невысокие пологие холмы, впереди и справа – тянулась ровная зелёная степь. На горизонте, на фоне длинного розового облака, угадывались вдали решётчатые вышки – наверное, ЛЭП. Из-за холма поднимался дымок, а на склоне его светилось несколько огоньков. Потом загорелось ещё несколько.

Значит, закат.

Пронзительно, надрывно пахло травой.

– И где это мы? – спросил, озираясь, один из солдат – Саша, а фамилию Стриженов опять не мог вспомнить. Похоже, действие «трея» заканчивалось быстрее, чем положено… – Это, что ли, Земля?

Давид огляделся ещё раз.

– Земля, – сказал он уверенно. – Вон…

Позади в небе висела бледная луна.

– А я её не узна`ю, – сказал Стриженов. – В смысле, на морду.

– Она перевёрнутая, – сказал Давид. – Мы или в южной Африке, или в Австралии.

– Ёшкин кот… – ойкнул кто-то.

– Ну что, разрешишь мне покомандовать? – спросил Давид.

– Валяй, – сказал Стриженов.

– Сержант. И вы, ребята. Берите моего парня – и до ближайшего населённого пункта. Подозреваю, это вон там… – он показал на огни. – Английским владеем?

– Так точно.

– Позаботьтесь о госпитализации – и сразу позвоните в Москву вот по этому телефону… – он быстро набросал на листке из блокнота номер, отдал Деркачу. – Мой здешний непосредственный начальник. Объясните ему всё, мужик нормальный, толковый, поймёт. И скажете, чтобы он связался с Легионом насчёт вас. Чтоб в дезертиры не записали… Чёрт! – он сморщился. – Отставить. До чего же я торможу. У нас же ещё есть раненые… Подождите здесь, я сейчас…

Он нырнул в туннель. Тёмный туман сомкнулся позади него.

– Товарищ полковник, – Деркач говорил вроде бы спокойно, однако вид у него был ошалелый. – Вы подтверждаете приказ?

– Подтверждаю, сержант. Доставите раненых, потом доложитесь. Если будут проблемы, обращайтесь напрямую к императору… – он усмехнулся. – Зря, что ли, вы его личного порученца на руках носили?

– Товарищ полковник, а вы?

– Пока назад. Там посмотрим.

Минут через десять вернулся Давид, ведя носильщиков с носилками и троих ходячих раненых. Некрон ворочал тяжёлой круглой башкой – похоже, пришёл в себя, но ещё плохо соображал и вообще напоминал долго пившего.

– Поправляйтесь, Сергеев, – сказал Стриженов. – Поможете потом ребятам.

– Так точно, – сказал Некрон и снова закрыл глаза.

Потом, когда дверь за начальством закрылась, исчезла, а мощёную дорогу вдруг вновь облепила густая трава, Деркач в эту траву сел, нахлобучил берет на глаза и завыл. Его лупили по спине, спрашивали: ты чего? – а он только рвал горстями траву и кусал её, и тёр ею лицо…

Больше всего Юлька страдала от того, что всем казалось, будто это они виноваты перед ней. А вовсе не она – перед всеми. И ещё: будто она была героиней, спасшей человечество от чудовищного заговора марцалов-предателей. История Мафа попала в газеты, и репортёры буквально рвали на части и Джека с Чарли, и старого кота, и Варечку, и констебля Дирка, который убедил своё начальство в том, что дело нечисто, и по следу Юльки пошли полицейские «ищейки», и Омара с Раджабом, которые из-за этой истории так пока и не полетели на Марс…

В общем, Пол всё узнал.

Он рвался на Землю – его не отпускали. Тем более, что жизни Юльки ничто не угрожало. Просто она сидела дома, и всё.

Внутри была чудовищная пустота.

Пол каждый день по лазерному каналу слал ей письма. Варечка читала их вслух, Юлька слушала. Потом говорила что-нибудь, и Варечка писала ответ. О самом страшном он не спрашивал, а она молчала. Хотя и не сомневалась, что он знал всё. Боже мой, думала Юлька, почему они такие хорошие, а я такая дрянь?

Такая дрянь, что Санька даже не навестил её в больнице. У неё ещё не выветрился наркоз, а он уже летел обратно в Питер. Один, без котов. Коты остались, сидели рядом с ней…

Её даже Ургон навестил, принёс цветы. Цветы она приняла, Ургону просила передать, что просит прощения за всё, но… но видеть она сейчас никого не может…

Она и сейчас никого не могла видеть.

Скрипнули несколько раз половицы, потом постучали в дверь. Это была Варечка.

– Его отпустили! – сказала она с порога. – Он вылетает через несколько часов!

Юлька почувствовала, что бледнеет. Она вскочила, держась за воротник.

– Господи, как же это? Зачем, зачем? Что же это? Что я ему скажу? Как я ему в глаза смотреть буду?…

Она не замечала, что говорит по-русски.

Варечка обняла её.

– Ш-ш-ш… тише-тише… – зажужжала она. – Не плачь, доченька, не плачь. Не бойся, ничего не бойся. Мы с тобой. Ты хорошая. Вон сколько народу кинулось тебя выручать, помнишь? И здесь… всё будет хорошо, всё будет хорошо…

И Юлька судорожно кивала, уткнувшись ей носом в тёплое место между плечом и шеей, и ревела, и знала, что всё будет хорошо, да, всё будет хорошо, пусть и не так, как было…

Как ни странно, работа огромного ведомства постепенно налаживалась, и уже случались дни, когда Адам возвращался домой не ночью, а вполне себе вечером. И даже не слишком поздним. И было уже два воскресенья, когда он заглядывал в свой кабинет часа на четыре… ну хорошо, на пять. Какая разница – пять или шесть?..

По идее, вся эта система должна была работать на него. Обеспечивать интеллектуальную поддержку. Ага…

Главная цель создания Центра – Центров, конечно, числом шесть; опять шесть; шесть центров; ор-ригинально… – а именно: обеспечение безопасности Земли и её союзников от внешней угрозы, – эта цель оставалась не достигнутой, недостижимой, и никак нельзя было сообразить, как же к ней подступиться…

Да, конечно: страшная диверсия Бэра, провёрнутая лично им и немногими его приближёнными, развязку на некоторое время отсрочила. Но тот же Бэр считает, что просто шантажом не обойтись и придётся рано или поздно поднимать на инфицированных планетах восстания – просто ради того, чтобы пробурить слоновую шкуру имперской бюрократии и заставить их принимать решения. А это чревато и массой осложнений…

Кстати, один побочный эффект диверсии уже есть: похоже, что переворот на Тироне удался – и со дня на день следует ожидать просьбы о приёме в союз. И на такую просьбу ответить отказом невозможно, об этом и Усида, и Рра-Рашт сказали прямо. Что ж, раз есть вещи, которых не избежать – так пусть среди них будут и приятные.

Пусть будут…

Адам потёр виски и снова углубился в рефераты.

Тот злосчастный случай с ударом по носителям наночипов, который вызвало срабатывание защиты Туннеля (теперь стали писать так, с заглавной буквы), побудил заняться исследованием и систематизацией аналогичных происшествий. Кое-что раскопали: например, тяжёлая депрессия, поразившая несколько сот тысяч проработанных телепатов, совпала со взрывом на орбите Титана одного из компонентов имперской базы. Можно предположить, что имперцы уже прокладывали туннель в Солнечную систему, и там находился терминал… А вот случаи довольно сильного ослабления иммунитета у пятидесяти примерно миллионов носителей «тэта-чипа», что наблюдалось этой зимой, и недавней вспышки агрессивности, которой оказались подвержены в основном эмпаты, контактировавшие с марцалами, – нет, это пока ни к чему конкретному достоверно привязать не удалось.

Разве что (он пометил себе) – разобраться наконец с Аляской. Что-то творится под самым носом… и все этот нос старательно воротят в сторону. Или зажимают. Умеет марцальё отводить глаза, нам ли этого не знать…

Бросим-ка мы на это дело старика Абалмасова, хватит ему ковчеги строить…

В конце концов, нужно как-то разруливать правовую коллизию: ведь в результате тех беспричинных нападений погибли люди, погибли марцалы, ранена девушка-эрхшшаа… и Кешка, он какой-то пришибленный стал, хотя вроде бы всё правильно понял… Кого судить будем, кого сажать? Селиванова, который хоть и гад, но сам не свой от содеянного? С ним вообще история непонятная, тёмная: женщина, которую он во всём винит: опоила, мол, – куда-то пропала бесследно, как и не была, капли, которыми она его якобы опоила, он потерял… следак хороший дело ведёт, может, и найдёт концы. Нашёл же он мой бумажник…

Ага. Похоже-таки, что «тэта-чип» занёс на Землю, сам того не подозревая, старина Мафусаил. Место сходится, а время первоначально рассчитали неправильно – потому что много лет чип распространялся исключительно среди австралийских аборигенов, с белыми почти не контактировавших. Получился этакий резервуар. Только в двадцатых-тридцатых «тэта-чип» просочился во внешний мир. И – началось…

Старичок, конечно, интересный. Понять бы только, где у него кончается мания величия и начинается жгучая истина… Интересно, к чему его присудят? В Калифорнии после восьмидесяти пяти в тюрьму не сажают. Ладно, в любом случае Бэр имеет на него виды.

Вот это, про визиблы из аттракционов… это спрятать. Этого никто не должен знать ещё долго. Суки… денег, что ли, пожалели? А потом, когда уже вся Земля была в вашем распоряжении?

Не понимаю…

Нет, понимаю, конечно. Сказать трудно.

Говори.

…Тех, кому приносят кровавые жертвы, любят сильнее…

Да.

Разберёмся. Но ещё не сейчас. И, если повезёт, разберёмся по-тихому. Без резни.

Тем более – а вдруг нам эту информацию специально подкинули? Соорудили правдоподобную дезу…

В общем – не пороть горячку.

Так. А это что?

Не понял. Ещё раз…

Всё равно не понял. Медленнее.

…Нарушение причинно-следственных связей многих сюжетных событий… многократное повторение образной последовательности… необъяснимый разрыв смысловых линий… дисперсия… (Что такое дисперсия? Ведь знал же…) чрезвычайно напряжённый транспонентный потенциал… позволяют сделать вывод, что мы уже вступили в зону предвестия пространственно-временного катаклизма, аналогичного…

Этого нам не хватало для полноты счастья.

Автор: Дмитрий С. Ким. Такое сочетание мне уже где-то попадалось… Кимов, конечно, огромное количество…

Пометил: пригласить побеседовать. На завтра… в двадцать два. Нормально.

Тихонько приоткрылась дверь «диванной», и попой вперёд на четвереньках выполз Кешка. В зубах его была верёвочка, привязанная к ножке перевёрнутого стола. Он кряхтел, но волок.

– Эт-то что такое? – привстал Адам.

Кеша бросил верёвочку, вскочил, вытянулся по стойке смирно. Отдал честь.

– Корнет Липовецкий отрабатывает действия по спасению пострадавших, сэр!

Недавно он посмотрел подряд несколько старых американских фильмов про флот. Ещё про тот, который плавал.

– Понял, сынок, – поддержал игру Адам. – И каковы успехи?

– Ниже среднего, сэр!

– Отчего же?

– Сильный, но лёгкий, сэр!

– Ты ужинал?

– Никак нет, сэр! Отрабатывал действия по спасению пострадавших, сэр!

– Понятно, понятно… Откуда же тогда возьмётся вес? Два ужина.

– Но, сэр…

– Три ужина.

Кеша чуть откинул голову.

– Это приказ, сэр?

– Да. Это приказ.

– Так точно, сэр! Три ужина, сэр!

– Отставить. Два ужина, корнет. Кстати, почему корнет?

– В честь духового музыкального инструмента, сэр!

– Но ведь у тебя же горн?

– Звания «горн» не существует, сэр!

– Понял… А не ввести ли нам его? Я могу хоть сейчас издать указ… – он потянулся к бумаге.

– Нет необходимости, сэр! Кстати, не хотите ли послушать, как я играю, сэр?

– А маме ты звонил?

– Так точно, сэр! Полчаса назад, сэр! Она вот-вот придёт, сэр!

– Тогда труби.

– Есть, сэр!

Кеша ускакал обратно в диванную. Адам откинулся в кресле, помассировал виски. А ведь на сегодня хватит, сказал он себе. Это психоз. Ты точно знаешь, что для дела всё равно, здесь ты или дома… такую работу не жопой делают, а мозгом. Мозг же должен переключаться… мысли в нём должны быть, мысли, а не чёрт знает что.

Появился Кеша со своим надраенным сияющим горном.

– Подожди, – поднял палец Адам.

Лампочка на интеркоме мигнула два раза. Условный сигнал.

– А ну-ка, маэстро, урежьте встречный марш!