Книга: Малой кровью
Назад: Глава двадцать вторая
Дальше: Глава двадцать четвёртая

Глава двадцать третья

Герцогство Кретчтел, Сайя, планета Тирон. Год 468 династии Сайя, 16 день лета
– Какого ж чёрта ты не улетел?!.
– Ты это уже спрашивал, Игорь…
– Да? И ты что, ответил?
– Ответил. Я отправил катер, у ребят было срочное дело.
– Что, ещё более срочное?
– Угу.
– Врёшь ты всё.
– Не всё.
– Но всё равно врёшь.
– Иногда вру. Тебе не вру.
– Вот сейчас врёшь.
– Не вру.
– Иди ты.
– Иду.
– Иди.
– На счёт «три». Раз… два…
– Три.
– Молодец.
– Никто не видел?
– Если видел, не скажут.
– Да. Молодцы.
– Ты тоже молодец.
– Иди ты.
– Сам иди.
– Иду. Слушай, осталось километра два…
– Два.
– Всего.
– Ага.
– А там поезд. Под парами.
– Это хорошо. Под парами – это хорошо.
– Двадцать шагов – бегом.
– Ага…
– Сердце?
– Всё.
– Бегом.
– Бегом…
– Или я тебя понесу.
– На пердячий пар… изойдёшь… мозгляк…
– Сам мозгляк. И молчи.
– Молчу…
Долго слышно только пыхтение. Чвак-чвак под ногами, чвак-чвак. В отдалении, впереди и сзади – мягкие, почти кошачьи шаги, но только эти кошки идут – бегут – строем. Кошки вообще-то никогда не ходят строем, но если бы ходили, это слышалось бы именно так: шшух-шшух-шшух…
На поезд они почти натыкаются. Он стоит на разъезде, огни в будке стрелочника погашены, просто пахнет дымом скверного сырого угля. Машинист спит в кабине, его напарник не спит, но вдребезги пьян. Десять минут суеты – и сто двадцать три бойца, которые для простоты называются Второй ротой, и с ними штатская морда Давид Хорунжий (штатская, штатская – шпионы званий не имеют), – грузятся в два вполне уютных вагона, паровоз без свистков и прочих камуфлетов трогается с места. Этакий поезд-призрак. По идее он должен через час прибыть в рыбный порт.
На деле путь занимает полтора часа. За это время не случается ничего…
У пирса ждал, расслабленно пуская сизый дым, малый каботажный почтовик. Полоска неба на юго-востоке была цвета персика, а вода, в которой мок лакированный чёрный корпус – глубокой тёмно-зеленой, с невероятными тонкими прожилками золота или янтаря, которые не были видны просто так, их надо было угадывать, настолько они сливались с общим фоном…
Пахло дымом и йодом.
Пожалуй, Кастро и его другу Че посудина подвернулась поменьше – так ведь и людей половина, если не меньше. Однако разместились, как ни парадоксально, достаточно легко: по тридцать человек в двух трюмах – на положенных поперёк досках сидеть, в десяти гамаках по очереди спать; в кубрике и каютах – ещё тридцать; оставшиеся – на палубе, причём даже оставалось место, чтобы куда-нибудь пройти, не особо беспокоя лежащих и сидящих. А то, что пожрать горячего можно было только в пять смен, – подумаешь, не такое терпели…
Путь предстоял в четыреста километров. Если по тихой погоде, то получалось чуть поменьше двух суток. Или побольше. Но тоже чуть.
«Стоячая Звезда». Год 468 династии Сайя, 16 день лета
– Мне обязательно нужно спросить наших, в чём они имеют нужду, – медленно и раздельно в который раз уже повторил Серёгин. Эти двое юсиинь, с которыми он теперь беседовал, вовсе не косили под чапов и даже чапский знали не очень. Хотя, может быть, они притворялись: когда ведёшь переговоры, всегда хорошо чем-то владеть лучше, чем демонстрируешь. – С другой стороны, я должен знать хотя бы в общих чертах, что вы можете предложить. Список, список… перечень вещей…
Юсиинь кивнули головами. Они напоминали доживших до сухой старости сиамских близнецов – сидели вплотную друг к другу, говорили одно и то же и были страшно похожи друг на друга. Разве что нельзя было понять, какого они пола: то ли такие жилистые старухи, то ли субтильно-педерастические старички, очень носатые. Тот факт, что на мордах был густо наложенный макияж, ничего не значил: им пользовались все юсиинь. А вот тонкостей, позволявших разобраться, кто перед тобой – не только в смысле половой принадлежности, но и профессии, положения в обществе и прочее, – таких тонкостей Серёгин постичь не успел. Поэтому просто постарался запомнить цвета и рисунок белил, румян, теней – чтобы потом рассказать Сантери и выслушать комментарий. Дабы не мешать «боссам» договариваться, Сантери и Фогман сидели сейчас «в людской» и резались в юсииньскую разновидность нардов.
– Вам покажут всё, – сказал один из боссов, и второй закивал головой. – Проще смотреть предметы или изображения?
– Начнём с изображений, я думаю, – сказал Серёгин.
– Читать на юсиинь? На тангу?
– Н-нет, – закусил губу Серёгин.
– Тогда предметы, – сказал левый босс и встал. Всё-таки они не были сиамскими близнецами. – Прошу туда.
Второй сказал какую-то короткую фразу на родном, и из-за ширмы выскользнул секретарь Тиц, который сидел там тихо, как мышь под веником.
– Мы должны получить много гарантий, – сказал первый босс. – Много различных.
– Я внимательно слушаю, – сказал Серёгин.
– Оплата сразу в момент поставки. Ровно.
– Разумеется.
– Платить фрахт отдельно.
– Сколько?
– Одна пятая.
– Н-да… Обычно мы платили шесть процентов.
– Всё меняется.
– И не всегда в лучшую сторону… Этот вопрос я должен буду обсудить с казначеем.
– Мы не снизим фрахт. Это реальная плата. Риск. Очень.
– А если наш корабль?
– Тогда риск ваш. Нам всё равно.
– Оплачивается груз, попавший на борт корабля, – сказал другой «босс». – Погруженный. Тут же расчёт, и пожалуйста, мы больше не зависим. Не влияем.
– Не отвечаете?
– Не отвечаем.
Серёгин задумался. Нет. Вряд ли они хотят так задёшево кинуть Легион – знают же, что потом не смыться.
– Хорошо. Когда я наконец узнаю, что у вас есть и что сколько стоит?
– Сейчас. Вас проводят. Пожалуйста.
– Я хочу взять своих людей.
– Пожалуйста.
Оба босса снова сблизились, почти сомкнулись, и Серёгин снова перестал их различать, хотя минуту назад вроде бы начал. Один из них нажал большую зелёную клавишу на стене, и с шелестом раздвинулись жалюзи. За ними было панорамное окно. Тиронское солнышко светило откуда-то слева-сзади, освещая висящую вверху и справа устрашающего вида конструкцию: шесть толстенных крестовин, неровно насаженных на коленчатую с перехватами трубу. К торцу трубы был пристыкован корабль, но и это не давало представления о размере сооружений: корабль мог быть маленьким катерком, наподобие их собственного, а мог – миллионотонным транспортом в полкилометра диаметром.
Неслышно вернулся Тиц, ведя за собой недовольно ворчащих Фогмана и Сантери – их, оказывается, оторвали от игры в самый решительный момент, один бросок мог решить, кто же будет чемпионом…
– Надеюсь, у вас хватило ума смешать шашки, – сказал Серёгин по-русски – и по реакции понял: нет, не хватило. А ведь это была самая вредная примета: оставлять недоигранную партию. И возвращаться теперь нельзя – ничем оно не лучше, возвращаться… – Ну, сержант, не ожидал.
Наверное, со стороны эта сцена произвела какое-то другое, но очень правильное впечатление: боссы переглянулись и одобрительно кивнули Серёгину. Типа: держи их в узде. Или что-то подобное.
Мы так и будем глазеть? – хотел было спросить Серёгин, разозлеваясь, но тут снизу, из-под окна, всплыл юсииньский кораблик, матово-полупрозрачный треугольник со слегка скругленными сторонами. Он развернулся, прижался брюхом к окну, присосался – и окно как будто исчезло, образовался такой же полупрозрачный и скруглённый трапик, ведущий внутрь, боссы уверенно пошли первыми, не оглядываясь, и за ними пошёл Серёгин – тоже не оглядываясь. Снаружи кораблик казался полупрозрачным, а изнутри – отнюдь нет. Серёгин посмотрел направо, туда, куда свернули боссы – они удалялись по коротенькому коридору со ступеньками, но шагая уже по стене. Он ненавидел эти фокусы с гравитацией, его мутило всегда – и при перемене ускорения, и при смене вектора, – но сжал зубы и пошёл, придерживаясь за тёплый поручень только кончиками пальцев…
Калифорния, 30. 07. 2015. Вечер
Санька весь как будто закаменел. Это было опасное состояние, он из него мог сорваться в боевую ярость, а мог и в долгую депрессию. Бывало и так, и так. А сейчас ни то, ни другое вроде бы ни к чему…
Русло Сан-Хоакина, главный ориентир, по которому они шли, заметно сузилось. Главная река Калифорнии была, по существу, жалким ручейком, который, возможно, в дожди и половодье раздавался до размеров нормальной реки – но это явно не сейчас.
Сделали бы, как в Сахаре, подумал Санька. Полторы сотни антигравов по верховьям рек – и вот вам непрерывное дождевое водоснабжение. Не срослось почему-то, Яша на Мизели об этом рассказывал, об этом и вообще обо всём, но тогда Санька в детали не вник, а потом и вовсе забыл про разговор. И только теперь, глядя на голые камни и редкие полувыгоревшие рощицы внизу, он кое-что вспомнил. То есть вспомнил, что был такой разговор, а вот в чём корень проблемы…
Санька покосился на Якова. Тот сидел в страшной позе: скрючившись, упёршись локтями в коленки и вогнав костяшки пальцев глубоко в глазницы.
Чарли и коты тихо жались друг к другу сзади. У них был вид людей, только что чудом выбравшихся из глубокого омута и от чудовищной усталости ещё не верящих в спасение.
Солнце стояло довольно высоко, но Санька знал, что здесь, в тропиках, это обман: сядет быстро, и тут же обрушится тьма. Впрочем, часа полтора светлого времени оставаться должно… Он посмотрел на часы, потом вниз. Река уходила резко влево. Куда теперь, хотел спросить он, и в этот момент Яков приподнял голову. Глаза были красные щёлочки, рот приоткрыт. Секунду он сидел с абсолютно отсутствующим выражением. Потом вскинул руку: ни слова!.. И наконец сказал:
– Есть…
– Что?! – Санька уже знал, что.
– Она. Слышу. Там… – и показал точно на садящееся солнце.
Санька мгновенно положил кораблик в вираж.

 

…Наверное, они хотели и дальше поддерживать в ней эту неуверенность, это чувство неопределённости, неразличимости яви и бреда, но промахнулись с дозой. Потому что, когда Юлька дошла до того момента, когда подхватывала полными горстями из ведра какую-то вонючую грязь и мазала ею бурую стену, чтобы на стене проступали и начинали светиться фразы: «Она всё-таки приходит в себя…» – «Нет, активность нормальная…» – «Да ты сюда посмотри!» – «О, дерьмо…» – «Что будем делать?» – «Вкатить ей ещё дозу?» – «А ребёнок?» – «А очнётся?» – «А может… Эй, ты меня слышишь? Слышит…» – «Точно, надо что-то делать…» – «Всё, поздно, ничего уже не сделать, слетели с точки…» – «Звать?» – «Зови… да не её зови, а шефа, давай, давай…» – «Вон он, сам пришёл», – когда вместо того, что проступало прежде, начали вдруг проступать эти фразы, то и всё вокруг постепенно, но быстро начало делаться плоским, жёстким, сухим, картонным, пыльным и грубо размалёванным. На миг ей показалось, что она возвращается в то хранилище всех знаний мира, запечатлённых на зёрнышках риса, но нет, только показалось, на самом деле это была сцена с висящими разлохмаченными захватанными кулисами и стеной огней рампы, отрезающей от неё весь зрительный зал. Она сидела в кресле, глубоком и прохладном, кресло покачивалось и скрипело монотонно, но почему-то не раздражающе. Те, кто с ней разговаривал только что, стояли по сторонам и чуть сзади, и у неё не было желания на них смотреть, потому что они были ей скучны и немного отвратительны. Поэтому она посмотрела на себя: полосатая пижама, гнусное розово-зеленоватое сочетание цветов, да ещё поверх полосочек нарисованы очень натурально всякие насекомые и пауки. По доброй воле она никогда бы не влезла в такую пижаму… Потом раздались шаги – как положено шагам на сцене, отчётливые и громкие. Акцентированные, вспомнила она.
И поняла, что забыла всё, о чём с ней разговаривали те, кто стоит сейчас по сторонам. О чём-то важном, но…
Это испарилось, как эфир.
Преобразилась сцена. Ещё полувидимые за световой завесой, наметились окна – огромные, в три четверти стены, и за окнами то ли садились, то ли вставали солнца – по одному за каждым. И как на картинке в глянцевом журнале, на фоне одного из закатов (всё-таки это был закат, она не знала, почему, но закат) чернели две пальмы с веерами трепещущих листьев, кажется, дул ветер, вот почему закат кровавый, это ветер. Вместо кулис развевались лёгкие занавески, и под потолком звенели бамбуковые колокольчики. Полосатая её пижама превратилась в шёлковый костюм, тоже в полоску, но теперь еле заметную, из каких-то намёков на разницу в оттенках. Зелёный или розовый? Скорее, зелёный. Но с бархатистой изнаночкой цвета, с переливом, намекающим на розовый.
Зоревуй.
И без всяких там тараканов, только бабочка чуть повыше левого колена.
Красиво.
Она сжала зубы.
Шаги, приближающиеся (акцентированно) уже вечность, наконец соизволили приблизиться. Она смотрела в ту точку, где они остановились, и не видела ничего. Наверное, рампа (уже невидимая) продолжала слепить глаза.
Она попробовала смотреть сначала одним глазом, потом другим. В детстве у неё была такая игра. Когда она была маленькая, левый глаз видел всё в розовом цвете, а правый – в зелёном. Если смотреть обоими сразу, то получался нормальный общий тон, а если один прикрыть – то с акцентом. Акцентированно зелёный или акцентированно розовый. Жуть, если вдуматься. Но маленькой она не вдумывалась, а с возрастом это почти прошло.
Сейчас она попыталась повторить тот детский опыт, и что-то получилось. Это действительно мешал свет. Если смотреть только левым, что-то человекообразное, но пустое – сплеталось из нитей теней от пола и до чуть ниже плеча, а если правым – то часть головы, лица, левая рука, – тоже пустое, пустое.
Потом она сильно зажмурилась – до звёзд – и посмотрела двумя. Звёзды медленно меркли, а позади них проступал из огненного марева заката человек.
Потом он вынул из ничего стул и сел напротив неё.
Закат медленно гас. А может быть, гас быстро. Она пока не понимала, что есть быстро, а что есть медленно.
От человека исходило то, что она ненавидела больше всего на свете: тёплая участливость и готовность прийти на помощь – настолько сильные, что в ответ на них хочется вырваться из шкуры, сокрушить преграды и даже убить всех, кто против.
Марцал.
Она подумала так и постаралась отодвинуться. А он почувствовал всё и стал почти человеком. То есть если бы она не видела его секунду назад, то никогда бы не заподозрила…
– Простите, – сказал он. – Я должен был сообразить, что… – он замялся почти естественно.
Всё-таки она научилась их разгрызать. Раньше такой заминке она бы поверила.
– Простить? – прохрипела она и вдруг вспомнила самогонный аппарат Пола-дэдди. – Черта с два!
– Вы не поверите, – как ни в чём ни бывало продолжил марцал, – но меня зовут Конан. На самом деле. То есть если произносить строго, как это у нас принято, то первая «н» звучит слабо – в треть тона, – но я уже привык к тому, как произносите вы. И говорят, что в профиль я немного похож на вашего президента.
– Льстят, – сказала Юлька. – Где я и что со мной? И по какому праву?
– Эта вилла называется «Вересковый холм». Она принадлежит компании «Розен и Розен», производство детского спортивного инвентаря и игрушек, основана в тысяча девятьсот тринадцатом году, представляете? Вилла построена немного позже. На её территории расположен очень большой винный погреб, один из самых больших в Калифорнии. Мистер Розен хочет задать вам несколько вопросов – возможно, не самых приятных, но совершенно необходимых. Сейчас он придёт…
– Я уже здесь, – раздался скрипучий голос.
Юлька скосила глаза. Поворачивать голову было страшно.
В проёме дверей стоял очень худой и, похоже, очень старый человек. Сильный, жилистый, но старый. От него словно бы исходил запах пыли. Он сделал медленный шаг и оказался на стуле перед нею, а марцал Конан почтительно стоял позади, за левым плечом. И тут Юлька поняла, что старик – тоже марцал, что она впервые в жизни видит старого марцала…
– Мой помощник не успел ответить, по какому вы здесь праву, – всматриваясь ей куда-то повыше и левее переносицы, сказал старик. – В каком-то смысле, дорогая, по праву сильного. Я оказался сильнее и смог вас схватить… пока вы не расшибли себе голову… Я не навязываюсь вам в друзья и даже не скажу, что действовал только в ваших интересах. Это всё предмет долгого разговора. Но я могу сказать твёрдо, что не желаю зла лично вам, не стремлюсь к вашей смерти и не хочу причинять вам страданий. Кроме того, мы даже можем помочь друг другу. Постарайтесь понять: я действительно не представляю для вас опасности. Опасность внутри вас. Вот здесь… – он тронул себя тонким пальцем над левой бровью – и у Юльки вдруг на миг снова всё сдвинулось перед глазами, это был не старик-марцал, а док Мальборо, которая растирала ей виски нашатырём, нашёптывая: ну, не надо, не плачь, не плачь, сейчас всё пройдёт, пройдёт… только что на четырёхстах пятидесяти лопнула серия «колокольчиков», и тут же стало понятно, что это «Портос-39» падает с мёртвым экипажем… и вся боль собралась в одной точке, именно вот в этой, над левой бровью… – Стоп! – повелительно сказал старик, и боль прекратилась. – Подозреваю, что вы уже всё поняли.
– Нет, – сказала Юлька.
– Поняли. Просто в такие вещи очень обидно верить.
– Дело не в вере.
– Хорошо. Назовём это критическим недомыслием… Расскажите, как на духу – с чего вы вдруг так возненавидели беднягу Ургона? Если можно – по минутам и в деталях. С чего всё началось?
Назад: Глава двадцать вторая
Дальше: Глава двадцать четвёртая